Оставшиеся до праздника дни летели так быстро, что я только успевала следить, как матушка Гайте объявляет за завтраком, сколько осталось до начала Лугнасада.
И вот, наконец этот день настал. Примечательно, что словосочетание «начало жатвы» имело несколько иной смысл, чем просто время сбора первого урожая. Надеясь попасть на развесёлый сельский пир, я оказалась в центре поминальных игр. Какая-то богиня умирала и воскресла каждые три года, и вот сейчас настало время праздника, проводимого с размахом, сравнимым разве что с пирами олимпийцев, как я себе представляла их в детстве.
– Настало время Длиннорукого и Многоискусного! – объявила с утра Троули.
Собравшиеся в трапезной походили на стайку невест с распущенными волосами. На каждой было надето белоснежное платье с золотистой вышивкой на рукавах, вороте и подоле. Дивные наряды из тончайшего льна было даже жалко надевать, а ведь нам предстояло провести в них несколько дней. И всё же я снова отличилась.
Асцелина принесла мне золотистую маску, повелев надеть её и не снимать до захода солнца. Маска была выполнена из атласного материала и больше напоминала венецианскую, чем ту, которую носил мой жених. Она щекотала щёки и давила на уши, но деваться было некуда.
– Я прикажу собрать твои вещи, – проговорила дриада и вздохнула, словно ей жаль было со мной расставаться.
– Ещё успеется, – беспечно ответила я, крутясь перед зеркалом.
Сейчас я напоминала себе древнюю богиню, спустившуюся к смертным, чтобы порадоваться вместе с ними наступающей осени и тем богатым плодам, что она принесёт. Подозреваю, что причиной моего приподнятого настроения и жара, бегущего по телу, был медовый напиток, поднесённый с утра. Золотистая настойка оказалась приятной на вкус, уже через час мне захотелось танцевать и почувствовать на своей талии и бёдрах крепкие мужские руки.
– Мы не знаем, когда жених заберёт вас. Возможно, свадьба состоится сегодня, – уклончиво ответила Асцелина. – Надо быть готовой, Дивона.
Улыбка, коснувшаяся её губ, мне не понравилась. Лукавая и масляная, как и глаза девушки, блеснувшие развратным огнём.
Я знала, что дни Лугнасада знаменуют не только начало жатвы пшеницы и время вязания снопов. Они пропитаны сексуальным подтекстом: слиянием женского и мужского начала. Солнечный бог ещё полон сил, а богиня только что разродилась новым урожаем. Оба молоды и полны сил, чтобы дать ещё потомство.
Однако я всё ещё считала себя лишь наблюдателем. Пусть мне предстоит свадебный обряд, но это просто тест на год и один день, не более того. Игра, фарс.
– Можно идти, – сказала я и с лёгким сердцем отправилась в трапезную, где нас ждал лёгкий завтрак, состоящий из хлеба и молока. Ничего вкуснее я давно не ела. Хлеб напомнил любимую мной чиабатту, только был пышнее и слаще, а холодное молоко немного остудило внутренний жар. Из-за которого мне приходилось стыдливо сжимать бёдра, чтобы не показаться окружающим развратной.
Вскоре мы стайкой высыпали из ворот и влились в праздничную толпу, спешащую за город. Повсюду слышались смех и песни, прославляющие Фейвильд и лёгкую долю «славного народа», как называли себя фейри.
В толпе то и дело слышались приветствия, женский смех, которому вторил мужской, пожелания веселого праздника и богатой жатвы. Дома были украшены разноцветными лентами, из распахнутых окон тянуло запахом свежей выпечки и кислого вина. Вдоль главной дороги каждый хозяева домов выставляли глиняные миски, полные фруктов, над которыми, против обыкновения, не кружились осы или дикие пчёлы. Праздничная толпа катилась мимо, словно спокойная река, и иногда кто-нибудь из проходящих наклонялся и брал из мисок фиолетовый виноград или темно-жёлтую грушу.
Но основное празднество, похожее на районную ярмарку, состоялось за городом, на равнине между пять холмов, по периметру которой фейри выставили длинные столы, накрытые зелёными скатертями с руной вышивкой. Каждый имел право подходить и угощаться, не оставляя взамен серебряных монет.
– Жатва началась! – неслось отовсюду вместо приветствия, и я тоже заразилась всеобщим приподнятым настроением. Казалось, ещё немного – и всё будет лучше прежнего. Ожидание счастья носилось в воздухе и проникало внутрь вместе с выпитым элем и чуть горьковатым пивом.