Помни о хорошем

9

Чердак оказался точно таким, как его описывал Томас Айвор. Это было душное низкое помещение, заросшее паутиной и пахнущее многолетней пылью. Эвелин, никем не замеченная, взобралась туда по скрипучей лестнице; люк, ведущий на чердак, на удивление легко открылся. Эвелин не стала просить фонарик у миссис Морган, чтобы не вызвать ненужных расспросов, а взяла с собой свечу. К счастью, возиться со свечкой не пришлось, сквозь щели проникало достаточно света.

Чердак тянулся по всей длине дома, но не разобранные вещи грудой лежали недалеко от люка. Эвелин, нагнувшись, чтобы не удариться о низкие балки, добралась туда и легко нашла металлический сундучок, описанный Глорией. Открывая его, она закашлялась от облака пыли, поднявшегося над его крышкой.

Толстая черная тетрадь в жестком переплете лежала с самого верху.

Эвелин вытащила ее и, не удержавшись, заглянула в старые альбомы с выцветшими фотографиями. Несколько минут она перелистывала пыльные страницы и, улыбаясь, вспоминала детство. Вспомнив наконец, что она теряет драгоценное время, Эвелин схватила вожделенную тетрадь и стопку писем с мелким ажурным почерком Глории.

Спотыкаясь в полутьме, она добралась до выхода и стала спускаться по лестнице. Слабость от переживаний и страха подвела ее — толстая тетрадь выскользнула из дрожащих рук Эвелин и с шумом свалилась на пол. Из нее вылетели несколько листочков бумаги. Эвелин нагнулась, чтобы их подобрать, и на одном из них увидела штамп гинекологической консультации.

Эвелин ни за что не стала бы читать личные письма Глории, но от этого официального медицинского заключения она не могла оторваться. Там черным по белому было написано, что тест на беременность дал положительный результат и, поскольку мисс Глория Грейвз обладает абсолютным физическим здоровьем, по законам страны она может сделать аборт только за ее пределами.

Надо же, чтобы это случилось именно с Глорией! С Глорией, которая считала, что многие женщины не добиваются успеха только из-за детей! С Глорией, которая за те пять лет, которые прошли после ее романа с Томасом Айвором, добилась яркой карьеры и жила в нескончаемой череде концертов и фестивалей…

Неудивительно, что она так встревожилась и не хотела, чтобы ее бумаги попали в руки Томаса.

— Что ты тут делаешь?

Эвелин, выйдя из оцепенения, подняла голову — в дверях комнаты стоял Томас Айвор.

— Слушание дела отменили, заболел судья, — слегка недоуменно разъяснил он, — вот я и вернулся. Миссис Морган сказала, что ты пошла наверх, и я отправился искать тебя. Что интересного ты нашла? — Томас Айвор с любопытством разглядывал пыльные листочки, которые Эвелин крепко прижимала к груди.

Ее пальцы онемели, и злополучный листочек выпорхнул из ее руки и плавно спланировал прямо к ногам Томаса Айвора. Он стремительно нагнулся, чтобы подобрать листок и отдать его Эвелин, но, когда увидел, что он держит в руках, застыл и побледнел.

Томас Айвор медленно поднял голову и посмотрел на Эвелин, как на чужую.

Она поняла, что видит крушение своей мечты.

Он не сказал ни единого слова. Это было не нужно. Его мертвый взгляд сказал все. Эвелин почувствовала себя убитой. Его возмущению она, может быть, и смогла бы противостоять, но его очевидная боль обезоружила ее. Теперь Эвелин достаточно хорошо знала характер Томаса Айвора, знала, каким сильным потрясением для него было снова столкнуться с предательством той, которая говорила, что любит его.

Он повернулся и, сжав руки в кулаки, побрел на негнущихся ногах прочь от Эвелин, в сторону холла, ведущего из спальни к началу лестницы. В одной руке он по-прежнему держал дневник, в побелевшем кулаке другой — скомканное письмо.

Эвелин двинулась вслед за ним, что ей оставалось делать? Дверь за собой он не прикрыл, что, впрочем, ее нисколько не ободрило. Это не значило, что Томас Айвор зовет ее пойти за ним, он действовал не раздумывая, инстинктивно стремясь в свой кабинет, как зверь ползет в свое логово зализывать раны. В кабинете он подошел к открытому окну и стал стряхивать пыль с зеленой тетради, наполнив пространство комнаты сверкающим облаком легких пылинок, искрящихся на солнце.

Эвелин положила на краешек стола стопку бумаг и писем, которые она, сама того не замечая, принесла с собой и, пригладив дрожащими руками складки юбки, рискнула заговорить.

— Томас, мне очень жаль…

— Итак, Глория, уходя, оставила в моих руках компрометирующие материалы и, сообразив это, решила их достать, — вслух рассуждал Айвор, будто не замечая Эвелин. — Но у нее не хватило мужества обратиться ко мне с просьбой вернуть их. — Его слова звучали монотонно и предельно скучно, словно он читал затасканный, заранее заготовленный текст. — Вместо этого она подослала сюда хитрую маленькую кузину разведать, нельзя ли увести это добро у меня из-под носа.

Он вскинул голову, его серые глаза горели холодным огнем, но разум очень быстро оправился от шока.

— Как ты, должно быть, была разочарована, когда выяснилось, что я работаю дома, а в нужной тебе комнате живет Альфред. Неудивительно, что ты отказалась здесь ночевать. Тебе вовсе не улыбалось иметь под боком слишком рьяного любовника, который мог бы появиться не вовремя. Каким же я был простаком, попавшись на эту твою показную робость — «можно-нельзя», «страшно-стыдно»! Ты выжидала, когда уедет Сандра, чтобы сбежать. А я-то думал, что это чрезмерная серьезность не позволяет тебе вступать в отношения, в которых ты не вполне уверена. На самом деле, тебя удерживала только мысль, стоит ли торговать своим телом дольше, чем это необходимо…

У Эвелин перехватило горло. Томас Айвор сейчас был намного агрессивнее, чем когда-то, в их первом противостоянии, только теперь у нее не было ощущения невиновности, которое тогда помогало ей защищаться.

— Я была с тобой потому, что мне этого хотелось, — хрипло возразила она. — Да, действительно, Глория просила меня забрать у тебя кое-что, принадлежащее ей, так, чтобы ты об этом не знал.

— И вот наконец представилась такая возможность? Зачем это надо было делать сейчас, пока Сандра все еще здесь? — Его лицо окаменело, новая мысль возникла в его мозгу. — Возможно, ты боялась, что удобного случая больше не будет? Ах, да! Конечно! — Он горько рассмеялся. — Статья в журнале — вот причина внезапной поспешности. Боже мой! Глория знала, какой будет взрыв, если это — Томас Айвор потряс перед носом Эвелин зажатым в кулаке письмом — попадет в недобрые руки… Она попала в чертовски тяжелое положение… — Он задумчиво покачал головой. — Вот почему и исчезла так внезапно. Она удрала в какую-то заморскую клинику и там сделала аборт, даже не сообщив мне, что ждет от меня ребенка. Так и было?

Эвелин прижала руки к внезапно заболевшему животу.

— Я толком ничего не знаю… Могу только предполагать, что…

— Предполагать? — Рот Томаса Айвора скривился в жесткой усмешке. — Ты чертовски хорошо знаешь, что она именно так и поступила. Случайно попавшись, Глория осталась верна себе и в первую очередь подумала, чем ей грозит нежеланная беременность. Ей повезло, никто не узнал о ее связи со мной и после того, как я был брошен.

— Я тоже об этом ничего не знала, пока, только что, не прочитала это, — потрясенно произнесла Эвелин. — Мне Глория просто сказала, что здесь лежат ее дневники и ей не хочется, чтобы ты или журналисты их обнаружили.

— И ты искренне поверила этой байке? Ты думаешь, это простодушие извиняет тебя? Тебя ни капли не беспокоила мысль о том, что действовать исподтишка бесчестно?

Эвелин облизала пересохшие губы.

— Я… Конечно, я знала, что поступаю неправильно, но ведь она — член моей семьи. Я, может быть, не всегда была с тобой откровенна, но, Томас, я тебе никогда не лгала.

— На словах — да, но иные поступки обманывают лучше всяких слов. Я чувствовал, что ты хочешь быть ближе ко мне, но не знал почему. Теперь-то знаю! Все время, пока мы были вместе, вот это дело было для тебя самым главным. — Он с презрением швырнул на пол смятый комочек бумаги. — Черт возьми! Если бы Глория попросила, я с радостью освободился бы от любого предмета, напоминающего о ней. Неужели она и впрямь такого высокого мнения о себе и считает, что меня всегда будет волновать воспоминание о ней?

Эвелин не сомневалась, что Глория именно так и думает.

— Глория боялась, что ты, найдя бумаги, захочешь ими воспользоваться, чтобы ей отомстить.

— Глория боялась? — горько усмехнулся Томас Айвор. — Будь честной, Эвелин. Она бессовестно использовала тебя, ты сама это знаешь. Глория причинила мне много зла без всякого повода с моей стороны, но почему ты настолько не доверяешь мне, что не хочешь быть искренней? Или ты сблизилась со мной только для того, чтобы я расслабился, разомлел и отдал тебе все, что ты хотела унести из этого дома?

Он круто развернулся и, упершись руками в створки распахнутого окна, прижался лбом к стеклу.

— Господи, и что же мне так не везет с женщинами, с которыми я… — Он на мгновение запнулся, но тут же его голос зазвенел металлом. — С женщинами, которым я вроде бы нравился? Сначала — Кристина, затем — Глория, теперь и ты туда же. У меня было две любовницы, лишившие меня детей, и третья, умудрившаяся прятать от меня тайный грешок, да еще и не свой. И не пытайся убеждать меня в том, что женщина вправе самостоятельно решать, как ей обращаться со своим телом. Может, оно и так, только зачем это делать так оскорбительно, как сделала Глория? Ни обсуждения, ни вопроса о моем желании, ни восторга от чуда возникновения новой жизни, которую мы зародили вместе… Она просто избавилась от моего ребенка, как от досадной помехи. Кристина, по крайней мере, сочла необходимым посоветоваться со мной и дать мне подобие выбора дальнейшей судьбы моего ребенка.

Его слова обжигали сердце Эвелин, словно капли раскаленного металла.

— Может быть, у Глории был выкидыш, — со слабой надеждой предположила Эвелин.

Она прошла через комнату и встала рядом с Томасом Айвором. Его тело было напряженным, как натянутая струна, отчего костюм, обтягивающий плечи, казался бронированным панцирем. Не в силах совладать с желанием утешить его, Эвелин с нежным сочувствием положила руку на его неподатливую спину. Его стальные мускулы стали еще жестче.

— Ты тоже не веришь, что я могу быть опорой… — Томас Айвор сердито вытер вспотевшее лицо и обернулся к Эвелин. — Ради Бога, если ты ждешь ребенка, не пытайся скрыть это от меня, — неожиданно взорвался он, сверкнув яростными ожесточившимися глазами. — Ты можешь считать меня неподходящим для роли родителя, но я не позволю тебе стать третьей женщиной в моей жизни, лишившей меня права быть отцом собственного ребенка!

— Клянусь, я этого не сделаю! — борясь с комком в горле, решительно произнесла Эвелин.

— Откуда мне знать, на что ты способна и чему можно верить, — немного успокоившись, проворчал Томас Айвор. — За то время, которое мы были вместе, я еще не успел толком узнать тебя.

— Поверь, я никогда не причиню вреда тебе или ребенку от тебя, — тихо сказала Эвелин. Ее карие глаза молили о пощаде. Она инстинктивно прижала руку к животу, как бы защищая будущее дитя. На лице Томаса Айвора появилось выражение мучительной боли. — Я не сомневаюсь, ты будешь замечательным отцом. Жаль, что я позволила Глории втянуть меня в ее дела. Честно говоря, я согласилась только потому, что у нее не было выхода.

Эвелин понимала, что Томас Айвор оскорблен до глубины души. Она тяжело вздохнула, зная, что как-то успокоить его и сохранить остатки его уважение к ней она может единственным образом — быть абсолютно искренней.

— Я не могла открыться тебе вовсе не из-за отсутствия доверия, а скорее от смятения моих собственных чувств. Я считала, что в первую очередь должна сохранять верность интересам семьи, но так случилось… Я полюбила тебя, и все перепуталось.

— Полюбила? — недоверчиво повторил он. — Как легко ты и твоя кузина бросаетесь этим словом! Ты ведь толком и не знаешь, что оно означает.

Он думает, ей так легко было признаться ему?

— Чем сильнее я влюблялась, — рискнула продолжить Эвелин, — тем больше росло во мне возмущение Глорией и мучила ревность. Я боялась, что разумные мысли и колебания по поводу ее просьбы вызваны злобой и завистью. В результате я колебалась до тех пор, когда отступать стало поздно. Могу еще раз повторить, мне жаль, что я вынужденно обманывала тебя. Я тебя люблю и так боюсь потерять, что даже перед собой притворялась, уверяя себя, что не делаю тебе ничего плохого. Я надеялась, что со временем и ты так воспримешь мои действия. — Голос Эвелин дрогнул, но она не остановилась. — Мне так не хотелось хоть чем-то омрачать наши встречи, что я стала просто трусихой. И сейчас, хотя мне очень стыдно за свой необдуманный поступок и я не знаю, что дальше будет, я ни секунды не жалею о том, что полюбила тебя, и ничто не заставит меня отказаться от этого.

— Ничто? — Злая нотка в голосе Томаса Айвора подсказала Эвелин, что сейчас наступает самое страшное. Он хотел сделать ей так же больно, как только что было больно ему, и Эвелин дала ему в руки превосходное оружие. Оставалось надеяться на то, что ей хватит сил пережить его выпад без неизлечимых душевных ран. — Ничто? — повторил он. — Ты уверена?

Она вздернула подбородок и стояла, стройная и решительная, прижав руки к бокам и вцепившись ногтями в ладони.

— Я не стыжусь своего чувства к тебе!

— Так докажи это! — Глаза Томаса Айвора блеснули жестокостью. Он бросил ей вызов. Он прошел к двери, резко захлопнул ее и, повернувшись, прислонился к косяку, скрестив руки на груди.

Эвелин облизала пересохшие губы.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно знаешь. Докажи мне это чувство. Посмотрим, насколько ты его не стыдишься. Разденься! Я хочу, чтобы ты отдалась мне здесь, сейчас, если твои слова о любви — правда. Покажи, насколько страстно ты «любишь» меня.

Эвелин с трудом проглотила слюну, не позволяя ни намеком показать, до какой степени она уязвлена его насмешливой жестокостью, понимая, что именно такой реакции он от нее и ждет.

— Не стоит превращать в пошлость то, что было между нами.

Он пожал плечами и оттолкнулся от двери.

— Я так и знал, что ты не рискнешь. У любви есть свои ограничения. Она ведь тоже одна из форм манипуляции. Правда, Эвелин? К сожалению, у людей есть скверная привычка ожидать подтверждения слов поступками и…

Томас Айвор остановился на полуслове, видя, что дрожащие пальцы Эвелин потянулись к верхней пуговице платья. Он внимательно смотрел, как она расстегнула ее, затем расстегнула еще две, открывая его напряженному взгляду кружевной полупрозрачный белоснежный лифчик. К тому моменту, когда она дошла до пуговицы на талии, они оба тяжело, возбужденно дышали. Первым не выдержал Томас Айвор. Он рванулся вперед и стиснул ее запястья.

— Ты действительно готова выдержать подобное унижение? Зачем? Это ведь ничего не изменит! — взорвался он. Его скулы горели темным румянцем.

— Я думала, ты хочешь, чтобы я доказала тебе свою любовь, — дрожащим голосом пролепетала Эвелин. В ней еще теплилась надежда, что он остановит ее от дальнейшего самоуничижения. Наклонив голову, она поцеловала одну из его рук. — Как может мужчине, которого я люблю, нравиться меня унижать?

Отдернув руку, он вцепился в ее шелковистые волосы, заставив поднять голову, и гневно прорычал:

— Ты доказываешь только, что нам не обязательно доверять друг другу, чтобы получить удовольствие в постели!

Притянув ее к себе, он впился в ее рот похотливым, расчетливым поцелуем. Эвелин не шелохнулась, когда Томас Айвор раздвинул пошире ворот ее расстегнутого платья, грубо высвободил ее груди из кружевного лифчика и стал оглаживать ее бедра, словно на медицинском осмотре, — хладнокровно и старательно, с сознательным отсутствием чувства. Эвелин с трудом сдерживала слезы.

Но все же она хотела быть ласковой и нежно погладила его закаменевшую скулу. От ее осторожного, чувственного прикосновения он в ярости застонал и вдруг, неожиданно для нее, его поцелуй стал другим. Из агрессивного и карающего он преобразился в чувственное слияние. Сильные руки Томаса поддерживали слабеющее тело Эвелин, его прикосновения стали мягче и нежнее, и она, не желая того, затрепетала. Она только слабо вскрикнула, когда Томас сорвал с нее платье и стал нетерпеливо ласкать ее обнаженное тело, успевая в то же время сбрасывать с себя одежду.

— Это ничего не изменит, — хрипло выдохнул он, резко стаскивая с нее трусики и бросая ее на кушетку.

— Я знаю… знаю, что… нет, — еле слышно прошептала она, раздвигая ноги, предлагая ему единственный возможный сейчас род любви.

Он обрушился на нее со всей силой неутоленного гнева, его движения были стремительны, почти грубы. Эвелин отвечала ему со всей страстью, на которую была способна. Завершение наступило неожиданно быстро и, несмотря ни на что, принесло обоим чувство удовлетворения.

Вместо того чтобы, как обычно, нежить Эвелин в своих объятиях в сладкой истоме обессиленного отдыха, Айвор сразу вскочил, смахнув с лица пот, и молча кинул Эвелин ее одежду. Оба, не глядя друг на друга, быстро оделись. Эвелин незаметно следила за непрощающим лицом Томаса. Они уже были у двери, когда он резко остановился.

— Ты что-то забыл?

Он вернулся, взял сверток с письмами и скомканный роковой листок.

— Ты ведь за этим приходила, — холодно заметил он, видя, что Эвелин непонимающе смотрит на него. — Забирай! Мне они не нужны, равно как и твоя кузина.

И я? — чуть не спросила Эвелин.

— Что ты будешь говорить репортеру? — рискнула спросить она, когда они спускались по лестнице.

Суставы его пальцев побелели, сжимая перила.

— Как можно меньше.

Они вышли в холл, и Томас бросил взгляд на часы.

— Репортер придет ровно в два, — сказал он. — Передай Сандре, что до двух меня не будет.

— Куда ты идешь? — вырвалось у Эвелин. Она так надеялась, что им удастся объясниться.

Он взглянул на нее, и она увидела в его глазах блеск с трудом подавляемого гнева. Часть раздражения ушло в их любовную схватку, но внутри осталось еще немало яростного огня.

— Я не собираюсь отчитываться! — резко бросил он. — Не думай, что твои «чувства» дают тебе власть надо мной.

— Я так не думаю.

— Вот и хорошо. Не стоит.

Рванув дверь, Томас Айвор шагнул на крыльцо.

— Ты не будешь возражать, чтобы я занималась с Сандрой до ее отъезда? — набравшись мужества, спросила Эвелин, радуясь, что он хотя бы разговаривает с ней.

— Ты еще и мазохистка, — язвительно отозвался он. — Тебе обязательно хочется от меня услышать, что я был бы счастлив никогда не знакомиться с тобой? Что сейчас мечтаю, чтобы ты провалилась к черту в пекло, что не хочу видеть тебя нигде и никогда, ни рядом со мной, ни в моем доме, ни подле моей дочери! Тебя устраивает такое уточнение?

Дверь за ним захлопнулась с таким грохотом, что эхо пошло гулять по всему огромному дому.

— Boy! Вы с папой поругались?

Обернувшись, Эвелин увидела нахмуренную Сандру, выходящую из гостиной. Эвелин молча кивнула, потирая виски.

— Да. — Эвелин боялась расплакаться. — Отец велел тебе передать, что вернется около двух. Я сейчас ухожу, передай его слова миссис Морган.

Эвелин, прижав к груди кипу бумаг, торопливо открыла свою сумочку и разыскала там ключи от машины. Сандра вышла ее проводить.

— Но вы вернетесь?

— Не уверена. — Эвелин до боли сжала ключи.

— Но вы будете хотя бы заниматься со мной?

— Я и в этом не уверена. Не знаю, согласится ли на это твой отец.

— Вы настолько серьезно поссорились?! — Сандра была в ужасе. — Вы же взрослые люди, а не мальчишки, всегда готовые подраться! Нет, Эвелин, вы не должны нас бросать! На будущей неделе я уезжаю домой. Что будет с папой? Вы знаете, как он будет переживать. А если рядом не будет и вас, он останется совсем один…

Сквозь затуманенные слезами глаза Эвелин почти ничего не видела. Почему же эти проклятые ключи никак не влезают в замок? Она нажала изо всех сил, и, к ее облегчению, дверца машины наконец — то открылась.

— Твой отец — сильный человек, — ответила она, садясь в машину. — Он жил здесь один и до тебя, у него много друзей.

— Да, но он из тех людей, кому нужны близкие, те, кто всегда рядом, что-то вроде семьи, — не успокаивалась Сандра. — А что будет со щенком, которого мы выбрали?

— Отец купил тебе щенка? — непонимающе посмотрела на девочку Эвелин. Какая нелепость покупать щенка ребенку, который уезжает в другую страну. Или Томас хочет иметь своеобразную приманку, чтобы Сандра рвалась снова приехать в «Вязы»?

— Не мне… Вам! Папа сказал, что вы мечтали завести собаку, вот мы с ним поехали и купили щенка. Но он пока еще должен быть возле матери, он слишком маленький. Папа хотел сделать вам сюрприз. Щеночек такой смешной и симпатичный, и у него есть настоящая родословная! Папа купил ошейник и домик для него, и чашку, и цепь. Он ведь отдаст щенка вам? — забеспокоилась Сандра.

Томас сам выбирал для нее теплого, пушистого и ласкового щенка!

Эта радостная мысль стучала в голове Эвелин всю бессонную ночь и следующее долгое, унылое, одинокое воскресенье. Она немного утешала ее.

Подарить щенка — совсем не то, что купить коробку конфет или безделушку, говорила себе Эвелин. Животное требует серьезных обязательств со стороны того, кто его берет, и такой подарок говорит о доверительном отношении дарителя. То, что Томас Айвор позаботился купить для нее любимца, с которым она могла бы возиться в траве, радостно смеясь, означало, что он испытывал к ней более глубокие чувства, чем ему хотелось бы признать. А иначе с чего бы ему так суетиться? Своего он добился. Эвелин ясно дала ему понять, что не будет ждать дорогих подарков, ей достаточно цветов и конфет. Собаку кому попало не отдают, ее отдают человеку, достойному доверия.

Все эти раздумья неизменно приводили Эвелин к печальному выводу: можно доверять кому-то, не испытывая к нему любви, но нельзя любить человека, которому не доверяешь. Она теперь боялась, что в сознании Томаса Айвора намертво застряла мысль о ее соответствии двум другим женщинам, бессовестным образом обманувшим его доверие.

Эвелин была уверена — пройдет время и Томас поймет, почему она действовала именно так, и простит ее. Но она тем не менее понимала, что ее поступок крайне отрицательно повлиял на их близость. Если бы она сказала Томасу, что любит его, прежде этой глупой истории, все могло бы пойти по-другому. А почему он должен верить ей, запятнавшей себя обманом и некрасивым поступком?

Нет, что бы там ни было, хрупкая надежда не оставляла Эвелин. Все-таки он, хотя и жестоко, показал, что отсутствие доверия не ослабило его физической тяги к ней. Если бы она не согласилась на такую чисто сексуальную близость, он, может быть, был бы более деликатным. Эта мысль вызывала горький привкус во рту. Для Эвелин любовь и секс были неразделимы. Когда она первый раз рискнула уступить Томасу Айвору, она не надеялась, что он тотчас ответит ей глубоким чувством. Но ей было необходимо хотя бы уважение, которое могло в какой-то мере заменить любовь. Сейчас Эвелин боялась, что потеряла и это.

Несколько раз она подходила к телефону, но так и не решилась позвонить. Что, собственно, может она сказать ему? Я думаю о тебе? Он это знает. Я хочу поговорить с тобой? Он и это знает. Как это ни трудно, придется ждать следующего шага со стороны Томаса Айвора, и этот шаг может оказаться последним. Не всегда можно связать оборванные концы нити.

Если Томас начнет задавать вопросы, на которые она не захочет отвечать, или на ее голову вновь посыплются обвинения, откровенного разговора не получится. Он может разрешить ей остаться заниматься с Сандрой, но может и решительно отказать ей от дома. И он, конечно, отлично знает, что, стоит ему поманить пальцем и она сразу прибежит.

Была еще и надежда на Сандру. Эвелин понимала, что Сандра, затаившись в доме как партизан, будет на ее стороне.

Весьма подробное самокопание вызвало у Эвелин такое чувство безысходности и жалости к себе, что к утру понедельника она по уши погрязла в болоте депрессии и, впервые в жизни, решила сказаться больной. Как назло, вскоре после того, как Эвелин позвонила Берил Смит и объяснила ей, что не в состоянии явиться на занятия, раздался телефонный звонок, и несносный репортер, Самуэль Флемминг, причина всех ее бед, попросил ее о встрече. Эвелин могла бы, конечно, и ему рассказать байку о своей болезни, но она мрачно решила, что с ним уж как-нибудь справится.

Разговаривая с ним, Эвелин вдруг вспомнила, что до сих пор не ответила ни на одну из отчаянных телеграмм Глории, поэтому она поспешила сбегать на почту и послать ей краткое сообщение о том, что «миссия выполнена». Она также просила Глорию объяснить, как переслать полученные документы, по почте или с курьером.

Будь ее воля, Эвелин с радостью швырнула бы все письма в огонь.

Самуэль Флемминг оказался совсем непохожим на тот образ вынюхивающего репортера с хищной мордочкой хорька, который нарисовала в своем сумрачном воображении Эвелин. Он был аккуратен, вежлив, обаятелен и деликатен. Он показал ей несколько старых фотоальбомов, найденных, по его словам, в «Вязах» Томасом Айвором после того, как Флемминг передал ему слова Глории о том, что «в доме где-то должны быть старые фото».

Эвелин с облегчением вздохнула, когда Флемминг покончил с историей нахождения альбомов и перешел к следующим вопросам. Его интересовали люди, запечатленные на фотографиях, и разные забавные случаи из детства Глории. Когда журналист добрался до взрослой, самостоятельной части жизни Глории, Эвелин стала отвечать очень кратко и по существу. К счастью, это был последний вопрос. Флемминг выключил диктофон, который так смущал ее, и свободно откинулся в кресле.

— Итак, получается, что ваши отношения с мистером Айвором — своего рода завершение круга?

— Я не совсем понимаю… — осторожно произнесла Эвелин, подозревая в этом вопросе подвох.

— К чему таиться, если я знаю, что вы с мистером Айвором — счастливые влюбленные. Я считаю, это перст судьбы.

— Кто вам об этом сказал?

— Сам мистер Айвор. — Репортер сунул диктофон в сумку. — В субботу. Он был крайне любезен, подробно показал мне дом, сообщил, что Глория очень жестко настаивала на цене. Но больше всего он говорил о вас.

— И он говорил, что мы — счастливая парочка? — не веря своим ушам, переспросила Эвелин. Как можно рассказывать о них незнакомому человеку, репортеру! Нет, Томас просто ненормальный! Он, надо думать, был еще не в себе, когда вернулся домой.

— Ммм, не совсем так, — заколебался Флемминг. — Он не был так прямолинеен. Я сейчас посмотрю… — Журналист раскрыл блокнот и стал разыскивать запись разговора с Томасом Айвором.

Эвелин с трудом усидела в кресле.

— Что именно он сказал?

— Вы хотите дословную цитату? — Флемминг заглянул в блокнот. — Вот она… — Короткие секунды, пока журналист искал начало записи, показались Эвелин вечностью. — Ах, да! Глория — воистину ошеломительная женщина, но влюблен я в ее кузину. Эвелин настолько мягкая, душевная, внутренне цельная и женственная, что я готов упасть перед ней на колени всякий раз, когда ее вижу. Думаю, какая-то частичка меня знала об этом с самой нашей первой встречи, и я полюбил Эвелин еще до того, как сам понял это. — Самуэль Флемминг поднял голову от блокнота и одобрительно заметил: — Недурно сказано. Ему впору стать писателем.

— Но он, наверное, просил вас стереть эту запись? — неуверенно проговорила Эвелин.

— Нет, почему? Вы найдете это и на ленте. — Он лукаво улыбнулся. — Не хотите сделать копию? В случае чего, это хороший аргумент.

Он явно напрашивался на вторую чашку чая, но Эвелин постаралась поскорее его выпроводить.

Как только репортер ушел, она бросилась к телефону и набрала номер офиса Томаса Айвора.

— Мне бы хотелось сегодня встретиться с мистером Айвором. Мое имя — мисс Эвелин Лентон.

Деловитый голос с профессиональной вежливостью ответил:

— Весьма сожалею, но в настоящее время мистер Айвор работает только по предварительной договоренности. На сегодня его время расписано по минутам до конца дня.

Эвелин стиснула трубку.

— Но сейчас он в офисе?

— Да, но, как я только что сказала, мисс Лентон, у него нет ни…

— Благодарю вас. — Эвелин поспешно положила трубку, не дослушав возгласа на другой стороне провода: «Постойте, мисс Лентон…».

Помня о поговорке «по одежке встречают», Эвелин продумала свой костюм и особенно позаботилась о прическе и макияже. В машину она садилась уже с безмятежным и уверенным, как она надеялась, видом. Впрочем, пока она доехала до огромного торгового центра в Брайтоне, где располагался офис Томаса Айвора, внешнее спокойствие стало уступать место тревоге и возбуждению. Когда Эвелин вошла в лифт, у нее кружилась голова и ныл желудок.

Сам офис компании «Айвор и партнеры» оказался не таким официальным помещением, как можно было ожидать. Приемная была оформлена в строгом стиле, но стены радовали глаз теплыми кремовыми тонами и подобранными со вкусом настенными украшениями. В ней кипела жизнь, то и дело появлялись озабоченные деловые люди с бумагами. Судя по количеству этих снующих туда-сюда служащих и ожидающих посетителей, нетерпеливо листающих, сидя в кресле, глянцевые журналы, дела компании шли неплохо.

Одернув строгий темный пиджак, Эвелин на секунду остановилась, думая, какое выражение придать лицу — холодно-надменное или доверительно-дружелюбное.

Однако не успела она и рта раскрыть, как молоденькая секретарша обратилась к ней:

— Вы мисс Лентон, не так ли?

— Да, — подтвердила удивленная Эвелин. Девушка была ей не знакома. Откуда она ее знает? Может быть, это бывшая ученица?

— Дженни! — Девушка помахала рукой другой женщине, сидящей у входа в кабинет Томаса Айвора. — Это мисс Лентон. К мистеру Айвору, — подчеркнула она последние два слова.

— Да, да. Конечно, — заторопилась женщина. Эвелин узнала голос, ответивший ей по телефону. — Сюда, пожалуйста. — Женщина встала ей навстречу и проводила к двери.

Эвелин была совершенно не готова к такой быстроте и легкости выполнения своих намерений, и слегка растерялась.

— Но я не…

— Мистер Айвор не успел сообщить мне, что у вас есть договоренность о встрече, — извинялась женщина, — он вошел в конце нашего разговора. Я перезвонила вам, но никто не взял трубку.

— Вы хотите сказать, что он ждет меня? — встревожилась Эвелин.

— Да, и очень. Он отнес вас к числу особо важных посетителей и просил сразу же провести вас к нему. Я позвонила, как только вы появились, чтобы мистер Айвор успел распрощаться с клиентом.

— Я вовсе не хотела нарушать рабочий режим мистера Айвора. — Эвелин хотелось бежать куда глаза глядят. — Я надеялась вклиниться в несколько минут его свободного времени… — Она еще думала оттянуть момент встречи и собраться с мыслями.

Но было уже поздно. Она оказалась в большой комнате. Томас Айвор только что закрыл вторую дверь за ушедшим клиентом и обернулся к ней.

Он прекрасно выглядит, с раздражением подумала Эвелин. Сама она чувствовала себя отвратительно, разбитой на тысячу кусков, измученной угрызениями совести и бессонницей, а он в свежей рубашке, гладко выбрит, тщательно причесан. В его глазах Эвелин не увидела привычной теплоты, в них сквозила настороженность.

— Преступники неплохо платят, — не слишком удачно начала она разговор.

— Да, если мы беремся их защищать. Ты пришла сюда, чтобы оценить мои доходы? — протянул Томас Айвор в своей излюбленной язвительной манере.

Эвелин прикусила губу и вцепилась в сумочку, призывая на помощь всю свою выдержку. Это она обидела его, да и шутка была неуместной.

— Нет. Прости, я глупо пошутила.

— Ты нервничаешь. Присядь. — Он указал рукой на бархатное кресло перед столом, но сам, вместо того, чтобы устроиться в кожаном кресле по другую сторону, сел поближе к Эвелин, на самый краешек стола. Свесившиеся ноги он, как обычно, свободно вытянул. Эвелин позавидовала его спокойствию и раскованности. Можно подумать, у него вообще не было никаких нервов.

— Почему ты не на занятиях?

— Я сказалась больной.

— Что случилось? — Томас Айвор наклонился к Эвелин. — Ты больна? — всматривался он в ее побледневшее лицо.

Больна от любви, хотелось сказать Эвелин, но она отвела глаза и покачала головой.

— Я почувствовала, что мне необходимо отдохнуть.

— И ты решила провести свободный день в моем офисе? Тебе нужен мой профессиональный совет? Так вот: если ты захочешь специализироваться по домушничеству, то сразу же сообщи мне. У тебя, похоже, нет явных способностей к этому делу, и тебе понадобится хороший защитник.

Сердце Эвелин сжалось от его неприкрытой иронии. Но, если он позволяет себе такие шуточки…

— Пару часов назад у меня была беседа с Самуэлем Флеммингом.

— Интересно, — лениво шевельнулся Томас Айвор, однако Эвелин заметила, что он крепко вцепился в край стола.

Он ничуть не менее взвинчен, чем я, подумала Эвелин, только лучше умеет держать себя в руках.

— И он мне показал любопытную запись, где ты рассказываешь о наших отношениях. Ты говорил правду?

— А ты как думаешь?

Эвелин молча смотрела на Томаса Айвора, мучаясь страхом и надеждой. Она не могла больше храбриться, к глазам подступали слезы.

— Я думаю, ты использовал его как посредника. Но, должна сказать, это не сулит нам ничего хорошего, — грустно сказала Эвелин, по ее щеке скатилась слеза.

— О Боже! Только не плачь! — Он схватил ее за руки и привлек к себе, гладя ее спину сильными руками. — Пожалуйста, не плачь! Конечно, это правда. Я был слеп как крот, не увидев этого раньше. Конечно же, я люблю тебя. И поэтому все случившееся стало для меня таким потрясением. Все это время я провел в мучительных раздумьях о том, почему я был так резок, хотел тебя оттолкнуть, обидеть, даже унизить, и обвинял тебя в том, в чем твоей вины не было. Я никогда не сомневался, ты совсем не такая как Кристина или Глория. Мои оскорбительные слова были сказаны сгоряча. Я в ужасе понял, что ты можешь причинить мне боль несравненно большую, чем удалось им, вот и сработал защитный рефлекс.

Мне так нужно, чтобы ты меня любила и прощала! Я обещаю тебе, что научусь не бояться своих чувств, а ты мне в этом поможешь, — закончил свою пылкую речь Томас Айвор, покрывая отчаянными поцелуями мокрое от слез лицо Эвелин.

— И что я должна делать? — всхлипывая, спросила она.

— Не знаю… Накричи на меня, облей грязью, смейся надо мной… — Он застонал. — Я боялся, ты сочтешь мой способ признания в любви слишком романтичным и надуманным…

— Ты о чем?

Томас Айвор смахнул слезинки с ее щеки.

— Я сознательно использовал Самуэля Флемминга в роли трубадура, поющего серенаду прекрасной даме.

— Ты сошел с ума? — удивилась Эвелин.

— Да, и давно. Я схожу с ума от любви к тебе. Что я мог еще придумать? Флемминг сказал, что встретится с тобой в понедельник, вот я и попросил его обязательно передать тебе мои слова.

— Не проще ли было это сделать самому? — Эвелин пыталась говорить строгим тоном, но радость настолько переполняла ее сердце, что сияние глаз выдавало ее с головой.

Томас Айвор потупил глаза.

— Мне было стыдно, — признался он, уткнувшись в ее шею. — Ты сказала мне, что любишь меня, а я отмахнулся от твоего признания. Я обошелся с тобой недостойным образом. Я боялся увидеть ненависть в твоих глазах.

Эвелин была потрясена глубиной его раскаяния.

— Вытаскивать тебя из раковины — тяжелая работа, но кто-то должен ее делать… — Она лукаво посмотрела на него. — А какова будет оплата?

— Никакой. Только условия: ты выйдешь за меня замуж, переедешь ко мне в «Вязы», будешь навещать меня каждую ночь, родишь мне детей, станешь приемной матерью моей непоседливой дочурке и наполнишь мой дом любовью и смехом.

— А щенок? — нахмурилась Эвелин. — Ты забыл про щенка!

— Будет и щенок, — расплылся в улыбке Томас Айвор и добавил с притворной суровостью: — Если будешь хорошо себя вести.

— Конечно, буду, — шепнула Томасу на ухо Эвелин, тесно прижимаясь к нему.

Он наклонился к ней, весь пылая, и счастливо улыбнулся.

— Я всегда был так одинок, мне хотелось иметь рядом кого-то, кому я был бы отчаянно нужен, кому я мог бы доверить свое сердце. И этим кем-то теперь будешь ты… Только ты! — уверенно повторил он.

КОНЕЦ