Помолвка мсье Гира

Глава 10

Дождь прекратился в четыре часа утра, и сильный восточный ветер насквозь продул пустые улицы. Комиссар, сидя на кровати мсье Гира, протирал глаза и нехотя собирался.

— Давай теперь ты! — приказал он инспектору. — Который час?

Он поиграл мышцами, чтобы стряхнуть сон. Пиджак его смялся. Пока инспектор, в свою очередь, укладывался спать, комиссар машинально открыл картонную коробку, найденную в глубине шкафа, в которой лежала обыкновенная женская сумочка, пропахшая пудрой, с украшением в виде оленьей головы и потертой шелковой подкладкой.

— Вы меня разбудите?

Комиссар смотрел на сумочку опухшими от сна глазами, перебирал лежавшие в ней денежные купюры, пуховку из-под пудры, губную помаду и начатую пачку сигарет.

— То ли больно силен, подлец, то ли круглый болван, — пробурчал он, положил сумочку на место и принялся набивать трубку, поглядывая на небо, где серые и белые облака бежали друг за другом по лунным полям.

Мсье Гир, сидя перед бутылкой шампанского, упрямо твердил:

— Нет, уверяю вас! И не настаивайте! Но соседка все не отступалась и курила, прислонясь грудью к его плечу.

— Да у тебя ведь все при себе, как у любого другого!

— У меня есть невеста!

Впервые он произнес это слово. И это так взволновало его, что он уже совсем не понимал упорства этой женщины.

— Да какое это имеет значение!

— Нет!

Женщина наконец встала и проронила с усталостью и презрением:

— И ты думаешь, она тебе рогов не наставляет, невеста твоя!

Но он и бровью не повел. Заведение к этому времени почти что опустело. Мсье Гир сидел, забившись в уголок, а музыканты уныло посматривали на него, недоумевая, когда же он наконец уйдет.

— Официант!

У них на миг проснулась надежда.

— Бумагу и чернила!

— Не знаю, можно ли… — проворчал тот, отходя от него.

Он посоветовался с метрдотелем, поглядывая издали на мсье Гира. Обе женщины, еще ожидавшие чего-то до сих пор, теперь оделись, попрощались за руку с музыкантами и ушли. Наконец официант принес маленькую бутылочку фиолетовых чернил, ручку, листок бумаги в клеточку и конверт.

— Через пять минут закрываем! — объявил он.

Саксофонист спросил глазами метрдотеля, и тот отрицательно покачал головой. Играть не стоит! Музыканты могут сложить инструменты и разойтись.

Перо разбрызгивало чернила, цеплялось за пористую бумагу.

“Господин прокурор республики, имею честь сообщить Вам, что убийство в Вильжюифе совершил молодой человек, проживающий там же, по профессии механик, по имени Эмиль. Фамилия и адрес его мне неизвестны, но я знаю, что каждое воскресенье он бывает на стадионе в Коломб. Он среднего роста и обычно носит светло-коричневую фетровую шляпу.

Примите, господин прокурор, заверение в совершеннейшем моем почтении”.

Он не подписался, написал адрес и попросил марку. Когда письмо придет по назначению, он уже будет далеко, вместе с Алисой.

— Сто пятьдесят франков! — четко выговорил официант, вконец потерявший терпение.

Плиты тротуаров уже местами просыхали, ветер заводил песенку в черепичных крышах. Время от времени, гремя, проезжала тележка, и грохот ее надолго повисал в воздухе, а шаги случайного прохожего слышны были за целый квартал.

Их было примерно человек десять, вплотную прижавшихся к закрытым дверям Лионского вокзала. Другие же сидели и дремали на своих вещах, расставленных прямо на земле. Позади них возвышалось пустое и запертое здание вокзала, откуда иногда доносился гудок паровоза.

Было очень холодно. В маленьком баре зажегся свет. Кто-то уже ходил с фонарем по помещениям вокзала, то открывая, то закрывая двери, передвигая какие-то гулкие предметы.

Мсье Гир чувствовал себя усталым до головокружения, но он знал — это пройдет, надо только пережить тяжелый час, промежуток между ночью и днем. На минуту-другую он закрывал глаза, и это доставляло ему наслаждение — так горели у него веки. Он смутно улыбался каким-то своим мыслям.

Изнутри вокзала шаги приблизились к двери. Заскрежетал ключ в замке. Железные перекладины были вынуты, и помятые от долгого бдения пассажиры потянулись в зал ожидания, зияющий, как колокол. Освещено было еще только одно окошечко. Мсье Гир первым его увидел, но ему пришлось дожидаться, пока кассир наденет форменную куртку и наберет чернила в вечное перо.

— Два билета второго класса до Женевы.

— Туда-обратно?

— Только туда.

Внезапно его пробрал озноб. Дрожащими пальцами он рылся в бумажнике.

— В пять часов сорок пять, так ведь?

— Сорок три.

Кассир смотрел на него тяжелым взглядом, смотрел на его усики, руки, бумажник. Он даже высунулся из окошка, когда мсье Гир вприпрыжку отошел оттуда и двинулся в буфет. Вокзал постепенно наполнялся народом. Один из буфетчиков раскладывал рогалики в маленькие корзиночки, другой посыпал пол опилками, и они ложились ровными полукружьями.

В 5 часов 10 минут один из двух людей, сидевших в уголке буфета, прошептал, перечитывая карточку, которую держал в руке:

— Это он.

Мсье Гир посмотрел на вокзальные часы, потом на дверь, опять на вокзальные, потом на свои. Спросил кого-то:

— Который час?

Затем продолжил сухо и авторитетно:

— Полагаю, женевский поезд уже подан?

— К третьей платформе.

Но сперва он выглянул на улицу. Еще не рассвело. Даже намека на рассвет не было, и все же небо стало чуть бледнее, может быть, оттого, что показалась луна; первые трамваи и такси съезжались к вокзалу, и освещенные окна баров свидетельствовали, что ночь уже миновала.

И на всех вокзалах города какие-то люди держали при себе список примет мсье Гира и перечитывали его, рассматривая пассажиров.

Состав был длинным. Несколько вагонов находились за пределами застекленного перрона, и там было прохладней. Мсье Гир выбрал себе вагон и в нем два места и теперь стоял на платформе, потрясенный торжественностью мгновения.

Стрелка больших вокзальных часов двигалась прыжками от минуты к минуте, и каждый прыжок сопровождался механическим щелчком. На платформе собиралось все больше людей. Между ними сновали проводники, продавец газет, тележка с шоколадом и лимонадом.

В 5 часов 40 минут состав дрогнул, как бы пробуя силы перед тем, как пуститься в путь, а у мсье Гира задрожали колени, и он поднялся на цыпочки, чтобы окинуть взглядом платформу поверх толпы. Внезапно он рванулся вперед, задыхаясь, что-то бормоча вслух от радости, оттого что заметил вдалеке зеленую шляпку. Но оказавшись в десяти шагах от нее, он увидел, что это маленькая кругленькая дамочка с ребенком на руках — ее с трудом подталкивали в вагон третьего класса.

Оба инспектора ждали наготове, чтобы не дать ему уехать. Как и мсье Гир, они что было силы тянули шеи, стараясь увидеть, кого он выглядывает в конце платформы.

Но никто не появился. Раздался свисток. Один из проводников пробежал вдоль состава, запирая двери вагонов. Мсье Гир все еще надеялся. Все в нем было натянуто до боли. Но ведь он так и представлял себе этот отъезд! Он ведь все время думал, что Алиса прибежит в последнюю секунду и надо будет помочь ей прыгнуть на подножку, в то время как поезд уже тронется. Он топал ногами. Он гримасничал и улыбался, и от нетерпения слезы выступили у него на глазах.

И вдруг ему почудилось, что платформа движется. Но двигалась не платформа. Поезд тронулся и мало-помалу набирал скорость. Мимо мсье Гира бежали ряды окон, взмахивали платки.

Сунув руки в карманы, он шагал, покачивая плечами, будто это могло помочь ему справиться с отчаянием.

— Ваш билет!

Мсье Гир отдал билет, его окликнули.

— Это не перронный билет. Это…

— Да ладно!

Контролер с любопытством следил за удалявшимся черным пальто и бархатным воротником, за короткими, дрожащими ножками.

Мсье Гиру впору было заплакать. Он стоял на верхней ступени главного входа и смотрел на площадь, едва заметно посветлевшую.

Он сам не знал, что с ним творится. Это было так сложно. Ему стало холодно — странный холод иголками покалывал все его тело, покрытое испариной. Ему было страшно — он думал о письме, брошенном в почтовый ящик, об Эмиле, о полицейских, которые снова будут ходить за ним следом, о комиссаре, который бросал ему тогда слова, злые, как удары. Ему хотелось есть. Есть или пить — он сам не понимал. И еще ему было жарко. Он не очень устойчиво держался на ногах, но у него не хватало решимости пойти в буфет и сесть там.

Может быть, Алиса просто опоздала? Может быть, Эмиль не дал ей уйти? Может быть, она еще вот-вот прибежит?

Он смотрел, как люди выходят из такси, останавливающихся в нескольких метрах от него. И все смотрели на него, потому что он похож был на полицейского, который за кем-то следит.

Шесть часов. Небо становилось все светлей. Автобусы мчались по улицам, и у него не было сил уйти. Он делал шаг-другой, спускался на несколько ступенек, опять поднимался.

“А вдруг она не достала такси?” И он принимался высчитывать, сколько требуется времени, чтобы добраться сюда на трамвае из Вильжюифа.

Нетерпение спустилось с груди и желудка к мочевому пузырю, и ему пришлось на время уединиться, а потом обегать весь вокзал — ведь Алиса за это время могла прийти.

В половине седьмого в Париже погасили все фонари. Рассвело. Ветер мчал обрывки бумаги по пустым тротуарам, на которых подсыхали лужи.

Мсье Гир вошел в бар. Он выбрал самый маленький, обшарпанный, со стенами, облицованными фаянсовыми плитками. Опершись локтем о стойку, выпил кофе, попытался съесть рогалик, но оставил его, едва надкусив. Собираясь выйти, заметил двух мужчин, стоявших на краю тротуара. Пройдя сотню метров, обернулся и увидел, что оба идут за ним.

Он шел быстро, сам не зная зачем; встречные оборачивались на него. Это было головокружительное, паническое бегство. Он нырнул в первый попавшийся на пути спуск в метро, и оба преследователя вошли туда за ним.

Письмо было отправлено. В полдень оно придет к адресату. Раз Алиса не пришла, она, должно быть, разносит бутылки молока, ставит их под дверями квартир. По утрам она ходит в сабо, но оставляет их под лестницей, чтобы не стучать, и поднимается по лестнице в носках из зеленой шерсти. Она еще не умывалась. К восьми она вернется к себе, после того как подаст хозяевам завтрак, и тогда уж приведет себя в порядок. Но днем ее и не разглядишь через грязные стекла, ведь во дворе всегда полутемно.

Поезд останавливался, потом шел дальше. Мсье Гир забывал поглядеть, какие станции он проезжает. Однако на Порт д'Итали он по привычке вышел.

Пока он был под землей, в Париже возродилась дневная жизнь. Грузовики и легковушки тянулись друг за другом бесконечными вереницами навстречу городу, из трамваев выгружались толпы рабочих и служащих, в особенности рабочих, так как служащие едут на работу несколько позже.

Что ему теперь делать? Алиса не пришла! Он даже не задавался вопросом, любит она его или нет. Такой вопрос никогда у него не возникал. Вопрос был только один — будет ли она с ним. И он показал ей восемьдесят тысяч франков. Это не было цинизмом. Это было смирением со своей участью. А она все-таки не пришла, несмотря на казначейские билеты, и теперь он уж вовсе ничего не понимал, почва уходила из-под ног, и он, сам не зная почему, все вспоминал ту девчонку в полосатом красно-синем джемпере, которая смотрела на него так недоверчиво, а потом даже злобно. Но почему?

Он ждал трамвая, идущего в Вильжюиф, и все время видел двух своих преследователей. Он уже не чувствовал прежнего нетерпения, его охватила печаль, горячая и тайная, как слезы. Некогда в этот самый час он развешивал на металлические плечики готовое платье и зазывал прохожих, а в тюрьме, где встают спозаранку, это уже был час прогулки по двору, где арестанты молча брели друг за другом, прислушиваясь к гулу Парижа, зарождавшемуся в это время за стеной.

Плечи его пальто, пропитавшиеся водой, все не просыхали, и он совсем замерз. Подошел трамвай, пустой, как всегда бывают пусты ранним утром трамваи, идущие в предместье. Кондуктор узнал мсье Гира, потом взглянул на тех двоих, что уселись чуть подальше.

Мимо бежали знакомые места: слева фармакологическая фирма, за ней — гигантская реклама мыла, потом начинался подъем, где нескончаемо велись дорожные работы.

Мсье Гир чувствовал, что бледнеет. Веки пощипывало, но он не решался закрыть глаза, из страха заснуть, И несмотря на то, что он ничего не ел, ему казалось, что его вот-вот стошнит.

Он увидел ту самую улицу, по которой не раз шел в большой, облицованный плитками дом с коридорами, затуманенными банными парами. Но это не вызвало у него никакого желания. Напротив, он почувствовал что-то вроде отвращения.

— Билетик, пожалуйста.

У него всегда в кармане была наготове книжечка трамвайных билетов, так же как и билетная книжечка для метро. Он знал, сколько стоит каждый маршрут.

— Спасибо.

Чего-то ему не хватало. Он опустил глаза и понял, что при нем нет его черного кожаного портфеля. Это его смутило. Еще больше смутило его то, что, несмотря на свою поразительную память, он никак не мог вспомнить, где его оставил.

Это не имело значения. В портфеле не было ничего важного. Но он направил по его следу все свои мысли, напряг память, как только мог. Где он мог оставить портфель? Как случилось, что портфель не лежит, как всегда, у него на коленях?

Сперва ему потребовалось известное усилие, чтобы сосредоточиться на этом, но вскоре он уже горел как в лихорадке. Он хотел вспомнить! Он морщил лоб. Он хмурил брови. Он поджимал губы и свирепым взглядом смотрел в одну точку!

Алиса спустилась первой и помогла хозяйке перелить в бутылки молоко из трех коробок, а потом закрыть эти бутылки кружочками синей бумаги. В это время молочная лавка стояла запертой, с закрытыми ставнями, и наполовину была залита дождевой водой.

— Поторопитесь, чтоб все было прибрано к семи часам.

Снаружи дежурили двое полицейских, а бистро на углу, то, что справа, было уже освещено. Алиса издали увидела возле стойки Эмиля — он, должно быть, вовсе не ложился спать, — рядом с его чашкой кофе стоял стаканчик рома.

Платье Алисы так со вчерашнего дня и не просохло, и намокший, жесткий подол бил ее по ногам.

Пустые грузовики возвращались с рынка. Вблизи пригорода сырость чувствовалась сильнее, чем вблизи Парижа, потому что земля подсыхает медленней, а с деревьев после дождя еще часами срываются капли.

Когда Алиса поднялась на второй этаж и поставила под дверь квартиры литр молока, дверь открылась и какой-то мужчина с бритвой в руке спросил:

— Арестовали его?

— Нет еще.

Консьержка окликнула Алису, когда та спускалась. Она провела ужасную ночь, каждую минуту ей казалось, что дочка уже не дышит, и она зажигала свет и видела набрякшее лицо девочки, ее раздутые ноздри. Консьержка гасила свет, прислушивалась к дыханию ребенка, потом внезапно просыпалась и опять вслушивалась в тишину.

Она была бледной и причесалась кое-как, наспех.

— Они еще здесь? — спросила она, показывая на верхний этаж.

— Я видела там свет.

— Дождь идет?

— Перестал. Но будет сильный ветер.

И Алиса занялась соседними домами, принося оттуда пустые бутылки в молочную, где хозяйка уже открывала ставни.

Инспектор только что спустился и смотрел на нее через окно молочной, будто поджидал.

— Они еще здесь! — сказала хозяйка, в точь-в-точь как консьержка.

Инспектор улыбался, делал какие-то знаки, служанка их не понимала. Он пытался этими знаками объяснить ей, что не сумел прийти к ней в комнату, но что это дело поправимое. На лице его отросла серая щетина. Внезапно к нему подошел хозяин бистро в синем утреннем фартуке и увел в свое заведение.

— Можешь погасить! — крикнула хозяйка из задней комнаты молочной лавки.

Было уже почти что светло. Только в бистро да в трамваях еще горел свет.

Эмиль, должно быть, видел Алису из-за витрины бистро, да и она, в свою очередь, смотрела, как он там заказывает вторую чашку кофе с ромом.

И тут вдруг инспектор выскочил стремглав из бистро и, увидев на пороге служанку, мимоходом бросил:

— Идет!

— Что там еще такое? — заорала хозяйка молочной.

— Мсье Гир сейчас придет!

Консьержка стояла на пороге, встревоженными глазами искала Алису.

— Сейчас его арестуют! А я ведь жду доктора! В доме двери то открывались, то захлопывались. Жилец со второго этажа выглянул на улицу, посмотрев направо-налево.

— Это верно, что он сейчас явится?

— Подожди меня, Жорж! — крикнул кто-то сверху. Мясник вышел из бистро, заговорил с кем-то, и тот угостил его сигаретой, потом оба подошли к дому и в несколько шагах от него остановились. Консьержка с беспокойством смотрела на них.

— Что случилось?

— Его сейчас арестуют!

Мясник остановил проезжавший мимо фургончик, — за рулем сидел его приятель.

— А ну-ка, давай сюда!

Из дома вышла женщина, за ней другая.

— Это правда?

— Что?

— Нашли доказательство — сумочку. Сейчас арестуют! С порога можно было разглядеть полицейского, стоявшего на трамвайной остановке, и еще одного, который, похоже, собирался преградить выход на соседнюю улицу.

— Алиса! Подотри воду!

— Иду!

Она неохотно вошла в молочную, взяла из-за двери тряпку и погрузила в холодную воду тотчас же покрасневшие руки.

Инспектор, ходивший наверх к комиссару, сбежал вниз с той же быстротой, как поднялся.

— Прошу разойтись! Смотреть не на что! Право, не на что!

Собралось уже десять человек, потом стало двенадцать, подходили еще из бистро и из других мест. Приблизился и Эмиль, покуривая сигарету, но держался позади всех, желая остаться незамеченным.

Шоферы, проезжая, поворачивали свои машины к толпе, не понимая, что означает такое скопление народу без каких-либо следов несчастного случая. Регулировщик движения занимался своим делом, но не спускал глаз с дома.

— Прошу разойтись! — кричал инспектор, которого никто не слушал. — Из-за вас все сорвется!

Комиссар в одиночестве стоял в комнате мсье Гира. Сумочка лежала на столе. С улицы доносился только шум машин да еще голос какой-то женщины, которая торопила детей одеваться.

— Разойдитесь же! Вы мешаете работе полиции! К остановке подошел трамвай. Дежуривший там полицейский сделал рукой знак, который поняли все:

— Вот он!

Алиса, мывшая порог, продолжала водить тряпкой по синим плитам.