Помни о хорошем

8

Эвелин обычно просыпалась рано и любила полежать с закрытыми глазами, прежде чем бежать на лекции в колледж. Так было и сегодня. Как только первые лучи солнца проникли сквозь тоненькую занавеску, закрывающую комнату первого этажа от любопытных глаз случайных прохожих, Эвелин проснулась.

Лежа с закрытыми глазами, она не сразу поняла, где находится и что произошло. Все ее тело сладко ныло и было переполнено ощущением неги и умиротворенности. Эвелин рискнула открыть глаза.

Рядом с ней спал мужчина. Он спокойно и ровно дышал, лицо казалось по-детски доверчивым и беззащитным, руки обнимали подушку. Томас Айвор. Эту ночь он провел в ее постели… Точнее — это она лежала в его постели; ее волосы, перепутавшиеся за ночь, рассыпались по подушке и щекотали его подбородок…

Эвелин осмотрелась и удивилась окружающему беспорядку: наглаженные и накрахмаленные до хруста простыни были скомканы и едва прикрывали их тела; по комнате было разбросано ее белье; на полу серой грудой валялся вечерний костюм Томаса Айвора.

Эвелин придирчиво изучила свое собственное полуприкрытое простыней тело и сразу заметила множество крошечных синяков на груди и шее — следы любовных утех. Осторожно приподнявшись, она полюбовалась и на роскошное тело лежащего рядом Томаса Айвора. Немного смутившись, она увидела на его плечах и спине краснеющие царапины. Казалось, он вырвался из цепких лап маленького дикого зверя… Собственно, так оно и было, и этим зверем была она, тихая, скромная учительница литературы!

Эвелин знала, что никогда не пожалеет о том, что уступила ему, потому что он не менее щедро, чем она, дарил себя. За одну эту ночь она в большей степени почувствовала себя женщиной, чем за все время ее связи с Грегори. Томас Айвор был безусловным лидером, неистовым и страстным, и в то же время деликатным и нежным. После первой вспышки удовлетворения у нее потекли слезы, но он не стал смущать ее вопросами, а просто прижал к себе ее содрогающееся тело и осушил слезы поцелуями. Он дал ей отдохнуть, лаская ее и постепенно находя самые чувствительные точки на ее теле. Так, нежно и незаметно, он опять привел ее в возбуждение, которое вновь вознесло их на вершину любовного экстаза.

Томас сразу заметил ее неопытность в искусстве любви. Эвелин и сейчас охватила сладкая дрожь, и по телу пробежали мурашки при воспоминании о наслаждении, которое она испытала, когда Томас показывал ей разные способы, неизменно ведущие к блаженному завершению. Ему нравилось видеть восторг и изумление, появляющиеся на ее лице всякий раз, когда он по-новому ласкал ее, нравилось поощрять ее вначале робкие попытки помогать ему руками, ртом, телом; наблюдать, как ее робость тает, как она дает волю своему желанию, заставляя и его терять голову.

О нет! Ей нечего беспокоиться, что он сочтет ее чересчур заурядной в постели. Для него, наверное, такого понятия и не существовало. Рядом с Томасом Айвором Эвелин казалось, что она в высшей степени необычная, что она — единственная, созданная только для него, и она может удовлетворить все его желания так, как ни одна женщина на свете не могла и не сможет.

Чуть улыбаясь, Эвелин любовно разглядывала сонное лицо Томаса, с трудом удерживаясь от соблазна убрать с его лба прядь черных волос и поцеловать по-детски припухшие губы. Возможно, что, проснувшись, он опять будет бдительным и недоверчивым, защищаясь от любви. Только его дочери пока удалось пробиться сквозь панцирь, в который он прятал свое сердце, но эта щель была слишком узкой, чтобы пропустить еще кого-то, а шрамы, оставленные прошлыми влюбленностями, сделали этот панцирь значительно прочнее.

В проявлениях страсти Томас Айвор, как и обещал, оказался весьма требовательным, но с его губ не слетело ни единого упрека в ее адрес, он ни разу не сказал, что она может что-то сделать не так, как ему хотелось бы. Это удивительное ощущение совершенства, которое Эвелин получила в его объятиях, было неоценимым даром, на который она не могла благодарно не ответить…

Эвелин потихоньку пододвинулась к краю постели и выскользнула из-под покрывала, прилагая все усилия, чтобы не разбудить спящего тигра. Бесшумно ступая по толстому ковру, она прихватила с кресла рубашку Томаса и перебежала в свою комнату. Там она быстро приняла душ, натянула тонкие белые гольфы, купленные накануне, накинула на голое тело прозрачную рубашку Томаса, пригладила волосы и вернулась к спящему любовнику.

Как оказалось, он вовсе не спал, а сидел на краю постели, накинув халат. На его лице застыло суровое выражение, никак не подходящее для счастливого возлюбленного.

— А я было подумал, что наша ночь мне приснилась, — недовольно проворчал он, не поднимая головы. — Ты считаешь приличным удрать из постели возлюбленного, даже не прощавшись?

О Боже! Неужели он вспомнил, как ушла Глория, не сказав ему ни слова? Или понял ее уход как отказ от продолжения их связи? Или решил, что она устыдилась и делает вид, что ничего не произошло?

Внезапно его унылый взгляд упал на ее ноги, обтянутые белоснежными гольфами, и вид у него стал озадаченным. Эвелин довольно хихикнула. Томас Айвор с подчеркнутой медлительностью поднял глаза выше, к застегнутой на пару пуговиц прозрачной рубашке, кстати, его собственной. Темный треугольник, явно видный сквозь ткань рубашки, и темные круги на груди не оставляли сомнений в том, что под рубашкой ничего не надето.

Ноздри Томаса Айвора нервно затрепетали.

— Я как раз шла тебя будить, — как бы между прочим сообщила Эвелин, — но сначала решила, как видишь, одеться. — Она вытянула вперед маленькую ножку, при этом поведя плечом, отчего рубашка соскользнула с ее плеча, приоткрывая округлость груди.

— Неужели я уже умер и попал в рай? — севшим голосом пробормотал Томас Айвор.

— Трудно сказать, — серьезно ответила Эвелин, приближаясь к нему. — Будь добр, сними наклейку с носка, — продолжала она заигрывать с ним, ставя ногу ему на колено.

— Я не вижу никаких наклеек, — нетерпеливо прорычал он, хватая Эвелин за лодыжку и притягивая ее ногу ближе к себе.

— Ты не туда смотришь.

Он не отрывал взгляда от соблазнительного очертания треугольника между ее бедрами.

— Я смотрю именно туда, куда стремлюсь, моя милая прелестница.

— Фу! Какое ветхое словечко! Я считала тебя абсолютно современным, — поддразнила она, пробираясь пальцами ноги выше, к его бедрам.

— Нахалка! — взревел он, хватая ее крепкими руками и прижимая к своему нетерпеливому телу. — Ты сводишь меня с ума, и тебе несдобровать!

— Я не знала, что тебе так понравятся мои носочки, — прошептала Эвелин, теснее прижимаясь к нему, готовая повторить все безумства прошедшей ночи.

— Ммм, — лениво промычал он, удовлетворенно откинувшись на кровать. — Оказывается, постель можно использовать, как кресло. У нас здесь так много интересных возможностей — ванна, мягкий ковер, большой диван… Почему бы не попробовать все?

— У нас нет времени. Скоро проснется Сандра, — остановила Эвелин фантазию Томаса Айвора, внутренне трепеща.

— Это не страшно… — Он приподнялся. — Дверь заперта, и к тому же я могу быть и стремительным. Думаю, тебе это тоже понравится.

Эвелин смущенно покраснела, а он довольно хмыкнул.

— Я все-таки считаю, что надо соблюдать осторожность. Матери Сандры вряд ли будет приятно узнать, что…

Томас Айвор оборвал ее на полуслове нежным поцелуем.

— Сандра умная и чуткая девочка. Она тебя любит, и уже поняла, что меня влечет к тебе, что я «пылаю», как она романтично выразилась. Мы ведем себя естественно, и она нормально воспримет и дальнейшее развитие наших отношений.

Как нежно он целует! У Эвелин закружилась голова, и все поплыло перед глазами.

— Ты уверял, что снимаешь номер для того, чтобы я отправилась на занятия со светлой головой. А теперь я боюсь, что усну прямо в классе.

— Правильно! Назови меня обманщиком, эгоистом, грубияном, неспособным позаботиться о женщине! — удрученно сказал он.

— Ты — невыносимый грубиян, — уточнила Эвелин, улыбаясь, отчего ее глаза засияли золотистыми искрами.

— Не обижайся на меня, — неожиданно серьезно заговорил Томас. — Я старался не причинить тебе вреда. Надеюсь, я не был груб? — Он внимательно осмотрел маленькие точки синяков на ее груди. — Ты такая хрупкая, а я такой большой.

— Ты и сам пострадал. — Эвелин одним пальчиком ласково погладила покрасневшие следы на его широкой груди. — Так что не стоит себя сдерживать и думать о моей миниатюрности. Я маленькая, да удаленькая.

— И гибкая, как ива, — мечтательно проговорил он, — и удивительно податливая в постели…

— Ты можешь о чем-нибудь говорить, кроме секса?

— Когда рядом лежит соблазнительная обнаженная женщина?!

— Я не обнаженная, — обиженно надула губки Эвелин, — на мне белые носочки.

— Не напоминай, — застонал он.

— А ты не рассыпайся в комплиментах. Я знаю, что я не красавица, но меня это не смущает.

— Как и меня, — подхватил Томас Айвор. — Ты удивительно цельная, редкое сочетание добросердечия, ума и женского обаяния. Ты к тому же очень доверчива, поэтому я чувствую себя неловко за свой обман.

— Что ты имеешь в виду? — похолодела Эвелин.

— Мне хотелось, конечно, доставить удовольствие Сандре, но главной причиной было желание получить возможность остаться с тобой наедине и попытаться соблазнить тебя, — нарочито занудным тоном сообщил Томас Айвор.

— Неужели? — притворно удивилась Эвелин. — Я считала тебя таким положительным, а носочки купила для будущих внуков.

Он невесело усмехнулся.

— Ты ждешь от меня сладких слов о «вечной любви»? Не надейся!

Эвелин подумалось, что Томас Айвор настолько серьезно относится к слову «любовь», что боится произнести его вслух.

— Не путай меня с романтичными дамами, умеющими красиво говорить и берущими за горло.

— Если ты имеешь в виду Глорию, — мгновенно ощетинился Томас Айвор, — то ты ошибаешься. Я тебе уже говорил, вас никак не спутаешь. Вы с ней различаетесь, как день и ночь. Я был уверен, стоит мне завести речь о прошлом романе с Глорией, нашей возможной дружбе — конец.

— Вот почему ты помалкивал об этом? Боялся, что труднее будет меня соблазнить?

Он еще больше помрачнел.

— Ты могла бы подумать, что я хочу ей отомстить.

— Она не сочла бы это за месть, — задумчиво сказала Эвелин. — Скорее, она бы презрительно фыркнула, осудив твое желание сделать — после нее! — своей любовницей эту «серую невзрачную Эвелин», как она бы сказала.

Томас Айвор подскочил от негодования.

— Черт побери! Сколько ты будешь терзать себя! Я не из тех людей, которые готовы простить любую гадость талантливому человеку. Надеюсь, что Сандра, если станет знаменитостью, будет более чуткой к людям, чем твоя драгоценная кузина. Неужели ты не понимаешь, что ты в тысячу раз лучше этой самовлюбленной самки?

— Просто… я думала, что тебе больше нравятся крупные женщины, — пробормотала Эвелин, пряча за шуткой смущение от его искренней пылкой речи.

Томас Айвор, уловив в голосе Эвелин ласковую усмешку, немного успокоился.

— Я давно уже не верю в романтические идеалы, — призналась Эвелин, поглаживая его руку, — да они и разные у всех людей, особенно у мужчин и женщин.

— А что ты думаешь по этому поводу? — полюбопытствовал он, устраиваясь рядом с ней.

— Я пока знаю только одно: великий секс, как и великая музыка, зачастую начинаются совершенно неожиданно.

Томас Айвор откровенно рассмеялся. Эвелин нравилось смотреть, как он смеется, его лицо становилось счастливым и безмятежным.

— А что для тебя — романтический идеал? — рискнула спросить она.

— Сейчас? — Томас Айвор наклонился и нежно поцеловал кончик ее носа. — Сейчас — только ты!

По счастью, Сандру пришлось будить. А потом она слишком была увлечена новизной впечатлений, чтобы обратить внимание на Эвелин, чувствующую себя неуютно от постоянного внимания Томаса и старающуюся держаться предельно отстранение.

Однако когда они подъехали к зданию колледжа, и Томас Айвор, высадив своих дам у ворот, попрощался с Сандрой и прильнул на виду у всех к губам Эвелин с долгим поцелуем, Сандра не могла не съязвить.

— Как можно так травмировать хрупкую юношескую психику? Мне стыдно за вас! — фыркнула она и, закинув за спину рюкзак с книгами, помчалась к зданию.

— По тебе дубинка плачет, — крикнул ей вслед Томас.

Сандра обернулась и высунула язык.

— Твоя помада совсем не такая вкусная, как кажется с первого взгляда, — сообщил он смущенной Эвелин. — Ты мне больше нравишься не накрашенной и совсем раздетой. Хотя носочки… — Он с удовольствием наблюдал, как Эвелин покраснела еще больше. — Кстати, я их прикарманил. Наденешь их опять в следующий раз.

Эвелин тщетно пыталась сдержать горячую волну румянца, заливавшую ее лицо.

— Тебе не следовало меня сейчас целовать. Они же смотрят!

— Кто? Эти юнцы? Ну и что особенного? Мы ведь парочка, а парочки всегда целуются на прощание. И потом, я не хочу таиться, как твой Брюс Селдом.

— Нам с ним ни к чему было таиться, — с достоинством произнесла Эвелин.

— Хотя ты и принята на работу Попечительским советом, по закону — он твой начальник. — Томас Айвор преобразился в юриста высшей квалификации. — Официальные злоупотребления — моя стихия. Это широкое пространство нарушений: сексуальные домогательства, необоснованные продвижения по службе, неоправданные увольнения и разные другие гадости…

Она поняла, что он слегка провоцирует ее.

— Между нами ничего подобного не было.

— Но вы уверенно шли в этом направлении. Иначе с чего бы ему приглашать тебя в ресторан?

— Просто ради удовольствия приятно поболтать и вкусно поесть. Мужчины и женщины изредка бывают просто хорошими друзьями.

Томас Айвор насторожился, его опытное ухо уловило нервинку в ее голосе, и он сразу решил все уточнить.

— Он так тебе и сказал? Когда, до ужина или после?

В тот день, как только они сели за свой столик, Брюс Селдом честно признался Эвелин, что его приглашение вызвано необходимостью определить рамки их дальнейших взаимоотношений. Он смущенно бормотал, что ему неприятно выступать в роли ее руководителя, но этого изменить он не может.

— Мне очень нравится бывать в вашем обществе, Эвелин, но это ставит меня в крайне уязвимое положение. По статусу руководителя, мне не положено вступать в неофициальные связи с подчиненными, — с сожалением объяснял Брюс Селдом, — и я не хочу доставлять неприятности ни себе, ни вам.

Прежде чем Эвелин успела ему достойно ответить и уйти, он начал сбивчиво говорить о том, что ценит ее как специалиста и друга. В конце концов, она согласилась с ним поужинать. Эвелин, конечно, все равно не стала бы долго сидеть в ресторане, но тут неожиданно появился Томас Айвор с блистательной Марджори Стамп…

Эвелин не стала сообщать Томасу Айвору все эти пикантные подробности, он и так имел весьма самодовольный вид.

— Получается, мы ту пятницу провели в обществе разочарованных партнеров? Зато мы с тобой неплохо провели время, не так ли?

Следующие три недели стали для Эвелин полным откровением. Хотя Томас Айвор и отказывался признавать романтичность своей натуры, он умел, действуя исключительно деликатно, вызвать у женщины ощущение необычности происходящего. Томас Айвор не дарил роскошных букетов и драгоценностей, но Эвелин постоянно получала маленькие, но приятные пустячки — шоколадные фигурки, свечки с необычным запахом, симпатичные цветочки для посадки в ее саду. Эти знаки внимания, предназначенные именно ей и никому другому, она ценила намного выше дорогих подарков.

Поначалу Эвелин была настороже, боясь вторгнуться в запретную зону, потребовать большего внимания, чем Томас Айвор мог или хотел бы ей дать. Но, похоже, таких границ у него по отношению к ней не было. Его искреннее и теплое внимание помогло ей преодолеть настороженность, он поощрял каждый ее шаг к свободе и естественности.

В первую же ночь Томас Айвор приехал к Эвелин домой сразу после того, как Сандра отправилась спать. Он заплатил солидную сумму миссис Морган, чтобы она осталась на ночь в «Вязах», а он мог спокойно уехать. Как раз в эту ночь он покончил с фантазией Эвелин о любви в ванной, воплотив мечту в реальность.

Гладкий, как тюлень, и такой же игривый, он потребовал от Эвелин, чтобы она доказала свою гибкость и изящество, и ей это удалось. Его выдумки были неистощимы… Правда, на полу в результате образовалось настоящее море.

Их привязанность постепенно становилась все теснее. Почти каждый вечер Эвелин приезжала в «Вязы», обедала с Томасом и Сандрой. Иногда он приезжал к ней. Не всегда вечер заканчивался постелью, хотя желание близости явно переходило в необходимость. Иногда они допоздна просто разговаривали или спорили. Эвелин лучше узнавала все стороны его жизни и привязывалась к нему еще больше. Выяснилось, что Томас Айвор передал в фонд колледжа немалую сумму денег, чтобы дать возможность продолжать образование студентам из бедных семей. Он проводил бесплатные юридические консультации в женском приюте. Он позаботился об оплате обучения Сандры, и Эвелин видела, как страшит его неминуемый отъезд дочери.

— У меня такое чувство, что я навсегда теряю ее, — пожаловался он как-то Эвелин.

Они пили кофе, сидя на кушетке в комнате Эвелин, она уютно устроилась в уголке, прижавшись к теплому боку Томаса. Они только что вернулись с утомительной прогулки по окрестностям. Томас напоследок хотел познакомить Сандру со всеми местными достопримечательностями. Эвелин, как могла, утешала его.

— Сандра обязательно приедет к тебе, и не один раз. Ты стал ей по-настоящему близок.

— На этот раз Кристине придется считаться и с моими желаниями, — мрачно согласился он.

Единственным, что всерьез огорчало Томаса, был ее непреклонный отказ оставаться ночевать в его доме. Всем сердцем она жаждала утвердиться в его доме, но с его стороны ни обещаний, ни разговоров о будущем не было, а Эвелин не хотелось быть навязчивой — всему свое время. Пока она ссылалась на Сандру, но и Томас, и Эвелин знали, что это предлог. Момент выяснения отношений приближался. Кристина уже выражала недовольство слишком долгой задержкой Сандры.

Однако развязка наступила значительно раньше, чем предполагала Эвелин.

Как-то в субботу утром Томаса Айвора неожиданно вызвали в суд по просьбе одного из его клиентов. Эвелин, как обычно, занималась с Сандрой. Томас попросил ее подольше позаниматься с девочкой и дождаться его прихода.

— Я уеду ненадолго, — сказал он, — в два приедет Самуэль Флемминг. Ты его знаешь?

— Нет, — покачала головой Эвелин. — Это кто-то из местных?

— Это известный репортер. Он просил разрешения подъехать, чтобы осмотреть дом и поговорить со мной и, может быть, с соседями, если они помнят Глорию девочкой. Он пишет о ней статью.

— О! — Сердце Эвелин ухнуло в бездонную яму.

Томас пристально взглянул на нее и, казалось, заметил ее тревогу.

— Ты что-то знаешь об этом?

— О нем — нет. Глория недавно звонила и говорила, что о ней готовится большая статья.

— Бог с ней, — нахмурился Айвор. — Мне совсем не хочется ворошить прошлое, но Глория сказала этому Флеммингу, что именно я купил у нее «Вязы». Я не знаю, что она еще рассказала ему. По телефону он произвел впечатление приличного человека, правда, был крайне настойчив. Что поделать, такая профессия. Я решил, что лучше поговорить с ним лично, так что сегодня он появится. Захочешь ты к нам присоединиться или нет, тебе решать.

Он ласково поцеловал ее и вышел, не подозревая, в каком отчаянии оставил ее.

Мучительное чувство раздвоенности терзало Эвелин. Какой бы выбор она ни сделала, кто-то будет обижен. Кому сохранять верность — семье или возлюбленному, блестящей самодовольной Глории, которую она знала всю жизнь, но с трудом переносила, или же Томасу Айвору — человеку, которого она узнала недавно, но сочла достойным не только уважения, но и любви.

Давно следовало бы рассказать ему обо всем… Но она боялась нарушить ту теплоту и доверие, которые согревали их сердца. А сейчас говорить было поздно. Шанс упущен.