В 4 ч. 15 м. расстояние было 51 каб.

В 4 ч. 40 м. - 47 каб.

В 4 ч. 45 м. вновь завязался бой.

Так как крейсера оказались в области перелетов, им было приказано отойти от броненосцев на прежнюю дистанцию - 20 каб. Мы повернули все вдруг на 4 К, а затем, удалившись на указанное расстояние, опять легли на эскадренный курс, и в течение 11/2 часов были только свидетелями боя, не принимая в нем непосредственного участия.

Японские крейсера, не только старые, но и три "собачки" ("Иосино" к этому времени уже не существовало) и два броненосца (как оказалось "Асама" и "Якумо") тоже держались в стороне, словно ожидая исхода поединка главных сил. Старые с "Чин-Иеном" во главе, смутно виднелись на N, а остальные на SW.

По-моему, за весь день это был промежуток времени самый тяжелый: сложа руки смотреть, как другие дерутся !

Надо заметить, что японские снаряды при разрыве давали целые облака дыму - зеленовато-бурого или черного. Каждое их попадание было не только отчетливо видно, но в первый момент производило впечатление какой-то катастрофы. Наоборот - только в бинокль, да и то с большим трудом, можно было различить легкое прозрачное облачко, которым сопровождался разрыв нашего, удачно попавшего, снаряда, снаряженного пироксилином или бездымным порохом.

Это обстоятельство особенно удручающе действовало на массу команды, мало знакомой с техникой артиллерийского дела.

- Наших-то как жарят!.. А им хочь бы што! {205} Словно заговоренные! Отступилась Царица Небесная!.. - то тут, то там слышались скорбные замечания.

Все бинокли, все подзорные трубы были пущены в оборот: всем наблюдателям было приказано о всяком замеченном попадании наших снарядов в японские корабли сообщать громко во всеуслышание.

- Нечего на своих-то глаза таращить! Без потерь нельзя! На то и война! Ты на "него" смотри! "Ему" тоже круто приходится! Чья возьмет - воля Божия! - говорил я, обходя батареи.

Однако, настроение становилось всё более и более мрачным.

Не скажу, чтобы оно грозило паникой. Нет, до этого было далеко. Люди были хорошо обстреляны, полны решимости драться до последнего. Чувствовалось только, что все они поглощены тревожной думой: "Выдержат ли наши?" - Сомнение... А в бою сомнение - это уже нехорошо.

Между тем, непрерывно наблюдая за боем в бинокль Цейса, оценивая достоинство стрельбы по перелетам и недолетам, я не мог не признать, что наши комендоры действовали во всяком случае не хуже японских. Мне казалось даже, что наша стрельба выдержаннее и строже корректируется, а при таких условиях, особенно принимая во внимание возможность возобновления боя на завтра, - на нашей стороне было преимущество в сохранении боевых припасов. Мне казалось, что иногда японцы слишком горячатся, что они просто "зря бросают снаряды".

По мере развития боя, сопровождавшегося уменьшением дистанции, конечно, не могло не сказаться одно весьма важное преимущество неприятеля полное наличие его средней и мелкой артиллерии, тогда как у нас добрая треть 6-дюймовок, 75-миллиметровых и вся мелочь остались на сухопутном фронте Порт-Артура.

Еще, чего нельзя отрицать, - счастье, удача - были на их стороне. Наибольшую силу своего огня они, разумеется, сосредоточили на флагманских броненосцах. Не мало снарядов угодило в трубы "Цесаревича" (эти попадания были особенно хорошо видны).

В 5 ч. 5 м. у "Пересвета" была сбита грот-стеньга {206} почти на половине высоты, а в 5 ч. 8 м. у него же сбита верхушка фор-стеньги (Читатели увидят впоследствии, какую роковую роль сыграли эти сбитые стеньги, лишившие "Пересвет" возможности давать сигналы.).

Повреждение ничтожное, но всем видимое. Снаряд, сбивший верхушку стеньги, это был, конечно, чудовищный перелет, совсем плохой выстрел. Плохой, но счастливый.

Около того же времени на "Полтаве" перебило найтовы стоймя поставленной между трубами стрелы для подъема шлюпок, и она с грохотом рухнула на левый борт. Тоже пустяки. Даже повреждением назвать нельзя, так как при подъеме шлюпок стрела нарочно ставится в такое положение. А со стороны - впечатление громадное.

В 5 ч. 50 м. вечера "Цесаревич" неожиданно круто бросился влево и так накренился, что по крейсеру пронесся крик, напомнивший мне момент гибели "Петропавловска". Казалось, он переворачивается (Крен получился оттого, что японский снаряд, удачно попавший в самую боевую рубку, всё в ней разрушил, всех перебил, при чем никем не управляемый и к тому же поврежденный рулевой привод положил руль "на-борт", а от внезапного положения руля "на-борт" броненосец получил крен до 12°.)...

По счастью, это только казалось. На несколько мгновений я, да, кажется, и все окружающие, забыли о себе, и о "Диане". Вся жизнь, все силы души перешли в зрение, были прикованы к наблюдению за тем, что происходило в среде броненосного отряда.

"Ретвизан", первоначально последовавший за "Цесаревичем, тотчас же увидел, что это случайный выход из строя из-за повреждения, и повернул обратно не только на старый курс, но даже на сближение с японцами. Казалось, он хочет таранить неприятеля.

"Победа" осталась на прежнем курсе. "Цесаревич", описывая крутую циркуляцию влево, прорезал строй между "Пересветом" и "Севастополем", словно разделяя последнее намерение "Ретвизана" и собираясь таранить. "Севастополь", избегая столкновения с ним, также повернул к югу. К югу же повернул и "Пересвет", видимо еще не решивший, как действует флагманский корабль {207} - сознательно, или лишившись способности управляться? "Полтава" шла старым курсом.

Одно время казалось, что готовится решительный удар. В моей книжке записано: "6 ч. 5 м. Наши броненосцы строем фронта идут на неприятеля"... но зачеркнуто и дальше: "Нет. - Кажется, ложатся старым курсом и строем. Порядок - "Ретвизан", "Победа", "Пересвет", "Севастополь", "Цесаревич", "Полтава"... тоже зачеркнуто и поперек написано: "Ошибка. Никакого строя. В беспорядке".

Первая запись соответствовала обстоятельствам, сопровождавшим внезапный выход "Цесаревича" из строя; вторая - тому моменту, когда он, управляясь машинами, пытался занять место в строе между "Севастополем" и "Полтавой", которая шла концевой и сильно оттянула; а третья - моменту полного расстройства, когда никто не знал, кто командует эскадрой и куда ведет ее.

Затем броненосцы начали разновременно и беспорядочно ворочать на обратный курс. У меня записано:

"6 ч. 10м. наши броненосцы идут на N. W. 6 ч. 20 м. идем нестройно куда-то на W. Разобрали сигнал "Цесаревича" - "Адмирал передает начальство". Никаких других сигналов мы не видели (Из-за сбитых стеньг, контр-адмирал кн. Ухтомский вынужден был поднять сигнал - "Следовать за мной" - на поручне мостика. Даже ближайшие соседи не сразу его заметили, что и было главной причиной замешательства.), совершенно терялись в догадках о том, что предполагается предпринять, а главное - кто принял начальство.

Несомненным являлось только то, что адмирал В. К. Витгефт и его непосредственный заместитель в бою - начальник штаба контр-адмирал Матусевич - оба выведены из строя но жив ли следующий по старшинству, контр-адмирал кн. Ухтомский? Правда, на "Пересвете" стеньги были сбиты, но разве нельзя было поднять адмиральский флаг на их обломках, на марсах, на трубе, вообще на каком-нибудь приметном месте? Если нет флага - вероятно, нет и флагмана. А тогда командующим эскадрой оказывается начальник отряда крейсеров, {208} контр-адмирал Рейценштейн, тогда броненосцы идут либо без всякого начальства, либо их ведет временно, до соединения с крейсерами, старший из командиров.

Прошу читателей извинить несвязность моего изложения. Я хочу держаться возможно ближе к тексту тех отрывочных заметок, которые я заносил в записную книжку в самый момент совершавшихся событий. Эти заметки кажутся мне особенно ценными тем, что они - не воспоминания, а как бы моментальные снимки действительности.

Когда "Цесаревич" неожиданно бросился влево, "Аскольд" (флагманский крейсер) тоже круто повернул к северу, но, как только выяснилось, что это не маневр, а выход из строя, как только стало очевидным, что броненосный отряд пришел в расстройство, которым может воспользоваться неприятель, контр-адмирал Рейценштейн решительно повел свои крейсера на соединение с броненосцами. Мы все сразу поняли его мысль: принять непосредственное участие в бою, хотя бы и слабыми, но свежими силами поддержать броненосцы, дать им время оправиться. Они шли куда-то на NW нестройной кучей обгоняя друг друга, отстреливаясь так беспорядочно, что иные снаряды ложились близ нас, спешивших к ним на выручку.

А под кормой у них проходили, склоняясь к NО, главные силы неприятеля - кильватерная колонна из шести броненосных кораблей, на тесных ровных интервалах, словно не в бою, а на маневрах.

"Так ли? Не обманывает ли расстояние? Может быть, они потерпели не меньше наших? Может быть, двух-трех удачных выстрелов с нашей стороны было бы достаточно, чтобы их привести в расстройство, их заставить покинуть поле сражения? Почему они уходят? Почему не пробуют добить, разгромить отступающего врага? Не могут? Не смеют?" Эти отрывочные мысли назойливо лезли в голову, но я гнал их... упорно гнал. Какой-то туман стоял перед глазами, и сердце было полно одним желанием - скорее подойти, скорее открыть огонь, чтобы грохотом собственных орудий заглушить {209} это ужасное сознание, в горячке боя забыть это страшное слово - разбиты, отступаем.[ldn-knigi1]

Тяжело вспоминать, - но надо говорить по порядку. Ведь тогда я же записывал всё с указанием часов и минут... [ldn-knigi2]

Около 7 час. вечера мы примкнули справа к броненосному отряду, который как будто пытался выстроиться в линию кильватера. Головным шел "Ретвизан". Опять тот же вопрос: "Кто ведет? Кто командует эскадрой. На "Аскольде" был поднят сигнал: "Быть в строе кильватера" - без позывных. К кому относился этот сигнал? - к нам ли только (крейсерам), или же, нигде не видя флага, наш флагман вступал в командование всей эскадрой и делал сигнал общий?

Судя по тому, что "Аскольд", не ожидая, пока примкнут к нему два другие крейсера, дал полный ход и обгонял эскадру, как бы желая выйти под нос "Ретвизану" и стать головным - скорее можно было предположить последнее. Вероятно, так же думал и командир "Паллады", которая не только не увеличила хода, чтобы следовать за "Аскольдом", но даже уменьшила его с явным намерением пропустить эскадру мимо себя и вступить на свое место по диспозиции - в кильватер концевому броненосцу. Наше место в строе было - в кильватер "Палладе". С нетерпением ждали дальнейших распоряжений.

Выйдя под нос "Ретвизану", "Аскольд" опять без позывных, сделал сигнал - "Следовать за мной" - и начал круто ворочать влево. Мы поняли этот сигнал и этот маневр, как намерение повернуть эскадру в море, снова повести ее на неприятеля, видимо уже не искавшего боя.

На мостике "Дианы" послышались радостные восклицания, приветствовавшие смелое решение, но радость была непродолжительна, и тотчас же сменилась недоумением и тревогой. "Ретвизан" продолжал идти прежним курсом; броненосцы не последовали за "Аскольдом", а сам он, работая полным ходом, с тем же сигналом на мачте, словно летучий голландец, пронесся мимо, расходясь с эскадрой на контргалсах и направляясь к югу.

{210} - Значит, не он командует эскадрой ! - воскликнул командир. - Но мы-то должны идти за ним!

Обогнать броненосцы и повернуть у них под носом, как это сделал "Аскольд", нам с нашей скоростью, было бы слишком долго, а потому командир, ни минуты не колеблясь, решил прорезать их нестройную толпу. Несмотря на тяжесть переживаемого момента, я не мог не любоваться спокойствием и уверенностью, с которыми он выполнил этот рискованный маневр. Однако, первый момент недоумения, когда броненосцы не пошли за "Аскольдом", затем прорезывание строя, - всё это заняло время, добрых 10-15 минут, и, выйдя на чистую воду, мы увидели нашего флагмана далеко на юге, скрывающегося за горизонтом в перестрелке с неприятельскими крейсерами...

Командир сохранял по внешности полную невозмутимость и только нервно пощипывал бородку.

- Ну, как я буду "следовать за ним" с нашими 17 узлами! - проговорил он сквозь зубы и, вдруг, махнув рукой, резко скомандовал: - Право руля!

"Диана" круто повернула влево и вступила в кильватер "Палладе", которая даже и не попыталась следовать за "Аскольдом" (Придя в Шанхай, контр-адмирал Рейценштейн доносил по телеграфу, что, сделав сигнал "следовать за мной", развил скорость 20, а затем 22 узла, и с тех пор "Паллады" и "Дианы" не видал... Немудрено.).

В 7 ч. 20 м. мы были атакованы с севера отрядом - "Чиен-Иен", "Мацусима", "Ицукусима" и "Хасидате"; с востока подошли отделившиеся от главных сил "Касуга" и "Ниссин", а с юга насели "собачки". Добить нас им не удалось, и после короткого жаркого боя в дистанции не свыше 20 кабельтовых, неприятель поспешно ретировался. В этой схватке "Диане" не посчастливилось.

Я стоял на моем обсервационном пункте, на верхнем мостике, когда увидел поднявшийся на правом шкафуте гигантский столб черного дыма и тотчас же поспешил к месту происшествия. Оказалось, что снаряд угодил в стрелу Темперлея, лежавшую на дымовом кожухе, разбил ее, изрешетил осколками ближайшие {211} вентиляторы, дымовую трубу, самый кожух, палубу, перебил отросток трубы пожарной помпы (это было на пользу) и вывел из строя 17 человек - 5 убитых на месте (в том числе мичман Кондратьев) и 12 раненых (На другой день среди обломков мы нашли донышко этого снаряда с маркой 18. Очевидно, был получен с "Касуги" или "Ниссин", которые одни имели такую артиллерию.).

Не могу при этом случае не похвастать постановкой службы на крейсере. Несмотря на всю поспешность, с которой я спускался с верхнего мостика и бежал по палубе, к моменту моего прибытия всё уже было сделано. Я увидел только последние, скрывающиеся в офицерский люк, носилки; убылые номера орудийной прислуги уже были заменены людьми с левого (не стрелявшего) борта; пушки, счастливо не получившие никаких повреждений, поддерживали энергичный огонь, а мичман Щ., за смертью Кондратьева вступивший в командование средней батареей, сердито размахивал грязной щеткой для подметания палубы и этим грозным оружием гнал на левый борт, под прикрытие от осколков, излишних добровольцев, стремившихся заменить убитых и раненых, чтобы принять личное участие в бою.

- Лишние прочь! - скомандовал я, бросаясь к нему на помощь. И перед окриком "старшего" наши молодцы, только что добивавшиеся права стать со смертью лицом к лицу, поспешно и послушно разошлись по своим местам. Мне ничего не пришлось ни указывать, ни приказывать, а только одобрить то, что уже было сделано, после чего я пошел в боевую рубку доложить командиру о результатах попадания, но едва ступил на нижний мостик, где помещалась броневая рубка, как из нее до меня долетели слова доклада (кажется, говорил мичман С.) - "...подводная... под лазаретом"... и резкий голос командира: "Доложите старшему офицеру! Скорей!".

- Есть! Слышу! - крикнул я что было мочи, в просвет между броней и крышей рубки и почти скатившись с трапа, побежал на ют.

- Палубный дивизион

(По старой терминологии "палубным дивизионом" называлось небольшое число людей с боцманом во главе, находившихся в распоряжении старшего офицера, и во время боя занимавшихся тушением мелких пожаров, исправлением незначительных повреждений. В Порт-Артуре при Макарове эти "дивизионы" были значительно усилены, снабжены всеми необходимыми средствами для заделки пробоин и специально обучались этому делу. В состав их входили наиболее опытные и расторопные люди, как-то: боцмана, лучшие унтер-офицеры и марсовые, а также специалисты и мастеровые - водолазы, плотники, парусники, слесаря, кузнецы и т. под. Название осталось старое.), за мной!

{212} - Здесь! Здесь! Все - тут! - отозвался старший боцман.

Чтобы не утруждать читателей передачей различных догадок и предположений, которые во время боя и тотчас после него высказывались по поводу характера и размеров подводной пробоины, полученной "Дианой", позволю себе забежать вперед и вкратце изложить то, что выяснилось после ввода крейсера в док для исправления.

10-дюймовый снаряд попал в подводную часть крейсера с правой стороны под очень острым углом в направлении от носа к корме и сверху вниз, как раз в пространстве между скатом броневой палубы и обыкновенной железной палубой, служившей полом аптеки, лазарета и судовой канцелярии. Снаряд как бы разорвал борт продольной щелью, длина которой была около 18 фут, а наибольшая высота достигла 6 фут. Благодаря тому, что удар пришелся продольно, вся сила его израсходовалась на разрушение борта. Броневая палуба дала только небольшую течь, а главное - не была разрушена легкая железная палуба, находившаяся выше броневой. Эта палуба спасла крейсер, воспрепятствовав воде немедленно хлынуть во внутренние его помещения. Правда, палуба не могла бы долгое время сопротивляться напору извне; ее тотчас же начало выпучивать, рвать по швам... Но это был выигрыш драгоценных минут, в течение которых мы успели ее подкрепить, зажать подпорами, словом - локализировать вторжение в недра корабля самого грозного его врага - забортной воды.

Первое, что я увидел, сбежав вниз, это - раненых и больных, которых доктор, фельдшера и санитары {213} выносили и выводили из угрожаемых помещений. Опасность была слишком очевидна. Метлахские плитки, которыми была выстлана палуба в лазарете и в аптеке, с треском отскакивали со своих мест, а из-под них с шипом и свистом вырывались струйки воды. Каждое мгновение швы могли окончательно разойтись и палуба вскрыться. Трюмный старшина, заведывавший кормовым отсеком, и его подручные тотчас вслед за ударом снаряда начали ставить подпоры. Им помогали некоторые из числа раненых. С прибытием дивизиона работа закипела.

Надо ли говорить о том, как работали? С каким искусством, с какой силой сыпались удары тяжелых молотов на клинья, которыми крепились подпоры? Ведь эти клинья, зажимавшие расходившиеся швы палубы, удерживали само море, мощному напору которого не могли противостоять надорванные железные заклепки. Двери в непроницаемых переборках были задраены; выхода наверх не было; победи море - мы были бы первыми его жертвами. Сильно мешала правая кормовая 6-дюймовка, находившаяся прямо над нами.

От ее выстрелов палубы так сильно вибрировали, что клинья сдвигались со своих мест, часто самые подпоры грозили рухнуть, и их приходилось поддерживать с боков раскосинами. А чуть где ослабевало крепление - тотчас же появлялась вода. "Хоть бы подбили эту проклятую пушку!" - мелькнуло в голове преступное желание...

И вдруг она замолкла. Дело пошло быстрее. Мы одолели.

- Теперь уж не пустим! - торжествующе воскликнул трюмный старшина, топая ногой по палубе.

- Наша взяла! - подтвердил боцман.

- Ну, вы не сглазьте! - остановил я их ликование. - Еще накликаете, чего доброго!

Сколько времени мы работали? Под первым впечатлением мне показалось, несколько секунд, но, оглянувшись на выполненную работу, припомнив различные ее эпизоды, я впал в другую крайность и решил, что прошло не менее получаса, а то и больше. Посмотрел на часы, - они подмокли и остановились.

Лазарет, ванна, аптека, судовая канцелярия {214} представляли собой какую-то фантастическую колоннаду. Под ногами была железная палуба, плитки, ее покрывавшие, частью сами отскочившие, частью сорванные при работе обнажения швов, лежали беспорядочными кучами. Вода стояла по щиколотку, но прибыль ее успешно откачивали такими примитивными средствами, как ведра и брандсбойты. Она только просачивалась через швы покоробленных листов, да через заклепки, частью надорванные, частью вовсе вылетевшие из гнезд. Такие дыры, если они были одиночны, просто заколачивали деревянными пробками, там же, где их был целый ряд, - клали подушку или матрас, сверху доску, а затем ставили подпору и зажимали, подгоняя клинья. Это уже были мелочи: не борьба с пробоиной, а прекращение течи. Поручив эту работу трюмному механику, приказав ему же затопить соответственные коффердамы левого борта для уничтожения крена, оглядев соседние отделения и опросив - всё ли благополучно? - я пошел наверх с докладом к командиру.

Выйдя на палубу, я случайно оказался как раз у правой кормовой 6-дюймовки и сразу понял, почему она так своевременно перестала стрелять: ее разряжали с дула, пытаясь вытолкнуть обратно снаряд, в горячке боя особенно энергично посланный на место и крепко севший в нарезы.

- Что такое?

- Некалиброванный попался, ваше высокоблагородие! - почти со слезами выкрикнул комендор.

"Нет худа без добра, - думал я, отходя прочь. - Не случись этой дряни, вряд ли бы мы внизу справились". Мой доклад командиру, которого я нашел в боевой рубке, весь полный технических терминов и определений, был бы не только не интересен, но и непонятен большинству читателей, а потому я его опускаю.

Здесь я справился о времени. Было 7 ч. 40 м. вечера. Справился о курсе - NW 30°. Вышел на крыло мостика и огляделся. Шли нестройно. Не то кильватер, не то - две колонны. Головным "Ретвизан", мы - концевыми, а впереди нас - "Паллада". "Ретвизан" и еще кто-то, шедший за ним (не "Победа" ли?) провожали {215} редким огнем неприятельские крейсера, поспешно уходившие на северо-восток.

Я вынул памятную книжку и при свете зари начал записывать.

- Окончательно! теперь уж - окончательно! - раздался неподалеку голос, звеневший негодованием. Я обернулся. На мостике стояла группа офицеров.

- Что такое? Что - "окончательно"? - спросил я.

- Окончательно возвращаемся в Порт-Артур! Торжественно шествуем на погребение эскадры!

- Тише! Команда слушает! - проговорил я вполголоса и затем громко: Почему? Что за вздор. Пополним запасы, исправим повреждения и снова пойдем в море. Разве не видите, как нерешительно действует неприятель? Им попало наверно не меньше нашего. Нам до Артура - 100 миль, а им до Сасебе - 500 с лишним. (Надо ли сознаваться, что я сам не верил тому, что говорил и что это возвращение самому мне представлялось похоронной процессией?).

- Полноте! Полноте! - заговорили все вокруг, перебивая один другого. Если повреждения незначительны - нечего возвращаться, а если значительны, то где же их исправить в Артуре, да еще при бомбардировках с суши, когда что ни день, то новые повреждения? Да и дойдут ли еще? - Миноносцы так и лезут! - Что миноносцы! - ведь идут напрямик и через наши и через японские минные банки. Не каждый раз Бог пронесет, как 10 июня. Всё на Николу Угодника! Запасы? - да нам их не только не дадут, а еще и наши остатки отберут для крепости. - Нас-то уж ни в коем случае чинить не станут. Просто перепишут всех в морскую пехоту. Пушки снимут на батареи, а самый крейсер... Крейсер - в виде бесплатной премии японцам при сдаче крепости. Еще поплавает под японским флагом.

- Ха-ха-ха-ха!

Смеялись нервно, говорили громко и резко, с явным намерением, чтобы слышал командир...

Он вышел из боевой рубки на крыло мостика. Вид, как всегда, невозмутимый, почти беспечный. Всё стихло. Кругом воцарилось напряженное безмолвие.

{216} - Покойный адмирал, - заговорил он, словно читая по книге, показал сигналом, что государь император приказал идти во Владивосток, а наш флагман ушел на юг с сигналом "следовать за мной". Как только стемнеет, мы отделимся от эскадры и пойдем во Владивосток, если можем это сделать. Надо - маршрут, и надо спросить механиков, хватит ли угля.

Никто не посмел громко высказать свое одобрение, но оно чувствовалось.

Маршрут был сейчас же намечен: обогнуть Кельпарт с юга; располагать скоростью так, чтобы к восточной его оконечности подойти к закату солнца; тут дать самый полный ход и за ночь кратчайшим путем проскочить Корейский пролив; если удастся - к рассвету будем в Японском море, вне вида берегов, как Кореи, так и Цусимы; дальше идти во Владивосток, как Бог даст. Старший механик удостоверил, что на 12 часов самого полного хода и на остальной путь экономическим (10 узлов) ходом у него угля хватит, даже с запасом, на всякий случай.

Капитан 1 ранга

В. Семенов

{217}

5-Й ПОЛК

(Исторический рассказ)

Страницы военной истории, это - имена сражений и боев и неразрывно связанные с ними имена воинских частей и военных кораблей, в них отличившихся. Нельзя представить себе баталии Полтавской без преображенцев и Аустерлица без кавалергардов, как в итальянском походе нельзя забыть Суворовских "чудо-богатырей" - московских гренадер и бутырцев, - в покорении Кавказа - апшеронцев и ширванцев, а при Чесме - "Св. Евстафия".

В нескольких строках не перечесть, конечно, даже наиболее выдающихся имен русской воинской славы.

На знаменах, штандартах и знаменных флагах с белым крестом Св. Георгия, на трубах, рожках и шапках были запечатлены те походы, кампании и сражения, с которыми связали себя жертвенной доблестью полки и батареи Российской армии и Флотские экипажи.

Упорная оборона Порт-Артура, - эти ожесточенные бои с фанатично храбрым противником, эта напряженная и отчаянная борьба без тыла, без источников пополнения, снабжения и продовольствия, борьба за каждую пядь земли, - создали боевую славу бывших в Артуре полков. Среди них 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, - был той единственной воинской частью, которая в войну 1904-5 гг. удостоилась получения трех боевых наград: Георгиевского знамени за Киньчжоу и Порт-Артур, Георгиевских труб за бои на Высокой Горе и Георгиевских рожков за Порт-Артур (А. Керсиновский, "История русской армии", Ч. III.).

На вековых, нетленных скрижалях истории имя 5-го полка и имя Порт-Артура навсегда скованы между собою.

{218}

КИНЬЧЖОУ

В 50 верстах к северу от Артура гористый Квантунский полуостров узким перешейком соединяется с материком. С обеих сторон - воды Желтого моря. Если стать лицом к северу и смотреть туда, куда уходит рельсовый путь на Родину, то направо, в сторону Кореи и Японии, лежит бухта Хунуэза и немного севернее от нее бухта Керр. Налево, на запад, в сторону Китая, - залив Киньчжоуский с его пологими берегами, широко оголяющимися в часы отлива.

Сам перешеек - шириной около 4 верст, и это узкое дефиле запирается громадой горного массива Нань-Шань, - Южная Гора по-китайски. С нее на много-много верст открывается незабываемый кругозор, и стоит она, как часовой, преграждая путь из Южной Маньчжурии в Артур. Сама природа создала здесь передовую позицию Квантуна.

За год, примерно, до начала Русско-японской войны в Киньчжоу прибыл из Китая 5-й полк. Работы по укреплению позиции еще не были даже начаты, и многое предстояло сделать для усиления ее естественных оборонительных качеств. Командиром полка был строевой офицер, участник двух кампаний, турецкой и китайской, - по образованию академик и военный инженер. Это последнее обстоятельство было, конечно, учтено при назначении полка. Он был выделен из родной 2-й Сибирской стрелковой дивизии, бывшей до 1904 года бригадой и находившейся в Маньчжурии, и придан 4-й, - Квантунского укрепленного района. Стал он, таким образом, по словам некоторых (Шт.-кап. Костюшко, "Ноябрьские бои на Высокой Горе под. Порт-Артуром".) "Пасынком в чужой семье", но японская война показала, что и "пасынок" может быть не хуже других, "природных сынов" дивизии.

Весною 1904 года Киньчжоуская позиция уже грозно щетинилась против врага: 8 редутов и люнетов были опорными пунктами вырытых в полный профиль, местами в два, местами в три яруса окопов с блиндажами, {219} козырьками от шрапнели и бойницами, с ходами сообщения и широкой телефонной сетью. Многочисленные препятствия, засеки, волчьи ямы, 84 фугаса и пр. прикрывали ее с фронта. Лишь "техники" было мало: только в марте, через два месяца после начала войны, были доставлены, наконец, 65 артиллерийских орудий, да и это были, главным образом, трофеи Китайской кампании, - поршневые орудия с предельной дальностью шрапнели меньше трех верст. Стрелять с закрытых позиций еще не умели, и артиллерия устанавливалась на открытом склоне гор и возвышенностей. За два дня до японского штурма прибыла одна 6-дюймовая пушка системы Шнейдера-Канэ, но для нее требовалось особое оборудование. Быстро закончить эту работу не удалось, и она не смогла принять участия в бою.

Но если количество "техники" было сугубо недостаточно, то и численный состав гарнизона не соответствовал значению и протяжению Киньчжоуской позиции. Этот гарнизон составляли 3 неполных батальона 5-го полка, из коих 3-й, недавно сформированный, лишь в конце марта прибыл к полку. Всего было 11 рот, так как 1-ая рота находилась в Пекине, при Российском посольстве.

Этим ротам 5-го полка были приданы 3 роты и 2 охотничьих команды других полков. Общая численность, таким образом, была немного более 4000 штыков, которые, даже при расположении в одну линию, могли занять лишь часть окопов и укреплений четырехверстной позиции. Резервы сводились до минимума и считались полуротами. Поэтому прорыв позиции не мог быть допущен: боевая стойкость русского офицера и солдата, - в данном случае, 5-го полка - должна быть доведена "до отказа".

Правда, позже, когда появилась действительная угроза атаки японцами Киньчжоуской позиции, в непосредственный ее тыл были подвинуты три полка 4-й стрелковой дивизии, но в дело они введены не были.

В середине апреля 1904 года берега Ляодунского полуострова совершенно очистились от льда, и японское командование отдало распоряжение о высадке 2-й армии генерала Оку в северо-востоку от Киньчжоу.

{220} Было раннее утро 22 апреля. Туман медленно подымался от морской поверхности. Всё было тихо вокруг. Небольшой офицерский разъезд 1-го Верхнеудинского полка, после короткого ночлега, только что подтянул подпруги и вытягивался на наблюдательный пункт около города Бицзыво на восточном берегу Ляодуна. Казачий офицер внимательно смотрел в бинокль на полосу тумана, и она казалась ему в то утро особенно темной.

На краю поля зрения этот туман совершенно почернел и, неожиданно быстро поднявшись, сразу оголил силуэты многих дымивших судов. Офицер и казаки еще считали, сколько их было, а от них уже отвалили и быстро шли к берегу катера с вооруженными людьми. Широким наметом помчался на своем малорослом коне забайкальский казак с донесением на ближайшую станцию полевого телефона. Еще накануне поздней ночью в штабе 4-й дивизии были получены донесения наблюдательских постов о появлении японских судов. Началась новая глава в истории Русско-японской войны.

35 транспортов с войсками под прикрытием трех военных кораблей, под флагом адмирала, подошли ближе к берегу. В первый же день Оку удалось высадить одну пехотную дивизию. Десант прочих частей и артиллерии занял еще три дня. Коротким броском японская кавалерия достигла западного побережья полуострова и прервала сообщения. Киньчжоу и Порт-Артур оказались отрезанными от Маньчжурии и России.

В тот же день 5-й полк занял окопы и укрепления Киньчжоуской позиции. Однако, прошла еще неделя прежде, чем главные силы японцев начали подходить."

3-го мая два батальона полка с прочими полками 4-й дивизии произвели усиленную рекогносцировку с боем в северо-восточном направлении. Еще и раньше были стычки передовых частей, но на этот раз наше продвижение было быстро остановлено. Ружейный и в особенности артиллерийский огонь противника значительно усилился. Правда, наши стрелки вышли из боя с молодецкими песнями, но потеряли около ста солдат убитыми и ранеными. В 5-м полку в этом бою был смертельно ранен капитан Гамзяков.

{221} Усталые физически, но бодрые духом роты 5-го полка возвратились в свои окопы. Ночь оказалась беспокойной: то там, то сям вспыхивала перестрелка, и наши сторожевые посты, выдвинутые вперед, были принуждены местами отойти. Части 2-й японской армии постепенно занимали расположенные к северу от Киньчжоуской позиции высоты. Потребовалось еще около недели для сосредоточения главных сил с их многочисленной артиллерией. Генерал Оку решил штурмовать 12-го мая позицию, "где три бесстрашных русских батальона приготовились встретить три японских дивизии" (A. Керсновский.), поддержанных отдельной артиллерийской бригадой (всего около 35.000 штыков при 198 орудиях и 48 пулеметах). С запада, со стороны Киньчжоуского залива, атаку должны были поддержать канонерские лодки, но они запоздали, и штурм был отложен поэтому на один день.

Рассвет 12 мая начался грохотом японских орудий: ураганный огонь неприятельской артиллерии обрушился на Киньчжоускую позицию и ее защитников. Столбы камней, земли, щебня, балок от блиндажных настилов скоро обратились в густой дым, окутавший русские окопы. Наша артиллерия не заставила себя долго ждать, и грохот ее выстрелов слился скоро в одно с грохотом рвущихся снарядов. То была лишь артиллерийская подготовка, но ее размеры, ее невиданная еще мощность говорили уже о напряженности предстоящей борьбы, и длилась она, без перерыва, до самой темноты.

В тот вечер 12 мая командир 5-го полка приказал подполковнику Еремееву, начальнику небольшого гарнизона (21/2 роты), занимавшего самый город Киньчжоу, расположенный впереди левого фланга позиции, отойти назад.

Японцы могли легко обойти город с юго-востока и отрезать наш передовой отряд. Эти опасения оказались правильными: японская пехота, пользуясь темнотой дождливой ночи, уже обходила город, и отряду подполковника Еремеева не без труда удалось присоединиться к своим. Стрелки последней полуроты, уже отрезанные {222} от ворот высокой городской стены, прыгали вниз с двухсаженной высоты.

Темная, грозовая ночь на 13 мая с бесчисленными раскатами грома, со сверкающими ударами молнии проходила тревожно. Было 4 часа утра, когда в обрывках утреннего тумана, из горных ущелий, из-за седловин и перевалов гористого массива показались густые колонны. Они выходили в долину одни за другими и быстро приближались к нашей позиции. Казалось, не было им ни счета, ни конца. Развернувшись в густые цепи, маленькие люди в защитной, цвета хаки, одежде, поблескивая штыками в лучах восходящего солнца, быстро подвигались вперед. Повсюду были видны офицеры, одни, помахивавшие казавшимися игрушечными саблями, другие, сжимавшие в руке сталь револьверов. Доносилась издали резкая, гортанная команда, и скоро буквально вся Киньчжоуская долина была заполнена солдатами. Те, что были вдали, тащили пулеметы, а передние, подойдя к искусственным препятствиям, уже резали проволоку или бросали настилы на ямы.

Частый огонь нашей артиллерии окутывал их разрывами шрапнелей, вырывал целые клочья в живой массе атакующих, но на место их выступали новые и новые солдаты. Один за другим начали взрываться фугасы, и черные столбы земли, камней и человеческих тел высоко взлетали на воздух, но японская пехота продолжала настойчиво продвигаться, цепляясь уже за первые скаты русской позиции.

А там, на горных склонах Нань-Шаня, едва виднелись белые рубахи сибирских стрелков. Их было так мало, между ними были такие широкие пустые промежутки, что они казались тонкой, тонкой прерывчатой и слабой линией. Японское командование полагало, что без особого труда удастся сбросить и разбить русских.

По звуку пехотных горнов раздались новые команды, и сразу в нескольких местах вспыхнуло громкое и дружное "банзай": японская пехота ринулась на штурм Киньчжоуской позиции.

Теперь не только огонь русской артиллерии бил по атакующим, - уже часто-часто стучали русские {223} пулеметы, и прицельно метко стреляли из винтовок солдаты 5-го полка. Всё гуще падали японцы и длинными вереницами ползли назад или плелись, согнувшись, раненые.

Несмотря на брошенные на штурм батальоны, несмотря на фанатичное упорство атакующих, на разрушающий ураган артиллерии, - роты 5-го полка остановили японские дивизии, и их стремительная атака захлебнулась в ружейном и пулеметном огне.

Однако, в 7-м часу утра в Киньчжоуском заливе появились неприятельские канонерские лодки, затем к ним присоединились миноносцы, и Киньчжоуская позиция была взята в продольный огонь морской артиллерии крупного калибра. Разрушения русских окопов и укреплений не поддаются описанию. Очень много наших орудий было приведено к молчанию или разбито.

Сменив потрепанные батальоны свежими, Оку бросил их на новый штурм, но и этот штурм, после упорного боя, был отбит: 5-й полк продолжал защищать свою позицию.

В это время, около 9 часов, в бухту Хунуэза, за правым флангом позиции, вошли наша канонерская лодка "Бобр" и миноносцы "Бурный" и "Бойкий". Их орудия открыли огонь по фланговой 3-й дивизии японцев. Там произошло замешательство и атакующие отхлынули назад. Несколько японских батарей было подавлено артиллерией наших военных судов.

Защитники Киньчжоуской позиции радостно встретили эту неожиданную помощь, но их ликование, к сожалению, продолжалось недолго. Уже в 10 часов русские корабли ушли и отныне одни японцы обладали морской артиллерией. Трудно было бороться с ее разрушительным огнем. К полудню наши батареи начали постепенно умолкать: на одних - много орудий было подбито, на других не было больше снарядов или не хватало орудийной прислуги: много артиллеристов было убито, еще больше изранено. Начальник одного из боевых участков подполковник Радецкий был убит. Легко был ранен в ногу командир 5-го полка, находившийся на центральной батарее № 13.

Но в полдень и с японской стороны наступило {224} затишье. Однако, его причины были совершенно другого порядка: надо было вынести раненых из сферы огня, привести в порядок смешавшиеся части, заменить или укрепить их резервы, накормить людей, пополнить снабжение, занять более выгодные артиллерийские позиции. То было грозное затишье перед новой бурей, перед новым штурмом.

Стрелки 5-го полка лихорадочно торопились приводить в порядок разрушенные окопы и укрепления, но не прошло и двух часов, как японская артиллерия снова открыла огонь. Казалось, он еще более усилился. Тогда Оку бросил свою армию на новый штурм, на тот штурм, который, по его мнению, должен был дать победу.

Но так же стойко, как и раньше, стоял русский полк. В дыму, в свисте и в грохоте рвавшихся японских снарядов, тяжелых и легких, в настоящем огненном аду, неся огромные потери, бросаясь временами в рукопашную борьбу, роты 5-го полка продолжали доблестно отражать атаки врага.

"На каждую русскую роту японцы двинули полк, по каждому батальону били из 12 батарей (А. Керсновский.), но 5-й полк выдержал это эпическое единоборство, и к 4 часам дня и этот штурм японских дивизий был отбит.

"В это время в положении армии Оку настал опасный кризис: 1-я дивизия, бывшая сначала несколько впереди других понесла столь большие потери, что ее усилили двумя батальонами из резерва армии. 3-я дивизия, поражаемая во фланг русской канонерской лодкой ("Бобр") и тяжелой артиллерией... также несла большие потери... ее положение стало настолько трудным, что ее решили поддержать последним батальоном, оставшимся в резерве армии..." ("Осада Порт-Артура". Кр. ист. исслед. Сост. герм. Генеральным Штабом.).

Сам генерал Оку доносил: "Из-за упорного сопротивления неприятельской пехоты, положение не изменилось до 5 ч. дня... В виду этого я был вынужден приказать нашей пехоте предпринять штурм позиции и овладеть ею, даже тяжелой ценой, а нашей артиллерии приказано {225} было расходовать оставшиеся снаряды... Пехота нашей первой дивизии бросилась вперед на позицию неприятеля, храбро и отважно, но благодаря жестокому фланговому огню неприятеля, большое количество наших людей было быстро убито или ранено. Положение стало критическим, так как дальнейшее наступление казалось немыслимым" ("Русско-японская война", Т. VIII. "Оборона Квантуна и Порт-Артура", Ч. I.)...

В этот исторический час надо было играть последнюю карту, и Оку решился на новый штурм. Главный удар было приказано вести правой 4-й пехотной дивизией, часть солдат которой еще днем залегла в морской воде, обходя левый фланг русской позиции и пользуясь небольшой глубиной вдоль пологих берегов во время наступившего отлива. Этим частям было приказано во что бы то ни стало выйти в тыл русских укреплений левого фланга. Здесь еще утром траншеи и блиндажи, занятые 5-й и 7-й ротами 5-го полка и двумя охотничьими командами, были совершенно разбиты огнем японской морской артиллерии. Обе роты понесли большие потери. Начальник боевого участка полк. Сейфуллин был ранен.

Вскоре ураган японских снарядов обрушился на центр и левый фланг Киньчжоуской позиции. Здесь на побережье залива положение русских становилось критическим. Находившиеся на самом берегу охотничьи команды 13-го и 14-го стрелковых полков, понеся большие потери, не могли больше держаться в разбитых морскими орудиями окопах и отошли несколько назад. Японцы начали просачиваться в тыл нашего левого фланга.

Bo-время заметив это, командир 5-го полка приказал одной из 21/2 рот, остававшихся у него еще в резерве, восстановить положение. Это была рота 13-го полка, которой было приказано занять окопы влево от батареи № 10 и преградить таким образом дорогу просачивавшимся японцам. Однако, по неизвестной причине она вышла не к западу, а к востоку от батареи и не выполнила поставленной ей задачи: японцы продолжали накапливаться к северо-западу от батареи.

{225} Эта ли угроза или что-либо другое побудила начальника русской 4-й стрелковой дивизии генерала Фока приказать ординарцу поручику Глеб-Кошанскому передать левофланговым ротам 5-го полка в первую очередь, а потом и прочим приказ об оставлении Киньчжоуской позиции.

Не зная еще ничего об этом приказе, командир 5-го полка, находившийся на батарее № 13 и обеспокоенный продолжавшимся проникновением японцев в охват левого фланга позиции, решил лично со своим последним резервом отбросить японцев. Приказав подать себе коня, он поскакал к остававшейся еще в резерве одной роте, чтобы направить ее к батарее № 10, но в это время части 4-й японской дивизии уже показались на ее верках и в тылу левофланговых рот 5-го полка. Нечего было и думать с одной ротой выбивать оттуда японцев.

Теперь только оставалось выполнить приказ об отходе и обеспечить последний, преградив дорогу выходившим в наш тыл японцам. Дравшиеся впереди батареи № 10 левофланговые роты 5-го полка, - 5-я и 7-я, несмотря на тяжелые потери, продолжали оборонять свою позицию и начали отходить лишь тогда, когда получили приказ (Lieut. General N. A. Tretyakov. "My experiences at Nashan and Port-Arthur with the Fifth East Siberian Rifles." ).

Несколько позже начали отходить по приказу и роты правого фланга, но в центре позиции упорная борьба за каждую пядь земли продолжалась до самой темноты. "Окруженные роты 5-го полка продолжали упорно сражаться. Японцы лезли со всех сторон, но славные сибиряки встречали их в штыки и гибли в неравной борьбе. Ни один солдат не сдался в плен" (Ген. А. И. Сорокин, "Оборона Порт-Артура".).

Офицеры полка отказывались оставить позицию и раненые продолжали защищаться. Невозможно перечесть всех подвигов, совершенных в этом бою.

Офицеры помнили еще прежний приказ о том, что отступления с позиций не будет и теперь отказывались верить словесному приказанию об отходе. Здесь, под командою подполковника Белозора, две роты - 4-я капитана {227} Шестина и 8-я капитана Маковеева - продолжали сражаться. Они были обойдены японцами, которые отрезали также и 3-ю и 12-ю роты. Японцы, уверенные, что они захватят обойденные ими части, кричали им о сдаче и махали им белыми платками, но стрелки под командою подполковника Белозора и своих офицеров бросились прорываться и в страшном пулеметном и ружейном огне проложили себе дорогу. Полковник Белозор и капитан Шастин были тяжело ранены, но их подвиг позволил стрелкам присоединиться к своим. Никто не сдался японцам.

Капитан Макавеев, отказавшись покинуть окопы, занятые его ротой, пал смертью храбрых, расстреляв в упор последние патроны своего револьвера. Капитан Соколов, командир 9-й роты, бросился с шашкой на японцев и пал, поднятый на штыки. Пал также и поручик Крагельский, отказавшийся отступать и пропускавший мимо себя отходивших солдат своей роты (Lt. Gen. Tretyabov. Op. cit. с. 55, 58-59.).

Спустились уже сумерки, когда командир 5-го полка, лично объехав новую позицию на склонах Тафащинских высот, всего в 2-3 верстах к югу от прежней, убедился, что она занята отошедшими ротами и батальоном 14-го полка. По всему фронту японцы были остановлены, и наши стрелки готовились к новой упорной обороне.

Однако, вскоре от генерала Фока был получен письменный приказ об отходе в Артур.

Уже в полной темноте сворачивались в колонну остатки полка и выходили на большую дорогу.

В это время сзади раздалась какая-то беспорядочная стрельба, несколько обозных двуколок понеслись вскачь прямо по полю, а в тревожных криках можно было разобрать отдельные возгласы: "японская кавалерия". Командир полка и офицеры бросились восстанавливать порядок. Полковому оркестру было приказано играть, и в ночной темноте раздались звуки военной музыки. Сразу тревожное настроение исчезло, и всё быстро успокоилось. Стройные ряды стрелков с офицерами {228} и унтер-офицерами на местах, отбивая ногу шли мимо своего командира. В темноте южной ночи мерно колыхалось полковое знамя, и зловещий отсвет окружавших пожаров играл на его малиновой шелковой ткани. Когда смолкал на время оркестр, русская песнь, солдатская песнь раздавалась в маньчжурской ночи:

Взвейтесь соколы орлами,

Полно горе горевать...

Конные охотничьи команды прикрывали отход усталого, но сохранившего воинский дух полка. Там, позади, то и дело вспыхивала ружейная перестрелка. Еще дальше ухали японские пушки, и тогда над отходившей колонной пела шрапнель.

Много раненых с просочившимися кровью перевязками шло в строю или передвигалось рядом. Когда через несколько дней генерал Стессель произвел смотр полку, то он приказал вызвать вперед всех стрелков, которые, будучи ранены, тем не менее остались в строю, и намеревался наградить их всех знаком отличия Военного ордена. Но, по его мнению, вышло так много, - 300 человек, - что он отказался от своего первоначального намерения и наградил георгиевскими крестами лишь 90 стрелков, из наиболее тяжело раненых. Больше наград за этот бой солдатам не было дано.

Под Киньчжоу мы потеряли 20 офицеров и 770 солдат убитыми и пропавшими без вести. Восемь офицеров и 640 солдат были ранены. Об упорстве борьбы и героизме русских офицеров и солдат свидетельствовали потери 5-го полка. В нем выбыло из строя 51% офицерского состава и 37% стрелков.

Японцы потеряли, по их данным, убитыми 33 офицера и 716 солдат, и ранеными 100 офицеров и 3355 солдат. В этом сражении армия Оку израсходовала свыше 40.000 артиллерийских снарядов и около 4 миллионов патронов.

Так окончилось двухдневное сражение у Киньчжоу, где один русский полк схватился в кровавом бою со всей армией Оку и "где три русских батальона {229} пригвоздили к месту три японских дивизии". То было "геройское единоборство 5-го Восточно-Сибирского полка со 2-й японской армией. И русский полк остановил японскую армию... У японцев, кроме армии, действовал и флот... Сокрушить же вместе с армией и флот врага пехотному полку, - даже Российской Императорской пехоты, - было не по силам. Киньчжоуская позиция пала, но ни один офицер, ни один стрелок не сдались японцам".

Офицер 5 Восточно-сибирского полка

Б. Н. Третьяков

{231}

НА МИННОМ КАТЕРЕ

Большая часть моей службы в Порт-Артуре во время войны протекала на миноносцах. Вскоре после гибели "Петропавловска" я, по давнишнему моему ходатайству, был, наконец, переведен с крейсера "Диана" на эскадренный миноносец "Боевой".

С этим кораблем и его личным составом я уже раньше тесно связался в период практического плавания летом 1903 года в Корейских шхерах, в которое я был командирован в качестве младшего штурмана "Дианы" для изучения этих шхер.

Плавать под командой лейтенанта Е. П. Елисеева, выдающегося, как по своей образованности, так и по блестящим военно-морским качествам офицера, было моей давней мечтой, и, действительно, на "Боевом" я прошел отличную школу, включительно до самостоятельного управления при входах и выходах из гавани, этого самого большого тогда миноносца нашего флота (410 тонн), в то время как на большинстве других миноносцев это почиталось чуть ли не священной привилегией одного командира. Да и не мудрено: в мирное время по лихости этих маневров начальство не редко судило о достоинствах его, и вся его карьера могла от них зависеть. А так как старший офицер, лейтенант А. И. Смирнов, был минным офицером и при том исполнял должность флагманского минера первого отряда миноносцев, то на меня легли обязанности и штурмана, и артиллерийского офицера и флаг-офицера Елисеева, командовавшего отрядом.

Неоднократное участие миноносца в ночных крейсерствах по охране внешнего рейда нередко приводило к столкновениям с японскими миноносцами, а {232} постановка мин и траление впереди судов эскадры дополняли мою боевую школу.

И когда в одном из ночных боев Елисеев и Смирнов оба были тяжело ранены, а миноносец выведен из строя, и мне, мичману по второму году службы, пришлось временно вступить в командование и отвести корабль на буксире другого миноносца, сперва в Голубиную бухту, а на утро в Порт-Артур, школа эта оказалась мне в высшей степени полезной.

Не могу по этому поводу не вспомнить с благодарностью имя флагманского врача отряда Я. Кефели. В ночь этого боя он находился в Порт-Артуре и на миноносце имелся только фельдшер, могший оказать раненым лишь первую помощь. Легко понять мою радость, когда внезапно из темной ночи к нам подошла китайская шампунька и в ней наш доктор. Оказалось, что, узнав о нашем бое, он немедленно верхом прискакал в Голубиную бухту, нанял шампуньку и разыскал нас среди ночи в открытой бухте. Благодаря, быть может, такому глубокому сознанию своего долга доктором Кефели, своевременно оказавшему помощь раненым, была спасена дорогая для меня жизнь моих начальников.

По окончании ремонта и вступлении миноносца в строй, Командующий эскадрой контр-адмирал В. К. Витгефт оставил меня временно, до выздоровления Елисеева и Смирнова, командующим миноносцем, с тем, однако, что на выход в море к нам присылались командиры стоящих в ремонте миноносцев по очереди.

В один из таких походов под командой лейтенанта барона Косинского в июле месяце "Боевой" в ночном бою был почти разорван пополам попавшей в середину борта торпедой. Мне пришлось руководить мерами подкрепления палубы при помощи находящихся, к счастью, на борту бревен, употреблявшихся при тралении для предохранения буртика, и при этом даже вмешаться в распоряжение командира, давшего, не оценив положения миноносца, ход машинам, что могло иметь последствием разрыв его на две части. Отдав приказание в машинное отделение застопорить машины, я побежал на мостик и {233} объяснил командиру, почему я отменил его приказание. К чести лейт. Косинского, он не только не обиделся на меня, но в своем рапорте приписал мне спасение миноносца и представил к боевой награде. В этих моих действиях мною руководила та же школа Елисеева, всегда поощрявшего инициативу подчиненных.

На этот раз отремонтировать "Боевой" не пришлось. Док понадобился минному заградителю "Амур" и нас вывели. А так как "Амур", в конце концов, был в доке разбит японскими снарядами с суши, то оказалось невозможным вывести его оттуда.

Но и не до того было! Эскадра готовилась к выходу в море, и Елисеев, поправившись от ран, вступил в командование отрядом, и с ним я перешел на "Выносливый" в качестве флаг-офицера.

По возвращении эскадры, после боя у Шантунга, в Порт-Артур, Елисеев в непродолжительном времени вынужден был снова слечь в госпиталь для удаления застрявшего возле сердца осколка, и оба отряда миноносцев были сведены под общую команду кап. 2 ранга Е. И. Криницкого, к которому я и перешел, так сказать, по наследству, флаг-офицером. Штабная служба на стоявшем на бочке учебном судне "Забияка" меня тяготила, и вскоре, с разрешения Криницкого, я подал рапорт о переводе меня на сухопутный фронт. Однако, командующий минной обороной Порт-Артура отказал в этом и перевел меня флаг-офицером в свой штаб на канонерскую лодку "Отважный", стоявшую на внешнем рейде и несшую охранную службу.

Единственным развлечением в этой новой должности были ночные походы на миноносцах, некоторые командиры которых, как например лейтенант А. И. Непенин, Лепко и др., нередко просили штаб командировать меня на поход, как штурмана, хорошо знающего берега Квантуна.

Целью этих ночных поисков было найти и атаковать японские вспомогательные суда, повадившиеся бомбардировать днем из бухты Луиза наши сухопутные позиции левого фланга крепости, а на ночь удалявшиеся в {234} Печилийский залив. Поиски эти, однако, успеха не имели, и нам ни разу не удалось найти их базу, на которой, по картинному выражению командира "Властного" лейт. Карцева они "ночевали", став на якорь и мирно склонившись на один борт.

Единственным результатом одного из походов был захват лейтенантом Лепко японской парусной шхуны, груженной пивом для армии. Эту шхуну я с призовой командой привел в Порт-Артур под обстрелом двух японских миноносцев, с которыми Лепко, прикрывая меня, вступил в бой. Придя на рейд, я прежде всего свез несколько ящиков пива в кают-компанию на "Отважный", за что призовой суд наложил на меня начет, что-то 12 рублей. Начет этот, однако, так и замотался, а свою призовую долю, примерно в таком же размере, я получил по возвращении в Россию.

А вот Командующий флотом В. А. Скрыдлов, бывший во Владивостоке, получил по закону за эту самую шхуну что-то около - 800 рублей! Такова горькая доля мичмана!

Начальник Обороны ген. Стессель и Комендант крепости ген. Смирнов настаивали, чтобы флот защитил фланг крепости от японских судов, безнаказанно бомбардировавших его из мертвых углов обстрела наших фортов в бухте Луиза. Особенно сильно стало сказываться это в ноябре, когда японцы повели отчаянные атаки с фронта на левый наш фланг.

С этой целью наши миноносцы поставили целый ряд минных банок в Печилийском заливе, но после гибели на минах крейсера "Хей-Иен" японцы стали проявлять сугубую осторожность. Неприкрытые огнем мины вытраливались, а к бухте Луиза японские корабли подходили в сопровождении тралящего каравана.

Особенно докучал нашим позициям крейсер "Сай-Иен", старый китайский броненосец, взятый японцами еще в Китайскую войну. Хотя небольшой размерами (2159 тонн) и с ходом всего около 15 узлов, он имел солидное вооружение (2 - 8-дюймовых; 1 - 6-дюймовая; 2 - 75 мм.). Положение нашего штаба становилось прямо невыносимым.

Обсуждая его с флагманским штурманом штаба {235} мичманом С. М. Поливановым, я высказал мысль, что, так как по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" отпускает обычно трали перед самым входом в бухту Луиза, то единственным шансом потопить его является постановка мин в глубине самой бухты. Для миноносца произвести такую операцию представлялось невозможным, т. к. несомненно на берегах узкого входа должны были быть расположены наблюдательные посты неприятеля. Даже если бы миноносцу и удалось войти в тесную бухту и поставить там мины, его присутствие там было бы обнаружено и внезапность постановки пропала, а значит, на другое же утро бухта была бы протралена. Только с более мелких судов можно было бы рассчитывать произвести такую постановку, и для этой цели наиболее подходящими представляются минные катера с "Победы" и "Пересвета"

Разработав совместно план такой постановки, мы доложили о нем адмиралу, который вполне его одобрил, получил согласие Командующего эскадрой К. А. Вирена на представление для этой цели указанных катеров и поручил Поливанову и мне привести его в исполнение. Так как Поливанов был старше меня по выпуску, то командование экспедицией было возложено на него.

Под личным нашим руководством катера были оборудованы деревянными салазками для спуска мин, которых оказалось возможным взять по три штуки на катер, сохраняя достаточную устойчивость на волне.

На мою долю выпало командование катером с "Победы", уже отличившимся под командой мичмана Дмитриева в ночной атаке на японский миноносец, и я быстро проникся любовью и уважением к его украшенной Георгиевскими крестами команде и молодцу-старшине катера.

В безлунную ночь с 16-го на 17-ое ноября (ст. ст.), приняв с вечера мины, мы вышли в море, пробираясь вдоль берега Ляотешаня, чтобы не напороться на дозорные японские миноносцы. Перед самым нашим выходом береговым прожекторам было отдано приказание, не прерывая освещение рейда, чтобы не привлечь этим внимания неприятеля, отнюдь не освещать до полуночи {236} прибрежную полосу, по которой пройдут наши катера. Несмотря на это, один из прожекторов у б. Белый Волк, не только дважды нащупал нас своим лучом, но даже некоторое время провожал им нас, словно желая убедиться, что это действительно те самые катера, о которых было сделано предупреждение. В морской крепости береговая оборона находилась почти всегда в руках армии, что нередко и приводило к подобным недоразумениям, благодаря сложности передачи приказаний в порядке подчиненности через ряд посредствующих инстанций. К счастью, не только ни один из наших фортов нас не обстрелял, но, по-видимому, наши бессильные проклятия не в меру усердному минеру, оперировавшему прожектором, какими-то таинственными путями долетали даже до японцев и они нас не заметили.

В маленькой, укрытой от волн и ветра бухточке у мыса Ляотешань, пришвартовавшись борт о борт, стали катера на якорь. Еще и еще раз повторяли мы план постановки. Произвести ее было решено около четырех часов утра, когда бдительность японских постов должна была быть наиболее ослабленной, и в то же время мы могли вернуться до света к Ляотешаню. Выйдя для этого около двух часов ночи к острову Мурчисон и точно по нему определившись, мы ложились на курс, ведущий прямо в проход в бухту Луиза. Впереди - Поливанов, за ним - я. По входе в бухту катер с "Пересвета" поворачивает на 8 румбов вправо и ставит свои мины с промежутками в 50 фут, и затем снова ворочает на 8 румбов вправо. Катер с "Победы" идя на левой раковине первого, начинает тогда свою постановку и, окончив ее, ложится в кильватер ему. Таким образом избегалась необходимость в каких либо сигналах или командах, могущих привлечь внимание неприятеля. В случае, если бы катера потеряли друг друга из виду, мы должны были возвращаться по способности на наше свидание у Ляотешаня.

Когда мы снялись с якоря, волна в Печилийском заливе стала увеличиваться. Ветер крепчал и катер то поднимало на гребень, то совершенно скрывало у подошв волн. При большой нагрузке на палубе {237} положение становилось не очень приятным. К счастью, вскоре о. Мурчисон прикрыл нас и, хорошо определившись, мы от него легли по волне, при чем боковая качка уменьшилась.

На фоне далеких прожекторов крепости выглянула довольно отчетливо полоса берега. На левом крамболе встал входной мысок в бухту. Волна под берегом слегка улеглась. Однако, никакого приметного пункта для точной проверки нашего места найти было нельзя. Когда, по моему исчислению, нам оставалось еще около 5 минут хода до намеченного места банки, катер с "Пересвета" повернул и качал постановку. Следуя его движению, произвел ее и катер с "Победы". На берегу никакого движения мы не заметили. Но когда мы отошли приблизительно на милю в море, на катере с "Победы" вдруг выкинуло из трубы факел. Очевидно, прибавляя ход, кочегар не в меру пошуровал в котле. В тот же момент на берегу вспыхнул прожектор и повел свой бледный ус по морю. Но мы уже вышли на волну и среди беляков он нас не нащупал.

Вернувшись в нашу бухточку, мы стали составлять рапорт о наших действиях, причем у нас вышло небольшое разногласие. По моему исчислению мы поставили банку у входа в бухту; по наблюдениям Поливанова - внутри ее. Так как точных наблюдений быть не могло, а Сергей Матвеевич был прекрасный штурман, то я уступил и подписал общий рапорт.

На рассвете мы благополучно вернулись в Порт-Артур.

Около полудня 17 ноября, при хорошей видимости, с Золотой Горы донесли, что японские суда, как обычно, приближаются к бухте Луиза. Поливанов тотчас же отправился на пост, чтобы лично наблюдать за результатами нашей ночной работы.

В 2 часа дня с Золотой Горы стали поступать по телефону на "Отважный" донесения: "Сай-Иен" подходит к бухте; "Сай-Иен" отпустил тралы; "Сай-Иен" входит в пролив; и, наконец, в 2 ч. 30 м. дня "Сай-Иен" взорвался и, еще через две минуты - "Сай-Иен" потонул.

{238} Вот как описывает этот эпизод официальное японское донесение: "Описание военных действий на море в 37-38 гг. Мейдзи" (стр. 80 и 81) "Сай-Иен" и "Кориу-Мару" вышли 30 ноября (н. ст.) от острова Мурчисон и, придя в б. Луиза, встретили там "Акачи", которая для стрельбы по берегу подошла к мысу С. Аббс и высадила на берег офицеров для наблюдения за падением снарядов. Держась в удобном для себя положении, лодка обстреливала батареи у Жда-ху-Тсиу и позиции полевых орудий; в 1 ч. 40 м. дня один неприятельский снаряд разорвался в воде близ лодки и разлетевшимися осколками было ранено два нижних чина".

"В это время "Сай-Иен" вместе с "Кориу-Мару" шел на помощь к "Акачи" и для передачи ей наблюдений о падении снарядов; вдруг в 2 ч. 24 м. дня, находясь на Норд-Вест-тень-Борд от мыса С. Аббс, с правого борта "Сай-Иен" близ передней кочегарки раздался грохот взрыва, сопровождавшийся сильным сотрясением судна. Капитан 2 р. Тадзима (командир "Сай-Иена" и начальник отряда судов, действовавших у б. Луиза. - Б. Д.), понял, что судно наткнулось на мину, немедленно приказал закрыть непроницаемые двери, дал знать о катастрофе прочим судам и, чтобы спасти судно от потопления, повернул носом к берегу. Однако вода сильно прибывала; не прошло и минуты после взрыва, как судно стало тонуть носом и предпринять для спасения ничего было нельзя. Видя это, кап. 2 р. Тадзима приказал экипажу покидать судно, спустить шлюпки и бросить в море плавающие предметы, на которых можно было бы держаться. Судно легло на правый борт и, спустя три минуты после взрыва, окончательно затонуло. Все принялись за спасение людей... Командир кап. 2 р. Тадзима, 38 офицеров и нижних чинов пропали без вести".

И флаг-капитан Штаба минной обороны кап. 2 р. Н. Г. Львов и офицеры "Отважного" уже поздравляли нас с успехом нашей постановки, когда Начальник минной обороны контр-адмирал Лощинский пригласил нас к себе для тщательного разбора дела. Видя, что в нашем рапорте место банки показано в самой бухте, а по наблюдениям с Золотой Горы "Сай-Иен" затонул у {239} входа в нее, адмирал не мог, без всяких сомнений установить, что он погиб именно на наших минах. Ввиду этого он вызвал в штаб командира последнего миноносца, ставившего мины вблизи бухты, лейтенанта Степанова, банка которого была показана на карте мористее места гибели "Сай-Иена". Лейтенант Степанов не брался со своей стороны утверждать точности ее положения, т. к. определял его по исчислению, а при сильных приливоотливных течениях мины могло за прошедшее время сдвинуть так же с места.

Принимая во внимание, что "Сай-Иен" погиб приблизительно по средине между банкой Степанова и нашей, адмирал вышел из затруднительного положения с чисто Соломоновой мудростью.

В виду того, что лейтенант Степанов поставил почти в пять раз больше мин, чем мы, и потому, по теории вероятностей, выходило, что было в пять раз больше шансов, что "Сай-Иен" мог взорваться на его минах, Начальник минной обороны вынес такое решение: "Лейтенанта Степанова за потопление "Сай-Иена" представить к ордену Св. Георгия 4-й степени, а мичманов Поливанова и Дудорова за постановку мин в районе, занятом неприятелем, - к орденам Св. Владимира 4-й степени с производством в лейтенанты за отличие в делах против неприятеля. Всей команде катеров выдать знаки Военного Ордена очередных степеней".

Но самым главным результатом этой работы минной обороны явилось то, что с этого дня заход японских судов в б. Луиза прекратился и наши батареи левого фланга вздохнули свободнее.

Уже много лет я был эмигрантом в Америке, когда адмирал Номура был назначен японским послом в Соед. Штаты. Я и ранее нередко встречался с ним в Японии по должности морского агента, т. к., будучи адъютантом морского министра, он ведал сношениями с иностранными агентами. Но как-то ни разу не {240} пришлось спросить его о том, что он делал во время Русско-японской войны.

И вот в одном американском журнале появилась его биография. Оказалось, что он был в числе немногих офицеров, спасшихся с "Сай-Иена", и сам приписывал свое чудесное спасение лишь тому, что на нем был бинокль, лично пожалованный ему императором за отличное окончание Морского училища.

Случайно я упомянул об этом одному сослуживцу по заводу Хенди, на который я поступил в 1943 году для работы по обороне. Совершенно неожиданно для меня мой рассказ о нашей минной постановке почти 40 лет тому назад, вызвал сенсацию. Меня интервьюировали репортеры больших газет; дважды я повествовал о ней по радио на всю Америку; мои портреты печатались в прессе; я даже, ввиду получившейся рекламы заводу, получил на нем повышение по службе.

Конечно, причиной всей этой шумихи вокруг незначительного самого по себе факта потопления сорок лет тому назад небольшого старого японского корабля, была не моя личность, а лишь случайное совпадение того, что именно на нем находился тот самый Номура, который так предательски затягивал переговоры в то время, когда, подобно январю 1904 года, вопрос о войне уже твердо был решен японским правительством и шла подготовка удара флоту Соединенных Штатов в Перл-Харбор, по существу своему повторившего предательскую атаку на русский флот в Порт-Артуре без объявления войны, пример, которой не послужил на пользу тем, кто в свое время так безжалостно осуждали нас за то, что мы не смогли ее предотвратить, и втайне даже радовались успеху японцев.

Контр-адмирал

Б. П. Дудоров

{241}

ВЫСОКАЯ

Очертания горных высот особенно ясно и четко сохраняются в памяти. Проходят годы, но всё так же стоят перед глазами когда-то виденные горные вершины. Тому, кто бывал на Кавказе и в Крыму, не забыть ни снежной шапки Эльбруса, ни остроконечного Казбека, ни сурово-скалистого Ай-Петри.

Так и те, кто были в осажденном Артуре, не забыли, конечно, двугорбой вершины Высокой Горы. Не потому, что она поражала своей красотой и величественностью, не потому, что она радовала и веселила взор, - а потому, что слишком много переживаний, больших переживаний было связано с нею.

Впереди незаконченных долговременных сооружений Западного фронта крепости, - форта № 4, укрепления № 4 и форта № 5, в общем направлении к бухте Луиза возвышался горный массив. Как и в других местах Квантуна, здесь было то же, столь характерное нагромождение многочисленных сопок и тот же извилистый лабиринт горных склонов, небольших долин, горных троп и второстепенных дорог.

Не трудно было и заблудиться, но среди этих вершин сразу бросалась в глаза одна высота. Это была та гора Высокая (иностранцы ее называли Высотой 203 метра), - тактический ключ крепости, с вершины которой вся Артурская гавань со всеми ее портовыми сооружениями была видна, как на ладони. Лежала эта высота в одной версте к северо-западу от передовых люнетов укрепления № 4, и от вершины ее до Морского госпиталя на набережной Нового города в Артуре не было и трех верст. В плане крепостного строительства ее обошли, и не было сооружено на ней ни форта, ни редута. Лишь с весны, после начала военных действий приступили к ее укреплению.

{242} В сентябре, во время второго штурма крепости, японцы направили сюда свой главный удар. Им удалось было закрепиться на одной из ее вершин, но тем не менее 5-й полк с приданными ему ротами других полков и моряков, в тяжелых упорных боях, продолжавшихся несколько дней, отстоял Высокую и отбросил в конце концов японцев.

Быстро и как-то незаметно прошли и лето и осень. Теперь стояли холодные ноябрьские дни и ночи. Всё чаще и чаще подымался ветер или с моря или со стороны Маньчжурии. Темные тучи неслись низко над сопками, и снежные завирухи прерывали дождливые дни. По ночам вода начала замерзать, и на позициях, в окопах, было холодно.

Запасы продовольствия еще осенью заметно уменьшились. С 10 сентября мясной паек солдата на фронте был сокращен до 1/3 ф. конины, и то только два раза в неделю. Но и конины хватило не надолго. Лошадей надо было беречь: они были нужны, чтобы подвозить на позиции снаряды, патроны и проч. снабжение. На 14 ноября солонины, консервов и мяса оставалось только на одну выдачу. Отпуск консервов для войск был прекращен, и лишь больные и раненые получали по 1/2 банки в день в течение 5 дней недели и по 1/4 ф. конины в остальные два дня. Кривая болезней, в особенности цынги и дизентерии, непрестанно шла вверх. Много больных офицеров и солдат оставались в строю, на фронте, но и в госпиталях число их возрастало изо дня в день.

Над Старым и Новым городами Артура то и дело, грозно завывая, пролетали тяжелые снаряды или неслись по воздуху с глухим, нарастающим гулом огромные "паровозы" 11-дюймовых гаубиц (весом в 12 пудов). Они рвались, сотрясая землю и разрушая всё вокруг. Но на улицах города, несмотря на этот обстрел, там и сям стояли группами мирные жители, раненые и больные солдаты, женщины, дети, китайцы. Временами останавливались проходившие офицеры и матросы, и на лицах всех можно было прочесть одну и ту же тревогу, один и тот же волнующий вопрос: "устоит или не {243} устоит", - осилят ли японцы наших изнуренных защитников или 5-му полку удастся снова, как и два месяца тому назад, преградить дорогу врагу.

Лица всех были обращены в сторону Чайной долины. Так называли эту долину не из-за чая, который там, конечно, и не рос, а всего лишь из-за находившейся там чайной лавки одного из стрелковых полков. В глубине долины виднелась Высокая Гора, и казалось в те дни, что это была не обыкновенная маньчжурская сопка, а какой-то огнедышащий вулкан, где всё горело в артиллерийском огне японцев. Там непрерывно, одна за другой, взрывались шимозы, высоко вздымались столбы земли и камней, и вся вершина была окутана густым сизым дымом. Грозный грохот, не умолкая, доносился оттуда, и тоскливо-тревожно вторила ему в Артуре дрожь оконных стекол.

Между тем осадная армия генерала Ноги усиливалась. В самом начале ноября прибыла из Японии новая, 7-я пехотная дивизия. Артиллерия также непрестанно возрастала. Парк тяжелых 11-дюймовых гаубиц пополнялся новыми батареями. Японские орудия вели огонь непрерывно, днем и ночью, наши же отвечали теперь редко: надо было беречь снаряды.

После неудачных и кровопролитных трех штурмов, Ноги надеялся теперь, главным образом, на минные работы против русских фортов, но японское командование настойчиво торопило со взятием Порт-Артура. В ноябре последовал приказ немедленно штурмовать крепость и уничтожить остатки русской эскадры.

С 8 час. утра 13 ноября японцы усилили артиллерийский огонь, подготовляя штурм на восточном фронте, а в 12 часов взорвали бруствер форта № 2. Это было сигналом для всеобщей атаки. Вскоре отчаянный бой перешел в рукопашную схватку. Дрались чем попало - штыками, прикладами, саперными лопатами и просто камнями, и так продолжалось до позднего вечера. Японцы вводили в дело всё свежие и свежие войска, но наши части отбивали все атаки. Японцы были отброшены.

{244} В тот же день поздно вечером расположенную недалеко Курганную батарею атаковал отряд "Белых помочей" генерала Накамура. Этот отряд был составлен исключительно из отборных храбрейших солдат японской армии. Без единого выстрела ворвались они на батарею, но после ожесточенного боя их натиск был отбит. Они еще раз повторили атаку, но были опрокинуты и разбиты подоспевшими тремя десантными ротами моряков, ударившими прямо в штыки под командою доблестного лейтенанта Мисникова. Японцы в панике бежали, а раненому Накамуре едва удалось спастись.

После этой кровавой неудачи Ноги понял, что штурмовать снова на Восточном фронте безнадежно и решил перенести свой главный удар на Западный, дабы овладеть, наконец, Высокой Горой. Для нанесения удара первоначально была назначена 1-я пехотная дивизия и 5 батальонов других частей.

Осадная артиллерия на этом участке была усилена батареей 11-дюймовых (275 мм.) гаубиц, тремя батареями 100-миллиметровых полевых гаубиц и 3 батареями мортир.

Этот район крепостной обороны был 1-м отделом Западного фронта под начальством командира 5-го полка, имевшего в своем распоряжении около 3,5 тысяч штыков. Высокую Гору занимали 2-я, 4-я и 6-я роты 5-го полка и 4-я рота 15 стр. полка.

За два месяца, прошедших со времени сентябрьского штурма, укрепления Высокой были значительно усилены: окопы углублены, сделаны траверсы, блиндажи из железных балок, рельс, камня и бревен. На одной из вершин построен специальный редут со рвом в 2 метра глубиной, на другой - батарея 6-дюймовых морских орудий, окруженная рвами и окопами.

Но накануне штурма японские параллели стояли всего в 150-200 шагах от наших окопов.

14 ноября рано утром начался сильнейший артиллерийский огонь японцев. За один только этот день на Высокую Гору упало несколько десятков 11-дюймовых снарядов, 300 6-дюймовых и свыше 1000 других {245} калибров. Причиненные разрушения были огромны, вся вершина горы была изрыта воронками разрывов.

В 5 ч. дня японцы ринулись в атаку. Им удалось захватить часть наших окопов, но упорный бой продолжался беспрерывно до полуночи. В конце концов неприятель был повсюду отброшен.

Утро следующего дня началось ураганом японских снарядов, обрушившихся снова на Высокую. Японцы снова стремительно атаковали и вскоре японский флаг был водружен на левой вершине горы. Комендант Высокой 5-го полка капитан Стемпневский 1-й быстро организовал контратаку и, после короткого боя, японцы и их флаг были сброшены. Однако, они снова пытались и неоднократно повторить атаку, и сила их всё нарастала и нарастала. Командир полка приказал капитану Стемпневскому держаться во что бы то ни стало, и, сняв с соседней дивизионной горы одну роту, отправил ее на Высокую.

Но японцы бросились на новый штурм и на этот раз им удалось занять наши окопы справа и слева от редута. Положение стало сразу угрожающим. Наши роты понесли большие потери, резерва больше не было. Командир полка решил личным присутствием поднять дух своих стрелков и отправился на гору. В это время ружейной пулей под ним была ранена лошадь, и многие увидели в этом дурное предзнаменование.

Прибыв на гору, командир полка собрал всех стрелков, что можно было собрать, усилил их нестроевыми и солдатами запасного батальона и с наступлением темноты направил их выбивать японцев.

Однако, эта контратака не имела успеха. Пришлось снова приводить в порядок перемешавшиеся роты. В это время подошла рота моряков и рота 5-го полка. Ночь была темная. Ружейный огонь тем не менее не смолкал, и пули свистали во всех направлениях. То и дело взрывались ручные гранаты, которыми японцы забрасывали наши окопы. Взлетали осветительные ракеты, рвались артиллерийские снаряды. Командир 5-го полка стал во главе {246} своих стрелков и моряков и повел их сам в штыки на японцев, засевших около редута.

Несмотря на всю стремительность удара, произошло замешательство, и в страшном огне японцев наши солдаты отхлынули назад. Вся вершина Высокой была оставлена, и на горе около командира полка оказались лишь зауряд-прапорщик Ермаков и несколько стрелков. Командир полка послал прапорщика Ермакова вернуть отошедших, а сам организовал, как мог, сопротивление. Узнав, что командир не покинул горы, солдаты начали быстро возвращаться, и не успели еще японцы занять наши окопы, как удалось снова организовать контратаку. На этот раз за командиром полка бросились на японцев поручик минной роты Феттер, прапорщик Ермаков, стрелки и моряки. Стремительным ударом начался короткий рукопашный бой. Японцы его не выдержали и около полуночи остатки их были сброшены с горы. Высокая была снова спасена.

"Радостная весть облетела весь Артур, лихорадочно ожидавший результата. Какая радость была у всех, можно судить по телефонограмме, полученной от Стесселя в штабе 5-го полка в 1 ч. 30 м. ночи: "Ура! Вам, героям, дать достойное награждение. Благодарю... Всех вас крепко обнимаю" (Шт. кап. Костюшко.).

Ожидая возобновления японских атак, командир полка решил не покидать Высокой. И, действительно, на утро неприятельская артиллерия снова обрушила свой огонь на Высокую. В это время пехота накапливалась в сапах и траншеях, готовясь к новому штурму.

Уже утром 16 ноября японцы несколько раз пытались штурмовать, но их попытки были остановлены ручными гранатами и короткими рукопашными схватками.

Было 4 часа дня, когда крупные соединения неприятельской пехоты бросились снова в атаку. Невозможно было остановить эту лавину яростно-фанатичных японцев, и после рукопашного боя наша линия была прорвана, и левый редут оказался в руках врага. Командир 5-го полка, собрав ближайших к нему стрелков и {247} 57 матросов с броненосца "Севастополь", повел их сам в контратаку. С другой стороны, с небольшой группой стрелков ударил в штыки новый комендант Высокой Белозоров, сменивший на время Стемпневского. Японцы в рукопашном бою не выдержали нашего удара и бежали с горы. Наши потери были очень велики. Капитан Белозоров был смертельно ранен. Но Высокая Гора была снова спасена.

За день на ней разорвалось несколько сотен 11-дюймовых снарядов. Японцы понесли за эти два дня боев такие потери, что генерал Ноги приказал сменить 1-ю пехотную дивизию. На ее место была выведена в первую линию свежая 7-я дивизия, состоявшая из кадровых, хорошо обученных солдат.

Но некем было сменить обескровленные, понесшие также огромные потери русские роты. Сражение за Высокую продолжалось. 125 дней и ночей сибирские стрелки, артиллеристы и моряки доблестно отражали многократные штурмы японцев. В ночь на 17 ноября на гору подошел последний "резерв", то была "рота" слабосильных, т. е. не оправившихся еще от ранений и болезней солдат.

На 126-й день обороны артиллерия японцев с утра сосредоточила свой огонь по Высокой. Очень скоро всё, что было восстановлено за ночь, снова было разрушено ее губительным огнем. Снова это был огнедышащий вулкан. И в 8 час. утра японцы пошли на новый штурм. На этот раз это были свежие части 7-й пехотной дивизии.

Начальник 1-го отдела, командир 5-го полка, лично руководил на вершине Высокой нашей обороной. Под горой в штабе полка находился генерал Кондратенко. В тяжелые часы ожесточенного боя он приказал: "Убить лошадь, сварить ее, порезать на порции и в таком виде отправить на Высокую, чтобы там каждый боец мог взять кусок мяса и хлеба и, вернувшись в окоп, съесть, когда ему будет удобнее".

Было 9 час. утра, когда штурмовая колонна японцев ворвалась снова на левофланговый редут и водрузила свой флаг. Наши защитники были почти все {248} перебиты. Кондратенко взял отдыхавшие две роты и спешно направил их на вершину, но командир 5-го полка, еще до их прибытия, собрал несколько десятков стрелков и бросился с ними на японцев. Японцы были выбиты лихим штыковым ударом и редут снова оказался в наших руках. Японский флаг был сорван.

Но через час новые массы японцев пошли на штурм. Кондратенко снял с Северного фронта одну роту, с другого участка еще одну и послал их в распоряжение командира 5-го полка. В ожесточенной контратаке японцы были снова отброшены.

Прошло едва два часа, как японцы пошли на новый штурм, и в третий раз японский флаг в тот день зареял на Высокой. Ряды наших защитников на горе сильно поредели, но новой стремительной контратакой командир полка восстановил положение и снова японский флаг исчез с горы. Разрывом тяжелого снаряда командир 5-го полка был ранен, но не покинул Высокой и продолжал на месте руководить обороной.

Поздно вечером японцы бросились на новый штурм и снова овладели было левым редутом, но в это время подоспела лихая 1-я охотничья команда 5-го полка. Командир полка повел ее сейчас же в атаку и снова выбил японцев с горы. Ночью этого числа он доносил, что положение на Высокой было удовлетворительное. "Около полуночи вновь полетели радостные вести по всему Артуру. Не одна благодарность, не одна похвала сорвалась с языка артурцев по адресу героев Высокой Горы" (Шт. кап. Костюшко).

"За четыре дня сражения укрепления Высокой были сравнены с землей, из 43 блиндажей уцелело всего два. Ночью измученные боями солдаты были вынуждены строить импровизированные укрытия для себя и восстанавливать то, что можно было восстановить... Через каждые пять минут на горе разрывалась 11-дюймовая бомба" (Ген. м. А. И. Сорокин).

На 127-й день Ноги убедился, что хотя на {249} Высокой не было долговременных укреплений, стрелки 5-го полка так же доблестно держались, как и другие русские части. Теперь вся надежда была лишь на инженерную подготовку. Продолжая держать под артиллерийским огнем вершину горы, Ноги направил сюда всех сапер осадной армии и они начали днем и ночью рыть землю, подводя сапы и параллели к самому гребню горы.

Часть гарнизона Высокой была сменена в эти дни двумя ротами моряков Квантунского экипажа и воздухоплавательной ротой.

Был прекрасный солнечный и холодный день 21 ноября, когда вершина горы снова клубилась в разрывах японских шимоз. Неожиданным ударом, накопившись в скрытом мертвом пространстве, японцы снова бросились на штурм и снова японский флаг был водружен на вершине, где был левый редут.

Командир полка, вызвав быстро в ружье одну из рот 5-го полка, сейчас же бросился с ней в контратаку, и снова лихим штыковым ударом левая вершина горы была очищена от японцев. Положение опять было восстановлено, и еще раз Высокая была спасена.

Но японская артиллерия вела целый день сокрушающий огонь. Вся земля на вершине клубилась в разрывах. Защитники так привыкли к этому огню, что мало кто обращал на него внимание.

Когда вечером в тот день огромный 11-дюймовый снаряд налетел, грозно завывая, на гору, его почти и не заметили. Но он разорвался на главном наблюдательном пункте в стоявшей там группе офицеров и солдат. Перед самым разрывом он снес половину головы находившемуся здесь коменданту Высокой капитану Веселовскому... Раздалось столь обычное в эти дни: "Санитары, носилки! Носилки сюда!" Когда солдаты разобрали груду убитых и раненых, они нашли среди них и командира 5-го полка. Получив несколько ранений, главным образом в голову, он тяжело дышал и был без сознания. На кожаной куртке виднелась кровь и куски мозга. (Позже выяснилось, что это были куски мозга убитого рядом капитана Веселовского).

Положив своего командира на носилки, солдаты {250} понесли его вниз с горы. Тяжелое предчувствие и уныние охватило защитников Высокой.

Командира полка заменил сначала доблестный его помощник подполковник Сейфуллин, потом подполковник Бутусов.

22 ноября пять полков японцев снова штурмовали Высокую и Плоскую Горы. Им удалось овладеть вершиной Высокой, и наша контратака была неудачна. Защитники горы таяли безостановочно. Офицеры были перебиты. Русские коменданты, раненые, сменялись один за другим. Последним комендантом горы оказался инженер-механик флота Лосев, который в 4 ч. 30 м. доносил по телефону, что японцы закрепились уже в нескольких шагах от его блиндажа.

В 5 ч. 30 м. на 131-й день обороны крепости японцы окончательно овладели Высокой. Правда, ночью нами была произведена попытка отбить гору, но она не увенчалась успехом.

Теперь началась агония Артура, агония и находившейся в нем эскадры.

В боях за Высокую обе стороны понесли большие потери. У японцев выбыло из строя 12 тысяч офицеров. и солдат. Одна только 7-ая японская дивизия потеряла 6.000 солдат. Ее командир генерал Осака после боев смог сформировать из оставшихся едва два батальона.

Велики были и наши потери. У нас было убито и ранено 4.500 человек, в том числе 1.500 моряков. В ротах 5-го полка оставалось по 30-50 стрелков, и в 10 час. вечера 22 ноября в командование полком вступил старший из уцелевших офицеров, - штабс-капитак Фелицын.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Прошло десять лет. Казалось, уже давно отгремели грозы японской войны, но снова загрохотали орудия на окраине Российской Империи.

Был солнечный день конца сентября, когда непрестанный гул канонады доносился от предместья Варшавы. Макензен с двумя корпусами рвался могучим {251} натиском захватить город. Казалось, ничто не могло уже остановить германских солдат.

В тот день, на широком Краковском Предместье, у памятника русского полководца генерал-фельдмаршала графа Паскевича Эриванского Светлейшего князя Варшавского, пропуская мимо себя ряды шедших в бой Сибирских стрелков, стоял русский генерал. На золотых его погонах было вышито имя 5-го Сибирского стрелкового полка.

Как и тогда, в темную ночь после сражения у Киньчжоу, или позже на Зеленых Горах Квантуна, оркестр играл военный марш и твердым, уверенным шагом проходили русские солдаты. Чуть колыхались знамена с крестом Св. Георгия на окованных золотом древках. При виде их привычным движением поднималась рука к козырьку фуражки и начальнически внимательно смотрели глаза в загорелые лица шедших офицеров и солдат.

Вокруг бежал народ. Женщины, а порой и мужчины подносили, торопясь, букеты цветов, передавали солдатам папиросы, пакеты с продовольствием, и громкие клики "ура" заглушали грохот близкой орудийной стрельбы.

Так шла в бой 1-я Сибирская дивизия, только что прибывшая через всю Сибирь на Европейский фронт. За ней шел и 5-й полк. Брошенные прямо из вагонов в жестокий огонь Варшавского сражения, без не успевшей еще прибыть артиллерии, Сибирские стрелки преградили доступ врагу и, после упорных боев у Пясечны и Прушкова, отбросили его от Варшавы. Город был спасен.

Потом была Рава, был германский разгром у Лодзи. Было еще много кровопролитных боев, но было и много побед, много новых лавров, вплетенных в венок воинской славы.

На Равке и Бзуре 5-й полк напомнил эпические бои Порт-Артура. Еще позже, 11 февраля 1915 года, под Праснышем Сибирские стрелки первых двух дивизий разгромили в двухдневном сражении первый германский резервный корпус генерала фон-Моргена, и захваченное после жестокого боя 1-й Сибирской дивизией знамя Померанских фузилер с горделивым прусским орлом {252} лежало, как боевой трофей, у ног генерала в погонах 5-го полка.

30 июня XII германская армия генерала Гальвица под тем же Праснышем, под грохот 1400 орудий, обрушилась на стык 1 Сибирского и 1 Туркестанского корпуса. На 2-ю и на 11-ю Сибирские дивизии в этот день было выпущено 2 миллиона снарядов, - количество достаточное чтобы обратить в пепел сотни тысяч людей, но 2-я Сибирская дивизия отразила натиск 13 Вюртембергского корпуса. "От 5-го Стрелкового полка, героев Киньчжоу и Высокой, - говорит военный историк, - к концу дня осталось только 150 человек... Соверши такие дела не русские войска, а иностранцы, о них твердил бы весь мир..." (А. Керсновский.).

Так не иссякла традиционная доблесть Сибирских стрелков, и на полях далекой для него Европы 5-й полк сражался так же геройски, как и на сопках Дальнего Востока.

Отныне на скрижалях военной истории имя полка неразрывно связано с именами не только Хунмыра, Киньчжоу и Артура, но и Варшавы, Равы и Прасныша.

Офицер 5 Восточно-сибирского полка

Б. Н. Третьяков

{253}

ДОБРОВОЛЬНАЯ СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

В Морских Записках, издаваемых О-вом бывших Русских Морских Офицеров в Америке в 1944 году - том II, № 2, были помещены мои воспоминания. Мне всё же хочется и в книге в память 50-летия осады Порт-Артура, не занимая много места, написать еще о своих личных наблюдениях и переживаниях.

Я прибыла в Порт-Артур 2-го ноября 1903 года со своей сестрой М. И. Бек-Джевагировой. Муж ее, лейтенант А. А. Бек-Джевагиров пришел 19 ноября того же года в Порт-Артур на крейсере "Баян", которым командовал капитан 1-го ранга Р. Вирен.

Война застала Порт-Артур в период усиленной стройки. Город делился на две части: старый Порт-Артур и новый. Старый был, собственно, китайской деревней, какой был весь Порт-Артур до занятия его Российским флотом. Новый же только строился, прокладывались асфальтовые мостовые, строились каменные дома.

В Порт-Артуре было порто-франко. Были хорошие магазины со множеством товара как нашего русского, так и заграничного.

К началу войны Порт-Артур был переполнен военными и их семьями. Вся эскадра стояла в закрытой гавани, почти у самой набережной, на виду всего города, так что, проходя по ней, можно было слышать пение молитв на кораблях и видеть церемонию поднятия и спуска Андреевского флага.

Вся эта мирная, кипучая жизнь была оборвана в 10 час. вечера 26-го января 1904 года, - неожиданным нападением японской эскадры на наш флот, окончившимся гибелью наших лучших кораблей: "Цесаревича", "Ретвизана" и "Паллады".

Моя сестра и я во время нападения жили рядом с {254} Портом, и услыхав стрельбу, испуганные побежали в Порт узнать, в чем дело. Туда же побежал в испуге и тревоге народ.

При слабом рассвете утра я увидела три наших корабля, стоящих в проходе, с большим креном, с которых на катерах стали свозить на берег убитых и раненых.

С этого момента всех жителей Порт-Артура, весь гарнизон и флот охватил глубокий патриотизм, в течение всей осады гарнизон дал пример самоотверженности, жертвенности и исполнения долга перед своей родиной.

27-го января, на следующий день, японская эскадра подошла в 11ч. утра к Порт-Артуру, открыв оглушительный огонь, но огнем наших морских батарей и флота была отогнана. Все дальнейшие попытки японцев бомбардировать Порт-Артур с моря, а также загородить выход русской эскадры из Порт-Артура брандерами были для японцев неудачны.

Сестре и мне пришлось бросить нашу квартиру и переехать в помещение 3 батареи под Перепелиной Горой, рядом с Сводным госпиталем. Сестра решила разделить участь крепости и мужа, и мы остались в Порт-Артуре, поступив на курсы сестер милосердия. Вначале мы работали в Сводном госпитале.

В конце июля 1904 года японцы впервые бомбардировали город с сухопутного фронта, подвезя крупную артиллерию.

Началась полная осада, и мы, спасаясь от снарядов, перешли на батарею на Перепелиной Горе, которой командовал муж сестры, т. к. часть орудий с судов была перенесена на береговые позиции. Жили мы в блиндаже, где также помещались и 16 человек матросов.

Все помещения 3 батареи были уничтожены, так же, как и наша квартира. С этого времени японцы не переставали стрелять и днем и ночью, с небольшими перерывами.

Через некоторое время сестра и я были назначены на плавучий госпиталь "Казань". После усиленных бомбардировок, и попаданий снарядов в госпитальные суда, решено было раненых и больных свезти на берег и мы {255} были назначены в 11-ый госпиталь на Тигровом Хвосте, где лежали исключительно тяжело больные тифом, цынгой, дизентерией и другими болезнями. 11-ый госпиталь назывался - Госпиталь смерти.

Попадавшие в Арсенал снаряды вызывали взрывы и пожары. В воздухе носились куски железа и горящие головешки дерева, освещая весь замученный и разбитый город и истощенных голодом, холодом и болезнями его защитников.

Госпиталя были уже без самого необходимого. Был один ужас и страдания! Вещи многих защитников погибли и они одевались во что попало. Так например, лейт. Бек-Джевагиров носил штатское пальто с пришитыми к нему золотыми пуговицами и погонами, саблю и револьвер при высоких сапогах. Многие были в таком же виде.

Японцы занимали позицию за позицией, медленно подвигаясь к ключу Порт-Артура - Высокой Горе. Наконец, к великому горю всех защитников, по несколько раз, переходящая из рук в руки, - пала Высокая Гора, где японцы потеряли колоссальное число убитыми и ранеными.

20-го декабря 1904 года оглушительная стрельба, длившаяся 11 месяцев, вдруг смолкла: Порт-Артур пал!

Морской врач А. П. Стеблов достал где-то катер и перевез свою жену Г. В. Стеблову и меня с Тигрового Хвоста в старый разрушенный город и мы видели, как входили японцы в Порт-Артур. Первым ехал на белом коне сам генерал Ноги, потом кавалерия и пехота. Войска были хорошо обмундированы, воротники на шинелях были белые барашковые. Лошади у кавалерии сибирские, низкорослые.

Вблизи нашего госпиталя на Тигровом Хвосте японцы водрузили свой флаг. С каким ужасом я смотрела на эту церемонию - поднятия флага неприятеля! И задавала себе вопрос, зачем такие жертвы, мучения и потеря такой эскадры?.. Всё в голове мутилось от досады, жалости и горя!

Я видела, как японцы заходили во все дома, выбрасывали всё оттуда, складывали всё в одну кучу и {256} сжигали. Затем дезинфицировали помещения, приготовляя их для себя.

Гарнизону крепости было приказано выйти на станцию Инчензы и там ждать отправки дальше. Первыми вышли морские команды и размещены были на станции по кораблям, под открытым небом в ожидании дальнейшей отправки в г. Дальний. Лейт. А. А. Бек-Джевагиров, сестра и я прибыли в Инчензы на двуколке, т. к. Бек-Джевагиров был болен. Затем нас отправили к поданному поезду. Прибыл и ген. Стессель с женой и первым вошел в поезд.

Поезд, наполненный пленными, главным образом, офицерами направился в г. Дальний, где после многих проверок днем и ночью, всех отправили пешком на пароход "Ганго-Мару", доставивший всех нас в Нагасаки. Приблизительно через месяц мы отправились в Шанхай на французском пароходе - "Эрнест Симон", где лейт. Бек-Джевагиров лег в госпиталь, у него оказался гнойный плеврит. Пролежал он в госпитале один месяц; затем на немецком пароходе "Принц Регент Луитпольд" мы дошли до Порт-Саида, а дальше по железной дороге доехали до Александрии, а оттуда на пароходе Русского О-ва пароходства и торговли - "Святой Николай" прибыли в Одессу. Это было в мае 1905 г.

Мне Бог дал счастье через 50 лет объединить всех живущих еще порт-артурцев и дать им возможность на страницах этой книги вспомнить геройскую и самоотверженную службу защитников крепости, дабы русские люди наше молодое поколение - знали о их подвиге. Через 50 лет, в эмиграции, я вспоминаю крепость Порт-Артур, вспоминаю всех живых ее защитников и склоняю свою, скоро уже седую голову в память погибших в Порт-Артуре за веру, царя и отечество.

В. И. Астафьева-Пухирь

{257}

СЛУЧАИ ИЗ ЖИЗНИ КРЕПОСТИ

I

В начале войны я часто бывал в Новом городе у военного следователя барона Пфейлицера. Его жена очень боялась бомбардировок и была особенно неспокойна и полна тревоги 25 февраля 1904 г. 26-го была бомбардировка. Японская эскадра стреляла, находясь в мертвом пространстве. У нас было ощущение человека, привязанного к столбу и не могущего ни противиться наносимым ударам, ни ответить на эти удары.

Когда бомбардировка кончилась и мы стали расходиться, бар. Пфейлицер и его жена предложили мне пойти с ними позавтракать на дачу г. Свидерского. Я не счел возможным воспользоваться их приглашением к незнакомому мне лицу.

В эту пору японцы стреляли с полчаса, затем прекращали. Вдруг раздался выстрел. Шальной снаряд разорвался перед дачей Свидерского. Осколками тяжело ранило хозяина дачи и г-жу В., а наиболее крупным оторвало голову у г-жи Пфейлицер на глазах ее мужа и детей. Не была ли ее исключительная тревога предчувствием? И почему я решительно отказался от завтрака, столь трагически окончившегося?..

II

Война является борьбой с противником, но не кровожадной забавой. Офицер одного из стрелковых полков Г. К. решил развлечься и стал подстреливать, как куропаток, показывающихся японцев не во время боя. Вдруг пуля, влетевшая через прорезь блиндажа, попала в лоб этому охотнику.

III

В одном из стрелковых полков был офицер, который, будучи юнкером военного училища, убил 15-го июля своего однокурсника, доведшего его до исступления насмешками и издевательствами. Убийцу не судили, а исключили из училища с переводом простым стрелком в один из Туркестанских полков. Прошло много лет, и убийца дослужился до офицерского чина. Попавши, наконец, в Порт-Артур, он был 15-го июля 1904 года, в годовщину совершенного им убийства, - в свою очередь убит в бою.

Совпадение или возмездие?

IV

Во время одной из бомбардировок был убит служащий железной дороги. Во время похорон - снова бомбардировка, и на глазах всех собравшихся, влетевший осколок никого не задев, попал в покойника.

Что это значило? Не было ли за ним такого греха, что даже мертвому не было покоя, как будто его надо было доконать?

V

Адмирал Вирен трагически погибший в первые дни революции, оставил в моей памяти из Порт-Артурской эпопеи одно воспоминание.

Как-то, во время одной из бомбардировок я встретил его около "Этажерки", шедшим на дачные места. Застигнутые бомбардировкой, мы стали искать укрытия и изменили свой маршрут подальше от обстреливаемого пространства.

Вирен никуда не свернул и продолжал идти в том же направлении по обстреливаемой площади, как будто на прогулке. Здесь проявилась его черта характера - идти в избранном направлении, наперекор стихиям.

Генерал-лейтенант

Л. Д. Твердый

{259}

ПЕЧАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ

Вследствие больших потерь, понесенных японцами во время октябрьских и предшествовавших атак на северо-восточном фронте, Порт-артурская армия была пополнена свежими частями. Затянувшийся характер действий осадной армии и приближение эскадры Рождественского, настоятельно требовавшее освобождения японского флота от охранной службы под Порт-Артуром, ставили перед японским штабом задачу немедленного захвата крепостных позиций, удобных для обстрела и сохранившихся еще в крепости русских военных судов. Такой позицией, являлась, прежде всего, Высокая Гора (высота ее 203 метра).

4 ноября (По старому стилю) прибыла на Ляодунский полуостров, под командой генерал-лейтенанта Озака, японская 7-ая армейская дивизия. Она состояла из молодых солдат, уроженцев Хоккайдо, прибывших прямо с родины, и считалась одной из лучших дивизий в армии. Вновь прибывшие под Артур войска были единственной дивизией, не принимавшей еще участия в Русско-японской войне и оставшейся на родине в то время, когда все остальные дивизии уже отличились в боях. Слушая рассказы своих товарищей, солдаты 7-й дивизии испытывали естественные муки неудовлетворенного воинского честолюбия. Наконец, пришел и их черед проявить свою доблесть. Император поручил им взять Артур, около которого уже много месяцев разбивались все японские планы и расчеты.

Хотя дивизия и была полна пыла и жажды подвига, но, чтобы не дать царившему в ней настроению остыть, ей не разрешили иметь общение с другими частями, в которых уже начали сказываться упадок духа и неуверенность в скором овладении крепостью.

Войска осадной армии от беспрерывного тяжелого напряжения физического и морального, - стали проявлять признаки массового нервного расстройства. Так, {260} среди осаждавших создалось наводившее на них сверхъестественный ужас представление о том, будто бы около форта № 2 (Северного Киквана) имелась превосходно замаскированная русская позиция, местонахождение которой им не удавалось установить. Этой воображаемой позиции дано было наименование, отвечавшее производимому ею впечатлению: "Траншеи привидений".

7 дивизии приказано было атаковать Высокую Гору.

Еще в начале сентября по ст. ст., японцами было произведено энергичное наступление на укрепления западного фронта крепости, в результате которого ими были заняты Длинная Гора (Намаока) и вся территория к западу от Высокой Горы, вплоть до проволочных заграждений. Завладеть же самой Высокой Горой японцам, невзирая на все их усилия, не удавалось.

Как Высокая Гора, так и смежная с ней Длинная не были укреплены долговременными фортами, фортификационные сооружения на них состояли из хороша защищенных траншей и блиндажей. К этим укреплениям японцами были подведены очень глубокие и широкие подходы.

14 ноября на рассвете начался девятидневный бой за Высокую Гору.

Первый штурм - утром, второй - после полудня, и третий - в 4 часа дня - были русскими отбиты.

Атаки с неослабевающей яростью производились до 17 ноября. В эти дни были пущены в дело части 7-й дивизии. Страшное испытание постигло молодых солдат, никогда не видевших сражений.

Тысячами ложились они на склоне Высокой Горы, стремясь к поставленной им микадо цели и не достигая ее. Русские удержали вершину с ее тылом, обращенным к городу и оттеснили японцев к их апрошам и параллелям.

Утром 17 ноября был предпринят общий штурм всех вершин Высокой. Дважды в этот день японцы на короткое время овладевали господствовавшими на позициях пунктами. С началом усиленной стрельбы в штаб 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка прибыл генерал Кондратенко, наблюдавший за ходом боя.

{261} Дружными усилиями нескольких рот 5-го и 28-го полков, 1-й пешей охотничьей команды и морских десантных частей оба раза положение было восстановлено. В следующие дни осаждавшие атак не предпринимали, но уничтожили артиллерийским огнем всё, что могло служить прикрытием для оборонявшихся. Снаряды всех калибров, начиная с 11-дюймовых мортир и кончая 37-миллиметровыми "свистульками", непрерывно сверлили землю Высокой. Траншеи были разрушены полностью. Дерево, рельсы, стальные части превратились в бесформенные груды. И среди этих дымящихся обломков ползали русские стрелки, пользуясь телами убитых товарищей, как брустверами.

По единодушному свидетельству очевидцев, вид Высокой Горы в дни последних на ней боев был необычайно страшен. Так как атаки отбивались, главным образом ручными гранатами, то не было почти ни одного трупа, не истерзанного от взрывов динамита и пироксилина. У большинства трупов, от громадного количества которых почернела Высокая, не хватало или ног, или рук, или головы. Все эти трупы сбивались в кучу, вышиной в 4-5 фут.

"Это было какое-то рагу из изуродованных тел и оторванных частей в соусе из крови, мозгов и внутренностей", - сообщал своей газете один из иностранных корреспондентов, описывая место сражения на Высокой.

Высокая Гора сделалась ареной не боя, но бойни.

Воодушевленный своими храбрыми начальниками, полковниками Ирманом, Третьяковым, Семеновым, Сейфуллиным, гарнизон Высокой Горы делал всё возможное для ее защиты, но с каждым днем численно уменьшался, так как сильная демонстрация японцев на восточном фронте, связывая русское командование, препятствовала ему бросить резервы на место главной атаки.

Тот, кто отправлялся на Высокую, уже не рассчитывал на благополучное возвращение. В начале боя комендантом Высокой Горы состоял капитан Веселовский, помощниками коменданта - поручики Оболенский и Рафалович. Капитану Веселовскому оторвало голову до нижней челюсти, рядом стоявшего Рафаловича осыпало землей и залило кровью убитого коменданта. Рафалович {262} попросил полк. Семенова сменить его, хотя бы на несколько часов. Разрешение было дано и Рафалович явился к своему начальнику. Красивый юноша, рослый, здоровый и сильный, дрожал как в лихорадке, глаза его были налиты кровью и блуждали точно в горячечном бреду. Семенов спросил его:

- Что это у вас лицо в крови, вы ранены?

- Никак нет, господин полковник, - отвечал тот, - это не моя кровь, это мозги капитана Веселовского.

Через несколько часов было получено донесение, что пулей в лоб убит поручик Оболенский. Рафалович немедленно был отослан обратно на Высокую, и в скором времени его постигла та же участь.

В виду серьезности положения ген. Кондратенко высказал пожелание о командировании в качестве коменданта на Высокую Гору подполк. Бутусова, пользовавшегося предоставленным ему на несколько дней отдыхом. Кондратенко со своей обычной деликатностью обратился к Семенову:

- Скажите Бутусову, что я не приказываю, а очень прошу отправиться ему на Высокую, он там нужен, попросите его от моего имени.

Семенов, провожая Бутусова, направившегося к месту назначения, сказал своему адъютанту: "И этот не вернется"... На следующий день Бутусов был убит. Здесь же погиб и генерал-майор Церпицкий, инспектор госпиталей, выехавший на Высокую для осмотра перевязочных пунктов.

В полдень 22 ноября японцы приступили к окончательному штурму. После 12-ти часового беспрерывного боя гарнизон Высокой Горы ранним утром 23 ноября очистил свои позиции и отступил к форту № 4.

В этой операции русские потеряли 5000, а японцы 10000 человек. Потеря Высокой означала для Порт-Артурской эскадры неотвратимость предстоявшей ей гибели в самом непродолжительном времени.

Из собрания

полковника В. И. Сейфуллина

{263}

"МОРСКОЙ ПО-ПЕШЕМУ"

...Начало ноября 1904 г. ...Шли бои по защите Высокой Горы - ключа Артура.

После гибели нашего миноносца я был прикомандирован в порт к механическим мастерским. В одно пасмурное утро вошел ко мне матрос рассыльный и, поискав за обшлагом конверт, подал его мне. С большим любопытством я прочел его: "Приказ и т. д. ...инженер-механик В. П. Орлов назначается и. д. командира Квантунской роты. Немедленно явиться в экипаж и принять роту от заболевшего мичмана Бухе"... Подумал, поразмыслил... Война, значит, - так надо... Являюсь в экипаж и принимаю роту, в которой числилось 262 человека. Фельдфебель Шуба и прапорщик по морской части Сероштан. Как водится, опросил претензии, проверил деньги и проч. Подошел ко мне Шуба и говорит:

- Так что, господин ротный, вестового я вам посоветовал бы не менять, - возьмите старого от господина Бухе, кочегара Носика, он парень подходящий.

Ну, ладно, а потом, после приемки роты, в сопровождении Носика, нагруженного, как верблюд, с винтовкой, малым и большим чемоданами и шинелью, я отправился к себе на квартиру. Носик оказался человеком, действительно, "подходящим"; он моментально развернулся у себя в углу, смастерил себе койку с занавеской и пр. и вечером у меня уже был горячий чай и закуска и вкусно поджаренный "военно-морской консерв" - щи с кашей.

На третий день, придя в роту, я узнал, что меня уже ожидало приказание: "К рассвету следующего дня вам надлежит с вверенной вам ротой отправиться на Высокую Гору на такой-то участок, явиться к начальнику {264} обороны оного и сменить роту мичмана В. Провизии взять с собой на три дня. Выступить вам надлежит ночью с расчетом произвести смену до света, дабы отход смененной роты был в темноте".

Ладно, думаю - вот пришлось действовать - "морской по-пешему". Вызываю Сероштана и говорю: "Нужно приготовить, осмотреть людей, раздать сухую провизию, патроны, позаботиться о двуколках, дабы вечером перевезти тяжести в окопы. Не тащить же всё на себе. Конечно, нужно дать конвоирам запас топлива и шанцевого инструмента. Не забыть баки с кастрюлями для "варева". Принять вино, да с опаской, чтобы не знали ни конвоиры, ни возницы. О своем харче не заботьтесь, - я позабочусь о вас". Я послал Носика за кониной для пельменей и за прочей закуской, приказал к вечеру всё привезти в роту, нагрузив на двуколку, с которой отправиться и самому.

Относительно же пельменей - приказал приготовить их в большом количестве (их ночью можно заморозить, т. к. температура падала до 5 гр.), а следующая операция - бросить их в соленый кипяток, и харч готов. Потом я завернул в Морское собрание, зашел к себе, где Носик уже авралил и укладывал в мой старый очень вместительный альпийский мешок весь наш запас - с литром спирта и бутылкой коньяку.

Вечером рано пошел в экипаж, где и промаялся до 2-х с половиной часов ночи в комнате дежурного офицера на диване и вот, около 3 час. ночи, 242 стрелка (включая Шубу), Сероштан с огромной саблей (тупой) и револьвером (времен Очакова) и ваш покорный слуга с сучковатой палкой и карманным браунингом отправились к месту назначения. Вид у меня был глубоко мирный, матросы шутили: "Наш-то ротный будеть драться-то на кулачках".

Рота выступила, а ночка была морозная... Луна скрылась. Шли отбивая ногу, пока не согрелись и не устали. По пустынным улицам шел гул от подошв, иногда прерываемый крепкими сибирскими ругательствами споткнувшегося матроса. Во главе шли мы с Сероштаном, куря вовсю, изредка обмениваясь замечаниями. Прошли {265} Новый город. Идти делалось труднее, идем всё время в гору, но торопимся. Вскоре мы уже прошли тылы и нами был взят проводник. Было темно и потому ходами сообщения не пользовались. Но всё кончается, кончился и наш дальний путь. Стрелок доложил, что здесь стоят "флотские", здесь, мол, блиндаж Начальника обороны этого участка. Остановил роту - сам зашел в блиндаж, где сидел лейтенант В. Затем я начал принимать участок, расставил часовых, а остальных послал в укрытие по блиндажам. Рота лейтенанта В. отбыла, мы же взялись за ранний завтрак и чаепитие. Засветилась полоса на востоке; в воздухе заметно похолодело и стало быстро светать.

Японцы начали вяло постреливать, где-то затарахтели пулеметы, но далеко-далеко. Начали падать 11-дюймовые чемоданы в бассейн и Старый город. Но мы были уже настолько обстреляны, что на это не обращали внимания. Матросы серьезны на постах, а в блиндажах нескончаемое чаепитие и рассказы, иногда смех, шутки, словом - настроение очень хорошее, но иногда можно заметить и нервность. Наконец, пришел к нам генштабист, начальник нашего участка, и сообщил, что правее нас японцы повели наступление; это мы и сами отлично сообразили по усилению огня японской артиллерии (очевидно, бившей по тылам). Прилег вздремнуть, но не успел, как мне показалось, и глаз закрыть, как Носик дергает за рукав: "Так что время обедать, ваше высокоблагородие, солнце высоко, пригревает и отогрело замерзшую грязь...".

- Ну что ж, харчить, так харчить давай, да буди г-на Сероштана. Обед. Хлебнули это мы по чарке под разогретые пельмени - команда прислала "пробу", она оказалась вкусной, несмотря на то, что здорово приелась. Но дело в том, что Носик, как сибиряк, набрал где-то на склоне что-то в виде дикого лука, поджарил его на сале и сдобрил щи. Было очень хорошо.

Люди были разделены на вахты, чтобы не очень их утомлять, с строгим приказом "зря не шляться", так как уже четыре человека шальной шрапнелью были выведены из строя, причем один был ранен довольно сильно.

{266} Сумерки надвигались быстро. Закат солнца был великолепен, особенно, если смотреть на Артур и бассейн, которые были, как на ладони. Часто появлялись столбы пыли (снаряд разрывается на земле) и "свечи" (водяные столбы) от снарядов, рвавшихся в воде.

Ночь наступила быстро. Мы опять сели за чай. Вскоре из "путей сообщения" выныривает генштабист, заходит в блиндаж и, при огарке свечи, развертывает карту нашего участка и начинает нас учить уму-разуму, показывая наши траншеи, окопы и сапы неприятеля, - возможное обстреливание площади и пр. и пр. Мучил он нас с Сероштаном часа полтора. Результат всех этих учений и нравоучений - приказ: с заходом луны нам идти и выбить японцев из 1-й траншеи, лежащей впереди нас, так как, мол, оттуда бьют по нашим путям сообщения и "большой вред приносят резервам". Здесь уже и тактика и стратегия. А двинуться нам в атаку по ракете, которая будет пущена из укрепления № 4.

После ужина раздал роте патроны, ручные гранаты. Осмотр, - есть ли сухари, вода и т. п. Матросы нервничали и шуток уже не было слышно. Чувствовалось что-то грозное, непонятное в душах этих простых хороших людей. Часовые были начеку и секреты всё время доносили о движении и шуме в окопах японцев. Луна медленно ползла к своему закату. Вывели роту, расположили для наступления. Напомнил, что лучше всего - вскочить в окоп и бросить туда ручную гранату... Правда, настоящих у нас не было, но исполняли их должность консервные банки, набитые пироксилином или шашки пироксилина, действующие "подходяще". А патроны беречь, "работать" штыком, как теперь мне помнится, этой-то работе мы были не обучены, а потому ран от них было не более 30%, остальные - это действие винтовкой, как дубиной (за ствол взявши - и удары прикладом), словом винтовку превратили в ударное оружие.

Загрузка...