Полумесяц и крест

Глава 7 Притворись хитрой лисицей

Отступление 15

Письмо имама Шамиля французскому послу в Константинополь [отрывок].

'…В настоящее время мы все еще воюем… употребляя все наши силы… несмотря, что враг превышает нас численностью во много раз… Теперь все русские силы сосредоточены против нас… Они уже взяли несколько селений и построили там крепости. Умные, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец… Вот почему я прибегаю к содействию Вашего превосходительства и прошу представить Его императорскому Величеству настоящее ходатайство в надежде получить скорую помощь, которая поможет нам отбросить неприятеля; мы находимся на исходе наших сил. Наша освободительная борьба испытывает нужду буквально в всем — в заводских ружьях, артиллерийских орудиях, порохе, свинце для пуль, шерсти для формы, продовольствии, соли, медикаментах…'ю

Отступление 15.

Письмо имама Шамиля правителю Мекки и Хиджаса.

«…Я направляю к тебе настоящее послание, дабы ты просил о помощи нам… Постарайся выхлопотать для нас помощь у кого бы то ни было, у величайшего ли султана кого-либо другого, употребив для этого все свое учение. Будет великолепно, если удастся снарядить для нас корабль с продовольствием и оружием, которое затем переправить контрабандистами…».

Отступление 16.

Дункан Ч. Война с турками в Азии. — Лондон, 1830. — 593 с. [отрывок].

«…Опасаясь разрушить романтические мечты моих читателей, должен я сказать откровенно, что недисциплинированный и плохо вооруженный сброд, из которой состоят приверженцы Шамиля, хотя и держится крепко в своих горных твердынях, но на равнинах Грузии не годится никуда. Ничего не может быть нелепее слухов о периодических победах, существующих только в пламенном воображении германских борзописцев, по словам которых 60.000 Черкесов могут, в два перехода, явиться перед Тифлисом. Дело вот в чем: когда поля обработаны, горцы могут, до наступления осени, предпринимать небольшие набеги, собираются несколько сот конников, спускаются из своих убежищ, стремительно нападают на какую-нибудь ничего не подозревающую беззащитную, разграбляют ее, жителей же или убивают хладнокровно, или увлекают в неволю. Затем воины Шамиля, нагруженные добычею, убираются поспешно в свои вертепы. Имаму невозможно продержать в сборе значительную силу больше недели, а если бы и удалось ему прокормить свои недисциплинированные силы, то все таки она разбежалась бы, потому что Черкес, Лезгин или Дагестанец оставляет свой родной аул единственно для добычи…».

Отступление 17.

Костенецкий И. Я. Записки об аварской экспедиции на Кавказе 1830 г. Санктъ-Петербург, 1835. — 372 с.

«…Только немногие воины имеют возможность во всякое время и повсюду следовать за своим предводителем; остальных удерживают на месте обычные занятия и работы, которые опытный вождь не станет без надобности нарушать. Из этой массы людей не трудно составлять большие скопища, но держать их в продолжительном сборе нельзя. На сборные пункты вдали от родины горец шел неохотно, но легко присоединялся к партии, проходившей через его аул, и нередко увлекался ею даже в далекие предприятия. Крайне воздержанный в пище, он шел всегда налегках, брал с собою несколько чуреков, довольствовался у жителей, когда истощался этот запас, или выходил мелкими партиями на грабеж, если находился в наших пределах… Действительно, ополченцы, быстро сосредотачиваясь под знаменами имама с надеждою обогатиться грабежом, могли столь же быстро покинуть его армию».

7. Притворись хитрой лисицей

Родовой аул хана Джавада широко раскинулся на вершине скалистого холма, отдельными хижинами взбираясь на его высокие отроги. Сама природа превратила селение в крепость, с одной стороны защитив его глубоким ущельем, а с другой стороны — подпирающей небо скалой. От дороги аул отгородился высокой каменной стеной, за сотни лет превратившейся в непреодолимое препятствие для врага. Свою лепту в оборонительный ордер вносили десятки древних охранных башен, многометровыми колоннами возвышавшимися вдоль стен. Раньше с них осыпали непрошеных гостей стрелами и камнями, а сейчас — свинцом и даже самодельными гранатами.

Все эти прелести средневеково зодчества в полной мере ощутил Ринат и его собранное в спешке воинство. Пытаясь не дать Джаваду сколотить союз из обиженных реформами ханов и беков, он решил раздавить его гнездо как можно быстрее. Благодаря эффекту неожиданности ему удалось блокировать хана вместе с его ближайшими сторонниками в родовом селении Джавада, полностью лишив его связи со своими сторонниками. Правда, на этом все хорошие новости заканчивались.

Собранная в дикой спешке карательная экспедиции почти полностью состояла из тех, кто оказался под рукой — больше восьмисот вооруженных общинников из ближайших селений, примерно две сотни дружинников присягнувших имаму Шамилю на верность ханов и около семи десятков его родовичей. Из-за желания сохранить наступление в секрете Ринат даже отказался от тяжелого вооружения — около десятка артиллерийских орудий времен нашествия Наполеона Бонапарта, непонятно каким образом оказавшихся у горцев. Собственно, именно это и стало его первой ошибкой. Аул Джавада оказался совершенно неприступен для атак пехоты или кавалерии. Первые же два приступа, предпринятые атакующими едва ли не с марша, окончились полной неудачей. Мчащиеся во весь опор всадники сразу же нарвались на плотный и меткий огонь многочисленных стрелков. Кони и люди, получив пули или две, падали со всего маху на землю. Для остальных, что смогли добраться до селения, высота стен стала непреодолимым препятствием.

Второй ошибкой Рината, как это ни странно, оказалась спешка. Думая воспользоваться эффектом неожиданности, он не смог хорошо подготовиться ни к штурму, ни к осаде. Не хватало буквально всего: свинца для пуль, пороха для патрон, дерева для лестниц, продовольствия, и т. д.

Однако главную свою ошибку он осознал в первый же вечер после неудачного штурма, когда решил пройтись по своему лагерю. Ему нужно было своими собственными глазами почувствовать царившую в войске атмосферу, оценить настроение воинов.

—…Боже мой, о чем тут говорить? О каком государстве? О какой силе и влиянии? Вшивый аул взять не можем, — недовольно бухтя, пробирался Ринат по лагерю, пестротой и шумом больше напоминавшим ему цыганский табор. — Да это же банда разбойников и махновцев. Анархисты, мать их за ногу. В одиночку герой — медали вешать некуда, а в десятерым уже шайка мародеров! Как с такими воевать⁈

Вбитый в подкорку горцев индивидуализм, которому претили любые проявления дисциплины, и стал основной его проблемой. Вайнах в одиночной схватке оказывался непревзойдённым бойцом: выносливым, сильным, отважным, умелым в обращении с холодным оружием, метким стрелком из ружья, прекрасным наездником, отличным альпинистом, неприхотливым в походе, великолепно мотивированным. К сожалению, на этом плюсы заканчивались и начинались минусы, величина которых оказывалась, по истине, гигантской.

Вся горская военная организация, вышедшая родом из средневековья, по сути там и осталась. Это касалось едва ли не всего, на чем останавливался взгляд. Почти полностью отсутствовало единообразие в вооружении и обмундировании, разнообразие которого ограничивалось лишь толщиной кошелька и размером фантазии. Тут у одного горца могла быть булатная шашка с индийскими самоцветами в навершие гарды и нарезной английский 19-мелиметровый штуцер времен Наполеоновских воин. Второй же таскал на себе дедовскую кирасу и кованный шлем, а из оружия имел лишь старую саблю и раздолбанный карамультук. У некоторых не было и этого. Они напоминали собой оборванцев, которым и подать было не зазорно.

Организация и внутренняя структура подразделений были в самом, что ни на есть зачаточном состоянии. Его воинство состояло из отрядов разных родов, которые в свою очередь делились на дружины из конкретных селений и даже семей. Один такой отряд мог насчитывать четыре сотни воинов, другой — две сотни, а третий — лишь семь или восемь десятков. При этом никакого соподчинения между ними не было. Каждый вождь или мало-мальски знатный бек считал, что приказы ему мог отдавать лишь имам Шамиль и никто другой. Последнее вносило в управление войсками такой элемент дезорганизации, что Ринат буквально кипел от злости. Его приказы, передаваемые через порученцев, нередко ставились под сомнение или вообще игнорировались. Приходилось, носиться из конца в конец лагеря для решения даже самых незначительных вопросов. Воинов из какого рода послать на разведку дороги? Как по-справедливости распределить добычу, взятую с какого-то оборванца или полуразрушенной хижины? Как примирить двух задиристых джигитов, одному из которых не понравился взгляд другого? Как распределить на дежурства часовых? Кто должен вставать на привал первым? В конце концов, о какой эффективности тут могла идти речь⁈

С дисциплиной дело обстояло еще хуже. Она была, но понималась рядовыми горцами довольно оригинально. На территории своего рода или вблизи от нее воин воевал отважно и умело, беспрекословно выполняя все приказы предводителя своего отряда. Оказываясь в дальнем походе, воин превращался в невольного барахольщика, думающего лишь о грабеже и последующей наживе. Ринат собственными глазами видел, как часть его воинства, не обращая внимания на продолжающийся бой, потрошили дома зажиточных жителей и после носились с громадными мешками всякого барахла. Бывало с одной стороны селение штурмовали, а с другой его грабили.

Однако, еще больше его удивило другое. Едва ли не любой горец мог в любой момент уйти, просто поставив в известность предводителя своего отряда. Мол, мне урожай убирать или дрова заготавливать. У Рината натуральным образом глаза на лоб полезли, когда с места вдруг сорвались почти четыре десятка воинов и с гиканьем ускакали в закат. Оказалось, к побережью приходил турецкий контрабандный корабль с грузом соли, на разгрузке и продажи которой можно было хорошо подзаработать.

-…Нет, ты посмотри на этих долбое… — прошипел Ринат, отвлекаясь от своих мыслей и останавливаясь на окраине своего лагеря. — Дрыхнут! Ни часовых, ни постовых. Приходи и режь мне глотку. Б…ь, воинство!

В паре метров от него без задних ног спали с десятков горцев, бывшие, судя по всему, родом из одного селения. Накрывшись неким подобием бурок, плотных плащей из овечьих шкур, они лежали вокруг уже давно потухшего костра. Больше рядом с ними не было ни единой живой души. Отсюда и до осажденного аула было буквально рукой подать. Захоти хан Джавад со своими людьми прогуляться, с легкостью бы прошел до шатра самого имама.

— А ну встать, собачий корм! — заорал Ринат вне себя от злости, начиная пинками охаживать лежавших. — Встать! — от истошных воплей ничего не понимающие горцы вскакивали и сражу хватались то за кинжалы, то за ружья. — Куда ружьем своим тычешь? — одного с ружьем он от души приложил ножнами от шашки. — Глаза разуй сначала!

Заспанный бородач пригнулся от удара и с неожиданности выстрелил. Пуля чудом только никого не задела. Правда, факт промаха взъярил Рината еще сильнее. Мол, горе-воины стрелять даже толком не умеют. Только жрать готовы в три горла, срать где попало и урвать, что плохо лежит.

— Кто старший? Я спрашиваю, кто старший⁈ Что зенки лупите, хари протереть не можете? Какие вы к черту воины Ислама? Вы, б…ь, гоблины! — не останавливаясь, Ринат еще смачно приложил ножнами недавнего бородача. — Ты старший? Дауд? Где часовой? Почему никто не сторожит эту часть лагеря? Почему все дрыхнут, подняв задницы⁈ Отсюда до Джавада рукой подать! Хочешь, чтобы его люди прирезали твоего имама⁈ Что мямлишь?

Коренастый мужчина в темной черкеске из хорошего английского сукна что-то пытался объяснить, но выходило у него не очень.

-…Но зачем, господин? Люди устали. Собака Джавад трус и все равно носа не посмеет высунуть из своей норы, — с полным непониманием своей вины, он затыкал рукой в сторону селения. — Он и его люди трясутся перед твоей силой. Если же Всевышний лишит его разума и он вылезет за стены, то мы раздавим его. Твои воины, как барсы бросятся на врага и погонят его плетками обратно, — он горделиво подбоченился и положил ладонь на рукоять кинжала; видно было, что он истово верил в свои слова, что было особенно страшно.

— Что? — у Рината аж волосы под буркой торчком встали. — Совсем охренел? Енерал сранный! Жуков в папахе! Теоретик бородатый! Короче, десять плетей!

Двое из двух десятков мюридов, что постоянно сопровождали Рината, тут же схватили ошалевшего горца и, разложив его на траве, всыпали ему плеткой положенное число ударов. К чести наказываемого во время экзекуции он не проронил ни слова. Молча, грыз зажатую в зубах деревяшку. Всю измочалил в лохмотья, но даже не застонал.

— Ты на пост до вечера, — не раздумывая, Ринат ткнул пальцев в горца, что имел неосторожность выстрелить. — После тебя сменит твой товарищ. Смотреть за аулом в оба. Чтобы ни одна муха не пролетела! Не дай Всевышний пропустите гонца или лазутчика… Сразу же в трибунал закатаю, а после в Могилевскую губернию билет выпишу, — кипя от злости, он не успевал фильтровать речь, в которой нет-нет, да и проскальзывали странные для местных словечки. — Остальным молиться и готовить оружие. Завтра новый штурм, — рыкнув напоследок, он с нажимом обвел глазами стоявших вокруг него горцев.

Стало ясно, что дальнейший обход лагеря смысла не имеет. Везде явно было одно и то же — разгильдяйство, расхлябанность и никакой ответственности. С отчетливой неизбежностью перед ним замаячили большие проблемы. В ближайшие дни он мог положить перед стенами этого аула большую часть своего воинства. Страшнее всего, что павшие в первых рядах скорее всего будут самыми его явными сторонниками и фанатично верившими в его избранность. Позади всех пойдут в атаку и уцелеют самые трусливые, осторожные и сомневающиеся горцы, что позже могут стать для него самой настоящей угрозой. Словом, проблему с ханом Джавадом ему нужно было решить самым эффектным и наиболее быстрым способом, еще раз подтверждая свое право Богом избранного имама.

Все эти свои опасения Ринат и выложил в разговоре со своими ближайшими сторонниками, устроив банальный для своего прошлого мира мозговой штурм. Весь накопленный и в этой и в той жизни опыт говорил ему, что иногда не надо ничего мудрить и плести пустые словеса. Нужно просто спросить у людей совета. После же все услышанное самым внимательным образом изучить, обобщить, выкинуть откровенную белиберду и сделать для себя нужные выводы.

-…Нужно попробовать примириться, господин, — первым высказался Кур-эфенди, высошхий до состояния мощей мулла из аула Хойми, истово верующий и человек кристальной честности. — Нам нужно вместе бороться с неверными. Пошлем людей со знаменем Пророка, чтобы хан Джавад выслушал нас.

Мулла еще долго доказывал, что примирение лучший выход. Мол, такая склока идет на пользу лишь врагам мусульман и несет раздор на Кавказ.

-…Договариваться сейчас не очень выгодно, братья, — прервал речь муллы молодой горец Амирхан, назначенный Ринатом своим секретарем за сообразительность и хорошее знание почти десятка языков народов Кавказа. — Вайнхи могут не понять тебя, господин. По всем законам нашего народа хан Джавад стал твоим кровником, попытавшись убить тебя. Сделав первый шаг к примирению, ты проявишь слабость и пойдешь против наших традиций. Это очень и очень плохо, — кривил губы он, качая головой. — Люди решат, что ты испугался…

Большая часть из своеобразного военного совета горячо поддержали Амирхана гортанными выкриками. Слова горца были им близки и понятны. Все знали, что по всем писанным и неписанным законам первый шаг к примирению должен был сделать именно виновник, а не жертва. Эту часть кодекса каждый горец впитывал с молоком матери и отказ от нее мог стать страшным ударом по авторитету имама Шамиля.

На волне развернувшегося следом спора все громче стали звучать голоса тех, кто ратовал за радикальное решение проблемы с ханом Джавадом. Предлагался старый и испытанный способ, который в XX веке незамысловато сформулировали в виде следующей формулы — «нет человека, нет проблемы». Мол, нужно продолжать осаду аула и атаковать до тех пор, пока его жители не сдадутся или не выдадут хана.

-…Можно выбрать путь лисицы, а не волка, — едва стали замолкать голоса сторонников продолжения осады, вновь подал голос Амирхан с коварной улыбкой на лице. — Давайте пообещаем Джаваду жизнь и прощение. Пусть поверит в это. Дадим клятвы, если нужно будет, что никакой вражду между нами больше не будет, — продолжил горец, не обращая внимания на кислые лица остальных. — После же хана Джавада случайно задерут волки или он свернет шею, свалившись с горячего жеребца. Можно подсыпать и порошок, что затуманит сознание…

Мулла что-то недовольно пробормотал про клятвы, на что не мог не отреагировать Амирхан.

— Мне тоже противно нарушение клятвы, сделанной на священном Коране, эфенди, — смущенно склонил голову Амирхан, правда, тут же вскидывая голову с блеском в глазах. — Но, эфенди…тебе ли не знать слова из священной Книги — «Аллах установил для вас путь освобождения от ваших клятв. Аллах — ваш Покровитель. Он — Знающий, Мудрый[1]». Разве мы можем не видеть особую прозорливость Всевышнего, что установил для нас путь к искуплению ложной клятвы. Аллах знает, что мы творим и что скрываем в наших душах. Как говорил Мухаммад аль-Бухари[2], ученейший мухаддис[3] и опытнейший муфассир[4], преступившему клятву нужно накормить десятерых бедняков или одет их в приличествующие им одежды…

— Что? — едва не задохнулся от возмущения мулла. — Как у тебя только язык повернулся такое предложить, сын греха? Этот аят ниспослан тем, кто сделал запретной для себя наложницу или жену…

Кур-эфенди еще что-то пытался объяснить, но его голос потонул в общей волне одобрения. Чувствовалось, что многим понравилась предложенная Амирханом хитрость. Такой способ решения проблемы очень удачно обходил многие подводные камни и позволял обойтись «малой кровью».

Ринат же, воспитанные в традициях исключительной моральной гибкости конца XX — начала XXI вв., обратил внимание на другое. Его сильно удивила глубокая подкованность своего секретаря во всякого рода иезуитских хитростях, предполагающая либо высокую образованность, либо большой опыт. Последнее, если было верным, сильно настораживало и могло в будущем представлять угрозу. Ринат сделал себе мысленную зарубку, присмотреться к своему секретарю повнимательнее. Такие кадры имели плохую привычку со временем забываться и начинать играть в самостоятельную игру.

К позднему вечеру, когда все разошлись, у Рината созрел более или менее пригодный план осады и последующего штурма, который состоял из нескольких частей. В соответствие с первой частью плана, условно названной им пропагандистской, предусматривалась информационная обработка осажденного населения. Согласно второй части плана предполагалось вновь штурмовать селение, но с учетом некоторых военных хитростей.

Претворять в жизнь задумки он начал уже этой ночью. По его приказу костер в лагере должен был приходиться на каждые пять воинов, что позволило для врага визуально увеличить массу войск. Даже он сам впечатлялся, когда поздней ночью забрался на небольшой холм и взглянул на лагерь со стороны. В какой-то момент ему даже показалось, что перед ним раскинулось настоящее море из ярких огоньков. Внизу в сотни метров от него горело больше четырех тысяч костров, вогнутой чашей обступая съежившееся у скалы селение. Вряд ли такое зрелище будет способствовать спокойному сну осужденных и самом хана Джавада.

Ранним утром началось претворение другой части его плана. Ринат лично отобрал два десятка горцев с луженными глотками, обладавшими исключительно громкими голосами. Они должны были стать его секретным оружием в информационной войне, в течение дня выкрикивая под стенами крепости кучу правдоподной лжи о хане Джаваде. Ему было несложно состряпать с десяток подобных заготовок, в которых Джавад обвинялся в самых несусветных грехах — от тайного союза с русскими и до содомии. Ринат готов был поклясться, что такой неимоверной богатый человек, как Джавад, наверняка в чем-то был замешан. Вряд ли этот пресыщенной жизнью человек, бывший и Богом для жителей целой местности, не совершил какой-нибудь мерзости. Обязательно было нечто…

-…Правоверные жители, бойтесь повторения судьбы Лотта, ибо ваш хан возлежит с мужчинами, как с женщинами! — как умалишенные начали в унисон орать мои глашатаи, выдавая первый и один из самых убойных аргументов. — Сказано пророком Мухаммадом, да благословит Его Всевышний и приветствует: да будет проклятие Аллаха тому, кто совершил деяние народа Лута!

Накричавшись до хрипоты, один глашатай уходил с импровизированной сцен отдыхать и пить теплое козье молоко, восстанавливая силы и готовясь к новому выходу. На его место вставал другой глашатай, рассказывающей уже о другом прегрешении хана Джавада.

-…Не вам не знать, что худшего мусульманина, чем хан Джавад, — громогласно ревел новый глашатай, вываливая на жителей селения очередную порцию гадостей. — Разве добр он к своему брату по вере? Разве истов он в молитвах и посте? Полны грехов и скверны его деяния! Он сребролюб, не выдержан в плотских утехах, охоч до запретного Всевышним пития…

От столь невиданной здесь информационной атаки противник, по всей видимости, опешил. Больше часа пришлось ждать его реакции, последовавшей довольно неожиданно. Сначала из-за стен раздался разъяренный вопль. На крышах хижин вдруг появились десятки темных фигур, что-то яростно и гневно выкрикивающих. Затем в сторону осаждающих раздалась бешенная стрельба. Казалось, стреляли все, кто только могли — мужчины и женщины, старики и дети. Часть своего воинства Ринату даже пришлось отвести назад, чтобы не попасть под этот огонь.

Едва утих этот взрыв гнева, Ринат отдал новый приказ — начать внешние приготовления к штурму. Сделав выводы из предыдущих неудачных попыток, он решил подойти более вдумчиво и основательно к следующему шагу своего плана.

После взмаха его руки несколько многочисленных отрядов снялись из лагеря и начали на глазах у осажденных рубить деревья в небольшой роще, что росла у берега реки. Здесь росло десятка три — четыре корявых пихты, из которых предстояло сделать лестницы и сколотить щиты для защиты от пуль. Конечно, лестницы должны получиться уродливыми и невысокими, а щиты неподъемными. Не понимать этого было нельзя. Однако, главное было создать внешнюю угрожающую картинку для многочисленных зрителей из селения. Каждый в ауле, включая хана Джавада, должен был понять, что их намерения серьезны и следующий штурм будет гораздо более кровавым и продолжительным.

-…Амирхан! — громко позвал Ринат своего секретаря, наблюдая за начавшейся суетой. — Передай, чтобы делали невысокие лестницы. Лучше пусть их будет много, очень много. Готовые лестницы складывайте прямо на виду у всех. Пусть они все видят.

Одновременно на глазах у всех в сторону скалы, защищавшей селение с севера, выдвинулось около полусотни горцев. Они должны были обозначить видимость удара с тыла. Правда, Ринат, ставя задачу, говорил не о попытке, а о реальной возможности. И не важно, что с той стороны скала была неприступна. Отвесные стены и глубокое ущелье внизу заранее обрекали на неудачу любые попытки на ее покорение. Пусть об этом знали жители селения. Это не имело никакого значения! Защитники аула все равно должны были волноваться. Их медленно, но неуклонно будет терзать червячок сомнения. В головах станут всплывать ненужные вопросы — а вдруг воинам имама Шамиля удастся забрать на гору?, может они смогут найти какую-нибудь тайную тропку? Со временем сомнение превратиться в неуверенность, а неуверенность — в страх.

— А не широко ли я шагаю с этими самыми придумками? Не порву ли штаны от натуги? — бормотал он, провожая взглядом поскакавших к сакле воинов. — Не-ет. Главное, порвать не штаны, а шаблон. Надо воевать совсем по-другому, так, как до этого никто не делал. Как говорил Александр Македонский, пришел — удивил — победил. Или как-то иначе он говорил… А может и не он это, вообще…

На оставшихся в лагере горцах Ринат решил потренироваться в строительстве новой армии. Сегодняшнее его воинство не просто не отвечала его планам, а даже, наоборот, препятствовало им. Это было банальное иррегулярное ополчение, солдаты в котором могли в любое время уйти, а потом вернуться обратно. Отношения между ними и их предводителями, поведение на поле боя и в походе регулировали крайне запутанные правила кавказских адатов, к которым примешивалась толика Ислама. Строить на такой основе армию нового типа, которая смогла бы объединить Кавказ и заявить о себе, было просто глупо.

После долгих раздумий он сформулировал свод правил, своеобразный аналог Яссы Чингиз-хана (честно говоря, о самой Яссе и о Чингиз-хане Ринат имел самое поверхностное представление), основанный на суфийском варианте Ислама. Первое и главное правило нового Закона, названное им Низам или устав имама Шамиля, вводило в армии жесткое и неукоснительное соблюдение принципа единоначалия.

—…Подчиняйтесь своим десятникам, полусотникам, сотникам и тысячникам из числа назначенных мною, — огласил Ринат первое правило нового Закона перед оставшимися в лагере воинами. — Их слово — слово вашего имама и путь к исполнению воли Всевышнего. Пререкания с ними и отказ от выполнения их приказов есть ваша хула на меня, вашего имама и предводителя правоверных.

Структуру будущей армии он полностью содрал с российских вооруженных сил своего времени, учредив полки — Альф, батальоны — Хамса, роты — Миа, взводы — Хамсинь и отделения — Амара. Для начальних подразделений ввел специальные нагрудные значки из серебра разной формы и с разными изречениями из Корана. Понимай особый пиетет воинов к словам из священной Книги, Ринат очень вдумчиво подошел к выбору изречений для каждого из подразделений. На ромбовидных бляхах наибов, командующих полками, была выгравирована надпись: «Всевышний возвысил сражающихся над отсиживающимися великой наградой». Круглый нагрудный знак командиров батальонов украшало изречение — «Слушаем и повинуемся, и храним свой обет перед Всевышним». Для ротных, на которых приходится основная тяжесть в сражении, он подобрал изречение с более конкретным смыслом — «Сражайтесь на пути Всевышнего с тем, кто сражается против вас». У взводных командиров была надпись- «Каждый человек вкусит смерть и будет возвращен к Нам», у командиров отделения — «Не уставай, преследуя врага».

Делая строгую привязку воинских ритуалов и специальной атрибутики кИсламу и наполняя их особым религиозным смыслом, Ринат старался увязать все это в единый и неразрывный клубок, в котором бы одно было не отличимо от другого. Ведь обычный солдат совсем не равен по своему духу воину, сражавшемуся за и во имя Бога. У них разная мотивация, разное обоснование поступков и разное отношение к противнику. Не случайно именно военно-религиозные ордены показывал на полях средневековых сражений наибольшую эффективность. Солдаты-монахи, крепко спаянные религиозными обетами,оказывались гораздо сильнее наемников, воюющих за золото и серебро.

—…Воин Аллаха боится лишь гнева Всевышнего, — продолжал он оглашать правила нового Закона. — Иной страх ему не ведом. Показавшие врагу спину и бегущие с поля боя, предают своего имама и пророка Мухаммада. Наказание таким смерть…

Кровожадность наказания за трусость в бою не была прихотью Рината. Его диктовал сам образ жизни горца, не терпящего полутонов и не признающего компромиссов. В мире жестоких адатов и десятилетиями длящихся свар между кровниками трусость была едва ли не самым страшным преступлением. Проявив малодушие в бою, горец в мгновение ока лишался всего: своего статуса, семьи, рода, имущества. Презираемый всеми, он становился изгоем, получал черную метку недочеловека, животного. Оказавшиеся в таком положении долго не жили, сами сводя счеты с жизнью.

Нововведением Рината стало правило о круговой поруке в подразделениях. В случае провинности одного воина, наказывалось все отделение. Виновным оказывалось отделение, значит, подлежало наказанию целая рота. Целью всего этого должна была стать жесточайшая дисциплина и безрассудная смелость воинов.

—…Будь отважен, как снежный барс, хитер, как рыжая лисица, мудр, как старый ворон, — третье правило Ринат посвятил постоянному совершенствованию своих навыков и умений, сделав это одной из главных обязанностей воина-мюрида. — Не проводи время в праздности и лени. Ежечасно улучшай воинское умение. Тренируй тело, ибо оно дано тебе Всевышним: поднимай горные камни, плавай в ледяных источниках, борись с братьями на поясах, объезжай непокорных жеребцов…

Он думал ввести для своих воинов специальный физкультурный комплекс, собранный из упражнений своего далекого детства. Главное, не забыть облечь все эти упражнения в соответствующую религиозную оболочку, чтобы повысить их значимость для мюридов. Со временем такой комплекс мог обрасти легендами, тайнами и стать неотъемлемой частью физической подготовки будущих воинов имама.

-…Воин Всевышнего не грабитель, не разбойник, — озвучил он четвертое правила низама. — Ты избран служить Всевышнему. Все твои помыслы должны быть чисты и обращены лишь к Богу. Чтобы очистить твои помыслы от всего лишнего, твой имам полностью берет тебя на свой кошт и обязуется давать каждому мюриду 7 рублей серебром в год, муки 12 килограмм в месяц, китайского зерна 2 ведра…

Решение запретить грабеж с целью наживы во время военных походов далось Ринату непросто. Скажем больше, крайне непросто. Большинство из его окружения были категорически против. Говорили, что ополчение растает, горцы разбегутся в течении недели по домам в лучшем случае. В худшем, воины переметнутся к противникам имама, которые, напротив, мотив наживы ставят во главу угла любой войны или набега. Надо признать, что зрелое зерно было в их словах. На Кавказе веками практиковались набеги на соседние роды, тейпы и селения в целях наживы. Угон скота, захват пленников и рабов был не преступлением, а доблестью. К сожалению, другого источника материальных благ в суровом краю просто физически не было. Здесь не хватало всего — зерна, железа, пороха и т. д.

Объявив запрет на грабеж, Ринат сразу же столкнулся с проблемой нехватки денег на содержание профессиональной армии. Вопрос о том, где взять деньги, встал во весь свой немалый рост. Уже на первом этапе нужно было располагать гигантским объемом свободных средств. Только по самым его скромных подсчетам ему через неделю нужно было где-то раздобыть почти десять тысяч рублей звонкой серебряной монетой. При этом требовалось именно серебро, так как горцы не доверяли ассигнациям. Ринат один раз собственными глазами видел, как один из его воинов разжигал костер с помощью двух сторублевых ассигнаций. Оказалось, он не видел в них никакой ценности. Рассказы же русских пленных о большой стоимости этих бумажек считал откровенной ложью.

Первые деньги на армию, не мудрствуя лукаво, Ринат решил получить с хана Джавада и тех, кто его поддерживал. По слухам, многие беки накопили весьма изрядные богатства, которые только ждали, когда за ними придут. Тот же самый Джавад был одним из крупнейших в Дагестане поставщиков рабов на турецкий рынок, перекупщики на котором щедро платили и серебром, и золотом за русских белокожих женщин и здоровых силачей-мужчин. Словом, аул хана нужно было брать в ближайшие дни кровь из носа.

Пока он раздумывал над тем, где раздобыть еще денег, судьба или сам Всевышний подкинули ему еще пару вариантов относительно простого заработка. По крайней мере это именно так выглядело. Дело обстояло следующим образом…

— Господин, наши люди задержали отряд всадников, что искали тебя, — под вечер, когда в лагере аппетитно задымились костры с варевом, Амирхан нарушил уединение своего имама. — Говорят, там посланцы турецкого султана. Еще с ними были инглези, что прибыли из-за далекого океана.

Было любопытно, что эти люди забыли так далеко от родных берегов. А принципе, Ринат догадывался, что за интерес они имели. До него уже давно доходили слухи о том, что турки, недовольные усилением влияния России на Кавказе, активно искали встречи с ним или с его ближайшим окружением. Приближенные первого канцлера с берегов Туманного Альбиона тоже прощупывали почву на предмет кулуарных переговоров с ним. Словом, встреча предстояла быть весьма любопытной. Похоже нужно было ответить на вопрос, а сколько все-таки стоит Родина?

Предчувствуя, что скоро он разживется немалыми деньгами, Ринат с чувством потер руками. Как говорится, деньги сами шли в его руки. Их нужно было просто прийти и взять.

Гости тем временем подходили к шатру и их уже можно было рассмотреть. Первым шел, натужно перебирая короткие ножки, весьма полный турок. Потный, с багровым лицом и тяжелой отдышкой он явно не был готов к таким нагрузкам. Ему бы за столом с жареными фазанами и тушеными перепелами воевать, да в гареме крутобедрых дев побеждать. Его поддерживали за локти дюжие охранники в характерных фесках с изогнутыми саблями на боку и с парой пистолетов в сбруе.

Вот за ними шел некто совсем иной, в котором угадывалась птица очень высокого полета. Замотанная в темный бурнус высокая фигура вышагивала по земле так, словно маршировала. В каждом движении этого человека чувствовалась сдержанная сила, которую он явно пытался спрятать.

— А вот и лимонник, похоже. Сразу видно военную косточку. Головорез с мозгами. Такой поди бошки режет под музыку Баха, — бурчал еле слышно Ринат, встречаясь с пустыми, словно рыбьими глазами англичанина. — С такого сам Бог велел стрясти как можно больше серебряных и золотых монет во славу его королевы…

После взаимных приветствий и представлений выяснилось, что осман был посланником самого великого визиря, а англичанин — представителем британского адмиралтейства.

Пока не начался разговор Ринат подозвал к себе Амирхана, своего секретаря. Ему пришла в голову одна интересная идея, которая в случае своего осуществления могла ускорить падение логова Джавада.

— Хан Джавад и его люди должны, кровь из носа, узнать, что ко мне прибыли посланники Великой Порты и Королевы из-за океана. Пусть твои люди напустят побольше тумана про военную помощь. Больше красок. Надеюсь, хан Джавад от таких новостей закрутиться как грешник на раскаленной сковородке, — ухмыльнулся Ринат, кивая на крепость. — Все, иди, а то эти уже нервничать начинают.

Едва исчез секретарь, заговорил, севший за накрытый достархан, турок. Речь его, как это было принято у жителей юга, была цветастой, полной живых эмоций и ярких оборотов.

— Всевышний свел наши пути вместе, потому что ваше дело богоугодно и требует помощи великого правителя всех правоверных. Великий и Победоносный султан, да хранит его Всевышний от напастей и болезней, слышал, как храбрые чеченцы и дагестанцы борются с ненасытным русским царем за свою свободу. Он посылает свой отеческий привет предводителю мюридов имаму Шамилю и предлагает свою помощь в этом богоугодном деле. В знак своего особого расположения Великий и Победоносный посылает тебе орден и высочайший фирман на звание кампуда-паши султанской гвардии.

По знаку толстяка перед Ринатом тут же согнулся дюжий осман в феске, на вытянутых руках которого лежала лакированная шкатулка.

— Ух-ты, — присвистнул от удивления Ринат, любуясь находящимся внутри орденом — украшенной крупными драгоценными камнями золотой блямбы размером с хорошую чайную тарелку. — Красив.

Едва прозвучали положенные после такого подарка пожелания и благодарности, как начал торг, напоминавший извечную игрушку кошки-мышки. Ринат всеми правдами и неправдами пытался задрать до небес планку военных поставок, атурок, наоборот, — опустить ее до минимум. При этом осман то и дело повторял с восторженным лицом, что горцы, вооруженные именем Пророка Мухаммада и верой во Всевышнего тысячекратно сильнее любого неверного.

«Не-еа, друг ситный, ты у меня теперь с темы не соскочишь. По полной тебя доить буду. Я тебя, черт жирный, до трусов раздену… Привыкли, уроды, чтобы за них кто-то воевал. Они в этот момент сидеть будут и кальян дуть».

Вслух же произнес он совершенно иное.

-…Несомненно, сражающийся во им Всевышнего и Пророка Мухаммада, силен и яростен, как лев. Однако, знаменитые английские винтовки нам бы точно не помешали, — в этот момент Ринат выразительно посмотрел на англичанина. — До зарезу нужны порох, свинец на пули, ткань для амуниции, железо в крицах. С артиллерией просто беда, — развел он руками.

Выдержке англичанина можно было только позавидовать. Настоящий кремень! На каменном вытянутом лице ни один мускул не дрогнул. Только правая бровь чуть поползла вверх.

Вообще-то этот тип, похожий на испущенную солнцем воблу, производил впечатление очень грозного противника. Явный головорез. Мать родную прирежет, не моргнув глазом. Взгляд цепкий, внимательный. Смотрит так, словно в прицел ружья выцеливает и готовиться спустить курок. Честно говоря, одень его в пустынный камуфляж и дай в руки штурмовую винтовку, не отличишь от спеца из британской разведки.

— Насколько большими силами располагает, уважаемый имама? — впервые за встречу подал голос англичанин.

Видит Бог, слово «уважаемый» он словно выплюнул. Нижнюю губу презрительно оттопырил. Смотрит, как на вошь. Мол, варвар, а достоин ли ты помощи великой британской империи. Может ты нам тут голову морочишь про движение сопротивление, а у тебя всего лишь сотня оборванцев с дубинами. «…Ничего, сухарь английский, сейчас я тебе столько в уши волью, что не выплывешь, захлебнешься!».

Естественно, обо всем этом Ринат промолчал. Как говориться, от многих знаний, многие печали. Ответил же он ему так…

— Знаете, уважаемый господин Стюарт, уже сейчас я могу поставить под ружье две дивиз… Э-э-э, два отряда всадников под десять тысяч сабель каждый, — едва не брякнул про дивизии Ринат. — Через неделю по моему слову под зеленое знамя Пророка встанут еще пятнадцать тысяч мюридов. Это будут опытные воины, прошедшие огонь и воду. Примерно столько же можно набрать ополченцев, правда, вооруженных лишь холодных оружием.

Ринат, конечно, лукавил. Пожалуй, даже нагло лукавил. Правды, в его словах было от силы треть. Конечно, не было у него двух дивизий мюридов под рукой. Столько лбов он бы просто сейчас прокормить не смог. Настоящая кампания против хана Джавада это прекрасно показала. Однако, начав врать, остановиться уже невозможно.

-…Моя власть простирается на весь Дагестан и почти всю Чечню. Лишь некоторые отступники, продавшие душу дьяволу, а совесть русским, противятся моей воле, — Ринат вскинул руку в сторону осажденного селения. — Но им всем недолго осталось. Особенно, если нам помогут…

Он сделал выразительную паузу и посмотрел в глаза англичанину. Мол, друг любезный, раскошеливайся на богоугодное дело. Тот же отвел взгляд словно ничего не понял из недосказанного.

Чтобы подтолкнуть гостей к правильному для себя решению, Ринат еще рассказал о многочисленных дезертирствах из русской армии. Мол, русским он здесь такую жизнь устроил, что солдату из их армии разбегаются.

-…Каждый день из крепостей белого царя бегут простые солдаты от тягот службы и издевательств со стороны своих же офицеров. Все они находят у меня защиту и помощь. Среди них есть и пушкари, и пластуны, и кузнецы, и шорники и даже часовых дел мастера. Только глупец не станет пользоваться их умениями, — хитро улыбнулся Ринат. — С помощью них я тренирую своих воинов, узнаю все секреты русских.

По правде сказать, дезертиры, действительно, были. Простые солдаты бежали в основном от тягот службы или издевательств офицеров, которые от беспросветной скуки гарнизонной жизни изобретали мыслимые и немыслимые забавы с участием своих нижних чинов. Естественно, многие не выдерживали такого со стороны господ и «давали деру» в горы. У Рината в горах было селение Дарго, в котором он специально расселял всех русских перебежчиков и приобщал их к производству оружия и амуниции для своего воинства. Бывшие среди русских солдат-дезертир ремесленники лили ядра для пушек, ковали шашки, шили обувь и т. д. Десяток семей казаков-раскольников у него занимались тем, что объезжали лошадей и готовили их для безлошадных горцев. Тройка бывших офицеров, которых удалось оженить на горянках, пыталась учить недавних общинников строевой подготовке.

— Если силы уважаемого имама так велики, почему тогда ему не удается взять это небольшое селение? — чувствовалось, качавший головой англичанин слабо верил словам Рината. — Может с его стороны было небольшое преувеличение?

В глазах британца на сверкнула презрительная насмешка. Чуть поднялись уголки рта. Он и не думал скрывать свое отношение ко всему, что видел.

— Что ты сказал? — Ринат встал со своего места, нависая над столом.

«Этот сухарь явно портил ему всю комбинацию. Если и дальше будет вякать в таком ключе, то и турок может взять паузу. Надо обязательно продавливать ситуацию. Попробовать наехать на него что ли? Сыграть в страшного и злого горца⁈».

К счастью, вымучивать себя Ринату не пришлось. Со стороны осажденной крепости вдруг раздался громкий крик, который был тут же подхвачен сотнями и сотнями воинов.

— Крепость! Смотрите! Открываются ворота! — через приподнятый полог шатра к ним буквально ворвался взбудораженный Амирхан. — Мой имам, там всадники с зеленой ветвью!

Вскоре перед Ринатом и его гостями предстало четверо беленных сединами стариков с чем-то в руках. Стоявший первым бережно держал зеленое знамя с вышитыми на нем словами из Священной книги. У второго аксакала богато украшенные ножны с саблей.

— Хан Джавад сбежал, как последний трус, бросив всех нас, — глухо произнес старик с саблей. — Бежал так, что даже оставил свое оружие. Он клялся на Священном Коране, что будет сражаться до самого конца. Мы плюем ему вслед, — он протянул оружие Ринату. — Вот его оружие.

Взяв ножны с саблей, Ринат не забыл бросить самодовольный взгляд в сторону британца. Мол, вот как получилось. Ты не верил в нашу силу, а мы одним своим грозным видом внушаем ужас. Внутри себя же Ринат ликовал. «Все-таки сработали все мои задумки — с кострами, со слухом про турецкую и английскую помощь, с враньем про содомитские оргии хана Джавада. Кто здесь молодец — я молодец! Кто молодец — точно, я молодец!».

[1] Сура Ат-Тахрим (Запрещение) 2-ой аят // Коран.

[2] Мухаммад аль-Бухари (810 — 870 гг.) — собиратель и исследователь хадисов, толкователь Корана, авторитетный автор одного из канонических сборников суннитских преданий «Аль-Джами ас-Саких».

[3] Мухаддис — собиратель и исследователь хадисов (преданий о жизни пророка Мухаммада)…

[4] Муфассир — комментатор Корана.