Поправка Эйнштейна, или Рассуждения и разные случаи из жизни бывшего ребенка Андрея Куницына (с приложением некоторых документов)

54. АНДРЕЙ КУНИЦЫН О ДЕВУШКЕ ПОД ДУШЕМ, О ДЕМОНЕ-ИНВАЛИДЕ, О ТОРГОВЫХ ГОСТЯХ, А ПО СУТИ — ОПЯТЬ О ЛЮБВИ

Какое яркое, нестерпимо яркое солнце! Весна в Сибири — это не та изнеженная юго-западная весна, которая, как девушка под душем, сначала не то боязливо, не то кокетничая, пробует пальчиками тепленькую водицу, затем постепенно, по миллиметру сдвигает вертушку крана, пока не станет горячо. Весна в Сибири — это взрыв, катастрофа, смещение пластов, запрещенный удар в солнечное сплетение. Снега еще вон сколько, до крыш, дел еще — уйма, но какие к дьяволу дела? Все — в пропасть, в классические тартарары, все — мимо! Каждый миг — ласковый, всякий случай — в радость. И все — смешно! Вот, к примеру: в опере на утреннем спектакле Демон упал на землю. Витал над грешною землей — и упал, веревка треснула. Нам смешно — а демон сильно ушибся и перестал петь, ушел на инвалидность.

И еще много смешного случается за длиннющий весенний, в синих сугробах, день; а вечером — провожанье, безбрежные паузы с подтекстом, крыльцо деревянного, в кружевах, на крепком фундаменте хозяйского дома — и снова молчание, и запах мехового воротничка, терпко и наивно смешанного с запахом ночного весеннего снега и нехитрых духов; и быстрый поцелуй; и долгий невесомый обратный путь, и пустынная каморка, в которой так жалко себя, и кровать с тремя досками вместо сетки, и выпитая залпом ночь.

А если провожанье раннее, то, не задерживаясь на крыльце, можно пройти в дом, поздороваться с моложавой ухватистой хозяйкой, проследовать во вторую комнату, которую сдавали четырем улыбчивым старикам-казахам, привозившим за тридевять земель мясо на местный, отнюдь не багдадский, базар; затем осторожно и по возможности быстро проскочить следующую проходную светлицу, где квартировали два молодых, но небритых гражданина из райских приморских мест — Миша и Шота (они наводняли здешний край партиями мочалок) — и, наконец, протиснуться в четвертую — и последнюю, комнатушку, которую на скромные свои гроши снимали три беззащитных существа — девушки-музыкантши.