Полуденный паром

Парикмахерша и доцент прислонились к запертой «Волге». Инвалид с Тийу стоят у поручней. К «спасательной команде» присоединяются председатель колхоза со своим водителем, два других шофера и молчаливый парень из «москвича».

С лицом мрачнее тучи появляется штурман, скрывающий от всех свое беспросветное, как перед атакой, одиночество. Он видит не людей, а лишь машины, машины и машины, определяет взглядом их вес и расстояние от них до края апареля. Проходя мимо девушек, он довольно неделикатно отпихивает Реет в сторону. Подходит к «Волге» и смотрит на прислонившуюся к дверце парикмахершу, как на неодушевленный предмет.

Штурман. Посторонись-ка! Ну!

Парикмахерша на миг опешила от такой бесцеремонности и сделала шаг в сторону. Но на большую уступку она не пойдет.

Штурман дергает сначала одну дверцу, потом другую и, заглянув в машину, видит, что ручной тормоз затянут до отказа и скорость включена.

Штурман. Это что за свинство! Где хозяин? Мигом — ключи!

Доцент. Хозяин, извините, я.

Штурман. Извините?! Ключи!!!

Парикмахерша. Это моя машина. Ее вы в море не столкнете. Мой муж — профессор.

Штурман, пытаясь силой открыть дверцу, весь багровеет от натуги.

Голос капитана. Штурман, давай! Чего тянешь?

Штурман рупором прикладывает руки ко рту и кричит во всю силу легких:

— Машина заперта и на скорости. Какая-то шлюха выкинула ключи в море.

Парикмахерша. Знаете ли, за оскорбительные слова по адресу советской женщины... (Доценту.) Если ты немедленно не дашь ему по соплям...

Голос капитана. Выбейте окна. И скиньте машину в море!

Боцман, который держит шланг, чтобы лежащему на грязной палубе мокрому и почти ослепшему от дыма парню было легче подтягивать брандспойт, следит за происходящим суженными глазами. Руки его продолжают держать шланг, но сам он рвется к «Волге».

Боцман (парню). Как там у тебя?

Голос парня. Пар так и валит. Почти не вижу.

Боцман. Продержишься немного без меня?

Голос парня. Только чтобы шланг не был натянут.

Боцман укрепляет шланг так, чтобы его передняя часть лежала расслабленной, и кидается к штурману.

Боцман (штурману, тихо). Спокойно! Криком тут не поможешь.

Среди добра, вытащенного на палубу председателем колхоза, Маль обнаруживает ломик. Она молниеносно хватает его и протягивает сельделову.

Маль. Выбей окно! И выключи скорость!

Сельделов подходит с ломиком к левой дверце «Волги». Раньше, чем парикмахерша успевает вмешаться, окно разлетается, сельделов открывает изнутри дверцу, выключает скорость и отпускает ручной тормоз. Боцман выбивает ногой чурбаки из-под колес машины.

Голос капитана. Готово наконец?

Боцман. Взялись!

Летчики, девушки, сельделовы начинают толкать машину — чувствуется, что у них особая неприязнь к этой ухоженной, вылизанной «Волге». Машина идет легко.

Парикмахерша плюет на палубу, чуть ли не на ноги доценту, став от внезапной ярости вконец вульгарной. Доцент, как бы парализованный непрерывной серией ударов, видит, что лицо его возлюбленной вдруг расплылось, что ее стройное крепкое тело стало бесформенным и раскоряченным, что его красавица превратилась в торговку кильками. Секунды две держится в его глазах этот образ. За это время «Волгу» успевают подкатить к апарелю.

Тут парикмахерша окончательно теряет свой облик. Лицо ее становится именно таким, каким представлялось миг назад духовному оку доцента, бешенство ее совершенно животное. Она подскакивает к штурману и с воплем: «Я тебе и второй глаз выбью!» — срывает с него фуражку, топчет ее ногами, после чего пытается вцепиться в него ногтями. Вмешавшийся боцман получает такой удар коленом под зад, что стукается головой об машину. Парикмахерша готова избить всех разом и по очереди, она разъярена, как верблюдица. Но внезапно ее злость находит истинный адрес. Не щадя своих ногтей, кулаков, бедер и ног, она продирается сквозь заслон из четырех девушек и пытается открыть багажник. Она отчаянно крутит никелированную ручку, одновременно колотя ногами по стройным и не приспособленным к драке девичьим ногам. И все время издает жуткие бессвязные вопли: «Чтоб вам никогда замуж не выйти! Господи! Белья на сто финских марок, четыре платья! А еще женщины! Женщины!»

Маль (кривясь от боли). Волк тебе женщина!

Парикмахерша. Мерзавки! Серной кислоты вам в рожу! Чучела! Женщины!

Передние колеса «Волги» уже на апареле. Летчики, упиравшиеся в открытые передние дверцы машины, останавливаются. Машина уже катится, свободно скользит по наклонной плоскости апареля. Только теперь парикмахерша осознает всю безнадежность борьбы, понимает, что все пропало — и любовь и машина. Она подходит к инвалиду, который наблюдает за всем этим с умудренной печалью. При ее приближении Тийу сразу прячется за спину инвалида.

Тийу (шепотом). Дядечка, дорогой, не позволяй! Я не хочу!

Инвалид. Не позволю, не бойся.

Парикмахерша (не отдышавшись). Теперь ты видишь, видишь? И ради этого ты воевал, чтобы твои советские корабли горели, а твои советские люди швыряли машину в море?! Моему мужу надо работать пять лет, чтобы купить новую!

Инвалид. Чего скулить? Ведь стоимость машины выплатят!

Парикмахерша. Стоимость... выплатят?.. Зачем же я тогда так?.. Почему ты не сказал?!

Инвалид. Отойди от нас. Тийу боится.

«Волга» скатывается вниз и падает в море мотором вперед.

Капитан на мостике сейчас так одинок, как бывают одиноки только капитаны на мостиках. У него в руке рупор. Он глядит на носовую палубу, все еще затянутую густым влажным дымом. Ему кажется, что «Волгу» сталкивают в море чудовищно медленно. Вся эта история началась по его приказу, отвечать придется ему, так уж скорей бы это кончилось. Когда боцман кричит ему с палубы: «одна шлюха выбросила ключи в море», — ему кажется, что на корабле не один враг — огонь, а два — огонь и человеческая алчность, и его молодое лицо каменеет от злости. Вот почему с неожиданной для себя легкостью он отдает приказ: «Выбейте стекла!»

В эту минуту в рубку входит его жена — она прикрывает дверь так тихо, что ее замечает только штурвальный. Жена капитана остается около двери. Она смотрит на мужа, она хочет быть рядом с ним, но его сгорбившаяся спина, его металлический безжизненный голос удерживают ее в стороне. Она остро ощущает одиночество мужа и тяжесть его бремени. Наконец она набирается храбрости и неуверенным шагом подходит к нему.

Жена капитана. Я здесь.

Капитан. Ладно. Теперь один черт.

Жена капитана. Но я всегда буду здесь, понял?

В этот миг «Волга» исчезает в море. Капитан проводит рукой по глазам.

Капитан. С первой кончено. (Жене.) Если можешь, оставайся. Это нелегко.

Капитан снова подносит рупор ко рту, на этот раз голос его звучит неуверенно, почти просительно:

— Инвалидную коляску — за борт!

Жена капитана. Какие жуткие приказы приходится тебе отдавать! Безногий человек...

Капитан (резко поворачиваясь к ней). Я же сказал: оставайся, если можешь. (В рупор.) Поживее! (Опять поворачивается к жене, чтобы не смотреть на носовую палубу.) В жизни моряка бывают два кошмара: пожар на борту и плохая жена на суше. Все остальное — обычная норма. Меня отдадут под суд.

Жена капитана. Я остаюсь, остаюсь... Я остаюсь.

Носовая палуба.

Голос капитана. Коляску — за борт!

Девушки пятятся от коляски. Свыше их сил толкать эту маленькую машину, им стыдно смотреть на человека, грузно опирающегося на костыли, и на Тийу, ухватившуюся за его пиджак и сжимающую в другой ручонке ключи.

Голос капитана. Поживее!

Летчики, боцман, штурман, двое из промкооперации и сельделовы становятся кольцом вокруг коляски и полностью заслоняют ее. Темноволосый летчик говорит что-то боцману, и тот кидает взгляд на правый борт, где примерно на фут от палубы возвышается металлическая платформа с кнехтами и лебедкой для поднятия апареля. На этой платформе и стоят сейчас инвалид, Тийу и парикмахерша. Боцман меряет взглядом платформу. Пожалуй, коляска поместилась бы на ней, если поставить ее стоймя или боком.

Боцман. Эту блоху мы закинем туда. (Инвалиду.) Отойди-ка. Малость помнем твою тачку, зато не утонет.

С неожиданной, почти юношеской легкостью инвалид отходит шага на два. Тийу следует за ним, не выпуская полы его пиджака. Лишь парикмахерша с безучастностью разоренного дотла человека все смотрит на воду, над которой вьется дым.

Штурман. Эй вы! Посторонитесь! Мы поставим туда коляску!

Парикмахерша. А почему мою машину не поставили?

Боцман. Я сброшу тебя за борт, чтобы под ногами не путалась.

Доцент (беспомощно). Пожалуйста, повежливее, пожалуйста.

Парикмахерша. Бандиты! (Отходит в сторону.)

И мужчины поднимают коляску на платформу, словно игрушку, но поскольку и в длину и в ширину платформа маловата, коляску ставят стоймя на нос. Инвалид подходит к ней и придерживает ее руками, чтобы она не покачнулась и не упала назад.

И вот подходят к «москвичу». Инвалид берет за руку Тийу и говорит ей убеждающе и доверительно, словно взрослой:

— Видишь, Тийу, какие люди добрые. Они очень добрые.

Тийу. А мамы тоже люди?

Инвалид. Мамы тоже люди.

Тийу. Мамы не бывают добрые...

Туннель под мостиком полон густого влажного дыма. Придушенный огонь упорствует и, несмотря на то, что грузовик с хлопком и цистерна рядом с ним находятся под перекрестной атакой шлангов, что вся палуба тут покрыта пеной толщиной сантиметров в двадцать, грузовик не перестает дымиться. Парень с комсомольским значком лежит на палубе. Он устроился так, чтобы удобней было наблюдать за бензобаком и поливать его. Он ничего не видит, кроме белесого луча струи и колес машины.

На мостике опять серо от дыма, как в Лондоне. Жена капитана зажала рот платком. Глаза ее слезятся, но, хотя ей очень хотелось бы уйти с мостика и оставить мужа одного, она все-таки не уходит.

Капитан (штурвальному). Выдержишь?

Штурвальный. Выдержите вы, так и я выдержу. Уже гаснет или нет?

Капитан. Наверно, гаснет. (В рупор.) «Москвич» и «виллис» — поживее! Освободите дорогу цистернам.

Мужчины сталкивают «москвича» в море. Девушки хотели помочь, но не нашлось свободного места. Они стоят у поручней, серьезные, решительные, задумчивые и в то же время возбужденные. Рядом с ними стоит водитель «москвича» со своей подругой. Они следят за всем происходящим безучастно, и когда над апарелем мелькают в последний раз протекторы задних колес, водитель «москвича» издает вздох облегчения.

Водитель «москвича». Кончено с этой рухлядью.

За борт сталкивают старый заслуженный «виллис». Председатель колхоза идет рядом с ним и бормочет:

— Поосторожнее, ребята, поосторожнее. Надежная, честная машина...

Тем временем парень и девушка снова оккупировали кровать штурмана. Они мирно полеживают рядом — счастливые, свободные, охваченные ленью. Девушка чувствует себя повзрослевшей и более женственной. Не будь парень рядом с ней таким верзилой, с них можно было бы писать «Мадонну с младенцем». В каюте поразительно тихо. Девушка потягивается.

Девушка. Как это хорошо — жить, и все. Просто жить.

Парень (откровенно). Говори что хочешь, но любовь — штука мировая.

Девушка. Как верно ты говоришь, как красиво.

Парень. У меня сейчас в душе и в голове такая каша, что я могу говорить только чистую правду. Совсем, понимаешь, поглупел.

Девушка (придвигаясь к парню). Я тоже. Мне и говорить-то не хочется. Поцелуемся!

Носовая палуба, на которой после исчезновения четырех машин освободился большой кусок пространства, выглядит жутко. Зияет апарель, за которым виднеется море, ожидающее новой жертвы. Поскольку паром почти не движется, море вокруг кажется застывшим, еще более застывшим, чем сам паром. И хотя людей на носу много, над каждым нависло одиночество беды.

Если посмотреть на паром с апареля, то теперь, после того как машины перестали закрывать грузовик с хлопком, несчастье стало обнаженнее. Туннель под мостиком черно-сер от дыма, под машинами и вокруг них пузырится вспененная вода. К счастью, она не заливает носа, слегка задравшегося вверх после того, как машины сбросили в море.

Девушки-филологички стоят рядышком, у них за спинами водитель «москвича» с подругой. Их молчаливый спутник присоединяется к летчикам, все остальные стоят вокруг штурмана. Ни у кого нет охоты подходить к цистерне, находящейся в такой близости от грузовика с хлопком и все время поливаемой из шлангов.

В кабину правой цистерны уже сел ее молодой водитель и завел мотор.

Голос капитана. Цистерна, трогайтесь своим ходом с места!

С чувством облегчения все как один переходят к безопасной цистерне на правом борту.

Голос капитана (нетерпеливо). Эта пусть подождет! Там ничего не горит. Возьмемся за другую — и поживее!

Все поворачиваются. Девушки, первыми подошедшие к правой цистерне и уже засучившие по-мужски рукава, оказываются теперь последними. Они не рвутся вперед. Как всем людям с трезвым рассудком, вторая цистерна, куда более опасная, чем горящий грузовик, им тоже внушает страх.

Капитан видит, что люди идут ко второй цистерне неохотно и словно бы крадучись, что расстояние между штурманом и остальными увеличивается, что боцман и тот замедлил шаг. Более того, ему понятен их страх, и в душе он как бы подталкивает их сзади и грудью и силой воли, и потому он говорит в рупор безучастно и подчеркнуто казенно:

— Товарищ штурман, поскорее отправьте эту цистерну ко всем чертям!

Штурман. Слушаюсь, товарищ капитан! (Своей команде.) Прошу вас, возьмемся! Девушки! Ну же!

Люди подходят к цистерне. Кабина пуста, водитель исчез.

Боцман. Водитель пропал!

Капитан. Пусть кто-нибудь заведет мотор!

Штурман. А ну-ка, красавицы, спихнем эту бомбу в море!

И еще недавно такие острые на язык девушки послушно идут за ним.

Вся эта «спасательная команда» — боцман, штурман, летчики, молчаливый парень из «москвича», двое свободных водителей, девушки — полукругом обступают цистерну. Миг растерянности. Цистерна велика и тяжела, ее левый край так плотно прижат к борту, что к нему не подступишься. Сзади тоже нет места, чтобы толкать. Там переборка и горящий грузовик.

Из-под цистерны вылезает парень с комсомольским значком. Он весь грязный и мокрый. Сейчас на палубе нет места страшнее того, где он лежал. Натянутый прыгающий шланг обдает стекла мостика шипящей струей, но парень тут же опускает его вниз.

Парень с комсомольским значком. Оттолкните ее! Она все загораживает.

Водитель цистерны одиноко стоит на корме, курит и смотрит на воду. Ему страшно, ох, как ему страшно и как он старается это скрыть от самого себя!

Боцман. Эта шваль смылась. Приволок на паром смерть, а сам исчез, пес паршивый. (Оборачивается назад.) Кто водит машину? Заведите ее и строньте с места. Руками ее не столкнешь.

Внезапно между двумя летчиками появляется доцент. Выглядит он нелепо и беспомощно, руки его дрожат, но голос звучит твердо.

Доцент. Я умею водить. У меня есть права. Мой долг...

Боцман. Долг долгом. Еще кого нет?

Доцент. Я учился... Я должен.

Девушка (водителю «москвича».) Атс, ты же понимаешь в машинах. Выручи этих лопухов. Подумать только...

Водитель «москвича» (кусая губы, в сомнении). Этой марки я не знаю.

Внезапно цистерну и всех людей вокруг окутывает удушливый дым. Почти ослепнув от дыма, доцент пытается открыть дверцу кабины и сесть за руль.

Капитан ВВС, щурясь, наблюдает за интеллигентской беспомощностью доцента.

Капитан ВВС (по-русски). Позвольте, боцман, мне. (Доценту.) Извините, но, наверно, я лучше знаком с такими машинами. (Влезает в кабину.) Я строну с места. А потом будете толкать!

Боцман. Давай, Вася, давай!

Мотор сразу же начинает реветь. Штурман, согнувшись в дыму, выбивает ногой чурбаки из-под задних колес. Цистерна чуть ли не скачком срывается с места и направляется прямо к апарелю. Летчик глушит мотор, выпрыгивает из кабины, и все, кроме водителя «москвича» с его подружкой, инвалида с Тийу и парикмахерши, изо всех сил толкают машину сзади. Длинная серая сигара медленно движется вперед и вкатывается передними колесами на апарель.

Штурман. Еще разок! Поднажмем!

И, скребнув брюхом по круглому краю апареля, машина катится вниз. Над морем она взлетает на миг стоймя и бухается в воду.

Все это продолжается начиная с того момента, как летчик садится в кабину, и кончая исчезновением машины, секунд сорок — сорок пять. В эти секунды водителю «москвича», стоящему рядом со своей подругой возле груды вынутых из машины вещей и бутылок, которые выглядят на разоренной и дымной палубе так утешительно, становится почему-то неуютно. Мокрая и грязная команда тушит огонь, водителя цистерны на корме раздирает борьба между страхом и долгом, а на этих двоих, которые ничем не заняты и стоят с видом превосходства над всем человечеством, никто не обращает внимания. Первым делом водитель «москвича» подбрасывает ногой светлое летнее пальто девушки, так, чтобы оно упало на бутылки. Потом он пробует свистеть, но на фоне рева цистерны и сердитого шипения воды этот свист кажется дурацким и неуместным даже ему самому. Полуотвернувшись от подружки, он цедит сквозь зубы слова, исполненные горечи и сожаления:

— Проспал! И как это я проспал такое?!

Девушка. Подумать только! Что же?

Водитель «москвича» (смотрит на нее как на неодушевленный предмет). Что — что? Это я должен был вести цистерну, а не летчик! Я!

Девушка. Подумать! А тогда что?

Водитель «москвича». Тогда? Пойми, дура, упущенный поступок, возможность совершить поступок никогда не повторяются, никогда...

Девушка смотрит на него пораженная. Она не привыкла к резким виражам человеческой мысли, каждый новый горизонт ее пугает.

Парикмахерша оперлась на поручни, в двух шагах от нее — Тийу и стоящий на посту возле своей коляски инвалид. Она смотрит на воду, где, как воспоминание о сброшенных машинах, переливается всеми цветами радуги слой масла. Если кто тут и сгорел дотла, так это она. Она стискивает зубы, она смертельно несчастна, но и в этой несчастности не теряет своей холодной расчетливости. Она надеется, что инвалид и ее дочь станут мостом между ней и доцентом, которого она не должна и не хочет лишаться. Всхлипывая, она поглядывает украдкой на дочь и на инвалида и как-то бочком старается к ним приблизиться.

По мере того как она пододвигается к ним, Тийу, по-прежнему цепляясь за пиджак инвалида, старается отступить от нее подальше. Девочка прячется за ним, как за деревом при игре в прятки. Инвалид все время остается между ней и матерью, в нем вся надежда и поддержка девочки. Победив свои слезы, парикмахерша подходит к ним вплотную. На лице ее появляется материнская улыбка.

Парикмахерша. Тийу!

Тийу прячется к инвалиду под пиджак.

Парикмахерша. Тийуке, доченька моя!

Инвалид. Что тебе надо?

Парикмахерша (со своей судорожной улыбкой). Разве нельзя матери, несчастной матери, посмотреть на своего ребенка...

Тийу (выглядывая с умоляющим видом из-под полы). Дядя, я не хочу. Сегодня не хочу! И завтра не хочу! Никогда не хочу!

Инвалид. Ребенок не хочет. (Сердитым и требовательным шепотом.) Оставь ее в покое!

Парикмахерша (снова всхлипывая). Какой бессердечный ребенок! Чего я только не потеряла сегодня! А ты воспитал девочку таким бессердечным поросенком...

Инвалид. Если твоя дочь — поросенок, подумай, кто ты сама!

Цистерна не закрывает больше грузовика, и его хорошо видно. Одним боком он прижат к переборке туннеля под мостиком, другим — к туристскому автобусу. Белоснежная переборка, как и потолок туннеля, покрыта жирной копотью. Брезент фургона разодран, видны железные прутья каркаса. Грузовик похож на полусгоревший дом, крыша которого обвалилась, но стропила уцелели.

Открытого огня уже нет, но хлопок злобно дымится, заволакивается темными ядовитыми клубами. Кузов и кабина заляпаны закопченной пеной.

Панорама с воздуха. Приближается другой паром, ему осталось пройти несколько десятков метров. Ветра почти нет, и дым сносится влево очень медленно, но подходящий паром все же учитывает направление ветра и подходит с правого, то есть с наветренного борта. Все на его борту в боевой готовности: команда со шлангами в руках и в брезентовых робах выстроилась на левом борту. Оба парома сближаются все плотнее.

Капитан нашего парома спускается с мостика и идет на правый борт шлюпочной палубы.

Капитан второго парома (в рупор). Как у тебя?

Наш капитан (тоже в рупор). Сам справлюсь. Скидываю машины за борт.

Капитан второго парома. Что у тебя горит?

Наш капитан. Грузовик с хлопком. Ближе не подходите. Сейчас кончим!

Капитан второго парома. Добро!

Капитан кидает взгляд вниз, на носовую палубу. С одной цистерной покончено, теперь «спасательная команда» во главе со штурманом и боцманом направляется к другой. С верхней палубы хорошо видно, что задохшийся и ушедший куда-то вниз огонь уже не так опасен, поскольку другая цистерна находится метрах в десяти от него. Если сначала сбросить за борт грузовик, то цистерну можно оставить. Капитан поднимает рупор:

— Штурман, боцман! Сперва сбросьте в море грузовик с хлопком, а потом посмотрим!

Боцман, штурман и летчики идут первыми, остальные — следом. Подойти к машине с хлопком почти невозможно. Ее надо стронуть с места своим ходом или на буксире. Кабина грузовика полна дыма.

Миг растерянности.

Капитан ВВС. Бак может взорваться.

Темноволосый летчик. Дурацкая смерть.

Боцман. Загнали, словно пробку. Дело дерьмо.

Штурман. Мы ее выведем.

Внезапно появляется водитель грузовика. Он мрачен и неразговорчив, вид у него убитый.

Водитель. В море?

Штурман. Приказ капитана. В море.

Водитель. Ну, попадись мне эти, которые груз подожгли... А нельзя ли...

Боцман. Не торгуйся. Нельзя! (Просительно.) Не побоишься завести машину?

Водитель. Если бензобак взорвется, то... (Показывает на небо.)

Между боцманом и водителем грузовика опять появляется доцент.

Доцент (вытирая вспотевшие руки). Я включу. Я обязан!

Штурман. Что-о-о? Обязан?

Доцент. Да! (Хватается за ручку дверцы.) Именно я обязан.

Водитель «москвича», стоявший в нарочито небрежной позе, вытягивается при появлении доцента чуть ли не в струнку и делает шаг вперед.

Водитель «москвича» (девушке). Я им покажу!

Да, преодолев последний внутренний барьер, он размашистым шагом подходит к боцману и водителю грузовика.

Водитель «москвича» (отстраняя доцента). Вы! Да у вас машина при погрузке заглохла! Я вам покажу, как...

Он распахивает дверцу и лезет в кабину. Оглядывается через плечо на людей вокруг машины, и все в нем — жесты, выражение лица, посадка головы — становится театральным, им руководят две противоположные силы: подавляемый страх и желание держаться бесшабашно. Сквозь душный дым он замечает парня с комсомольским значком, следящего за ним пытливо и удивленно.

Водитель «москвича». Будешь класть венок, отметь: в трудный момент показал себя...

Голос капитана. Кончайте митинг! Трогайтесь!

Штурман (выходя из себя). Или покажи нам, или убирайся! Какие сейчас речи?!

Водитель «москвича» захлопывает дверцу. Театральные жесты уступают место нервной суетливости. Мотор с первого раза не заводится. Каждый, отступив в сторону и выжидательно сжавшись, прислушивается к холостому реву стартера с таким видом, будто этот рев исходит из его собственного тела и мучителен, словно боль.

Небольшая пауза. Глаза водителя «москвича» слезятся, он закашливается. Он снова жмет на стартер, но мотор не включается.

Мотор заводится лишь на третий раз.

Медленно, очень медленно длиннотелая машина выезжает из тупика. Углом своего кузова она срывает зеркальце с туристского автобуса и выдавливает левое стекло водительской кабины. Водитель «москвича» сгорбился над рулем, губы его шевелятся: подбадривая себя, он непрерывно ругается.

Водитель «москвича». Я им покажу! О черт, я им покажу!

Какая длинная машина! Ее безобразный, обгорелый и мокрый насквозь кузов появляется из-за туристского автобуса дециметр за дециметром, и люди расступаются перед машиной. И вот она выехала на пустую палубу целиком, на всю длину дымящегося тела. Мотор работает на высоких оборотах, и шланги посылают ей вслед свои струи. Водитель, почти зажмуривший глаза, пытается попасть передними колесами на апарель. Он высунул голову в окно и смотрит на палубу, медленно движущуюся под колесами назад.

Водитель «москвича». Еще метр. Черт! Я им покажу! Еще полметра! (В его груди пылает безграничная жертвенность.) Я им покажу!

Он отчетливо видит, как первые колеса медленно вкатываются на апарель. Его рука тянется к зажиганию, нога жмет на тормоз.

В тот же миг внизу взрывается бензобак. Левый бок кабины подкидывает, в открытое окно кабины врывается пламя. Водителя кидает к правой дверце, и, закрыв лицо руками, он застывает, скрюченный, на сиденье.

Яростный голос капитана. Вытащите водителя из кабины. Машину немедленно в море!

Перед взрывом люди полукольцом следовали за машиной. Внезапно весь апарель и даже кусочек моря в его проеме охватывает огонь. Все застывают на месте. Грузовик стоит так неудачно, что железный край высокого фальшборта, являющийся как бы стеной ворот, то есть апареля, позволяет открыть дверцу только наполовину. Потерявшего сознание водителя кое-как вытаскивают из машины, относят на несколько шагов в сторону и осторожно кладут на палубу.

Голос капитана. Грузовик в море! Быстрее, штурман!

Сквозь открытую дверь мостика доносится голос с другого парома.

Капитан второго парома. Разреши идти в порт!

Наш капитан (себе). Катись к своей бабушке! (В рупор.) Грузовик в море!

Жена капитана (робко). А тот паром не может тебе помочь?

Капитан. Никто мне больше не поможет. Банк сорван. Помолчи.

Взгляд капитана прикован к машине, горящей в широком проеме апареля. На секунду взгляд перебегает на водителя, лежащего на палубе, но тотчас возвращается назад.

Все осторожно, плечом вперед, подбираются к пылающему грузовику.

Голос с другого парома. У нас на борту врач! Прислать?

Капитан (в рупор, яростно). Что вы там, черт подери, крадетесь, как церковные воры! Толкайте ее в море! (Подходит к открытой двери и обращается к другому парому.) Через минуту можете идти в порт. Врач нужен!

Все разом бросаются к машине: девушки, боцман, штурман, летчики, ребята из «москвича», председатель колхоза, двое из промкооперации. Лишь с левой стороны, там, где находится бензобак, никого нет. Толкают грузовик изо всех сил и с такой злобой, словно эта дымящая махина стала их личным врагом. Но у самого края палуба немного поднимается, и от этого грузовик становится как бы тяжелее.

Маль (краснея от натуги). Катись же, подлюга, катись!

Боцман (плечо его, прижатое к кузову, наклонено на сорок пять градусов). Господь, ты видишь нашу муку. Помоги!

Грузовик подвигается, получает разгон, передние колеса повисают в конце апареля над морем. И наконец грузовик падает вниз, оставив над водой спиральное облако дыма. Спираль замирает, рассеивается. На поверхность всплывают тюки обгорелого хлопка.

Все те, кто сталкивал машину, молча стоят у открытого апареля и смотрят на грязное море, где плавают, бултыхаясь, тюки хлопка, запасные колеса, бакелитовая кукла с розовым тельцем и черными кудряшками и другие случайные пустяки, связывавшие потопленные машины с жизнью. Мертвый круг сверкающего масла все расплывается и расплывается, тот самый мертвый круг, что усмиряет волны и грозит птицам «масляной смертью».

Масляные пятна похожи на глаза парикмахерши.

Люди смотрят в море, в самих себя.

Второй паром подваливает к правому борту. Первым с него перебирается через фальшборт на палубу врач. Вслед за ним — капитан второго парома. Врач склоняется над лежащим водителем. Тот тихо стонет, лицо, его, сильно обожженное слева, кривится от боли. Два матроса приносят носилки и ставят их на палубу.

Штурман подходит к врачу. Он смотрит на врача, как на человека, способного и спасти его и погубить.

Штурман. Выживет?

Врач. Сейчас... Наверняка.

Штурман. Сильно он пострадал?

Врач. Не... Еще не знаю.

Обращается к матросам с носилками:

— Помогите. Положите его на носилки.

Подходит парень с комсомольским значком, смотрит на лицо пострадавшего. На левой щеке краснеет ожог. Парень наклоняется:

— Атс, послушай, Атс!

Врач. Положите его на носилки.

Но как только матросы начинают его поднимать, пострадавший открывает глаза. Его кладут на носилки.

Врач. Унесите.

Матросы несут пострадавшего, парень с комсомольским значком идет рядом.

Водитель «москвича». Видал? Твоя теория получила по зубам!

Парень с комсомольским значком. Наоборот. Не моя, а твоя. Почаще бы давал по зубам своим теориям.

Водитель «москвича». Ты опять за свое.

Парень с комсомольским значком. А как же!

Паромы стоят рядом, как близнецы.

Пассажиры по-прежнему сидят в салонах: кто молчит, кто не в меру разговорчив.

Голос капитана в репродукторе. Опасность миновала. Повторяю! Опасность миновала. Сохраняйте спокойствие, оставайтесь на своих местах. Повторяю: опасность миновала.

«Спасательная команда», составлявшая за эти не то половину, не то четверть часа единое целое, начинает распадаться.

Боцман садится рядом с апарелем и сжимает голову руками. Смотрит на мокрую, грязную, закопченную палубу, на то место, где стоял грузовик с хлопком и где зияет сейчас черное от копоти ущелье. Паром вернулся к своей обычной жизни, но боцман еще не способен войти в эту жизнь. Страх, который вообще довольно часто является на место происшествия с опозданием, настигает его только теперь. Плечи боцмана дрожат, будто ему стало холодно. Он поднимается, как поднимаются очень усталые пожилые люди. Подходит к инвалиду и ударяет его по плечу.

Боцман. Такая, брат, история. Случается. Сейчас мигом поставим твою тачку на колеса. (Глядя на Тийу.) Не испугалась, дочка?

Инвалид. Испугалась. Только не пожара. У ребят свои, другие страхи.

Боцман (гладя Тийу по голове). А ты, стрекоза, не бойся! Держись за папин пиджак и не бойся!

Боцман уходит. Исчезает, сутулый, в коридоре.

Инвалид и Тийу стоят рядом со своей коляской, торчащей дыбом, еще более близкие друг другу, чем прежде.

Сзади них, прислонясь к поручням, стоит парикмахерша — олицетворенное одиночество. Она следит за доцентом.

Но в его душе не то сломилось что-то, не то созрело. Ведь нередко люди ведут себя одинаково в обоих случаях. Большой, неуклюжий, добрый, он не может найти себе места на пустой палубе и хочет установить контакт хоть с кем-нибудь из «спасательной команды». Сначала он кружит около летчиков, но те пробираются между машинами на корму. Он остается один. Он судорожно тщится не смотреть в сторону жены. Он слоняется по носовой палубе, словно лошадь, ходящая по кругу на приводе. Только привод этот привязан не к столбу, а к парикмахерше.

Доцент переходит на левый борт, где стоят особняком четыре филологички и двое сельделовов. Но эти шестеро уже связаны незримо и надежно в одно, седьмой им не нужен, доцент для них слишком стар, он им далек. Как умный человек, он сразу это чувствует и, задумавшись, застывает в одиночестве на пустой палубе. Затем он решается и подходит к парикмахерше.

Парикмахерша (кладет ладонь на его рукав). Что было... Что было... Прости меня.

Доцент. Что? Что ты оказалась такой, какая есть?

Парикмахерша. Машину мы купим новую. И если ты хочешь, чтобы ребенок был с нами, то я...

Доцент. Поздно! Я не хочу. Я ухожу. Я боюсь.

Парикмахерша (с такой силой стискивает его запястье, что ее пальцы белеют). А я? Что будет со мной?

Доцент (подыскивая слова). Послушай... Прости меня... Но я не могу жить с женщиной, не могу спать с женщиной, у которой нет ничего, кроме тела. Я не могу гладить кожу, под которой одна пакля и эгоизм. Это было бы патологией, я презирал бы себя. Это ты меня прости. Я не могу.

Парикмахерша (в глазах ее страх). Я глупая, глупая, глупая, я всего-навсего глупая вокзальная парикмахерша.

Доцент (тоном доцента). Глупая? Знаете ли, в женской глупости много теплоты. Я читал об этом. В ней и наивность, и материнское чувство, и страх потерять своего любимого, и множество других элементов. Будь у вас эта глупость, я бы остался.

Парикмахерша. Попробуем еще раз!

Доцент. Нет.

И доцент уходит. Он меряет длинными шагами стальные листы палубы, он ищет истину и утраченное равновесие, которые найдет не так скоро...

Радист в радиорубке стаскивает наушники и ставит на проигрыватель пластинку.

Сельделовы и филологички стоят плечом к плечу у поручней и смотрят в морскую даль, как умеют смотреть в морскую даль лишь молодые задумавшиеся люди. Блузки девушек, их руки и лица все в пятнах копоти и масла, никаких причесок не осталось, а лица их серьезны.

Первый сельделов (тихо). Будь моя воля, взял бы я вас, девушки, на сельделовный сейнер, сразу старшими матросами взял бы.

Реет (пытается вернуться к прежнему легкомысленному тону). Какая честь! А рыжих тоже берут?

Второй сельделов (с мальчишеской обидой). Туда и мужчин-то берут не всяких. У иных кишка тонка. Честь немалая. Мы вам всерьез говорим. Вы бы выдержали. Дело ясное, о'кей!

Маль. Спасибо, ребята.

И девушки начинают подпевать репродуктору, милые девушки с носами в копоти. Сельделовы с солидным видом подсвистывают.

Мостик. Тут реют лишь остатки дымка. Два капитана стоят рядом и молчат... Жена капитана время от времени опускает взгляд, а потом снова смотрит во все глаза на мужа.

Капитан второго парома. Одно в этой истории паршиво — цистерны.

Наш капитан. Да.

Капитан второго парома. Могло бы и хуже кончиться. Мостик к небу и сто покойников.

Наш капитан. Могло бы.

Входит штурман.

Штурман. Водитель выживет. Пришел в сознание. Ругается и форсит, выставляется, как петух.

Капитан. И то хорошо!

Штурман. Что хорошо?

Капитан. Что ругается.

Штурман. Наверно, виноват я.

Капитан (устало). Ты? Виноват? Может, и в самом деле так. Все может быть. На свете нет ничего невозможного. Думаешь, мне от этого легче? Своей радостью можно и с другими поделиться, своей виной не поделишься. Она вся твоя. Так-то!

Штурман, пятясь, отходит.

Входит боцман. Капитан крепко, двумя руками жмет его руку.

Боцман (одновременно и смущенный и довольный). Оставь, старик. Еще поплаваем.

Капитан (повернувшись к боцману и забыв о своей жене, о втором капитане, о штурмане, обо всем). А что дальше? Что будет дальше, боцман?

Боцман. Надо составить рапорт. На то ты и капитан.

Капитан. Да. Дело, конечно, ясное.

Боцман. Что дальше? Первым делом поднимем апарель. Паром должен быть паромом, а не подбитой вороной с опущенным клювом. Надо отметить место.

Капитан (боцману). Поставь буй. (Переводит ручку машинного телеграфа на «полный вперед». Хватает рупор.) Поставить инвалидную коляску на колеса! Поднять апарель!

Дизели начинают работать на полную мощность.

Свободные от тушения пожара матросы бегут на носовую палубу и ставят инвалидную коляску на колеса. Нос коляски немножко помялся, одна фара вдавлена. Но коляска все-таки в порядке. Тийу мигом забирается на сиденье и, не обращая внимания на мать, пожирающую ее голодным взглядом, весело кричит инвалиду нормальным детским голосом:

— Дядя, иди! Я уже здесь.

Апарель поднимается, поднимается, и стальное кольцо вокруг парома снова смыкается.

Второй паром отваливает, описывает полукруг и берет обратный курс.

И снова гавань. Паром причаливает. На пристани два красных пятна пожарных машин и два пустых автобуса, ожидающих пассажиров. Как-то обособленно стоит «Волга», а рядом с ней — мужчина в форме капитана дальнего плавания.

Апарель медленно опускается, и нам открывается напоследок вид на пустую носовую палубу, где стоит в одиночестве инвалидная коляска с помятым носом. На палубе четыре филологички, сельделовы, подружка водителя «москвича» и ее спутники по машине, председатель колхоза.

Палубу заполняет гул включенных автомоторов.

Все пассажиры, находившиеся в правом салоне, выходят на причал из боковой двери. Это молчаливый народ, торопящийся поскорее отойти от парома как можно дальше. Паром, эти несколько сот тонн качественной стали, все еще кажется им враждебным, и хотя большинство из них не догадывается о том, что происходило в действительности, люди оглядываются так, словно за ними гонится незнакомая собака.

Первой съезжает на сушу инвалидная коляска. Парикмахерша глядит ей вслед. Коляска удаляется, а лицо парикмахерши становится все естественнее, ее отчаяние — все человечнее. Она по-прежнему стоит у поручней, в двух шагах от безмолвного доцента.

Филологички и сельделовы пробираются между машинами на корму, туда, где оставлены велосипеды.

Машины одна за другой съезжают на причал, паром становится все выше и пустыннее. Затем сходят и девушки, ведущие свои велосипеды, они окружают двух сельделовов, словно почетный караул. Все шестеро молчат, но мы чувствуем, что на их плечи можно положить завтра хоть половину земного шара.

На уже опустевшей палубе появляются водитель «москвича» и парень с комсомольским значком. Водитель «москвича», у которого левая часть лица забинтована, положил руку на плечо спутника. Он внутренне уязвлен тем, что палуба уже пуста. Не так надо встречать героев, не так надо высаживать на берег своих спасителей. Они проходят по апарелю на причал, где возле лежащего на земле багажа их ожидают двое спутников.

Водитель «москвича» (показывая на багаж). Могли бы швырнуть эти шмотки в море.

Девушка. Подумать только! А дальше?

Водитель. Дальше? Циферблат мне повредило. (Парню с комсомольским значком.) Не столкни я в море эту телегу, вы уже превратились бы в жареные котлеты. Если бы не я...

Парень с комсомольским значком. Так нашелся бы кто-нибудь другой.

Водитель «москвича» (указывая взглядом на доцента). Этот, что ли?

Парень с комсомольским значком. Хотя бы этот.

Водитель «москвича» бьет ногой по вещам. Повелительно:

— Берите вещи!

Трое остальных берут вещи. Водитель «москвича» по-прежнему опирается на плечо спутника. Они направляются к автобусу.

Доцент подходит к парикмахерше.

Доцент. Я иду.

Парикмахерша. Да, пошли.

Доцент. Я пойду один.

Парикмахерша. Да-а?

Доцент протягивает ей руку. Та сжимает ее двумя ладонями, но, взглянув ему в глаза, сразу выпускает его руку.

Доцент уходит. И лишь теперь, после того как она осталась одна у поручней пустого парома, парикмахерша начинает рыдать так, как рыдают только в одиночестве...

Появляется штурман и начинает разглядывать закопченные стены туннеля под мостиком. Он проводит пальцем по копоти, как бы проверяя ее толщину, и в медлительной задумчивости рисует на черном одинокие белые буквы:

И наконец появляются они: наши парень и девушка. Они идут в обнимку по пустой палубе парома, их счастливые самоуверенные шаги вспугивают штурмана у закопченной стены. Проходя мимо штурмана, девушка, задевая плечом за стену, стирает с нее слово «виноват» и основательно пачкает рукав своего жакета.

Девушка (жалобно). Гляди, я жакет испачкала. Какая же тут грязь!

Парень (посмотрев на запачканный рукав, штурману). Почему не моете парома? Не видите разве, пассажиры пачкаются?

Штурман (злобно). Тут был пожар. Понимаешь, пожар.

Парень (с важным видом). Меня ваши пожары не интересуют. Кто мне заплатит за жакетку жены?

Штурман. Если бы у тебя шерсть на башке загорелась, так небось поинтересовался бы!

Девушка. Какое вам дело до прически моего мужа? (Парню.) Пошли!

Парень обнимает девушку за плечи, и они так же величественно шагают к апарелю. Парень замечает, что у парикмахерши вздрагивают плечи.

Парень. Не плачь, мамаша! Мужиков на свете хватает!

Девушка. Пошли!

Наша пара выходит на причал. Штурман смотрит им вслед. Они подходят к пожарной машине, и парень объясняет что-то водителю, показывая то на себя, то на девушку, после чего оба забираются на пожарную машину и уезжают.

Последним появляется на палубе капитан. Долог путь капитана до апареля, долог...

А посреди ослепительно синего моря все расплывается и расплывается масляное пятно с буем посередине.