Польские народные легенды и сказки

83. Путь к богатству

ил в одной деревне бедняк, ничего у него не было, и никак не удавалось ему разбогатеть. Работал он как вол и был бережлив, денег попусту не транжирил, а вот засела у него в доме нужда так прочно, что ее, как говорится, и палкой было не выгнать.

Однажды через эту деревню проезжал верхом святой Петр. Он спешил по разным делам обратно на небо и остановился у корчмы только затем, чтобы покормить коня. Узнав про это, сбежались к корчме люди, — у всех была какая-нибудь просьба к господу богу, и каждому хотелось передать ее через святого. Пришел и наш бедняк и попросил святого Петра узнать на небесах, отчего он так беден, несмотря на то, что усердно трудится и ведет примерную жизнь. Святой Петр сперва не хотел брать на себя это поручение, оправдывался тем, что у него очень много дела и он легко может запамятовать просьбу мужика. Но бедняк так его умолял, так настаивал, что святой наконец сжалился и, сняв с лошади свое золотое седло с золотыми стременами, отдал ему, говоря:

— Возьми это и сохрани до моего возвращения. Я на небе увижу, что у меня нет седла, и вспомню тебя и твою просьбу. А когда буду опять здесь проезжать, ты мне седло вернешь.

Сказав так, святой Петр уехал, а мужик спрятал у себя в чулане золотое седло с золотыми стременами и стал со дня на день с нетерпением ожидать приезда святого и вестей с неба.

Когда святой Петр покончил со всеми делами на небо и хотел сесть на своего коня, чтобы ехать обратно на землю, он увидел, что седла нет, и вспомнил бедняка и его просьбу. А вспомнив, вернулся к господу богу и спросил у него, отчего этот мужик гол как сокол, хотя человек он работящий и честный.

— Потому и беден, что не мошенник, — отвечал господь бог, — людей не обманывает, чужого не присваивает.

Не успел еще святой Петр и близко подъехать к деревне, как бедняк его заметил и выбежал навстречу, — ему не терпелось узнать, почему он никак не может разбогатеть. Святой Петр его сразу узнал и крикнул:

— Принеси-ка седло, мне надо ехать дальше.

— А сказал тебе господь бог, почему я не могу выкарабкаться из нужды? — спросил мужик раньше, чем бежать за седлом, уж очень его разбирало любопытство.

— Потому, что ты не мошенник, — ответил святой. — Ну, неси же скорее мое седло!

Мужик был неглуп, сразу все понял и захотел немедля воспользоваться указанием Петра. Он решил не возвращать святому золотое седло и, притворяясь удивленным, спросил:

— Что за седло? У меня никакого седла нет.

— Как так? Забыл, что ли? Ведь в прошлый раз по дороге на небо я у тебя оставил седло. Ступай скорее за ним!

— Да вы, может, у кого другого его оставили? Я и знать ничего не знаю!

Святой очень торопился, ему некогда было разбираться в этом деле. И он поехал дальше. Таким-то легким путем досталось мужику золотое седло с золотыми стременами!

«Ну, а теперь надо снова попытать счастья!» — подумал он и пошел к еврею продавать свою добычу. Поторговались, как водится, и сошлись на том, что еврей даст за седло со стременами сто ренских и корову. Деньги он дал мужику тут же, а корову обещал привести, когда ее пригонят с поля, и тогда же должен был забрать седло.

Вечерком еврей привел корову и потребовал седло, но мужик объявил:

— За одну только корову я седла не отдам!

— Почему за одну корову? Ведь ты получил уже от меня сто ренских!

— Какие сто ренских? Когда? Кто это видел? Убирайся ты с твоей коровой и оставь меня в покое!

Так мужик присвоил деньги еврея.

Но этим не кончилось: еврей подал на него в суд, и судья назначил день для разбора жалобы. В этот день мужик пошел не в суд, а в корчму. Пришел и сидит. Люди спрашивают его, почему он не идет на суд.

— Как же я пойду на суд, коли у меня полушубка нет? — отвечал он.

— Так я вам одолжу свой, — говорит один, снимает с себя полушубок и отдает ему.

Мужик его надел, но все сидит, не уходит. У него снова спрашивают, почему он не идет на суд, ведь уже пора.

— А вы не видите разве, что у меня и сапогов нет? Как же я пойду?

— Ладно, берите мои и ступайте, — сказал другой мужик, снял с ног сапоги и отдал хитрецу.

Тот обул их, но все с места не двигается, сидит в корчме — шапки-де у него нет. Ссудили ему и шапку. Когда мужик наконец ушел, те трое, что его одели-обули, говорят:

— Пойдем-ка и мы, послушаем, как его судить будут! — И пошли.

На суде еврей рассказал все, как было, и потребовал, чтобы ему вернули сто ренских. Но мужик ни в чем не признавался.

— Понимаете, господин судья, — сказал он, — такой уж я незадачливый, что все меня обирают, каждый рад с меня живьем шкуру снять. На людей работаю, и ничего у меня нет. Да им только волю дай, они и одежонку последнюю с меня снимут. Вон этот, к примеру, готов сказать, что и полушубок на мне не мой, а его. — Он указал пальцем на того, что одолжил ему в корчме полушубок.

— Да он мой и есть! — закричал тот.

— Вот видите, господин судья! — продолжал хитрец. — А тот, с ним рядом, готов и сапоги у меня с ног стащить! — Он указал на владельца сапог.

— Да ведь это мои сапоги, господин судья! — воскликнул истинный владелец.

— Слышите? — подхватил обманщик. — А третий из их компании, наверно, и шапку рад содрать у меня с головы. — Он указал на того, кто одолжил ему свою шапку.

— Что ты там врешь? Ведь шапка-то моя!

Одураченный судья решил, что этого мужика все сговорились ограбить средь бела дня. Он прогнал еврея и всех остальных, а мужика оправдал. Так что у того осталось все: седло золотое с золотыми стременами, сто ренских, шуба, сапоги и шапка. С тех пор он стал богатеть, потому что плутовал вовсю.

84. О ксендзе и его органисте

У одного ксендза было две свиньи. На них зарился органист, да не знал, как прибрать их к рукам. Долго он раздумывал над этим. И вот однажды ночью накалил докрасна железный прут, прокрался к свинарнику и через дыру сунул прут прямо в рыло одной из свиней. Потом как ни в чем не бывало отправился спать.

Утром служанка ксендза понесла корм в свинарник, открыла дверь и остановилась как вкопанная: свинья мечется по хлеву, бросается прямо на стены. Испугалась служанка, побежала к ксендзу:

— Пан ксендз! У нас свинья взбесилась!

— Тут уж ничего не поделаешь, если взбесилась — на все воля божья. Только кто нам ее заколет? Может, органист? Надо позвать его.

Пришел органист.

— У меня взбесилась свинья, — говорит ему ксендз. — Не смог бы ты, пан органист, заколоть ее и зарыть у себя в огороде?

Органист заколол свинью и зарыл, а ночью откопал и освежевал ее.

Когда все мясо было съедено, органист решил добраться и до второй свиньи. Снова раскалил он железный прут и прижег им рыло оставшейся свиньи.

Утром служанка принесла корм, а свинья визжит в закуте и грызет все подряд и на служанку бросилась. Прибежала служанка к ксендзу и говорит:

— Пан ксендз, и вторая свинья взбесилась.

Огорчился ксендз, но сказал:

— Кто бы нам заколол ее? Разве что органиста опять попросить.

Пришел органист, ксендз ему все рассказал. Как и в первый раз, органист заколол свинью, зарыл ее у себя в огороде, а вечером откопал и освежевал; каждый день на обед была у него свинина.

Как-то служанка заметила у органиста куски свежей свинины, пришла к ксендзу и сказала:

— Сдается мне, пан ксендз, органист нашей свининкой лакомится. Похоже, его рук дело, что наши свиньи взбесились.

— Ах, милая, вот бы это проверить!..

— А чего ж! Вы собирайтесь в дорогу, а меня закройте в сундуке и прикажите отнести его к органисту. Если спросит, что в сундуке, скажите — одежда, чтоб воры не украли. А я услышу все, о чем будут говорить у органиста.

Ксендзу это понравилось. На другое утро он спрятал служанку в сундук, сам уехал, а сундук велел отнести к органисту.

На обед детям органиста подали целую миску супа с мясом и поставили на сундук. Как стали ребята препираться и драться из-за еды — опрокинули миску, и суп через щели протек прямо в сундук на голову служанке и ошпарил ее. Не стерпела она — завертелась и стала проситься, чтоб ее выпустили. Органист подобрал ключ, поднял крышку, а в сундуке — служанка ксендза. Он сразу понял, в чем дело, и задушил служанку, а в рот натолкал ей пряников и сыра, которые она прихватила с собой.

На следующий день ксендз вернулся домой, и органист сразу же принес ему сундук. Открыл его ксендз и схватился за голову: там мертвая служанка.

«Воздуха ей не хватило, — подумал он, — да к тому же объелась, потому и задохлась. Как же ее теперь похоронить? Придется просить органиста».

Пришел органист, ксендз ему и говорит:

— Подозревали мы, что ты ел мясо тех бешеных свиней. Служанка моя и решила подслушать, что у тебя говорят. Влезла в сундук, да, видно, объелась сыром и пряниками и задохлась. Схорони ты ее где-нибудь, чтоб люди не видели. Я тебе хорошо заплачу за это.

— Согласен, — говорит органист. — Только сперва деньги давайте.

Хочешь не хочешь, а деньги пришлось выложить. Спрятал органист деньги, сволок служанку за волосы в погреб, где была картошка, и бросил — пускай лежит. А ночью он вытащил ее из погреба, приволок к дому ксендза и поставил перед окном, а сзади палкой подпер. Сам же спрятался за ней и постучал в окно.

Проснулся ксендз, прислушался — кто его будит.

— Кто там? — спросил он.

— Это я, служанкина душа, — отвечает органист.

— Чего ты хочешь?

— Отдайте органисту те деньги, что у вас под подушкой, пан ксендз, ведь я на него напраслину взвела.

Испугался ксендз.

— Иди, иди, душа, завтра же отдам, — ответил он. Органист спрятал служанку. Ксендз лег спать. На другой день позвал он органиста и добавил ему еще немного денег за то, что тот похоронил его служанку.

На следующую ночь органист снова притащил труп служанки к дому ксендза и опять постучал в окно. У ксендза сна как не бывало.

— Чего ты еще хочешь, душа? — спросил он.

А органист говорит:

— Отдайте, пан ксендз, органисту мою одежду и денег еще прибавьте. Ведь я на него напраслину взвела.

— Иди, душа, иди. Завтра он все получит.

Органист снова бросил бабу в погреб. Днем ксендз пригласил его к себе и отдал всю служанкину одежду, да еще и денег прибавил.

Вечером ксендз собрался куда-то в дорогу и велел запрягать кобылу. Об этом узнал органист. Выволок бабу из погреба, посадил на молодого жеребенка той кобылы и привязал, чтоб не свалилась, а в руку бабе сунул нож. Как только ксендз выехал за околицу, органист выпустил жеребенка, тот заржал и во весь дух помчался за матерью. Увидел ксендз, что кто-то за ним с ножом скачет, испугался, кричит кучеру:

— Поворачивай домой! Кто-то за нами с ножом едет.

Сам же со страху лег в телегу и с головой укрылся, а баба верхом на жеребенке носится вокруг телеги, ножом размахивает.

Подъехали ко двору ксендза. Органист поймал жеребенка, отвязал служанку и спустил ее снова в погреб. А ксендз, как только прибежал домой, велел позвать органиста.

— Дорогой мой, ты, наверное, плохо закопал служанку, — говорил ксендз. — Ее душа все время меня преследует. Привали ее получше, я тебе заплачу.

— Ладно, — ответил органист. — Только сперва деньги подавайте.

Расплатился ксендз, и с тех нор его уже никто не пугал.

Только на другую ночь в огороде сапожника органист срезал несколько кочанов капусты и унес их домой. А днем тот обнаружил пропажу и заголосил. Тогда ночью органист снова вытащил бабу из погреба, приволок в огород к сапожнику и установил ее на подпорках. В одну руку он ей сунул тесак, а другой она уперлась в кочан капусты.

— Надо посмотреть, не ворует ли кто капусту, — решил сапожник и выглянул из окна. — Ух ты, какая-то баба в огороде капусту режет.

Схватил он палку, помчался к бабе и что было мочи ударил ее раз, а потом другой. Подпорки упали, и баба грохнулась на землю. Сапожник с перепугу решил, что это он убил ее. Со всех ног кинулся он к органисту и просит похоронить бабу.

Органист воскликнул:

— Вот хорошо, что ты рассказал мне об этом, теперь я тебе задам! Это ты, наверное, служанку ксендза убил. Она недавно к тебе пошла. Подожди, шельма, я расскажу ксендзу!

Сапожник еще больше затрясся, просит органиста никому не рассказывать, а за это обещает все, что тот захочет. Органист поломался, а потом сказал:

— Ладно, похороню и никому не скажу об этом, но ты за это должен всю жизнь бесплатно мне и моим детям шить сапоги.

Делать было нечего — сапожник согласился. Сразу же был написан договор. Органист схоронил бабу и с тех пор никого больше не пугал.

Так органист двух свиней съел, и до конца жизни были у него даровые сапоги.

85. О смерти, что была кумой

Жил тогда в наших местах разный народ — дурной и хороший. И объявили тут рекрутский набор. И богачи и бедняки бежали от него куда глаза глядят. Много людей ушло в глухой лес. Богатым-то хорошо жилось, а бедный стонал да жаловался. Оказались в тех дремучих лесах два брата, одного звали Войтек, а другого — Юзек. Войтек был богачом, а Юзек — бедняк бедняком, и к тому же народила ему баба кучу детей. Уж двенадцать было, а тут еще тринадцатый на свет появился. Хотелось бедняге денег заработать, бился он с утра до вечера как лошадь, но нужда его совсем одолела. Пошел он к Войтеку и говорит:

— Послушай, пан брат! Бог дал мне парня, будь ты ему крестным.

— Ба, — отвечает брат, — два раза уже кумовал у тебя, а теперь я не дурак идти третий раз крестным к нищему.

Опечалился Юзек и направился по соседям звать того да другого в кумовья; да кто захочет иметь дело с бедняком, у которого нет денег даже на угощение? И вот стоит мужик у леса, причитает и жалуется, а тут подходит красиво разодетая женщина и спрашивает, чего это он так горюет. Сначала Юзек не хотел рассказывать, потом все же поведал про свое горе. Слушала она, слушала, ничего не отвечала, а потом и говорит:

— А знаешь ли ты, кто я такая? Я — смерть. Если не боишься, то пойду к тебе кумой.

Бедняк не раздумывал долго.

— Ха, — говорит, — ты ведь не разбираешь, кто нищий, кто богатый: видать, ты справедливая. Так будь же у меня кумой.

— Хорошо, — отвечает смерть. — Завтра приду к костелу, узнаешь меня по белой повязке на голове.

На другой день брели вместе по дороге смерть-кума и Юзек и долго рассуждали про всякое. Вот очутились они у глубокого оврага, смерть остановилась и говорит:

— Ты, кум, тут оставайся, а я дальше пойду — мне спешить надо. А для крестника моего — спустись-ка ты в этот овраг, там черный пес привязан, подземелье сторожит. Ты его не бойся, возьми себе один мешок с дукатами, только больше смотри не трогай.

Бедняк забрал огромный мешок, какой только мог дотащить до дому. У него аж сердце запрыгало от радости, как высыпал в избе золотые монеты. Мужик тут сразу накупил всякой еды: хлеба белого, сластей — и давай угощать соседей. Забежала к Юзеку жена богача, увидела все это да еще подсмотрела за печкой золотые дукаты. Откуда такое богатство у нищего? Вернулась быстрехонько в свою хату и ну расписывать мужу все, что видела. Войтек удивился и отправился к брату. Издалека еще ему кричит:

— Здравствуй, братенек мой!

Забрался к бедняку в халупу и наелся, напился сладко, а как соседи да кумовья повышли, Войтек и говорит:

— Не верил я своей бабе, когда она мне рассказала обо всем. А теперь вот сам вижу, что великое богатство у тебя, брат. Кто тебе дал, говори скорей!

Юзек не хотел выкладывать брату секрета и так плел ни то ни се. Но тот тоже был не дурак. Хотел знать все доподлинно и даже пригрозил Юзеку выдать его судье. Пришлось бедняку рассказать про смерть и про овраг, где спрятаны были мешки с дукатами. Подскочил от радости Войтек, что так ловко выведал все, и на рассвете поехал туда со своей бабой. А когда приехали, Войтек сам полез в овраг. Но только добрался до подземелья, черная собака бросилась на него и разорвала на куски. Жена побежала прочь и свалилась в пропасть.

Юзек стал богачом и жил долго, и уже пришло время отдавать сына смерти. Сидит он раз возле своей прекрасной халупы, а тут — на, идет кума-смерть:

— Как живешь, кум, что тут слышно у вас?

— Все ладно. А у вас чего хорошего?

— Да вот, срок кончился, пришла за крестником.

Приуныл Юзек, стал просить, чтобы кума-смерть подождала еще. А когда та не захотела, не пожалела своего крестника, Юзек сказал:

— Ну, тогда идите сюда, кума-голубушка.

И ведет ее, будто в халупу, а сам пихнул куму в бочку, захлопнул донцем, зашпунтовал топором — щели не оставил. Быстро — бочку на повозку, четырех коней запряг и через лес — к реке. Сбросил бочку в воду, а сам — домой, и долго жил припеваючи вместе с сыном.

86. Как два хлопа вместо кобыл поменялись женами

Старый Тестковян из села Быстрова не пошел в костел, потому что на той неделе был он в Истебном. Жена его крутилась по избе, а он сидел на лавке, думал о чем-то и помалкивал. А потом вдруг и говорит:

— Марина, свари чего-нибудь, нужно мне съездить по делам.

— По каким это делам понадобилось тебе ехать?

— По каким? Да в Цешин, на ярмарку, завтра первый понедельник, продам, пожалуй, нашу кобыленку, а куплю другую лошадь, получше.

— Ну, твое дело, как знаешь! — говорит баба. — Только смотри, не вышло бы так, что лешего продашь, а черта взамен получишь. Вот отварю тебе кусок свиной ноги, и поезжай.

Хлоп налаживает бричку, запрягает в нее лошадь, а баба сварила кусок свинины, подала ему выстиранную рубаху. Он положил в бричку охапку сена, всыпал в мешок сечки с охвостьем, вернулся в избу, набрал из чугуна воды в рот, полил на руки и умылся немного, вытерся рукавом и пригладил ладонью волосы. Потом стянул с себя грязную рубаху, надел чистую и сел за стол чего-нибудь поесть. Жена поставила на стол одну миску с похлебкой, другую — с картошкой, а третью — с капустой и говорит:

— Вот, ешь, а остаток заверну тебе в тряпицу, будет чем закусить в дороге.

Когда жена приготовила ему все, был уже полдень. Конь тоже съел свой корм. Тестковян и говорит:

— Только бы благополучно добраться до Кемпы, а там уж лошадь сама до Терновского дойдет, дорогой можно и поспать, а утречком, смотришь, и на базаре буду.

Сел в бричку, попрощался с женой, перекрестился и тронулся вниз, с горы.

Пусть пан бог всякого сохранит от такой дороги, какая была от Быстрова на Кемпу. Но Тестковян все-таки не вылезал из своей брички. Тормоза у него были хорошие, и кнутом пришлось поработать. Все бока отбило мужику на выбоинах, трясло его по пням да по кореньям, едва не перевернуло. Наконец выехал он на ровную дорогу и говорит:

— Теперь можно спать. Времени хватит — остановлюсь, пожалуй, в корчме, выпью четвертушку и поеду прямо в Терновский.

Приехал, коня привязал к столбу, зашел в корчму и говорит:

— А налейте-ка мне четвертушку.

Корчмарь налил, поставил перед ним, а Тестковян, счастливый, что уже выехал на ровную дорогу, сидит за своей четвертушкой, попивает и размышляет о чем-то. Тут подъезжает старый Корбас с Хыртявы и видит, что стоит лошадь, мордой к Яблункову; Корбас сообразил, что кто-то едет на ярмарку; он и сам туда же ехал. Вваливается в корчму, здоровается и видит там Тестковяна. Вот Корбас его и спрашивает:

— Ха, куда это ты едешь?

— На ярмарку в Цешин, хочу свою кобылку продать, а какую-нибудь другую лошадь купить.

— А словно бы тебя пан бог мне послал — я ведь тоже за тем еду. У меня-то коняга хорошая, да ростом не вышла. Эй, хозяин, налейте-ка и мне чистой четвертуху.

И тут-то у приятелей языки развязались. Посудили, порядили про коней, про погоду, про баб, про хозяйство, а как выпили свои четвертушки, заказали еще по другой — время-то у них было. Потом один и говорит:

— Ну, скоро поедем, вот только еще выпьем четвертушку напополам. Эй, хозяин, налей-ка!

А корчмаря не надо два раза просить — тут же им четвертуху наполнил, мужики сидят и пьют, а как добрались до дна, Тестковян и говорит:

— Раз ты заказал пополам, то теперь я тоже закажу. Налейте там еще одну!

И опять им четвертинку подали.

И вот сидят они, пьют, а Корбас и скажи:

— Ха, за каким дьяволом едем мы в город? Лошади у нас хорошие, а мы хотим от них избавиться. Посидим-ка мы еще тут час-другой, выпьем еще толику и поедем по домам.

А Тестковян и отвечает:

— Да, пожалуй, и верно, приятель; только что вот нам бабы скажут?

— Бабы? — спрашивает Корбас. — У тебя добрая кобыла, и у меня добрая кобыла, ну вот мы и поменяемся, бабам нашим скажем, что нам по дороге попались хорошие лошади, вот мы и продали своих, а тех, хороших, купили.

— По рукам, — говорит другой. — Пошли перепряжем кобыл, а потом выпьем магарыч.

Пошли хлопы на двор, перепрягли кобыл и опять сели за стол, и пили до тех пор, пока стало темно и на дворе и в головах. Да и корчмарь уже видит, что хватит, и провожает их домой.

Расплатились хлопы, он их вывел и помог каждому сесть в бричку. Четвертушек-то они насчитали немало. Рассадил их по своим бричкам, дал в руки вожжи, они и поехали. Только долго они сидеть не могли, в головах-то шумело. Опустили мужики вожжи, да и заснули в бричках, а лошади пошли сами. Корбасова лошадь везла Тестковяна в Хыртяву, а Тестковянова — Корбаса к Быстрову. Хлопы спали, так уж, знаете, им хорошо спалось: на ухабах и выбоинах трясло и укачивало. А лошади сами и подъехали каждая к своему дому и против сеней встали. А надо вам знать — у нас тут халупы везде одинаковые и постели — напротив дверей. Как брички перестали прыгать на ухабах, хлопы и пробудились, а в головах у них еще шумело, они и не рассматривали, что да как. Каждый, как приехал, слез с брички и — прямо в дом. А бабы-то впотьмах и не распознали, что это не их мужики, только каждая подумала: «Сегодня-то я тебе ничего не скажу — и так в голове есть, — а уж утром, когда немного повыветрится, жди».

Еще сапоги им с ног стянули и легли. И они спали.

И вот утром, как начало светать, смотрит баба, не проснулся ли хлоп (а то у нее уж язык чешется), и дивится, что мужика своего признать не может. Взяла баба лучину, разожгла, посветила и видит, что мужик-то не ее.

— Это кого черти тут принесли?

Хлоп открывает глаза и тоже дивится, видя чужую бабу, и говорит:

— Что это за баба лезет тут к моей постели?

Оба смотрят друг на друга, глаза таращат. Встал тут хлоп, посмотрел в окно и теперь только пришел в себя, расспросил бабу обо всем и собрался уезжать. А баба нажарила солонины и накормила мужика. Он поел и поблагодарил ее, сел в бричку и поехал.

Так было и в Хыртяве и в Быстрове. Как спустился Тестковян с Хыртявы к Быковцу и подъезжает к Кемпе, видит — едет от Быстрова Корбас на его кобыле. Поздоровались мужики сердечно, пошли опять в корчму, сели за стол, велели налить себе, и пошла беседа, как кто выспался, чем поснедал, а больше всего смеялись они, что хотели променять кобыл, а поменялись бабами.

87. Хлоп, пан и ксендз

Жил на свете один хлоп, и так одолела его бедность, что он не знал, как и быть дальше. Вот взял он раз топор, пошел в лес, залез на ель и давай топором стучать. А мимо едет на коне пан и спрашивает, что это он там такое делает, уж не срубить ли дерево задумал. А хлоп ему отвечает: он-де слушает, о чем святые на небе толкуют. Тогда пан ему говорит, что он бы тоже хотел послушать святых. А хлоп на это: послушать-то можно, да надо, мол, раздеться донага. А пан в ответ, что он, дескать, в рубашке на елку влезет. А хлоп на своем стоит: рубаха может зацепиться и пан-де свалится.

Наконец послушался пан хлопа, разделся, привязал коня к дереву, влез на елку и взял у хлопа топор. Начал он помаленьку рубить, а хлоп, не мешкая, слез на землю, подхватил панскую одежду, вскочил на лошадь и поехал, а голого пана оставил на елке. Пан завопил, а хлоп подстегнул коня и был таков. Так и просидел пан на дереве до вечера, а как стемнело, прибежал голый домой. Поднялся на крыльцо, постучал и говорит слуге, чтобы тот впустил его и подал бы что-нибудь из одежды. А слуга столкнул его с лестницы и говорит: мол, не шуми тут, не ври, что ты наш пан. Долго пан упрашивал его, рассказал, что с ним приключилось. И тогда слуга все же узнал своего господина и принес ему одежду.

Пан попросил слугу, чтобы тот ничего жене не рассказывал. А слуга только и держал язык за зубами, пока ее не встретил, а как увидел, сразу все и выложил.

Ну и смеялась же пани над своим незадачливым мужем! Уж он ее просил хоть ксендзу ничего не рассказывать, чтобы тот к нему почтения не потерял. Но жена тоже выдала мужа, и ксендз вволю посмеялся над паном, которого так одурачил хлоп.

Спустя некоторое время поехал пан на ярмарку, а сам все думает, как бы насолить ксендзу за его насмешки. Приехал в город — глядь, а тот самый хлоп продает сворованного у пана коня. Только увидел хлоп пана, бросил коня — и давай бог ноги! А пан кричит ему вслед, чтобы не боялся, продавал коня, что он ему еще денег даст, только пусть он как-нибудь напроказит ксендзу, а то уж больно ксендз над ним, над паном, потешается.

Хлоп пошел в лавку, купил белого полотна, сшил длинную, до пят, рубаху, опоясался веревкой, собрал у себя дома все ключи, какие мог найти, и привязал их к поясу. А потом еще сшил мешок. Отправился хлоп в тот самый костел, где ксендз служил, пал на колени у дверей в своей длинной рубахе и стал усердно молиться, заламывать руки и глаза закатывать кверху. А ксендз махал кадилом и, как увидел богомольца, послал за ним сторожа, спрашивает, кто он такой. А хлоп ответил, что он, дескать, святой Петр и с ним ключи от небесного царства. Ксендз очень обрадовался, что увидел человека с неба, и повел его подкрепиться. И вот беседуют они за трапезой, ксендз и спрашивает, берет ли Петр живых на небо. А Петр ему отвечает, что за тем как раз и явился на землю и, кто заслужил, того возьмет с собой. Тут ксендзу захотелось, чтобы Петр взял его на небо. Петр сказал: пусть ксендз лезет в его мешок, но прежде надо взять на дорогу денег, а то до неба далеко. А жена ксендза сказала Петру, что и у нее есть полкварты дукатов и она отдаст их, если он поможет ей тоже попасть на небо. И вот ксендз влез в мешок, а хлоп его завязал, взвалил на плечи, отнес на кладбище и там подвесил на липу.

На другой день рано утром пришел могильщик копать яму и видит — кто-то болтается в мешке на дереве. Подошел, треснул по мешку лопатой и говорит:

— Ах ты пес негодный! Не нашел, где повиснуть, кроме как на святом месте!

Ксендз из мешка отзывается:

— Юзеф, Юзеф, ты тоже тут на небе?

А могильщик огрел его другой раз лопатой:

— Я тебе покажу, на каком ты небе! — Не узнал могильщик по голосу, кто в мешке.

Тут ксендз сообразил, в чем дело, и попросил выпустить его. Только могильщик развязал мешок, ксендз пустился домой, а его жена увидела в окно, как он бежит, и подумала, что это за нею спешит ксендз, на небо взять хочет, и вышла скорее на порог и спрашивает:

— Уже и меня туда требуют?

А ксендз так быстро бежал, что с ног ее сбил, и ничего не ответил. Она — вслед за ним в дом и спрашивает, что случилось. А он не хотел ей ничего говорить: думал — никто знать не будет.

А хлоп, как только удалась ему эта проделка над святым отцом, пошел и все рассказал пану. Вот пан идет на другой день к ксендзу и издалека уже смеется. Ксендз спрашивает, чего это ему так весело. А пан отвечает: его-де, пана, любопытство разобрало узнать только, о чем святые на небе разговаривают, а ксендзу захотелось самому на небо попасть. И потом всегда смеялся над ксендзом, что он хоть и ученее его, пана, а дал хлопу надуть себя еще почище.

88-93. Сказки о расторопном мужичке Простачке и его смекалке

О том, как Простачок утешал помещика в его несчастьях

Деревней, где жил Простачок, владел вельможный пан. Много почудил и подурил на свете этот пан, но пришло время, и послал он в школу своих сыновей, старшую дочь замуж выдал, младшая — девица уже на возрасте — жила с матерью в имении. А сам пан подолгу пропадал в ближнем городе.

И ладо же такому случаю выйти, что несколько бед сразу обрушилось на пана в его отсутствие: нежданно-негаданно умерла жена, почти целиком выгорело поместье, а дочка… Но о ней потом. Случилось все это в одну неделю.

Пан беспечно кутит в городе и ведать ни о чем не ведает, как вдруг входит слуга и докладывает, что пришел мужик из его деревни и хочет видеть пана. Тот распорядился впустить к нему мужика.

Вошел Простачок в покои, поклонился, поскреб в затылке… Видно сразу: хочет что-то сказать, да не решается. А Простачок, жалея своего господина, раздумывал, как ему доложить обо всех несчастьях, да так, чтобы не слишком пана огорчить. И решил начать с пустяковых бед и этим подготовить пана к известию о бедах непоправимых.

— Ну-с, как живешь, Простачок? — спрашивает пан.

— Спасибо, пане, пока жив-здоров, — отвечает мужик.

— Что нового у нас?

— Да как вам сказать, пане: недаром говорится, что от беды не уйдешь, не ускачешь. Пан знает, как наш пробощ[10] говорит: «Кого бог любит, того и наказует». Вот, видно, и вас господь бог жалует, да что поделаешь, на все его святая воля.

— Что ты болтаешь? Не случилась ли и вправду какая беда?

— Ясное дело, пане. Все мы под богом ходим, в одном он вас опечалил, так другим утешил.

— Чем же он меня опечалил?

— Да ваш перочинный ножичек, подарок покойного вашего батюшки, сломался.

— Ах, чтоб тебя! Ха-ха-ха! Ведь придумает же, что меня такой пустяк огорчить может! Конечно, жаль ножа, все же намять, но разве есть что-нибудь вечное на свете? А как же его сломали?

— Да шкуру с борзой сдирали…

— Как? Борзая сдохла? Которая?

— Да все.

— Все? Как же это? Такие прекрасные борзые! Наверное, недоглядели?..

— Может, и так, пане, да как тут углядеть, когда они обожрались мясом вашего жеребца, а мясо-то было с отравой — на волков приготовлено.

— Так жеребец околел? — завопил помещик, вскочив с кресла.

— Да, пане, околел.

— Что же с ним случилось? Ведь он еще молодой, здоровый. Всего шесть лет ему. Верно, плохо ухаживали?

— Ой, пане, ухаживали хорошо, да что поделаешь, когда он надорвался.

— Надорвался!? А кто ж посмел его так загонять?

— А как же иначе, пане? Ведь нужно было пожар тушить.

— Пожар?! Какой? Где?

— Загорелся сарай, стали гасить. Воду бочками возили. Но что поделаешь? Не разорваться же всем: там гумно горит, здесь конюшня полыхает, потом коровник вспыхнул — словом, все сразу охватило огнем!

— А дом-то мой?

— Дом-то ваш догорал, а это от него уж и пошло все!

— О, я несчастный!!! — завыл пан, заламывая руки. — Только пепелище ото всего осталось?

— Так и есть, пане, пепелище.

— Отчего же пожар-то начался?

— Началось все оттого, пане, что в доме горело много свечей, а окна были завешаны траурной материей…

— Траурной? По ком же траур?

— По ясновельможной пани, по вашей супруге…

— Что ты говоришь? Боже, моя жена умерла?!

— Ох, пане, умерла, царство ей небесное!

Замолчал пан, поднял глаза к небу, слезы текут ручьями по щекам. После долгого молчания и говорит:

— Сколько несчастий сразу послал мне бог, а ты еще говоришь, что бог опечалит, бог и утешит. Чем меня можно утешить после таких утрат?

— А как же, пане? Господь и утешение послал: у паненки-то, вашей младшей дочери, панночка родилась…

Простачок изгоняет домового

Исполнив поручение, которое камнем лежало на сердце, Простачок купил на базаре по пути из города за бесценок ручную сову и зашагал домой.

Поздно вечером добрался он до какой-то деревни. Во всех окнах темно, а в одном окошке огонек светится. Заглянул Простачок из любопытства в окно и видит: на столе, покрытом белой скатертью, лежат пироги, жареный гусь да фляжка водки стоит. А за столом сидит молодой мужчина — видно, какой-то родственник или разлюбезный гость. Хозяюшка-то молодая, пригожая, гостя умильно потчует, да так и ластится к нему.

Простачок сову под мышкой держит, а в правой руке — посошок дорожный, да тем посошком и постучи в окно.

Хозяйка как ошпаренная вскочила с места и спрашивает в испуге:

— Кто там?

— Хозяин! — ответил Простачок.

Вмиг пирог полетел со стола в квашню, фляжка водки — в комод, жареный гусь — в печку, а хозяюшкин гость, схватив шапку, шмыгнул под печку. Наскоро прибрав все, хозяйка опрометью кинулась отворять двери.

Едва Простачок отскочил от окна, как вдруг заскрипел снег под полозьями легких саней и перед воротами дома осадил лошадь здоровый, плечистый мужик.

— Отворяй! — закричал он, вылезая из саней и стуча кнутовищем в ворота. — Отворяй, жена, и коня распряги: у меня руки закоченели.

Ворота распахнулись, и хозяйка повела коня во двор. Тут только хозяин заметил Простачка и спросил:

— А ты, братец, кто такой будешь?

— Путник я. Пусти обогреться в хату. Позднее время, а заночевать негде.

Гостеприимный хозяин повел Простачка за собой, и вскоре они сидели за столом. И рад бы хозяин хорошо угостить путника, но хозяйка насилу разыскала для них немножко соли и краюшку хлеба. Подает им скудный ужин и ворчит:

— Знала бы я, когда тебя ждать, сготовила бы чего-нибудь горячего и пирог бы испекла. А то вот как вышло: и сам приехал и гостя бог дал, а угощать нечем.

— Что это у тебя за птица? — спросил хозяин, с любопытством разглядывая важно сидящую рядом с Простачком сову.

— Сова — ученая голова, — погладил ее путник. — Очень смекалистая птица, все знает и насквозь видит, даже говорить умеет.

— Да что ты? И говорить может? — удивился хозяин, собирая хлебом соль, растолченную на столе.

Незаметно для хозяев Простачок ущипнул сову, она и прохрипела что-то по-своему.

— Что она говорит? — спросил хозяин.

— Говорит, что в квашне пирог лежит.

— Пирог в квашне? Слышишь, жена, давай-ка его сюда!

— Может, правда? — пробормотала перепуганная молодица. — Вчера брат заезжал ко мне, так я для него наскоро испекла. Может, и остался кусочек. Сейчас погляжу…

И точно: вынула из квашни и подала на стол пирог, да не кусочек, а чуть початый.

Режут мужики пирог и уплетают за обе щеки. А Простачок снова потихоньку прижал сову. Она опять завертела головой и заухала.

— А теперь она о чем говорит? — полюбопытствовал хозяин.

— Да ну ее! Все свое плетет! Будто в комоде фляжка водки есть.

— Может, и верно, жена? Ну-ка, выдвинь ящик!

— Не знаю, — завертелась баба, еще больше смутившись. — Кажись, вчера капелька осталась — может, и есть…

Посмотрела — и водка есть, да не капелька, а больше половины фляжки. Делать нечего, поставила хозяйка водку на стол. Хозяин молча налил себе и гостю. Выпили по рюмке и снова — за пирог.

— Замолчи! — тихо прикрикнул Простачок на сову, которая под его незаметными толчками снова подала голос. — Замолчи! Не твое это дело…

— А что она говорит?

— Да болтает, что-де в печи жареный гусь, — будто нехотя проворчал путник.

— И гусь? Доставай, женка, а то сам пойду искать! Все подавай сразу, что есть еще!

Подбежала хозяйка к печи, заглянула за заслонку и запричитала, заламывая руки:

— Господи, и гусь есть! Боже мой, да что же это творится? Ведь только что ничегошеньки не было. И ума не приложу, откуда все взялось. Не иначе, чародейство или еще что!..

— Веришь ли, добрый человек, — говорил хозяин, разрезая гуся, — у меня в доме дивные дела творятся. Нечистый дух по-другому бы озорничал, а то дело сделано, и концы в воду. Что есть в доме повкуснее, все из рук уплывает. На кого подумаешь? Живем вдвоем: я да женка. Чьи это дела, любезный гость, как по-твоему?

— А чему ж другому быть — не иначе домовой завелся. А где он поселится, там счастья не жди. Но если это только домовой, то с помощью совушки — мудрой головушки мы выгоним его сегодня же. Удерет злодей туда, куда еще Макар телят не гонял.

— Сделай такую милость, гостюшка! Выгони, уплачу тебе, сколько запросишь.

Простачок велел хозяину выйти в сени. Хозяйка, оставшись с гостем с глазу на глаз, упала перед ним на колени и начала умолять:

— Ой, не губи меня, добрый человек, не губи!

И гость хозяюшкин вылез из-под печи и тоже путнику в ноги, упрашивает:

— Возьми все, что у меня есть, только не губи. Не выдай хозяину, а то он меня живого не выпустит.

Простачок велел ему вымазать сажей лицо и руки, напялить кожух шерстью наружу, рукавицы натянуть на ноги, а сапоги на руки надеть. Привязал ему на голову старый голик и велел обратно лезть под печку.

Позвал хозяина и объявил, что домовой прячется под печкой: так сова указала. Потребовал котелок ключевой воды, две пригоршни круп ячменных, колбасы, солонины, масла и соли, а об остальном просил не беспокоиться.

Без слов хозяин дал все, что требовал путник. Тот на шестке разложил огонь, и скоро в котелке пыхтела густая и жирная каша, а Простачок, засучив рукава, помешивал ее ложкой. Каша поспела. Перекрестил путник углы дома, настежь распахнул двери избы, хозяину дал в руки метлу, а хозяйке — лопату. Как брызнет кипящей кашей из поварешки под печку да как заорет что есть мочи:

— А ну, домовой, киш-киш отсюда!

И точно: вдруг из-под печки выскочило что-то черное и косматое, не человек и не козел, как есть — домовой, да как пустится наутек в двери. По пути сбил с ног хозяина, а хозяйка с перепугу завопила благим матом. Простачок вскочил на стол, а домовой метнулся к воротам да как сиганет на улицу, только его и видели.

Утром Простачок за труды получил от хозяина рубль, да хозяйка тайком сунула ему в руку еще рубль.

Так рассудил он дело своим мужицким умом, всем угодил и себя не забыл: обогрелся, попил, поел как следует, выспался, деньги в мошну спрятал, да и котелок с кашей захватил с собой.

С хлебосольными хозяевами распрощался чин по чину и пошел своей дорогой.

Простачок распознает, где ложь, где правда

Около полудня пришел Простачок в незнакомое село. Видит, на улице собралась большая толпа: тут и мужики и бабы, стар и мал — все галдят, машут руками. Подошел Простачок к толпе и увидел двух тяжущихся: жалобщика и ответчика, обиженного и обидчика.

— Что тут у вас случилось? — спрашивает Простачок. — О чем спорите? Может, я вам и помогу.

— Дело такое, — объясняет ему один старик. — Вот эти два мужика, что держат за повод коня, обвиняют друг друга в воровстве. А дело было так: наш сосед вчера на ярмарке в городе купил коня, а сегодня поймал на нем в своем хлеву вот этого цыгана. Цыган божится, что это-де его собственный конь, что он сам его выходил и ездил на нем шесть лет, а неделю назад у него, мол, украли этого коня. И вот сегодня он будто бы нашел своего коня у этого мужика в конюшне и взял как своего, да еще соседа моего обвиняет в конокрадстве. Как их рассудить?

— Шила в мешке не утаишь, сейчас дело выведем на чистую воду, — сказал Простачок и закрыл полой своей сермяги голову коня. — Ну, цыган! Вот ты узнал своего коня в чужом хлеву. Раз ты его сам выходил и шесть лет у себя держал, отвечай, только говори сразу, без запинки: на какой глаз он косит?

— На какой глаз, спрашиваешь?

— Да, да! Сразу отвечай, а если не сможешь — значит, конь не твой.

— Неужто я не скажу, пан хороший! Только мой конь чуть-чуть косит, а видит хорошо.

— Неважно, чуть-чуть или здорово, а ты говори, на какой глаз, и не крути, а то проиграешь.

— На правый, милостивый пан!

Простачок приоткрыл полу и показал всем правый глаз. Все увидели, что глаз вовсе не косит.

— Ох, пан хороший, ведь я ошибся, — застонал цыган, махнув рукой и ударяя шапкой о землю, — ох, как же это я ошибся?! Да ведь конь о четырех ногах, и то спотыкается. Чего же удивительного, если язык иногда не то ляпнет, что думает голова? Да он косит на левый глаз, конечно, пане, на левый!

Простачок совсем отдернул полу и объявил:

— Врешь, цыган! Бессовестно врешь! Это хозяйский конь, а ты конокрад. Смотрите, у лошади вовсе глаза не косят.

Цыган понял, что попался на удочку, и хотел задать стрекача, но его изловили и связали.

Все благодарили Простачка, угостили его, да еще на дорогу кое-чего дали.

Как Простачок дважды обвел охотника вокруг пальца

Проголодался Простачок в пути и решил подкрепиться кашей. В это время он как раз подходил к лесу. Ну что ж, разложил Простачок костер, подвесил котелок с кашей над огнем, она живо и разогрелась.

Только хотел приняться за горячую кашу, видит — далеко в поле по свежему снежку скачет на коне охотник, за охотником — егерь с борзыми. Это был помещик из соседнего имения, известный скряга и притеснитель своих крестьян. Узнал его Простачок и решил сыграть с ним шутку.

Снял котелок с огня, поставил на пень, что из снега торчал. Костер затоптал, засыпал снегом. Встал лицом к полю, подбоченился и давай прыгать вокруг пня и напевать:

Я скачу, пою у пня,

Варю кашу без огня.

Эх, эх, смех — не грех:

Угощаю кашей всех!

— Что это там мужик выделывает? — обратился пан к егерю. — Ну-ка, узнай.

Поскакал егерь и, вскоре вернувшись, доложил, что какой-то шалопут на старом пне без огня кашу варит.

Не поверил пан егерю. Подъехал к кашевару и в самом деле видит: стоит на пне котелок с такой горячей кашей, что страшно и в рот взять.

— Слушай, мужичок, — обратился охотник к Простачку, который аппетитно уплетал дымящуюся кашу. — Для охотника такой котелок, что кашу сам без огня варит в чистом поле или в глухом лесу, — цены не имеет!.. Научи-ка меня этой премудрости, я тебя награжу щедро…

От слов — к делу, и пан за большие деньги купил чудесный котелок. Простачок научил пана, как надо прыгать и что напевать, деньги спрятал в мошну, поклонился и без оглядки зашагал большаком.

Вернулся охотник домой, не терпится ему показать всем удивительную штуку. Собрал он своих гостей, жене велел захватить все, что нужно для каши, и отправился в поле, и через полчаса компания стояла у того же самого пня. Пан вопросил:

— Господа! Может быть, вам угодно отведать чего-нибудь горячего? Я нарочно пригласил вас сюда, чтобы сделать приятный сюрприз. На этом пне я сейчас сварю вам кашу.

Поставил он котелок с крупой на пень, заправил салом, посолил, насыпал снегу, повернулся к гостям, подбоченился и давай прыгать вокруг пня да выкрикивать:

Я скачу, пою у пня,

Варю кашу без огня,

Эх, эх, смех — не грех,

Угощаю кашей всех!

Гости с недоумением смотрели на пана и терялись в догадках, что это значит.

Танцор весь взмок и охрип от прыжков и пения на морозе, но когда он оглянулся и увидел, что котелок не кипит, то еще усерднее запрыгал и заорал припевку сиплым голосом. Встревоженная жена подумала, что ее благоверный рехнулся. Подбежала к нему и схватила за руку, пытаясь удержать от чудачества, но он оттолкнул ее. Она кинулась к гостям, умоляя их остановить мужа, чтоб не схватил он от пляски на морозе воспаления легких.

Вмешались гости, и обман выяснился. Одураченный пан опомнился. Вскочил на коня и понесся догонять Простачка.

Но тот уже смекнул, что может быть дальше: как услышал топот копыт, поднял с дороги палку и забросил на липу. Вывернул наизнанку полушубок и шапку, скривил нос в одну сторону, а рот — в другую, сморщился, зажмурил один глаз, подогнул ногу, встал под липу и хнычет.

На взмыленном коне подскакал к нему охотник, посмотрел и, не узнав шутника, спрашивает:

— Ты не видел, проходил здесь мужик в новой шубе и бараньей шапке?

— Еще бы не видеть, папе! — плачущим голосом ответил Простачок. — Он, разбойник, напал на меня, несчастного калеку, вырвал костыль и вон куда закинул, а сам как угорелый побежал дальше. Пан его мигом догонит. Сделай милость, пане, пожалей старика, достань мой костыль с дерева. Без него мне смерть! А негодяй все равно никуда не уйдет.

Спрыгнул охотник с коня, бросил поводья мнимому калеке, а сам стал карабкаться на дерево.

Этого только и ждал Простачок. Увидел, что пан залез высоко, вскочил на коня, подобрал поводья и стрелой помчался по дороге. Скорехонько скрылся от обалдевшего охотника.

Дом пана стоял у дороги. Простачок осадил коня у ворот, пустил его на панский двор, а сам узкой тропинкой через лес пошел дальше.

Вот так два раза посмеялся мужик над паном. И от мести его ушел и показал, что он не вор.

«Свинья не коза, а дуб не береза»

Вернулся домой Простачок, отдохнул от долгого пути. А тут и праздник подошел. Запряг он свою лошаденку, взвалил на телегу откормленного борова и поехал в город на базар.

Стоит около своего воза и ждет покупателя.

Вдруг откуда ни возьмись — четверка лихих коней, запряженных в бричку, а в ней сидит, развалясь и подбоченясь, какой-то ясновельможный, а может, и просто вельможный пан; в зубах — сигара, бичом хлопает, как из пистолета стреляет, давит бедных мужичков, что с дороги не успели убраться. Остановился перед возом Простачка и кричит:

— Эй ты, хам! Не слыхать ли тут пшеницы?

Обиделся Простачок на грубость пана и ответил:

— Пшеницу никогда никто не слыхал и не услышит. Добрые люди ее видят в зерне, а едят в пирогах. А что я мужик, или хам, как ваша милость сказала, так я на то не в обиде. Вы — паны, баре, а мы — мужики, хамы, но что мужик на дорогу бросит, то барин в кармане носит. Так-то оно!

— Врешь! — заорал пан.

— Нисколько! Вынь, пане, носовой платок из кармана, разверни и скажешь, что правда.

Побагровел пан от гнева, решил проучить дерзкого мужика:

— Что продаешь?

— Свинью, пане.

— Лжешь, хам, это коза! — заорал пан, да как ударит Простачка по щеке — у того только искры из глаз посыпались. Но мужик виду не подал, поклонился папу с улыбкой и говорит:

— Теперь я твой должник, пане. Втройне тебе отплачу.

Продал Простачок свинью, вернулся домой, но обещания своего не забыл.

Через неделю нарядился мастеровым, взял аршин под мышку и отправился в путь.

Пришел в корчму, что была поблизости от имения того помещика, и говорит важно:

— Слушай, хозяин! Есть у тебя добрый мед, хоть по рублю за бутылку?.. Как выпьешь хорошего медку, так и работа спорится, а дело-то у меня не какое-нибудь — я мельницы строю.

— Что я слышу?! Вы мельничный мастер?

— Он самый! Прошлым летом две водяные и один ветряк поставил. Знаешь, сколько денег огреб! Вот и хочу доброго медку испить.

— Какая удача! Я вас порекомендую нашему пану Миките, он хочет строить мельницу, а мастера не найти. А уж вы меня за это отблагодарите! Сейчас побегу к нему…

— А как же, приятель, еще как отблагодарю! Поставлю мельницу — в твоей корчме половину заработка пропью.

Корчмарь со всех ног бросился к усадьбе и через несколько минут прибежал звать мнимого мастера к помещику.

Пан Микита Простачка не узнал, договорились на крыльце и сразу в тарантасе поехали в лес выбирать подходящие деревья для мельницы.

Проехали с версту. Пан указывает на дуб:

— Вот этот дуб, верно, годится на главный вал?

— Да разве это дуб? Это береза!

— Ты что плетешь?

— То же, что и пану случается!

Помещик подумал, что мастер пьян и потому несет ахинею. Поехали дальше.

Увидели другой дуб, еще больше первого.

— Если тот тебе не подошел, так этот, наверное, как раз будет?

— Смерю — узнаю, подойдет ли. Эх, беда, пане, ведь я аршин на крыльце забыл. Что же делать? Давай как-нибудь по-другому смерим. Становись к дубу и обхвати ствол, насколько сможешь, а я с другой стороны то же сделаю, и все будет в порядке.

Пан и рад стараться: обхватил дуб, сколько мог. Простачок зашел с другой стороны, надел ему веревочные петли на руки, затянул и быстро связал концы в узел. Подошел к пану, поглядел в лицо и закричал:

Свинья не коза,

А дуб не береза!

Оторопел пан, смотрит на мастера и вдруг узнал в нем того мужика, которому он дал оплеуху на ярмарке. А Простачок выломал наскоро дубинку, да и отвесил пану десяток горячих, хоть тот и грозился и прощения просил. Напоследок сказал Простачок пану:

— Ну что, теперь меня вспомнил? Это тебе за пощечину. Обещал втройне отдать — и отдам: сегодня разок побил, а два останутся за мной. Пока до свидания.

Повернулся и скрылся в лесной чаще. А пан, привязанный к дереву и избитый, до самой ночи простоял, пока проезжающие мимо мужики не освободили его.

Через несколько дней после этого случая взял Простачок у брата, что в усадьбе служил, черный фрак, жилет — словом, все то, в чем обычно ходят доктора. Переоделся, научил сына-подростка, что ему говорить, запряг лошадь в бричку и отправился в знакомую корчму. Подкатили к шинку с шумом и гиканьем.

— Эй, корчмарь! Живо шампанского! — прикрикнул мнимый доктор, входя в комнату.

Удивился хозяин: не слыхивал он таких приказов за все время, как корчму содержал, бросился во двор и спрашивает кучера-подростка:

— Что это за пан?

— Какой там пан, — грубо отвечает парень. — Это знаменитый лекарь. Я двадцать верст за ним гнал. Приехал он, поглядел, дал что-то понюхать моему пану, и болезнь как рукой сняло, а было уж все доктора от него отступились. Пока сюда ехали, всех больных по пути на ноги поставил. Прямо-таки чудеса! Ну, конечно, и денежки ему сыплют не жалея.

Корчмарь смекнул, что к чему, и сразу же к доктору:

— Не угодно ли, ваша милость, меня выслушать: сказали мне, что вы знаменитый доктор. Очень прошу вас обождать здесь, пока я извещу пана о вашем приезде. Он уже несколько дней хворает. Если вылечите его, он за деньгами не постоит, а вы и меня, бедного, не забудьте наградить!

— А чем твой пан хворает?

— Боюсь и говорить! Уж вам по секрету скажу: на днях нашли его в лесу привязанным к дереву. Я посоветовал ему мастера по мельницам, поехали они лес смотреть, а черт схватил мастера и уволок. А пана нашего к дубу привязал: вот он с перепугу и заболел.

Помчался корчмарь в имение, а вскоре явился управляющий просить доктора к пану Миките.

Вошел доктор в комнату больного, окошки велел занавесить, чтобы свет не беспокоил пана. Остановился у постели, пощупал пульс больного и измененным голосом просит рассказать причину болезни.

Пан Микита сказал, что подымался он по лестнице на верхний накат амбара, да поскользнулся и упал, а спиной угодил прямо на кучу кирпичей и крепко покалечился, да еще с испуга и простуды горячка приключилась.

— Я вас, пане, — сказал мнимый доктор, — живо могу вылечить. Есть у меня мазь на такую болезнь. Только надо бы баню сперва истопить. Можно и ванну, только побыстрее.

— Ванну можно устроить в сушильне, — обрадовался больной. — Это недалеко от дома. Там сейчас как раз топят — лен будут сушить — и ванну мигом приготовят.

Сели пан с доктором в тарантас и поехали в сушильню. Слуга раздел пана, посадил в ванну. Надо бы уже и натирать больного чудодейственной мазью, а мазь дома забыли на столе или на комоде. Послали слугу за мазью и отрубями для припарок. Остался доктор наедине с паном, подошел к ванне, поглядел ему в глаза да как заорет, уже не меняя голоса:

Свинья не коза,

А дуб не береза!

Рванулся пан как ошпаренный, стал кричать и на помощь звать, но Простачок прижал его одной рукой, вынул из-за пазухи плеть и отсчитал пану двадцать плетюганов, хоть тот и деньги ему предлагал. Потом собрался Простачок уходить и говорит пану:

— Ну вот, видишь, как хам свое слово держит. Два раза тебя побил, будь спокоен, и о третьем не забуду. До свидания!

Свернул скорее в лес и в назначенном месте нашел сына, который ждал его. Уселись они в бричку, выехали на дорогу и без приключений добрались домой.

Месяц спустя в соседнем местечке подошел ярмарочный день. Потянулись на ярмарку местные жители, одни купить или продать что-нибудь, другие — в костел.

Пан Микита поправился, но полученный дважды урок не забыл: спеси да горячности в нем поубавилось.

Простачок своим мужицким разумом смекнул, что пан поедет на ярмарку, и сам тоже стал собираться.

Выехал Простачок вместе с братом, который на него очень похож был.

Подъехали к мосту, где должен был проезжать пан Микита на ярмарку. Брату велел Простачок верхом на коне ждать пана, научил, что говорить и делать, а сам нарезал крепкой лозы и спрятался под мостом.

Через четверть часа послышался конский топот и показалась бричка. Брат Простачка узнал пана Микиту, поставил коня поперек дороги, глянул в лицо пану, прыснул от смеха и заорал:

Свинья не коза,

А дуб не береза!

И сам — наутек от дороги.

— Гей, Андрюха, Филька! — взревел пан на лакея и кучера, горя жаждой мести. — Руби постромки, скачите за хамом. Поймать во что бы то ни стало и сюда привести, а не то запорю!

Кинулись лакей с кучером в погоню, а мужик, как заяц, по тряскому лугу на коне несется.

Вот один удирает, двое за ним гонятся, а пан сидит в бричке на мосту. Тут из-под моста вылез Простачок с пучком прутьев, посмотрел пану в глаза да как крикнет:

Свинья не коза,

Дуб не береза!

И начал обхаживать пана по бокам, да так, что на том модный фрак затрещал по всем швам. Волком воет пан, кличет слуг. Потом понял, что никто не выручит, и дал клятву никогда и никого не обижать, в каждом крестьянине видеть ближнего брата, а за три преподанных урока не только не мстить, но и щедро уплатить. И в подтверждение своих слов высыпал мужику горсть золота в подставленную шапку. Простачок раскланялся с ним и говорит:

— Вот мы и квиты, пан Микита!

Пересыпал деньги из шапки в мошну, повернулся и сразу скрылся в зарослях.

Вернулись слуги с пустыми руками, а пан велел ехать уже не в город, а домой. С этих пор и пошла по свету поговорка: «Вот мы и квиты, пан Микита».

Слово — серебро, молчание — золото

Всегда выручала Простачка его мужицкая смекалка, из любой беды он выкручивался, не одного шалопая и пустозвона научил уму-разуму, а вот свою жену, которая не умела язык за зубами держать, долго не мог образумить.

Как хорошего хозяина и мудрого советчика, Простачка все уважали и любили, поэтому и молодая жена его была у людей в почете. А она-то и вообрази, что это ей обязан муж почетом. Мало того, что была она большой охотницей лясы точить, любой секрет, бывало, выболтает соседкам, а тут еще стала зазнаваться. А ведь известно, что от зазнайства до глупой спеси, а затем до ссор и раздоров совсем рукой подать.

Печалился Простачок, думая об этих пороках своей как-никак дорогой ему супруги. Давно собирался он вылечить ее от глупостей, и план был обдуман давно, но лекарство было уж очень горькое, а жену свою Простачок любил всей душой. Все не мог он приступить к делу и, может быть, еще откладывал бы «лечение» со дня на день, если бы не случай…

Пахал он однажды пар и лемехом зацепил за что-то твердое. Разгреб землю и увидел железное кольцо. Глубже разрыл яму — видит: железная шкатулка. Приподнял крышку, а там полно золотых монет.

Сначала он обрадовался, а как подумал, что одному клад домой не снести и придется жене рассказать, запечалился. Знал, какой язык у нее: все готова разболтать кумушкам и соседкам.

Долго стоял он в раздумье. Потом снова засыпал землей клад, камнем отметил место, ближнюю борозду поглубже пропахал и после обеда приехал домой на волах.

Долго с братом обсуждал он задуманный план, а потом пришел домой. Сел рядом с женой, повесил голову, будто размышляет о чем.

— О чем задумался? — спросила жена.

— Как же не задуматься, когда господь бог нам послал счастье, да боюсь, что не сладим мы с ним.

— Какое ж такое счастье бог дал, что нам с ним не сладить?

— Счастье это — клад, что я сегодня на пашне нашел. Да попробуй возьми его — ведь ты все разболтаешь. Люди узнают, барину донесут, ну и придется распрощаться с кладом. Не слушаешь моих советов, никак не вбить тебе в голову, что слово — серебро, а молчание — золото.

— Ах, муженек! Неужто я себе враг? Да пока жива буду, никому ни полсловечка не скажу, хоть ты меня режь на куски! А большой клад? Где ты его нашел?

— Если никому не проболтаешься, то сегодня ночью вместе пойдем через рощу и луга на наше поле и принесем клад домой. Одному мне его и с места не сдвинуть. Но только помни: чтоб никому ни гу-гу. Узнают, клад отнимут, да и наше отберут — почему, мол, о находке не сообщили куда нужно?

Жена еще раз побожилась, что будет молчать как рыба, и муж ей вроде поверил.

Как только засветил месяц, взял Простачок лопату, и пошли они с женой узкой тропинкой на свое поле, до которого было версты полторы-две.

Вот идут они молча, жена впереди поспешает — уж очень ей не терпится клад увидеть. Вдруг увидела она вдали огонек и дым костра, остановилась и спрашивает мужа:

— Что это за костер?

— Это наш эконом с женой тайком пекут панского поросенка и гусей, — ответил Простачок.

— Что же, не могли они это дома сделать?

— Конечно, не могли: запах горелого пера и щетины выдал бы их злое дело. Ты иди, не верти головой, не то споткнешься да упадешь.

— С чего бы это я упала? На дороге коряг нету.

— Ты не знаешь, что у вересковых кустов около тропы капканы на зайцев пан ставит. Наступишь, вот будет дело.

— Может, уже попался какой, а? Наутро было бы жаркое.

— Вон в том кустике налево всегда стоит петля. Хочешь — загляни. Только не бери: чужое.

Побежала жена к кусту, посмотрела и кричит:

— Муженек! Беги сюда.

— Тише… Ну что там такое?

— В капкане щука, смотри, еще живая! Как она сюда пришла? Ведь до речки шагов пятьсот будет.

— Как пришла? Чего тут хитрого! Те паны, которые с нечистой силой якшаются, имеют такие снасти и знают такие волшебные слова, что не только рыба в капканы на суше попадает, а даже звери в вентеря лезут и в сети сигают…

— Неужели правда? Первый раз слышу.

— И не диво: много ли ты жила на свете? Не веришь, осмотри вентерь. Его пан у берега около камня ставит.

Жена — туда вприпрыжку. Заглянула в вентерь и закричала:

— Ах, и правда! Смотри, в вентере заяц сидит, да так и бьется, бедняжка.

Простачок подошел, высвободил зайца, а тот как даст стрекача, только брызги по сторонам.

— Ах, какой ты! Зачем отпустил зайца? Держал бы крепче! — укорила его жена, глядя, как удирает заяц.

— Пусть себе бежит. За панского зайца волом не рассчитаешься. Пойдем быстрее, а то уж скоро полночь наступит.

Идут дальше. Вдруг жена наступила ногой на что-то мягкое. Нагнулась и видит на земле оладьи. Подобрала их. Только шагнула — лежит пирог, за пирогом — опять оладьи, за оладьями — опять пирог.

— Что же это такое, муженек? Откуда здесь пироги и оладьи?

— И этого не знаешь? Сегодня вечером проходила здесь туча с оладьями и столкнулась с пироговой тучей. И просыпались на землю пироги да оладьи.

— Ах, муженек! — завопила вскоре жена, войдя в лес. — Иди сюда скорее! Смотри, плетень из колбасы!

Подошел Простачок и видит: поперек дороги стоят колья, к ним жерди прибиты, а на жердях висят колбасы.

— А чему ты удивляешься? — говорит он жене.

— Как чему? Да где это слыхано, чтобы в лесу делали плетни из колбасы?

— Наш пан и не такое может придумать. А колбасный плетень он поставил для того, чтобы по ночам никто в лес не ездил и дрова не воровал. Перелезай осторожней! Не трогай колбасу и ступай быстрее.

Опять пошли они, а как стали из лесу выходить, вдруг послышался какой-то крик, вроде баран блеет.

— Ты слышишь? Что это такое?

— Тихо! Не говори громко. Это нашего пана черти на трясучей осине бреют. Кто с чертями знается, других брадобреев не признает.

Пришли на вспаханное поле. Откопали шкатулку с золотом. С замиранием сердца взяли ее за ручки, подняли и понесли домой. Ушла жена в хату, а Простачок забрал шкатулку и спрятал ее в укромном месте, а жене сказал, будто на гумне зарыл.

Целый день ходила баба сама не своя, так ее и подмывало с кем-нибудь поделиться секретом. Наконец не выдержала, тайком побежала в село и самой задушевной куме под строжайшим секретом все выложила.

Не прошло и часу, как тайна о найденном кладе стала известна всей деревне. Каждый прибавлял от себя к услышанному, и вечером дошло до пана, что Простачок нашел десять шкатулок с золотом, а пока таскал их домой, надорвался и захворал.

На другой день позвал барин Простачка с женой и, сидя на крыльце, спрашивает:

— Это правда, Простачок, что ты позавчера клад откопал?

— Откуда ж это такой слух? — притворно удивился Простачок.

— Не отпирайся, твоя жена сама всем рассказала.

— Я и не удивляюсь! У нее в башке блажь какая-то сидит, иной раз ляпнет что-нибудь и такую кашу заварит — мне и вовек не расхлебать. Просил я ее по-хорошему не болтать глупостей — ничего не помогает. Будьте добры, пане, прикажите эконому дать ей десяток плетей — может, очухается, а я спасибо скажу.

— Что? Это мне-то плетей?! — заорала в гневе жена Простачка. — Коли так, то я всю правду расскажу! Верно говорю, что муж позавчера нашел шкатулку, я сама тащила с ним ее до гумна. Он там ее и закопал!

— Пошлите, пане, на наше гумно людей. Пусть поищут, за полчаса все и дознаешься.

Посланный эконом с людьми вскоре вернулся и объявил, что перекопали все гумно и ничего не нашли.

— Так ты надо мной шутить вздумала? — закричал пан на бабу.

— Да что вы, пане? Он где-то ее спрятал, шкатулку-то. Возьмите его в оборот, так небось признается!

— Ну вот, посмотрите, пане, сколько зла и лжи в этой бабе! Стоило бы ее проучить за это.

— Не верь ему, пане, — заверещала разъяренная жена. — Как меня видите живой, так и шкатулку с деньгами мы нашли. Да этой ночью, когда, помните…

— Какой ночью? — спросил помещик.

— Той самой, когда над лугами проходили тучи с пирогами и оладьями. Я целый подол набрала их с земли!

— Что она городит, Простачок?

— Видите сами: чушь порет, и все!

— Сам ты чушь несешь! Забыл, что ли? Да той ночью, когда щука попала в капкан в вересковом кусту!

— Когда, когда? Да опомнись ты! — сказал Простачок.

— Ага! Вот тебе и когда! Подожди, еще не то запоешь! Разве не ты зайца из панского вентеря в омуте выпустил? Ага, забыл?

— Может, еще что сгородишь?

— Сам ты городишь! Разве не перелезали мы через колбасный плетень, который пан помещик поставил в лесу, чтобы у него дрова не крали?

— Баба от злости хочет мужа оболгать, не иначе, — шепнул эконом на ухо пану. — Прикажите, пан помещик, взгреть ее хорошенько плетями — может, и одумается.

— Не слушай, пане, своего эконома! И он хорош: я в ту ночь своими глазами видела, как они с женой господских гусей и поросят жарили на костре.

— Ну, теперь и я вижу, что баба рехнулась, — захохотал помещик. — Или уж столько злости в тебе, что кто тебе поперек слово скажет, так ты того готова в ложке воды утопить. Да знаешь, мой эконом всю неделю в городе пропадал по делам и только сегодня утром приехал домой?

— Может, и не он, а кто другой, да сам пан, наверное, помнит эту ночь.

— Я? С какой бы это стати?

— Да с той стати, что в ту ночь пана… Боюсь говорить, а то пан рассердится…

— Не рассержусь, говори смело, только правду.

— Пана помещика тогда ночью черти брили на трясучей осине.

— Ну и баба, ну и баба! Даже меня приплела! Иди, Простачок, домой, а тебя, эконом, прошу всыпать ей двадцать плетей и домой отправить.

Через полчаса явилась жена Простачка домой с плачем. Несколько дней она на мужа и глядеть не хотела, но потом все-таки рассудила здраво, что сама была виновата, а муж сохранил деньги, которые им самим и детям их пригодятся. Сменила она гнев на милость да такой хорошей стала — прямо не узнать. С кумушками, как прежде, не болтала, мужнин наказ сама усвоила и детям стала повторять: «Слово — серебро, а молчание — золото».

94. Долг Мацека

Один мужик по имени Мацек приторговал на ярмарке коня. Очень хотелось ему купить этого коня, да не хватало одного гроша, а цыган, что продавал коня, никак не уступал. Вот и пришлось Мацеку просить в долг этот грош у своего знакомого, кума Яцека из соседней деревни.

— А когда вы мне этот грош отдадите, Мацек? — спрашивает Яцек.

— А на рождество отдам, — отвечает Мацек.

Кум одолжил ему грош. Мацек коня купил, и оба вернулись, каждый к себе домой.

Настало рождество, Яцек не забыл про долг и отправился за своим грошом. Мацек видит уже издали, что кум спускается к деревне с ближнего пригорка, бежит во весь дух к жене и, запыхавшись, ложится скорей босой на лавку в чулане и просит жену сказать Яцеку, что он помер. Вот пришел Яцек, а кума рассказывает ему про смерть мужа.

— Где же тело? — спрашивает Яцек. — Хотел бы я еще раз взглянуть на покойного, пока не похоронили.

Мацекова жена ведет кума в чулан и показывает ему на покойника, который лежит на лавке.

— А ведь вы же, кума, — говорит Яцек, — забыли ему помыть руки и ноги, вон какие грязные!

И, не долго думая, схватил бадью с холодной водой и выплеснул ее Мацеку на ноги. Тот ахнул и весь скорчился.

— Ага! — говорит Яцек. — Это вы так-то померли? Теперь отдавайте долг, я пришел за своим грошом.

— Простите, кум, — отвечает Мацек, — нужда заставила так поступить, не было гроша, чтобы вернуть долг.

— Когда же отдадите? — опять спрашивает Яцек.

— А придите, кум, на святого Яна, — отвечает Мацек.

Вот наступил святой Ян. Снова отправился Яцек к Мацеку за своим грошом. А тот ждал уже, что придет кум за долгом, и говорит жене:

— Теперь нужно получше притвориться.

И велел отнести себя в гробу на кладбище и опустить в могилу, а сверху яму прикрыть досками, чтобы потом можно было выбраться. Когда Яцек пришел, кума и говорит, что мужика-то ее уже и на кладбище отнесли.

— А покажите мне, дорогая кумушка, то место, хоть молитву прочту над покойником — (а сам уж он обо всем догадался).

И отправился на кладбище, а когда подошел к могиле, давай топать ногами, скакать вокруг, ветки ломать и кричать: «гу-гу, бу-бу», как будто, бык бегает и мычит. А тут из могилы голос:

— Держи его, Каська, а то еще этот бык доски провалит!

— Ага, это вы так померли, кум? — говорит Яцек, подходит к могиле и заглядывает в яму.

— Эй, вы меня опять перехитрили, кум, — говорит Мацек. — Но что же поделать? Надо было снова хитрить — не нашлось гроша.

— А когда ж таки, вы мне его отдадите? спрашивает Яцек.

— А приходите в день святого Михала, тут уж я верну долг.

Настал день святого Михала. Вновь подошло время требовать Яцеку у кума долг. Знал о том Мацек и опять решил прибегнуть к той же хитрости, так как гроша у него снова не оказалось. Кум явился, а жена Мацека ему говорит, что муж ее теперь в самом деле помер и лежит в брошенной деревянной часовне у самого леса. Яцек сказал, что хотел бы еще в последний раз посмотреть на покойного. Кума показала ему, куда надо идти. А было то место далеко, и Яцек добрался туда уже затемно. Подошел к часовне и видит в щель, что там лежит покойник. Вот прокрался он в алтарь, спрятался за ризницу и оттуда смотрит, не зашевелится ли покойник. Вдруг из ближнего леса выходят разбойники — один, два, десять, зажгли в часовне свечи и начали на лавках делить деньги и разное наворованное добро. Когда уже все поделили, видят — осталось еще одна только сабля.

— Как же мы ее будем делить? — спрашивает самый старший.

— А ее никак не разделишь. Пусть она достанется тому, кто отрубит с одного маху голову у покойника, что здесь лежит.

Только дело это было нелегкое: один боялся покойников, другой суеверный оказался, а третьему не по душе была такая резня. Словом, никто не хотел, и только один, последний, решился на это. Вот берет он саблю, идет к гробу Мацека и уже примеряется, чтоб отрубить голову.

Тут вдруг покойник срывается, садится в гробу и кричит во все горло:

— Эй, проклятые грешники, все сюда, на помощь!

А Яцек, который хоронился в алтаре, как начнет тут греметь и стучать, как начнет бить кулаками в гнилые доски! Разбойники услышали все это, перепугались до смерти, побросали всю добычу — деньги, серебро и ворованные вещи — и что было духу пустились наутек.

Только разбойники убежали, вышел Яцек из укрытия и здоровается с Мацеком, а Мацек ему и говорит:

— Вот видишь, кум, хватит тут нам с тобой обоим, если поделиться всем этим добром, что здесь лежит.

И поделились как могли поровну драгоценностями, а Яцеку в долю досталась и сабля. Под конец Яцек говорит (он про тот грош не забыл):

— Ну, хорошо, кум, однако мне еще грош с вас причитается.

А в это время один из разбойников, который был немного похрабрее других и полюбопытнее, воротился потихоньку, подобрался к часовенке и решил посмотреть, что там в ней делается. Просунул голову в шапке между досок и глядит, как те двое делятся уже остатками сокровищ; решил он, что это последние два грешника, а остальные духи уже убрались. Мацек посмотрел в сторону и увидел разбойника в шапке. И как Яцек потребовал, чтобы он тотчас грош ему возвратил, Мацек прыг в сторону, хвать шапку с головы разбойника и бросил ее в Яцека:

— На! Вот тебе шапка, что я еще добыл, возьми ее за тот грош.

А разбойник перепугался, убежал снова в лес к своим и говорит:

— Эй, знаете, сколько там этих грешников-покойников — аж страх! У меня еще и шапку сорвали, а я сам едва унес голову.

95. Совизджал-органист

Как-то во время охоты споткнулся конь под паном помещиком. Вельможный пан вывалился из седла; и хоть честь его пострадала, сам он остался цел и невредим. По этому случаю соорудил он на месте происшествия церковку, посадил в ней плебана. Прирезал ему пару загонов плохонькой земли: кое-как принимались на ней лишь картошка да жито. Вот и жил святой отец только что на людские подаяния. А подносили прихожане своему пастырю немного — помещик сам все вытягивал из них. Нужда часто заглядывала к пастырю. Не диво, что плебан сам звонил в колокола, а управляться с органом уговорил Совизджала. Ни один настоящий органист не позарился бы на его хлеба.

Близился праздник отпущения грехов. Все окрестные ксендзы должны были приехать к плебану. По обычаю, надо было принять гостей как полагается. И сам плебан не прочь был съесть кусок мяса. Но вот беда — откуда его взять? На лесных прогалинах паслась у него одна корова-кормилица, да три курицы бродили по двору.

Закручинился приходский пастырь, ничего не мог придумать. Каждому, кто ни заглянет к нему, жаловался на свою бедность и уж напоследок излил свою печаль органисту:

— Отпущение, годовой праздник. Принять по-убогому — посмешище, совсем не принять — срамота. И бог косо смотреть будет, и люди будут кости перемывать.

Совизджал выслушал, нюхнул табаку и говорит:

— Хм, от заботы не разбогатеешь. У коня голова большая — пусть он и печалится. Мой совет такой: в имении хватает скотины. Пойду ночью, выведу из хлева нетель. Будет отпущение как полагается.

— А если поймают? — заколебался плебан.

— Хо-хо! — ответил Совизджал.

И столько было в том «хо-хо» веры в себя и убежденности в успехе предприятия, что святой пастырь лишь рукой махнул.

— Иди, — сказал он. — Как бог даст! А я буду молиться…

Ночь была темная, хоть глаз выколи. Подкрался Совизджал к помещичьим дворам, отвел в лес нетель, зарезал и быстро освежевал, а требуху оставил лисам. Перетащил мясо в приходский дом, не забыв при этом и себя грешного. Легли спать органист и плебан в превеликой радости, что затея удалась.

Утром грохнула по деревне весть о краже нетели с господского двора. Долетела она и до приходского дома. А было как раз воскресенье, и помещик велел плебану огласить с амвона о мерзком преступлении. И тут же пообещал награду тому, кто откроет наглого вора.

Ксендз кончил проповедь, прочитал по бумажке, кто женится, а кто помер. Под конец упомянул о краже:

— Если кто-нибудь из вас знает вора, пусть скажет! — И посмотрел сурово в лица верующих, возносивших к нему преданные взоры.

И только он сказал это, Совизджал в ту же минуту с хоров:

— Я, святой отец, знаю!

Весь честной люд повернул головы к хорам, удивляясь, откуда это органист знает о краже. Плебан перетрусил на амвоне. «Так мне и следует! — подумал он. — Еще куска мяса не проглотил, а оно уже встало мне поперек горла. Не иначе, как этот проныра позарился на господскую награду».

Помещик, сидевший на почетном месте за оградой, не очень верил, что вор найдется. Теперь ему полегчало, как услышал слова органиста. Сразу после службы вызвал пан Совизджала в ризницу.

— Так ты, говоришь, знаешь, кто украл петель? — спросил он милостиво.

— Знаю! — Совизджал стрельнул шельмовским глазом на плебана.

— Кто же это?

Органист крякнул и выпрямился.

— Это было, ясновельможный пан мой, так. Подходит отпущение. Вот-вот съедутся на деревню гости в сутанах. Святой отец наш и жалуется мне: «Совизджал, братец, кусочка мяса на обед нету». Тогда я говорю: «Пойду на усадьбу, святой отец, украду телочку. Пану помещику это ничего — он богатый, а ты, благодетель наш, с честью справишь обязанности хозяина». «Иди! — сказал на это святой отец. — Скуп помещик, пусть хоть таким способом участвует в устройстве праздника».

«Проклятый изменник! — задрожал в душе священник, слушая признания органиста. — Miserere mei, Domine!»[11]

А Совизджал как ни в чем не бывало продолжал:

— И вот пошел я ночью за теленком. Повезло — никто не видел… Разделили мы мясо со святым отцом ксендзом по справедливости. Вот только как дошло дело делить требуху, никак не могли прийти к согласию. Я и говорю пану плебану: «Давай ухватимся за кишку зубами каждый со своего конца и потянем! Сколько кому оторвется — то его». Схватили мы зубами кишку и тянем каждый в свою сторону. У ксендза зубы крепче: как потянул — кишка оборвалась и так хлестнула мне по роже, что я проснулся.

— Так тебе все только приснилось про кражу? — вскричал помещик.

— Приснилось. А как же иначе? — отвечает Совизджал.

— Дурень! Ты что, потешаться надо мной вздумал? — завопил помещик, поднял кулак и, если бы не святое место, ударил бы зубоскала.

Как ошпаренный вылетел вельможный пан из ризницы. Не показался он и на праздничной трапезе. А плебан с гостями откушали спокойно. И Совизджал им помогал, как мог.

96. Как мужик научился воровать

Работал один мужик на пана и обнищал так, что уже и есть было нечего. Вот пошел он из деревни в лес, снял свой полушубок, повесил его на сосну и стал подбираться к нему так осторожно, как вор, который хочет что-то украсть. В это время пан ехал мимо. Увидел его и спрашивает:

— Мацей, ты что там делаешь?

Мацей отвечает:

— Да обеднял я совсем, есть нечего. Вот и приходится на старости лет учиться воровать.

— Знаешь что, — говорит пан. — Попробуй украсть нынешней ночью моего жеребца из конюшни. Если сумеешь, получишь сто рублей. Но украсть его надо сегодня же.

— Ладно, пане, украду.

Пошел Мацей к еврею, заложил топор и купил три бутылки водки. Днем отнес их в панскую конюшню. Одну спрятал в сене, что приготовлено было для жеребца на ночь, вторую сунул в овес, а третью под кормушку, в солому, припасенную здесь, чтобы подостлать ее жеребцу под ноги.

А пан поставил троих сторожей стеречь коня: одному велел сесть на него верхом, а двоим — стоять у двери и зорко следить, чтобы Мацей никак не смог его вывести. Сторожа эти, когда задавали жеребцу сено, нашли бутылку водки и распили ее. Потом давали коню овес — нашли вторую бутылку. Выпили и эту. Стали на ночь подстилать солому коню под ноги, увидели третью бутылку — и эту осушили. Так нализались, что заснули как убитые и не знали, что это все Мацей подстроил.

А Мацей пришел ночью, поднял того сторожа, что сидел на жеребце верхом, пересадил его на забор и вместо поводьев дал ему в руки перевясло. Потом набрал колесной мази, склеил волосами тех двоих, что должны были стеречь вход в конюшню, и увел коня в лес.

Пан как только встал утром — прибежал на конюшню. Не терпелось ему увидеть, там ли его конь. Смотрит — коня и след простыл. Один сторож спит, сидя на заборе, двое лежат у дверей и тоже спят. Он их стал будить, а они со сна кричат:

— Чего ты меня за волосы дерешь? Чего ты меня за волосы дерешь?

Пан давай их кнутом хлестать за то, что не устерегли коня. Потом приказал позвать Мацея и спрашивает у него:

— Это ты, Мацей, жеребца моего увел?

Мацей говорит:

— Вы приказали украсть, я и украл.

— Приведи его обратно, — говорит пан. — И за мной будет сто рублей. — Он вроде как шутил с Мацеем. — А коли хочешь заработать еще сто, укради у меня нынче ночью из комнаты шкатулку с деньгами.

— Что ж, и украду, — отвечает Мацей. — Отчего не украсть?

Пошел он на кладбище, вырыл из могилы труп, принес его под окно панской спальни. Потом подтащил к стене лестницу, выбил стекло кулаком и поставил труп в окне. Пан увидел, подумал, что это вор лезет в дом, и выстрелил в него из ружья. Тут Мацей втолкнул труп в комнату, а сам спрятался снаружи под стеной и ждет.

Пан позвал слугу, и они вдвоем, крадучись, понесли мертвеца в погреб, чтобы зарыть там. Пока они ходили, Мацей забрался в комнату, схватил шкатулку с деньгами и был таков. Пан вернулся и говорит жене:

— Ну, я его убил, закопал, теперь не придется мне платить ему сто рублей.

Наутро пан встал, смотрит — нет шкатулки! Думает-гадает: что же это значит? Неужели Мацей после смерти шкатулку украл? Плохое дело!

Но скоро пришел живой Мацей и принес шкатулку. Видит пан, что опять проиграл ему сто рублей, и говорит:

— Ладно, раз ты такой ловкач — за мной, значит, будет двести. А теперь, Мацей, укради этой ночью у моей жены перстень с пальца. Тогда выиграешь еще сто рублей, и я отдам тебе сразу все триста.

— Ну что ж, и украду! Почему не украсть? — говорит Мацей.

Пан и пани все окна позапирали и легли спать. Что же сделал Мацей? Пошел, насбирал сухого дерьма, размочил его в воде, потом влез на чердак над панской спальней, провертел сверлом дыру в потолке над кроватью и через нее набросал в постель этого дерьма. Пан и пани ночью проснулись от страшной вони. Не поймут, что случилось, — и вдруг видят дерьмо в постели. Пан видит жену, она — его. Но как быть? Слуг будить неудобно, надо как-то самим с этим управиться. Дело было летом, ночь стояла теплая, а в саду, неподалеку, пруд был. Пан и говорит жене:

— Оставайся тут, а я пойду искупаюсь в пруду. Когда вернусь, пойдешь мыться ты, а я тем временем буду твой перстень держать, чтобы его Мацей не украл.

Пошел он к пруду, снял с себя все, положил на траву и полез в воду. А Мацей тут как тут: подкрался тишком в темноте, надел папский халат и — в дом. Входит в спальню, а пани спрашивает:

— Искупался уже?

Он разговаривать с ней побоялся, только одно слово и сказал:

— Уже.

Пани сняла с пальца перстень, отдала ему и побежала купаться. Она — к пруду, а Мацей с ее перстнем — поскорее к себе в хату.

Подходит пани к пруду и смотрит, а там кто-то купается.

— Кто тут? — спрашивает пани.

— Это я, — отвечает пан. — Ты зачем пришла, не дождавшись меня? Ох, наверно, Мацей уже твой перстень украл!

— Да, украл. Что ж теперь делать?

Тем и кончилось. На другой день Мацей перстень принес, и пришлось пану отвалить ему триста рублей. На эти деньги мужик опять наладил свое хозяйство.

97. Хлопец из пекла

Один пан ехал по деревне и встретил хлопца лет пяти. Пан ему говорит:

— Ты откуда идешь?

— Да из той деревни, что последняя на пути была.

— А сам ты откуда?

Хлопец отвечает:

— Да из пекла.

— А сколько же вас?

— Пятеро. И все из пекла.

— А как твоего отца зовут?

— Старый Бык.

— А мать как зовут?

— Старая Корова.

— А как же вас называют?

— Настоящие Чертенята.

— Что ж ты так гадко отвечаешь? — говорит пан.

— А как же! Моя мать, как отец придет, говорит ему: «Ты где был, старый бык?» А отец, когда зол, так мать «старой коровой» обзывает. А мы когда нашкодим, на нас кричат: «Вы из пекла вышли, настоящие чертенята».

Пан спрашивает:

— А кто же пан над этой деревней?

— Да тот, у кого денег больше всех.

— Да старший-то кто тут?

— Есть одна бабка, ей уже сто лет.

— Я спрашиваю тебя: кто тут над всеми стоит?

— Да вон липа у костела.

— Кому тут ниже всех кланяются, я тебя спрашиваю?

— Да земле, как хлеб убирают.

Пан ему говорит:

— Эй, хлопец, в морду получишь.

А он отвечает:

— Получу, так не в морду, а в руки, я ведь не пес.

— Последнее я тебя спрошу: а часы тут бьют?

— Нет, — отвечает хлопец. — Только пан здесь бьет, вчера он моему папане крепко всыпал.

98. Как братья служили у ксендза

Жили три брата: двое умных, третий — дурак. Вот пошел старший к ксендзу батраком. А у того ксендза никто долго не уживался. Парень все-таки нанялся и говорит:

— Ничего, я выдержу.

Ксендз же предупредил его:

— Работай, только смотри, если ты на меня озлобишься, я тебе отрежу нос, а если я — на тебя, то ты мне нос отрежешь.

Дал ему ксендз двух волов, сам же спать пошел. Орал землю работник весь день, а есть ему так и не принесли. Под вечер оставил он волов на поле и приходит в избу. Ксендз его спрашивает:

— Может, ты на меня серчаешь, что не ел весь день?

— Да, уж конечно, сыт по горло такой работой, святой отец.

Ксендз взял и отрезал ему нос, и выгнал его, и денег ему не заплатил. Пришел парень домой, средний брат корит его:

— Ну вот — только день поработал и без носа воротился. — И давай насмехаться над неудачником. А тот в ответ:

— Поди-ка сам поработай, тоже небось без носа останешься.

— Нет, брат, — говорит средний, — я умнее тебя.

Взял и нанялся к тому ксендзу. А ксендз ему, как и старшему, говорит:

— Если я на тебя озлюсь, то ты мне отрежь нос, а если ты на меня озлишься, я тебе отрежу.

— Ну, ладно.

На другой день пошел работник орать. Целый день ничего не ел, вернулся вечером, а ксендз его спрашивает:

— Может, ты на меня зол, что тебе есть не дали?

— Как тут зол не будешь — сыт по горло твоей работой, святой отец!

Тут ксендз ему нос отрезал, заработка не отдал и самого выгнал.

Пришел парень в родительский дом, а старший брат ему:

— Ага, и ты без носа явился, а надо мной смеялся.

А тут младший говорит:

— Ну, вы оба умные, а меня за дурака считаете! Вот теперь я пойду наймусь, попытаю счастья.

— Ах ты пустомеля! Мы, умные, опростоволосились, а ты бы, дурак, обошел ксендза? Иди попробуй, завтра без носа вернешься!

Пошел дурак и нанялся служить ксендзу. Ксендз говорит:

— Если ты на меня зло иметь будешь, я тебе нос отрежу, а если я осерчаю, то ты мне.

— Идет.

Выехал дурак орать. Орет, орет, поглядывает — никто обеда не несет. Взял волов, продал, наелся, напился, а хвосты отрезал и закопал на поле в землю — только кисточки торчат. Ксендз высматривает в окно — вроде не видать батрака, не пашет. Пришел к нему в поле и спрашивает:

— Может быть, ты зло на меня имеешь, что тебя целый день не кормят?

— Нет, — отвечает батрак, — совсем зла не имею. А может, ты, святой отец, осерчаешь? Видишь, волам еще хуже пришлось, чем мне: оголодали так, что в землю повгрызались — одни кисточки торчат.

Ксендз ухватился за кисточку, а батрак кричит:

— Что ты, святой отец, делаешь? Оторвешь хвост!

— Вот еще, дурак! — Да как уперся, вырвал из земли хвост, а сам на земле растянулся.

— Вон что натворил, святой отец! Оторвал хвост — как теперь доставать вола из земли? А может, святой отец, ты серчаешь на меня, что так стукнулся затылком о камень?

— Э, нет, нисколько не серчаю.

Схватился ксендз за другой хвост и потянул, вырвал его и снова грохнулся оземь.

— Может, святой отец злится на меня, что такая беда стряслась?

— Нет, нет, не злюсь, — отвечает ксендз. — Теперь уж ничего не поделаешь. Идем, накормлю.

Батрак пошел, наелся и лег спать.

Была у ксендза сука Петруха. На другой день ксендз велит батраку:

— Запряги пару лошадей и отправляйся в бор. Возьми с собой Петруху. Где она побежит — езжай следом, под которым деревом встанет — то срубишь и привезешь.

Поехал батрак в бор. Сука бегает, носится, хвостом крутит и вот встала под огромной соснищей. Батрак и думает: «Где же мне срубить такую дуру!» Отхватил топором прут да как начал лупить суку, а та — удирать от него через бор, по болоту, по полям, через изгороди, а он — за ней. Побил лошадей и пришел сам домой, а сука еще раньше прибежала.

Ксендз спрашивает батрака:

— А лошадей куда подевал?

— Так ведь ты, святой отец, велел ехать, где сука побежит. Вот я и носился за ней вслед, да всех коней и побил. А может, ты, святой отец, серчаешь на меня, что такая беда приключилась?

— Нет, нет. Что серчать! Я не серчаю.

На третий день ксендз ему говорит:

— Вишь, я еду на бал, а ты останешься дома. Пойди в овчарню; которая овца тебе приглянется, ту зарежь и свари ее с кореньями да с петрушкой. А потом еще выкупай мою больную мать.

Ксендз уехал, а работник пошел в овчарню. Все овцы на него уставились. Он всех зарезал, сложил в кучу, а одну взял и положил с шерстью в котел и варит; нарубил у дома корней сосновых и тоже — в котел, раз ксендз велел ему варить с кореньями. Наказал еще ксендз положить в щи петрушки: поймал батрак суку Петруху и тоже бросил в котел и варит все вместе. А потом принялся мыть ксендзову мать. Вскипятил воды, посадил старуху в колоду и полил сверху крутым кипятком, аж та ощерилась, так ошпарил ее. Вынул бабу из колоды, положил под перину, только зубы оскаленные блестят.

Приезжает ксендз с бала, спрашивает:

— Мать выкупал?

— Выкупал, святой отец, вот положил под перину, а она смеется. Посмотри сам, святой отец; наверно, теперь еще здоровей стала.

Ксендз глянул под перину, а старуха неживая лежит.

— Что же ты мне тут наделал? Мать мою обварил!

— А может, ты, святой отец, озлился на меня за это?

— Нет, не озлился. А щи сготовил?

— Сготовил. И Петруху туда бросил.

Ксендз взял помешал варево, а там, в котле — баран и сука.

— А что, может, ты, святой отец, озлился на меня, что я так сделал?

— Не озлился, не озлился. Только лучше все-таки я тебя отпущу.

Сел ксендз к столу и отсчитывает батраку монеты, а сам думает, как бы надуть его. А дурак тоже гадает, как бы все деньги забрать. А тут на припечке горели лучины и сидел кот. Батрак-то шасть к печке да хвать лучину и — коту под хвост. Кота припалило, он и кинулся с лучиной на чердак, а батрак кричит:

— Смотри, святой отец, шерсть с огнем под крышу полетели!

Ксендз бросил мешок с деньгами и пустился за котом спасать дом от пожара, а дурак заграбастал деньги и давай тягу. Пришел в избу к братьям и говорит:

— Эх вы, простофили, еще меня дураком называли, а я умнее вас: и нос — вот он, цел, и деньги мои!

99. Лентяйка Кася

Была у одной матери дочка Кася. Пригожая, здоровая, но отчаянная лентяйка. До двадцати лет сидела на печи и ни за какую работу браться не хотела, только ела и спала. Даже умыться и причесаться ей было лень, — волосы всегда не заплетены, взлохмачены, и все ее так и называли «ленивая Растрепа». Матери приходилось самой делать все по хозяйству: ведь если бы она на свою Растрепу надеялась, горшки всегда оставались бы немытыми, закопченными, изба неподметенной, а корова недоенной. Не раз мать пробовала заставить бездельницу дочку работать и приговаривала:

— Эх, Растрепа, учись хозяйничать, не то никакой воеводич тебя не возьмет, и быть тебе женой крестьянского сына. А тогда уж придется работать с утра до ночи, муж и слушать не станет твоих отговорок, что ручки болят.

Но Растрепа на эти уговоры ничего не отвечала — повернется на другой бок и опять дрыхнет.

Все ее сверстницы давно замуж повыходили, а на Касю-Растрепу никто из парней и смотреть не хотел. Кому нужна такая жена, которая ничего не умеет — ни постирать, ни обед сготовить?

Но вот стала Кася заглядываться на молодого лесника, который жил неподалеку и по временам заходил к ним. Крепко он ей полюбился.

Раз ночью она тихонько встала, закуталась в простыню, чтобы быть похожей на смерть, и пошла к дому лесника. Стала под окном и спрашивает:

— Ты не спишь?

— Нет.

— Господь наш Исус и святая Анна велят тебе жениться на Касе-Растрепе. Женись! Женись!

И скрылась в темноте.

Лесник с перепугу не сомкнул глаз до самого утра. Встал чуть свет и пошел в хату к Касиной матери. А Растрепа лежит на печи чистенько умытая, молчит и смотрит на него — так и сверлит глазами. На этот раз она ему приглянулась. Но он ничего не сказал и ушел.

Наступила ночь, и в тот же час опять заглянула к леснику в окно высокая женщина в белом и окликнула его:

— Спишь?

— Нет.

— Исус и святая Анна велят тебе взять в жены Касю-Растрепу. Женись, женись, не то прощайся с жизнью!

Лесника еще сильнее страх одолел. «Ну, — думает, — придется, видно, жениться на этой бездельнице, что день-деньской с печи не слезает!»

Перед вечером зашел к соседям и видит — Растрепа на печи сидит, умылась еще старательнее, да и причесалась как следует. Еще больше понравилась она леснику, но в тот день в хату набилось много гостей, и поговорить с Касей ему не удалось. Так ни с чем и ушел.

На третью ночь снова белая женщина стучит к нему в окно и спрашивает:

— Спишь?

— Нет.

— Велят тебе Исус и святая Анна жениться на Касе-Растрепе. Последний раз говорю: женись, иначе не сносить тебе головы.

Лесник вскочил с постели, выбежал на улицу, — а под окном уже никого нет.

Парень до того был напуган, что рано утром побежал к соседям. И что же он видит? Кася уже не лежит на печи, а встречает его у порога. Она принарядилась и так похорошела, что лесник едва узнал ее. Он больше не стал раздумывать, поклонился ее матери в ноги и попросил, чтобы отдала за него дочку. Мать с радостью согласилась, но взяла с него слово, что он никогда не будет бить Касю. И лесник обещал.

Заслал он сватов, а там и свадьбу сыграли. Зажили они с Касей вдвоем своим хозяйством. Лесник всегда с раннего утра уходил на работу в лес, домой приходил только полдничать. В первый день, когда он встал, жена еще спала, а в хлеву две их коровы мычали с голоду. Лесник задал им корму, убрал хлев и пошел на работу. Воротился, — в избе не убрано, завтрака жена не приготовила — опять, как бывало, лежит на печи растрепанная и спит.

В первое время муж ничего не говорил Касе, сам, бедняга, кое-как с хозяйством управлялся. Сам посуду мыл, стирал, стряпал. Наконец ему это надоело. Выхлопотал себе службу в другом месте, миль за пять от их деревни, и перевез туда свою Растрепу. А она и на новом месте все так же бездельничала да отлеживалась на печи. Тогда лесник придумал вот какую хитрость.

Висела у него на стене у кровати ветхая уже охотничья сумка. Вот он раз перед уходом в лес и говорит этой сумке, чтобы приготовила к его приходу завтрак, убрала избу и сделала все, что нужно по хозяйству.

— А не сделаешь, — говорит, — так я, когда из лесу вернусь, трепку тебе задам!

Растрепа это слышит — и ни гу-гу. Муж ушел, а она искоса все поглядывает на сумку — скоро ли та спрыгнет с крюка и примется за работу. Но сумка как висела, так и висит, а Растрепа посмеивается и говорит ей:

— Погоди, вернется хозяин из лесу, он тебе задаст!

Пришел лесник домой, видит — ничего не сделано, и давай грозить сумке:

— Ну, попомнишь ты меня! Сейчас над тобой суд учиним. Вот я дубового свидетеля позову.

И говорит жене:

— Сними-ка сумку да повесь себе на спину, а я ее хорошенько отколочу, чтобы в другой раз меня слушалась.

Растрепа смеется, любопытно ей, что будет дальше. А лесник принес из сеней толстый дубовый кол и давай колотить по сумке на жениной спине. Растрепа караул кричит, а муж все колошматит и колошматит ее. Здорово избил — будто бы не ее, а сумку.

На другой день он, уходя в лес, опять наказал сумке:

— Смотри же завтрак приготовь, все сделай по хозяйству, не то я тебе опять всыплю!

Не успел он выйти, как Растрепа вскочила с постели и принялась за работу.

Воротился муж из лесу, смотрит: в доме полный порядок.

— Что же, — спрашивает, — сегодня, пожалуй, не требуется учить сумку уму-разуму?

А Растрепа отвечает:

— Нет, нет, сегодня не нужно!

— Коли будешь и вперед так хозяйничать, никогда я тебя и пальцем не трону, — сказал лесник своей сумке.

И пошло у них все на лад. Кася каждый день вставала раненько, и к приходу мужа у нее все бывало готово. Про сумку больше и помину не было. Забыто было и то, что хозяйку этой избы когда-то люди называли «ленивой Растрепой». Кася, Касенька, — другого имени ей теперь не было.

Прошло много времени, и захотелось матери поглядеть, как живется ее дочке. Вот приехала она в гости к Касе — и диву далась, когда увидела, какой порядок и в доме и в хлеву. Не нарадуется мать, что из ее лентяйки Растрепы такая хорошая хозяйка вышла, и спрашивает у нее:

— Как же так? Ведь ты никогда ничего делать не хотела, а теперь вот какая работящая стала, и в дому у тебя чистота и порядок, смотреть любо. Наверно, муж тебя сильно бил, пока не научил работать?

— Ой, что вы! Никогда он меня не бил, — ответила Кася. — Только один раз мы с ним отколотили его сумку, а больше уже и не понадобилось.

Мать радуется, а Кася на нее раз-другой глянула как-то странно, помялась немного и наконец говорит:

— Вы бы, мама, сходили в сарай да принесли бы хоть немного дров. Потому что в этом доме даром есть не дают…

100. Астролог и лекарь на Кашубах

В городе Гданьске жили когда-то в старые времена немец лекарь и немец астролог. У обоих было мало дела, потому что в той стороне люди крепкие и здоровые, они не лечились и не нуждались в предсказаниях погоды.

Вот раз лекарь и говорит астрологу:

— Сходим-ка мы с тобой, друг милый, в какую-нибудь деревню на Кашубах. Авось там удастся кое-что заработать. Для деревенских жителей знать, какая будет погода, очень важно. Да и работа у них тяжелая, так что они, наверное, часто хворают.

Астролог с ним согласился, и они ушли из города. Весь тот жаркий летний день были в пути. Устали, проголодались и зашли к одному кашубскому мужику, чья хата стояла у самого леса. Радушный хозяин пригласил их поужинать и заночевать у него, не требуя за это никакой платы.

Вечером, когда стадо вернулось с выгона, хозяйка подала ужин. За столом лекарь нарочно спросил у астролога:

— А какая завтра будет погода?

— Завтра будет дождь, — ответил тот.

— Ну, нет, — вмешался хозяин. — Завтра наверняка будет хорошая погода.

— Мне лучше знать, — возразил астролог. — Ведь предсказывать погоду — мое ремесло.

Но мужик упрямо твердил:

— Нет, завтра будет ясно, солнце будет светить весь день.

— Да почем ты знаешь? — спросил астролог.

— Ты погляди в окно, — сказал хозяин. — Когда мой бык весело скачет перед конюшней, на другой день всегда бывает отличная погода.

Астролог замолчал, решив, что не подобает ему спорить с неученым мужиком.

Когда все поели досыта и собирались уже лечь спать, хозяин вдруг сказал жене:

— Мать, а я не прочь еще малость закусить. Найдется у тебя что-нибудь?

— С обеда осталась миска гороха. Разогреть его тебе?

— Не надо, не хлопочи. В этакую жару можно съесть его и неразогретым.

На глазах у изумленных гостей кашубец съел большую миску холодного гороха и только после этого объявил, что наконец-то сыт.

Когда немцы из Гданьска улеглись спать на соломе, лекарь сказал астрологу:

— Ну, завтра будет у меня работа! После такого ужина не только человек — лошадь не выдержит и свалится.

Они уснули, но рано утром их разбудил какой-то стук. Астролог выглянул в окно и, к своему удивлению, увидел, что хозяин, еще полуодетый, рубит дрова.

— Что это ты поднялся в такую рань? — крикнул он ому. — И зачем сам делаешь то, что обязан делать твой работник? Ты трудишься, а этот негодник дрыхнет.

— Видишь ли, друг, — отвечал хозяин. — Дрова у нас всегда рубит работник, но вчера за ужином я поел лишку, и у меня брюхо побаливает. Потому я и принялся дрова рубить — это первейшее средство растрясти кишки.

Лекарь и астролог пробыли у гостеприимного кашубца еще целый день и ночь. Хозяин так и не захворал, а солнце и на другой день по-прежнему светило ярко. И астролог сказал лекарю:

— Знаешь что, вернемся-ка мы в город! Здесь, на Кашубах, где бык предсказывает погоду, а люди лечатся рубкой дров, мы ничего не заработаем и помрем с голоду…

Они от души поблагодарили радушного хозяина за гостеприимство и пошли обратно в Гданьск.

101. Ворожеи

В одной деревне жили ксендз и органист. Оба они пили горилку и все прокутили, уж и пить было не на что.

Вот приходит однажды ксендз к органисту и говорит:

— Ну, пан органист, придумывайте, как бы нам на горилку денег раздобыть.

Органист говорит:

— Я уже придумал, сразу получим пятьдесят талеров. Я буду вором, а вы будете ворожеем. Тут у одного хозяина есть пара добрых волов, я их украду, сведу вон в тот лес и привяжу. Он придет к вам ворожить и пятьдесят талеров с радостью даст.

Вот органист пошел ночью и волов увел. Хозяин рано встал и прямо за голову схватился, что у него кто-то таких хороших волов украл, — он бы лучше готов двести талеров потерять. Вот идет он по деревне, ксендз увидел его и позвал в костел. Спрашивает, что нового слышно. Хозяин говорит:

— Да что нового? Волов у меня кто-то украл нынче ночью!

Ксендз ему:

— Жалко, добрые были волы, ну да у меня есть такая книжка, я в нее посмотрю и скажу, где они.

Вот полистал ксендз книгу и говорит хозяину:

— Идите вон в тот лес, там они привязаны, да идите поскорее, чтобы застать, а то сейчас этот вор их заберет.

Хозяин пошел, а волы там и стоят; он охотно дал ксендзу пятьдесят талеров за то, что волы нашлись.

Так и стали они добывать на горилку. Как деньги выйдут, так органист украдет что-нибудь, а ксендз ворожит. И все было хорошо.

А жил поблизости от них граф, и обокрали его разбойники, что расположились в лесу неподалеку. Разыскал он ксендза да органиста и говорит им:

— Вот вы мастера ворожить, так извольте найти мне эти деньги, а не найдете — несдобровать вам. Придете ко мне сегодня вечером, получите горилки, сколько хотите, выберете себе комнату, какую угодно, наверху или внизу, и чтоб до утра деньги нашлись.

Тем не по себе стало. Ксендз говорит, что, пожалуй, лучше будет внизу.

Но внизу на окнах — решетки, так что все равно не убежишь.

Вот дал им граф горилки и запер в комнате:

— Пейте и ворожите.

Ксендз уж и горилки не хочет, облокотился он на стол и все думает, как же это будет. Думал, думал, да и заснул.

А разбойники узнали, что ксендз и органист идут против них ворожить, и тоже испугались, что их откроют, схватят и перебьют.

Вот и говорит один из них:

— Нужно пойти послушать, что они там делают.

Пошел он и слушает. А органист налил в стаканчик горилки и выпил, хлопнул по столу и говорит:

— Ну вот, это первый.

Разбойник испугался, думает: «Ого, он уже знает, что я здесь».

Прибегает к своим и говорит:

— Плохо наше дело: не успел я прийти, как органист говорит: «Ну вот, это первый».

Пошел послушать другой. Органист снова налил, выпил и говорит:

— Теперь второй.

А там этих разбойников было тринадцать. Все они по очереди ходили, и каждый попадал как раз в то время, когда органист вновь наполнял свой стакан. Так всех обошло. Последним пошел Процьпак. А органист уже тринадцатый стаканчик допивал. Больше он пить не собирался и сказал:

— Ну вот, этот, тринадцатый, — последний.

Испугался и Процьпак, думает: «Знает уже про нас про всех».

И кричит он в окно органисту:

— Послушайте, не открывайте, что это мы взяли! Деньги украденные мы принесем, а вам тоже хорошо заплатим, только нас не выдавайте.

Органист говорит:

— Идите и принесите деньги, да лучше больше, чем взяли, а то как недосчитаемся денег, вам плохо будет.

Процьпак пошел к товарищам и говорит:

— Соберите деньги, несите туда и ссыпьте им через окно в комнату.

Так они и сделали. Отдали деньги, органист их взял, растолкал ксендза и говорит:

— Вставай, не умеешь ты ворожить. Вот я так ворожей, смотри — вот все деньги.

Ксендз обрадовался и уж тут давай пить вовсю. Утром отдали деньги графу, граф им заплатил, и они пошли.

Говорит ксендз органисту:

— Как же дальше-то будет, уже по всему свету разнеслось, что мы умеем ворожить. На этот раз сошло, но если еще раз придется — пропадем.

Органист говорит:

— Есть над чем голову ломать! Подожжем костел и скажем: книжка, по которой мы ворожили, сгорела вместе с костелом — она как раз в это время там была, — теперь уж мы ворожить не будем.

Так они и сделали. Тем дело и кончилось.

102. Как работник проучил ксендза

Жил в одной деревне хлоп, довольно богатый, но хоть были у него и кони, и волы, и дом — полная чаша, ходил он почти всегда впроголодь. А было так потому, что жена его обманывала: ходил к ней знакомый ксендз, и ему отдавала она лучшие куски.

Пришел как-то к этому хлопу один продувной парень по имени Гжесь и говорит:

— Хозяин, возьмите меня в работники.

А хлоп ему:

— Э-э, милый, что тебе у меня делать? Чем тебя кормить, когда мне самому-то есть нечего?

— Не беспокойтесь, хозяин, — говорит работник. — Обойдусь как-нибудь, только бы работу у вас получить. Мне сейчас позарез нужна работа.

Нанял хлоп Гжеся.

В первый же день говорит Гжесь хозяину:

— Как это так — вы такой богатый, всего у вас много, а есть нечего?

— Да вот сам увидишь, — отвечает хозяин.

Пошли они к хозяйке, чтоб она им завтракать дала. Та поставила перед ними немного супу с гнилой картошкой.

В овине работник говорит хлопу:

— Тут еще порядочно ржи осталось, так я намолочу, и мы хлеба напечем.

Хозяин отправился в поле пахать, а работник остался молотить.

Немного погодя заходит Гжесь в хату и видит там ксендза. А перед ним на столе чего только нет — хозяйка не знает, как ему и угодить.

— Так вот вы какая! — говорит работник. — Для хозяина у вас нет ничего, а для ксендза — пир горой! Погодите, вот я расскажу хозяину.

Тут ксендз взмолился:

— Не говори, милый! Я сюда больше не приду!

И хозяйка тоже просит.

Отправился работник в поле на пахоту. Хозяин шел за плугом, а Гжесь быков погонял. Недалеко от них пахал и ксендз. Хозяйка и сюда тайком от мужа приносила ксендзу обед; она его по быкам узнавала: его быки были пестрые — белые с красным, — издалека видно.

На другой день хлоп с работником снова пахали.

Работник говорит:

— Схожу-ка я на мельницу, хозяин, — может, зерно смололи, что я вчера намолотил. Снесу муку хозяйке, пусть напечет нам хлеба.

Подходит работник к дому, а ксендз увидел его из окна и спрятался в печь. Работник говорит хозяйке:

— Иду за мукой, но сперва затоплю печь, вы нам хлеба напечете.

Принес он огромную охапку гороховой соломы, а хозяйка ему:

— Погоди, милок, разжигать: успеем истопить, когда с мукой вернешься.

— Нет, хозяюшка, затоплю сейчас, а то когда еще огонь разгорится.

Зажег он солому и сунул в печь, а ксендз как завопит оттуда:

— Гжесь, дорогой мой, что ты делаешь! Ведь я здесь задохнусь!

А работник ему:

— Разве к лицу это ксендзу в печи сидеть? Вот ужо я расскажу хозяину.

Снова они просят Гжеся молчать. Оставил их работник и пошел за мукой.

На третий день хозяин с работником снова в поле пашут.

— Пойду наколю дров, — говорит работник, — хозяйка собирается хлебы печь.

— Чего ты наколешь? Там и дров-то нет, — говорит хозяин.

— А там перед домом старая, трухлявая груша стоит, так я ее срублю на дрова, — отвечает работник.

Вот идет он домой, а ксендз опять был у хозяйки. Увидел он работника, бросился прочь и спрятался в дупло той самой груши.

Работник говорит хозяйке:

— Дров нужно наколоть, срублю я эту грушу.

А она в ответ:

— Да оставь ты, ради бога! Жалко ведь, еще груши будут на ней.

— Какие там груши! — отвечает работник и пошел рубить.

Ударил он раз-другой, а изнутри голос ксендза:

— Стой, Гжесь! Побойся бога, так ты мне и ноги отрубишь.

— Во имя отца и сына, вы-то что здесь делаете? Ну куда ни ткнешься — всюду вы!

Выбрался ксендз из дупла, а Гжесь и говорит:

— Пора кончать с этим, уж теперь-то я обязательно скажу хозяину.

Пошли снова пахать хлоп с работником. Гжесь накинул на красного быка до половины дерюгу, чтобы он издали казался таким же пестрым, как бык ксендза, потом сказал хлопу:

— Сегодня нам хозяйка вкусный обед принесет.

— Э-э, откуда ему взяться, вкусному обеду? — возразил хозяин. — Никогда она мне обеда не носила.

— Вот увидите, — ответил работник.

А хозяйка как раз несла галушки, мясо, хлеб, водку. Подошла поближе, увидела пестрого быка и, думая, что это ксендз пашет, сказала:

— Бог в помощь!

— И правда, парень, женка обед принесла! — воскликнул хозяин.

Обидно стало хозяйке, что ошиблась, говорит она мужу и работнику:

— Оставьте немного для ксендза, пусть подкрепится: ему-то ведь никто обеда не принесет.

— Ладно, ладно, — говорит хлоп, — отнеси и ему немного.

Но тут вмешался работник:

— Я сам отнесу, хозяюшка, а вы посидите с хозяином.

По дороге он хлеб съел, водку выпил, а галушки ложку за ложкой кучками разложил по дороге. Пришел к ксендзу и говорит:

— Ну, держитесь теперь, попадет вам от хозяина, что вы его с хозяйкой обманываете, да еще и объедаете. Хозяин собирается вам голову отрубить за это.

Вернулся работник и говорит:

— Хозяин, у ксендза плуг сломался, он просит вас прийти исправить.

Хлоп — а он был здоровенный детина — взял топор и направился к ксендзу. Ксендз решил, что тот и в самом деле собирается отрубить ему голову, бросил все и пустился наутек.

«С ума он, что ли, сошел?» — подумал хлоп. Подошел к плугу, смотрит — все в исправности, — и пошел обратно. Видит — на дороге галушки, — и стал собирать их в полу сермяги.

Хозяйка и спрашивает:

— Что это он поднимает?

— Разве вы не видите? Камни. Хочет прибить вас за то, что вы с ксендзом якшаетесь, да еще и кормите его, — отвечает Гжесь.

Хозяйка увидела, что хлоп уже близко, и бросилась бежать.

— Что это дура баба побежала? — спрашивает хлоп.

— Да разве вы не знаете? — говорит Гжесь. — Хата ваша загорелась, а там дитя малое. Вот она и бежит да кричит во все горло.

Поверил хлоп и помчался за женой, а она оглянулась и видит — догоняет ее муж, — да как завопит:

— Прости меня, муженек, никогда больше ксендза кормить не буду.

«Сдурела, что ли, баба-то? — подумал хлоп. — Пальцем ее не тронул, а она мне что-то о ксендзе плетет».

И вернулся на пашню.

Хозяйка была дома, и опять к ней пришел ксендз.

— Не ходите сюда больше, — говорит она ксендзу. — Тут от работника никуда не спрячешься. Расскажет он мужу. Лучше приходите в хлев, когда я коров доить буду, услышите, как запою.

Но хитрый работник узнал и об этом. Переоделся он женщиной, взял подойник и пошел в хлев. Там он съел оставленный для ксендза завтрак, а потом стал доить коров и знай распевает. А ксендз, услышав песню, вошел и снова увидел работника.

С тех пор не приходил больше ксендз. Он знал — работник все равно помешает. А хозяин был рад, что плутоватый работник отвадил гостя, который объедал его. А что жена изменяла, хлопу и невдомек было.

103. О хитром работнике

Один хозяин искал работника. Перебывало их в его доме немало, да ни один не мог ужиться, потому что хозяйка всем большую обиду чинила. Наконец пришел какой-то парень и поставил такие условия:

— Я к вам наймусь, но только будем вместе есть, вместе работать и вместе спать.

Хозяин согласился, потому что в своей деревне он уже не мог найти работника.

Вначале все шло как по маслу. Хозяин ел — и работник с ним. Хозяин спал на кровати, и работник — тоже. Бабе пришлось ложиться на полу. Впрочем, ей там было неплохо: она спала на перине.

Но хозяйке иногда хотелось приготовить для мужа что-нибудь получше. Как-то раз она решила сварить ему мяса.

Приходит работник и спрашивает:

— Что это там в чугуне варится?

Баба отвечает:

— Да вот носки были грязные, надо прокипятить.

— Мои тоже грязные, — сказал работник, — вот и я свои прокипячу. — И сунул носки в чугун.

В другой раз на ночь баба навязала мужу на палец длинную нитку и сказала:

— Как уснет работник, я дерну за нитку — яичницу тебе поджарила, ночью съешь.

Но хозяин этого не слышал: он уже крепко спал. Зато услышал работник, отвязал нитку и привязал себе к пальцу, а потом притворно захрапел.

Услышала баба — потянула за нитку. Встал работник. Баба не узнала его, повела к печке, где стояла поджаренная яичница, и работник за здоровье хозяина начал уписывать ее за обе щеки.

Немного погодя баба его тихонько спрашивает:

— Вкусная?

— Вкусная, только соленая, — так же тихо отвечает он.

— Еще дать? — снова спрашивает баба.

— Ага!

Когда он покончил с яичницей, баба сказала:

— Ну, раз уж этот чертов работник так крепко спит, пойдем ко мне на перину, погреешься — ведь ты, верно, замерз.

Работник не противился, и хоть утром правда вышла наружу, никто не смел обижаться — уговор дороже денег!

Однажды хозяин уехал на свадьбу, а работника оставили дома.

— Что же мне тут делать? — спросил работник.

— То же, что и всем людям, — ответил хозяин.

Работник и послушался; увидел, что на соседней хате с крыши сдирают гнилую солому, и тоже ободрал крышу, хоть ее крыли совсем недавно.

В другой раз ему было велено сторожить посевы в поле и бить каждого, кто бы туда ни забрел. Работник в точности исполнил наказ, и когда хозяин пришел надергать репы, он его так отколотил, что тот даже расхворался.

В конце концов хозяину пришлось расстаться с работником, потому что не мог он с ним сладить.

104. Мужицкая жалоба

В деревне, неподалеку от помещичьей усадьбы, жил гураль[12] в убогой халупе. И была у него в хозяйстве одна-единственная коровенка.

Как-то раз эта скотинка забрела в панский клевер. Увидел это помещик, схватил огромный нож и своими собственными руками зарезал мужицкую корову.

Когда жена гураля узнала про несчастье, послала она своего мужа в помещичью усадьбу, чтобы попросить пана хоть немного возместить убыток.

Крестьянин пошел, но ничего хорошего из этого не вышло: помещик еще сильнее разгневался на мужика и приказал своим слугам всыпать ему десять батогов. Вернулся избитый гураль домой и рассказал жене обо всем.

— Ежели так, — сказала жена, — напишем жалобу королю. Пусть нас рассудит по справедливости.

Взяли они доску, остругали и вырезали на ней ножом все, как было. Видно было, где стоит мужицкая халупа и где находится панская земля с усадьбой; видно было даже, как корова пошла на панский клевер и как пан ее зарезал. А потом еще мужик вырезал на доске лавку, на ней — себя самого и сделал рядом десять зарубок.

Эту доску жена привязала мужику на спину и велела идти прямо к королю. Отправился крестьянин, а дорога проходила через большой и темный лес. В том лесу мужик увидел красиво одетого охотника и сказал ему:

— Слава Исусу Христу.

— Во веки веков, аминь! — ответил пан охотник и спросил: — Куда ты идешь, человече?

— К королю.

— А зачем?

— Иду с жалобой на моего помещика.

— А что за жалоба?

Крестьянин снял с плеч доску и начал показывать:

— Это моя халупа, вот усадьба и клеверное поле пана, а тут моя корова залезла на это поле, и пан ее забил. А вот лавка и десять зарубок. Зарубки — это десять батогов, которые мне влепили по приказу пана.

Так мужик рассказал пану все дело.

— Ну, — промолвил пан, — поезжай к королю. Он рассудит по справедливости.

Пан отъехал, а крестьянин пошел дальше. И невдомек ему было, что пан охотник — это сам король Ян.

На другой день пришел гураль к королевскому дворцу. Его впустили в большой пышный зал. Там на золоченом троне сидел король в окружении своих двенадцати министров. Гураль не узнал короля, потому что был он одет теперь совсем по-иному. На голове у короля Яна красовалась корона, с плеч короля спускался красный плащ, а ноги были обуты в желтые сапоги со шпорами. Подал мужик свою доску одному из министров и сказал:

— Здесь все рассказано про мою обиду. Читайте.

Ничего не понял первый министр из той доски, не поняли и другие министры. Хотели они выгнать крестьянина, да король приказал подать себе мужицкую жалобу. Тогда первый министр передал доску второму, второй — третьему, третий — четвертому, и так до тех пор, пока двенадцатый не вручил доску королю. Король подозвал к себе гураля и стал спрашивать:

— Это твоя халупа?

— Она, она, паночку!

— А усадьба здесь?

— Здесь.

— И твоя корова пошла на панский клевер?

— Так и есть.

— А вот тут ее пан как раз и зарезал?

— Так, так, наияснейший паночку!

— Тогда ты пошел к помещику и взамен коровы получил десять плетей?

Гураль потрепал короля по плечу и закричал:

— Вот это голова, а те все — дурни! — И показал на двенадцать министров.

Много было смеху в королевской резиденции. Потом король Ян сказал мужику:

— Теперь иди домой, а я уж так распоряжусь, чтобы тебе не обидно было.

Вернулся мужик домой, а вскорости от короля пришел указ. Король приказывал пану попросить у мужика прощения, построить ему новый дом, конюшню, хлев, ригу и еще прибавить к этому тридцать моргов земли от его, панских, полей.

Мужик и его жена не раз над паном насмехались: дорого ему пришлось заплатить за мужицкое горе!

И часто-часто повторял гураль своей жене:

— Король Ян — самый мудрый король. Жалобу мою сумел прочитать, а вот его министры только рты пораззявили и ничегошеньки не поняли. Ума не приложу, зачем их король около себя держит, если они даже читать не умеют…

105. О трех ворах

Жил один богатый мельник. Три вора давно точили на него зубы, очень им хотелось добраться до его денег, да дело это оказалось непростое. Мельник был осмотрителен и дом запирал крепко, а к тому еще держал злых собак и верных слуг. Вот и попробуй проберись к нему днем или ночью! Дело это, можно сказать, было немыслимое.

Что же воры придумали? Договорились они между собой, что один будет паном Исусом, другой — святым Петром, а третий — святым Павлом. В таком виде и явятся они на мельницу. Однако сообразили безбожники, что приходить с пустыми руками к мельнику бесполезно. Вот и решили запастись сначала какими-нибудь даяниями — тогда, мол, легче будет обмануть хозяина.

Самый главный злодей отправился в город и в рыбном ряду стал выбирать товар. Набрал целую бадью лучшей рыбы и говорит торговке:

— Эту рыбу я покупаю для ксендза-исповедника. Ступай за мной до притвора и там подожди, он выйдет и тебе заплатит.

Торговка отправилась за вором в костел и, оставив рыбу в притворе, сама начала молиться. А вор опустился на колени около исповедальни недалеко от входа и слушает исповедь, как все, и торговка его видит. Прежде чем подняться и уйти, вор молвит потихоньку ксендзу такие слова:

— Разрешите, святой отец, сказать. Привел я тут свою бабу, у нее вроде как голова не совсем в порядке, так уж вы, милостивый отец, выслушайте ее, отпустите грехи и не обращайте внимания на ее пустопорожнюю болтовню. Только я бы просил исповедать ее вслед за мною, чтобы я мог потом ее сразу с собой забрать.

Ксендз из исповедальни кивает бабе с рыбой, чтобы она приблизилась, а та думает, что он зовет ее расплатиться, подошла и толкует, что-де столько-то с него за рыбу. Благочестивый ксендз, помня о помешательстве бабы, велел ей стать на колени и учит, что повторять. Ксендз про исповедь, — баба про деньги, так и не могут договориться. А вор тем временем дал драпака с рыбой.

Второй злыдень пошел в магазин покупать кофе, изюм, сахар и разные другие яства. Выбрал, что ему было нужно, и вроде платит… А тут вошли в магазин еще покупатели, торговец и не заметил, как злодей ловко смахнул с прилавка в товар свои деньги и был таков. Вот и раздобыли уже мошенники рыбу и всякие к ней приправы. Недоставало только вина.

Третий вор идет в винный погреб и велит хозяину налить в бочонок, который он с собой захватил, шесть гарнцев вина и закупорить. Сам же, оглядевшись по сторонам, говорит:

— Мне спешно, а пану, видно, большой труд наливать вино из бочек. Я знаю один хороший способ, можно бы показать…

— Ну, покажи! — говорит купец.

Вор достал бурав, провертел дыру в днище бочки и говорит:

— Заткните пальцем и подержите, пока я аппарат устрою: сразу из двух бочек вино будет наливаться.

Торговец воткнул палец в дырку, злодей просверлил дырку во второй бочке, рядом, и велит заткнуть ее пальцем другой руки. Удивленный владелец магазина растопырил руки между двумя бочками, а вор схватил налитое вино и удрал, не заплатив ни гроша. Долго стоял торговец в погребе, боясь пошевелиться, чтобы содержимое не убежало из бочек. Взывал о помощи, да напрасно: приказчики, занятые в лавке, не слышали его отчаянных воплей.

Теперь, когда раздобыли воры и вино, и рыбу, и всякие другие закуски, они покинули город и отправились прямо к мельнице. Спрятали добытые припасы в камышах на реке, нарядились святыми и пошли к мельнику. А надо сказать, что раньше люди верили в то, что пан Исус и святые апостолы по земле ходят, а жена мельника была женщина очень набожная.

Мельник, однако, не очень-то уверовал, что это настоящие святые, хотя злодеи и принялись разговаривать и обходиться промеж собой по-евангельски. Но тут мнимый пан Исус объявил, что сейчас сотворит чудо.

Встал он над рекой, осенил ее крестным знамением и говорит:

— Павел, принеси вина.

Павел пошел и принес вина в жбане, словно бы из реки зачерпнул. Мельник с семьей и домочадцами отпробовал и больше уже не сомневался в пришельцах. А фальшивый Христос приказал Петру доставить другое угощение. Петр идет к воде, и вот тебе: по первому слову — прекрасная рыба.

А тут гости еще посвятили реку, и разная прочая снедь явилась. Мельничиха на седьмом небе от счастья и принимается готовить ужин из святых даров. Варится рыба на припечке, и по всей мельнице расходится запах. Мельник ест рыбу, запивает вином, и все-то ему кажется необыкновенным. После вечери по велению Исуса святые торжественно несут новую бутыль с вином, потчуют хозяина и челядь и даже детей малых не забывают, и пошло всеобщее веселье. Пан Христос без остановки крестит и благословляет направо и налево, и вслед за каждым его мановением все надают на колени, а сам мельник, порядком уже пьяный, в безустанных поклонах целует святым ноги и раз за разом бросается перед ним ниц.

Тут наконец мнимый Исус Христос говорит хозяину:

— Войтусь, а Войтусь, если хочешь, чтоб у тебя росло богатство, могу освятить твой дом, и до чего только коснусь — прибудет трижды. Все добро твое, коли соберешь в одно место и представишь моим очам, умножу и сделаю неуязвимым — никакой злодей не уворует. Несите, Войтусь, какие есть у вас деньги, кладите в корыто и дайте мне кропило и воду, освящу плоды трудов ваших, и будете от сей минуты владеть ими и пользоваться в безопасности.

Кинулась мельничиха, велела принести воды, кропило и корыто и первая высыпала туда свои сбережения. Прельщенные слуги тоже спешили побросать в корыто, что имели наилучшего. И вот корыто наполнилось до краев деньгами, камнями драгоценными и разными нарядами.

Тут фальшивый мессия начинает длинную проповедь, крестит, благословляет и взывает громким голосом к святым собратьям:

— Апостолы мои, Петр и Павел! Возьмите корыто, обойдите с ним вокруг мельницы три раза и прикоснитесь к каждому углу.

Только произнес он те слова, апостолы схватили корыто и побежали с ним вокруг мельницы, задевая углы, а потом ловко высыпали все разом в приготовленные мешки. Пьяный мельник, вышедший за святыми из дому, кувырнулся на пороге, мельничиха с челядью не смекнули, что сталось, а воры тем временем, оставив порожнее корыто, удирали по кустам, и что утащили, то уже никогда не вернулось к хозяину.

106. Тяжба двух хозяев

В одной деревне, где-то около границы, жили двое хозяев. А были они соседи, и жилища их стояли рядом, а поля проходили одно возле другого, и во всю длину между ними тянулся глубокий ров. По краям того рва были высокие валы, так что никакая скотина не могла перейти с одного поля на другое, перелезть через ров. И жили эти два соседа в мире и согласии до поры.

Долго так они в мире жили, пока в одно лето не оставили оба участка у рва нераспаханными. Оставили они их под пастбища и пасли себе скот. Мартин Тшебела пас на своем загоне коней, а Матусь Гжимала на своем — волов и бычков. И вот один раз неведомо каким способом перелез молодой бычок через ров к коням и там остался. Утром рано пошли хозяева по свою скотину, чтобы гнать ее домой, и увидели, что один бычок пасется на другом поле. Как тут быть? Хозяин бычка говорит соседу, чтобы он ему отдал скотину. А Мартин отвечает, что это его кобыла ожеребилась и принесла бычка. А Матусь ему говорит:

— Этого быть не может, чтобы у кобылы родился бычок.

— А как же мог твой бычок перелезть через ров?

И такую затеяли Матусь с Мартином свару, что пришлось им обращаться в суд, Мартин-то так и не отдал Матусю бычка. И вот, как пришел срок, вызвали их к судье. А был Матусь немного беднее своего соседа и потому шел на суд только со своей правдой; Мартин же нанял себе адвоката. Ну вот. Предстали тяжущиеся перед судьей, тот и спрашивает, как все это случилось. Матусь, значит, и рассказывает, как пасли они всегда свою скотину, как жили в мире и в согласии и как раз, невесть каким способом, перелез бычок на поле соседа через ров и Мартин его себе забрал и не хочет отдавать: кобыла-де его ожеребилась и принесла бычка. Ну, а у Мартина-то адвокат нанятый так ловко повел дело, что Мартин выиграл тяжбу, — значит, будто кобыла родила быка. Но на том не кончилось, так как Матусь уперся и сказал, что он не отступится от своей правды, что бычок его и не мог он родиться от кобылы. А потом еще Матусь начал плакаться, что у него и так немного скотины, а Мартину еще отдали его животину, и теперь у него совсем мало осталось, — видно, нет на земле справедливости. Вот судье стало жаль мужика, и он сказал:

— Матеуш, сделайте одну вещь, и если сумеете, то дело ваше будет выиграно. Явитесь ко мне завтра, но чтобы вы не шли, не ехали и были не голым, не одетым.

Мужик опечалился и направился домой. А пришел, его спрашивают дома, как в суде порешили. Рассказал он своей жене и своим детям, что проиграл дело, а Мартин выиграл. И судья, мол, задал такую задачу, чтобы назавтра явиться к нему и ни идти, ни ехать и быть ни одетым, ни голым. И так кончил:

— Что же мне делать? Бедный я Матусь!

А была у него дочка, мастерица на все руки и умница. Она быстро сообразила, как отцу помочь, и говорит:

— Не бойтесь, татусь, я вам посоветую, как быть. Вот что: возьмите козу и садитесь на нее, а ноги у вас до земли достанут. Вот и получится, что не едете, раз ноги пойдут по земле, не идете, раз на козе верхом. Так одно выполните. Ну, а другое условие: чтобы и одетому быть и не одетому, — накиньте на себя сак, чем рыбу ловят, вот и получится — вроде одеты, а через него видать вас.

На другой день Матусь и в самом деле взял козу, сел на нее, закутался в сак и вроде одет, вроде нет. И так прибыл к судье, как он велел. Судья увидел мужика и говорит:

— Хорошо, Матеуш. Одну задачу выполнил. Только это еще не все; решишь другую, тогда отдам тебе бычка.

Приуныл Матусь — какая еще будет задача? А судья ему и говорит:

— Должны вы мне завтра не принести, не пригнать подарок и ногами чтобы он не шел.

Пошел хозяин снова домой в печали и опять рассказал дочери, а она ему посоветовала:

— Возьмите, татусь, пару голубей и несите их в корзине. А когда подойдете к дому судьи — выпустите, и тогда получится, что вроде вы ему не принесли подарок, не пригнали, потому что голуби выпорхнут.

И вот, как судья увидел это, говорит мужику:

— Ну и умный же и ловкий вы, Матеуш. Скажите, однако, мне: кто вам отгадал мои загадки?

А Матусь на это:

— Дочка меня научила.

«Ну, это хорошо — значит, она очень умная девушка», — подумал судья и говорит Матеушу:

— Когда она такие задачи решает, то я бы, пожалуй, на ней женился.

— А что же, если у пана судьи такое намерение, я не противлюсь.

— Тогда велите ей прийти ко мне, надо мне ее посмотреть. Как только женюсь на вашей дочке, так вам Мартин бычка отдаст.

Тут только Матусь хватился и говорит:

— И все это того не стоит, сколько мне потом заботы будет. Ведь Мартин-то решит, что я на бычка променял дочку.

На том дело кончилось. И прошло сколько-то там времени, и вот раз Матеуш заметил, что судья ходит их дорогой, прогуливается как раз там, где тянулся большой ров. А через тот ров был мост, и мужик задумался, что бы тут такое учинить, чтобы найти свою правду, вернуть бычка. А дочь ему так посоветовала:

— Как судья будет тут опять прохаживаться, вы возьмите сак и повесьте его на мосту, а сами полезайте в ров и бейте шестом по воде, будто бы рыбу загоняете в сак. Когда же судья спросит: «Что ты тут, мужик, делаешь?» — то вы ему ответьте: «Вельможный пан судья, ловлю рыбу».

Ну и вот. Только высмотрел мужик, что судья идет на прогулку, — взял сак, повесил на мосту, а сам влез в ров и лупит шестом, чтобы рыбы снизу лезли вверх, в сак. Этим временем судья проходит мимо и видит, как мужик хлещет шестом по луже. Вот судья его и спрашивает:

— Что это вы, отец, там делаете?

— А вот, вельможный пан судья, ловлю рыбу, хочу загнать ее в сак.

А судья ему и говорит:

— Это же невозможно, чтобы рыбы шли на мост в сачок.

А Матеуш отвечает:

— Как это невозможно, чтобы рыбы шли на мост? Если у кобылы родился бычок, то и рыбы пойдут на мост. А вот коли рыба не пойдет на мост, то, пан судья, и кобыла не могла принести бычка.

И только после этого судья задумался и присудил Матеушу его бычка, что влез на Мартиново поле. Тут кончилась наконец тяжба двух хозяев, то есть Мартина Тшебелы и Матеуша Гжималы.

107. Кузнец и ксендз

Пришел однажды ксендз к кузнецу и попросил его что-то отковать. Взялся кузнец за дело: накалил железо, выковал, что было нужно, и бросил раскаленную железку на землю. Ксендз расплатился и, собравшись домой, голой рукой схватил еще горячую железку и, конечно, ожегся. Заохал ксендз, а кузнец говорит:

— Как это можно: ксендз, а ничего не смыслит, дурной какой-то…

Позвал он своего четырехлетнего сынишку и велел подать железку. Прежде чем взять, мальчонка плюнул на нее — проверить, не горячая ли.

Увидел ксендз и сказал:

— Вот это здорово!

А кузнец ему:

— Видите, сын кузнеца умнее ксендза.

Пришел ксендз домой. Служанка подала ему обед. Вспомнил ксендз сынишку кузнеца и решил плюнуть в суп — проверить, не горячий ли. Плюнул — не зашипело. Тогда он зачерпнул полную ложку, собрав сверху пожирнее, и обжег себе язык. Бросился он в кухню отругать служанку, зачем такой горячий суп подала. Она в это время наливала в таз теплую воду — собиралась мыться.

— Я сперва проверяю, паи ксендз, не слишком ли горячая, и только потом моюсь, — сказал она и попробовала воду пальцем.

С тех нор, прежде чем есть суп, ксендз всегда совал туда палец.

108. Как наказать волка

Один молодой крестьянин, сын зажиточного хозяина, ни за что не хотел жениться. Думалось ему, что слишком ранняя женитьба частенько добром не кончается. Совсем другого мнения был его отец. Он не уставал твердить сыну, что неженатый хозяин немногого стоит, — недаром же говорится, что изба тремя углами на хозяйке держится и только четвертым — на хозяине. Притом жену брать надо смолоду, поздняя женитьба — дьяволу потеха. Уговаривал, уговаривал отец сына — и своего добился: привел сын жену в дом. Да не повезло бедняге. Баба попалась злая, сварливая, неуживчивая — сущая ведьма. Хозяйка она была никудышная, а непременно хотела всем верховодить. Что муж привозил в дом возами, то она умудрялась выносить из дому под фартуком. С утра до вечера они бранились и спорили из-за всякого пустяка. В доме, где прежде жили так тихо и мирно, теперь был ад кромешный. Муж под любым предлогом уходил из дому и возвращался скрепя сердце только поздно вечером.

Как-то ранней весной отец и сын поехали пахать участок поля, которое находилось среди леса. Каждый привел своего вола, и они запрягли обоих вместе, чтобы работа лучше спорилась. В полдень отец с сыном пошли домой обедать, а волов оставили в лесу. Привязали их к елям, подбросили каждому по охапке сена. И надо же беде случиться: рыскал в том лесу волк и учуял свежину. Вцепился он одному волу в горло, загрыз его, потом и другого сожрал всего, до косточек.

Воротились мужики после обеда, смотрят — нет на месте их волов. Искали, искали — и что же нашли? В одном месте — полхвоста, в другом — голова, в третьем — копыта да кучка требухи. Тут догадались они, что это волчья работа. Выследили разбойника и накрыли его в чаще, он до того нажрался, что с места двинуться не мог. Одолели его мужики без труда и стали советоваться, какую бы ему придумать кару посуровее. Отец сказал, что лучше всего зажать волку хвост в тяжелой расщепленной колоде и уморить его голодом. Но сыну казалось, что и этого мало.

— А знаешь что, отец? — сказал он вдруг. — Давай ничего ему не сделаем, только женим! Вот это будет пострашнее самой жестокой казни!

109. Как хлоп отучил свою бабу драться

Одна баба била своего мужа, и он ничего не мог с ней поделать; приходилось выполнять все, что ей ни взбредет в голову. Однажды на пасху она велит ему свезти на ярмарку трех баранов, купить за них всего к празднику, а самих-то баранов обратно привезти. И еще наказала узнать, о чем судачат на ярмарке.

Хлоп, который бабы очень боялся, не стал перечить, хотя знал, что ему ничего не удастся сделать: как можно за баранов все купить и обратно их домой привезти? А не перечил он потому, что иначе баба его бы побила.

Вот едет он и голову ломает — как выполнить волю своенравной бабы? Уж очень он боялся взбучки от нее. А как добрался до города, совсем опешил — стоит дурак дураком, не знает, что предпринять. Вдруг подходит к нему какой-то горожанин и спрашивает, чего он нос повесил. Хлоп сперва не хотел говорить, что у него такая баба, но горожанин продолжал выспрашивать. И вот хлоп рассказал ему про свое горе: о том, что баба наказала всего привезти, а он-де не знает, как поступить.

— Э-э, не горюй, дружище, я тебе помогу, — сказал горожанин.

Велел он хлопу везти баранов в лавку, там остриг их и вернул обратно, а за шерсть дал мужику все, что баба наказала купить.

Обрадовался мужик, что теперь баба не отдубасит его, когда он домой вернется, и собрался было в обратный путь, да вдруг припомнил, что ему надо узнать еще, о чем на ярмарке судачат.

Нашел он того горожанина-лавочника и спрашивает у него, как быть.

— И ты не знаешь, что ответить своей бабе, когда она спросит, о чем судачат на ярмарке?

— Да ведь как же! Моя баба умная и сразу догадается, если я ей навру, — ответил хлоп.

— Если она тебя спросит, — говорит горожанин, — так ты ей скажи: судачили, мол, о том, что если баба бьет своего хлопа, то у нее будет еще большая власть над ним, стоит ей только засунуть голову себе под колено.

Обрадовался хлоп, что исполнит он все наказы своей бабы и та его не побьет.

Приехал он домой и отдал бабе покупки. Снимает баранов с телеги, а она спрашивает:

— А о чем на ярмарке судачили?

— Да вот сказывали, что если которая баба бьет своего хлопа, то у нее будет еще большая власть над ним, стоит ей только засунуть голову себе под колено.

Обрадовалась баба, что еще сильнее теперь будет, пошла в сарай, села в закроме и давай засовывать голову себе под колено. И так и этак — ничего не получается. Но наконец удалось ей как-то закинуть ногу на шею, и голова оказалась под коленом. И тут хлоп как начнет стегать ее веревкой, а она голову вынуть не может. Поняла баба, что обвели ее вокруг пальца. А хлоп знай стегает да стегает. Только когда отходил как следует, высвободил ей голову из-под колена.

С тех пор баба уже его больше не била.

110. О хлопе, который умирал

Одному хлопу гадалка предсказала, что он умрет, стоит ему трижды испустить дурной дух. Затужил хлоп, думает: «Я уж так привык к этому, как же тут удержаться!»

Наконец решил, что работать ничего не будет, — может, тогда и обойдется.

В это время как раз нужно было молоть зерно, но побоялся хлоп, что, если будет сам молоть, испустит дух. Вот он и думает: «Свезу на мельницу, и дело с концом».

Но и на мельницу ехать страшно: придется зерно подносить, тяжесть поднимать — так и до греха недолго. Помрешь — и мука не нужна будет. А работника, на ту беду, нет. Выходит — нужно ехать. Да и жена просит: поезжай, мол, но остерегайся, понемногу зерно носи, так, может, и смелешь.

Как пристала к нему баба, сама лошадей запрягла, сама нагрузила на телегу мешки и кадки с зерном, — оставалось садиться и ехать. Поехал хлоп. Вдруг на дороге — канава. Как тряхнуло телегу, так и не смог он удержаться — первый раз испустил дух. Чуть не заплакал хлоп, лишь тем себя утешил, что теперь будет еще осторожнее, а как привезет муку домой, так и вовсе делать ничего не станет — ляжет и будет есть.

Приехал он на мельницу, заплатил мельнику за работу, а сам только наблюдает, чтоб помол был хороший да чтоб зерно не украли. Смолол мельник зерно, сложил все на телегу, хлоп сел и поехал обратно.

Кони бежали резво. Подъехал хлоп снова к канаве, а сам все думает, как бы сдержаться. Но не тут-то было: колеса в канаву, а он — тр-рах! — и второй раз испустил дух. Снова чуть не заплакал с досады, да потом решил, что все равно — делать нечего.

— Теперь уж не вернешь! — утешал себя бедняга.

Двинулся снова в путь, а сам только думает, как бы третий раз сдержаться, чтобы хоть домой вернуться да муку-то съесть, а там будь что будет.

Да где там! Подъехал он к пастбищу. Дорога в гору, грязь, — коням тяжело, а он слезать не хочет, боится, чтоб в третий раз беды с ним не случилось. Но вытянули кони, остановились. Хлоп как стеганет по ним кнутом, да тут и в третий раз из него дух вон.

Заголосил мужик:

— Ой, смерть моя пришла! — А потом думает: «Зачем я муку домой повезу, если мне ее есть не придется, все равно умру? Из-за жены помираю, это она меня на мельницу прогнала. А раз мне есть не придется, пусть и ей не достанется, раз уж она такая умная!»

И начал сбрасывать мешки и кадки на землю, потом лег возле мешков и лежит. Помирает.

А тут неподалеку свиньи паслись, подобрались к мешкам, давай рвать их да муку уписывать. А хлоп лежит и стонет жалобно, хотя у него ничего не болит, да на свиней покрикивает:

— Был бы я живой сейчас, я бы вам показал! «У-у — волки идут!»

А свиньи и ухом не ведут — знай уплетают.

В ту пору ехал какой-то мужик на телеге и еще издали слышит стоны и крики. «Больной, что ли?» — думает. Подъехал ближе и слышит, что хлоп стонет.

Мужик спрашивает:

— Что с тобой?

— Ой, не спрашивай! Конец мой пришел!

Догадался тут мужик, что болезнь-то притворная, поднял с земли кнут и давай стегать хлопа. Стегал, пока тот не вскочил на ноги, забросил на телегу кадки и мешки, что свиньи еще испортить не успели, погнал во всю прыть домой.

Проходит неделя, другая, а он жив и здоров, только спина от кнута побаливает.

Смекнул тогда хлоп, что обманула его гадалка. Локти готов был кусать, да уж не вернешь муки-то, что свиньи сожрали да рассыпали.

С тех пор перестал хлоп гадалкам верить.

111. Про пана, который все потерял

Жил когда-то пан — богач, каких мало. Были у него леса громадные — дубовые, буковые, сосновые, — много земли и фольварков, а на тех фольварках — все, что только человеку нужно. Да, добра у пана было много, слишком даже много.

Но пан этот сильно пил. И пропил сначала леса, потом земли, а там и усадьбу и все свое имущество. До тех пор пьянствовал, пока не разорился вконец.

А когда потерял все, что имел, сел он в кресло и велел позвать лекаря.

Приехал лекарь, осмотрел его, обстукал, выслушал, велел язык показать, а потом головой покачал и говорит:

— Не нахожу я у тебя, пане, никакой болезни, ты здоров, как рыба в воде.

— Загляни-ка ты, доктор, мне в горло, — сказал пан. — Там наверняка увидишь что-нибудь.

Разинул он рот как можно шире. Лекарь смотрел, смотрел.

— Нет, — говорит, — в горле у тебя ничего такого нет.

— Да ты гляди как следует! — твердит свое пан. — Там, наверное, что-нибудь да есть.

Лекарь опять заглянул ему в горло, смотрел долго и внимательно, но, как и прежде, ничего не увидел и сказал пану, что он может уже закрыть рот.

Задумался пан.

— Удивительное дело! Ведь через эту глотку ушли мои волы, овцы, все имущество. Уходили поля, дома, деревья, целые леса. Вот я и подумал — авось хоть один сук у меня там застрял, тогда я мог бы по крайней мере посох себе из него вырезать да идти побираться. Ну, раз уж и в глотке ничего не осталось — что поделаешь? Надену суму.

Обидел я жену и детей, сделал их нищими. Теперь мне одна дорога — с сумой ходить и петь:

112. Ксендз и мужик

Один мужик лет тридцать не ходил к исповеди, а был он большой плут, всегда норовил выманить что-нибудь или стащить. Раз говорит он своей жене:

— Завтра пойду к исповеди.

Та согласилась да еще похвалила его. Мужик встал на рассвете и пошел исповедоваться. Приходит к костелу — а там еще закрыто. Он зашел в дом ксендза, заглянул в печь и видит два добрых куска солонины. Стащил он эту солонину, отошел подальше от костела и спрятал у леса. Вернулся потом обратно и видит, что костел открыт. Мужик вошел и уселся на лавку перед алтарем. Ксендз приходит в костел служить мессу, подошел к алтарю поправить лампаду, чтобы лучше светила, а камилавку свою положил на алтарь. Потом пошел в ризницу, а камилавку забыл. Мужик подошел, схватил ее, сложил и спрятал в карман. После мессы ксендз стал мужика исповедовать. Мужик говорит:

— Я вытащил свинью из капусты. — (Это он про солонину, что из щей украл).

Ксендз:

— Правильно поступил, это не грех, это хороший поступок. Ну, что же ты еще сделал?

— Шапку снял у алтаря.

— И это правильно, так и нужно. — (А мужик-то с алтаря украл камилавку).

Ксендз понюхал табак и положил табакерку на исповедальню. Мужику табакерка понравилась, и он стал смекать, как бы ее украсть. Говорит он ксендзу:

— Есть у меня один очень большой грех, но я боюсь о нем рассказать.

Ксендз говорит:

— Не бойся, никакой ксендз ничего тебе не может сделать и об этом грехе никому не смеет сказать, а то ему язык оторвут или отрежут.

Ксендз еще договорить не успел, а мужик — цап табакерку. Ксендз кричит: отдай, мол, а мужик одной рукой схватился за свой язык, а другой водит по нему, показывает, что, мол, ксендз не должен болтать перед людьми, что было на исповеди.

Ксендз застыдился и ничего ему не сказал.

113. О муже, который жену попрекал

Один муж все бранил жену, что он-де от нее помощи не видит, что в хате и делать-то нечего, а она все дома сидит. Наконец жене надоели эти попреки, она и говорит:

— Раз я в хате ничего не делаю, так оставайся ты дома и сделай все за меня, а я за тебя пойду в поле. Но смотри и муку на жерновах смели, и хлеб хорошо вымеси, и курицу с цыплятами устереги, и масло сделай.

Он отвечает:

— Хорошо, хорошо, иди. — А сам думает: «Я за час все это сделаю, а потом буду отдыхать».

Стал он первым делом молоть, а кадушку со сметаной привязал к поясу: хотел сразу и муку смолоть и масло сбить. Вот мелет он муку и масло сбивает, а тут прилетела ворона, расправляется с цыплятами так, что в избе слышно. Он жернова бросил и во двор бежать, тут сметана-то и пролилась — кадушка, что к поясу привязана была, перевернулась. Он — к курице, а ворона уже только двух цыплят оставила. Стал мужик думать, что ему делать, стоит ли стеречь остальных. Взял да и перебил их.

Принялся за хлебы. А тут давай его мухи кусать; как муха его куда жиганет, — он рукой по тому месту. Как увидит, что муха на стену села, — бац туда тестом. Сам весь измазался и стены залепил. Наконец и теста у него не осталось — все ушло на этих мух, что его кусали. Одних перебил, а другие снова над ним вьются. Вот он и думает: «Что бы такое сделать, чтоб от мух спастись?»

Взял и весь измазался в смоле, а мухи еще хуже к нему липнут. Он уж и сам не знает, что ему делать; взял да и помчался в поле к жене.

А та подумала, что это черт, и давай удирать домой. Вбегает в хату, а там такое творится, что и пером не описать: сметана пролита, цыплята задушены, тесто из квашни по стенам расшлепано, печь не затоплена. А ее мужик вбегает следом в хату и говорит:

— Женушка, ты не бойся меня. Это я смолой вымазался, с мухами сладить не мог, чтоб им пусто было. Только я уж теперь никогда не останусь в хате и тебе, женушка, буду верить, что и дома есть работа.

114. Глупому сыну и урок не впрок

Один хозяин снаряжал на ярмарку сына с волами. Было это в воскресенье, а идти на ярмарку собирался он в понедельник. Сын молодой, мало еще бывал на ярмарках, вот отец и учит его, как нужно продавать, как остерегаться, чтоб деньги у него не украли:

— Спрячь хорошенько, а как выйдешь из города, не пересчитывай, а то случится с тобой, как с тем человеком, что у шлагбаума деньги считал.

— Батюшка, а как это было?

— Как? Да вот как. Продал он волов в Рыманове и уселся на бревнах у шлагбаума, деньги пересчитывает, все одно серебро. А вор-то его приметил еще как он волов продавал. Как бы это у него деньги выудить? Купил вор гвоздей, молоток да каленых орехов. Сел позади мужика и будто орехи колет, а сам как стукнет молотком, так и прибьет гвоздем рубаху мужику. Незаметно со всех сторон прибил рубаху к бревну.

Мужик пересчитал деньги, сунул в мешок и собирается домой. А вор-то хвать мешок да удирать. Мужик — за ним, а тут — стоп, рубаха не пускает. Он — в крик, народ собрался: «Что такое, что случилось?» Пока мужик гвозди из рубахи повытаскивал, вора и след простыл. Так и пропали денежки.

— Ну, уж теперь я буду знать, — говорит парень.

И пошел в понедельник с волами. Продал, деньги тут же пересчитал, да и спрятал за пазуху. А вор-то уже сбоку подстерегает, как бы у него эти деньги стащить. Ходит, ходит вокруг — да что толку? Видит: за пазухой у парня целый бугор выпячивается; это были еще австрийские серебряные цванцигеры, — да как до них добраться?

Вдруг видит он другого вора. Тот говорит ему:

— Браток, что у тебя?

— Да вон у того денег уйма за пазухой, да черта с два у него достанешь.

— Знаешь что, продай его мне.

Договорились они, и один другому продал этого парня. Первый вор отступился, теперь второй с него глаз не спускает.

Подходит он к парню и говорит:

— Хозяин, хочу я вас попросить — надо мне купить ризу для нашего ксендза, а вы ростом как раз с него: пойдемте со мной; если вам будет впору, то и нашему ксендзу будет впору.

Парень обрадовался, что наденет на себя ризу, и пошел с вором в лавку. Вор на него ризу примеряет, натягивает, да и говорит:

— Тут у вас какой-то бугор под мышкой, риза плохо лежит.

Парень вынул кошель и положил на прилавок, а вор знай вертит его во все стороны, и как парень повернулся спиной к прилавку, вор говорит:

— Ну-ка, постойте вот так, а я посмотрю издали.

А сам тем временем хвать кошель, да и драла. Парень постоял минутку, оглянулся — а вор уже на улице. Парень как был в ризе — за ним. А лавочник — за парнем. Собрался народ, диву дается, что человек в ризе бежит. Позвали жандармов и хотели его арестовать, да свидетели нашлись, что он волов продал, поручились за него, и парня отпустили.

Пришел он домой с плачем. Отец еще ни о чем не знает.

— Эх, батюшка! Видно, состарились вы: говорили вчера о ворах — почему же мне ничего о ризе не сказали?

— О какой ризе?

Тут сыночек рассказал отцу, что с ним приключилось.

А отец:

— Ах ты дурень, дурень, ну слыханное ли это дело — таким ослом быть! Посмотрите-ка на него! Настоящий теленок, — рассказывай ему такие глупости, каких еще никто не слыхивал! Где ж ты видел, чтобы ксендз батрака за ризой посылал? Полюбуйтесь на него, добрые люди! Ведь я не к тому рассказывал, что воры везде такие, как тот, что рубаху мужику приколотил. Я рассказывал для того, чтобы ты не зевал, потому что воры только и смотрят, как бы что-нибудь стянуть, и на всякие хитрости пускаются!

Так он изругал сына — да что толку? Денежки за волов пропали, как в воду канули.

115. Хозяин и батрак

Один батрак нанялся работать, а хозяин-то был очень скупой. Когда они договаривались, хозяин сказал:

— Полгода я буду каждый день ходить в костел, а другие полгода — ты.

— Хорошо, — говорит батрак.

Вот ходит хозяин в костел, а как придет из костела, батрак его спрашивает:

— Ну, хозяин, что в костеле-то было?

— Сегодня пост и завтра пост, — отвечает хозяин, и так было каждую неделю, редкий день был без поста. А хозяину та выгода от поста была, что он тогда батраку меньше есть давал. Батрак как мог, так терпел, и полгода прошли.

Наступила очередь батрака ходить в костел. Приходит он из костела и говорит:

— Ой, хозяин, в костеле-то говорили, что завтра праздник и послезавтра праздник.

Вот батрак и работал едва один день в неделю, потому что все другие дни были праздничные, и целых полгода он почти ничего не делал.

116. Про пьяного мужика, которому примерещилось, будто он стал ксендзом

У одного мужика были быки. Погнал он их в Скалу и продал. Выручил много денег, на радостях напился в кабаке, а потом свалился в канаву.

Вечером шел по дороге парень, видит — в канаве человек лежит. Перевернул он мужика, сунул руку ему за пазуху, а там — деньги. Парень снял с него кожух, надел на себя, а на мужика напялил свой наряд — ксендзову рясу, потому что парень учился на ксендза.

Утром проснулся мужик, смотрит — на нем ксендзово облачение.

«Каспер я или не Каспер? — думает мужик. — Пойду-ка домой; если меня узнает мой пес — значит, я Каспер».

Только подошел к дому, а пес на него как накинется!

Призадумался мужик:

«Выходит, я не Каспер?.. Зайду-ка еще в хату. Если и жена не узнает — ну, тогда я и вправду не Каспер».

Зашел в хату, а жена ему говорит:

— Как вы сюда попали, пан ксендз? Уж коли пришли, так освятите мне, пан ксендз, хату!

Стала она жарить ему яичницу, а он вынул из рясы книжку, повертел — читать-то не умеет, — покропил немного в хате и ушел.

Пришел в город на церковный праздник. Много ксендзов туда понаехало проповеди читать. Спрашивают они у мужика:

— А вы, пан ксендз, с чем приехали?

— С чем вы, с тем и я, — отвечает мужик.

Велели они ему прочесть проповедь. Вышел мужик на амвон, да так прямо и брякнул:

— Помните, хлопы: если не исправитесь — мы с вас три шкуры снимем!

Слез с амвона, ксендзы накинулись на него, задрали облачение, видят — а там холщовые портки! Избили мужика до полусмерти.

Пошел он домой. Увидела его жена, схватила метлу и давай лупить, приговаривать:

— Где деньги за быков, а? Где?..

А он говорит:

— Небось когда я тебе хату кропил, о деньгах забыла, яичницу жарила? А теперь метлой охаживаешь?..

Что с дураком поделаешь? Оставила его баба в покое.

117. Вздорные супруги

В Незабышеве, около Бытова, жили супруги, которые поженились не по любви, а из расчета.

Он, Рацлав, был старым холостяком. Долгие годы вместе с матерью вел небольшое хозяйство, главным богатством которого была корова. Мать, хотя и старушка, еще прибирала комнаты, доила корову, кормила поросенка, занималась всем по дому и особенно заботливо ухаживала за сыном. Под такой опекой Рацлав чувствовал себя отлично, не обращал внимания на женщин и не помышлял о женитьбе.

Но вот однажды мать не пробудилась от сна. Навалились на сына заботы. Не мог он управиться со всей работой, и хочешь не хочешь пришлось ему подыскивать хозяйку в дом.

Нашлась такая. Была это Дорота, старая дева, которая до того времени напрасно высматривала сватов. Когда Рацлав спросил ее, не хочет ли она стать его женой, старая дева зарумянилась, как шестнадцатилетняя девка, и ответила поспешно:

— Да, да, очень!

Таким-то образом Рацлав и Дорота сделались супругами. Но оказалось вскоре, что брак их был ошибкой. Не подошли они друг другу. Старохолостяцкие и стародевичьи привычки слишком укоренились в них, и они не могли их теперь преодолеть. Начались взаимные укоры да свары.

Рацлав упрекал жену, что она не умеет готовить и кормит его куда хуже, чем кормила мать. Дорота обвиняла мужа в том, что он не заботится о ней, что постоянно ею помыкает. В минуты гнева бросались они обидными словами, попрекали друг друга.

— Недотепа!

— Бессердечный!

— И зачем я только на тебе женился!

— Убегу из этого пекла!

Привыкли уже говорить только слова горькие и злые, смотреть друг на друга с отвращением. Сердца их ожесточались все больше. Ругались супруги промеж себя даже на людях. А потом и того больше: озлобившись, стали и на других смотреть неприязненно. Люди не хотели заходить в их дом. Не заглядывали сюда даже нищие за подаянием — знали, что ничего не получат.

Один раз работали Рацлав и Дорота в поле, вскапывали лопатами землю, чтобы посадить овощи. И опять вспыхнул между ними бурный спор. Он хотел конец поля засеять брюквой, она — морковью.

— Тут будет брюква, — сказал он. — На корм для коровы.

— Нет, тут будет морковь, — ответила она. — Мне нужна она для кухни.

— Корове нужен корм. Мне корова милее, чем все твое бабье хозяйство.

— Если тебе корова милее, чем я, то пусть тебе корова готовит и стирает, а я ухожу!

— Ну и иди себе, я тебя не держу!

Дорота затряслась от злости.

— А чтоб тебе камнем стать! — крикнула она.

Перестали копать, топчутся друг против друга, злоязычат и размахивают кулаками.

И вдруг случилось так, что тут же эта сварливая пара окаменела. Так и стоят они по сей день на том поле как устрашающий пример вздорных супругов.

118. Беда с одним глазом

Жили на свете три брата: скорняк, портной и кузнец. Поселилась в деревне беда — совсем изголодались люди, А у братьев всегда есть что в рот положить и во что одеться.

— Эй, говорят люди про беду. Хо-хо! А какая она, беда? Мы не знаем, что за беда. — И отправились братья искать беду.

Идут, идут, пришли в лес и очутились у какой-то избушки. Зашли внутрь; сидит бабища одноглазая и печет картошку. А в избе и в хлеву полно баранов.

— Вы зачем сюда явились?

— А мы идем беду искать.

— Ну, так и нашли — я ваша беда!

Тут братья струхнули. Вот скорняк и говорит:

— Беда моя, беда, только не удави меня! Я тебе сделаю кожух.

А беда отвечает:

— На что мне твой кожух? — Хвать мужика за шею, только братья его и видели.

Портной тоже давай просить, пообещал рубаху полотняную сделать, но и его беда задушила. Остался кузнец, здоровый мужик. Запел он:

Беда рассмеялась и говорит:

— А ну, спой еще!

Но кузнецу не до песен. Хоть и сильный был, а все равно испугался — видел, как старуха братьев душила. Он и говорит:

— Эй, беда! Хочешь, я тебе глаза сделаю? Так-то, с одним, не больно красиво. А то будет два, как у меня.

— А сделаешь?

— Отчего бы нет?

— Ну, сделай.

Кузнец схватил кочергу, которой старуха угли шевелила, накалил, выжег ей последний глаз, и делу конец! С тех пор стала приставать беда к таким людям, которые работают как лошади. А иной мерзавец и лежебока, случается, что и хорошо живет. А все оттого, что беда слепая, не знает, к кому идет.

Тут беда разъярилась и — на кузнеца. Кузнец бежать, да в хлеву и укрылся. Беда завопила, ищет его среди баранов, но кузнец все от нее прячется. Тогда беда села у порога, стала подзывать баранов по одному, проведет рукой по спине и пропускает. Коваль видит — дело плохо, схватил баранью шкуру, что была там, завернулся в нее, а свою рубашку снял и натянул на барана. Сам идет на карачках, блеет. Беда ощупала его и пропустила, а барана того в рубашке, которого кузнец все назад отпихивал, беда потрогала:

— Ого, вот кузнец! — И хрясть его об землю, убила, а кузнец на дворе:

— Ха-ха-ха!

Беда совсем рассвирепела от злости — да что поделаешь?

— Кузнец!

— Ну?

— Знаешь что? Я уж с тобой ничего не могу поделать. Но есть там в лесу золотой ключ. Пойди по этой дороге и найдешь его. Возьми себе — пригодится, раз ты кузнец. Не жаль мне его для такого удальца!

Кузнец идет, идет, глядь — висит ключ. Ага! Взбирается, берет ключ, как вдруг рука приросла. Смотрит с дерева, а беда уже летит к нему. Что тут делать? Был у него здоровенный нож, раз — и отхватил руку по локоть. Беда подходит, берет ключ, а на нем рука висит.

— Вот видишь, кузнец? Искал беду, теперь получил ее — без руки не заработаешь!

И так все трое нашли беду.

119. О пане и его поваре

Один пан получил от отца большое хозяйство и управлял им, как хотел. Бог знает, чего он только не выдумывал!

Однажды отгородил этот пан большой участок за конюшней и велел всей деревне ходить туда оправляться, а кто нарушал его приказ — того наказывал. Виноватого приводили к пану, раскладывали на лавке и пороли нещадно по заднице.

Крестьяне до того боялись пана, что каждый бегал только на этот участок, да еще и за другими следил.

Так продолжалось год. Потом участок вспахали и посеяли на нем пшеницу.

Пшеница уродилась на славу. Убрали ее, смолотили. И вышло у пана той пшеницы сто мер. Зерно свезли на мельницу. Смолол его мельник. Привезли муку пану, а тот велел сразу приготовить галушки. Взялся повар за дело, а сам думает:

«Погоди же, я тебя проучу, раз ты такой умный».

Отсыпал он муки, сходил в нее за большой нуждой, замесил тесто, состряпал галушки и подал их своим господам на стол.

Едят господа галушки, а от них так и несет. Пан к повару:

— Что ты сделал с галушками, ведь от них воняет!

— Я-то ничего не делал, — сказал повар. — Это от земли, она пропиталась дерьмом, и дух от него по соломе достиг колоса. Оттого и мука такая нехорошая.

Подумал пан и решил:

— Правду говорит повар.

И велел он всю муку раздать крестьянам. Участок же приказал разгородить.

Так повар проучил своего пана.

120. Конь с трутом в ухе

Пошел однажды разбойник в город за продовольствием, да еще дали ему наказ горшков и котелков накупить. Вот приходит он на ярмарку и начинает выбирать горшки, а сам думает, как бы его не узнали, что он разбойник. Вот он и прикинься дурачком — возьмет горшок и не выстукивает его, чтоб проверить, целый ли он, а схватит за края и тянет, так что у самого глаза на лоб лезут. Но он это, дорогие мои, только в шутку так делал, горшок-то он разорвать не собирался.

А тут прибегает баба. У нее ум короткий; видела, как мужик горшок растягивал — пробовал, крепкий ли. Вот и она стала так же выбирать, да тянула-то изо всех сил и разорвала два горшка.

А сама-то бедная, в кармане у нее пусто, за горшки и заплатить нечем.

Разбойник и говорит горшечнику:

— Она не должна платить: горшок был слабый.

А горшечник ничего слушать не хочет, побежал за полицейскими. Те пришли и забрали у бабы последнюю юбку. Вот как!

А разбойник купил два крепких горшка, заплатил за них, как полагается, и пошел себе. Да чувствует сам, что он виноват. Жалко ему стало бабу.

Вернулся он, снял шляпу и спрашивает горшечника, не позволит ли он своей кобыле, что горшки привезла, прийти к нему завтра ненадолго.

Говорит:

— Сын ее у меня зимовал, такой ладный жеребец. Завтра он женится, я хочу ему свадьбу справить, уж больно хорош он удался. Так он велел, чтоб я его мать позвал. Вот я и хочу позвать.

А горшечник ему:

— Ты, парень, дурак настоящий. Ни на какую свадьбу я кобылу не пущу, она мне нужна.

А разбойник снова просит, чтоб хозяин позволил ему перемолвиться с кобылой. Что она, мол, не заяц — не убежит, и не соль — он ее не слизнет.

Горшечник наконец согласился. Разбойник пошептал, пошептал что-то кобыле, а потом поблагодарил хозяина.

— Ну, что ж ты ей сказал? А она тебе что ответила?

— «Мой хозяин, говорит, ни за что на свете не пустит меня на свадьбу, он меня очень мучает. Ну, нет так нет, горевать не буду. Я здесь эту свадьбу справлю».

Рассказал разбойник и пошел, куда ему нужно.

Минуты не прошло, как вдруг кобыла начала фыркать, крутить хвостом и взбрыкивать, а потом как начнет выплясывать по горшкам. Переколотила все горшки до единого.

Разбойник-то был парень хитрый и, когда с кобылой говорил, зажег трут и вложил ей в ухо. Как стало со припекать, она давай головой крутить и все горшки вдребезги перебила.

Так-то, мои дорогие, разбойник отомстил горшечнику за бедную бабу. Вот оно что!

121. «Улюлю…»

Не раз мужик мужику дает совет в трудную минуту пустить всю свою силу в ход. И гурали при этом частенько говорят так:

— Словами горю не поможешь. Чай, сами знаете — от одного «улюлю» больше пользы, чем от ста молитв.

Теперь уже мало кому понятно, что означает эта поговорка. Если хотите знать, откуда она взялась, послушайте гуральскую побасенку.

У одного зажиточного хозяина служил пастух. Хоть в горы он хозяйских овец не гонял и пас их на лугу неподалеку от дома, но и сюда раз подобрались волки. Известно, эти звери на баранье мясо падки и рыщут повсюду. Увидел их пастух, встревожился и спрашивает у хозяина, как быть, если волк на овец нападет.

А хозяин ему:

— Ну, что ж тут делать? Богу помолись, тогда волк ни одной овцы не унесет.

Вот волк подкрался к стаду и кинулся на овец. Он их душит, а пастух, помня наказ хозяина, твердит одну молитву за другой. Наконец видит парень — дело плохо, от стада уже только несколько ягнят осталось. Тут он как заорет изо всей мочи на разбойника волка:

— Улюлю! Улюлю!

Потому что охотники, когда гонят зверя, всегда так кричат.

И это улюлюканье, помогло лучше всякой молитвы. Волк испугался и убежал в лес.

Воротился пастух домой и говорит:

— Эх, хозяин, хозяин, вы мне наказывали богу молиться, а волк молитв не испугался. Только когда я заулюлюкал, он бросил овец — и в лес… Видно, от одного «улюлю» больше пользы, чем от ста молитв.

122. Жадный органист

Одна старуха, очень богатая и скупая, но набожная, боялась смерти и все думала, как бы ее избежать. Органист узнал об этом, стал чаще к ней захаживать и распинаться на божественные темы.

— Уж вы мне верьте, кума, — говорил он, — тот человек не умирает, на ком почиет божья благодать.

— Не умирает! — воскликнула баба, слушавшая внимательно.

— Да, — изрек органист. — Кто сподобится божьей благодати, тому бог под конец жизни дает бессмертие: присылает ангелов, которые берут его живым на небо, как пресвятую деву. И живет он в раю новой жизнью, еще лучше, чем на земле.

— А что нужно сделать, чтобы получить эту божью благодать? — спросила старуха.

— Вон вы что хотите знать, кума! Это большая тайна, не каждому можно ее доверить. Но вам я скажу, потому что вы меня угощали и привечали. Но только, ради бога, никому не проговоритесь.

— Будьте спокойны, — заверила баба.

— Если уж вы обязательно хотите, так слушайте. Тот, кто желает сподобиться божьей благодати и жить вечно, должен свое состояние: талеры, дукаты, кораллы, кольца — все, что у него есть, тайно принести в костел и возложить на алтарь какого-нибудь святого, которому он отдаст себя под защиту. Но этого мало: несколько ночей подряд нужно стоять на коленях пред алтарем; и вот зашумит в воздухе, спустятся ангелы и на крыльях унесут на небо.

Поверила баба органисту и все свои драгоценности принесла на алтарь. Органист каждую ночь впускал ее в костел, чтобы в горячей молитве дожидалась она чуда.

Про себя же думал: «Стой, стой на коленях, глупая баба, натруждай свои старые кости, а я обдеру тебя как липку».

Баба одну ночь молится в костеле и другую ночь стоит на коленях, не отрывая глаз от денег на алтаре, а чуда нет как нет. На третью ночь, когда баба на коленях призывала чудо, она вдруг заметила, что кто-то спускается из окна. Видит — пустая корзина привязана на шнуре. Эту корзину спускали в костел два вора для третьего, который тайком от всех спрятался там раньше, чтобы забрать драгоценности, а органист об этом тоже ничего не знал.

Увидела баба человека, который вышел из-за алтаря, и подумала, что это ангел. А вор решил избавиться от старухи, взял ее на руки, как ребенка, посадил в корзину и крикнул:

— Готово!

Воры подняли бабу наверх, а она радовалась, что дождалась-таки чуда и вознеслась наконец на небо.

Прежде чем баба пришла в себя, они обчистили костел и с добычей убежали. А органисту достался шиш.

123. Прозорливец

Жил на селе один парень, которому непременно хотелось стать ксендзом, хотя все знали, что из такого растяпы и неряхи ксендза не выйдет. Но он так надоел домашним, что мать наконец отправилась с ним к приходскому священнику. Пусть, мол, отец духовный проверит — может ли ее сын стать ксендзом?

Посмотрел священник на сопляка, неумытого и нечесаного, и решил про себя: «Подожди же, дурень! Я так тебя проэкзаменую, что больше никогда не захочешь быть ксендзом!»

И спросил парня:

— Коли ты, мой дорогой, такой умный и хочешь стать ксендзом, то поведай мне: что такое быстрота?

— Гм!.. Быстрота, — бойко начал парень, — это вроде горы, такой крутой и высокой, что на нее одним духом и не заберешься.

Священник усмехнулся.

— Глупенек ты, мой дорогой, как, с позволения сказать, лопоухий щенок. Быстрота — это огонь; когда что-нибудь загорится, то пламя сразу взметнется вверх, вспыхнет зарево — огонь отовсюду видно! Вот что такое быстрота, сын мой, а никакая не гора. А теперь ответь мне: что такое радость?

— Гм!.. Радость, — отвечает парень все еще решительно, — это утеха да веселье. Когда сердцу весело — это и есть радость.

— Ох, несмышленыш ты, несмышленыш! — сказал в ответ священник. — И тебе быть ксендзом? Тебе?! Да ведь ты ровным счетом ничего не смыслишь.

Мать хлопца стоит и только головой кивает, а священник втолковывает:

— Чтобы сердце развеселилось, должна быть причина. Когда в полях урожай хороший, а на деревьях не видно листьев от множества яблок, слив, груш, когда на гумне полно снопов, а в сусеках — зерна, — вот это и есть радость, это и есть утеха, тогда-то сердце и веселится. Ничего ты еще не знаешь, парень. Но раз уж ты пришел экзаменоваться, я еще спрошу тебя: что такое изобилие?

Парень подумал, что надо, пожалуй, быть похитрее. Ежели ксендз задает такие коварные вопросы, то и ответ должен быть хитрым. Иначе совсем уж священник опорочит его перед матушкой! Задумался парень на минуту и не торопясь ответил:

— Значит, изобилие… Я думаю, что это урожай на все: в огородах полно овощей, в садах — плодов, на полях — жита, в лесах — ягод, а в хозяйстве большой приплод и жеребятами и телятами…

— Ох, был у твоей матери приплод теленком, — прервал его священник, — когда ты на свет появился! Так ты думаешь, что гладко повторять за пани матушкой молитву — этого уже достаточно, чтобы быть ксендзом?! Твое счастье, что я еще не дочитал требник, а то бы вымолотил я тебя палкой, чтобы тебе раз и навсегда расхотелось экзаменоваться! Слушай же ты, глупец! Изобилие — это вода, потому что ее больше всего на свете: в реках, морях и колодцах. Видишь, до чего ты глуп! Ни дать ни взять кот, что съел свечку, а потом сидит в потемках! Ну, а чтобы твоя дурная башка не думала, что я завидую и не хочу допустить тебя учиться на ксендза, задам тебе еще один вопрос. Только подумай хорошенько, а то опять попадешь пальцем в небо. Итак, поведай мне: что такое прозорливец?

Парень думал, что напоследок священник его бог знает о чем спросит, а тут вдруг такой легкий вопрос. Задумался парень и стал прикидывать — в чем же здесь заковыка?.. Долго и так и этак прикидывал и наконец ответил:

— Кажется мне, что тут нечего долго канителиться. Прозорливец — это тот, что видит все сразу, как мой татусь. Он только выйдет за хату — и сразу видит, не пасет ли кто скотину на нашем участке около молодых елочек…

Тут священник как подскочит к хлопцу да как даст ему по загривку!

— Прозорливец — это кот, потому что он видит ночью, понимаешь ты, урод ты этакий! Ты что, осел, хочешь отца своего к коту приравнять?! А четвертая заповедь?! Ах ты дурак! Так-то ты почитаешь своего родителя?!

Накинулся священник на парня, и мать тоже грохнула сына по спине, аж эхо отозвалось:

— Тебе пальцем в носу ковырять, а не ксендзом быть, осел ты безголовый!

У бедняги в глазах потемнело. Поцеловал он священнику руку и побрел домой, а позади шла мать и всю дорогу подгоняла его тумаками. Когда узнал об экзамене отец, тоже рук не пожалел.

Вот так и остался парень ни с чем. Но в сердце его глубоко запала обида на священника. Только о том и думал, как бы отомстить ему за такой экзамен.

Однажды, когда священник читал требник на крыльце своего дома, подходит к нему этот самый парень, низко кланяется и говорит:

— Прошу прощения, пан ксендз, прозорливец с быстротой полетел к радости, а если не будет изобилия, то и радости не будет.

— Что? Что? Что ты мелешь, бродяга?! — закричал священник.

— Видно, батюшка забыл об экзамене, раз меня не понимает. А я ведь правду говорю: ежели мигом не придет изобилие, то уйдет и радость.

— Иди-ка ты, дурак, со своими загадками туда, откуда пришел! А не то вот пройдусь по тебе палкой!

— Вот как! Ну, если у батюшки такая короткая память, я напомню. Ведь прозорливец, по-вашему, — это кот. Так вот он с быстротой, то есть с пучком горящей соломы, привязанной к хвосту, пустился к радости, то есть на гумно вашей милости. Вот я и говорю: если не будет изобилия, воды, — гумно загорится, и тогда прощай вся ваша радость!

— О боже милостивый! — закричал священник, увидев, что уже занялась крыша риги.

Прошло с того времени несколько дней. Однажды увидел священник мать того парня, подозвал ее к себе и сказал:

— Можете отдать вашего хлопца в учение, если уж ему так не терпится стать ксендзом. Кажется мне, что на экзамене я в нем не разобрался…

Ну, вот и все. Отдали парня в учение. Тут и делу венец, и нашей сказке конец.

124. Откуда пошла поговорка: «В Шесне дьявол мать дает»

Давным-давно, в старые времена, в Шесне, деревне Мронговского повета, была гмина[13]. Управлял этой гминой староста, а помогал ему посыльный.

Так вот. В эту гмину входила одна деревня, где жила вдова Козянка со своим сыном. Решила она передать сыну свое маленькое хозяйство, а сама собралась жить на его попечении. Пока хозяйство было в руках матери, сын обращался с матерью, как полагается. Жили они хорошо, в мире и согласии. Но как только сын почувствовал себя хозяином, сразу же переменился: стал часто выпивать, изводил свою мать придирками и даже бил.

В те поры староста гмины был одновременно и мирским судьей. Наказывали тогда строго: розгами били, плетьми.

Вот старушка, видя, что надеяться на исправление сына нечего, написала старосте жалобу: мол, и обзывает ее сын, и изводит, и бьет.

Староста распорядился, чтобы посыльный вызвал сына с матерью к нему.

Сын узнал об этом и понял, что дело его плохо: всыплет староста ему батогов. Стал он тогда просить у матери прощения. И руки ей целует, зарекается бить и обижать ее. Ну, а у матери сердце за сына болит, поверила она ему и отправилась в гмину, чтобы упросить пана старосту не наказывать сына, — обещает, мол, он никогда больше ее пальцем не тронуть.

Пан староста выслушал и сказал:

— Хорошо, но только запомните: второй раз ко мне по этому делу не приходите.

С таким грозным предупреждением старуха вернулась домой. Сын был очень доволен, благодарил мать. Зажили они опять в мире и согласии.

Но вот прошло немного времени, и забыл сын свои обещания. Снова начал он бить свою мать, обзывать по-всякому и изводить, как раньше.

Волей-неволей пришлось матери идти снова к старосте, уже не хватало больше у нее терпения.

Увидел пан староста старушку и сразу сказал:

— Разве не остерегал я вас? Вот теперь получайте то, что должен был ваш сын получить.

Но тут же посмотрел староста на обиженную старую женщину и смягчился. Опять приступил к разбору дела.

Когда сын узнал об этом, снова стал просить у матери прощения. Чего он только не делал! Обнимал и целовал мать, ползал перед ней на коленях и все клялся, что уж больше никогда обижать ее не будет. Мать ему толкует, что не может взять жалобу обратно, а то разгневанный староста накажет ее самое вместо сына. А сын все не перестает упрашивать, пока материнское сердце не смягчилось.

Когда настал день суда, взяла она в руки палку и вместе с сыном отправилась в гмину. В дороге на нее нашло какое-то затмение — очень уж она боялась гнева старосты.

Подходит она к гмине, садится на лавке перед домом и словно чего-то ждет, словно надеется на какой-то случай. Тут как раз едет мимо мужик, везет навоз на поле. Женщина ему и говорит:

— Дорогой мой, пан староста вызывает вас в гмину.

Мужик, не видя здесь злого умысла, привязывает лошадь к столбу и смело идет с незнакомой женщиной в гмину.

Староста видит — идет со старушкой какой-то мужчина, и спрашивает:

— Это и есть ваш сын?

— Да, пан староста.

Тут мужик удивился и говорит:

— Я не знаю этой бабки.

— Вот видите, пан староста, — пожаловалась женщина, — это он всегда так говорит!

Староста, ничего больше не говоря, приказывает внести сноп соломы, уложить на него мужика и всыпать двадцать пять батогов. Потом снова спрашивает:

— Это ваша мать? Будете еще ее бить?

А мужик никак не признает себя ее сыном и все повторяет:

— Не знаю я этой бабки.

Вконец разгневанный староста прибавил ему еще двадцать пять батогов. Потом в третий раз спрашивает:

— Это ваша мать или нет?

Мужик видит — ничего тут не поделаешь, и отвечает:

— Да, пан староста, это моя мать.

— Ну, иди, и чтобы я тебя больше тут не видел.

Вышел мужик из гмины и сказал:

— Не иначе, как дьявол в Шесне дал мне матушку.

С тех пор и пошла поговорка, что в Шесне дьявол мать дает.

125. Ксендз и кучер

У ксендза в Дызитах была уйма скота, и вот сметану хозяйка его ставила за алтарь. Был у него кучер Адам Фрышмут. Проведал он, что сметана за алтарем стоит, и съел немного. На другой день хозяйка говорит:

— Куда-то сметана у меня пропадает.

Пошел кучер вечером опять за алтарь, а на алтаре стояли двое святых — Шимон и Юда. Кучер взял и намазал им губы, чтобы было видно, кто ест сметану. Ксендз пришел утром в костел, встал на колени и читает молитвы, посмотрел на святых и увидел, кто ел сметану.

После обеда взял ксендз веревку и тех святых высек и сказал:

— Ну, больше вы мне не будете воровать сметану.

К вечеру в доме затихла суматоха, вот кучер пошел и святых тех с алтаря снял и спрятал под солому в сусек.

Ксендз идет читать молитву, а святых-то нету. Перепугался ксендз, вернулся во двор темнее тучи, а кучер увидал его и спрашивает:

— Что пан ксендз такой печальный?

— Да вот, подумай, побил святых веревкой, а они теперь от меня убежали.

Кучер говорит:

— Так ведь они в Рожнове сидят в корчме и пьют. Дайте мне, отец-благодетель, полсотенную, я их приведу назад.

Вечером вернулся кучер, идет к ксендзу и говорит:

— Там они, да беда, святой отец, что вы денег мало дали; еще столько же надо, уж я их ночью обязательно приведу. Только пусть пан ксендз пораньше спать отправляется, тогда они не будут бояться.

Пошел, взял из сусека святых, поставил их на алтарь, там они и стоят.

Утром рано спешит ксендз в костел и видит с радостью, что Шимон и Юда — опять на алтаре, на своем месте.

Развеселился ксендз и велел на радостях сделать себе крест с надписью: «Я живу без заботы».

А в Ольштыне был королевский маневр, выехал туда король на прогулку со своими офицерами. Увидел он надпись и думает: «Я — король, и то у меня полно заботы, а тут ксендз — и живет себе без забот!»

Велел позвать ксендза на двор и говорит ему:

— В воскресенье будешь читать проповедь, да так, чтобы одна половина людей в костеле смеялась, а другая — плакала, и скажешь, как высоко до неба и как глубоко Дивиское озеро.

Ксендз в горе вернулся домой, а кучер его спрашивает:

— Что пан ксендз так опечалился?

— Еще бы. Нужно мне в воскресенье читать проповедь и сказать, как высоко до неба и как глубоко озеро. А главная беда не в том — проповедь-то нужно так прочесть, чтобы половина прихожан плакала, а половина — смеялась.

А кучер и молвит:

— Это пустяки, отец-благодетель. Скажите, что до неба только одна дорога, а озеро такую глубину имеет: как кинешь камень в воду, он и падет до самого дна. Ну, а проповедь пусть пан ксендз сам выучит как следует, вот и будут люди плакать, а чтобы другие смеялись — об этом уж я позабочусь.

Поставили амвон посредине, чтобы людей разделить — тут половина и тут половина. Ксендз хорошую приготовил проповедь девкам и бабам — вовсю плакали. А кучер взял ножницы и вырезал ксендзу сзади дыру, так что всю мягкую часть видать голую. Которые были сзади — смеялись, а которые стояли спереди — плакали. Король плакал, потому что тоже слушал проповедь. А после проповеди король похвалил ксендза и сказал:

— Твоя правда, пусть стоит крест.

На том и конец.

126. Как мельникова дочь вышла за пана Исуса

Была у мельника дочь, звали ее Кася. Ни за кого другого замуж идти не хотела, только за пана Христа или за святого Петра. Два парубка, порядочных плута, прознали об этом, нарядились святым Петром и паном Исусом, накупили в городе вина несколько бутылок и хлеба и пошли на мельницу свататься. А там у мельницы был пруд. Вот опустили они вино в воду, а хлеб спрятали в кусты. А как пришли на мельницу, их там и спрашивают, кто такие. А парни отвечают:

— Пришли сватать вашу Касю.

— Эй, так она ни за кого другого идти не хочет, только за пана Христа или за святого Петра.

А тот, что был святым Петром, тогда и показывает на другого:

— Вот это и есть пан Исус Христос.

Тут все встали и крестятся на него.

А пан Исус говорит:

— Сходи-ка, Петр, за вином на пруд да в кусты за хлебом.

«О! Раз так, это в самом деле Исус Христос», — подумали все.

Вот. Святой Петр пошел за вином и хлебом, принес. Напились все, наелись. А пан Исус потом говорит:

— Ну, теперь пойдем, Кася, на небо!

Мельник, мужик богатый, собрал приданое, дал денег, одежку — что мог. А пан Исус говорит:

— Как увидите, светит на той горе (была там недалеко гора, вот как наш Хишпак), молитесь тогда; это значит — мы на небо отправились.

Ну, а парни — те насобирали сначала сухой пихты, вереску и, как пришли под гору, сложили костер и подожгли. А на мельнице в это время крестились и радовались:

— Эй, наша Кася идет на небо! Наша Кася идет на небо!

А те пройдохи у огня поснимали с Каси наряды да как начали лупить Касю! Отлупили, деньги забрали, Касю прогнали домой, а сами пошли.

Уже ночь была, на мельнице спят, а тут кто-то тут-тук в окно. Мельничиха проснулась:

— Это ты, Кася?

— Я, я, пустите скорей!

— Ты, стало, не пошла на небо? Не пустили тебя? А мы-то как молились да радовались за тебя!

— Ага, вас бы самих так порадовали палками, так вы бы и домой не дотащились.

127. Капуцин с козлиной бородкой

Однажды бородатый ксендз — видно, капуцин — читал в костеле проповедь об отпущении грехов. И нельзя сказать, чтобы так уж хорошо читал.

Вдруг видит: стоит какая-то баба и как посмотрит на него — сразу в плач. Ужас как плачет.

Ксендз с бородой подумал, что это он в проповеди сказал что-то такое, отчего баба совсем размякла. Велел он костельному позвать бабу, чтобы подошла она к нему. Очень уж хотелось ксендзу узнать, какое слово в проповеди так ее растрогало.

Пришла баба, а ксендз ее спрашивает:

— Дорогая моя, отчего вы так плакали, когда я читал проповедь?

А баба опять в слезы.

Долго ксендз допытывался, в чем дело. Только через некоторое время она сказала:

— Ой, батюшка! Как посмотрю я на вас, так сразу и слезы. Был у меня козел, но разорвали его волки. У него такая же была бородка, как и у вашей милости. Взгляну на вас и сразу о козле своем вспоминаю, от жалости и плачу.

128. Про солдата, который просил у бога денег

Как-то раз ночевал солдат у одного хозяина. Поднялся он среди ночи и стал просить милостивого бога, чтобы послал он ему сто бумажек. Именно сто: если не будет хватать хоть одного крайцера[14], солдат не возьмет.

А хозяин с хозяйкой спали на чердаке. В потолке была дырка, и они все слышали. Разобрало их любопытство: неужто солдат и вправду не возьмет сто рейнских без одного крайцера? Было у них восемьдесят рейнских — выручка за волов, вот они и спустили их в дырку.

Солдат взял деньги, поблагодарил бога, потом зажег свет и считает:

— Это еще что такое?! Ведь я тебя, боже, просил о ста рейнских, а ты даешь мне восемьдесят?!

Швырнул он деньги, но через минуту стал рассуждать вслух:

— Э, видно, пан бог ведает, что делает. Может случиться, что нужда в деньгах будет у меня еще больше, вот тогда он мне и добавит! — сказал это и спрятал бумажки в карман.

Наутро хозяин требует, чтобы солдат вернул его деньги. Тот признался, что получил восемьдесят рейнских, но от пана бога, а не от хозяина.

Пошли они к старшине. Тот рассудил, что деньги принадлежат солдату: он просил их у пана бога — бог ему и прислал.

— Лично не мог принести, так через вас передал.

Тем бы дело и кончилось, если бы у солдата в кармане лежало целиком сто рейнских! А так ждет он, ждет, а пан бог все не присылает добавки. Что ж тут делать солдату?

Встречает он как-то монаха и спрашивает:

— Это ты — слуга господний?

— Я, — отвечает монах.

— Ага! Видишь ли, мне пан бог должен двадцать рейнских, и я никак не могу их получить; а ты, как слуга его, с ним должен встречаться. Дай мне эти двадцать рейнских, а с него их получи. Я-то ведь еще никогда его не видел.

Монах стал оправдываться, но что с того! Солдат вынул меч и пригрозил, что убьет. Хочешь не хочешь, а пришлось монаху отдавать двадцать рейнских…

129. Про бабу, которая при жизни хотела попасть на небо

Одна баба хотела еще при жизни попасть на небо. Днем и ночью сидела она в костеле и молилась.

Однажды подобрались к костелу воры. Один из них сел в корзину, а другие спустили его в храм через окно.

Спустился вор — и прямо к алтарю, стал открывать копилки. А баба решила, что это за ней явился ангел с неба. Села она в корзину и дернула веревку. Стали воры ее тянуть. Тут баба закричала:

— Несут меня ангелы на небо в кошелке!

Услышали воры, отпустили веревку и убежали, а баба об пол — бряк! Так расшиблась, что еле жива осталась.

А тот, что в костел забрался, так и сидел там до утра, пока органист не пришел.

130. Злодей украл коня

Привели вора в суд. Судья и спрашивает:

— Зачем ты коня украл?

— Я, проше пана, — отвечает злодей, — коня не крал. Иду я, а конь стал на дороге и не дает пройти — лягается. Хотел пройти мимо морды — норовит укусить. Вот так хожу я и хожу, а тут Янек кричит: «Войтек, иди скорей сюда!» Я заторопился, хотел было через коня перелезть; только забрался, а он как поскачет со мной! А теперь получается, что я украл коня.

131. Про цыгана

Однажды привели цыгана к виселице, хотели его повесить. Палач уже и петлю приготовил, но цыган вдруг попросил, чтобы судья разрешил ему перед смертью немножко поплясать. Судья согласился и велел развязать ему руки. Цыган начал петь, скакать, выплясывать какие-то коломийки да краковяки. Все смотрят, смеются, расступаются все шире и шире. Цыган плясал, плясал, а потом как прыгнет — и был таков. Бросились его догонять, да где там! Удрал.

К ночи пришел цыган к мужику, попросился переночевать. Дал мужик ему подушку и видит: вместо того чтобы положить под голову, цыган кладет ее под ноги.

Мужик спрашивает, почему, мол, так делаешь. А цыган объясняет:

— О, если бы не ноги, не носить бы мне и головы! Ноги спасли мою голову — значит, им должно быть больше почету, чем голове.

132. Про жену сапожника

Зачастила сапожникова жена к ксендзу. Каждый день, как наступят сумерки, она соберется и уходит из дому. Муж ее спрашивает:

— Куда ты все ходишь?

А она всякий раз отвечает:

— Молиться.

У ксендза был слуга. Однажды он и говорит сапожнику:

— Я скажу вам правду, только за это сделайте мне хорошие башмаки и не выдавайте меня ни ксендзу, ни бабе своей. Совсем не молиться ходит она сюда. Сегодня ксендз уедет в гости, а вы следите, когда ваша жена уйдет из дому. Увидите — бросайте все дела и прямиком, через поле — сюда. Я впущу вас в ксендзову комнату, и вы сразу ложитесь на его постель.

Так сапожник и сделал. Прибежал в дом ксендза, лег в постель, а когда жена пришла, закрыл ей рот подушками и так избил, что она едва жива осталась. Потом отправился домой и стал тачать сапоги.

Немного погодя приходит жена, еле дышит. Сапожник спрашивает, что с ней. А она отвечает, что лихорадка ее по дороге схватила, и просит привезти доктора.

— Сперва господь бог, а потом уж доктор, — отвечает ей муж. И привел ксендза к жене.

Закрыл ксендз за собой дверь и спрашивает:

— Что это с тобой, Кася?

Тут сапожникова жена, не долго думая, выхватила из-под подушки каток для белья и давай бить ксендза да приговаривать:

— Сам знаешь, что ты мне сделал, вот и я тебе то же.

А слуга получил от сапожника хорошие башмаки.

133. Про то, что случилось с паном Исусом и святым Петром на свадьбе

Ходил пан Исус со святым Петром по свету, и попали они однажды на свадьбу. Хозяин принял их очень хорошо, угостить ему было чем. Вечером велел он постелить им в сенях. Пан Исус лег к стене, а святой Петр — с краю. Ночью в сени забрели пьяные лоботрясы и давай тормошить святого Петра. Угостили его пинками да кулаками, побили основательно, а пан Исус даже ни о чем не догадывался, спал спокойно и крепко.

Когда озорники отошли, святой Петр тихонько перелез через Исуса и лег у стены.

Через несколько минут озорной сброд опять вернулся в сени и рассудил так:

— Того, кто лежит с краю, мы уже били. Потешимся теперь над тем, кто у стены!

И всыпали святому Петру во второй раз.

Не всегда, видно, и святым уловки помогают.

134. Про богатого пана

Жил-был богатый пан. Много у него было денег, а прятал он их в дупло старой вербы. Когда дупло наполнилось до краев, пан сказал:

— Теперь мне все нипочем. Пускай хоть сгорит мой дом, я не боюсь. Деньги у меня спрятаны.

Только он сказал это, как с неба упал огонь и сжег имение дотла, а за огнем пришла вода, подмыла вербу и унесла с собой. Остался пан ни с чем и пошел по миру.

А верба приплыла к одному старику. Откуда ему было знать, что в дупле спрятаны деньги?.. Вот и лежала верба во дворе без пользы. Долежалась до тех пор, пока у старика плуг не сломался. Подошел он к вербе, осмотрел, ударил топором, тут из дупла деньги и посыпались! Собрал старик все и сразу разбогател.

Несколько лет спустя к нему пришел убогий старичок и попросился переночевать, а был это тот самый пан, который деньги в дупло прятал. Разговорился с ним хозяин, узнал, что прежде гость был богатым, но прогневал силы небесные и вербу с деньгами унесло у него.

Рассказал хозяин потихоньку обо всем жене. А жена видела, что у старичка в котомке хлеб совсем сухой, и сказала:

— Дайте, дедушка, этот хлеб, а я испеку вам свежий.

Отдал старик ей черствые куски, а она испекла ему хлеб и в середину положила много денег. Поблагодарил старик и снова отправился по миру.

Идет, — навстречу работники свиней гонят. Он и продал им этот хлеб за несколько крайцеров.

Пришли работники к хозяину, показали ему хлеб, он и узнал его.

Прошло еще несколько лет. Снова убогий старик пришел к хозяину, снова хотел хозяин помочь ему: наполнил мешочек деньгами и положил на дорогу. А сам забрался под мостик, следит, чтобы никому, кроме странника, деньги не достались. А старик в это время шел и раздумывал, как должно быть плохо слепому. Закрыл глаза, шагает ощупью и палочкой впереди себя постукивает! Так и прошел мост и денег не увидел.

А хозяин вылез из-под моста, поднял мешочек и больше никогда уж не пытался помочь этому старцу. Что поделаешь, такая уж, видно, у него судьба.

135. Про плащ

Три брата никак не могли решить, кому из них должен достаться отцовский плащ. Один хотел взять его себе, другой — себе, а третий, самый старший, не хотел им его отдавать. Вот и подрались они.

Шел мимо мужик, спросил у братьев, из-за него они дерутся. Братья отвечают, из-за плаща, мол.

У мужика была в руках гиря на веревке. Он и говорит братьям:

— Я брошу эту гирю. Кто раньше ее найдет, тот и плащ получит.

Раскрутил он веревку, закинул гирю, помчались братья ее искать, а мужик взял плащ, да и был таков.

136. Про мужика и про ксендза

Один мужик закутался в белую простыню, приладил себе за плечи гусиные крылья, взял тачку, пришел к ксендзу и объявил:

— Я — ангел божий. Господь прислал меня, чтобы я отца духовного живьем на небо доставил. Надо только в мешок облачиться и с собой состояние забрать.

Положил ксендз все свои деньги в мешок и сам туда залез. Взвалил мужик мешок на тачку и повез ее по камням, чуть душу из ксендза не вытряхнул.

Ксендз спрашивает:

— Почему так сильно трясет?

А мужик отвечает:

— Сам знаешь, тропинка на небо узкая и камнями усыпана.

Так они и разговаривали всю дорогу.

Привез мужик ксендза в гусиный хлев и говорит?

— Велено сперва деньги принести.

Вытащил из мешка деньги, отнес их домой, а ксендза оставил в зловонии.

Так мужик доставил ксендза на небо.

137. Как немцы передвинули костел в Шивалде

В Шивалде немцы-умники решили передвинуть церковь, а то одним ходить туда было очень близко, а другим — очень далеко.

Вот собрались они вместе — было их человек тридцать, — подошли к костелу, кафтаны сбросили и за собой сложили. Высыпали у стен три мешка гороху, потом навалились и давай костел толкать.

А один парень взял да потихоньку и перенес их одежду подальше. Оглянулся один немец и говорит:

— Стойте, братцы, хватит, а то уж и кафтанов наших не видать.

Посмотрели они — и правда. Так и решили, что передвинули церковь на то место, куда им хотелось.

138. Три поляка с требухой

Три поляка отправились белый свет посмотреть. Пришли они к одному мяснику и купили у него требухи. А как приготовить ее, не знают. Спрашивают у мясника; он взял мел, да и написал одному на спине: «Чесноку с луком набери и так, трень-брень, вари».

Повесил тот требуху на палку и несет ее на плече. Проходили они по деревне, набежали собаки, один громадный пес как наскочит на мужика и схватил требуху. Другой мужик поскорей поплевал на руку, стер ту надпись, что мясник сделал, и говорит псу:

— Черта с два ты теперь поешь: варить-то все равно не знаешь как.

Пошли они дальше и забрели в лес. Там застала их ночь. Влезли они на ель, один и говорит:

— Вон там свет виднеется, слезем и пойдем в ту сторону.

Он думал, что там лес кончается. А другой говорит:

— Влезть-то мы влезли, а как теперь слезем?

Третий отвечает:

— Ты ухватись за верхушку этой ели, я — за твои ноги, а он пускай за мои ноги схватится. Ель-то согнется, мы и спустимся на землю.

Так они и сделали. Висят себе, висят, а ель и не думает сгибаться. У того, что за верхушку держится, уж и руки занемели. Нижний ему советует:

— А ты поплюй на руки!

Хотел он на руки поплевать, отпустил дерево, — все и попадали на землю. Встали они и разошлись по домам.

139. Три осла

Шел по дороге старец. Навстречу ему три молодых человека. Юноши поочередно обратились к старцу:

— Приветствую вас, пан Авраам!

Что слышно, пан Исаак?

— Как поживаете, пан Иаков?

Поздоровавшись таким образом, молодые люди и разразились хохотом. Очень уж они были довольны собою.

Старец спокойно ответил:

— Я не Авраам, не Исаак и не Иаков. Я сын старого Космы, у которого на днях пропали три осла. О, какое счастье, что я наконец встретил их!

140. Казенная пахота

Один мужик препоручил свое дело адвокату. Прошло некоторое время. Мужик снова пришел в контору и увидел, что его дело разрослось в целую пачку бумаг, за которые надо было заплатить адвокату очень много денег.

Мужик посмотрел на эту писанину и сказал, вздыхая:

— Пане, тут все так редко написано, а так дорого стоит. Нельзя ли писать немножко гуще?

— Дорогой мой, — ответил адвокат, — вы ведь в этом ничего не понимаете. Именно так и пишутся казенные бумаги. Но если у вас не хватает денег, можете взамен вспахать несколько моргов моей земли.

Мужик согласился и, не тратя времени, взялся за пахоту, но пахал так, что борозда от борозды пролегала не меньше чем на аршин.

Адвокат увидел мужицкую пахоту и раскричался:

— Эй, эй, ты что делаешь?! Разве это работа!

— Пан просто не знает, — ответил мужик. — Это как раз и есть казенная пахота…

141. Шутник сапожник

Принесла девица мастеру сапожки починить и наказала, чтобы ни одной дыры не осталось.

На другой день отдает мастер девице сапожки, а в них и голенища зашиты.

— Что ж это вы сделали? — спрашивает девица.

— Как же я мог ослушаться, — отвечает сапожник, — если ты мне сама велела, чтобы в них ни одной дыры не было!

142. Что свистит?

Один мужик рассказывал своему соседу:

— Знаешь, пришел я сегодня с поля домой, слышу — свистит. Зашел в сенцы — свистит. Зашел в хату — опять свистит. Посмотрел под печь — и там свистит. Заглянул в печь — все равно свистит! Что за дьявол?

Слушаю — что же это свистит? А оно знай себе свистит… Думаю — что бы это могло быть? Хорошенько прислушался, а это у меня в носу так свистит.

143. Догадливый Куба

— Эй, ты, Куба! Угадай, сколько у моей Каськи сыров. Угадаешь, все шесть отдам, — говорит сосед Кубе.

— Да шесть.

— А, чтоб тебе ни дна ни покрышки! Ведь угадал!

144. Про хитрого мужика, который получил вдесятеро больше, чем пожертвовал сам

Узнал мужик, что за пожертвование господь бог вознаграждает вдесятеро.

Была у мужика одна коровенка, вот он и решил пожертвовать ее богу. Отвел он свою скотинку ксендзу, а у того было десять коров и один бык.

Мужицкая коровенка как раз в эту пору гуляла. Почуял это бык, кинулся за ней, а за быком и все стадо прискакало в мужицкий хлев. Мужик взял и закрыл ворота.

Присылает ксендз к мужику за скотиной, а тот говорит, что это его господь бог вдесятеро вознаградил за жертву.

Так ничего и не отдал ксендзу.

145. Блоха и муха

Было так: блоха из деревни удирала в город, а муха, наоборот, летела из города в деревню. Блоха и спрашивает:

— Куда это ты?

— Да куда? В деревню! А ты куда?

— А я из деревни.

— А что так?

— А! — говорит блоха. — Мне в деревне нечего делать. Придут с работы, повалятся куда попало, хоть на землю, а встают ни свет ни заря. И мне, — говорит, — нет никакого с этого проку. А в городе, — говорит, — в постели до восьми проваляются, да и народ, что ни говори, пожирнее, голодать не придется.

Тут муха в ответ:

— А для меня в городе, — говорит, — нет ничего хорошего. Отовсюду нас гонят. Если и влетит одна какая-нибудь в суп, так ее деликатно вынут за крылышко и положат на столе. В городе мы все голодаем. Ну, а в деревне, если муха залетела в какое варево, хозяйка схватит поварешку, зачерпнет и плюх на пол — тут уж всем нам еды хватит.

146. Спор мужика с морозом

Поспорили мужик с морозом. Мороз пригрозил мужику, что заморозит его. А мужик посмеивается: ничего, мол, из этого не выйдет.

Положили они решить свой спор в сутки.

Оделся мужик потеплее и стал на морозе. Мороз постарался на совесть, ноги у мужика совсем заледенели.

Чувствует мужик, что не выдержать ему больше, снял сапоги и стоит босой.

Мороз удивился, спрашивает:

— Ты зачем сапоги снял?

А мужик отвечает:

— Очень уж у меня ноги от жары вспотели.

Решил мороз, что проиграл, и перестал хитрого мужика морозить.

147. Дурень дурнем

У одной матери был сын. Пока он мал был — дома сидел, а подрос — спровадила его мать из дому людей посмотреть, ума-разума набраться. Попрощалась с ним и сказала:

— Если по дороге увидишь людей за работой, не забудь сказать: помоги вам бог!

Пошел парень, а навстречу ему похороны. Он и говорит:

— Помоги вам бог!

А один из тех, что несли покойника, говорит:

— Ты бы лучше сказал — вечный покой!

Идет парень дальше и видит — потрошит мясник свинью.

— Вечный покой! — говорит парень.

А мясник ему в ответ:

— Ну и глупый же ты! Лучше бы сказал: хорошо бы съесть с капустой!

Дальше по дороге встретил парень крестьянина, который справлял большую нужду. Вспомнил парень мясника и говорит:

— Хорошо бы съесть с капустой!

А мужик отвечает:

— Дурень ты дурень, ты бы лучше сказал: сторонись со своей вонью!

Пошел парень дальше, и встретились ему кавалер с барышней. Посмотрел на них парень, да и ляпнул:

— Сторонись со своей вонью!

Рассердился кавалер и обругал его:

— Глупый ты осел, надо было сказать: вы друг другу подходите.

Снова на дороге встретился парню мясник, который шел с собакой. Парень и говорит:

— А вы друг другу подходите!

Накинулся на него мясник, отколотил. Вернулся парень домой со слезами, а ума у него так и не прибавилось.

148. О работнике, который исповедовался

Отправились двое работников на исповедь. Стали они неподалеку от ксендза, один и говорит:

— Ты иди.

— Нет, ты, — отвечает другой.

Оба боятся.

Наконец пошел один исповедоваться, а ксендз и спрашивает:

— Сквернословишь ли ты, сын мой?

— Я-то — нет, а вот тот, что ждет своей очереди, вот это ругатель, черти бы его забрали!

— Так и ты же ругаешься, — говорит ксендз.

— Когда это вы слышали, черт возьми?!

Тут позвал ксендз псаломщика и органиста, отвели они работника на колокольню, привязали веревками к перекладине и давай бить. Били, били, пока работник не разорвал веревки и не убежал домой.

Идут люди в костел и удивляются:

— Что, разве уже обедня кончилась?

А он отвечает, что уже сытехонек, отобедал.

Приходит домой мать и спрашивает:

— Как у тебя, сынок, прошла исповедь?

— Эх, матушка, — отвечает сын, — исповедь была как исповедь, а вот кабы не разорвал я причастие, так задница бы моя, наверно, лопнула.

149. Почему молния не ударяет в кузницу

Явился к кузнецу дьявол с громом и молнией. Только он вошел в кузницу, сразу же спросил:

— Где зубной лекарь?

Кузнец его спрашивает:

— А по какому делу?

Дьявол отвечает:

— Зуб болит.

Тогда кузнец говорит ему:

— Зубной лекарь болен.

Дьявол стал тогда просить, чтобы сам кузнец ему больной зуб вытащил.

Заглянул кузнец дьяволу в пасть и увидел, что зуб тот страшно длинный, широкий и толстый. Велел кузнец дьяволу положить голову на верстак. Зажал больной зуб тисками, а сам раскалил в огне кусок железа. Потом плюнул на наковальню, взял раскаленное железо, положил его на то место, куда плюнул, да как трахнет молотом! Получился такой грохот, будто разорвалась бомба. И в этот же самый момент прикоснулся кузнец горячим железом к носу дьявола. Тот испугался, дернулся, зуб выскочил, а сам дьявол удрал из кузницы как ошпаренный.

С той поры ни один черт в кузницу носа не показывает, и никто не слыхал, чтобы молния хоть раз в нее угодила.

150. Сказка о пане и мужике

Пахал крестьянин в поле, а кони были у него красивые, сильные. Идет мимо пан и говорит:

— Продай мне твоих коней!

А мужик отвечает:

— Не продам.

Спорили они, спорили и в конце концов решили: кто соврет лучше, тот и коней получит.

Пан говорит:

— Я уж постараюсь.

И рассказывает:

— Однажды я столько молока надоил — литров сто от одной коровы!

А мужик говорит:

— Это что! А вот у моего отца было столько пчел, что и не сосчитать. Я их пас. Одна и потерялась. Пошел я тогда на небо, поискать, нет ли ее там, по пути и в ад тоже забежал. На небе было красиво, святые ели пирожные, а в аду сидели шляхтичи и в котле варились. Бедняки только знай дрова подбрасывали.

Тут пан говорит:

— Ты врешь лучше, потому что никто не скажет, правда это или неправда.

И от коней мужицких отступился.

151. Хозяин и гость

Одному гостю очень не хотелось возвращаться домой темной ночью, и он не спешил уезжать. Скупой хозяин решил подбодрить его.

— Разве это ночь? — сказал он. — Когда я возвращался однажды домой из гостей, так вот это была темень так темень!

— Ну и дурак же был тот хозяин, который ночью выпроводил тебя из своего дома! — ответил гость.

152. Мужикова награда

Один король имел пристрастие к разным диковинам, и каждого, кто приносил во дворец что-нибудь необычное, награждал.

Вырастил однажды мужик кочан капусты величиной с кадушку и пошел к королю. Но к самому королю попасть не так-то просто. Вот и говорит мужику один из придворных:

— Дашь мне половину награды, тогда проведу к королю.

Мужик согласился:

— Ладно, так и быть, дам.

Король увидел такой огромный кочан, подивился. Похвалил мужика и тут же повелел выдать ему из своей казны десять дукатов.

Но мужик не торопился уходить от короля и в придачу к дукатам попросил еще десять ударов кнутом!

Король посмотрел на такого чудака, развел руками и приказал удовлетворить мужикову просьбу. Тогда хитрец сказал придворному вельможе:

— Теперь у нас есть чем поделиться, пане. Я получу пять дукатов и пять батогов, и вы получите столько же. Ложитесь!

Придворный струхнул, отрекся от дукатов и — давай бог ноги!

153. Не того прихода

Однажды ксендз читал проповедь. Все горожане плакали, и только у одного человека глаза были сухие. Его спросили, как он мог не прослезиться.

Он ответил с удивлением:

— Так я же не вашего прихода!

154. Сколько на свете богов?

Увидел ксендз старого человека и спросил у него:

— Скажи-ка, дедушка, сколько на свете богов?

Старик, который всю жизнь прожил в дремучем лесу и давно забыл катехизис, ответил ксендзу так:

— А кто их знает, сколько. Ведь каждый год на рождество по одному богу рождается! Я вот живу на свете восемьдесят лет — значит, за мой век родилось восемьдесят богов. А кто считал, сколько их появилось при моем отце, деде и прадеде!