Порох

ГЛАВА 2 Громовые раскаты

Летом 1346 года английский король Эдуард III, дерзкий тридцатичетырехлетний храбрец, высадился в Европе и развязал войну, которая должна была сделать более убедительными его притязания на престол Франции. Он сошел с корабля на нормандском пляже и стал разорять французскую провинцию. Убийства, изнасилования, грабеж населения по праву победителя — война по дешевке. Он жег города в прямой видимости от Парижа, повергая в панику его жителей.

Атлетически сложенный, со струящимися белокурыми волосами и бородой, поклонник пышности и роскоши, любитель жестокого зрелища турниров, Эдуард был олицетворением эпохи рыцарства. Он надеялся воплотить в реальность легендарный Камелот и блистательно восседать за Круглым столом подобно королю Артуру. Однако идеализм и ностальгия никогда не затуманивали его трезвого взгляда на реалии войны. Король привез с собой новую технологию, последний крик европейской моды — порох. Вряд ли он представлял себе, что именно этому оружию суждено было стереть с лица земли обычаи феодального рыцарства, которые были ему так дороги.

Победа в средневековой войне зависела от силы человеческих мускулов. В битве сила противостояла силе — гордостью любого воина было его умение драться. Холодное оружие вроде мечей и копий концентрировало мускульную энергию. Катапульты и осадные машины аккумулировали и хранили силу человека. Средоточием битвы была рукопашная, всеобщая свалка тяжеловооруженных всадников. Святыней войны был меч, это продолжение человеческой руки. И вот теперь пороху предстояло придать битве новое измерение, не зависящее от физической силы человека.

Ко времени Эдуарда порох был известен в Европе уже несколько десятков лет, но ему еще только предстояло занять прочное место в арсенале вооружений. Восторженно принятый жестокими энтузиастами вроде Эдуарда, порох в течение XIV века начнет расширять возможности человеческого насилия. Он вынудит полководцев пересмотреть аксиомы военного дела, незыблемые в течение столетий, увеличит радиус действия и разрушительную способность каждого отдельного солдата, а отзвуки этого открытия скоро почувствует вся Европа и весь мир.

Одно нам известно точно: европейцы знали порох уже в середине XIII столетия. О том, как именно эта технология попала на Запад, долго спорили. В 1854 году один историк категорически утверждал, что порох использовали еще египтяне, что о нем знал Моисей. В XX веке ведущий английский специалист в области артиллерии приводил семнадцать аргументов в защиту утверждения, что «нет достойных доверия свидетельств того, что порох изобрели китайцы». На самом деле, считал эксперт, это китайцы позаимствовали его на Западе.

Три аргумента убедили ученых, что европейская наука о порохе родом из Китая. Во-первых, хронология. Китайцы уже в IX столетии упоминают, что селитра, сера и углерод могут воспламеняться с необыкновенной силой. Около 1044 года они уже записывали формулы пороха. Самое раннее упоминание о порохе в Европе относится к 1267 году, первые формулы появляются около 1300-го, о первом военном применении говорится в 1331 году. Нет никаких свидетельств того, что во времена, когда порох уже давно был известен в Китае, в Европе о нем знали или хотя бы делали успехи в этом направлении.

Второй убедительный аргумент — долгая эволюция пороха в Китае. Век за веком там улучшались технологии очистки селитры, создавались эликсиры, которые вспыхивали сами собой, и пороховые составы, слишком слабые, чтобы взрываться. Очевидно, что именно таким путем китайские алхимики и оружейники пришли к настоящему пороху, затем постепенно усиливая его мощность. Подобного развития в Европе не наблюдается. Порох здесь появляется внезапно, и меньше чем через полвека пушки уже палят со стен замков. Это ускоренное развитие свидетельствует, что европейцы позаимствовали технологию, которая была уже полностью разработана на Востоке. Искать на ощупь им не было необходимости.

Третье доказательство, не так бросающееся в глаза, но важное, состоит в том, что в ранних европейских рецептах упоминаются такие яды, как нашатырь или мышьяк, — те же, что использовали китайцы. Эти компоненты на самом деле никак не улучшали свойства пороха; их присутствие в рецептах обеих цивилизаций мало похоже на совпадение и подсказывает, что европейцы получили знание напрямую из Китая.

Маршрут, по которому порох пришел на Запад, и точная дата, когда это случилось, неизвестны и, возможно, никогда не станут известны. Гипотетически можно предположить несколько возможностей.

В XIII столетии в Евразии расширяли свои завоевания монголы. Со своей мощной, хорошо обученной свирепой конницей они бурей пронеслись через Персию и в 1258 году взяли Багдад. Монголы привели с собой в Западную Азию китайских мастеров и, возможно, уже применяли огнестрельное оружие против арабов. Может быть, они передали секрет взрывчатых веществ европейцам.

Прямые контакты Китая и Европы, хотя по-прежнему ограниченные, стали более активными как раз в то самое время, когда все шире распространялось знание о порохе. Монахи-миссионеры посетили двор монгольских правителей уже в 30-х годах XIII века. Купцов и искателей приключений также влекло на Восток — хотя Марко Поло вернулся от двора Хубилай-хана только в 1292 году, когда порох уже появился в Европе, другие итальянские купцы путешествовали в Страну Востока еще в середине столетия.

Возможным предшественником пороха могло быть и зажигательное средство, известное как «греческий огонь». С этой яростно горящей субстанцией познакомил Византию около 675 года беженец из Сирии по имени Каллиник.

Секрет «греческого огня» охранялся чрезвычайно строго, и его состав остается тайной по сей день. Скорее всего, Каллинику удалось дистиллировать из нефти нечто вроде бензина, который он сгустил, смешав со смолой, и получил таким образом примитивный напалм. Возможно, зажигательная смесь содержала селитру, которая делала горение более интенсивным. В таком случае порох мог бы возвести свою родословную к греческому изобретению. Однако точные доказательства этого отсутствуют.

Похоже, что некоторую роль в передаче пороха на Запад сыграли арабы. К XIII веку приверженцы ислама утвердили на территории от Иберийского полуострова до Индии космополитическую культуру, технические достижения которой превосходили все, чем располагал христианский мир. Примерно в 1240 году арабы получили с Востока, возможно, через Индию сведения о селитре («китайском снеге»). Не удивительно, что вскоре им стало известно и о порохе. Им были знакомы также фейерверки («китайские цветы») и ракеты («китайские стрелы»).

Арабские воины овладели «огненными копьями» около 1280 года. Примерно в это же время сириец по имени Хасан аль-Рамма написал книгу, которая, по его словам, «толкует об огненных машинах, используемых для увеселения или для полезных целей». Аль-Рамма вел речь о ракетах, фейерверках, зажигательных смесях, используя термины, свидетельствующие, что он получил свои знания из китайских источников. Он дает указания, как очистить селитру, и приводит рецепты изготовления различных типов пороха.

В Европе самые старые рецепты изготовления пороха записаны от имени Марка Грека (Marcus Graecus). Этот псевдоним скрывает не какого-то конкретного изобретателя, а нескольких переписчиков, которые на протяжении более чем двух столетий составляли и исправляли практическое руководство под названием «Книга огней для сжигания неприятеля». Небольшое сочинение, написанное по-латыни, имеет, весьма вероятно, арабское происхождение — возможно, оно было переведено учеными в Испании. «Огонь, который может летать по воздуху, приготовляется из селитры, серы и древесного угля, из виноградной лозы или ивы», — говорится в рукописи. Приводится пропорция содержания селитры — до 69 процентов, — это могло бы дать относительно мощную взрывчатку. Та часть манускрипта, в которой идет речь об удивительном порошке, — позднее добавление, сделанное между 1280-м и 1300 годами.

Традиционно считалось, что Европу познакомили с порохом два человека. Первый из них — Бертольд Шварц, Черный Бертольд, известный также просто как Черный (Schwarzer) — то ли из-за цвета его волос, то ли это прозвище должно было подчеркнуть его связь с черной магией. Некоторые думают, что он был датчанином или греком, большинство считает его немцем; все сходятся на том, что он был монахом. Согласно источникам XV столетия, алхимик Бертольд нагревал в горшке серу и селитру, пока смесь не взорвалась. Он попытался провести тот же эксперимент, используя закупоренный металлический сосуд, — и разнес всю свою лабораторию. «Самые достоверные авторы все согласны в том, что огнестрельное оружие было изобретено в Германии Бертольдом Шварце», — заявлял один историк в 1605 году. Немецкий Фрайбург провозгласил Бертольда своим уроженцем, и отцы города воздвигли статую великому изобретателю.

Однако Бертольда, скорее всего, никогда не существовало — это легендарная фигура вроде Робин Гуда. Миф о его жизни должен был обосновать претензии Германии на то, чтобы считаться родиной огнестрельного оружия. История Бертольда Шварца помогала европейцам не замечать того факта, что порох, ключевую силу в истории Европы, они изобрели не сами, а получили благодаря восточному гению. На самом деле Бертольд — собирательный образ, олицетворение всех храбрых и изобретательных экспериментаторов, которые готовы были рисковать конечностями или даже жизнью, изучая свойства поразительной новой смеси в надежде получить выгоду от ее использования.

Еще одна важнейшая фигура в истории пороха — Роджер Бэкон, на этот раз человек вполне реальный, один из самых дерзких умов своей эпохи. Бэкон, родившийся примерно в 1214 году, происходил из богатой английской семьи. Он начинал свою научную деятельность в Оксфорде, затем читал лекции в Парижском университете. В 1247 году Бэкон активно заинтересовался физическим миром и начал детально исследовать природные явления. Он тратил огромные средства на эксперименты в таких науках, как оптика и астрономия, пытаясь использовать в качестве теоретической основы вновь ставшие доступными труды Аристотеля. Вспыльчивый и догматичный, он жестко критиковал других ученых. Став францисканским монахом, Бэкон переписывался с папой Климентом IV, для которого сочинил три больших труда. В них он пытался суммировать все знания человечества о мироздании.

Долгое время считалось, что Бэкон оставил после себя формулу пороха. Говорили, что он, осознав опасность своего изобретения, записал информацию анаграммой, шифром, который так и не смогли раскрыть на протяжении столетий. Хороший сюжет для легенды, и как раз легендой эта история и является. Авторство письма, в котором содержится предполагаемый рецепт, нельзя абсолютно точно приписать Бэкону, а зашифрованную «формулу» можно толковать каким угодно образом.

Зато Бэкону действительно принадлежит заслуга первого письменного упоминания о порохе в Европе. Это описание содержится в трудах, которые он около 1267 года написал для папы Климента, однако папа умер, так и не прочитав их. Бэкон писал о «детской игрушке, издающей звук и испускающей огонь, которую изготавливают в разных частях света из толченой селитры, серы и орехового угля». Действие устройства было весьма удивительным для средневекового ума. «При помощи вспышки, пламени и ужасного звука, — писал Бэкон, — можно творить чудеса, причем на любом расстоянии, какое только мы пожелаем — так что человек с трудом может защититься или выдержать это».

Потенциальная опасность новой формы энергии не укрылась от ученого. Уж раз даже крошечная шутиха «может произвести звук, причиняющий серьезную боль человеческому уху, то, если использовать больший инструмент, никто не сможет устоять перед ужасным грохотом и вспышкой. Если изготовить этот инструмент из прочного материала, сила взрыва может быть еще больше». Это было пророческое предвидение.

Восемь десятилетий спустя в сердце Франции, к северу от Парижа, английский король был готов пустить в дело мощные взрывы, предсказанные Бэконом. Тысяча двести рыцарей и восемь тысяч лучников Эдуарда весь день жарились на августовском солнце. Многие были полностью скрыты под кольчугой и доспехом из стальных пластин. Они крепко сжимали скользкие от пота рукоятки мечей, кинжалов, палиц. Поле, на котором они ждали, находилось примерно в двадцати милях от берега Ла-Манша — соседняя деревня Креси даст грядущей битве свое имя.

Внезапно небо потемнело, раскаты грома прокатились над полями. Гроза вспугнула стаю ворон, которые закружились над косогором, пока не хлынул ливень. В полете черных птиц любой мог бы усмотреть знамение. Немногие из тех, кто жил в 1346 году, относились к подобным знамениям легкомысленно: смерть, казалось, буквально витала в воздухе. На самом деле смерть поджидала в нескольких сотнях футов: французский король Филипп VI сосредоточивал в дальнем конце поля тысячи тренированных убийц — всадников на боевых конях. Шеренга генуэзских арбалетчиков готовила свое оружие, стрелы которого способны были пробить стальной лист. Лучи солнца, прорывавшиеся сквозь грозовую тучу, отражались в полированных доспехах, заставляли вспыхивать искусно сделанные плюмажи и разноцветные знамена строящихся воинов.

Дурные предчувствия англичан, должно быть, смешивались с надеждой на дебют небывалого оружия. Пушки битвы при Креси представляли собой небольшие литые трубки, бронзовые или железные, укрепленные в деревянных станках. Возможно, там были и рибодекены (ribaudequins) — собранные на одном лафете несколько маленьких пушечек, способных стрелять залпом. Эдуард не доверял такие орудия простым солдатам — тут нужны были специалисты, люди, которые понимали эту новую форму энергии. Проницательные и бесстрашные, эти пушкари знали, что остальные воины смотрят на них с недоверием: неприязнь ко всему новому — естественная реакция военных. Порох, который ассоциировался с черной магией алхимиков, был делом опасным, ненадежным и, вероятно, мог принести несчастье.

Надвигалась гроза, и пушкари быстро предприняли меры предосторожности, чтобы дождь не смочил их заряженные орудия или запасы таинственного порошка. Пока они ждали, их едва не выворачивало наизнанку от страха. Так часто бывает перед битвой, а теперь они к тому же видели, что противник серьезно превосходит их численностью, — армии Эдуарда противостояла лучшая тяжелая кавалерия в Европе. Они знали также, что если благородного рыцаря и попытаются взять в плен, чтобы потом требовать выкуп, то простого артиллериста или лучника наверняка зарубят насмерть, если дело повернется против англичан.

Хотя воображение Эдуарда и было захвачено загадкой пороха, он оставался здравомыслящим и умелым тактиком. Его главным средством в борьбе с французами оставалось оружие, до совершенства испытанное в битвах, — длинный лук. Обучавшиеся стрельбе с детства, лучники Эдуарда обладали огромной силой и высочайшим мастерством. Сохранившиеся скелеты этих людей свидетельствуют, что их мускулатура была необычайно развита: ведь надо было натянуть тетиву шестифутового лука с силой более ста фунтов, твердо держать, пустить стрелу, а затем повторять этот процесс снова и снова, десять раз в минуту. Лучники умели поражать цель на расстоянии до двухсот ярдов, их стрелы пронзали кольчугу и даже легкий пластинчатый доспех. В свое время Эдуард запретил в своем королевстве все спортивные игры, кроме соревнований лучников, и вот теперь в его распоряжении было достаточно искусных стрелков, чтобы обрушить на врага целый ураган губительных стрел.

С точки зрения европейского рыцаря-аристократа, лучники были трусами, которые поражали стрелами с безопасного расстояния, вместо того чтобы сойтись с противником лицом к лицу — именно это считалось воинской доблестью со времен древних германцев. И что еще хуже — они были простолюдинами. В Средние века воинская доблесть считалась исключительной привилегией элиты — как необычайно дорогие лошади, вооруженная свита и укрепленные замки. Мысль о плебее, убивающем человека благородного сословия, была для рыцаря невыносима. В еще большей степени это относилось к плебеям, распоряжавшимся пороховыми орудиями.

В отдалении было слышно ржание лошадей. Французские рыцари выкрикивали оскорбления в адрес противника, бахвалясь, кого из английских дворян они сейчас возьмут в плен, — те, кто им противостоял, были хорошо знакомы им по международным турнирам. Сам король Эдуард был бы наилучшей добычей, следующим мог бы быть его шестнадцатилетний сын Эдуард, которого из-за цвета его турнирных доспехов звали Черный принц; сейчас он во главе отряда готовился к первому своему серьезному испытанию.

Солнце уже клонилось к закату позади английских порядков, а Филипп все медлил. Пятидесятитрехлетнего французского монарха едва до удара не доводил один вид этого развязного выскочки-англичанина. Но армия Филиппа была едва только приведена в порядок, генуэзцы утомлены после марш-броска. У него не было времени разработать ясный план атаки, повсюду царил хаос.

Однако дольше сдерживать своих шевалье Филипп уже не мог. К тому же наступал вечер, а в темноте англичане могли выскользнуть из клещей. И король отдал приказ к атаке.

Для большинства участников битвы при Креси (а двумя поколениями раньше — для любого человека вообще) пушки, которые привез с собой Эдуард, были чем-то непостижимым, фантастическим. Воображение отказывалось допустить, что одним только прикосновением горячей кочерги человек мог заставить ядро вылететь из жерла и зашвырнуть его с ошеломляющей скоростью за сотни ярдов. Любого, кто объявил бы, что умеет такое, назвали бы шарлатаном, безумцем, чародеем. Это казалось совершенно невозможным. Нигде в своих писаниях античные авторы не упоминали ни о чем подобном, никогда ни в одном мифе или эпосе человек не мечтал о таком.

Пушки Эдуарда были одними из простейших приспособлений, когда-либо изобретенных человеком, — и в то же время самыми передовыми техническими устройствами того времени. Как и множество видов орудий, которые затем появлялись в ходе истории, первая пушка была лишь немногим более чем просто трубкой, герметически закрытой на одном конце подобно тростинке — саппа по-латыни. Канониры Эдуарда помещали порох в глухой конец, затем ближе к жерлу размещали метательный снаряд. Сначала это была железная стрела — болт, позднее — свинцовое или железное ядро, а иногда — шар, высеченный из камня. Маленькая дырочка сбоку давала возможность поджечь заряд. Момент, когда укол раскаленного докрасна металлического прута воспламенял порох внутри, был настоящим испытанием для первых пушек.

Взрыв порохового заряда развивал давление, сокрушительная сила которого была направлена не только на ядро, но также и на стенки, и в заднюю часть ствола. Постоянно существовала угроза, что пушка будет разорвана на куски. В сущности, она была бомбой с контролируемым взрывом. Единственным материалом, который мог противостоять неслыханному доселе давлению и жару, был металл. В XIV столетии это все еще был редкий, дорогой, трудный в обработке материал. Артиллеристы очень хорошо знали, что из-за слабости казенной части (массивного основания канала ствола), слишком большой порции пороха или застрявшего в стволе ядра давление может превысить критическую точку, и тогда прогремит взрыв. Пламя и разлетающиеся зазубренные куски металла — вот что грозило тогда канониру.

К тому времени, когда Эдуард III взошел на престол, артиллерия начала набирать популярность в различных областях Европы. Итальянцы, осведомленные о последних технических новинках благодаря обширным торговым контактам, освоили порох вскоре после 1300 года. В феврале 1326-го флорентийская сеньория поручила городским чиновникам для обороны города обзавестись canones de metallo и боеприпасами. В том же году чиновник английского Канцлерского суда по имени Уолтер де Мильмет включил первое в Европе изображение пушки в трактат, который он назвал «О величии, мудрости и благоразумии королей». Миниатюра, которая не комментируется в тексте, изображает сосуд в форме кувшина на деревянных козлах, высовывающуюся из него большую стрелу и человека в доспехах, осторожно поджигающего запал.

В 30-е годы XIV столетия новое оружие стало быстро распространяться по Европе. К началу следующего десятилетия в арсеналах от Лондона до Руана и Сиены имелся тот или иной вид пушек. Слабое развитие металлургии и недостаток пороха позволяли изготавливать только маленькие орудия. Они использовались главным образом для обороны городских стен, хотя под 1331 годом мы находим упоминание о том, что при штурме города Чивидале на холмах Фриули к северу от Триеста, предпринятом двумя германскими рыцарями, была задействована какая-то разновидность пороховых пушек.

У французского десанта, который в 1338 году взял штурмом и сжег город Саутгемптон на английском побережье, было некое пороховое орудие и сорок восемь болтов к нему. Поскольку боезапас французов составлял всего три фунта пороха, они, должно быть, в большей степени хотели продемонстрировать свое новое оружие, чем причинить с его помощью какой-либо серьезный ущерб.

Эдуард III принял модную новинку с энтузиазмом. Старшины лондонских цехов в 1339 году гордились полудюжиной своих латунных gonnes, порохом и свинцовыми ядрами для них. За два года до Креси король выписал из-за Ла-Манша Петера ван Вюллере, специалиста по строительству рибодекенов, чтобы надзирать за строительством английской артиллерии. В помощь ван Вюллере король нанял еще нескольких artillers и gonners. Среди припасов, которыми снабжались войска Эдуарда во время рейдов во Франции, было 912 фунтов селитры и 846 фунтов серы для приготовления пороха. Возможно, ван Вюллере надзирал за артиллерией и при Креси. Ставка в игре, для которой Эдуард готовил свое ультрасовременное оружие, была высока. Поражение могло привести к пленению или гибели монарха и радикально изменить судьбу Англии. Учитывая, что Черный принц тоже находился на поле боя, французы могли пресечь династию одним ударом. Тысячи генуэзских наемников наступали сейчас вверх по склону холма. Их задача заключалась в том, чтобы подойти на расстояние выстрела — сотня ярдов или около того — и выпустить стрелы своих арбалетов в ряды англичан, проредив их перед грядущей атакой французских рыцарей. Судьба королевства зависела от результата этой атаки.

Война — это психологическая драма в той же степени, что и противостояние физических сил. Цель битвы — потрясти, раздробить сплоченность рядов врага, остановить каждого отдельного солдата, посеять страх, подорвать моральный дух, подавить волю. Грубая сила — только один из способов добиться этого. Устрашить, продемонстрировав мощь или напугав внезапным грохотом, — еще один.

Звук барабана, трубы, волынки всегда сопровождал войны. Битва не обходилась без боевых кличей. Арбалетчики при Креси трижды громко восклицали, пока сближались на расстояние выстрела. Англичане отвечали на каждый из этих кличей молчанием. Они просто ждали.

Мы не знаем точно, в какой момент Эдуард решил открыть огонь из пушек. Один источник рассказывает, что англичане «повергли в ужас противника выстрелами из пяти или шести орудий, поскольку в первый раз тот видел такие громовые машины». Другой утверждает, что англичане стреляли, «чтобы напугать генуэзцев». Третий сообщает, что они «метали железные снаряды посредством огня. Это производило звук, подобный грому». На фоне этого грома воинственные возгласы атакующих казались совсем немощными.

Орудия Эдуарда выбрасывали большие языки пламени и клубы белого дыма — впечатляющее и невиданное зрелище для французских рыцарей и их союзников. Еще больше поражал и оглушал их мощный грохот взрывов. Если уж, как сообщает один хронист, этот грохот пугал лошадей, то люди, конечно, должны были потерять дар речи. Это был гром небесный, низведенный на землю, сам звук превращался в оружие. Подобно раскату грома во время близкой грозы, пушечный выстрел на близком расстоянии ощущался не только ушами, но и всем нутром, костями, нервами. Это не был просто звук — внезапное расширение воздуха наносило удар в буквальном смысле слова.

Почти все авторы, описывающие первые пушки, сравнивают грохот их выстрела с громом. «Подобно Натуре, издавна своими Громом и Молнией обладавшей, также и Искусство ныне свои обрело», — замечает один наблюдатель. Шекспир называл их орудиями гибели:

Рокочущий грохот, который издавали пушки, подсказал и первые названия для них. По-итальянски они назывались schioppi — «громовержцы». У голландцев в 50-х годах XIV века появились donrebusse — «громовые ружья», которые в английском языке превратились в blunderbuss — «мушкетон».

Возможны различные версии происхождения английского названия пушки — gun. Скорее всего, оно произошло от норвежского женского имени Гуннильда, точнее, от ласкательно-уменьшительной формы Гунна. Термин gonne впервые появляется в написанном по-латыни документе 1339 года. Джефри Чосер в 1384 году ввел слово в английский литературный обиход:

Первые пушки были ненадежными и неэффективными — они могли стрелять только маленькими кусками металла, и точность их стрельбы была отвратительной. Процесс заряжения был очень трудоемким и отнимал массу времени. Все это сводило боевую эффективность артиллерии почти на нет. Пушки Креси всего-навсего сбили несколько человек с лошадей.

Так что же заставляло правителей вроде Эдуарда III тратить и без того скудные ресурсы на производство пушек и приготовление пороха? Что побуждало их гнаться за новой технологией с таким неугасимым пылом? Конечно, таинственность, которая окутывала артиллерию, далеко превосходила ее боевую эффективность. Связанные с ней магические, дьявольские ассоциации действовали неотразимо. Репутация друга дьявола дорогого стоила на поле боя. Участники битвы при Креси всем сердцем веровали в зловещие образы христианской метафизики. Ад, окутанный удушающим дымом горящей серы, был вполне реален. Демоны бродили по земле. Серное дыхание пушек, их мерзкий хохот и неистовое пламя — все это были несомненные признаки сатаны.

Для власть имущих, однако, пороховая артиллерия была демонстрацией мощи. С человеком, который мог выставить на поле боя пушки, как и с тем, кто скакал на самой дорогой лошади, следовало считаться. Средневековый ум был глубоко проникнут почитанием регалий, а военное снаряжение имело свой собственный престиж. Порох стал одним из элементов спектакля битвы — сначала в качестве второстепенного сценического эффекта, а потом и как доминирующая тема.

Так что Эдуард, несмотря на долги, которые уже довели его до банкротства, купил себе и пушки, и порох. Разумеется, битвы в конечном счете выигрывает не шоу, а сила. Удачное размещение лучников и рыцарей, сражавшихся в пешем строю на сильной оборонительной позиции, доказало предусмотрительность Эдуарда. Если пушки лишь серьезно смутили генуэзцев, то град стрел из английских луков, обрушившийся на их ряды, имел разрушительные последствия. Стрелы со свистом вонзались в плоть лошадей, находили щели в рыцарских доспехах. Дисциплинированные английские порядки отбивали одну атаку французов за другой. Атака за атакой — и цвет французского рыцарства был безжалостно перебит. Филиппу с трудом удалось спастись с поля битвы. Когда стала опускаться ночь, его союзника, чешского короля Иоанна Слепого, поводыри повели в самую гущу схватки — он хотел умереть в бою. И ему это удалось.

Порох, который Эдуард привез на поле Креси, был драгоценной и не очень понятной субстанцией. Люди, которые его делали, были сродни пекарям и пивоварам: они действовали интуитивно и знали, что ничтожные отклонения в рецептурах могут значительно изменить конечный продукт. Ремесло привлекало к себе неофитов со всей Европы: алхимиков, кузнецов, предприимчивых крестьян, а также людей, очарованных загадочностью нового дела или заинтересованных его коммерческим потенциалом, визионеров, сумасшедших и просто легкомысленных. Некоторым новая профессия принесла не удачу, а уродливые следы ожогов или смерть — составление пороха было чрезвычайно рискованным ремеслом.

Сера, известная с библейских времен, была самым простым ингредиентом, ее легко было очистить и размолоть в тонкую пудру. Древесный уголь, который издавна использовали для приготовления пищи и при обработке металла, тоже был доступен. Главную роль играла порода дерева, из которого он выжигался. Древесный уголь, пригодный для производства пороха, должен был, во-первых, иметь тонкую структуру, чтобы его было легко превратить в порошок, а во-вторых — содержать минимум пепла. Обычным сырьем была ива, в дело шли и ольха, и персидская сирень, и орех, а также виноградная лоза. Использовали старое льняное полотно, сжигая его в закрытых сосудах. В Китае в смесь добавляли обугленных кузнечиков, веря, что это придает пороху живости.

Самым узким местом европейского порохового производства был недостаток селитры. Климат континента не знал ни сильной жары, стимулирующей быстрое разложение, ни продолжительного засушливого периода, в течение которого нитраты могли бы выступить на поверхность. Мастерам приходилось искать селитру везде, где только можно.

Средневековая Европа была гораздо более вонючей, чем наш стерильный XXI век. Крестьяне — подавляющее большинство населения — делили со скотиной свои лачуги с земляным полом. Остатки пищи и собачье дерьмо падали на камыш, которым был покрыт пол. Человеческие экскременты и навоз были единственным удобрением, а открытые сточные канавы в городах — обычным делом. И из этих зловонных основ человеческого существования мастера пороховых дел извлекали свой самый драгоценный ингредиент.

Люди давно заметили, как salpetrae, «соль камней», выступает в виде белой корки на каменных стенах. Древний монах описывал ее как «колдовскую соль», среди кристаллов которой, похожих на лед, прячется дух преисподней. Один автор в 1556 году писал, что селитру «можно приготовить из сухой, слегка жирной земли, которая, если ее подержать во рту, должна иметь острый и соленый вкус». Селитру издавна использовали как консервант, позволяющий дольше сохранить красный цвет мяса. Врачи прописывали ее при таких болезнях, как астма и артрит. На самом деле в больших количествах она может быть токсичной и вызывать анемию, головную боль и повреждение почек. Иногда ее выдавали за афродизиак, хотя в то же время ходили упорные слухи, что смотрители солдатских казарм и школ для мальчиков подсыпают ее в пищу, чтобы обуздать плотские вожделения своих подопечных.

Селитра образовывалась на стенах и полах уборных и хлевов, «в погребах, гробницах и заброшенных пещерах, куда не может проникнуть дождь». Но природного сырья не хватало. Короли выжимали из подданных все соки, чтобы добыть достаточное количество необходимого вещества. Пороховых дел мастера прочесывали страну в поисках старых компостных куч и выгребных ям, помоек и уборных. Сборщики с королевским указом в руках соскабливали отложения селитры на скотных дворах и в голубятнях. Их вторжения раздражали крестьян: мало того, что дворы были перекопаны, а хозяйственные постройки разрушены, так велено было еще давать ночлег сборщикам селитры и предоставлять им топливо для выпаривания вонючей жидкости, которую они выщелачивали из отбросов.

В 1670 году джентльмен по имени Генри Стаббс упомянул о пещере в Апеннинах, «в которой поселились миллионы сов, их помет собирался там в течение многих столетий».[8] Добыча гуано ради селитры сулила «неисчислимые суммы денег». Примерно в это же время выяснилось, что ценный источник селитры — наскоро похороненные тела солдат. Полученный таким путем порох должен был принести смерть другим людям — жуткое безотходное производство.

Подметив, в каких природных условиях они находят селитру, ремесленники конца XIV столетия начали воссоздавать те же условия искусственно. Эти попытки ускорить распад органических материалов и предотвратить утечку нитратов привели к созданию селитряниц, которые пришли на смену простой компостной куче. Впервые искусственное производство селитры упоминается во Франкфурте в 1388 году. В течение следующего десятилетия селитра, полученная таким путем, помогла создать более значительные запасы пороха.

Процесс был несложным — любой, у кого была крытая яма или погреб и запас навоза, мог заняться этим делом. Рецепт селитры 1561 года рекомендует смешать человеческие фекалии, мочу, «а именно тех, кто пьет вино или крепкое пиво», навоз «лошадей, что кормят овсом», и известь, полученную из старого строительного раствора или штукатурки. Слой смеси по колено глубиной следовало укрывать от дождя и регулярно перемешивать в течение года. Затем «подобно снегу» должна была выступить селитра. Предписание мочи пьяниц не было нелепостью — расщепление алкоголя обогащает мочу аммонием — средой, в которой процветают нитратные бактерии.

Пороховых дел мастера должны были переработать сотню фунтов нечистот, чтобы получить полфунта доброй селитры. Рабочие промывали водой отвратительную гущу, чтобы растворить нитраты, затем осаждали их из получившегося раствора. Здесь возникала проблема. Самой подходящей для производства пороха формой селитры был нитрат калия, однако при естественном образовании получается главным образом нитрат кальция. Он вполне пригоден для изготовления взрывчатки, однако у него было качество, которое во время дальнейшей обработки вызывало сложности — он абсорбировал влагу из воздуха, делая порох в конце концов влажным и негодным для стрельбы. Порох, который изготавливали европейские ремесленники в XIV и начале XV столетия, содержал большую долю нитрата кальция, и порча из-за сырости была обычной.

Производство селитры стало кустарным ремеслом во многих странах Европы, дополнительным заработком для каждого, кто готов был терпеть зловоние. Плантации позволили изготавливать большее количество пороха и сыграли роль в распространении огнестрельного оружия в XV веке.

Пороховых дел мастер, собрав все три ингредиента, должен был растолочь их вместе в ступке. Пропорции были важны, однако рецепты того времени уже приближались к тому, что и сегодня считается идеальным соотношением: 75 процентов селитры, 15 процентов древесного угля, 10 — серы. «Вот Точнейшая и Превосходнейшая пропорция сих трех вещей, — писал один старинный автор. — И так это устроено, что, если положишь больше или меньше соли, сила убавится».

Для того чтобы как следует перемешать ингредиенты, мог потребоваться день или больше безостановочного дробления. В ходе этого процесса три безопасных природных вещества смешивались механически, но не химически — все они сохраняли свои свойства и могли при желании быть вновь разделены. Но вместе эти компоненты обретали новую жизнь: напряженные и загадочные для непосвященных отношения с огнем и способность взрываться с величайшей силой.

Наутро после Креси Эдуард объезжал поле битвы, осматривая последствия побоища. Французский герольд сопровождал его, помогая опознать мертвых. Король Иоанн Богемский… Герцог Лотарингский… Граф Фландрский… Бароны, князья, дворяне самых знатных родов, сотни рыцарей. Битва действительно была, как заметил один хронист, «чрезвычайно опасной, смертоносной, безжалостной, жестокой и весьма ужасной». Французы были разгромлены — даже самые яростные сражения Средневековья редко бывали такой бойней.

Порох сыграл в битве главным образом психологическую роль, повергнув в страх врагов, напугав лошадей, укрепив моральный дух англичан, произведя замешательство в рядах французов. Доминирующую роль в войнах ему предстояло сыграть лишь в дальнейшем, но от внимания Эдуарда и его современников не ускользнули возможности этой новой, невиданной формы концентрированной энергии.

Война, которую начал Эдуард, закончится не скоро. Она окажется длиннее, чем его собственная жизнь, до ее завершения не доживут дети его детей. Северо-западная Европа в течение затянувшейся Столетней войны будет печальным местом, и спазмы насилия будут сотрясать ее даже тогда, когда «Черная смерть» выкосит до трети населения континента. В ходе отчаянного спора о том, кому править Францией, короли, сменяющие друг друга на престоле, будут и дальше испытывать возможности пороха.