Польская фэнтези

МУХОБОЙ[137]

Вас называют Мухобоем?

— Называют.

— А кто вы, собственно?

— Коллекционер.

Они шли по заполненной экспонатами галерее, протянувшейся вдоль наружной колоннады террасы. Среди экземпляров были действительно весьма интересные. Однако Уинстон Клаймор не очень-то присматривался к ним. Гораздо больше его интересовало лицо хозяина: высокого — два метра двенадцать сантиметров, — пропорционально сложенного и, что странно, совершенно не сутулившегося мужчины. Клаймор, когда-то игравший крайним нападающим в университетской баскетбольной команде, рядом с Мухобоем казался тщедушным недомерком, этакой остановившейся в развитии жертвой собственных гормонов.

Он задержался у черного, как беззвездная ночь, камня размером с кулак, лежавшего под прозрачным колпаком на мраморной подставке.

— Что это? Метеорит?

Мухобой глянул в левое, потом в правое стекло зеркальных очков Клаймора, быстро протянул руку к его лицу, снял очки и засунул ему в карман серого пиджака. Лишь после этого он ответил:

— Нет.

Клаймор с каменным лицом ждал дальнейших пояснений и, не дождавшись, спросил:

— Тогда что же?

— Почему это вас так интересует?

Клаймор поморщился. На лице Мухобоя не дрогнул ни один мускул.

— Просто так спросил, — буркнул американец, — из любопытства. Раз вы его выставили, значит, каждый может увидеть...

— Я не каждого пускаю к себе в дом. По правде сказать — почти никого.

Клаймор пожал плечами:

— Воля ваша. Давайте выйдем на террасу.

Вышли.

Солнце стояло в зените. На небе, более чем небесно-голубом, виднелось лишь несколько маленьких белых облачков, весело бежавших под ветром с Красного моря. Терраса выходила прямо на чистый светло-желтый пляж, где линия прибоя отчеркнула почти прямую, словно проведенную рукой архитектора, линию. У морской воды был цвет пламенеющего льда.

Весь район вдоль моря был частной собственностью, и Клаймор не видел на пляже ни живой души.

Усевшись в ивовые кресла у овального столика на трех ажурных ножках, они погрузились в глубокую тень и мерный шум моря, напоминающий дыхание спящего Левиафана, и любовались бескрайностью горизонта.

— Это обошлось вам недешево, — сказал Клаймор, когда ушел слуга-араб, принесший на большом подносе густой кофе для Мухобоя и ледяно-холодную колу для американца.

— Да, — кивнул Мухобой и тут же снова удивил Клаймора, выпив черный как смола кофе несколькими долгими глотками, не отрывая губ от чашечки.

— Я слышал, шейх ваш друг? — проговорил Уинстон.

— Я тоже слышал.

Клаймор поднял стакан с колой.

— Жаль, нет у вас пива; при такой жаре человек запросто может окочуриться. Простите. Знаете, холодное пиво...

— Алкоголь. Вы незнакомы с Кораном? Таков закон. Надо было легче одеться.

Сам Мухобой был без сандалий, в продуваемых насквозь шароварах и шелковом балахоне. Кожа у него была уже настолько смуглой, что он вполне мог сойти за местного жителя, тем более что и чертами лица — резкий орлиный нос, выступающие скулы, темные брови — и цветом волос — брюнет — он практически не отличался от туземцев.

— Ну что ж, — проворчал Клаймор, у которого понемногу начинал иссякать профессиональный запас хорошего настроения, — я заскочил сюда на пару часов, поскольку вы не соизволили прибыть в Штаты, так что...

— Прошу прощения. Я вел себя бестактно. Извините.

Уинстон Клаймор чуть было не поперхнулся колой.

— В извинениях нет нужды. Ничего страшного не случилось. Однако хотелось бы, чтобы вы внимательно выслушали мое предложение.

— Слушаю.

Клаймор закинул ногу на ногу, поправил отогнувшуюся полу пиджака.

— Вы, конечно, знаете, мистер Мрозович, что в данный момент я прибыл к вам совершенно официально как президент правления «Q&А», надеюсь, содержание нашей беседы останется строго между нами. Насколько мне известно, вас нельзя назвать человеком болтливым.

— В моем молчании можете быть уверены.

— М-м... Ну да.

— Насколько я догадываюсь, речь идет о какой-то услуге вашей разведывательной компании.

— Разумеется.

— Тогда, может быть, сразу перейдем к сути и решим вопрос о моем вознаграждении?

Клаймор еле заметно улыбнулся:

— Из того репортажа, который сделали о вас, следует, что у вас невероятно страстное хобби и ради расширения коллекции и пополнения знаний вы, ни о чем не спрашивая, отправитесь на край света, да при этом еще доплатите.

— Репортаж пустили без моего согласия; материал был тенденциозно подобран, смонтирован и снабжен унижающими мое достоинство комментариями. Я уже привлек к ответу автора и продюсера, и мой адвокат не сомневается в размерах возмещения ущерба.

— Вы удивлены? Но ведь они хотели сделать фильм о каком-нибудь эксцентричном богаче и случайно попали на вас. Впрочем, убытки от возмещения возможных претензий они включают в годовой бюджет. Если б вы знали, какую чушь болтают обо мне!

— Какую?

Клаймор натянуто усмехнулся:

— Посильнее, чем о вас, посильнее!

— Мы говорили о моем гонораре, — напомнил Мухобой.

Клаймор посерьезнел:

— Какая бы сумма вас устроила?

— Никакая.

— Простите?

— Деньги, мистер президент, меня не интересуют.

— Любопытная религия. А что же в таком случае интересует?

— Ну, знаете ли, то да се.

— Что именно?

— Например, собственный Проход.

Если б Клаймор в этот момент пил, он наверняка бы поперхнулся.

— Шутить изволите?

— Не возмущайтесь. Это было всего лишь предложение. Откровенно-то говоря, я пока еще не знаю, чего может стоить услуга, которую вы хотите у меня купить.

— А я и не возмущаюсь. Но вы, думаю, прекрасно знаете, что частный Проход — это нереально. Или вы намерены поставить себе собственную атомную электростанцию?

— В таком случае, может быть, все же перейдем к деталям, касающимся самой услуги.

Клаймор поскреб гладко выбритый подбородок.

— Кратко говоря, я хочу, чтобы вы очистили от злых духов некую планету.

Мухобой даже не дрогнул.

— Понимаю. А конкретнее?

— А конкретнее — речь идет, собственно, о спутнике некоей планеты.

— Так-так. Позвольте спросить, что навело вас на мысль направиться именно ко мне? Тот репортаж?

— Отнюдь. Какой же серьезный человек верит репортажам!

— Так что же?

— Это, если можно так выразиться, абсолютная тайна, и каждый оберегает свой Проход, как невинность собственной дочери, однако слухи все равно расходятся. Уже образовалась герметично замкнутая группа специалистов, этаких экспертов-интернационалистов, которых проблемы конфиденциальности не очень волнуют, и заставить их молчать — дело достаточно сложное. Каждый зарабатывает по миллиону в год и плюет на все и всяческие распоряжения и указания, а поскольку рынок труда у них еще не стабилизировался и сохраняется высокий коэффициент ротации специалистов, они непрерывно перемешиваются; в такой среде слухи распространяются легко и быстро. Я поспрашивал там и сям, ну и услышал то да се.

— А именно?

— Ну, к примеру, как вы изгнали Солнечные Привидения. Это тоже был заказ или нет?

— Меня попросил шейх.

— Я вас тоже прошу.

— Вы не шейх.

— Верно. Господь не сподобил. Но следует ли понимать вас так, что шейх Шахрад обладает исключительными правами на ваши услуги? Надо думать, между вами не сразу сложились столь хорошие и доверительные отношения: вы побывали в больнице, вас дважды реанимировали, видимо, планеты шейха небезопасны.

— А на той луне, что принадлежит вашей компании, были какие-либо смертельные случаи?

— Ну что ж... один или два.

— Вы давно там копаетесь?

— У меня, знаете, такое ощущение, что мы заплываем на слишком глубокие воды. Сначала я хотел бы знать, заинтересованы ли вы в принципе.

— Заинтересован. Вопрос — достаточно ли вы решительны.

— Решителен, чтобы сделать что?

Мухобой тряхнул над темным паркетом террасы растопыренной левой ладонью и наклонился к столику.

— Выслушайте меня внимательно, мистер Клаймор, потому что я назначу окончательную и не подлежащую обсуждению цену ожидаемой вами от меня услуги. Цена следующая: право на неконтролируемое многократное использование Прохода «Q&А». Я соглашусь на достаточно разумный суммарный уровень общего количества часов доступа, например, на год либо полгода. Но это все. Возможно, я и не могу иметь собственный Проход, но кто сказал, что не имею права арендовать чужой? Ведь вы — компания коммерческая; подсчитайте прибыль и расходы. За энергию я, естественно, буду платить. Итак — приемлемо ли мое предложение?

Клаймор вперился в какую-то точку на море, от гладкой поверхности которого Солнце отражалось не хуже, чем от настоящего зеркала. Ему было тридцать три года, последние два года он руководил компанией и относился к тому поколению менеджеров, для которых бизнес давно уже неотличим от войны. Работа — двадцать четыре часа в сутки, всегда начеку, всегда готовый к сопротивлению, скорое возвышение, быстрое падение, пенсия в тридцать пять лет, капиталы, зарабатываемые в течение недели, аристократы холодного интеллекта, князья Уолл-стрит, в их жилах вместо крови текут компьютерные коды торговых операций. Чему они поклоняются, если поклоняются вообще? Наверняка не деньгам. Может — самим себе?

— Что вы понимаете под «неконтролируемым использованием», мистер Мрозович?

— Только я буду знать координаты места перемещения.

Клаймор кивнул:

— Так я и думал. А вы понимаете, что практически это сделает вас первым физическим лицом, способным владеть целыми планетными системами?

― Да.

Клаймор зло кашлянул, раздраженный односложным ответом Мухобоя.

— Это решение par excellence[138] политическое, — проворчал он.

— Ну так принимайте его.

Название «Филантропы», придуманное редактором какой-то бульварной газетенки, вскоре одержало верх в ведущейся между СМИ войне и прижилось. Итак, «Филантропы». Социологов привлекало позитивное звучание слова, и они были уверены, что оно сыграет роль естественного глушителя ксенофобии и страхов перед неведомым. Фактически это подействовало даже слишком хорошо: спустя двенадцать лет после получения «Инструкции» у девяноста процентов респондентов ее десигнат[139] воспринимался как нечто среднее между спилгеровским И.Т.[140] и доброжелательным бестелесным боженькой. В результате чего социологи даже слегка обеспокоились, поскольку столь наивный подход был чреват крупным потрясением в случае возможного контакта.

Однако вне круга социологов это не волновало никого, и мало кто вообще верил в возможность этого контакта, как и любого контакта вообще. Намерения «Филантропов» представлялись ясными: они тщательно очистили «Инструкцию» от всего, что -хоть как-то могло навести получателей на след авторов, а значит, они желали остаться анонимными. Людям ни о чем не говорило направление, с которого поступил сигнал — почти строго перпендикулярный эклиптике и при этом из абсолютно беззвездного вакуума. А это вроде бы говорило в пользу его внегалактического происхождения, что, впрочем, было сразу же исключено из чисто теоретических соображений: большой силы сигнал в момент приема и банальный способ передачи — на волне 21 см. К тому же сам математический язык «Инструкции», построенный с помощью физических постоянных и бинарного кода, был, по всеобщему мнению, искусственно сконструирован для нужд как можно большего числа сколь угодно отличающихся типов получателей. Уверенность в какой-то чуть ли не божественной силе «Филантропов» следовала из попытки засечь источник излучения («Инструкция» передавалась более восемнадцати часов без перерыва): расстояния получались совершенно абсурдные, то тысяча световых лет, то сто астрономических единиц, а однажды даже вышла дистанция, превышающая диаметр постинфляционного «пузыря» горизонта событий. Поскольку не могло быть и речи о повреждении приборов (на прием «Инструкции» перевели все радиотелескопы Земли) или ошибке в вычислениях (да и где тут было ошибаться?), начали одна за другой плодиться совершенно безумные теории вроде «нульвременного резонанса пространства» или «временной волны». Меж тем «Инструкция» была не чем иным, как инструкцией — руководством по созданию и обслуживанию мощных, дьявольски энергоемких устройств, теперь уже известных под названием «Проходы». Название неоригинальное, но более точное придумать сложно, в конце концов, это были обычные, прекрасно знакомые любителям научной фантастики трансмиттеры материи. Вход в них располагался на Земле, а выход — где угодно во Вселенной. Вначале физикам немало забот доставлял принятый «Филантропами» метод расчета местоположения точки, в которой раскрывался Проход, учитывая специфическую систему координат. В конечном итоге приняли определение, сравнивающее предложенный метод с «пробитием уровня пятимерных сфер в неевклидовом пространстве», которое в действительности ничего не определяло, но звучало вполне таинственно. Наконец методом проб и ошибок физики кое-как приноровились, попутно обнаружив единственное ограничение Проходов — чем ближе к границам познаваемой Вселенной, тем большая энергия требуется для удержания Прохода открытым. Разница же в потребляемой мощности при трансмиссиях внутри Млечного Пути оказалась столь невелика, что ее не стоило учитывать при расчетах. В первый момент это смахивало на свойственную человеку ущербность познаваемости, на что-то вроде усвоения человеческим умом скорости света и принципа неопределенности Гейзенберга, однако вскоре возникла догадка о встроенных «Филантропами» в Проходы предохранителях, не позволяющих получателям «Инструкции» добираться до соседних «постинфляционных пузырей», где, вероятно, и скрываются «Филантропы»: происхождение «Инструкции» вне пределов нашей Вселенной объясняло бы невозможность локализации ее источника традиционными методами. Это утверждение можно было доказать лишь экспериментальным путем, то есть частичной перестройкой Проходов. К сожалению — а может, и к счастью, — до сих пор так и не нашлось государства или частного спонсора, готового выложить значительные суммы для возведения и запуска таких Проходов, поскольку вмешательство в их механизмы (а принципа их действия никто, откровенно говоря, до конца не понимал, хотя многие утверждали обратное) могло легко привести к самоуничтожению Прохода, если не к чему-нибудь похуже (засасыванию Земли в иную Вселенную, что предрекали, в частности, обожающие катастрофические катаклизмы публицисты). В конце концов ООН вообще приняла постановление, порицающее и запрещающее какие-либо эксперименты с Проходами как чересчур опасные для человечества. Сторонники проекта тут же ответили предложением возвести такой перестроенный Проход где-нибудь вне Земли, но поскольку это лишь существенно увеличило бы затраты, не меняя сути дела, проблема приказала долго жить, скончавшись естественной смертью.

Поскольку «Инструкцию» принимали на всей планете, очень скоро полный ее текст оказался в Интернете, а расшифровка его не составила особых сложностей («Филантропы» сделали все, чтобы максимально упростить задачу), ну и следовательно, не могло быть и речи о каких-то ограничениях в распространении технологии Проходов. По сути, единственным тормозом были деньги: кроме затрат на саму постройку и необходимые материалы (а требовались достаточно экзотические и труднодобываемые составляющие — вроде больших количеств редкоземельных элементов), Проходы поглощали огромные суммы уже в ходе работы, заглатывая за секунду энергию, достаточную, чтобы удовлетворить суточную потребность средней величины города. Поэтому неудивительно, что за двенадцать лет, прошедших с момента получения «Инструкции», количество Проходов до сих пор не перевалило за десяток (пригодных для использования, так как еще существовали два Прохода непригодных: Индийский и славной памяти компании Оркан — заброшенные в ходе строительства из-за непреодолимых финансовых трудностей). Впрочем, в данный момент строительство новых уже не намечалось, установился определенный status quo. Действовали три коммерческих Прохода: исследовательских компаний «Q&A», «Dreamcatcher» и «Nakade», а также шесть Проходов правительственных: США, Китая, России, Германии, Лиги Арабских стран и Франции.

Исследовательские компании представляли собой конгломераты с весьма сложной финансовой структурой, участ-никами-основателями которых были могущественные концерны всего мира. Так, первая из зарегистрированных компаний «Q&А» опиралась почти исключительно на капитал, поступивший из Северной Америки и Европы, а в ее Контрольном совете заседали представители «Дженерал Моторс», «Дженерал Электрик», «Майкрософт», «Экскона», «ИГ Фарбен», «Филлипс» и даже «Уорнер Брос», однако решающий голос принадлежал японской группе капитала. «Nakade» собрала южно-азиатские финансовые гиганты, говорили, что в действительности компания служит лишь прикрытием для японцев, хотя, с другой стороны, ходили слухи о серьезном участии в предприятии грязных денег из Китая и Золотого Треугольника. У самой младшей из строек, «Dreamcatcher», не было столь четкого национального профиля, ее участниками были фирмы и физические лица со всей Земли, она даже выбросила свои акции на Нью-Йоркскую биржу, что, как оказалось вскоре, было мероприятием не из самых умных, потому что заставило компанию в определенной степени знакомить публику со своими действиями, в то время как конкуренты удерживали в тайне все, что только могли.

Ведь не сразу все выглядело именно так. Первое время функционировали только два Прохода — США и Китая, они находились в центре внимания СМИ, даже велись передачи первых проходов, как говорится, «вживую», и не было такого случая, когда информацию, касающуюся подробностей, в том числе и координат исследуемых мест, назавтра нельзя было бы найти в газетах. Интерес общественности был настолько велик, что такая — совершенно идиотская с точки зрения правительства — ситуация продержалась в течение открытия двух землеподобных планет, и лишь после того, как китайские астрономы наткнулись на Рай, все перевернулось вверх ногами.

Побочным эффектом открытия Рая оказалось изменение программы использования Проходов — все гармонограммы космологических и астрономических исследований отошли в сторону, осталось только одно: отыскать и обследовать планету. Трудно сказать что-либо о дальнейших успехах или поражениях на этом поприще, поскольку, начиная с Рая, все действия подпадали под гриф «Тор secret»[141], в результате чего только не придумывали (например, после очередного крупного наводнения в Китае было выдвинуто полуофициальное обвинение в адрес США, которые якобы научились управлять погодой, применив технологию, полученную с какого-то «нового Рая»). Паранойя разливалась бурным потоком, переходы делали правдоподобным любой психоз: не было такого события, которое нельзя было бы с их помощью подогнать под какой-либо «исторический» заговор.

Алгоритм поисков планет выглядел следующим образом: вначале астрономы выделяли потенциально «планетоносную» звезду; обычно это были звезды, расположенные сравнительно недалеко от Земли (недалеко — в галактических категориях); либо же просто исходили из предположения, что в отношении более удаленных районов космоса имелось соответственно меньшее количество достоверной информации. На второй стадии через Проход в экосферу выбранной звезды забрасывали по противоположным ее сторонам несколько автономно действующих и принимающих самостоятельные решения зондов, забитых оптическими и радиотелескопами. На третьей стадии, переждав время, необходимое для проведения зондами соответствующих исследований (в том числе сканирования небесной сферы на различных длинах волн), туда перебрасывали снабженные двигателями и максимальным количеством горючего миниатюрные складные антенны и какой-нибудь носитель информации, а также быстродействующий процессор. В их задачу входил прием у зондов всех полученных данных, архивирование, возвращение — преодолевая гравитационные поля звезды и планет — в район пункта переброски и «выстрел» миллисекундным импульсом этой информации в Проход в заранее обусловленное время. На Земле «рапорт» вскрывали и подвергали обработке до тех пор, пока не появлялась уверенность, что вокруг данной звезды нет ничего интересного. Если же «в сеть» попадалась какая-то «непустая» планета, тогда — уже непосредственно на ее орбите — помещали пару спутников, по существу, мало чем отличающихся устройством и предназначением от обычных шпионских аппаратов. И лишь получив «рапорта» и от них, открывали Проход на поверхности открытой планеты. Однако и здесь первыми шли механические разведчики, небольшие механизмы, исследующие состав атмосферы, почвы, наличие и вид возможной флоры и фауны.

В принципе все эти автоматы были приборами одноразового использования в основном потому, что стоимость их возвращения на Землю превышала их цену: ведь уже возникли предприятия, специализирующиеся на изготовлении соответствующих моделей и жестоко конкурирующие между собой на этом закрытом, нерасширяющемся рынке, поэтому приборы со временем значительно подешевели. И все же детальное изучение всего лишь десятка звезд, даже лишенных планет, по-прежнему было делом невероятно дорогостоящим. Для ограничения затрат, необходимых уже на этом начальном этапе исследований, пришлось обратить особое внимание на тщательность предварительной селекции «планетоносных» звезд. Теперь, когда имелись Проходы, не было проблемой развернуть в какой-либо точке межпланетного пространства, где гравитационным влиянием ближайших масс можно пренебречь, гигантскую сеть приемников, образующих радиотелескоп с эффективным диаметром истинно астрономических размеров; либо — на аналогичном принципе — разместить на поверхности какого-либо не имеющего атмосферы тела систему оптических телескопов. Поскольку количество расходуемой Проходом энергии не зависело от того, где он открывался — над Сатурном или в другой точке пространства на расстоянии, скажем, в три миллиона световых лет, — постольку не было и оснований размещать эти телескопные сети вблизи Солнца, тем более что его окрестности и без того уже были хорошо изучены традиционными методами и вдобавок оказывались наиболее доступным полем деятельности для любых групп доморощенных исследователей. В состав Галактики Млечного Пути входит свыше ста пятидесяти миллиардов звезд, а ведь она далеко не самая крупная; «даже учитывая очень невысокий процент звезд с землеподобными планетами, мы получим цифры, которые трудно охватить разумом.

По мнению политиков и журналистов, решения о размещении мегателескопов отдельных государств и компаний на долгие годы привели к установлению хоть и неформальных, однако вполне секретных сфер их влияния в космосе; тем не менее то и дело на публику обрушивались лавины слухов о предполагаемых координатах этих доминионов, что в конце концов создало почву для постоянных шуток и газетных карикатур типа: «Французы присвоили себе право владеть туманностью Андромеды», «Dreamcatcher» обживается в Малом Магеллановом облаке». «Китайско-германская война за NGC 6822!» Астрономы постоянно высмеивали эти и подобные им сенсации, показывая, что люди просто не представляют себе фактических размеров объектов, о которых говорят, и расстояний, отделяющих их друг от друга и от Земли.

Что происходит в действительности, не знал никто — во всяком случае, никто из любителей порассуждать на данную тему.

С другой стороны, разговоры об упомянутой китайско-германской войне за какой-то удерживаемый в секрете космический объект не были досужим вымыслом, взятым с потолка, — ведь вот уже восемь лет на поверхности Рая не прекращался вооруженный конфликт за контроль над наиболее интересными районами планеты, и к настоящему времени туда были переброшены общим числом почти пятьдесят тысяч американские, китайские и российские солдаты, не считая спорадических рейдов исламских коммандос или грабительских эскапад люмпенов, нанятых исследовательскими компаниями. Недели не проходило без сообщений о кровавых стычках, военная цензура вырезала совсем немного, каждый мог на экране своего телевизора любоваться красочными картинками безжалостных боев, ведущихся под лиловым небом и солнцем цвета перезрелой сливы. С каждым годом это все больше начинало напоминать космический вариант Вьетнама: удаленное экзотическое место, куда отправляются наши сыновья, а возвращаются гробы. Однако в отличие от вьетнамской войны общество не поддерживало проектов оставить Рай в покое: несмотря ни на что, люди прекрасно понимали, к чему это могло привести...

Планета Рай, спутник старой, сползающей с главной ветви звезды, отстоящей от Солнца более чем на две тысячи световых лет, скрывала в недрах и на поверхности прямо-таки бесценные сокровища. Название она получила после того, как репортер Си-эн-эн процитировал в исторический момент фрагмент «Потерянного Рая» Мильтона, более простые ассоциации вели скорее в сторону ада. Для воюющих и умирающих там солдат планета, несомненно, была адом, а раем казалась, пожалуй, только влюбленным в нее ученым. Количество обнаруженных там артефактов — известных мировому общественному мнению — уже перевалило за тысячу. К этой тысяче следовало добавить всякого рода маленькие и более крупные строения, а также так называемые непостоянные районы. И хотя создатели всего этого разнообразия по-прежнему, как и «Филантропы», оставались тайной за семью печатями, а о принципах действия (да по правде говоря, и предназначении) девяноста процентов обнаруженных на Рае предметов никто не имел ни малейшего понятия, но уже одна только разгадка секрета «Солнечных Клеток» и анализ некоторых аспектов работы Генераторов Времени, который привел в конечном счете к сформулированию теории Кваги и подчинению себе сил гравитации, оправдывали все вложенные в овладение Раем усилия.

Как же кляли себя китайцы, не догадавшиеся раньше сохранить в тайне проводимые исследования!

Однако теперь уже все это не было секретом; если какое-либо государство или какая-либо из трех основных корпораций нападет на подобный Рай, то уж наверняка никому об этом не сообщит. Не будет войны, не будет состязания преступников. Первооткрыватель станет единовластным хозяином всех сокровищ. Поскольку непосредственные соседи Рая — звезды в радиусе тысячи световых лет — были проверены в первую очередь, подразумевалось, что у каждого из владельцев Прохода в данный момент есть равные шансы выиграть «Джек Пот». И хотя — здраво рассуждая — какие-либо логические предпосылки для предположения о существовании очередных «раев» отсутствовали, все больше укоренялось мнение, что в действительности их уже обнаружили давным-давно, а мы — профаны — просто-напросто не может распознать эффектов использования внеземных технологий счастливыми первооткрывателями... Опять же — наводнение в Китае... Ураганы... Вспышки на Солнце... Финансовые крахи... Да мало ли что еще!

Уинстон Клаймор III попросил у главного инженера огонька. Кхани кинул ему зажигалку.

— Когда? — спросил Клаймор, раскуривая сигару.

Кхани взглянул поверх голов сидящих в креслах членов

Контрольного совета куда-то в сторону стены мониторов.

— Уже едет, — буркнул он. — Не станем же мы ради него изменять время переброски. — Он принялся листать записную книжку, потом проворчал, не поднимая головы: — И вообще не понимаю, почему вы так беспокоитесь.

Клаймор нахмурился:

— Скажем так, у меня скверные предчувствия. Предпочитаю не спускать с него глаз, пока он не пройдет.

— Он же в любом случае ничего сделать не сможет.

— Я защищаю свою задницу, сэр, в случае чего — я не пустил дело на самотек, я был... на посту. Бдил.

— Политика, — махнул рукой главный инженер. — Не понимаю, на кой ляд нам сдался этот шарлатан? Он же чистейшей воды псих! Вы просматривали репортаж?

— Займись-ка лучше своим делом.

На одном из главных экранов он видел, как подъемник остановился и Мухобой вошел в форкамеру. На нем были кожаные сапоги с голенищами до колен, темные джинсы, темно-синий свитер с высоким воротом, расстегнутое черное пальто. На левом плече — плотно набитый матросский мешок, в правой руке — солидных размеров несессер. Поскольку форкамера была совершенно пуста (сто метров на шестьдесят и на сорок: бетонный куб с белыми стенами), то не с чем было сравнить и верно оценить рост Мухобоя, на экране он даже казался мелковатым.

— Вы его просвечивали? — спросил Клаймор, осматриваясь в поисках пепельницы.

— Ух-м, — кивнул Кхани и постучал по клавише ближайшего. терминала. — К тому же его все равно ждет проверка после возвращения.

(Каждого возвращающегося проверяли с прямо-таки абсурдной дотошностью в поисках мини-фотоаппаратов, кинокамер, фотоснимков, кино- и магнитофильмов, компьютерных записей и даже сделанных от руки зарисовок неба, раскинувшегося над принадлежащими компаниям планетами: это вроде адреса, хотя, вообще-то говоря, они и сами вполне могли сообщить координаты.)

— А что у него в мешке и чемоданчике?

— Одежда и кое-какая мелочь.

— Что значит «кое-какая»?

Кхани криво усмехнулся с каким-то зловредным удовлетворением.

— Ну, например, «Чайник».

— Что?

— «Чайник» и два других резонирующих подобных образом артефакта, которых у меня в каталоге нет.

(«Чайниками» называли некий род предметов, довольно часто обнаруживаемых в «горячих» районах Рая: внешне они действительно немного напоминали миниатюрные заварочные чайники. Ни предназначения, ни принципа их функционирования до сих пор не установили. Несколько штук «чайников» находились в свободном обращении на Земле, так как они были первыми находками, сделанными еще до начала «запроходной» войны».)

— А чтоб тебя! — зло покрутил головой Клаймор. — У вас тут нет пепельницы? — сменил он тему.

— Здесь курить запрещено, — процедил Кхани.

— Тогда почему мне не запретили?

Створки ворот зала переброски начали медленно раздвигаться. Мухобой пошел вперед, двигаясь между рельсами.

Огромные экраны создавали иллюзию близости, но в действительности зал Прохода отделяли от зала надзора без малого двадцать километров; вдобавок первый был заглублен почти на пятьсот метров. А над ним — пустыня. Компании «Q&А» принадлежало несколько тысяч квадратных километров песка и камня, окруженных металлическим ограждением под высоким напряжением. Кроме того, территорию патрулировали войска компании, стерегли сети хитро скрытых датчиков. Этакое государство в государстве. Компания выкупила пустыню у правительства Австралии за многие миллионы, зато теперь могла позволить себе похвастаться относительным суверенитетом.

Мухобой вошел в зал переброски, который размерами не отличался от форкамеры, да и пустоту в нем заполняли лишь тормозящий экран (в глубине слева), углубленная в пол пусковая установка (подальше справа) и стоящая уже на рельсах грузовая платформа с одним смонтированным в центре креслом (заднюю часть платформы плотно охватывали черные челюсти пусковой установки). У Прохода как такового не было никаких постоянных материальных элементов: во всеобщем употреблении этот термин совершенно не соответствовал реальности, так как физики именовали Проходом само «пространство одновременности», которое держалось едва долю секунды, потом исчезало. Однако люди воспринимали все иначе: Проход — это механизмы, делающие возможным невозможное. Во всяком случае, единственной частью устройства, которую видел сейчас Мухобой, были две идущие от пола до потолка плиты шириной по десять метров каждая, изготовленные из какого-то темного металла, которые прикрывали центральные части боковых стен. Район переброски — Проход — располагался как раз между ними.

Мухобой положил свой багаж между контейнерами, запрыгнул на платформу и втиснулся в кресло. Застегнул почти дюжину ремней и в неподвижности замер.

— Посмотрите, — Клаймор ткнул сигарой в сторону экрана, — ненормально же. Этот тип с самого начала меня раздражает. Я не знаю никого, кто бы не нервничал перед переходом, не вертелся, не поглядывал на часы и все такое. А этот даже не вспотел!

— Говорю же — псих! — буркнул Кхани. — Зачем вы его притащили? Совет сожрет вас живьем. Мало того что он не сотрудник компании, так вдобавок еще и не подписал стандартного контракта, который содержит пункт о конфиденциальности.

— Думаешь, у меня есть выбор? — проворчал в ответ Клаймор. — И вообще — не твое это дело! Твое дело — Проход, а все, что за ним, тебя интересовать не должно!

Кхани пожал плечами и наклонился к микрофону:

— Тридцать!

Включился автоматический отсчет.

Клаймор умолк, сосредоточенно покусывая кончик сигары и вперившись в экран. При «нуле» воздух между черными плитами потемнел и задрожал. Пусковое устройство двинуло туда платформу. Одновременно несколькими метрами дальше возникла платформа-близнец, двигающаяся параллельно пути, по которому помчалась в ничто машина с Мухобоем, и ударила в экран амортизатора, тут же откатившегося на добрых десять метров. Прежде чем экран остановился, пространство между плитами вернулось в свое естественное состояние. Проход замкнулся.

— Ну, — вздохнул Клаймор. — Пошло. Теперь пусть голова болит у Крёге.

У ван дер Крёге голова болела уже два дня, то есть с момента получения в предыдущей передаче с Земли сообщения об ожидаемом прибытии Мухобоя.

Из приложения с данными Крёге узнал, что компетентной личностью является некий Мрозович. Это имя ни о чем ему не говорило. Лишь через несколько часов, уже укладываясь спать, он вспомнил о деле и приказал профильтровать весь объем информации, имеющийся в компьютере станции, воспользовавшись приложенным к сообщению паролем. Компьютер выловил несколько сотен газетных статей, фрагменты какой-то интернет-конференции и получасовой телефильм под названием «Мухобой». На Земле он в открытой сети наверняка выискал бы гораздо больше, однако банк данных моррисоновской станции имел ограниченную емкость, и поэтому нельзя было накапливать информацию с индексом важности ниже определенного уровня. В нем и без того значительную часть занимали присылаемые компанией при еженедельных приоткрытиях Прохода «сервисные чипы», взаимонакладывающиеся, автоматически актуализирующиеся и по мере их установления стираемые. Только чипы содержали обширные обзоры информации о последних политических, экономических, культурных событиях, полные записи курсов всех бирж мира, два-три десятка часов телепрограмм, несколько новых фильмов, десятки премьер-дисков, сотни компьютерных программ, тысячи свежеизданных книг и так далее, и так далее. Постоянная связь была невозможна, а более частое раскрытие Прохода исключала его энергоемкость. Здесь, на Моррисоне, все жили в недельном цикле. Разве что по каким-то серьезным причинам компания решалась на ускоренную переброску, например, в связи с прибытием Э. Мрозовича. Мухобоя.

Пока ван дер Крёге, нацепив наушники, пялился на экран, его жена занималась релаксационными упражнениями. Вливающийся в спальню сквозь раздвинутые двери террасы рубиновый свет Гендрикса придавал ее загорелой коже цвет глины, смешанной с кровью. Она сидела на ковре в позе лотоса, выпрямившись, прикрыв веки, и заставляла себя глубоко дышать.

— А если это Педросо? — неожиданно спросила она.

— М-м?

— Я подумала, а не мог ли это быть Педросо?

Петер остановил фильм и вместе с креслом повернулся к ней. Свет в комнате не горел, и глаза Крёге, резко отвернувшегося от яркого экрана, мало что увидели: тени и полутени, мягкий полумрак полного Гендрикса. В нем абрис нагого тела Розанны.

— Что — Педросо?

— Малик. Торн. И вообще. Ведь шпион же.

— Было следствие, — напомнил Петр. — Энквист. И пижоны от Клаймора. Успокойся: что-нибудь да нашли бы.

Розанна перешла от йоги к упражнениям, расслабляющим мышцы; от энергичного вращения бедрами у нее начали подпрыгивать груди, и без того высоко поднятые в слабом тяготении Моррисона. У ван дер Крёге это всякий раз вызывало смех. Впрочем, Розанна знала мужа достаточно хорошо, чтобы не глядя представить себе выражение его лица.

— Я не верю в духов.

— Ты в явном меньшинстве, — сказал Петер, снова поворачиваясь к экрану компьютера, на котором виднелось угрюмое лицо Мухобоя, застывшее в стоп-кадре с прищуренными глазами и полуоткрытым ртом. — Клаймор присылает нам какого-то шамана, Мрозовича, из-за которого — я тебе говорил — сместили время очередного раскрытия

Прохода. Какой-то доморощенный экзорцист. Кликуха — Мухобой. Клаймор его нанял.

— Как-как? Мухобой?

— Да. Надо же! Чокнутый миллиардер, шляется и скупает всяческие диковинки из-за Прохода. Я как раз смотрю репортаж: недурно они по типусу прокатились. Ничего не скажешь.

Розанна закончила упражнения. Повернулась к мужу, взглянула на экран.

— Клаймор вконец свихнулся.

— Ничего типчик, верно?

Она встала, подошла к Петеру и глянула поверх его головы на застывшее в холодном свете монитора лицо Мухобоя. Смотрела долго, пока по спине не пробежали мурашки. Потом скрестила руки на груди, ссутулилась, присела у стены, подтянула ноги к подбородку, словно защищаясь от неожиданного порыва холодного воздуха, хоть на Моррисоне всегда стояла одинаково удушающая жара, независимо от поры лунного дня, — термометр сейчас наверняка показывал не меньше тридцати пяти градусов по Цельсию.

— Не нравится мне все это, — сказал она тихо, глядя на далекие холмы, купающиеся в потоках красного, как молодое вино, света. ― У меня скверные предчувствия. Лучше держись от него подальше. Судя по физиономии — достаточно вредный субъект.

Поскольку подобное поведение было для нее несвойственным, обеспокоился и сам ван дер Крёге:

— Хм... Знаешь, как это бывает. «Вся возможная помощь» и все такое. Покрутится, порасспрашивает и смоется.

Она задумчиво качала головой, ударяясь подбородком о колено, темные волосы заслоняли лицо.

— Может, нам следовало бы убраться, — пробормотала она после долгой паузы, во время которой Петер выключил компьютер, встал, снял трусы и отправился в душевую кабину. Однако слова жены остановили его на пороге.

— Ты о чем? — спросил он, насупившись, хотя прекрасно знал, что она имеет в виду.

— Хватит, — проговорила Розанна, все еще задумчиво надувая губы и сгибая пальцы ног. — Хватит. Достаточно. Больше семи лет такой жизни. Мы искушаем судьбу. Одиннадцать планет. Господи, Петер, одиннадцать планет! Тут уже не до романтики. Неужели ты этого не видишь? Мы заколачиваем деньги, просто-напросто заколачиваем деньги. Но ведь мы уже и без того богаты. Так зачем же?

— Ты хотела приключений.

— Дело в том, — фыркнула она, — что меня приключения больше не интересуют. Мне нужно совсем другое.

— Мы поженились.

— Это был эрзац. Теперь я понимаю. Что нам бумага? Она ничего не меняет; но я уже, кажется, начинаю хвататься за символы. Мы стареем, Петер, стареем. Теперь я боюсь совсем другого, другие у меня сны, другие мечты.

— Дом. Ребенок.

— Не говори об этом так.

Он замер, прижав руку к прохладном косяку. Не знал, что сказать. Не то чтобы она застала его врасплох, но у него не было готового ответа, соответствующего ситуации и настроению. Он не мог отшутиться, не мог отмахнуться, не мог проигнорировать, не мог солгать. Она поймала его — нагого и безоружного в буквальном смысле. Поэтому он стоял и молчал, и в нем нарастало горькое отчаяние, тяжелая тоска. «Вот до чего мы дожили, — думал он. — Когда-то мы вели такие разговоры чуть ли не соприкасаясь губами, в ленивых объятиях после ночей любви, а сегодня — сегодня все холодно: пять метров темной пустоты между нами, она даже не может на меня взглянуть, а я думаю о том, как солгать. Это смерть. Мой Боже — что сделать, что ответить? Самые страшные грехи — грехи бездействия».

Он шепнул:

— После Моррисона я заявлю Клаймору об отставке.

Только теперь она подняла на него глаза.

— Не надо.

— Почему? Ведь ты хочешь именно этого.

— Но этого не хочешь ты. Я бы вырвала у тебя сердце.

— Ты и без того вырываешь. — Он отнял руку от косяка, сделал несколько маленьких шажков, нормальных в слабом тяготении луны, и присел на расстоянии вытянутой руки от Розанны, наклонившись и опустив голову, чтобы заглянуть ей в глаза, скрытые занавесью волос, но это ему не удалось — она уже смотрела на свои ноги. Он протянул руку. — Я всегда считал, что это будет наш дом. И наш ребенок.

— Я тоже так думала.

— Так что же? — Он мягко развел ей волосы.

Она укоризненно взглянула на него.

— Ты приближаешься к точке, из которой нет возврата. Ты показал мне Мухобоя, и я поняла. Ты рад его прибытию. У нас теперь нет безболезненного выхода. Если я останусь, мы разорвем друг друга на куски.

— Неправда. Неправда. Ты не можешь этого знать. Ты просто оправдываешься, потому что...

— Прошу тебя...

— Да, — опомнился он. — Прости.

Она смягчилась. Отчаяние куда-то ушло.

— Ведь мне все это нелегко. Говорить должен ты. И решать тоже.

Он покачал головой:

— Откуда у тебя такая уверенность?..

— Скажи, что относительно Мухобоя я ошиблась.

Он пожал плечами:

— Не знаю. Возможно, ты и права. Но что это доказывает?

— То, что ты не изменился, а я изменилась. В тебе все еще живет мальчишеский энтузиазм любителя научной фантастики. Ты не видишь рутины. Не замечаешь лицемерия Клаймора. Постоянно витаешь в мире собственных иллюзий. Семь лет. С того момента, как я познакомилась с тобой на Гильгамеше, время для тебя остановилось. А у меня уже другие мечты. Я думала, что супружество сумеет вырвать тебя из этого сна, но нет. Для меня он постепенно превращается в кошмар.

— Неужели я действительно такой идиот?

Она рассмеялась сквозь слезы. Схватила его за волосы, потормошила, перевернул на ковер. Они покатились, шутливо переругиваясь, к двери террасы. Свет Гендрикса залил их. Они невольно подняли глаза к висящему на темно-синем небе невероятно огромному шару планеты, диску королевского пурпура — такому близкому, такому далекому, такому прекрасному, такому невероятно чуждому!

Он прижался губами к ее теплой щеке.

— Неужели ты этого не видишь? Не видишь, не понимаешь?

Она вздохнула, ее дрожь отдалась долгой дрожью в нем.

— Нет.

Проход закрылся, платформа ударила в экран, и сигнал тревоги выключился. Ван дер Крёге подошел к расстегивающему ремни Мухобою.

— Приветствую вас на Моррисоне. Петер ван дер Крёге, исполнительный директор.

Мухобой только кивнул. Управился с застежками и спрыгнул на бетон. Снял с платформы мешок и несессер.

— И это все? — мимоходом бросил ван дер Крёге, однако тут же схватил Мухобоя за руку и потянул в сторону. — Давайте лучше поспешим, не то нас «Хассель» раздавит.

Женщина, сидевшая за рулем погрузочного кара, погрозила ему кулаком.

Они направились к широким воротам ангара. Ван дер Крёге внимательно рассматривал Мухобоя, который, не раздумывая, совершенно интуитивно начал ставить ноги так, как того требовала пониженная гравитация. Обычно люди обретали такой навык лишь через неделю-другую.

Ангар соответствовал размерами залу Перехода на Земле и был оборудован точно так же, недоставало только больших черных плит. Кроме Петера, Мухобоя и водительницы кара, здесь находился оголенный до трусов бородатый негр, исступленно копошащийся в механизме пускового устройства; за ним у белой стены стояли на боковой ветке две пустые платформы.

— Вы вспотеете, — сказал ван дер Крёге. — Вам не сказали, как следует одеться? Рекомендую снять свитер, сейчас середина лунного дня, сорок пять градусов в тени.

Сам директор был в сандалиях на босу ногу, шелковых бермудах в цветочек и расстегнутой гавайской рубашке с короткими рукавами. На голове — соломенная шляпа, на носу — солнцезащитные очки.

Они вышли из зала, спускаясь с холма, на котором он стоял. Мухобой прищурился. Красное солнце, неестественно большое, глянуло на них с розоватого неба, густо усеянного чем-то таким, что напоминало цветы, сплетенные из серебра, и что наверняка было здешним аналогом облаков.

Ван дер Крёге проследил за взглядом Мухобоя и понимающе улыбнулся:

— Интересно, правда? Это из-за растительно-животных паразитов, которые размножаются, перелетают с водяным паром, поднимающимся к облакам. Они выглядят еще эффектнее во время параллельного восхода.

— Планета? — спросил Мухобой, и это было первое слово, произнесенное им на Моррисоне. Его голос ассоциировался у Петера с голосом давно скончавшегося актера, в основном игравшего в ужастиках монстров с мертвыми лицами; но так им воспринимались большинство новоприбывших, потому что высокое давление моррисоновской атмосферы удивительно изменяло голоса, а подсознательная интерпретация этого явления уводила бог знает куда.

— Сейчас она под нами. — Ван дер Крёге махнул рукой, указывая в надир. — Вы получили материалы? Вероятно, нет. Все секретное, а? Ну так вот, мы находимся на Моррисоне, это спутник Гендрикса, газового гиганта, который вращается вокруг Джоплены, именно она так нас припекает. Преждевременная стадия красного гиганта, ясное дело; некоторые подозревают результат космической инженерии. На Моррисоне существуют несколько времен недели; сменяются они, с точки зрения человеческого организма, чрезвычайно нерегулярно: период вращения Моррисона вокруг Гендрикса составляет неполных четыре земных дня, время оборота вокруг оси почти в два раза короче, орбита экваториальная, замкнутая, близкая к Гендриксу, но внутреннее ядро и вообще плотность Моррисона не соответствуют стандартам, на Рыбе еще действуют несколько вулканов; тем не менее сила тяготения здесь ненормально велика, так что в теорий происхождения Моррисона из древней экосферы Джоплены не все абсолютно однозначно. Есть основания полагать, что спутник в свое время был захвачен Гендриксом, впрочем, имеются и совершенно иные гипотезы. Да, вот еще что. Относительно времен недели. Существует полная ночь, когда наше полушарие отвернулось и от планеты, и от звезды, есть просто день и день внешний, в положении нашей луны, противоположном полному ночному. Тогда над нами висят и планета, и солнце, есть «полногендриксение», когда он отражает свет Джоплены, и двойная ночь — с темным Гендриксом. Кроме того, к этой свистопляске надо присовокупить прохождение остальных лун, а их, как говорится, полна кастрюля и даже более того. Кольца планеты в принципе не видно, слишком острый угол. Что еще? Ага, двуокись углерода. Атмосфера Моррисона вроде одеяла, в результате суточных скачков температур здесь должны были бы бушевать страшнейшие ураганы, однако ничего такого нет, у нас тут какой-то зачуханный гомеостат, убедитесь сами, ночью такая же жара. Видите мой загар? А ведь ультрафиолет здесь отсекается лучше, чем дюжиной земных озоновых слоев. Взгляните, девушки жарятся; это новенькие, прибыли три недели назад. Им еще вообще расхочется вылезать из тени.

Две оголенные блондинки лежали одна на спине, другая на животе на газоне рядом с бунгало, мимо которого в это время проходили ван дер Крёге со своим спутником.

Ван дер Крёге, шагая вдоль белого деревянного заборчика высотой в неполный метр, многозначительно показал им на часы и постучал по стеклу ногтем. Девушки нехотя глянули на него и посоветовали сонными голосами отцепиться, оставить их в покое и вообще исчезнуть из их биографий.

— Вот видите, — отреагировал на это Петер, — какая у меня супердисциплина. Хе-хе-хе, исполнительный директор называется. Надо ходить с батогом и вилами. У вас бы получилось, вид у вас такой, что упаси боже.

— Клаймор не стал бы вас здесь держать, если бы ваши результаты не были выше, чем у других кандидатов.

— Это-то я знаю, очень даже хорошо знаю, а вот то, что сначала пришлось навтыкать как следует, — так это уж точно. — Однако он не переставал улыбаться, и все его жалобы не следовало принимать всерьез. Просто он посмеивался над собой ничуть не меньше, чем над другими.

Они свернули на подъездную дорожку к стоящим рядком пяти одноэтажным домикам цвета слоновой кости, построенным из дерева, пластика и стекла в японском стиле, так что даже казалось, будто стены у них действительно сделаны из бумаги. Вошли во второй домик с краю. Петер вручил Мухобою ключ и голосом включил климатизацию. Окна потемнели, повеяло прохладой. Мухобой сложил свой нехитрый багаж у кровати. Он по-прежнему не снимал ни черного пальто, ни свитера.

— Надеюсь, вам понравится, — сказал ван дер Крёге, присаживаясь на выдвинутый из стены складной стул и кивком указывая на глубокие кресла, стоящие вдоль стен салона. — Ненавижу утопать в них, — бросил он, — потом весь позвоночник ломит. Какая радость, что удобно, ежели неудобно.

При этих словах Мухобой слегка улыбнулся. Подошел к бару, звякнул стеклом. Буркнул:

— Роскошь.

— А то! — Ван дер Крёге снял шляпу и кинул на стоящий неподалеку столик. — Загляните в холодильник, там наверняка найдется какое-нибудь пойло.

— Роскошь, — повторил Мухобой и бросил Петеру бутылку.

Тот неуверенно поискал глазами открывалку, потом шлепнул крышкой по поручню стула.

— Удивляетесь? — проворчал он, сделав несколько глотков. — Вначале все удивляются. Думают увидеть какую-то турбазу, военный лагерь, подземные комплексы, роботов, баки для топлива, бетонные купола, силовые поля. Бог знает что еще. Начитались книжек, насмотрелись фильмов. А это все просто не окупается. Ведь здесь прежде всего важен доход, экономия, дорогой мой, экономия. Зачем возводить гигантские укрепления, зачем вгрызаться в землю? Понадобилось бы время, материалы, люди, энергия. Расточительство. Во-первых, мы всегда занимаемся землеподобными планетами, так что необходимость в строительстве замкнутых систем обитания отпадает. Во-вторых, разумных аборигенов, увы, до сих пор встретить не удалось, во всяком случае, мне об этом неизвестно, а значит, и не от кого защищаться. Остается проблема возможной агрессивности местной флоры или фауны. Однако на Моррисоне это неактуально. А посему поступают стандартно: перебрасывают через Проход строительную бригаду, и та возводит в какой-нибудь красочной долинке этакий университетский городок. Уходя, мы его даже не демонтируем, потому что невыгодно снова забирать и увозить материалы. А поскольку стоимость раскрытия Прохода не зависит от массы перебрасываемого товара, а связь с Землей в любом случае поддерживать необходимо, хотя бы в недельном цикле, то как довесок к пище мы бесплатно перетаскиваем сюда все, что хотим. Такая платформа, как наша, перебросит полнебоскреба с Земли. А от нас — и того больше.

— Вирусы, бактерии? — подсказал Мухобой, потягивая из бутылки перье.

— Какие вирусы? Какие бактерии? Вы что, в конвергенцию верите? Это моя одиннадцатая площадка: ДНК — ничего священного, что ни планета, то другой репликатор — один белок отличается от другого. Газоны, акации — все с Земли. Искусственно созданная разновидность, пошебуршили у них в генах, приспособили к несколько иной атмосфере и гравитации и установили жесткую иммунологическую блокаду. Прогуляетесь к холмам, увидите, что тут в действительности растет. Здесь у нас, знаете ли, такие растения, что могут философские диспуты вести.

— Э?

— Вообще с отнесением представителей моррисоновской жизни к флоре и фауне у нас огромная путаница, такое впечатление, что на этой луне обосновалось какое-то третье царство, все многообразие земных творений представлено здесь, пожалуй, только евгленой зеленой. Этакое ни рыба ни мясо. Ведь в принципе здесь расплодились хищные растительноядные, но нет хищных плотоядных. Хищниками являются некоторые растения, а также евгленоиды. Ну и «древо познания». Собственно, никакое это не дерево, оно и выглядит-то как немного переросший куст. Разумеется — никаких признаков интеллекта. Но эволюция так над ним поработала, что отличить от идиота трудно. Первое время случались забавные ошибки, и неудивительно, потому что если растение вдруг начинает обращаться к тебе по-английски, то черт-те что в голову лезет. Однако это всего-навсего такой способ охоты. Кое-что содержится в генах, кое-что оно как бы запоминает: последовательность звуков, издаваемых потенциальными жертвами. Понимаете — плотоядное дерево. Этакая болтливая росянка. Я предполагаю, что, приманивая здешних квазиживотных, она воспроизводит их брачные сигналы. Что же касается людей — то у нее нет никакого опыта и она повторяет все, что только зарегистрировала. Это создает впечатление бездумно микшированного монолога. Хм, однако такое мнение разделяют не все, моя жена — кстати, ксенобиолог, — считает, что орган деревьев познания, ответственный за сбор и селекцию звуковых данных, проявляет определенную аналогию с мозгом и содержит значительный потенциал... Понимаете — человек через миллиард лет... И так всегда, какая бы это ни была планета — всегда мы появляемся на миллиард лет раньше, как будто мы — какие-то галактические недоноски, получается, черт побери, что Рай представляет собой какой-то мусоросборник гинеколога, ошметки космических абортов, что его, выходит, что...

— Вы перепили?

Ван дер Крёге глянул из-подо лба на подпирающего стену Мухобоя.

— Одного-то пива?

— Я прибыл сюда не ради деревьев.

Петер вздохнул, потянулся.

— Ну что ж, простите. Что б вы хотели еще узнать? Все данные в компьютере: терминал — в кабинете, — он указал рукой, — директория GHOSTS. Если что-то особо... — Его прервал писк телефона. Директор вынул аппарат из карманчика гавайской рубашки. Внешне он почти не отличался от обычной кредитной карточки, только надпечатка другая — цветной логотип «Q&A». Приложил карточку к уху. — Да? Что еще? Нет, пусть летит. В крайнем случае, если перекинется, устроим ему пышные похороны... Что?.. Прекрасно... — Он убрал аппарат. — Вот так, мистер Мрозович. Духи. Вы, кажется, знаете. Посмотрим. На сегодня у нас один труп, двое раненых и два спятивших.

— Я знаю о двух умерших.

— Второй не из-за них.

— Понимаю. Посторонние могут их увидеть?

— Что значит «посторонние»? — Ван дер Крёге кисло усмехнулся. — Успокойтесь. Они у нас на видео.

— Появление?

— Эндемическое. В компьютере найдете карту.

— Их можно обойти? Тогда из-за чего весь этот шум?

— Так они ж сидят в самых интересных местах.

— Степень материализации?

— Различная. Порой только действуют на сознание, иногда их даже нет нужды видеть, а все равно драпаешь куда глаза глядят. Но порой устраивают представления с такими эффектами, что куда там Голливуду!

— Откуда вообще известно, что это духи? Может, какая-то особая форма здешней жизни?

— Нет здесь никаких форм жизни. А если и есть, так формы смерти. Увидите — не станете попусту расспрашивать. Кстати, приборы их не берут, они проникают насквозь.

— Камера взяла.

— Один-единственный раз. В других случаях люди видели, а машины — нет. Тот дурень, что помер... Он пытался просканировать их лазером. Ноль. Ничегошеньки.

— И что с ним?

— Э, сам себя просканировал. Похоже, кто-то ковырялся в потенциометре. Кто-то либо что-то. Паршивое дело. Рука — здесь, нога — там. Потом я категорически запретил такие фокусы, потому что люди начали пошептывать о гравитационных ловушках.

— А были какие-то опыты, скажем, не столько научного характера?

Ван дер Крёге захохотал, глянул в пустую бутылку.

— Сколько угодно. У меня тут больше восьмидесяти человек двадцати с гаком национальностей; кто-то даже приволок с Земли черного кота и сварил при полном Гендриксе. — Петер отставил бутылку, посерьезнел, взглянул на Мухобоя, который хранил неестественную неподвижность, укрытый пальто, тенью и собственной угрюмостью, словно черным коконом. — Поймите, ведь это молодые люди. По правде-то, они ничего не боятся; по правде-то, хоть и верят в духов, не верят в собственную смерть... Чихали они на все на это, вот что. Средний возраст — двадцать пять. Так же как раньше лавиной шли в информатику либо биоинженерию, так теперь лезут в ксенологию. Ведь еще двенадцать лет назад вообще не было такой науки. Это область юных, очень юных. Чтобы их растрясти, требуется кое-что посерьезнее, чем один труп и парочка калек. Жизнь продолжается, а это самое большое приключение, которое им дано было до сих пор пережить. И не удивляйтесь, если вас попытаются соблазнить... есть тут парочка крепких бабёшек. Потом будут хвалиться, что прихватили самого что ни на есть настоящего экзорциста. — Ван дер Крёге взглянул на часы.

— У вас тут какое время? — поинтересовался Мухобой.

— Земного Прохода зоны Перта; иначе неизвестно было бы чего держаться. Сейчас час пятьдесят две пополудни. — Он встал. — Ну, мне пора. В случае чего ловите меня по единице; телефон у вас в шкафчике под терминалом. После полуночи я дома.

— Которой полуночи?

— Той, что на часах. Завтра, когда ознакомитесь с ситуацией, скажете мне, что думаете об этом деле.

Петер протянул ему руку, но Мухобой не заметил жеста. Директор пожал плечами, забрал соломенную шляпу и вышел.

Спустя три дня в четырех метрах над поверхностью Дракона Мухобоем заинтересовалась Сиена д’Аскент.

— А он, случайно, не пидор? — спросила она, слегка шевеля рулевым рычажком, на что конвертоплан реагировал резкими скачками.

Ван дер Крёге это развеселило.

— Нет, ты слышал? — спросил он невидимого Чико, который вел где-то в хвосте машины непрекращающийся бой с аппаратурой, заполняющей пузатый короткокрылый конвертоплан. Вообще-то Чико не должен был ничего слышать, поскольку кабина пилотов была звуконепроницаемой, однако всех трех связывала система внутренней беспроводной связи, и гаитянин тем же путем ответил Петеру, фыркнув в наушниках с притворной яростью:

— Нимфоманка чокнутая!

Сиена пожала плечами, поправила темные очки.

— Думаешь, обижусь? Чуть что, сразу — нимфоманка. Можно подумать, я принуждаю к разврату, растлеваю несовершеннолетних. Кому не нравится, может отказаться. Хотя не припомню, чтобы ты когда-нибудь придерживался строгих принципов, Чико. Да и ты, Петер, директор наш возлюбленный, всегда не против отведать меня. Скажешь, нет? Это ж видно, это чувствуешь: во всяком случае, я чувствую. А вот наш чертов Мухомор, то бишь Мухобой, — тот словно из стекловолокна.

— Нашла коса на камень, — расквитался с Сиеной Чико. — Возвращайся на восьмерку, это уже граница, переходи на «Циклопа».

Д’Аскент надула губки и положила машину в резкий вираж.

— А может, ты слишком высокого о себе мнения? — сказал ван дер Крёге, надевая очки внешнего обзора. — Может, ты вовсе не такая уж неотразимо привлекательная секс-бестия, что каждый мужик, который автоматически не полезет на тебя, — по меньшей мере пидор или евнух?

Она выпрямила курс, сняла темные очки и взглянула на Петера ангельски-голубыми глазами.

— Но, милый мой, я действительно сексуальная бестия, неужто не знал?

Чико принялся напевать какую-то неприличную песенку. Ван дер Крёге, покачав головой, надел очки, отгородившись от гипнотизирующего взгляда Сиены.

— Когда ты дубасишь себя молотком по колену, а нога не дрыгается, так ты о чем подумаешь? — спросила она ван дер Крёге, глядя через боковое окно на залитый лучами Джоплены Дракон.

— Заткнись.

Ван дер Крёге, блуждая равнодушным взглядом над желтой пущей Дракона, пережевывал истину слов д’Аскент. Сама об этом не думая, она сказала нечто очень важное, сформулировала вывод, к которому постепенно приходил и сам Петер: Мухобой попросту лишен человеческих рефлексов. И дело тут не в человеческих, морально позитивных реакциях, то есть проявлениях жалости, умении сочувствовать и так далее, что дает основание называть данное существо человечным человеком, и не о человеческих эмоциях, то есть слабостях и недостатках. Дело в том, что о Мухобое вообще трудно было сказать что-либо однозначно категоричное, поскольку его намерения и поползновения оставались неизвестными и никто не мог быть уверен, что именно на самом деле он имел в виду под данным словом либо данным действием. Вероятно, будь на его месте кто-либо другой, такую наглую таинственность восприняли бы как глупое комедиантство — в нем же, с его двумястами двенадцатью сантиметрами роста, лицом, подобным посмертной маске, и угрюмым взглядом, было столько же общего с комедиантом, сколько у Сиены с монахиней.

Дракон раскинулся под ними сотнями квадратных километров чуждой жизни. Это была пуща. Название его пошло от формы на карте: дракон с раскинутыми крыльями. Зарегистрированное излучение говорило о происходящих там крупномасштабных «неспонтанных» ядерных преобразованиях — неглубоко под поверхностью Дракона бушевали природные ядерные реакторы. Ван дер Крёге и Чико летали над пущей, пытаясь с помощью «Циклопа» точно установить их положение, размер и мощность.

— Если хочешь знать, я вообще этого не понимаю, — проговорила д’Аскент. — Многое я в состоянии уразуметь, но духи и Мухобой — это уже явный перебор. Во что мы играем, в какой готический роман? Это Моррисон, чуждый спутник чуждой планеты чуждого солнца. Какие духи, Господи? Все тут, похоже, спятили, а уж Клаймор — больше остальных.

— Ну прямо-таки слышу голос Розанны, — буркнул Петер.

— Так слушай ее внимательнее, потому что она, похоже, умная женщина.

— Не знаю почему, но мне казалось, что именно женщинам удается проще освоиться с ситуацией, они как-то легче примиряют противоречия.

— Вот именно: противоречия.

— Не лови меня на слове. Я не о том. Ведь я тебя, Сиена, знаю. По правде-то, тебя интересуют вовсе не сами духи, а антураж. Будь это привидения в каком-нибудь шотландском замке, ты бы первая кинулась фотографировать эктоплазму и науськивать медиума; но поскольку все происходит на чужой планете, то тебя увлекает абсолютно иное мифотворчество, а в нем нет места ночным кошмарам, привидениям и Мухобою. Я же, в свою очередь, не в состоянии понять именно такие рассуждения. У тебя в мозгу возникли какие-то искусственные блокады. Ежели ты на Земле считаешь вероятным существование целого сонма сверхъестественных явлений, непостижимой в обыденной жизни сферы духа, то я, ей-богу, не знаю, почему ты так изменяешься, пройдя через Проход. Есть экзорцисты, есть шаманы, есть йоги, есть ясновидящие, есть медиумы, есть одержимые. Все это «зона человека». Но ведь в космосе существует не только человек. И они — или, по-твоему, Чужаки — не могут, не имели, не могли иметь своих верований, своих предрассудков, более или менее справедливых? Чего ради мы должны быть исключением? А? Ну а теперь подумай сама — почему тебя удивляет Мухобой? Одни интересуются вуду, другие коллекционируют засушенные черепа охотников за головами в Новой Гвинее, а он — специализируется на магии Чужих. Ну, давай найди тут, черт побери, какое-нибудь противоречие!

— Ну-ну, не нервничай, дорогой, злость вредит красоте.

Он невольно рассмеялся:

— А, иди ты!

Она похлопала его по плечу:

— Где можно записаться в фанклуб Мухобоя?

— Я нашел очень хорошую поляну, от почвы едва кило-беккерель, — сказал ван дер Крёге, решительно сменив тему. Он вывел изображение на обзорное стекло и снял очки.

— Спускаемся, Чико? —- спросила Сиена.

— Я бы перекусил малость, — признался гаитянин, и д’Аскент начала маневр посадки.

В эллипсоидальной поляне было по большой оси метров пятьдесят; Сиена мягко снизилась, повернула двигатели на девяносто градусов и опустилась отвесно в самом центре. Грунт здесь был слегка волнистый, небольшие пологие холмики покрывали бледно-голубые квазицветы. Они вышли, потянулись. Д’Аскент стала привычно обходить машину, высматривая повреждения. Чико вытащил из люка набор походной посуды и автоматическую кухоньку, загруженную обедом.

Ван дер Крёге поставил свой стульчик в тени крыла, уселся поудобнее, вытянул ноги, нацепил на нос зеркальные очки, похлопал по карманам, нащупал телефон, вынул его, включил.

— Ну и что? — спросила Сиена, появившись с другой стороны машины.

— Глухо, — вздохнул Петер. — Не понимаю я, ведь, теоретически рассуждая, сигнал должен был бы пройти. Нет, надо будет приволочь сюда с Земли пару ракет и вывести стационарные спутники.

— Для начала рассчитай, не сдернет ли их Гендрикс, — посоветовала Сиена, сбрасывая курточку. — Если это вообще возможно, тут. ведь уравнение нескольких десятков масс, а нам нужны очень жесткие и очень высокие орбиты.

— В крайнем случае установим коррекционные, на время нашего пребывания здесь горючего наверняка хватит.

— Какая у Моррисона первая космическая?

— Блинчики или пирожки с курицей? — вклинился полуголый Чико, манипулируя у кухоньки.

— Давай курицу.

— Мне тоже, — решила Сиена, переставляя свой стул так, чтобы целиком уместиться в тени крыла.

— Хм... что-то около двух километров в секунду, — сказал Петер, постукивая себя телефоном по подбородку.

— И-и! Так я бы тебе эти спутники вывела на Г-32, маленьким носителем за стратосферу, никаких ракет не потребуется.

— Г-32! Ты что, чокнулась? Знаешь, во что это обойдется? Экономия, дорогая, экономия; ты для начала подсчитай, прежде чем говорить. Ну и что, что ракеты — примитив, если этот примитив окупается? Ведь проще всего было бы выплевывать эти спутники через приподнятый на несколько километров Проход, но это тоже дороговато.

Что там, Чико? Только не говори, что у тебя цыпленок подгорел.

— Господи Иисусе, — шепнул гаитянин и размашисто перекрестился.

Ван дер Крёге и обмахивающаяся бортжурналом Сиена взглянули туда, куда уставился Чико, а Чико таращился на опушку леса, находившуюся от них в двадцати метрах. Оттуда выходили духи.

Все трое вскочили на ноги.

— Ну ладно, — прошипел ван дер Крёге. — Ну славно. Где камера?

Молчание.

— Чико, — повторил ван дер Крёге. — Бегом за камерой!

Чико раком забрался в машину.

Д’Аскент наклонилась к курточке, вынула солнцезащитные очки и нацепила на нос: очки пилотов могли, кроме всего прочего, увеличивать изображение.

— Ну? — спросил ван дер Крёге.

— Идут на нас.

— Сколько? Трое?

— Трое.

— Плотнеют?

— Угу.

Вернулся Чико.

— На! — Он бросил Петеру камеру.

Петер приложил прибор к глазу, включил. Духи плыли к ним в футе над землей. Он начал записывать. Как и в предыдущих случаях, это были туманные, полупрозрачные призраки существ, превышающих ростом человека, кажущихся очень массивными. Однако рассмотреть отдельные части их тел практически не удавалось, хотя в общем было видно, что их покрывает что-то вроде плюща, переплетенного толстыми жгутами и прикрытого мутными пленками. Туловище? Голова? Конечности? Явное отсутствие. Скорее всего они относились к какому-то подклассу евгленоидов, потому что цветом плющей — сернисто-желтым — походили на моррисоновскую растительность, однако ван дер Крёге не должен был забывать, что это не жизнь, а смерть, и такие ассоциации вряд ли имели какой-то смысл, будучи всего лишь приравниванием неизвестного к неизвестному.

— Спринтерами их, правда, не назовешь, но осталось всего пятнадцать метров, Петер.

— В машину! — распорядился ван дер Крёге, не отводя объектива от духов.

Приказ был выполнен немедленно.

Ван дер Крёге снимал до тех пор, пока духи не оказались в шести метрах от него. Тогда он забрался в машину, присел в дверях и пристегнулся ремнем безопасности. Сиена подняла конвертоплан на высоту трех этажей. Петер продолжал съемку. Духи остановились у стульев и столика с кухонькой.

— А ведь сожрут наших цыплят-то...

— Чтоб они подавились.

Несколько секунд духи висели неподвижно, потом растворились в воздухе.

— Продолжим завтрак?

— Ты спятила?! Наверх и в поселок; на сегодня хватит!

Во время полета Петер несколько раз просмотрел запись, так как на этот раз духи «позволили» себя заснять и были зафиксированы с такими подробностями, каких никогда еще не удавалось зарегистрировать.

Как только они вышли из электромагнитной бури Дракона, Петер набрал номер Мухобоя. Тот не ответил. Тогда он перезвонил Зеленому Ясю, выполнявшему обязанности заместителя директора.

— Иди и разбуди нашего экзорциста, у меня четверть часа чистой записи встречи с ними на Драконе.

— С кем?

— Ну, с призраками. Буди Мухобоя. Мы будем через... час десять.

Зеленый Ясь пробормотал что-то невнятное.

— Что такое?

— Я говорю, нет его, — фыркнул Ясь. — Забрал свои шмотки и ушел.

— Куда ушел?

— Я знаю? Куда-то. Он пробовал связаться с тобой, но ты был над Драконом, тогда он позвонил мне. Сказал, что идет улаживать дело. Не мог же я ему запретить!

— Но хоть задержать до моего возвращения мог?!

— Как?

— Ладно, бог с ним. Телефон он взял?

— А почему б не взять?

— Не знаю. Он не отвечает. Не спит же на ходу. Где ты?

— В конторе.

— Бери роллер и жми к нему, проверь в ящиках... и вообще.

— Это так важно?

— Если аппарат взял, а не отвечает, значит — не может. Надо бы кого-нибудь послать на сигнал его передатчика, он уже может там гнить.

— А передатчик у него вообще-то есть?

— Ему дали перед Проходом в бутылке с колой. Он, наверное, даже не заметил, как проглотил. Проверь в пакете Клаймора, там у него подробные данные, в том числе характеристика сигнала.

— Если он действительно пошел ловить духов, то передатчик нам не поможет.

— Это верно. Дракон.

— Дракон. Ну так что? Ехать?

— Пошли кого-нибудь. Ну дела! Клаймор мне башку свернет.

Аппарата не было. Во всяком случае, они его не нашли. Походило на то, что Мухобой либо не объявляется сознательно, либо связь глушит электромагнитный рев Дракона, или же попросту Мухобой не принимает их вызовы, потому что не может. Отсутствие сигналов личного передатчика говорило скорее в пользу второго предположения, однако не исключало и того, что Мухобой лежит хладным трупом где-то посреди Дракона и они уже не отыщут его никогда.

Ван дер Крёге пытался обратным ходом восстановить действия Мухобоя. Это было чрезвычайно трудно: Мухобой явно избегал чьего-либо общества. Скорее всего он ознакомился с собранными сведениями о привидениях, просмотрел съемки, прочитал экспертные заключения и доклады. И уж наверняка разговаривал с Торном, который после несчастного случая на Драконе залечивал, вопреки указаниям врачей, на месте сломанную конечность.

— Что он хотел знать? — спросил Торна Петер.

— То же, что и все. Что именно меня испугало. Он провел со мной сеанс дурацкого психоанализа. Он рисует?

— Не понял.

— Рисует, говорю? Ну, понимаешь? Портрет. Или фотографирует?

— А что?

— Ты заметил, какой у него взгляд? Судя по фамилии, он родился где-то в Восточной Европе. В том культурном кругу это ненормально. Там или смотрят в глаза, или вообще отводят взгляд, иначе человека начинают принимать по меньшей мере за невежу, если не за сознательного наглеца.

— А он?

— А он — как художник. Сразу все тело — без деления на части. Нет чтобы видеть лицо. Он смотрит. Смотрит. Ты и вправду не заметил?

Потом оказалось, что доктор Флавио видел Мухобоя, отправлявшего моррисоновской ночью за своим бунгало какой-то ритуал.

— Что именно? Конкретно?

Флавио почесал пупок.

— Конкретно? Не знаю. Я не присматривался.

— Так почему ж сразу вот так — «ритуал»?

Флавио слегка обиделся. Поудобнее устроился в шезлонге.

— Понимаешь, стоит типус на газоне в чем мать родила, проделывает какие-то таинственные tai chi, бормочет себе что-то под нос на незнакомом языке и плюется, что твоя лама; все это с каменной физиономией и такими напряженными мышцами, будто пытается расталкивать руками воздух по сторонам.

— И что?

— Что «и что»? Ждать, пока он меня заметит? Какой-то чокнутый шизик, вот что!

Ван дер Крёге ничего не понимал. Еще раз просмотрел информацию, присланную Клаймором, но не нашел ничего интересного. Он вспомнил о второй встрече с Мухобоем на следующий день после прибытия на спутник. Он ожидал услышать хотя бы схематический план действий, предварительную оценку — а между тем Мухобой отметил только, что у него слишком мало данных, нет еще сложившегося мнения и ему сначала надо войти в «более близкий контакт». Близкий контакт! Господи Иисусе! Не иначе как на том свете, где же еще-то? Мухобой даже не пытался вселять в Петера надежду.

«Справитесь?» — спросил его тогда ван дер Крёге.

«Посмотрим», — ответил Мухобой.

Одет он был во что-то вроде японского кимоно, на спине по голубому фону извивался черно-красный дракон. Одежда была, разумеется, сшита по размеру.

«Как вам нравится наша маленькая луна?» — спросил его под конец Петер, пытаясь выжать из Мухобоя хотя бы видимость вежливости.

«Доводилось видеть менее жестокие», — ответил Мухобой и вышел.

Долго потом раздумывал ван дер Крёге о значении этого ответа и в конце концов пришел к выводу, что произошло какое-то недоразумение — вероятно, кто-то из них ослышался.

Розанна только что вернулась с наблюдений за дикими деревьями познания; он нашел ее в саду.

— Через три часа у нас плановая переброска, — сказал он, присев на ступеньках задней веранды. — Я смотаюсь на недельку на Землю. Ясь без меня управится, а мне надо прижать Клаймора.

— Этот Мух доконал тебя вконец?

— Чертовщина какая-то, я не знаю, как это выглядит с юридической стороны. Не пойму, что он такое, этот Мрозович. Похоже, он и вправду псих. — Петер обмахнулся шляпой. — А что, если нашему Уинстончику привиделась какая-то новая авантюра?

— Глупо все это.

Петер пожал плечами:

— Многомиллиардная корпорация, дорогая. Мы, пигмеи, можем самое большее гадать по костям выплюнутых ею жертв. Привезти тебе что-нибудь?

— Твое заявление об отставке, подписанное Клаймором, — проворчала она, вводя в подопытное дерево познания, помеченное номером шестнадцать, какой-то наркотик.

— Двадцать восемь не приведи господь если свалится иди-иди-иди, — пропищало дерево голосом Розанны.

— Иду, иду уж, — вздохнул Петер, вставая.

Ближайшее свободное время выпало Клаймору лишь спустя два дня. Он пригласил ван дер Крёге на обед в нью-йоркский ресторан «Четыре сезона».

— Я прослушал твой рапорт, — сказал он, обмахиваясь меню. — Смутный.

— «Смутный» — это еще слабо сказано, — проворчал Петер. — С чего тебе взбрело в голову присылать мне этого Мухобоя? С первого взгляда видно — законченный психопат.

— Думаешь, не знаю?

— Тогда в чем же дело?

Клаймор отпустил официанта и быстро провел рукой под крышкой стола, выключая прослушивающую аппаратуру.

— В чем? Я делаю что могу, а не что хочу. Мне ведь пришлось уламывать его лично. Я что, по-твоему, мазохист? Мне за это платят, и притом немало, но, уверяю тебя, разница в размере наших окладов значительно меньше, чем в грузе лежащей на нас ответственности.

Ван дер Крёге раздраженно покачал головой. Он был в обиде на Клаймора уже за то, что тот выбрал для разговора именно это место: Петеру пришлось вырядиться в костюм, а все его костюмы из домашнего гардероба оказались мало того что давно устаревшего покроя, так еще и неудобными в носке, потому что у ван дер Крёге за время внеземных вояжей изменилась фигура — тут ему жало, там было слишком свободно; после возвращения к чудовищно огромному тяготению Земли у него случались легкие головокружения, а как-то раз он даже потерял сознание, пришлось принимать лекарства, улучшающие кровообращение; ступни распухли и не желали умещаться ни в одном нормальном виде обуви, поэтому он ходил в сплетенных из ремней индейских мокасинах, позаимствованных у знакомого космонавта-пенсионера. В результате он чувствовал себя сейчас словно нувориш, обманным путем проникший в салон. А тут еще и загар. Даже волосы у него выгорели, на что до сих пор он не обращал внимания, но их контраст с темным костюмом прямо-таки бросался в глаза.

— Меня беспокоит правовой аспект, — сказал он, отложив меню. — Ведь этот человек мультимиллионер. У него связи. Стоит разойтись слухам, что его хватил удар на моей луне, и законники отшлифуют себе клыки на моих костях. Ты прекрасно знаешь, что это за юридические хищники! Мне необходимы копии всех подписанных им документов.

— На многое не рассчитывай, — угрюмо заметил президент.

— Все построено на доверии и лояльности?

Клаймор показал взглядом, что нет.

— Ну а в случае чего?

Клаймор снова показал взглядом, что-де нет.

Петер застонал, прикрыл глаза рукой.

— Не устраивай сцен, люди смотрят, — проворчал президент.

— Как ты мог выпустить его без всякой гарантии? А что, если он себе всего лишь ноготь сломает? Ведь его гиены не оставят на моих мослах ни грамма мяса! А компанию... Господи, компанию вообще пошлют с сумой по свету! Ты представляешь себе такой процесс? Ручаюсь, что нам придется впустить на Моррисон Мухобоевых адвокатов, не говоря уже о присяжных и судьях, которым наверняка понравится задарма прогуляться через Проход. Клаймор, ну и дурень же ты, парень, дурень!

— Но-но, достаточно! Выпустил пар, теперь успокойся!

— Ты мне только объясни почему? На тебя затмение нашло, да? Охмурило что-то?

— У меня не было выхода, чудак-человек! — прошипел Клаймор, наклонившись к Петеру. — Через месяц я должен получить полную опись содержимого Дракона, а через два там должно начаться снятие верхнего слоя почвы. Ваши сраные духи прикрывают всю компанию. Если б потребовалось, я поцеловал бы Мухобоя в задницу.

Ван дер Крёге насупился:

— Я тут чего-то не понимаю. У «Q&А» какие-то сложности?

— «Какие-то сложности»! Ничего себе! Ты думаешь, почему пал Оркан? Это же мероприятие с неизвестным уровнем возврата вложений. Русская рулетка; стреляем в звезды: или пан, или пропал. Нет формулы для определения максимального терпения инвесторов. Вот уже полгода я только и делаю, что хапаю кредиты. Ты знаешь, что такое милосердие Контрольного совета? Так вот: не существует ничего подобного! Они вложили в бизнес миллиарды и миллиарды, а пошел уже десятый год отрицательного баланса. «С^&А» жрет деньги, как дракон! Дракон, Петер, Дракон! Вот в чем наше спасение! Уран, Плутон; наряду с еще более редкими элементами и артефактами Чужих это единственные товары, импорт которых из-за Прохода покрывает расходы. Если немедленно и полным ходом тронется с места эксплуатация Дракона, то, возможно, мне еще удастся в этом году выйти на небольшой плюс. Понимаешь, Петер? Мы ежедневно проводим предварительную разведку по меньшей мере дюжины планет; ежедневно я молю Господа даровать мне спасение. Это лотерея! Бессмысленны любые бизнес-планы, любые прогнозы. Я вынужден тянуть, пока удается, потому что... ну, вот-вот, еще один день, еще один час — и тут вдруг может открыться Эльдорадо, Рай II. А пока что я латаю дыры в днище тонущей лодки, вычерпываю воду решетом. Человече, да у меня половина пищеварительного тракта искусственная, здесь и здесь присажены кардиологические, эндокринные, неврологические и бог весть какие еще управляющие модули. Я сплю два-три часа в неделю. Я самый стрессированный человек на Земле. А ты являешься и жалуешься мне на Мухобоя! Процесс! Это ведь тоже кое-что! И это еще оптимистическая картина, ведь для того, чтобы компанию могли призвать к ответу, эта компания должна существовать, иначе наш типус может надеяться самое большое на участие в разделе имущества несостоявшегося должника.

— Раны Господни, Уинстон...

— А теперь давай-ка пообедаем, как положено порядочным людям.

Пообедали. Во время обеда Клаймор провел по проводному аппарату столика около двадцати кратких разговоров. В перерывах Ван дер Крёге пытался выудить из президента хоть что-то конкретное.

— Я хотел бы по меньшей мере знать официальную точку зрения юридического отдела, — проворчал он, поедая генетически улучшенную устрицу размером с омара. — Если погибает кто-то на борту корабля в открытом океане, то этот факт подпадает под юрисдикцию государства приписки корабля. То же самое на орбите. Луну и Рай уже разделили на части не хуже Антарктиды. А как дела с планетами компании? Ведь у нас такая сложная структура собственности, настолько перепутанная, что нельзя и говорить о каком-то государственном патронате. И вообще можно ли нам предъявлять иски? Ведь если нельзя, то — по крайней мере в этом вопросе — проблем нет. Поясни, пожалуйста, по доброте своей.

— Ты не понимаешь главного, Петер. Существование всей этой юридической каши — как раз в наших интересах. Отсутствует какая-либо однозначно установленная процедура в подобных случаях — вот и прекрасно! Это дает нам абсолютную власть над всем, что находится по ту сторону Прохода вкупе с людьми. Правда, теоретически Мухобой мог бы нас в порядке гражданского иска привлечь к суду, территориально расположенному в месте регистрации компании, как субъект права, но юридический отдел дает девяносто пять процентов против пяти, что заблокирует подобный шаг уже в самом начале, сославшись на приоритет международного права и соответствующую процедуру экстрадиции, то есть никакой казуистикой не удастся доказать, что твой чертов Моррисон представляет собой неотъемлемую часть Каймановых островов.

— Ну хорошо, покончим с этим, — вздохнул ван дер Крёге. — А как с Мухобоем?

— Что — «как»?

— Этот идиот в одиночку отправился на территорию Дракона.

— За это ему и платят. Район духов, да? Я ему плачу за то, чтобы он их изгнал, и, поверь мне, гонорар далеко не маленький. Как ты думаешь, почему я послал туда Энквиста, почему приказал тебе лично заняться каталогизацией запасов Дракона? Эксплуатация начнется в любом случае, никакие духи меня не остановят. Все — вопрос баланса потенциальных расходов и доходов. Если духи действительно способны напугать человека до сумасшествия, а то и убить, я должен считаться с накапливающимся запозданием и необходимостью постоянного пополнения личного состава за время, короче недельного, что может помешать мне наскрести еще в этом году хотя бы минимальную прибыль. А этого я, в свою очередь, допустить не могу, потому что пара десятков миллионов сверх или ниже нуля — хотя, рассматривая вопрос трезво, в этом для Контрольного совета нет большой разницы — будут означать успех или провал моей миссии. Это символ! Первый год доходов! Улавливаешь? В конечном счете еще может оказаться, что твои чертовы духи завалили компанию. Если б у меня под рукой было больше таких Мухобоев, я послал бы туда их всех. Я не могу пренебрегать предрассудками, если ты это имеешь в виду.

— Последняя соломинка утопающего?

Клаймор пожал плечами:

— Люди, которым я доверяю, гарантировали мне, что он действительно в состоянии справиться с подобной проблемой.

— Кто он, собственно, такой? Откуда взялся? Что ты о нем знаешь?

Президент беззвучно рассмеялся:

— Ты хочешь знать — не сумасшедший ли? По правде говоря, мне наплевать. Может, даже лучше, если б он оказался психом, хрен знает, что надо, чтобы покончить с этими духами, может, как раз сумасшествие.

— Ты наверняка малость понюхал, прежде чем предложил ему работу.

— Само собой. Стандарт. Мне шпики помогли создать на него досье толщиной в три стека.

— И что?

— Родился в Тарнове, в Польше; арабистика, жена, один ребенок. Тогда он вовсе не был богатым, подрабатывал ночами на переводах. Подай-ка... благодарю. Заинтересовался верованиями примитивных народов, ездил, собирал, там стипендия, тут какая-нибудь халтурка; Средиземное море, Красное, Карибы, Огненная Земля, Черная Африка, Турция. И где-то там познакомился с шейхом Шахрадом. Сообщения об их первой встрече туманны и противоречивы: повздорили, подрались, один спас жизнь другому — разные версии ходят. Во всяком случае, он начал работать на шейхов фонд. Потом шейх открыл свой Проход. Поступили первые артефакты с Рая. Шейх пригласил его на одну из своих планет. Вероятно, тогда-то и пролезла в мозг Мрозовичу вся эта «чуждая магия». Потом были следующие планеты.

Теперь уже трудно докопаться до подробностей, потому что, сам понимаешь, ни ему, ни шейху, да и не их людям нет смысла распространятся о своих делишках. Поэтому неизвестно, что, собственно, там случилось. Вытащили его из Прохода в состоянии клинической смерти, с ходу — в лечебницу шейха. Реанимация, реанимация, в сумме выкинуло его из жизни больше, чем на полчаса, просто чудо, что он вообще очухался. По общему мнению, после этого случая и охладились отношения между Шахрадом и Мрозовичем, у которого явно возникли к шейху претензии. Он ушел из фонда, развелся с женой. Ни с того ни с сего пристрастился к биржевым операциям. Начал с очень скромным капиталом, но, как ты, вероятно, знаешь из фильма о нем, за несколько лет превратился в чудовищного мультимиллионера. Невероятная карьера! На анализе его биржевых махинаций многие защитили докторские, он шел исключительно на самых крупных ставках без единой ошибки; против него возбудили сотни процессов по обвинению в бесстыдном использовании конфиденциальной информации — все были замяты, никаких доказательств, хоть это и противоречит логике. Ведь откуда-то он, черт его возьми, мог знать... М-м... Примерно так все это выглядело. Если тебе это так важно, я перешлю тебе его досье.

— А откуда возникло прозвище Мухобой?

— Кто его знает? Пошло вроде бы от арабов из обслуживающего персонала Прохода шейха, незадолго до или вскоре после несчастного случая... Сдается — перевод какой-то их идиомы; впрочем, не уверен. — Клаймор отер губы салфеточкой, взглянул на ван дер Крёге. — Так уж он тебя допек?

Петер поморщился:

— Понятия не имею, что с ним делать. Полез в этот Дракон — ручаюсь, и костей не найдем. Ну так как, посылать за ним людей, собак? Или плюнуть и растереть? С другой стороны — духи. Они у меня тоже вот где сидят. Но так же нельзя, Уинстон, ты присылаешь мне чокнутого шамана, я даже не знаю, кому он подчиняется. Кто кого должен слушаться? «Любая возможная помощь», тоже мне... Если я вынужден возвращаться на Землю и отсиживаться с тобой в роскошном ресторане в надежде, что ты наконец соблаговолишь объяснить мне что к чему, так чего же, ё-моё, ты от меня ожидаешь? Если б я не подсуетился, то, наверное, до самого конца не знал о твоем плане и свалилась бы на меня вся твоя авантюра с Драконом совершенно неожиданно... А я уж подумал было, что Мухобой — какой-то твой негласный инспектор! Не играй с людьми так, это скверные шуточки. Если ты собираешься взяться за Дракон всерьез, то для начала пришли мне несколько ракет на самоходной установке, чтобы я мог поместить на орбите спутники связи, лучше всего лазерные системы «Зика», иначе сквозь рев Дракона не пробьешься, обычная связь в том районе не работает. У спутников должен быть крепкий запас горючего для коррекций, потому что с Гендриксом и его мусором у нас там «казус Юпитера» в квадрате.

Президент вздохнул, обмахнулся платочком:

— Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa[142], не бей лежачего, не то облюю тебе твои мокасины. Получишь, получишь все. Что до Мухобоя, то я не могу в служебном порядке разрешить тебе командовать им, потому что его наняло управление для разовых услуг, но если ты каким-то образом столкуешься с ним на месте — я одобрю. Впрочем, проблема эта чисто академическая, потому что, как ты сам говоришь, Мухобой уже наверняка принят матушкой землей, то бишь батюшкой Драконом... Что же касается духов... У меня возникла мысль выжечь всю драконью пущу напалмом.

— В атмосферных условиях Моррисона это самоубийство, ничего больше.

— Знаю, — кивнул Клаймор. — Я только хочу, чтобы ты понял, до чего я дошел. Любые средства уже не кажутся мне чересчур радикальными. Продумай все сказанное и дай необходимые заявки.

Петер откинулся на спинку кресла, глянул в потолок.

— Значит — война, — буркнул он. — И с кем? С духами!

— Война.

Зеленый Ясь как раз завершал девятую полусотню в открытом бассейне под кровавым Гендриксом моррисоновской полуночи, когда прибежала Сиена д’Аскент.

— Вылезай из воды, чемпион!

Он не услышал.

Она подняла с его брюк телефон и кинула в него. Ясь оглянулся, подплыл к бордюру.

— Ну, чего? Чем ты в меня кинула? Что ты себе позволяешь, Сиена, думаешь, тебе все дозволено, потому что у тебя такие шикарные сиськи? Я — твой начальник. Могла бы быть попочтительнее. Запишу тебе выговор.

— Заткнись и вылезай. Мухобой вернулся.

Ясь вылез, глянул на брюки.

— Это был телефон. Ты же могла мне глаз выбить!

— Бедняжка! — Она подала ему полотенце. — Получай, вытрись, у тебя яйца трясутся.

— Ну что там с этим Мухобоем?

— Приполз и хотел встретиться с Петером. Кажется, звонил ему, а потом тебе, но ты плескался в ванночке. Тогда он набрал следующий номер, тройку, это, как тебе известно, Розанна. Она тоже пыталась выловить тебя и в конце концов послала меня. Они ждут в кинозале. Ну, поторопись.

— Не погоняй, не погоняй, — бормотал Зеленый Ясь, натягивая штанины. — Что он говорит?

— Кто?

— Ну, Мухобой.

— А ничего. Не знаю. Пока ждет. Вроде бы немного не в себе, во всяком случае, так это назвала Розанна, ну а в действительности, возможно, едва дышит. Идем.

Они пошли. По пути Ясь мотал головой, вытряхивая воду из ушей. Сиена позвонила Розанне:

— Да. Уже.

Гендрикс стоял во всей красе своего королевского пурпура, иссеченного полосами ярких и не столь ярких теней, каждая в отдельности в несколько тысяч километров, хаотично крапленного темными пятачками лун и большим кругом самого Моррисона, который был как раз на половине поворота к Джоплене, скрытой где-то в надире. Тела Сиены и Яся окрасились цветом разбавленного малинового сока, их тени плыли по газону зыбкими озерцами тьмы.

Розанна и Мухобой сидели в пустом фойе бездействующего игрового комплекса за столиком кафе. Опершись о крышку соседнего столика, стоял Пуласки, сейчас выполнявший обязанности заместителя исполнительного директора по вопросам безопасности. Свет был приглушен, сквозь прозрачную стену в фойе вливались отблески планеты. Пуласки, который всего несколько часов назад вернулся из полета на Рыбу, южный континент Моррисона, затягиваясь сигаретой, поглядывал на Мухобоя. Мухобой сидел неподвижно, опустив веки; его одежда была в плачевном состоянии, порванная, вывалянная в какой-то непонятной гадости, местами обгоревшая. Над левым глазом на лбу краснела длинная царапина, уже покрывшаяся коркой засохшей крови.

Ясь придвинул себе стул напротив Мухобоя, Сиена, поздоровавшись с Пуласки, присела на стойку бездействовавшего бара, подтянула длинные ноги и скрестила их чуть ли не в позе лотоса.

— Где вы были? — проворчал Зеленый Ясь, уставившись в находящееся в метре-полутора лицо Мухобоя. — Не могли хотя бы сообщение оставить? Почему не отвечали?

— Я должен был решить задачу, — сказал Мухобой, едва приоткрыв глаза. При этом он проделал какой-то странный дрыг-рывок бедрами, однако руки его по-прежнему безвольно висели вдоль туловища. — И решил. Неприятностей с духами больше не будет.

— Как же! — фыркнула Сиена, занятая тем, что доливала в шейкер напитки.

— Думаете, мы поверим на слово? — поморщился Ясь. — Что вы, собственно, сделали?

— И вообще вы знаете хоть, в чем там дело? — спросил Пуласки, стряхивая пепел за спину, туда, где, по его мнению, должна была находиться пепельница, стоявшая на середине столика, на который он опирался. — С этими духами. Э?

— Разумеется.

— Итак? — настаивала Розанна. — Ну, нам из вас каждое слово клещами вытаскивать, что ли?

— Я считал, что доложу обо всем директору.

— Нет его. Вернется послезавтра. А пока — доложите нам.

— Это значит кому?

— Это значит — мне! — разозлился Зеленый Ясь, наклоняясь к Мухобою. — Ну, начинайте наконец!

Мухобой старательно закинул ногу на ногу, заморгал, взглянул на Яся. Если не считать глаз и губ, лицо Мухобоя оставалось неподвижным, словно кто-то заблокировал нервы, управляющие его мимикой.

— Разумеется, это были духи обитателей Моррисона.

— Обитателей? Вы имеете в виду разумных обитателей? — догадалась Розанна.

― Да.

— Подохли, а теперь пугают? — иронически усмехнулся Пуласки.

— На Моррисоне нет ни одного разумного вида растений, животных или евгленоидов, — тут же заметила Розанна.

— Может, уже вымерли! — воскликнула Сиена со стойки бара, переливая коктейль из шейкера в стакан.

— Нет и никогда не было, — проворчала Розанна, посматривая на д’Аскент.

Сиена молча подняла в ее честь бокал.

— Направление вектора времени здесь не имеет никакого значения, — сказал Мухобой. — Духи — это эманации живых существ, когда сами они не живут. Магия бывает разная.

Ясь и Пуласки переглянулись.

— Вы утверждаете, — недоверчиво спросил первый, что они появляются обратно течению времени? Так сказать, вспять?

Мухобой какое-то время молчал, явно обдумывая подходящую формулировку; в наступившей тишине Сиена д’Аскент грохотала брошенными в бокал кубиками льда.

— Это тоже неверно, — сказал он наконец.

Все ожидали продолжения. Но продолжения не было.

— Тогда в чем же истина? — процедил сквозь зубы Зеленый Ясь.

— Всякая бывает магия, — спокойно повторил Мухобой. — Колдуешь как видишь. Как слышишь. Как чувствуешь. Как живешь. Человек. Нечеловек. Чем является время для дерева? И дальше: чем время не является? Если умираешь — то куда? Надолго?

— Но что за бред! — воскликнула Розанна. — Что вы знаете в действительности? Чего вам, собственно, удалось добиться?

Ее снова перебила д’Аскент:

— Вы говорите, что перед нами духи будущих жителей Моррисона; но из какого они будущего?

— Заткнись, Сиена! — шикнул Зеленый Ясь.

— Нет-нет! — замахал рукой, не выпуская недокуренной сигареты, Пуласки. — Она правильно спрашивает. Прошлое — одно, но будущих много. Аналогично: миллиард лет назад на Земле могли появляться призраки как гуманоидов, так и динозавров. И бог весть кого еще, но в конце концов все свелось к нам. Я правильно говорю, мистер Мрозович? Такова логика. Но кто те, чьи призраки появляются здесь? Неужто духи всех возможных моррисонян бьются друг с другом за будущее владение планетой? А?

— Совершеннейший идиотизм, — буркнул Зеленый Ясь, почесывая шею.

— Они бьются с нами, — сказал Мухобой.

— Что-что?

— Минутку, — вклинилась Розанна. — Давайте сначала разберемся, чтобы потом не было недоразумений: речь идет о коренных жителях Моррисона, не о каких-то пришельцах с других планет. Так?

— Так, — ответил Мухобой.

— Что значит «бьются с нами»? — настаивал Зеленый Ясь. — За что бьются? За Дракон?

— За себя.

— Тогда почему они выбрали Дракон?

— Полагаю, просто потому, что вы уделяете ему так много внимания. Они бьют по самому чувствительному месту.

— Вы так думаете?

— Ведь я их не понимаю. Это не моя радость, это не моя любовь.

— Не понял.

— Простите. Не имеет значения.

— Я по-прежнему не понимаю, — начал Пуласки.

— Чего же ты не понимаешь? — фыркнула Сиена, прикладывая холодный бокал к щеке. — Все ясно. Они хотят нас прогнать, пока мы не переработали Моррисон настолько, что на нем в результате эволюции не возник бы никакой интеллект, а значит, и они. Очень прагматичные духи, ничего не скажешь... За их здоровье!

Какое-то время все переваривали слова д’Аскент.

— Совершеннейший идиотизм! — взорвался наконец Зеленый Ясь, уцепившись за эти слова, словно за спасательный круг. — Логики ни на грош! Сказки, сказки он нам рассказывает!

— Сказки сказками, а духов я видела собственными глазами... — пробормотала Сиена, заглядывая в опустевший бокал.

— Мистер Мрозович, — Пуласки отбросил бычок и махнул рукой, чтобы привлечь внимание Мухобоя, — подумайте немного. Положим, мы не уберемся отсюда и изничтожим здесь всю коренную флору, фауну и что тут еще живет; тогда в будущем не будет никаких моррисонян, кроме обосновавшихся здесь людей. Тогда кто же, черт побери, шастает тут по Драконовской пуще? Чьи духи? А? Я вас спрашиваю.

Мухобой подумал, пожалуй, с минуту и сказал:

— Не вижу противоречия.

Пуласки громко выдохнул воздух и воздел очи горе:

— Сдаюсь. Он — сумасшедший.

Мухобой пронзил его ледяным взглядом:

-— Вы меня оскорбляете.

— Нет, это вы оскорбляете мой интеллект, — тут же ответил Пуласки.

— Вы меня оскорбляете, — повторил Мухобой и встал.

— Но-но-но — только без этих... — возвысил голос Пуласки, подняв голову и отступая за столик.

— Мистер Мрозович, успокойтесь, нечего тут бузу разводить, будем серьезными, — вступил Зеленый Ясь.

Мухобой сел.

— Простите. Мне не следовало.

— Вы сказали, что они больше уже не будут для нас проблемой, — через минуту проговорила Розанна. — Что вы сделали? Изгнали их?

— Я не владею их магией, — ответил Мухобой.

— А чьей владеете? — фыркнула Сиена, рыская взглядом по полкам в поисках напитков для очередного коктейля.

— Что вы сделали с духами? — не отступала Розанна, не давая увести беседу в сторону.

— Мы договорились.

— Договорились?

— Договорились. Они не будут вам мешать.

— О чем же вы сумели с ними договориться? — удивился Пуласки. — Что вы могли предложить им взамен за их, если мы верно поняли ваши слова, согласие на небытие?

— Надул их, вот и все, — рассмеялась Сиена. — Осудил духов на смерть и жизнь! Хе-хе-хе!

Зеленый Ясь погрозил ей кулаком.

— Вы пошли на Дракон и договорились о том, что духи покинут Моррисон? — уточнила Розанна.

— Правильно ли я понял? — забеспокоился Пуласки, поспешно отодвигаясь к самому бару. — Он приполз сюда прямо с Дракона?

— Ага, — поддакнула развеселившаяся д’Аскент.

— У кого-нибудь есть при себе счетчик Гейгера?

— О Господи! — Зеленый Ясь вскочил со стула, перевернув его, и прыгнул в угол. — Розанна, ты его не проверила?!

— Понимаешь, как-то так получилось... — смутилась Розанна.

— Все — вон! — рявкнул Зеленый Ясь, пятясь к двери.

— Горит, что ли... — пробормотала Сиена, осторожно сползая со стойки бара, но не выпуская бутылку.

Мухобой смотрел на них совершенно равнодушно, словно даже собственная жизнь была ему полностью безразлична. Вскоре он остался один. Розанна вышла последней.

Долго, очень долго — десять, пятнадцать минут — он сидел неподвижно, спиной к прозрачной стене. Гендрикс уже коснулся краем диска склона долины, тени выросли, превратились в пятна бездонной тьмы. Кто-то ходил по газону, посвистывая и махая рукой на пса, вынюхивающего что-то вдоль бордюра. Рука Мухобоя приблизилась к оконной плите плексигласа, пошевелились пальцы, словно пытаясь дотянуться до ее поверхности вопреки остальному телу, вопреки самой руке. Но нет, рука упала. На лице — пустота.

Снова ночь. Но другая, почти полная. Гендрикс — воздушный шар черной пустоты с полоской кармина, криво приклеенной к ободку дуги. Широкополосные лазеры били в поселок с вершин четырех стометровых мачт. Теперь для большинства людей как раз началась активная пора биоцикла, и по территории поселка сновала масса народу. Остановившись в широко распахнутых дверях переходного холла, ван дер Крёге глубоко вздохнул. Картина этого неба была для него как аромат родного дома.

— Ого-го... вот это чудовище! — Зеленый Ясь, перестав отстукивать макрокоманды на прикрепленном к поясу эргоплейдере, обходил огромный груз платформы.

— Подвесим сателлиты над Драконом, Ясь, — не оборачиваясь, ответил ван дер Крёге. — Со следующей переброской придут первые модульные экскаваторы. Надо будет сначала собирать «Молох». Клаймор расщедрился. Конец Дикому Западу, пора доставать абаки. Сюда двинется вся добывающая промышленность. Может, даже откопает труп Мухобоя. Ну, чего ты гогочешь?

— Он вернулся.

— Шутишь? — обернулся к нему ван дер Крёге.

— Говорит, покончил с проблемой духов.

— Покропил святой водицей?

— Заключил какой-то договор. Они больше не будет появляться. В чипе, который пошел параллельной платформой, мы отослали рапорт на эту тему. Мой, Пуласки и Розанны, а также самого Мухобоя.

— Розанна здесь?

— Должна быть. Крачик летит на Флаги только через несколько часов.

Ван дер Крёге несколько секунд размышлял.

— Присмотри, чтобы все сняли и сложили, — приказал он наконец Зеленому Ясю. — Позвони Сиене, пусть начинает подготовку к запуску. Не в долине, конечно, под Карлами или на Урочище, поторопи Чико с картой Дракона. Он может закончить ее на основании орбитального сканирования. Только скажи Сиене, пусть заменит модули в сателлитах. И попробуй поймать Джонса относительно второго ангара Прохода у Дракона, подробные данные о его размещении и возможной передвижке должны пойти через неделю, и я не имею ничего против, если к этому времени он уже будет стоять там вместе с пусковыми установками и экранами. Кулей пусть задаст компьютеру оптимизацию трассы от нас к этому ангару. С сегодняшнего дня мы Моррисон-Один, а ангар Джонса — Моррисон-Два. После первого сателлита начнем дублировать систему связи. Канзи и Мэри Вторая уже, думаю, зажарились до угольков, поторопи их относительно акций и английской травки в соответствии с параметрами «Sunny Village Beta». Джонс сразу после ангара возьмется за домики для горняков и остальное, как записано в проекте. Понял?

— Jawohl, mein Führer![143]

Ван дер Крёге начал спускаться с холма. Инстинктивно отыскал взглядом крышу своего дома, затерявшуюся среди бледной зелени. Лазеры отбрасывали от Петера черные тени в четыре стороны чуждого мира; была и пятая, очень слабая, не сочетающаяся с остальными — тень от Гендрикса. Чуждые планеты, чуждые солнца, чуждые небеса. Есть в этом что-то стыдливое, неприличное; он не мог сказать что. Проходил мимо людей, приветствовал их кивком, движением руки, улыбкой, шуткой. Подчиненные не питали к нему неприязни. Его метод защиты от ужасающего одиночества руководителей, святых и тиранов основывался на абсолютном освобождении от комплекса комичности; даже когда он выгонял кого-либо с Моррисона в дисциплинарном порядке без единого цента в кармане, это воспринималось не как проявление хамского презрения и зазнайства, а самое большее — как обычная человеческая подлость. Он держал дистанцию. И вот это-то и было настоящей грубостью, и как говорится, «нос кверху». Таким «нос кверху», которого не сломает никакая клевета и пересуды, не коснется никакая насмешка. Он был в безопасности. Он верил в себя. Потому-то так хорошо понимал Клаймора: по сути, они не отличались ничем, кроме исполняемых функций. У него даже мысли не возникало подавать в отставку. А Розанна знала; Розанна знала прекрасно. За последние два года ей ни разу не удалось по-настоящему вывести Петера из себя. Он был недосягаем. Все понимал и прощал. На крик отвечал улыбкой: не требовал и не отказывал. Она во всем винила работу. И была права. Чуждые планеты, чуждые солнца, чуждые небеса. Он это любил. Он мог прикрыть глаза и минутами просто вдыхать аромат мира. У каждого — свой собственный, как у женщин. У каждого свои тайны, свои страхи и надежды. Ступая по земле, по которой еще никто не ступал, любуясь пейзажами, которых еще не коснулся ничей взгляд, пересекая страны, еще никем не названные, даруя смерть или жизнь существам, еще никаким богом не окрещенным, — он получал дары, за которые воистину не было слишком высокой цены. Однако в этом, несомненно, есть что-то необычное, что-то противоестественное. Он не должен был. Не должен. Незаметно подсмотренное лишает чистоты сам факт его обнаружения. Проходы нарушают порядок Вселенной. Он не мог дать этому более точного определения. Когда-то он рассказал об этом Розанне, но та только посмеялась. Он свел все к шутке.

Сейчас он вошел сзади, через сад; деревья зашептались за ним. Ее не было ни в салоне, ни в кухне. Она была в лаборатории.

— О Мрозовиче знаешь? — спросила она, не отводя глаз от экрана.

— Знаю, что он вернулся. Что за договоренность?

Она коротко передала вчерашнюю беседу с Мухобоем.

— И он действительно не был облучен?

— Нет. Не был. Неполных четыре бэра. Видимо, остерегался.

Ван дер Крёге присел на табурет у стены, подсвеченной диорамой, изображающей секционированное дерево познания.

— В этом что-то есть, — прошептал он, наклонившись и упершись локтями в колени. — В этом что-то есть. Я чувствую. Я читал его документы.

Розанна повернулась к нему вместе с креслом.

— Успокойся. Я говорила тебе: у меня относительно него скверные предчувствия. Не нравится мне история с духами. Не знаю, лжет ли он, но ведь и всей правды не говорит. И даже не скрывает этого.

— Вот именно. Тут есть какая-то тайна. — Петер надул щеку, чмокнул. — Это крутится у меня на кончике языка. Черт побери! Одно словечко — и угадаю!

— Ты глухой, что ли? — обиделась Розанна. — Я же прошу тебя отпустить его. Он опасный тип, псих. Даже ты это признаешь. Не имеет значения, действительно ли он завершил историю с духами или нет. Все равно...

— Вот тут ты ошибаешься, — сухо хохотнул Петер. — Это важно, и еще как! Клаймор...

— Плевать мне на Клаймора! — Розанна встала, подошла к нему. — Мне важен ты.

— Приятно слышать.

Она схватила его за руку.

— Он пришел прямо сюда. Это страшный человек. Перестань мучиться. Мне приснилось...

Он отнял руку.

— Прости, пожалуйста, но сейчас мне надо кое-что обдумать. Вертится у меня в мозгу... То, что он сказал о духах. Договор, да, договор... — Петер поднялся, чмокнул жену в щеку, но глядел куда-то в сторону, наморщив лоб. — Если это действительно... и если вправду магия...

Она закусила губу. Отступила, указала вечным пером на диораму.

— Видишь?

Он взглянул:

— О чем ты?

— Дерево познания.

— Ну?

— Я просмотрела оба фильма, твой и Малика. Загрузила компьютер задачей на имитацию накладывающихся вероятных радиаций. Мне следовало подумать об этом раньше. — Она подошла, постучала по диораме. — Видишь?

От изумления он даже присел.

— От зараза!

Она кивнула.

— Сколько?

— С двенадцати тысяч.

— Так быстро? Невероятно.

Она грустно улыбнулась:

— Дракон.

Он хлопнул себя раскрытой ладонью по темечку.

— Дракон! Господи Иисусе! Ну конечно, Дракон. При таком постоянном облучении. Фабрика интеллекта. Розанна, — он раскинул руки, — я буду целовать следы твоих ног.

— Достаточно сами ноги.

— Это как бесплатное приложение. Хм, ты проверила, все ли они идут от одной ветви?

— Обратному нет доказательств. Прежде всего — проблема скорости перемещения. Духи двигаются со скоростью нескольких сантиметров в секунду, но не знаю, в какой степени это их собственная мобильность, а в какой, я бы так сказала, spiritus movens[144]. Деревья познания, те, что с юга Дракона, белая разновидность, уже теперь делают метр в сутки. Следовательно, на пути к интеллекту происходит переход к полной хищнической специализации, исчезают характерные свойства евглоидальности; честно говоря, это меня поразило. Они гораздо массивнее теперешних деревьев, и если только ты посмотришь внимательнее...

Он резко вскочил, принялся размахивать руками, словно возбужденный мальчишка.

— Не говори! Не говори! Иначе у меня убежит аналогия. Я должен подумать.

Он вышел из лаборатории, из дома, по привычке присел на ступенях, ведущих в сад. Сквозь окно она видела только его ноги, однако ей не было нужды смотреть, чтобы представить себе выражение его лица. Она снова присела к экрану, рассеянно глядя прямо перед собой, не замечая графиков и символов. И она не знала, что делать с руками. Потом закинула ногу на ногу, закурила и горько улыбнулась стене:

— Стервец.

Тем временем Петер сидел на ступенях и пытался поймать разбегающиеся мысли. Что-то мельтешило на грани ассоциаций. Он крутил головой, стискивал кулаки. Запищал телефон, он выключил его. В отчаянии взглянул на диск Гендрикса, разделенный терминатором на огромную черноту и маленький пурпур. Все это походило на попытку поймать дым.

«Так что уже не себе до псевдохлорофилла», — проговорило ближайшее дерево голосом Розанны.

— Заткнись, — автоматически прикрикнул на него ван дер Крёге.

«Потаскуха пусть кретинка! А выглядит куда там верно? Если дам тебе по морде», — проговорило оно еще тремя различными голосами.

В ответ разболтались два соседних дерева.

«Французу прямо-таки половинка» (Зеленый Ясь). «Ну да я ему гамак из задницы повырываю» (Сиена). «Между жабой» (не распознал). «Подай-ка мне» (Розанна). «Хе-хе-хе я тебя прошу» (он сам).

«И бутылка рома!» (фон Принц). «Ароматическим углеводородом» (Мэри Вторая). «Ааааааааа» (не распознал). «Клеп хасид Фаренгейта» (Зеленый Ясь). «Как же, жди» (Розанна).

«Зеленый как раз вполне хр-р», — ответило голосом Петера помеченное номером пять дерево, которое и начало весь диалог.

В ответ восьмой номер расплакался голосом Розанны, а номер четырнадцатый пукнул. Номер пятый издал свист, напоминающий выпускаемый пар. Шестнадцатый ответил далеким раскатом грома. Ван дер Крёге сообразил, что эта стохастическая беседа начинает проявлять серьезные онома-топеические искажения, и продекламировал фрагмент из Уильяма Блейка, вставил Райнера Марию Рильке, добавил нецензурщины. Результат последовал незамедлительно.

«Чтоб тебя с антенны Вашингтоном! В Швейцарию вообще прибить этого Петросо чтоб его».

«Всегда что ли конечно тебя ты уделал? Отделался отвращением и все по доброте своей? Однако ж примерно половина наполовину».

«Страх страх одновременно станции которому с тридцать пять бабенок, почему у тебя такие кредитные показатели выше. Ух! Зараза какая-то».

«Сделано этак дешево выплюнь это слово ха-ха-ха деревьям познания теперь времени идиотским может даже frutti di mare[145]».

«Иииии не плюй мне на ноги экземпляром номер наоборот взаимно не в рамках».

«Придумал ты, — тут пошел фрагмент на французском, вероятнее всего, в исполнении Сиены. — По лбу».

— «Я люблю вечерами бродить по окраинам города, вдоль границ нашей сомнительной вольности, — начал Петер, чтобы подлить масла в огонь. — Наблюдаю сверху за тем, как копошатся армии их мира, слушаю гул барабанов...»[146]

Это явно подхлестнуло деревья познания под номерами пять и девять.

«Йо йо йо верхним слоем стратосферы словно овечки на лужайке. Что? Все кости тебе мх-м. Отто фон Бисмарк сколько? Категорически».

«И долго так? Скоро, — тут послышался кашель, — начихать мне без вазелина за старт шлепок нейронные клеточные сети горячо и».

«Кто фактически этим Мрозовичем водит жертвы на кишках видела тебе что-нибудь? Конец любви запись паразит плановый номер».

У Петера отвисла челюсть. Он затаил дыхание. Деревья продолжали свой диалог, но он уже не обращал на них внимания. Смотрел ничего не видящими глазами на один из малых спутников Гендрикса.

— Но ведь это невозможно, — прошептал он через секунду. Тряхнул головой. Встал. — Это безумие.

Вспомнил о дереве, потянулся к стоящему у ступеней холодильнику и бросил в ветки пятого номера самый большой кусок моррисоновского «мяса». Дерево втянуло мясо, зашелестело, слегка скорчилось и тут же повторило последнюю произнесенную Петером фразу.

Впрочем, ван дер Крёге не слушал. Он уже выходил из сада. Розанна это видела. Затянулась дымом, сжала губы. Через минуту отвернулась от окна, выключила экран, выбросила окурок и, перейдя в кухню, принялась готовить салат. Дому приказала включить Вивальди, тут же изменила решение и выбрала Генделя, потом Мендельсона. Однако музыка ничуть не успокоила ее.

По собственной невнимательности она порезала палец. Потекла кровь. Розанна выгнулась и рубанула ножом по столешнице. Кусочки разрубленного перца полетели в разные стороны. Она глубоко вздохнула, прислонилась спиной к холодной стене. Нервы — никуда, даже дыхание и то злое. Она подняла кровоточащий палец. Видела, как красные капельки тяжело ударяют о стол. Побледнела.

— Господи! Он мертв. Он его убил.

Ван дер Крёге направился к домику Мухобоя напрямую, и правильно сделал, потому что сумел подойти к ряду невысоких строений с тыла, а там на газоне сада, частично заслоненного деревьями, нагой Мухобой предавался своему тайному tai chi shuan.

Ван дер Крёге остановился, как только понял, что Мухобой заметил его: тот замер на мгновение, не завершив движения, потом опустил руки и, выпрямив полусогнутые в коленях ноги, повернулся к Петеру лицом. Это лицо, учитывая расположение мачт с лазерами, было посечено на многочисленные маленькие и большие участки кипящего свечения и холодные тени, словно облитая чрезмерно резким светом гранитная статуя. В этот момент Петер почти понял мрачные предчувствия Розанны, потому что дело здесь было вовсе не в самой физиономии Мухобоя, ее форме, выражении — а в полной неподвижности и мертвенности мрачного лица. Актерам приходится долго и упорно обучаться этому, и все равно им не удается достичь подобной змеиной неподвижности тела. Слишком много сложнейшим образом пересекающихся нитей связывают человеческую психику и сому, любая мысль, признак мысли, подсознательные аналогии, движение памяти — и вот уже дрогнули губы, затрепетали ресницы, шевельнулись пальцы, почти незаметно дернулись глазные яблоки и покатили цунами движений десятков мимических мускулов. Это невозможно сдержать. Как лесной пожар.

Но не у Мухобоя.

— Вы вернулись.

— Мы вернулись оба.

Ван дер Крёге пытался заглянуть Мухобою в глаза. Один был скрыт мраком, второй залит светом.

— Чем вы заплатили духам деревьев?

— Не все ли вам равно? — ответил Мухобой достаточно спокойно, чтобы мягким тоном снизить грубость самих слов.

— Чем-то должны были. Но вы солгали, сказав, что они убрались. А то и вообще лжете во всем.

— Я никогда не лгу.

— Неужто? — удивился ван дер Крёге, медленно направляясь к заднему входу в дом. — Достойно удивления. Тогда скажите, кто вы такой?

Мухобой загородил ему дорогу.

— Что вам надо?

— Кто вы такой? — повторил ван дер Крёге. — Вот что мне надо.

Мухобой взглянул на него равнодушно с высоты своих двухсот двенадцати сантиметров.

— Президент Клаймор нанял меня, чтобы я ликвидировал проблему духов. Я ликвидировал. Даю вам слово: больше вы их не встретите, они ни в чем не будут вам мешать. Чего вы еще от меня хотите?

Петер невольно улыбнулся:

— И вы также дадите слово, что все, рассказанное вами о духах, — правда?

— Даю.

— Значит, единственный торг, который вы могли вести с ними относительно их ухода с Дракона, должен был исходить из обещания противодействовать какому-либо дальнейшему вмешательству людей в развитие жизни на Моррисоне, то есть de facto на обещании удалить нас со спутника, ибо я не представляю себе, чем можно перебить при торговле цену права на жизнь для обладающего интеллектом существа. Я прав? Прав. Значит, вы солгали уже по крайней мере дважды: раз им, а раз — мне, утверждая, будто никогда не лжете. Ну? — Ван дер Крёге ткнул Мухобоя в оголенный торс выпрямленным указательным пальцем. — Теперь, вот теперь, дайте мне слово.

Мухобой мягко оттолкнул его от себя на расстояние вытянутой руки, однако сам не сдвинулся с места.

— Я ни разу не давал ложных обещаний, — сказал он. — Никогда не предпринимал ничего такого, что противоречило бы моим истинным намерениям. Я никогда не нарушал данного мной слова. Я никогда не обещал, не брал на себя обязательств и не свидетельствовал вопреки возможности. Такова моя честь. Такова моя... мой культ. Вы пытаетесь меня оскорбить.

— Культ, да? — Ван дер Крёге облизнул губы, отступил еще на шаг. Он начинал чувствовать дрожь возбуждения. — Значит, все-таки так. Я это вижу. Ты. Ты! — Он погрозил Мухобою сжатым кулаком. — Ты действительно намерен сдержать данное духам слово. Хотя это явно противоречит намерениям Клаймора; но ведь за что он заплатил, то ты и выполнил. Правда? Правда? Магия. Хрен это, а не магия. Ты — не Мрозович. — Здесь он замолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление произвело на Мухобоя его замечание, однако реакции не дождался. — Как называлась та планета шейха? И вообще — была ли это планета? А? Полдня ушло на твою реанимацию. Это время необратимого изменения. Я знаю. И ты знаешь, что я знаю. Заклинаю тебя твоей честью, твоим культом, чем бы он ни был в действительности, заклинаю тебя, скажи: кто ты?

Мухобой молчал.

Ван дер Крёге удовлетворенно усмехнулся:

— Ты не думал, что кто-то тебя раскусит, да? Так вот — ты ошибся. Скажи, как выглядело существо, которым ты был при жизни? К какой расе принадлежало? Из чего было построено? Углерод? Кремний? Германий? Что-то еще? Существует ли еще его род, или ты отыскал Мрозовича на каком-то планетном некрополе вроде Рая? А может, ты знаешь Рай, может, знаешь... Зачем тебе «Чайник» и другие артефакты? Ты умеешь ими пользоваться? Что ты знаешь об их создателях? Что знаешь о «Филантропах»? Сколько времени прошло с момента возникновения твоего вида? Сколько — с момента твоей смерти? Каковы твои намерения? Говори!

— Что меня выдало? — тихо проговорил после недолгого молчания Мухобой.

Ван дер Крёге рассмеялся.

— Уверенность пришла только сейчас. Но что тебя выдало... Из-за чего я начал подозревать... Секс тебя выдал, дорогой мой. Да-да. Секс, чувство юмора, искусство — предполагаю, это те области, с которыми у тебя основные сложности, поскольку ты не можешь их понять разумом, перевести на язык своей логики, мгновенно и верно отреагировать. Здесь в основном надо полагаться на инстинкт, а твой инстинкт ведет тебя на бездорожье. Поэтому ты ничего не делаешь. Или делаешь скверно. Кто мог предполагать, а? Печально. Достаточно подослать к тебе этакую Сиену — и все станет ясно.

Мухобой молчал.

— Ну и что ты теперь будешь делать? — фальшиво озаботился Ван дер Крёге. — Ты уже не можешь сдержать слова. Исключительный контроль над Проходом, а значит, и над всем Моррисоном осуществляю я, и если я того захочу, ты никогда не вернешься на Землю. А если захочу другого, вернешься арестантом или официально погибнешь где-то в космосе. Даже если б ты оставил у нотариусов заявление, тяжелейшим образом обвиняющее компанию, — твои адвокаты сломают себе зубы на несовместимости запроходного права; я это знаю, потому что проконсультировался.

Пойми — ты обречен на мою милость и немилость. Но я не хочу причинять тебе зла. Я хочу лишь одно: знать. Узнать секреты твоей расы, секреты твоей жизни и смерти, тайны нечеловеческой магии... Понимаешь.

Мухобой стоял и смотрел. Вокруг него начали сгущаться тени. Свет снаружи затуманился, поблек даже серп Генд-рикса, даже звезды. Похолодало. Движение воздуха почти прекратилось.

Свет лазеров, доходящий до сада, как бы померк, потерял силу.

— Ну-ну, — забеспокоился Петер. — Лучше не выделывай такие фокусы. Розанна знает, куда я пошел...

Темно, все темнее...

— Ей-богу, вот уж не думал, что ты способен на такую примитивщину, — фыркнул ван дер Крёге, краем глаза наблюдая за тем, как между тенями проплывают какие-то овальные, не вполне материализовавшиеся сгустки, размерами и формой напоминающие молодых акул.

Мухобой продолжал молчать и по-прежнему стоял неподвижно, однако постепенно все это термовизуальное представление размылось и исчезло без следа.

— Та-ак. Уже лучше, — буркнул Петер, усмехаясь себе под нос. — Интересно: ты его убил или только заморочил? Может, где-то еще сохранилась долька Мрозовича? Ведь все это — лишь одержимость, не что иное. Эй, Мрозович, ты меня слышишь? Слышишь меня? Подай какой-нибудь знак! Ты еще тут? Явно — нет. — Ван дер Крёге почесал подбородок, наклонил голову, всмотрелся в неподвижного мужчину, щуря глаза и слегка надувая губы. Медленно полез в карман за телефоном. — Пора бы уж решиться, а? Ну, выбирай. Я тебе сказал: я не хочу причинять тебе вреда. Только удовлетвори мое любопытство. Сам понимаешь, что немного. Слова, данного духам деревьев, ты в любом случае сдержать не можешь. Клаймор уже развел пары; но ты не виноват, ты поклялся, искренне веря в сказанное. Ну? Решайся, пока я не врос здесь в землю. Ну? Мистер Мухобой?.. Кстати, откуда такое имя — «Мухобой»? А? Так тебя прозвали или же...

— Потому что я убиваю мух, — сказал Мухобой и, не проделав ни малейшего движения, прикончил ван дер Крёге.

В тишине и полумраке моррисоновской ночи тело бессильно повалилось на газон. Пустые глаза, раскинутые в стороны руки, неестественно согнутые ноги, слюна изо рта, кровь из ушей...

Мухобой вернулся домой. Двигаясь, он тихонько нашептывал отдельные слова и фразы, как-то нескоординированно двигал руками и головой, словно пародируя свое вечернее tai chi. Гендрикс заходил, заканчивался день на Моррисоне, остались только четыре тени от лазеров. Поселок жил своей жизнью, не скоординированной с моррисоновской: лаяла собака, вдали Милей Дэйвис грустно наигрывал на трубе, в небе тарахтел идущий на посадку конвертоплан. Мухобой массировал себе лицо, проделывая под прикрытием руки жуткие гримасы.

Его увидела жена и, посасывая порезанный палец, вышла навстречу.

— Господи, я уже была уверена, что он тебя прикончил! — Она подтолкнула Петера к стене и, притянув за рубашку, жадно поцеловала. — Черт побери, Петер, здесь что-то надо менять, мои нервы долго не выдержат!..

— Изменим, — шепнул Мухобой, перебирая пальцами тонкие волосы женщины, а другую руку двигая вверх по гладкой коже ее бедра. — Изменим.