Порт–Артур. Воспоминания участников.

В ЧИФУ В ДНИ ВОЙНЫ

На небольшом личном составе нашего консульства в Чифу лежала тогда тяжелая ответственность: Чифу — ближайший к Порт–Артуру китайский порт. Все требования по части снабжения, все донесения передавались из осажденной крепости в это консульство.

«Из Артура опять просят прислать пароход, груженный живым скотом, — говорил консул Тидеман, читая артурскую почту. — Но что же мы можем поделать, когда Павлов в Шанхае, сколько ни бился, не мог зафрахтовать ни одного парохода под этот груз. Вообще мало находится желающих рисковать своим судном, прорывая японскую блокаду, а под живой скот уже абсолютно никто не соглашается давать пароход…»

Павлов — это бывший наш посланник в Корее. Ему было поручено посылать из Шанхая грузы провизии в Порт–Артур. Трудное это было дело в виду большой бдительности японской блокады.

Зафрахтованные им пароходы иногда доходили до линии этой блокады, но, боясь быть потопленными, поворачивали обратно.

Помнится, что из всех таких пароходов только один, нагруженный мукой, благополучно прибыл в Порт–Артур и сдал там свой груз. Но в муке–то как раз острой необходимости в крепости не ощущалось. Выбора для Павлова особенного не было, и он фрахтовал всякий пароход, на котором было продовольствие.

В Порт–Артур удачно проскочил маленький пароход речного типа, вышедший из Тяньцзина. Артурцы были несколько удивлены, узнав, что он привез. Груз его был: ящики шампанского и какие–то кондитерские товары.

На обязанности личного состава консульства в Чифу в памятные дни борьбы за Порт–Артур лежала обязанность перешифровывать и проверять все депеши, доставляемые международным телеграфом из Петербурга. Телеграммы в пути часто искажались, перепутывались цифры. Без проверки их нельзя было посылать в Порт–Артур. Телеграммы из крепости приходилось переписывать, подгоняя к правилам телеграфа. Таким образом консульство являлось хранителем важнейших военных секретов. В сейфе его имелись шифры: военный, морской и иностранных дел.

Для японцев было бы большой удачей напасть на наше консульство ночью и получить в свои руки эти важные документы. Шифры наши, между прочим, отличались тем, что не поддавались расшифровке во вражеских руках. Можно было иметь в своих руках точный текст телеграммы и соответствующие этому тексту цифры шифровки, но тайны наших шифров разгадать по такому образчику было невозможно. Этим наши шифры выгодно отличались от шифров других наций.

Полагаю, что в наши дни японцы, порядочно с тех пор обнаглевшие, не задумываясь ни на минуту, напали бы на консульство. Но в те времена они либо стеснялись других, нейтральных, консулов, либо опасались, что охранявшие консульство казаки забайкальцы (человека четыре было их) заставят их дорогой ценой заплатить за важные документы. У Тидемана, кроме того, всё было готово, чтобы сжечь шифры, как только начнется тревога.

Иногда газетные репортеры, англичане и американцы, сидевшие в Чифу у моря и ждущие погоды, радостно передавали один другому:

«Идите скорее в отель брать интервью… Там есть русские, только что прибывшие из Порт–Артура…» Было несколько случаев, когда такие беженцы прибывали в Чифу, проделав опасный путь через линию японской блокады на китайской джонке.

Коренные россияне призывного возраста, остававшиеся в крепости, все были привлечены к участию в обороне в составе добровольческих отрядов. Бежали из Артура больше люди южного типа. Какие–то греки левантийские, армяне или грузины. Но у большинства из них имелись русские паспорта. Такие беженцы в первый день по прибытии обыкновенно бывали тихи, скромны и неразговорчивы. Обедали в отеле и с некоторой опаской поглядывали кругом. Видимо, путешествие на джонке нагнало на них страху. Но когда до них добирались репортеры и они делались центром внимания прессы, то пришельцы эти начинали на перебой рассказывать о пережитых ими ужасах. Консульство помогало таким людям поскорее покинуть Чифу и отправиться на родину.

Но один такой господин решил пожить в Чифу. Квартиру он нанял у одного из местных японцев. Когда наступил срок платежа за помещение, то жилец гордо заявил: «Не желаю ни одного цента платить подданному вражеской державы».

Японский консул не имел во время войны прямых сношений с нашим консульством, но через посредничество одного из своих нейтральных коллег он сообщил туда о жалобе японца, хозяина дома. Тидеман возмутился.

«Во–первых, это свинство селиться в доме у японца. А во–вторых, уж раз поселился, то плати за помещение, а не отлынивай».

Секретарь консульства, англизированный молодой человек с мягкими и изящными манерами присяжного дипломата, получил от консула поручение уладить это неприятное дело.

«Ваш консул мне не начальство… — заявил беженец. — И потом, какое ему дело до того, где я живу. Плачу я деньги или нет — тоже его совершенно не касается…»

Молодой дипломат вынужден был напомнить своему собеседнику, что во флигеле консульства, где живут казаки, имеется небольшое темное помещение, снабженное дверью в виде железной решетки и запираемое на крепкий замок.

Беженец увидел на своем крыльце прибывших вместе с секретарем двух молодцов забайкальцев. Желтые околыши их лихо, набекрень, надетых бескозырок и такого же цвета лампасы ярко выделялись на темном фоне.

В те дни иностранные консула в Китае, согласно договорам об экстерриториальности, пользовались правами полицейского надзора над подданными своего государства, а также судебной властью в размере, как мне помнится, «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями».

Мрачно посмотрев на казаков, беженец заявил:

«Слушаюсь… Сейчас я заплачу деньги и отсюда уеду…»

В европейских кварталах Чифу было не много улиц. Но проходя по одной из них, наши россияне могли каждый день видеть фигуру какого–то господина англосаксонского типа, который, сняв для облегчения свой пиджак, усердно выстукивал что–то на пишущей машинке, сидя у открытого окна.

В глубине комнаты можно было рассмотреть двух полуголых китайцев, которые крутили колесо типографского пресса. Господин этот был редактор–издатель местной газеты на английском языке. Он сочинял передовые статьи для своего листка. Направление газетки было ярко антирусское. В передовицах ее неустанно восхвалялись военные успехи культурных, просвещенных и храбрых японцев.

Россия–матушка описывалась, как отсталая страна произвола и деспотизма. Страна варварского царизма, где господствует кнут и где само правительство организует погромы.

Проживавшие в Чифу русские глубоко возмущались такого рода клеветой на нашу родину. Газетка сама по себе имела очень малый тираж, но статьи ее охотно перепечатывались крупными шанхайскими и тяньцзинскими газетами.

Один из служащих пароходства Восточно–китайской железной дороги, пожилой господин с седенькой бородкой клинышком, очень горячо принял к сердцу писания газетки. Он был человек крайне нервный. По характеру он принадлежал к числу тех россиян, которые всегда стремятся быть в оппозиции кому–нибудь или чему–нибудь.

В Чифу он сделался лидером оппозиции консулу Тидеману. Прибыв в консульство с выражением мрачной торжественности на лице, он сердито заявил Тидеману:

«Наша здешняя колония глубоко возмущена статьями в здешней газете, и я прибыл сюда к вам от лица всех местных соотечественников наших с настоятельнейшей просьбой немедленно же напечатать в этой газете официальное опровержение всей возведенной на нашу Родину клеветы».

Тидеман, человек очень выдержанный и спокойный, ответил на это:

«Опровержение. Но ведь вы знаете, что было много опытов у нас на Дальнем Востоке с такого рода опровержениями. Обычно они печатают их со столькими сокращениями, что весь смысл письма пропадает. А кроме того тут же с иронией и глумлением отзовутся о содержании письма. Нет, печатать опровержения — дело бесполезное.

Но вы успокойтесь, дорогой мой, — продолжал Тидеман, — я уже что–то по этому поводу сделал, а именно, я только что побывал у этого самого редактора–издателя и подробно переговорил с ним обо всём. Следите за газетой и смотрите, что он будет печатать завтра и после завтра».

На другой день русские читатели газеты были очень удивлены. Нападки на Россию почти совсем прекратились. Японию, правда, похваливали, но меньше, чем раньше. Еще один номер газеты — в нем еще ярче стала видна разница с прежними писаниями.

Наконец, газета вышла с передовицей такого содержания: «Нельзя не иметь в виду, что Россия сражается сейчас с Японией не только за свои права на Дальнем Востоке… Она стоит на страже интересов всей белой расы…»

Газета сделалась руссофильской.

«Скажите пожалуйста, Петр Генрихович, — спрашивали Тидемана, — каким образом удалось вам всё это устроить?..»

Консул улыбнулся.

«Видите ли, — сказал он. — Шестая великая держава — пресса — очень неравнодушна к звону презренного металла. Газетку я попросту купил». — «Ну, а сколько же всё это стоило?»

— «Да он заломил сначала две тысячи шанхайских долларов. Говорил, что японцы тысячу ему предлагали… Ну, а сошлись на восьмистах».

Контр–адмирал

Д. В. Никитин (Фокагитов)