Портрет механика Кулибина

Анатолий Леонидович ЛЕЙКИН

Портрет механика Кулибина

Историческая повесть

Историческая повесть о русском механике-самоучке Иване Петровиче Кулибине. Повествование ведется от лица крепостного художника, ставшего верным его помощником и написавшего впоследствии портрет изобретателя. В центре повести - события, связанные с испытанием самоходной баржи, построенной И. П. Кулибиным, облегчавшей труд бурлаков.

Редакция благодарит доктора исторических наук, члена СП СССР А. А. Говорова и кандидата исторических наук, члена СП СССР В. Н. Балязина за помощь в работе над книгой.

ЧАСТЬ I

1

Любезный читатель!

Гусиное перо, как будто бы само, помимо моей воли, обмакнулось в медную чернильницу и единым росчерком вывело принятое в мое время обращение. А дальше, дальше оно надолго застыло над чистым листом бумаги.

С чего же, в самом деле, начать? С биографии Кулибина? Но она, верно, всем уже известна, хотя бы в общих чертах. С того момента, как я впервые услышал о нем? Встретился с ним? Или вначале поведать о тех событиях, которые предшествовали нашей встрече?

Но прежде всего, пожалуй, следует объясниться с читателем накоротке. Подтвердить его догадку, что мои записки предназначаются не современникам, а потомкам, внукам и правнукам, которые, возможно, уже слышали о Кулибине. И тем не менее они могут не знать о нем того, что знаю я.

Итак, почему я обращаюсь ко внукам и правнукам через головы современников? Зачем уподобляюсь капитану парусника, потерпевшего крушение в открытом море? Перед тем, как последним покинуть тонущий корабль, он бросает в бушующие волны бутылку с запечатанным в ней письмом в надежде, что когда-нибудь оно прояснит судьбу пропавшего без вести корабля. Так же поступаю и я, в надежде, что рукопись моя сохранится до лучших времен. Скорее всего, она будет храниться в ящике среди старых бумаг, где-нибудь на чердаке. Допускаю даже, что ее будущий владелец не успеет вовремя распорядиться ею и она обнаружится случайно лет эдак через сто пятьдесят.

Я знаю, что при моей жизни я не могу рассчитывать на публикацию моей рукописи сразу по нескольким причинам. Во-первых, жестокая цензура, установившаяся после событий 14 декабря 1825 года, все равно не пропустит ее. Во-вторых, живы еще многие могущественные лица, которые на моих глазах погубили одно из самых значительных изобретений Кулибина, и вряд ли найдется такой издатель, который посмеет бросить им дерзкий вызов. И наконец, в-третьих, подобная публикация погубит меня самого.

Но и молчать я тоже не могу. Я вынужден взяться за перо еще и потому, что вскоре после смерти Кулибина стали появляться статьи, совершенно искажающие образ славного механика. Подлинная жизнь изобретателя в них до неузнаваемости приукрашена, судьба его выдающихся открытий остается неизвестной. Зато, вопреки очевидным фактам, авторы утверждают, что Иван Петрович всегда пользовался вниманием и поддержкой со стороны придворных и власть имущих, а его усердие в работе было достойно вознаграждено.

"Жизнь и кончина Ивана Петровича Кулибина, - разливаются соловьями верноподданные писаки, - служат приятнейшим убеждением, что у нас в России не одно богатство и знатность возвышаются и торжествуют, что гражданин с дарованием - в бороде и без чинов, - может быть полезен отечеству, почтен от монархов, уважаем и любим от соотичей, счастлив и боготворим в своем семействе..."

По праву очевидца, смею утверждать; в жизни было совсем по-другому. Об этом я и постараюсь рассказать в своих записках...

2

В ту ночь, накануне открытия Макарьевской ярмарки, 15 июля 1808 года, снилась мне милая матушка.

Будто возвращаемся мы с ней после покоса домой, далеко отстав от других косцов. Лучи заходящего солнца золотят ее нежные локоны, высвечивают до дна глубокие озера синих глаз. Русые волосы, обычно заплетенные в тугую косу до пояса и покрытые платком, вольно рассыпаны по плечам. Нежный овал лица напоминает ромашку на опушке леса.

Я нарвал их там целую охапку и плету ей венок, добавляя луговые ирисы и незабудки.

Яркая бабочка с необыкновенным узором на крыльях как магнитом притянула мой взор. Я кладу венок на землю и крадусь за нею. Бабочка беззаботно порхает в воздухе, перелетает с цветка на цветок. Задерживается на одном, отдыхает, сводя и разводя крылышки. Я тихонько подкрадываюсь к ней, накрываю ладошкой.

- Матушка! - зову в восторге. - Взгляни, какое чудо! Я дарю его тебе!

Она возвращается ко мне, осторожно раскрывает мои пальцы. Еще не веря своему счастью, бабочка взмахивает крыльями и улетает. А я горько плачу от обиды.

- Дурачок, - ласково теребит матушка мои непокорные вихры, - что же ты расстраиваешься? Радоваться надобно, что твоя пленница на свободе!

- Легко, - всхлипываю я, - тебе говорить! А я таких красивых еще не видывал!

- Но ты же ее запомнил?

- Еще бы!

- Ну вот и хорошо! Нарисуешь по памяти! Зачем живую красоту губить?

Слезы уже высохли на моих ресницах, я протягиваю матушке готовый венок. Она надевает его, и венок в моих глазах преображается в корону.

- Ты у меня самая красивая царевна, - восхищаюсь я.

- Какое там! - отмахивается она. - В неволе крепостной и моя красота сильно поблекла, не то совсем, что раньше была!

- А батюшка тебя за красоту полюбил?

- Вначале за рукоделие.

- Как это?

- Вышивки мои увидел и захотел узнать, как я узоры составляю.

- В самом деле, как? Придумываешь?

- Ни на волос. Вокруг нас, Саша, все красотой наполнено, умей только ее увидеть! Вот и я стараюсь. То травку-муравку вспомню, то гроздья рябины, то морозные узоры на стеклах...

- А как же ты, вольная, - допытываюсь я, - не побоялась за него, за крепостного, замуж пойти?

- Родную душу в нем угадала, - не сразу откликается матушка. - Он ведь удивительным живописцем был. Всего себя в работу вкладывал. Потому и брала она людей за живое!

Замолкла матушка, и у меня будто комок в горле встал. Еще не привыкли мы говорить про батюшку "был". Кажется, еще совсем недавно, возвращаясь с оброка, нежно обнимал матушку, а меня подбрасывал высоко в небо и радостно удивлялся:

- Сашка-то совсем большой стал! Пора его по-настоящему рисованию учить!

Недолго постигал я с отцом премудрость живописи. Десяти лет мне еще не исполнилось, когда отправил его князь Извольский в бурлаки.

- Жизнь моя, Саша, - продолжала матушка, - с самого начала нелегко сложилась. Сиротой рано осталась, у чужих людей жила. С утра до ночи вышивала, за постой и хлеб отрабатывая. А с Ильюшей мы по первости счастливо зажили... Как прибыли в Лысково, князь сразу нас не притеснял. Выделил каморку, посадил на месячину, трудными уроками меня не обременял. А когда ты родился и понял барин, что я в полной его власти, тут же заставил вдвое больше шить. А Ильюшу снова на оброк отправил. Хоть и говорят, что с милым рай и в шалаше, да только не про крепостную неволю те слова!..

Стали мы тогда с твоим батюшкой думать и гадать: а нельзя ли нам как-то на волю откупиться? По пятьсот рублей требовалось внести за каждого, всего - полторы тыщи. Взять такие громадные деньги было неоткуда, за несколько жизней их не скопили бы. А тут еще, на беду, батюшка в бурлаки попал!

- А за что его барин наказал?

- Объявили, что за непокорство. А на самом деле меня он защищал. Налетел как-то на меня управляющий, стал ругать, что с уроком не справилась. А я как раз глаза переутомила, шить по многу часов не могла. Ильюша и осадил его, взял за плечи и вывел из нашей каморки. Тот барину пожаловался, и свершил князь суд скорый и неправый. Ну а остальное тебе ведомо. Бурлацкая лямка отцу не под силу оказалась. Когда домой из путины доставили, он уже кровью кашлял. Хорошо еще, не оставили, как других, умирать по дороге...

Будто темная туча, закрывшая солнце, воспоминание о недавней смерти отца погасило улыбку на родном лице, резко обозначило морщины. Эх, не стоило бы мне бередить свежую рану! Чтобы как-то отвлечь матушку от мрачных мыслей, возвращаюсь к началу разговора:

- Вот ты сказала, матушка, что нельзя живую красоту губить. А цветы? Живые они или неживые?

- Красота вся живая, сынок! И нельзя ее ни в каком виде рушить! Заруби себе это на своем курносом носу, ведь ты живописцем мечтаешь стать!

- А при чем здесь это?

- Превыше всего подобает живописцу, так же как и любому другому мастеру, красоту чтить! Хочешь, расскажу тебе о том одну историю?

Я беру матушку за руку, стараюсь не пропустить ни единого слова...

- Вырос в моем родном городе, - начала матушка, - в Нижнем Новгороде*, замечательный мастер, всем другим на удивленье. Иваном Петровичем Кулибиным величают его, запомни! В твоих, примерно, годах он уже кораблики разные и флюгерки из дощечек вырезал, меленку в овраге у ручья поставил, которая взаправду зерно молола, на гуслях играть научился. А как вырос - часовым рукомеслом в совершенстве овладел. Однажды такие часы сотворил, что даже саму царицу они поразили!

_______________

* Н и ж н и й Н о в г о р о д - ныне город Горький.

И за то художество необыкновенное - часы размером меньше гусиного яйца, которые и время показывали, и музыку по заказу играли, и театральное действо изображали, - взяли Кулибина механиком в Петербург. Он и там прославился, много разных полезных вещей изобрел.

Не знаю, правда то или нет, а только слышала я от людей вот что. Лет девяти-десяти отправился однажды Ваня Кулибин с другими ребятами на рыбалку. Закинули на ночь донки, спать легли. А под утро густой туман пал на воду, будто молоко. Проснулся Ваня раньше всех, услышал крики с того берега: "Перевозчик! Перевозчик!"

Не стал он никого будить, сел в лодку и погреб на голос. Ткнулась лодка носом в песок - никого! Звал он, звал припозднившегося путника, пока не охрип, никто к нему не вышел. Только обратно вернулся - снова тот же голос! Изо всех сил налег Ваня на весла, и опять - никого! Только на третий раз, как на заволжский берег переехал, явилась к нему девица невиданной красы, одетая в княжеское платье. Посадил он ее в лодку, а сам глаз от нее оторвать не может. Закружилась лодка его в тумане, а девица-краса молча сидит, только улыбается.

Тут Ваня испугался уже не на шутку, подумал даже, уж не нечистая ли сила водит? На счастье, услышал пение жаворонка над лугом, у перевоза. Взял на его трели и прибился к кустам ивняка, за версту, примерно, от перевоза.

Сошла девица-краса на берег и говорит:

- Благодарю, перевозчик, что не побоялся ко мне на помощь прийти и догадался, как выбраться из тумана. То тебе проверка была. А теперь полагается награда. Ударь меня веслом по плечу, я и рассыплюсь кладом: златом, серебром да драгоценными каменьями.

Вынул было Ваня весло из уключины, да рука у него не поднялась порушить такую красоту.

- Нет, - сказал, - не могу. Не надобно мне твоего злата-серебра, я не купец, у меня не богачество, а совсем другое на уме.

- Что же? - удивилась девица-краса.

- Мастером отменным желаю стать. Таким, чтобы все знать, все уметь, самой сложной работы не пугаться!

- Ну что ж, - кивнула девица-клад, - раз красоту умеешь чтить, будь по-твоему!

Обернулась оленем, рога серебряные, копытца золотые, - и исчезла в тумане.

Не дождавшись продолжения, я спрашиваю:

- А какие еще полезные вещи изобрел механик?

- Арочный мост через большие реки, - стала перечислять матушка, наподобие свода в храме, фонарь, что в сотни раз свет свечи умножает, и еще многое - всего я и не запомнила. А о последнем изобретении Кулибина батюшка мне после путины сказывал.

- О каком же это?

- Раньше Ильюша даже не представлял, какой бурлацкий труд тяжелый. Однако в скором времени, может, и бурлакам легче станет. Механик Кулибин недавно из столицы в Нижний Новгород вернулся и придумал особливую водоходную машину. Без парусов, весел и бурлацкой тяги движет она суда против течения!

- Да разве такое возможно?

- Отец своими глазами ту машину видел.

- На что же она похожа?

- Издали ему показалось, будто бы мельничные колеса на борта расшивы навешены. Крутятся они, и расшива сама вверх по Волге плывет!

- Как же они крутятся без плотин?

Матушка только развела руками:

- Подрастешь, сам узнаешь...

3

Я просыпаюсь оттого, что больше всего на свете мне не хочется расставаться с матушкой. Боюсь, как бы снова - в который уже раз! - не довелось увидеть во сне нашу разлуку, облить подушку слезами!

Вскоре после той памятной прогулки князь разлучил меня с матушкой. Я стал учиться на живописца в соседнем Макарьевском монастыре, а матушку продали богатому нижегородскому купцу и судовладельцу Осетрову. Купчую, разумеется, не составляли, чтобы не привлекать внимания к дважды незаконной сделке. Во-первых, купцы не имели права покупать крепостных, а во-вторых, по недавнему указу, семейных крестьян запрещалось продавать порознь и без земли.

Хотя Нижний Новгород находился всего в восьмидесяти верстах от Макарьева, за шесть лет разлуки мы не виделись ни разу.

Переписываться нам также запретили.

Лишь несколько раз, да и то с оказией, удалось нам обменяться весточками. Последний раз я получил записку от матушки полтора года назад.

Обучали меня в монастыре, как и других живописных подмастерьев, по давно заведенному образцу. Первые два года доверяли лишь мыть кисти, растирать краски, грунтовать доски для икон да, заглядывая через плечо наставнику, наблюдать за его работой. Следующие два года позволяли малевать лишь фон и тулова святых. И только последние два - разрешали писать их лики.

Днем под наблюдением монахов и живописцев я постигал часослов и псалтырь, упражнялся в писании икон. А вечерами, уединившись в своей келье, при свечах и лампаде рисовал матушку. Я старался добиться не только внешнего сходства, но и отразить ее ум и сердце в выражении глаз, улыбке. И хотя, как мне казалось, я хорошо знал ее, это было совсем не просто.

Однажды сам настоятель Тихон застал меня за этим занятием и выразил неудовольствие:

- Ежели не отречешься, отрок, от всего земного, не получится из тебя настоящего изографа!*

_______________

* И з о г р а ф - живописец, иконописец.

Я молча выслушал его упреки, думая про себя, что, будь я вольным, предпочел бы писать живых людей, а не бесстрастные лики.

Закончилось обучение, и я снова вернулся в имение князя Извольского. За шесть лет здесь, кажется, ничего не изменилось. Крестьяне так же тихонько роптали на свою тяжелую долю, дворовые старались без нужды не попадаться барину на глаза, а на конюшне нещадно пороли и тех и других и отправляли в бурлаки, начиная с ранней весны и до поздней осени.

Мои дни были заполнены подготовкой к экзамену, который устраивал князь всем "домашним" живописцам, прошедшим обучение в монастыре, подновлением икон и неотступной мыслью о свидании с матушкой...

Уже под самое утро я снова задремал и увидел во сне камердинера Фалалея. Будто стоит он надо мной, представительный, в расшитой золотом ливрее, с пышными бакенбардами, и легонько трясет меня за плечо:

- Князь Юрья Лексеич тебя требует! Испытывать станет. Ты уж, Волгин, постарайся! Коли хорошо выдержишь, он тебя на оброк в Нижний Новгород отправит. Там и с матушкой свидишься!

4

- Проснешься ли ты наконец? Сказано ведь, князь требует!

Я открываю глаза, сажусь на лавке. Фалалей не во сне, а наяву стоит надо мной. В окно каморки едва брезжит утренний свет. Еще совсем рано: часов пять, много - шесть. Зачем же я понадобился барину в столь ранний час? Тем более сегодня, в день открытия знаменитой, самой большой в России Макарьевской ярмарки? Она со всех сторон окружена землями князя, наполовину расположилась на его землях, и он уже более чем наполовину ее хозяин. Две недели длится ярмарка, и это самые горячие для Извольского денечки, особенно - открытие! До меня ли ему сегодня? Проверить знания одного из своих живописцев он может и после ее окончания. И тем не менее, он зовет меня к себе именно сейчас. Почему?

Незаметно щиплю себя за руку. Больно, мне не померещилось. А Фалалей уже проявляет нетерпение:

- Никак не проснешься, неженка? На конюшню захотел? Барин ждать не любит!

На конюшне, по приказу князя, нещадно наказывают плетьми и розгами за малейшую провинность. Нет, я не хочу на конюшню. Я живо вскакиваю на ноги, скатываю тощую войлочную подстилку, поспешно надеваю косоворотку, серые холстинные порты, просторную блузу.

- Э, нет! - останавливает меня Фалалей. - Нынче у нас праздник, князь велит по-другому тебя одеть!

Он достает из-за спины сверток, протягивает мне. Там белоснежная сорочка, алый камзол, зеленый бархатный кафтан, штаны до колен, белые шерстяные чулки, башмаки с пряжками. Не иначе, догадываюсь я, заболел кто-то из гайдуков, составляющих личную охрану князя, и мне придется заменять его. Ну что ж, гайдук так гайдук, только бы скорее сдать экзамен и отправиться на оброк.

- Переоболакивайся! - буркнул Фалалей, и я одеваюсь заново, путаясь в непривычных застежках.

Наряд пришелся мне впору, даже кафтан оказался в плечах не мешковат, недаром колол дрова и таскал воду на монастырском подворье! Осталось только снять остатки сна: плеснуть в лицо водой из глиняного умывальника, растереться матушкиным еще полотенцем, расшитым разноцветными веселыми петухами. Уф, готово!

Фалалей внимательно оглядел меня, одобрительно хмыкнул и кивком головы пригласил следовать за ним.

Мы прошли через людскую и кухню, где уже стучали ножами повара, разделывая мясо и овощи для завтрака, и попали на господскую половину. Раньше мне не доводилось здесь бывать, и я жадно разглядывал вереницу комнат, убранных гобеленами, дорогими картинами в массивных золоченых рамах, французской мебелью и мраморными бюстами, пока мы не оказались у дверей кабинета.

Они были прикрыты неплотно, и до нас доносились громкие голоса. Фалалей поднял было руку, чтобы дернуть за сонетку колокольчика, но на полпути его рука застыла в воздухе.

- Стало быть, рандеву? - со смехом выпытывал князь.

- Свидание, свидание! - радостно подхватил противный писклявый голос цирюльника Ионы Кунина, прозванного Ванькой Каином за некоторое сходство имен со знаменитым разбойником-фискалом, а главное - за то, что добровольно осведомлял Извольского обо всем, что происходило вокруг.

- С кем же, - грозно вопрошал князь, - встречался Степка-шорник? Говори! Да по-французски, а не по-своему!

- Он имел рандеву, - тщательно выговаривал Иона, - с сенный мадмуазель Глафир.

- С Глашкой? - перебил Извольский. - И о чем они говорили?

- Об амур, любовь. Степка обещал просить вашу светлость выдать ее за него.

- Жениться вздумал? - взъярился князь. - Да как он смеет, наглец? У меня на Глашку другие виды! Да и на него тоже! Пусть только посмеет явиться ко мне с этим! Выпорю и в бурлаки сошлю! Разве его дело указывать мне, на ком ему жениться? Совсем распустились, канальи!

- Бьен!* - с угодливым смешком одобрил цирюльник.

- А ты чему рад, куафер?* - осадил его Извольский. - Гляди у меня, не выучишься по-французски, окажешься в путине вместе с теми, на кого фискалишь!

_______________

* Б ь е н (франц.) - хорошо.

* К у а ф е р (франц.) - парикмахер.

- Никто, кроме вашей светлости, - дрожащим от страха голосом стал оправдываться Иона, - не удостаивал меня парле франсе...

- Молчать, скотина! - заорал вдруг князь. Он звонко ударил парикмахера по щеке и самодовольно засмеялся: - Запомни: снисхожу до беседы с тобой, а не удостаиваю! Ты ведь не граф какой, а лакей! Ладно, брей знай!

Вполне удовлетворенный унижением доносчика, Фалалей дернул наконец за сонетку.

- Кого еще черт несет? - крикнул князь.

- Живописца Волгина доставил по приказу вашей светлости.

- Введи!

Фалалей мягким, каким-то кошачьим движением, приобретенным за долгую службу, отворил дверь и подтолкнул меня вперед. Я вошел и остановился у самой двери. Князь сидел к нам спиной в кресле с высокой спинкой перед большим зеркалом в овальной рамке, а сконфуженный парикмахер стоял рядом и взбивал кисточкой густую пену в медном тазике.

- Желаю здравствовать вашей светлости, - поздоровался я, как учили, и поклонился в пояс.

Князь не ответил на приветствие, даже не повернул головы, однако наши глаза встретились в зеркале.

- Подойди ближе!

Я повиновался.

- Догадываешься, зачем звал?

- Судя по наряду, - начал я, - полагаю...

- Не дорос еще, - грубо оборвал Извольский, - чтобы рассуждать! На ярмарку меня сопровождать будешь! Но вначале ответь, почему поклонился мне только в пояс, а не до земли? Мнил, что я спиной сижу и не увижу?

Я молча поклонился еще раз, коснувшись рукой пола.

- То-то! - расправил князь складки над ястребиным носом. - У себя дома я никаких французских вольностей не потерплю, крамолой у меня чтобы и не пахло!

Рука цирюльника дрогнула, и сквозь пену на мясистой щеке Извольского проступила кровь.

- Ах ты бестия! - задохнулся он от ярости, вскочил с кресла и с поднятыми кулаками кинулся на Иону.

Кунин съежился, закрылся ладонями, задрожал всем телом.

- Я не желал, - лепетал он, заикаясь, - рука сама дрогнула.

- Фалалей! - не слушая его, вскричал князь.

Камердинер тут же возник на пороге.

- Всыпать негодяю, - указал на Кунина князь, - двадцать плетей, и - в бурлаки! Будет знать, каково кровь мою проливать!

Иона застонал от ужаса, рухнул на колени, молитвенно простер руки к князю.

- И не проси! - отмахнулся тот. - В дальнем походе нервы укрепишь, по-французски подучишься! - И, обращаясь к Фалалею, добавил уже спокойно: - Митьку пришлешь добрить!

- Слушаюсь! - с видимым удовольствием ответил тот, поднял цирюльника под мышки и, легонько подталкивая в спину, повел к двери, приговаривая:

- Шагай-ка, мусью, веселей!

Князь проводил их взглядом, а затем, придерживая одной рукой салфетку на горле, а вторую - уперши в бок, вплотную придвинулся ко мне.

- Видел? - самодовольно спросил он. - Я люблю, чтобы все у меня по струнке ходили. И куаферы, и живописцы! Ну-ка ответь, что в моем уставе о живописцах сказано?

- Живописцу, сиречь богомазу, - отчеканил я затверженные еще в монастыре строчки, - подобает быть смиренну, кротку, благочестиву, не празднословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, но хранить, паче всего, чистоту телесную и духовную!

- Отменно! - одобрил князь. - Смотри же, не отступай от устава ни на шаг. Помни, как дурно кончил твой отец, когда нарушил его!

Чтобы скрыть ненависть, я отвел глаза в сторону.

Снова зазвонил колокольчик над дверью в комнату. Фалалей привел Митьку, тот отвесил земной поклон, усадил князя в кресло, стер пену со щек, стал прикладывать квасцы к порезу, из которого уже давно перестала сочиться кровь.

Князь щелкнул пальцами, подзывая меня.

- Гайдуком я тебя неспроста нарядил, - прищурился он. - Через пять дней мои именины. Напишешь к сему времени новую икону моего святого, Георгия Победоносца. Но не так, как обычно. Придашь ему сходство со мной. Сыну в гвардию хочу послать, чтобы не забывал об отце. Изобразишь меня на белом коне, с копьем в деснице, убивающим страшного змея. Сможешь?

- Попробую.

- Я не такого ответа жду.

- Исполню, как велите, ваша светлость.

- То-то! Угодишь мне - награжу. Нет - не обессудь, отправлю вслед за цирюльником в бурлаки. Словом, от сего испытания судьба твоя зависит. А чтобы лучше выдержал его, два-три дня, как тень, всюду станешь следовать за мной. Увидишь все мое величие, проникнешься им, сделаешь наброски...

Возможно, сам того не подозревая, князь подвергал меня не испытанию, а настоящей пытке!

- Управляющий с докладом к вашей светлости, - доложил Фалалей, появившись на пороге.

- Зови. А ты, - обернулся он ко мне, - приступай к делу, не мешкая. Возьми только грифель и бумагу и мигом обратно!

Я выскочил из кабинета в полном смятении чувств. Слишком дорогой ценой доставалось свидание с матушкой...

5

Вернулся я в тот момент, когда Митька, закончив бритье и массаж, собирал свои инструменты, а управляющий, сам в прошлом мелкопоместный дворянин Кузьма Демьянович Дворищев, отвечал на вопросы князя. Я присел на краешек стула и стал делать наброски, слушая вполуха, о чем идет речь.

- Наши ряды заполнены? - спрашивал князь.

- До отказа. Налогу пятьсот рублев взял.

- Что на перевозе?

- Только наши паромы и лодки. Без пошлины ни одна живая душа на макарьевский берег не попадет. Вчера до ста рублев выручили.

- Сколько товару наши сундучники выставили?

- До полтыщи. Шести видов, от амбарных до дорожных. А ценою от полтины до двух рублев.

- Крепостных отобрал на продажу?

Грифель дрогнул у меня в руке. Я снова вспомнил матушку и стал слушать внимательно.

- Плотника Гришку - немощен стал - да сенную девку Акульку бестолкова и нерасторопна. Триста рублев за обоих назначил, только вряд ли и за такую цену купят.

- Объяви приказчику от моего имени, что до двухсот целковых может скостить. А много ли бурлаков нынче купцы просят?

- Пока что до трехсот душ.

- Прикинь-ка, что возьмем за них?

- Путины у всех дальние, за тыщу верст. Пожалуй, до двадцати рубликов за душу выйдет.

- Всего, значит, тысяч шесть? А нельзя ли поболе из толстосумов вытрясти?

- Пробовал. Сверх половинного жалованья не дают нашим бурлакам. А не уступим - к другим помещикам переметнутся.

- Тогда набери еще человек сто в бурлаки. Через ряду* их выставим. Мне нынче деньги крайне нужны. Гостей надобно отблагодарить за то, что предводителем* избрали!

_______________

* Р я д а - в данном случае: рынок бурлаков.

* П р е д в о д и т е л ь дворянства - главная выборная должность в губернии.

- И так, как на войну в рекруты брал, с каждого десятого двора!

- По сусекам и донышкам поскреби!

- Сенокос же в разгаре, ваша светлость, за ним - жатва!

- Не впервой, управимся! На пять, на шесть дней на барщину гони, а то и на всю неделю!

Управляющий покосился на меня. Извольский перехватил его взгляд.

- Напрасно живописца опасаешься, Кузька! То мой раб, верный и бессловесный, смиренный и кроткий. Так ведь?

Я еще ниже склонил голову над рисованием.

- Люди и так ропщут, ваша светлость! По указу только половину недели можем на барщине держать. Как бы жаловаться не стали в губернию!

- Не страшно! У меня там чернильные души куплены! Ко мне все жалобы воротятся. Так что поднатужься!

- Трудно, ваша светлость, - поскреб в затылке Дворищев. - Разве что обсевки подмести?

- Сойдут и они, купцы все скушают! На ряде одних выставим, других - в путину отправим! - Князь похлопал управляющего по плечу: - Время ныне, Кузька, сам знаешь какое! День ярмарки - год кормит! А бурлаки - самая доходная статья!

- Так неоткуда же взять больше!

- А тех, что снизу с купцом Овчинниковым идут, считал?

- Вряд ли вторую путину подряд осилят! На днях письмо от старосты получил. Болезни артель изнурили! Трое от холеры померли, еще двоих по дороге оставили, идти в лямке более не могли.

- За покойников купец пусть отступное заплатит.

- Само собой.

Давая понять, что разговор окончен, Извольский позвонил в колокольчик.

- Одеваться! Живо! - крикнул возникшему на пороге Фалалею. - Пока завтракать стану, во дворе чтоб все было готово к отъезду. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Поедешь на запятках моей кареты. Там уже не порисуешь. Зато впечатлений наберешься, а сие для живописца тоже немаловажно!

6

К девяти часам утра около ста человек ждали выхода князя и княгини у ворот усадьбы. Впереди на гнедых лошадях гарцевали двадцать вершников в одинаковых голубых кафтанах и круглых шляпах с зелеными перьями. За ними держалась охота - псари и доезжачие. Эти восседали на вороных конях, были одеты в малиновые кафтаны с белой перевязью через плечо, в желтых шапках с красными перьями. Далее следовали гости, в основном мелкопоместные дворяне, одетые как придется, иные явно хуже княжеских слуг. Замыкали шествие дворовые слуги в праздничных желтых рубахах-косоворотках и черных шароварах, заправленных в зеленые сафьяновые сапожки.

Ровно в девять часов князь с княгиней появились на высоком крыльце. Извольский был облачен в алый бархатный кафтан, шитый золотом, камзол с серебряными блестками, с широкой красной лентой кавалерии через плечо и шпагой на боку. Княгиня Елена Павловна, под стать ему, гордо выступала в изящной накидке из серебряной парчи с алыми разводами, с маленьким перламутровым корабликом на самом верху высокой прически, пышном платье с робронами*, драгоценными украшениями, сверкающими на голове, шее, груди.

_______________

* Р о б р о н ы - пышные нижние юбки на китовом усе.

Раздались громкие приветственные крики, в воздух полетели шляпы, шапки, картузы. Князь поднял руку, требуя тишины.

- Не время ли ехать на ярмарку? - громко выкрикнул он, согласно обычаю.

- Время! - дружно грянули из рядов.

Князь подал руку супруге, и они стали медленно спускаться с крыльца. И вдруг, нарушая установленный порядок, из толпы дворовых выбежал широкоплечий, статный молодец, упал на колени у крыльца.

- Бью челом вашей светлости... - начал он.

- Порядка не знаешь, холоп? - перебил князь и затопал ногами от ярости. - Донесли мне, о чем просить хочешь. Только не бывать тому, не видать тебе Глашки как своих ушей! А за то, что праздник мне омрачил, на конюшне двадцать плетей получишь, и - в бурлаки! Эй, стража!

Четверо дюжих псарей подбежали к Степану, подняли его на ноги и увели в сторону.

- Не повезло бедолаге, - покачал головой мой сосед по запяткам, - не вовремя со своей просьбишкой сунулся!

Как ни в чем не бывало князь с княгиней сошли с крыльца и медленно прошествовали к двум золоченым каретам, запряженным тройками белых как снег лошадей. Они заняли свои места, я вместе с тремя другими гайдуками свои.

- Трогай! - махнул кружевным платочком из окна кареты Извольский, и длинный поезд, извиваясь змеей на поворотах, двинулся к переправе.

Несмотря на страду, вдоль всей четырехверстовой дороги от имения Извольских до переправы стояли нарядно одетые крестьяне, согнанные, верно, со всей округи, что-то кричали, размахивали руками, бросали под ноги лошадям полевые цветы.

По обе стороны у въезда на переправу выстроились огромные ряды купеческих и крестьянских телег, доверху нагруженных разными товарами, и даже несколько дворянских карет. До прибытия княжеского поезда никого не велено было пускать на макарьевскую сторону. Здесь же собрались лучшие музыканты, песельники и плясуны со всей округи. Еще издали, увидев поезд князя, они грянули плясовую:

- Танюшка! Танюшенька!

Таня по торгу ходила,

Чеботы себе купила,

Два с полтиной заплатила...

Под разухабистую песню и пляску отпрягли лошадей, а кареты князя и княгини перенесли на паром на руках. Князь прихлопывал в ладоши в такт музыке. Балалаечники, рожечники, ложечники старались вовсю. На широком водном просторе песня набрала еще большую силу. Плясуны пошли вокруг карет вприсядку.

На двух паромах поместилась лишь половина княжеского поезда. Другая люди и лошади - переезжала Волгу и примыкающее к ней Желтоводское озеро в лодках и на весельных баржах. На середине переправы князь дал знак прекратить веселье. Песня оборвалась на полуслове.

На макарьевском берегу служители монастыря встречали Извольских хлебом-солью. Князь и княгиня вышли из карет и подошли под благословение архимандрита. Знатные гости отломили от огромного пышного каравая по маленькой корочке, присыпали солью, попробовали, похвалили монастырскую выпечку.

- Не прикажете ли посылать к вашему столу? - почтительно спросил седой и согбенный от старости настоятель Тихон.

- Извольте, святой отец, - снисходительно согласился Извольский. Хлеба у вас отменно хороши!

Настоятель сел в княжескую карету, и пышный поезд медленно проследовал вдоль полуверстовой монастырской стены к главным воротам. Вдоль берега, вокруг монастыря и за ним - насколько хватало глаз раскинулась ярмарка. Товары, привезенные со всех концов России и из других стран, были уже разложены в деревянных рядах и лавках, берестяных ларьках, палатках, а то и просто на земле. Присматриваясь к ним, вдоль рядов прохаживались толпы людей, съехавшихся отовсюду. Русская речь мешалась с украинской и белорусской, слышались гортанные восточные выкрики. Среди кафтанов и поддевок мелькали персидские и китайские халаты, крашенные хной огненно-рыжие бороды, тюрбаны, сюртуки и панталоны. Однако до торжественного открытия ярмарки торговать никто не решался. Сосед по запяткам объяснил мне, что раньше за подобные нарушения, по приказу князя, жгли товары виновных посреди ярмарки или раздавали бесплатно всем желающим.

У главных ворот монастыря Извольские и настоятель вышли из карет, всадники спешились. В обитель проследовали уже по старшинству, до отказа заполнили соборную церковь. Настоятель сам вел праздничную службу, вместе с монастырскими пели княжеские певчие. После службы крестным ходом обошли стены монастыря и отправились на главную торговую площадь.

Настоятель освятил воду, покропил ею ярмарочный флаг и подал его князю. Под звуки громкой музыки и пушечной пальбы Извольский поднял его на высокую мачту и объявил ярмарку открытой.

И сразу же вокруг поднялся неописуемый гомон и шум. Сидельцы в лавках принялись нахваливать свой товар, с шутками, прибаутками, нараспев, со смехом зазывать посетителей, гусляры заиграли и запели свои бывальщины. Кукольники, скоморохи и балаганщики, стараясь перекричать всех, гудели в дудки, сопелки, бухали в большие барабаны. Часть толпы сразу разошлась по рядам, приглядеть товар в лавках подешевле, разобраться, где им торгуют, подивиться на небывалое, привезенное из заморских краев.

- Два часа, - объявил Извольский, - пока я буду обедать у настоятеля, все свободны. Затем построиться в ряды у главных ворот. Малейшего опоздания никому не прощу!

7

В один миг огромная свита князя, оставив лишь нескольких караульных стеречь кареты и лошадей, растворилась в толпе. Поглядеть на веселую разноцветную ярмарку хотелось всем. Меня тоже звали туда, но я отказался. Мои мысли были заняты совсем другим. Я надеялся за эти два часа хоть что-нибудь узнать о матушке. Только как найти нижегородских купцов, лучше всего самого Осетрова, в этом вавилонском столпотворении? Он, кажется, торгует мукой и лесом. А язык, говорят, до Киева доведет.

Я бросился разыскивать мучные ряды, полагая, что они находятся гораздо ближе того места, куда сплавляют лес. Пробираться сквозь густые толпы людей приходилось с боем. На каждом шагу покупатели и продавцы что-то горячо доказывали друг другу, швыряли шапки и картузы об землю, расходились, снова сходились, били по рукам. Докричаться до кого бы то ни было я не мог. Те же, которые каким-то чудом отвечали мне, были либо целиком поглощены своими заботами, либо сами плохо знали ярмарку. Поневоле пришлось прислушаться к выкрикам:

- Отборные судаки, - зазывали из рыбного ряда, - подставляйте две руки! Осетры, белуги - налетай, подруги! Жигулевский язь - подходи, не боясь!

- Подновские огурчики, - доносилось из овощного, - каждый не более мизинца! Сам вельможный князь Потемкин их жаловал, курьера аж за тыщу верст за ними посылал!

- Дешевые иконы мстерского письма, хошь три вершка на четыре, хошь шесть на семь!

Я не стал задерживаться у длинного живописного ряда, лишь мельком взглянул на расписанные мастерами разных школ доски.

Однако миновать скоморохов оказалось еще сложнее.

- Эй, княжой слуга, - загородил мне путь сухонький старик в худом армяке и лаптях, - послушай о моем горьком житье-бытье! Вот я, голова два уха, семь лет как дома не бывал и оброка не плачивал. Вернулся из чужих краев, дом свой поправил, старосте три синяка поставил. Мой дом каменный, на соломенном фундаменте, труба еловая, печка сосновая, заслонка глиняная. Во дворе черная собака за хвост палкой привязана, хвостом лает, головой качает, ничего не чает!

- Ну и дом у тебя, земляк, - смеются в толпе, - просто загляденье! Давай, не глядя, меняться!

Поневоле и я поддаюсь общему веселью. А старик недаром обращался ко мне.

- Пожалуйте, сударь, - дергает за рукав, - от княжеских щедрот на поправку дома!

Я заливаюсь краской: откуда у меня деньги? Для вида шарю в карманах и, на счастье, нахожу двугривенный. Старик ловко ловит брошенную ему монетку, пробует ее на зуб и благодарит по-своему:

- Дай твоему хозяину бог полную пазуху блох!

И на всякий случай тут же скрывается за спины слушателей. А я иду дальше, прислушиваюсь к разноголосому шуму и вдруг оказываюсь на площади, где торгуют крепостными.

Грудь как будто сдавило железным обручем, и, вспомнив матушку, я снова не мог пройти мимо. Знакомый приказчик подмигнул мне, продолжая на все лады нахваливать плотника Григория и сенную девку Акульку:

- Дед с топором родился, по дереву все умеет! Дом срубит, телегу собьет, сани сладит, мебель любую сработает! А девка до чего шустра минуту на месте не стоит, любое дело в руках спорится: и кухарит, и убирает, и шьет! К тому же и невеста для любого молодца подходящая!

Плотник только криво усмехался и глядел в землю потухшими глазами, а рябая и некрасивая Акулька отворачивала лицо в сторону. К тому, что людей продавали, они, видимо, уже привыкли.

Рядом разлучали молодую крестьянку с детьми, девочкой-подростком и мальчиком лет десяти. Ее уводили, а она упиралась, голосила, рвала на себе волосы, умоляя оставить с ней детей. А покупатель, приказчик с кирпичным лицом, безучастно повторял одно и то же:

- Не велено! Барину лишь одну прачку подай, детей не надобно!

- Мама, мамочка! - надрывая сердце, кричала дочка. - Не забывай нас!

У мальчика уже не хватало слез, он лишь судорожно всхлипывал, открывая рот, как выброшенная на берег рыба...

Продававший их старый слуга, по виду отставной солдат, сам горько плакал и приговаривал, обнимая детишек:

- Ах вы горькие мои сиротки, не дали вам злые люди даже опериться при матушке-то, милые птенчики. Ну, да ничего, бог даст подрастете, отыщете ее...

"Отыщут ли? - добавил я про себя. - Да и до того, как вырастут, несладко им придется!"

Я горестно вздохнул и отправился дальше. Да и что я мог сделать для этих несчастных? Одетый в дорогой наряд с чужого плеча, сам я находился едва ли в лучшем положении. А праздно наблюдать за тем, как живым людям назначают цену, разглядывают со всех сторон, щупают мускулы, проверяют зубы, азартно торгуются, было невыносимо!

Один за другим миновал я пушной, фарфоровый, оружейный, скобяной и другие ряды, поминутно сталкивался с саешниками, квасниками, сбитенщиками, офенями с лотками через плечо, монахами, собирающими пожертвования на храм в жестяные кружки. В глазах уже рябило от обилия впечатлений, а до мучного ряда я по-прежнему никак не мог добраться.

Наконец в отчаянье я схватил первого встречного, по виду молодого купчика, в лихо сдвинутом набекрень картузе, за локоть:

- Эй, любезный, не подскажешь ли, где мучной ряд?

Тот с недоумением оглядел меня с головы до ног:

- А что ты там, паря, потерял? На что тебе, к примеру, мука? Али от князя решился бежать и торговать ею?

- Ни то, ни другое. Купца одного ищу.

- Кого же, может, я знаю?

- Нижегородца Осетрова.

Купчик даже присвистнул от удивления.

- Ну, мир тесен! Я ведь земляк ему, тоже из Нижнего. На одной улице, Ильинке, с ним живем. Только у него палаты каменные, а у меня домишко бревенчатый, неказистый. А на что тебе, ежели не секрет, такая шишка?

- Матушка моя у него в услуженьи живет. Дарья Волгина, может, слышал?

- Не довелось. Я ведь в дом к нему не вхож. На таких, как мы с тобой, Осетров и глядеть не станет! Так что напрасно ты его ищешь. А матушке письмо лучше напиши.

- Пробовал. Не доходят, видно. Ответ уже полтора года жду.

Купчик лихо цыкнул слюной сквозь зубы.

- Тогда плохи твои дела. Не желают, знать, хозяева вашей переписки.

- А ты не взялся бы помочь мне?

- Чем? Против Осетрова идти опасно: заглотит, не поморщится!

- Послушай, любезный, не знаю еще, как тебя зовут...

- Егором Пантелеевым кличут.

- А меня Сашей Волгиным. Ты на мой наряд не смотри, он на несколько дней только!

- Неужто, - ахнул Егор, - с княжего слуги средь бела дня снял?

- Разве похож я на татя?

- Вроде нет. Но и на гайдука тоже.

- Князь меня только на время к себе приблизил. Пока заказ его не исполню. Крепостной живописец я.

- Да ну? - обрадовался Егор. - На ловца и зверь бежит! А я собирался как раз парсунку* невесты моей кому-нибудь заказать!

_______________

* П а р с у н а - портрет.

- Я и без заказа нарисую. Как только на оброк в Нижний вырвусь.

- Ладно, пиши записку. Попробую передать.

Грифель и бумагу я положил в карман кафтана заранее. Набрасывал весточку торопливо, как будто боялся, что Егор Пантелеев растворится вдруг в толпе и не возьмет мое послание. "Милая матушка, - писал я, - я жив и здоров, чего и тебе желаю. Обучение в монастыре закончил, вернулся в Лысково, держу испытание на живописца. Надеюсь, скоро свидимся. Остаюсь любящий тебя сын Александр Волгин".

Егор спрятал мою записку во внутренний карман поддевки.

- Будешь в Нижнем, разыщешь меня в начале Ильинки, купецкой улицы. А пока прощевай, недосуг мне!

8

Егор исчез в толпе, а я взглянул на полуденное солнце и заторопился к главным воротам монастыря. Участники пышного княжеского поезда уже строились в ряды. Вскоре в сопровождении настоятеля и монахов появились князь с княгиней. Они уже садились в кареты, когда подошел управляющий.

- Подобру ли, поздорову, - спросил его Извольский, - началась ярмарка?

- Подобру, ваша светлость, кроме одного.

- Говори! - насупился князь.

- Донесли мне, что нижегородский купчишка Пантелеев пошлину не со всего товару заплатил.

"Неужто Егор?" - испугался я.

- На нашей земле торгует?

- На нашей. В атласном ряду.

- Доставь-ка мне его сюда с товарами! На пароме пересчитаем.

Дворищев передал приказ князя вершникам, и те, расталкивая крупами лошадей толпу, отправились исполнять его. Через четверть часа привели Егора Пантелеева со связанными сзади руками, без картуза.

- Пошто пошлину недоплатил? - грозно спросил князь.

- То наговоры врагов моих, - не опуская глаз, ответил Пантелеев. Дешевле я торгую, чем другие купцы, вот они на меня и взъелись. А пошлину я внес исправно, можете проверить.

- Проверю! - усмехнулся князь. - Только не в лавке. Сам понимаешь, трудно мне туда со всей свитой добраться. Да и недосуг, гостей важных жду. Сюда я твой товар велел доставить. На воде пересчитаем.

- Воля ваша, - пожал плечами Егор, - а только убедитесь, что я правду говорю.

Появились посланные за товаром Пантелеева вершники. Сундуки и короба они привязали к длинным жердям, чтобы легче было везти.

- Грузите на мой паром! - приказал Извольский.

Переправа шла тем же чередом, что и утром. На середине реки князь поднял руку.

- Приступай!

Замолкли музыканты и песельники, остановились плясуны. Вершники открыли сундуки и короба, стали извлекать оттуда атласные ленты, чулки, платки и другие мелкие вещи, пересчитывать и... бросать в воду. Батистовые, атласные и ситцевые ткани мерили аршином* и тоже сбрасывали за борт.

_______________

* А р ш и н - старая мера длины, равная 71 сантиметру 12 миллиметрам; в данном случае: железная мерка такого размера.

Пантелеев рванулся было помешать, но два дюжих вершника удержали его.

- Пошто, ваша светлость, губишь меня? - только и смог вымолвить он побелевшими губами.

Крупные слезы катились по щекам Егора, но он не вымолвил больше ни слова, пока последняя лента не оказалась за бортом. Мелкие вещи долго плыли вниз по течению, ткани, намокнув, медленно опускались на дно.

- Повезло тебе, молодец, - как ни в чем не бывало заметил Извольский, - сошелся счет. Можешь собрать свои манатки, я тебе лодки дам и гребцов.

- Нет уж, спасибо, - угрюмо ответил Егор, - снявши голову, по волосам не плачут! Подмоченные ткани покупать не станут, да и не стану я врагов моих потешать, гоняясь за каждой тряпкой! А коли убедились, что счет мой верный, извольте оплатить пятьсот рублев за убытки!

- Таких больших денег, - усмехнулся князь, - в наличии нет у меня. Все капиталы в обороте. Жди!

- Руки мне, по крайности, развяжите!

Извольский кивнул вершникам.

Егор размял затекшие кисти и вдруг сбросил поддевку, рванулся к борту и бросился вниз головой в воду.

- Прощевай, князь! - крикнул, вынырнув из воды. - Попомнишь еще Егорку Пантелеева! Отольются тебе мои невинные слезы! А ткани сам со дна подымай, дарю тебе на бедность!

Князь хмыкнул, потер переносицу:

- Отчаянный парень! Пошлите за ним лодку, как бы не утонул в одежде! И предложите на службу ко мне идти!

Слуги бросились выполнять приказ.

- Погодите! - остановила их княгиня Елена Павловна.

При мне это было ее первое слово за весь день. Она сняла с пальца перстень с драгоценным камнем, подозвала меня.

- Плыви с ними и передай купцу в возмещение убытков!

Извольский метнул на жену возмущенный взгляд:

- Кажется, я тебя о том не просил!

Княгиня даже не посмотрела в его сторону, пожала плечами:

- Кольцо фамильное, могу распоряжаться им, как хочу!

- Гляди, - не обращая внимания на окружающих, пригрозил князь, прокидаешься так, останешься без всего!

Княгиня гордо вскинула красивую голову и не ответила ничего. Я поднял поддевку Егора и прыгнул в лодку.

Мы втянули Пантелеева в лодку, и я передал ему кольцо.

- Ежели дороже моих убытков оценят, - рассудил, пряча его за щеку, разницу верну. А за княгиню будем с невестой вечно бога молить!

- Молите, - сочувственно отозвался один из гребцов, - ей у князя вовсе не сладко живется! Как птице вольной в золоченой клетке. Вот и ныне: заступилась за тебя, а князю-то не по душе...

Мы высадили Егора на берег, и, улучив момент, он шепнул мне, дотронувшись до внутреннего кармана поддевки:

- Просьбу твою исполню беспременно, не сомневайся!

9

Всю оставшуюся часть пути князь сидел в карете мрачный, не поворачивая головы. Его не радовали больше песельники и плясуны, а слыша нестройные приветствия согнанных со всей округи крестьян, он только досадливо морщился.

- Гости пусть веселятся, как обычно, - велел вышедшему навстречу Фалалею, - а ко мне в кабинет никого не пускать. Только по неотложному делу. Я посижу там с живописцем.

- Вечернее гулянье отменить?

- Ни в коем случае! Все устрой, как положено: пальбу, огни потешные, хороводы в саду.

И снова, второй раз на дню, я оказался в знакомом уже кабинете. Князь зевнул во весь рот, сел в то же самое кресло перед зеркалом.

- Я немного подремлю, - сказал он, - мне всю ночь не спать, а ты знай себе рисуй!

Он откинулся в кресле, закрыл глаза, а я взялся за грифель. Однако делать наброски мне вовсе не хотелось. Длинной вереницей проходили перед моим мысленным взором картины, далеко не лестные для князя. Несправедливое наказание и смерть отца, разлука с матушкой, мое утреннее унижение, жестокая расправа с цирюльником Ионой и Степаном-шорником, алчные подсчеты доходов от ярмарки, фальшивое ликование крепостных, силой согнанных на обочину дороги, пожелание скомороха, гнусная торговля крепостными, и, наконец, дикая сцена глумления над Егором Пантелеевым...

Нет, князь Извольский ни на волос не походил на Георгия Победоносца, каким он видел себя. Скорее, наоборот. Будь моя воля, я бы сравнил его со страшным змеем, наводящим ужас на всех! Таким я и нарисовал князя. Затем отложил лист в сторону и взялся за другой. Георгию Победоносцу я придал сходство с Егором Пантелеевым (и не только по сходству имен, но и потому, что не поступился он достоинством под напором грубой силы!), змее нарисовал голову князя, а чуть поодаль изобразил деву-красу, похожую на княгиню.

Я так увлекся, что даже забыл, где нахожусь. Рисунок получился живой аллегорией* на сцену на пароме. Неизвестно, надолго ли, но гордый Егор взял верх над жестокосердным и коварным князем. А за то, что не смирился он перед ним, не унизился, щедро наградила его дева-краса...

_______________

* А л л е г о р и я - иносказание.

Голос камердинера вернул меня к действительности:

- Ваша светлость, купец Осетров просит принять его.

- А? Что? - с трудом очнулся князь. - Осетров? Пусть обождет до завтра!

- Он говорит, по неотложному делу!

- Ах, чтоб его! Верно, опять со своей мукой или лесом! Ладно, зови!

Услышав имя Осетрова, я насторожился. Сама судьба посылала мне его! Возможно, здесь, в присутствии князя, я скорее смогу узнать о здоровье матушки, чем на ярмарке!

Маленький щуплый Осетров с лисьим, вытянутым вперед лицом и рыжей бородой перешагнул порог, сдернул картуз, поклонился до земли:

- Мое нижайшее почтение вашей светлости!

И удивленно прощупал меня глазами-бусинками: что, мол, за человек, почему здесь?

- С чем пожаловал? - не отвечая на приветствие, осведомился князь. Что-нибудь с лесом? Или с мукой?

- Ни то, ни другое, - зыркнул на меня купец. - С бурлаками.

- С бурлаками? - потер руки князь. - Еще сотенку желаешь получить?

- Надоть, - снова обернулся на меня Осетров, - потолковать сугубо наедине.

- Да ты его не бойся! - засмеялся Извольский. И повторил, как утром управляющему: - То мой живописец, сиречь раб бессловесный, смиренный и кроткий. Так и в уставе записано.

- Ведомости у меня секретные, - буркнул Осетров, - и ни для кого другого, окромя вашей светлости, не предназначенные. А там пущай он хучь немой, хучь глухой, мне все едино!

- Ну что ж, - кивнул мне князь, - в таком случае, живописец, прогуляйся-ка по двору. Когда понадобишься, крикну.

- А нельзя ли спросить...

- Потом! - нетерпеливо указал на дверь Извольский.

- Хорошо бы, - заметил купец, - и окошко прикрыть. А то, неровен час...

- Боишься, продует? Кафтан от ветра защитит!

- Я не о том. Кабы кто не подслушал.

- Не было еще такого! Зверь у меня к окну не прокрадется, не то что человек!

Фалалей вывел меня из княжеских покоев, предупредил:

- Далеко не отходи! Прогуляйся за дом, посмотри на гулянье, и обратно! Разговор у них, чаю, долго не затянется!

10

Я вышел на крыльцо, огляделся. Удивительно, но караульных поблизости не было. Скорее всего, отлучились посмотреть на гулянье с фейерверком. А вдруг там, в кабинете, князь назовет меня и Осетров хоть словечком упомянет матушку? Эх, была не была! Не раздумывая больше, я бросился в густые заросли шиповника вдоль стены дома. Колючки больно царапали руки и щеки, но я не обращал внимания на эту пустячную боль. Заноза, засевшая в моем сердце шесть лет назад, после разлуки с матушкой, жгла куда сильнее!

Мне удалось пробраться незамеченным под самое окно, в котором развевалась на ветру белая кисейная занавеска. Там я затаился, прислушался.

- Дошло до меня, - понизив голос, уведомлял купец, - что небезызвестный вашей светлости механик Кулибин...

Я даже вздрогнул от неожиданности! Неужели тот самый удивительный мастер, о котором я слышал когда-то от матушки?

- ...новую водоходную машину сотворил и опробовать ее в дальней путине собирается!

На туалетном столике задребезжали склянки - видимо, Извольский с досады стукнул по нему кулаком.

- А намного ли вторая машина лучше первой?

- В том-то и штука, что намного! По скорости бурлацкой тяге уже не уступит и парусом не помешает бежать. Мелким судовщикам только того и надобно! Перекинуться на его сторону могут оченно даже просто! Конец тогда доходам нашим общим от оброчных бурлаков!

- Соображаешь, Захар Родионыч! - усмехнулся Извольский. - А не кажется ли тебе, что сию путину следует в корне пресечь?

- За тем и спешил к вашей светлости!

Час от часу не легче! Мало того, что эти злые люди разлучили меня с матушкой, теперь они составляют заговор против того, о котором она отзывалась с такой любовью! Могу ли я оставаться дальше сторонним наблюдателем? Извольский и Осетров мне заклятые враги, это ясно как день. И неважно, что их паучьи сети предназначены другим, я должен помочь разорвать их! Стараясь не пропустить ни единого слова, я затаил дыхание и весь превратился в слух.

- Выкладывай все по порядку! - потребовал князь.

- Помогать механику в путине взялся судовщик Желудков...

- Кто таков?

- Мальчишка! Данилке моему ровесник. Отца его приказчиком у себя на расшиве держал, пригрел змею на груди! С Кулибиным тот по соседству снюхался, задумал к нему переметнуться. Да вот беда, в бурю, сердешный, в воду упал да потонул!

- Помог кто-нибудь?

- Вестимо. Кормщик с водоливами постарались!

"Это тоже надо запомнить!" - подумал я.

- Щенка его, - продолжал купец, - недавно тоже чуть было не прищучил, да выскользнул у меня из рук в последний миг! В ледоход...

- После доскажешь! - прервал князь. - Куда они плыть задумали?

- До Камских соляных магазейнов* и обратно в Нижний.

_______________

* М а г а з е й н ы, или м а г а з и н ы, - в данном случае: склады.

- Точно знаешь?

- Как бог свят! В казенной соляной конторе подряда добились, а у меня там свой человек. Да и письмо подтверждает.

- Какое еще письмо?

- От Кулибина к зятю Попову.

- А к тебе оно как попало?

- Помилуйте, ваша светлость, мы ведь купцы первостатейные, не дураки, за Кулибиным давно следим, а особливо с той поры, как напужал он нас!

- Чем же это?

- Так я уже докладывал вашей светлости!

- Повтори, язык небось не отвалится!

- Пятнадцать лет назад механик еще в полной своей силе приезжал к нам из Петербурга. Медаль от царицы на шею повесил, стращал тем, что по сенатскому указу свою водоходную машину соорудил, уговаривал нас ею воспользоваться. Ну а мы еще тогда смекнули, что к чему, и отказались. Он и посулил перед отъездом, что понудит всех помогать ему по государеву указу! В один день те слова всему Нижнему стали известны.

- С того дня и следите за его перепиской?

- Следим, батюшка князь! Почтмейстеру большие деньги за то платим, чтобы копии снимал...

- Ну-ка, зачти письмо!

Купец долго шуршал бумагами, отыскивая нужное место.

- Ага, вот. "Беспокоюсь только, - стал читать по слогам, - не сохранилось ли у торгующих в лавках..."

- Дай сюда, - прервал Извольский. - Тебе только по покойнику псалтырь читать! - И продолжил сам: - "...таких же страшных мыслей, как раньше, а именно: когда произведутся машинные суда, тогда, в рассуждении толь большой в Нижнем пристани, по уменьшении половины работного люда, из лавок товаров их некому будет покупать, и торги их остановятся. Впрочем, чтобы производить мне большую на судах моих соляную поставку, то мнение я оставил, а разве что только на одном судне и в одно только лето, от Камских соляных магазейнов до Нижнего, и то единственно для доказательства казенной и общественной пользы, но и к сему, ежели только выйдет удобный случай".

Закончив чтение, князь помолчал, побарабанил пальцами по столу.

- Выходит, такой случай ему ныне предоставляется?

- Так, батюшка князь. С первой машиной механик в долги большие влез, а для второй пробы, как я вам уже сказывал, судовщик Желудков ему судно предоставляет.

- А куда же вы, купцы первостатейные, смотрите? Али не в силах помешать им?

- Хотим попробовать, батюшка князь, да сомневаемся, получится ли! С тобой вот посовещаться хочу.

- Говори, что задумали.

- Нечистую силу к нему в дом поселить!

- Как это? - опешил князь. - Откуда возьмете?

- Плотники и печники помогут, ваша светлость! Они на такие проделки мастаки, комар носу не подточит!

- Что же они такого умеют?

- Секреты свои они не выдают. Но тому, кто им не угодит, такое сотворят, что волосы дыбом встанут! Ведьмин шабаш, да и только! Хоть святых выноси!

- Кулибин их штучки живо раскусит. Он же механик, не забывай!

- Не успеет! Городской-то дом его пустует ныне. В Подновье он вместе с Желудковым. Там к путине готовятся. А жена с малыми детьми в Карповке у родных. Пока дойдет до него, отец Иннокентий крестный ход поведет и на глазах у всех выкурит нечисть!

- Хитро придумано! - похвалил князь. - А только не откроется как-то еще обман до времени? Ведь у Кулибина, поди, друзей в городе немало!

- А до них в самую последнюю минуту дойдет, помешать не успеют! Вначале мы только своих людей оповестим. А как убедятся они в том, что в доме "нечисто", тут же все и уберем! За две ночи управимся, а к крестному ходу ничего уже в доме не останется! Прихожане сами же и потребуют механика от церкви отлучить! Особливо купцы богатые и лабазники!

- Про обывателей тоже не забудьте!

- Вестимо! Есть у нас уже такие на примете, что колдуном механика считают да чернокнижником. Верят, что нечистую силу он в свои колеса запряг. А по ночам со светом сидит, потому как золото из камней добывает!

Извольский поднялся с кресла, прошелся по кабинету.

- Надеетесь, - спросил наконец, - коли анафему ему в церкви объявят, откажется механик от путины?

- А как же иначе, батюшка князь?

- Во-первых, - помедлил с ответом князь, - еще неизвестно, получится ли у вас, как задумали. Из-за пустяка сорваться может. Во-вторых, вдруг они раньше отплывут? И, наконец, разрешения на анафему не так-то легко будет добиться у епископа. Даже ежели я его о том попрошу.

- По-твоему, батюшка князь, не стоит и затевать с нечистой силой?

- Почему же, непременно попробуйте! Хуже от того не будет, по крайности, душевного равновесия Кулибина лишите, а сие тоже немаловажно! И вот еще что. Масонские знаки и книги в дом подбросьте! Череп должны в окно увидеть, понимаешь меня?

- Как не понять! Чтоб заявили, стало быть, приставу, а тот обнаружил.

- Тогда и к суду его привлечь могут! Поддержки-то прежней у него в столице нет?

- Какое там! Водоходную машину там недавно отвергли!

- То нам на руку! После того и губернские власти защищать его вряд ли станут!

- Попробовать, конечно, можно, - раздумывал вслух Осетров. - Однако сомнения и у нас возникли, вдруг не получится по-нашему? Можем ли мы, в таком разе, рассчитывать на помощь вашей светлости?

Князь долго не отвечал, снова прошелся по кабинету.

- Так и быть, - решил наконец. - Передай своим, ежели все-таки кулибинская машина в путину отправится, я свои, крайние меры приму!

- Какие же?

- Экий ты, брат, приставучий, - засмеялся князь. - Все-то тебе разжуй и в рот положи!

- От меня ведь тоже поручительство потребуют купцы!

- Ишь ты, поручительство! Ну хорошо, намекну. Лихие люди могут на них невдалеке от Макарьева напасть! Горящими веничками, как полагается, пощекочут, судно в негодность приведут. Довольно с тебя?

- Да неужто ж нет, ваша светлость, - обрадовался Осетров, - золотой ты наш человек! Только вдруг на расшиве сопротивление окажут?

- Э нет, брат, дудки! - притопнул ногой Извольский. - Бурлаки хозяина защищать не станут! Им своя жизнь дороже! "Сарынь на кичку!" заговоренные для них слова! Как услышит их артель, тут же ниц повалится! Что же до лихих людей, то наградить их за труды праведные вам придется, купцам первостатейным. Я ныне не при деньгах. Много ли толстосумов с тобой заодно?

- Бугров, Пухов, Рогожин, - стал называть Осетров, - да, почитай, десятка с два наберется!

- Прекрасно! Вот и собери с них по сотенке. А уж мои молодцы не подведут! Сделают все в наилучшем виде! В другой раз неповадно будет механику именитых купцов да помещиков пугать! Ну что, по рукам?

- По рукам, ваша светлость! Премного вами довольны, будем в надеже на вас, как на каменную гору...

11

Радостный Осетров продолжал нахваливать князя, но я уже не слушал его, а пробирался сквозь густые заросли шиповника к крыльцу. Там уже стояли караульные и, бурно жестикулируя, оживленно толковали о чем-то. Один из них со смехом указал на меня другому:

- Глянь, Маркел, как живописца вырядили! Не к лицу ему вовсе такая одежа! Нет, брат, гайдуком надо родиться! Подь-ка, парень, сюда, потолковать надобно!

- И чего привязался, Влас! - осадил его напарник. - Нам хорошо, и ему хорошо, пущай себе следует своим путем.

- А я ведь знаю, где он был! - погрозил мне пальцем Влас, и я испугался, что он мог и в самом деле выследить меня. - Небось на полянку за дом бегал.

Я вздохнул с облегчением и подтвердил: был на полянке, только не тайком, а с разрешения князя. После того, что я только что услышал под окном, я просто не мог тратить время на праздные разговоры. Я прошел в свою каморку, сел там на лавку и стал размышлять о том, как найти способ скорее предупредить Кулибина с его компаньоном о грозящей им опасности. Однако, сколько я ни ломал голову, ничего путного придумать не мог.

В таком состоянии и застал меня Фалалей. Он влетел в людскую бледный, с трясущимися руками. По одному его виду я уже понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

- Как же ты, Лександра, - начал прерывающимся голосом, - листы свои на столе оставил? Князь, как их увидел, рассвирепел ужасно, велел немедля доставить тебя на расправу. На каторгу в Сибирь может сослать за такое баловство али сдать в рекруты! Идем, горемыка, ты уж не возражай ничего, авось жив останешься!

Я брел за Фалалеем, пытаясь взять себя в руки. Нет, не суровое наказание более всего страшило меня, а то, что из-за нелепой промашки я не смогу теперь раскрыть заговор, невольным свидетелем которого я оказался. И свидание с матушкой, верно, откладывается надолго, ежели не навсегда...

Вопреки ожиданиям, князь не набросился на меня с кулаками, не стал даже кричать и топать ногами. Он лишь смял мои листы в комок и швырнул их мне в лицо. И тут же повернулся к Фалалею:

- Где ты его нашел?

- В людской.

- Что он делал?

- Спал.

- Его счастье! Отведешь на конюшню, пусть там приготовятся отодрать его нещадно в моем присутствии, и - в бурлаки! Отцу своему, видишь ли, подражать вздумал! Что ж, пусть вслед за ним прогуляется в лямке до Рыбни!* Ежели выдержит путину, охота шутить со мной у него навсегда пропадет!

_______________

* Р ы б н я - Рыбинск; ныне город Андропов.

О таком наказании я мог только мечтать! Как бы там ни было, но в бурлаках я скорее дам знать о заговоре, чем во дворце у князя! Тем более дорога в Рыбинск лежит через Подновье и Нижний Новгород...

ЧАСТЬ II

1

Сразу же после объяснения с князем на конюшне мне всыпали тридцать горячих. Кнутобои в присутствии князя старались вовсю! К концу экзекуции я потерял сознание и очнулся уже в "съезжей" - холодной избе с крошечным окошком, где выдерживали на хлебе и воде провинившуюся дворню.

Спину по-прежнему жгло, но уже не так сильно, как раньше. Надо мной стоял Степан-шорник и широченными ладонями втирал какое-то снадобье, утоляющее боль. Когда я пришел в себя, его добродушное скуластое лицо осветила детская улыбка.

- Полегчало?

- Вроде да.

- Не может не полегчать! Моя Глаша все травы знает. У бабки-знахарки врачевать выучилась.

- А как же ей удалось передать сюда мазь?

- Дак я заранее взял. Мы так и думали, что князь беспременно выпорет меня, как о женитьбе попрошу.

- И все-таки подставил спину?

- А куда денешься? Жить друг без друга не сможем! Надежду мы имели, что попервоначалу выпорет, а затем разрешит свадьбу сыграть. Однако волчья сыть, травяной мешок! - не по-нашему вышло! Князь уж являлся сюда, пока ты в беспамятстве был. Цирюльника Ваньку Каина помиловал. Мне же и вовсе запретил о Глаше думать. Велел, чтоб за путину выкинул я ее из головы. А главное, Яшке-псарю он ее уже посулил. Какую-то важную услугу тот должен вскорости оказать князю...

"Уж не участвовать ли в налете на водоходное судно?" - мелькнула догадка.

- Неужто подчинитесь? - спросил я вслух.

- Никогда! - задохнулся Степан. - И Глаша сказывала, что лучше руки на себя наложит, чем за другого пойдет.

- Тогда не медли, Степан, и на милость князя не рассчитывай. Не отменит он своего решения. Из путины тебе бежать надобно и Глашу выручать, иначе поздно будет! Я еще раньше случайно услышал, что князь судьбой вашей распорядился: и твоей, и Глашиной...

Я вкратце пересказал утренний разговор князя с цирюльником Ионой. Степан опустился на лавку, понурил голову, бессильно уронил тяжелые рабочие руки.

- Спасибо, друг, - сказал наконец, - что просветил меня. Без тебя и впрямь могла бы беда случиться! А коли князь всерьез так распорядился, придется побег ускорить!

- Меня возьмешь за компанию?

- Что, невмоготу у князя оставаться?

- И это тоже. Однако и другая причина имеется.

- По матушке стосковался?

- А ты откуда знаешь?

- Земля слухами полнится. Ну что ж, давай вместях держаться, коли судьба у нас одна. Тебя-то за что - в бурлаки?

- Изобразил князя змеем огнедышащим с тремя головами, а лист тот на видном месте забыл.

- Тогда повезло тебе еще, что бурлацкой лямкой отделался, а не каторжным клеймом! Только мой тебе совет: вдругорядь не рискуй головой! Я понимаю, что тебе с матушкой свидеться не терпится. Однако потерпи лучше еще пару месяцев, коли уж шесть лет ждал. За побег из путины князь не помилует.

- Но ты же решился на это!

- У меня, брат, иного выхода нет! Или пан, или пропал!

После недолгих колебаний я решил до конца довериться Степану.

- Понимаешь, - начал я, - у меня еще одно дело спешное. Хороших людей надо предупредить об опасности.

- Князь что-то дурное замыслил?

- Он. Вместе с купцами богатыми.

Я поведал Степану о заговоре против Кулибина и Желудкова и о своей догадке, какого рода услуга может потребоваться от Яшки-псаря.

Он слушал внимательно, сжимал кулаки от негодования, а в конце и вовсе не выдержал:

- Ах ты волчья сыть, травяной мешок! И как только земли таких злодеев носит! - Помолчал немного, вздохнул и добавил: - Утечь из путины почти невозможно, особенно вдвоем. Там за нами дозор круглосуточный установят. Чуть что, караульный всех подымет по тревоге! Однако мы с Глашей, кажись, один хитрый способ придумали...

- Вы что же, - удивился я, - предвидели и то, что тебя князь в путину упечет?

- В крепостной неволе всего ожидать можно. А о путине мы еще раньше прикидывали. Так вот, наш секретный способ я, пожалуй, уступлю тебе. Твое дело еще более спешное.

- А ты?

- А я и так сбегу, следом за тобой. Незримой ниточкой мы теперь с тобой связаны. Яшку-псаря князь и взаправду может в налетчики определить! Так что друг другу мы и поможем!

- Нет, Степан, такой жертвы я принять от тебя не могу. Воспользуйся сам своим способом, только предупреди механика с судовщиком о заговоре. Много времени это у тебя не займет.

- А никакой жертвы нет, - возразил Степан. - Я ведь все равно так или иначе сбегу! А память у меня вовсе не такая крепкая. С лошадьми ведь о многом не поговоришь! Запутаюсь еще, упущу что-то важное. Да и с матушкой ты когда-то еще свидишься! Так что беги первым, не сомневайся!

- Не знаю, как и благодарить тебя!

- Полно тебе жалостливые слова говорить. Слушай лучше меня со вниманием. Холерным больным прикинешься, сами же по дороге тебя и оставят. Сможешь?

- А как?

Степан достал из-за пазухи кисет, расшитый серебряными нитями, высыпал его содержимое на ладонь.

- Здесь мухомор сушеный и ягода черника. Гриб надо накануне, часа за два съесть, от него жар поднимется и вывернет всего наизнанку. А ягодой заранее пятна обозначить на руках и ногах.

- А вдруг догадаются?

- Могут, конечно, - развел руками Степан. - Только вряд ли кому такое на ум придет! Возьми и спрячь подальше!

- Ты для меня как брат теперь, Степан!

- Ну, так давай тогда взаправду назваными братьями станем.

Степан достал откуда-то из-за пазухи булавку, слегка поцарапал себе ладонь, передал мне. Я сделал то же самое, и мы смешали кровь в крепком рукопожатии...

2

- Вот за этим, - Извольский указал на меня старосте нашей артели, следи особо. Живописцев у меня немного, за их обучение большие деньги плачены. Да и за иных шкурой ответишь!

- Небось у меня не сбегут! - осклабился тот и погрозил всем пудовым кулаком. - Чуть что - сразу в зубы!

Никто из тридцати человек, одетых в одинаковые серые холстинные порты и рубахи, обутых в лапти и онучи*, с тощими котомками за спиной, возражать не стал. Только Степан незаметно толкнул меня в бок и шепнул на ухо: "Слепой сказал, посмотрим..."

_______________

* О н у ч и - обмотки.

- Ну, ребятушки, с богом! - напутствовал нас Извольский. Потрудитесь хорошенько, и я вас не забуду!

- Как же! - тихонько откликнулся сосед слева. - Не забыл волк овечку!.. В прошлый раз с путины аккурат на барщину угодили!

- Федька! - стараясь отличиться перед князем, взревел староста. Запевай начальную! А вы, бурлачки, подхватите! Пока до пристани дойдем, чтоб выучили!

Бывалый сосед вышел вперед и затянул молодым сильным голосом:

- Пойдет! Нейдет!

Ау! Да - ух!

Пошли да повели!

Правой-левой заступи!

И, ускоряя шаг, зачастил веселее:

- Вот пошел-таки, пошел,

Ох, пошел да и пошел!

Он и ходом, ходом, ходом,

Ходом на ходу пошел!

Припев подхватили с азартом и зашагали веселее.

- Радуйтесь пока, ребята, - крикнул запевала, - в путине некогда будет!

- Федька! - пригрозил староста. - Смотри у меня! Не смущай новиков, а то сам заплачешь до времени!

Дошагали до пристани быстро, меньше чем за час. За полверсты от нее, вверх по течению, стояла на якоре наша расшива. К вбитому на берегу колышку был примотан конец бурлацкой бичевы*, а другой высоко над водой поднимался к вершине мачты.

_______________

* Б и ч е в а - принятое у бурлаков название толстого каната.

- Вона она, родимая! - пошутил Федор. - Кормилица и поилица наша! Потягаем ее за путину всласть, к концу - еле на ногах держаться будем!

Староста подлетел к балагуру и отвесил ему полновесную затрещину:

- Сказано было, не нуди!

Федор сплюнул под ноги:

- Ишь, зверь лютый, цепной пес! Посмотрим еще, кто кого!

У прикола, покуривая короткие глиняные трубочки и дожидаясь нас, стояли вольнонаемные бурлаки - другая половина общей артели. Увидев нас еще издали, они засвистели, заулюлюкали:

- Смотри, ребята, овечки к нам пожаловали! Маля, маля, маля! А тощи до чего, как бы их самих вместе с расшивой тащить не пришлось!

- Это они про нас? - спросил я у Федора.

- А то про кого же? - криво усмехнулся он. - Видел, как овцы от всего шарахаются? Вот и мы так же! Старосте и то сдачи не можем дать!

И, видимо вспомнив недавнюю затрещину, в сердцах махнул рукой.

А кудрявый парень из вольных продолжал потешать товарищей:

- Шерстью обросли овечки, стричь их давно пора! Али оставим им бороды - дорогу подметать?

Оброчные отворачивались, прятали глаза, смущенно покашливали. Даже староста, чья дремучая смоляная борода вызывала больше всего насмешек, не решился оборвать весельчака из другого лагеря. А там так и покатывались со смеху:

- Ай да Кудряш! Завернет так завернет! Недаром медведя водил по ярмаркам! Овечкам и крыть нечем!

Первым не выдержал Степан. Он шагнул вперед и закричал в ответ:

- Что ж вы, голь перекатная, ржете, как жеребцы? Сами ведь - волчья сыть, травяные мешки!

В стане вольных не сразу пришли в себя от удивления.

- Повтори, что сказал! - потребовал Кудряш.

- Что слышал!

- Возьми слова обратно, не то худо будет!

- Насчет тебя - могу. Не волчья ты сыть, а медвежья!

Теперь уже смеялись мы. Но недолго. Кудряш, а за ним еще двое вольных, засучивая на бегу рукава, спешили к нам. Не сговариваясь, мы с Федором встали рядом со Степаном.

Вольные остановились в двух шагах от нас. По правую руку от Кудряша стоял могучий детина с перебитым носом, на полголовы выше всех, и, усмехаясь, гнул в руках железную подкову, как бы предупреждая нас, что он один может разметать всех троих. Слева держался бурлак с обваренными когда-то давно кистями рук.

- Последний раз, - пригрозил Кудряш Степану, - прошу, возьми обидные слова назад!

Я обернулся к нашим, взывая о помощи. Оброчные смущенно отводили глаза в сторону.

- Возьми и ты, - не отступал Степан, - тогда и за мной не станет.

- Так и быть, - засмеялся Кудряш. - Они, - кивнул в сторону крепостной артели, - овцы безрогие, а вы, трое, с рогами. Но мы их живо обломаем!

- Князь Извольский, - заметил Степан, - нас ломал, да не сломал! Попробуйте, авось у вас лучше получится!

Сжав кулаки, Кудряш шагнул было вперед, однако негромкий голос из лагеря вольных остановил его:

- Погоди, Борис, не петушись! Пущай ребята доскажут, как их князь ломал!

Не сговариваясь, мы со Степаном завернули рубахи и повернулись к нападавшим истерзанными спинами.

- Ого! - с уважением отозвался тот же голос - Крепко же вам досталось! Почти так же, как мне когда-то от моего барина!

Говоривший, крепкий старик, весь будто высеченный из скалы, успел подойти к нам и тоже обнажил широченную спину, исполосованную застарелыми багрово-синими рубцами.

- Пятьдесят горячих, - пояснил с горькой усмешкой, - назначил мне помещик за то, что жалобу от всего мира* на старосту-притеснителя составил и в город ему послал. К тому же и в рекруты вне очереди попал, за то, что шибко грамотный. Пятнадцатью годами солдатской службы, кроме розог, расплачивался за то письмо. Почитай, столько же в бурлацкой лямке хожу, а до сих пор справедливость превыше всего почитаю и строптивых, тех, кто за нее горой стоит, люблю!

_______________

* М и р - в данном случае: деревенская община.

- Никанор Ерофеич - "дядька" у нас, - пояснил Кудряш. - Старшой, значит. Как нас рассудит, так и будет.

- Для своих - просто Ерофеич, - дополнил старшой. - А вас троих я сразу своими признаю.

Он легонько подтолкнул к нам Кудряша.

- Возьми первый назад обидные слова!

- Извиняйте, ребята, на худом слове, - поклонился в нашу сторону Кудряш, - ошибка получилась, не знал, что вас в наказание послали в бурлаки!

- Тогда, - отозвался Степан, - и мы прощения просим.

Ерофеич одобрительно улыбнулся, похлопал каждого из нас по плечу.

- Молодцы, что постоять за себя не побоялись! Однако отчаянные вы! Положим, с Кудряшом и Соленым могли бы еще потягаться. А с Подковой что бы делать стали? Он ведь в кузне, как говорится, руки себе отковал железные!

Бывший кузнец достал из кармана пятак, согнул его пополам и протянул Степану:

- Возьми-ка на память!

- Ну и силища! - восхитился Федор.

- А ты думал! - заметил Кудряш. - Подкову на Волге, почитай, вся вольница знает!

Прежде чем сунуть монетку в карман, Степан подбросил ее в воздух, восхищенно поцокал языком. Затем взялся большими пальцами за края и разогнул ее.

- Мы ведь тоже, - подмигнул Кудряшу, - не лыком шиты! И, ежели понадобится, постоять за себя сумеем!

3

Выясняя отношения, мы и не заметили, как среди бурлаков появились хозяин расшивы, кормщик и два водолива. С расшивы они привезли мешок муки и пустой бочонок. Бурлаки сразу же сгрудились вокруг них.

- Тише, ребята, - покрывая общий шум, пробасил кормщик с широкой, как лопата, бородой. - Прежде чем отправиться, хозяин Данила Захарыч Осетров желает вам слово сказать.

Неказистый и рыжий, как и отец, однако, в отличие от него, щегольски одетый в алую шелковую рубаху, подпоясанную кушаком, высокую мерлушковую шапку, Осетров-младший, опершись на плечо кормщика, поднялся на бочку.

- Осетровы, - выкрикнул он, - по пустякам говорить не любят, время ныне дорого! Фамилия наша по всей Волге известная. Ежели с душой потрудитесь, не обижу, свое получите сполна! Но и спуска никому не дам, коли нарушите ряду! Выслушайте ее еще раз со вниманием, больше повторять не стану.

Он помахал свернутой в трубочку бумагой над головой, развернул ее и стал читать, время от времени останавливаясь и буравя толпу колючими глазками:

- Идти нам от села Лыскова до Рыбни со всяким в пути поспешанием, кормщикам и водоливам во всем быть послушным: в тяге бичевою, завозом и другим волжским ходом. А ежели судно в песок или в гряду убьет, или станет оно на камень или мель, то нам, бурлакам, снимать его и выводить на большую воду денно и нощно. А буде без перегрузки клади выручить его нельзя, то перегружать, сколько бы крат ни было, в счет общего расчета.

- Стой, хозяин, - вскричал Ерофеич, - безденежно перегружать кладь уговора не было!

- А чьи кресты на ряде стоят? - живо обернулся к нему Осетров.

- Так ты же нам вчера бумагу не читал, а лишь своими словами пересказывал! Мы тебе и доверились!

- Верно, Ерофеич! Не слыхали мы ничего такого! - поддержали "дядьку" вольные бурлаки.

- Спали вчера, видно, крепко, - возразил судовщик, - вот и вылетело из головы! А объявлял я вам о том при кормщике, верно, Нилыч?

- Был такой разговор, - прогудел тот, поглаживая бороду.

- Лопни твои бесстыжие глаза, кормщик! - вступил в пререкания Соленый. - Я ведь при беседе состоял, но слов таких о безденежных перегрузках что-то не упомню! А толковали мы лишь о том, чтобы их вовсе избежать!

- Полайся у меня еще, Соленый! - погрозил кулаком Нилыч. - Живо на свои варницы угодишь!

- Эх ты, - махнул бурлак обожженной рукой, - а я-то тебя вчера за человека принял, душу открыл!

- Ты, кормщик, нам не грози! - возвысил голос Ерофеич. - Мы ведь друг за друга стоим! Обидишь одного, мы котомки за спины - и айда! Только нас и видели!

- Паспорта-то ваши у меня! - напомнил Осетров.

- Заберем!

- А я не отдам, пока задаток не вернете и неустойку не уплатите!

- Что ж, обойдемся без них! Только тогда уж не обессудь, судно твое разнесем в щепки!

- Ладно, ребята, - пошел на попятную Осетров, - полно зубатиться! Должно, вчера мы друг друга не так поняли. Попробуем перегрузок вовсе не допущать! Ну а коли случится все-таки, кладу пятнадцать копеек в сутки на человека!

- Клади, как у всех положено - двадцать!

- Стоит ли из-за пятачка ссориться, ребята? Я и так вам уступил! Дослушайте ряду сначала!

- Читай! - закричали со всех сторон.

Голоса спорщиков утонули в общем шуме.

- Коли появится в судне течь, - продолжал Осетров, - то водоливам помогать денно и нощно, мешки с мукой перетаскивать на сухое место, отыскивать течь и зачинять. В случае же бедствия от внезапной бури, удара о скалы или проломления на карге* бурлакам стараться судно всеми силами отливать и до гибели не допущать. Труд во спасение судна, - добавил от себя, - коли такой понадобится, оплачиваю также из расчета пятнадцать копеек.

_______________

* К а р г а - затопленная коряга.

- Мы жизнью рискуем, - пробасил Подкова, - а ты пятаки жилишь!

- Не допустите бедствия, - возразил Осетров, - вам же выгода будет! Я ведь тоже немалым капиталом рискую! Поможете его сохранить - еще по копейке добавлю.

Осетров спрыгнул с бочки, но его место тут же занял кормщик.

- Согласны, ребята? - крикнул он.

- Согласны! - поддержали неуверенно некоторые.

- Эх, - рванул с досады рубаху на груди Соленый. - Как малых ребят, дважды обвел нас купец вокруг пальца.

Вдруг кто-то сзади тронул меня за плечо.

Я обернулся и увидел... Егора Пантелеева, одетого, как все бурлаки, в холщовые порты, посконную рубаху, обутого в лапти.

- Егор! - бросился я к нему. - Какими судьбами? Ты же...

- Молчи, - оборвал он меня на полуслове. - Тут не спрашивают, кто ты и откуда. И жалеть меня не нужно!

Он взял меня за локоть, отвел в сторону.

- Вершники князя, - шепнул на ухо, - за мной следили и кольцо, княгинин подарок, отобрали. Уж не знаю, по своей ли воле, или по наущению князя. Так что я теперь такой же бурлак, как и все. И о моем прошлом молчок. Ты-то как здесь? Снова по заданию князя?

Я коротко сообщил Егору, что случилось со мной. Он посочувствовал мне, особенно тому, что надолго откладывается мое свидание с матушкой.

- И я, - развел руками, - как назло, в скором времени не смогу ей передать записку. Правда, о ее здравии ты у нашего судовщика можешь справиться.

- Станет ли он со мной говорить? К тому же, Егор, надеюсь я все-таки матушку вскорости сам повидать.

- Бежать думаешь? - присвистнул Егор. - Для оброчного, слышал я, то почти немыслимое дело! Головой поплатишься! Потерпи лучше еще маленько.

- Еще одно неотложное дело у меня, Егор!

- Какое же?

- Добрых людей уберечь от беды. Князь с купцами богатыми замыслили против них недоброе.

- Против кого же? Вдруг тоже знаю?

- Наверняка знаешь, - на миг заколебался я, можно ли вполне довериться Егору.

- А ты меня не бойся! - догадался он о моих сомнениях. - Я язык за зубами держать умею. Промеж нас останется. Да и князю Извольскому я ныне лютый враг! Так что не беспокойся.

"На всякий случай, - мелькнуло в голове, - надобно, чтобы еще кто-то, кроме меня и Степана, знал о заговоре. А Егор - вольный, ежели нам все-таки не удастся бежать, он предупредит Кулибина и Желудкова..."

- Против механика Кулибина заговор составлен подлыми людьми.

- Вот те раз! - удивился Егор. - Кто же Кулибина не знает! Дошло до меня, что он снова водоходную свою машину опробовать решил. С одним знакомцем моим, Сергеем Желудковым, в Подновье к путине готовятся!

- Против машины они и ополчились! Любой ценой погубить ее стремятся!

Егор притянул меня к себе, нетерпеливо заглянул в глаза.

- Что же они задумали?

- Вначале помешать в путину выйти. Нечистую силу в дом механика поселить. А ежели не удастся - напасть на них по пути!

- Напасть? - задохнулся от гнева Пантелеев. - Ах, обиралы проклятые! С них ведь станется! Да ты откуда знаешь?

- Подслушал случайно. Потому и бежать должен, чтобы порушить заговор.

- Бежать тебе - то почти немыслимое дело! - повторил Егор. - Тсс, идет к нам кто-то! Вечером обсудим!

Я обернулся и увидел Степана.

- Вот ты где, Лександра! - обрадовался он. - А я тебя обыскался! Айда к бичеве, коли уж попали в бурлаки!

Я познакомил их с Егором, и мы втроем отправились туда, где уже строились по росту и силе бурлаки.

4

Бичеву отмотали от колышка, и бурлаки, разобравшись по росту и силе, стали прилаживать к ней лямки. Кудряш, за которым меня поставили, показал, как надо впрягаться: надевать лямку через голову на грудь и оба плеча. Спина еще не зажила, и от прикосновения грубых ремней я поморщился. Кудряш снял рубашку, свернул ее в несколько раз и протянул мне.

- Подложи под лямки!

Гремя цепью, на расшиву втянули черную громадину якоря.

- Ну что, ребята, - обернулся к нам Ерофеич, - раскачаем березу, разваляем зелену! Эй, запевалы, - начальную!

Кудряш и Федор в два голоса затянули знакомую:

- Нейдет! Пойдет!

Ау! Да - ух!

Раскачиваясь в такт песне, бывалые бурлаки налегли грудью на лямку. Новички последовали их примеру.

Сдвинуть расшиву с места оказалось не так легко, как я предполагал. От натуги перехватило дыхание, перед глазами поплыли красные круги, гулко заколотилось сердце. Скрипела мачта, но судно не поддавалось, будто оно находилось не на плаву, а на земле, с такой силой напирало на него течение.

- Шагай за двух,

А то за трех!

Ау! Да - ох!

Новые слова песни звучали как команда.

Только через полминуты мы одолели силу течения, сделали первый, самый важный шаг. Двинулись вперед особым бурлацким способом, выставляя правую ногу и подтягивая к ней левую.

- Быстро стронулись, ребята! - порадовался Кудряш. - Держи теперь ногу, не отставай!

Чтобы вытягивать ноги из вязкого песка, требовалось немалое усилие, и уже через час у меня не только саднило спину и натертую лямкой грудь, но и сильно болели икры. Однако, глядя на других, я не стал особенно тревожиться об этом, подумал, что ноги привыкнут и до судорог не дойдет.

Мои соседи шагали сосредоточенно, берегли силы и не разговаривали между собой, лишь изредка перебрасывались короткими фразами. Я не стал нарушать установленный порядок, хотя мне о многом хотелось расспросить Кудряша. Приноровившись через какое-то время к бурлацкому шагу, я смог даже полюбоваться противоположным заволжским берегом. Мы как раз проходили осередок, остров, образованный двумя рукавами Керженца, впадавшими в Волгу. Зрелище было необыкновенное: молоденькие елочки, будто взявшись за руки, сбегали с угоров прямо к воде...

"Вернемся домой - нарисуешь!" - вспомнил я матушкины слова. Как давно это было! И где теперь матушка, где дом? А керженские елочки я обязательно нарисую и подарю на память матушке. Пусть знает, что не склонился ее сын под ударами жестокой судьбы, не разучился чтить красоту!

И тут же мои мысли приняли другое направление. До встречи с матушкой мне предстоит круто изменить свою жизнь, совершить, как заметил Егор, почти немыслимое... Правда, подсказка Степана может сильно облегчить задачу, но неизвестно еще, как справлюсь я с новой для себя ролью, а ежели и справлюсь, то поверят ли мне? Разумеется, риск все равно велик, но иного выхода у меня нет. Я обязан сделать все возможное, чтобы встретиться с Кулибиным и Желудковым. Но на всякий случай Степан и Егор должны быть готовы заменить меня и предупредить их о заговоре...

Резкий толчок оборвал плавное течение моих мыслей. У излучины Волги бичева натянулась, как струна, и нас как будто какой-то неудержимой, неведомой силой повлекло назад.

- Упирайся, братцы, кто во что горазд, - закричал Ерофеич, - не уступи!

Он обернулся к нам лицом, перекинул лямку на спину, широко расставил ноги, будто врос в песок. Все, как один, последовали его примеру. Лицом к расшиве сдерживать бичеву стало легче. Правой ногой я нащупал ямку, левой - уперся в небольшую кочку. И снова, как в самом начале, пришлось напрягать все силы, но теперь уже, чтобы не сойти с места, противостоять невидимой силе.

- Что это? - спросил я у Кудряша.

- Суводь - встречное движение. Ничего, одолеем!

И затянул звонким чистым голосом:

- Раскачаем березу, разваляем зелену!

Песня помогла установить шаг, обрести ровное дыхание. Водоворот крутил расшиву еще четверть часа, и все это время мы с трудом освобождали ноги из песчаного плена, отвоевывая пядь за пядью, преодолели всего двадцать саженей вместо обычных полверсты.

Еще через два часа я почувствовал, что силы мои на исходе. Солнце пекло немилосердно, пот заливал глаза, струйками стекал по спине, разъедая свежие раны. Болели не только они, но и плечи, и грудь, натертые лямкой. Я шел, как и многие впереди, покачиваясь, дышал неровно, с присвистом, радужные круги без остановки плыли перед глазами, ноги словно налились чугуном. Казалось, еще немного - и я не выдержу, упаду лицом в песок. Это при том, что от отца я унаследовал широкую кость, в монастыре не уставал целыми днями колоть дрова и носить воду!

- Кудряш! - пересохшими губами окликнул я соседа, когда стало совсем невмочь. - Что-то со мной непонятное делается. Ноги от земли не оторвать!

- Не робь, Саша! - обернулся он. - Само собой скоро пройдет. Как только привычка появится.

- Боюсь, не выдюжу до сумерек!

- А ты кулаки сожми и загадывай про себя: только бы до ближнего кустика дойти, а там - до следующего!

Я последовал совету соседа, и мне в самом деле сразу стало легче. Мысль о том, что до темноты еще пять часов и бесконечные восемь верст*, перестала сверлить мозг, отступила в глубину сознания. Ближние цели оказались куда более достижимыми!

_______________

* В е р с т а - старая мера длины, равная 1067 метрам.

К тому же нам неожиданно повезло. Ветер переменился, задула попутная моряна*, и на расшиве поставили парус. Идти налегке после многочасового напряжения всех сил было огромным облегчением! Правда, и здесь нельзя было расслабляться ни на минуту, замедлять шаг. Попутный ветер подгонял не только расшиву, но и нас. Нельзя было "засаривать" бичеву, опускать ее в воду, где она неизбежно бы зацепилась за какую-нибудь корягу или подводный камень, препятствуя ходу судна.

_______________

* М о р я н а - ветер с моря.

Бывалые бурлаки закурили свои трубочки и, указывая ими на парус, хвалили моряну:

- Ишь, в самый раз подоспел ветерок на помощь, славно за нас потрудится!

Когда же на холме показалась деревня Юркино, все и вовсе повеселели. Сразу за холмом, в Шелковом затоне, судна становились на ночлег, бурлаки обедали и отдыхали. И вот уже два костра на берегу высветили густую зеленую луговую траву. В сумерках мы увидели их издалека. Кашевары давно уже приплыли сюда на лодках и готовили обед.

Неподалеку от костров расшива стала на якорь. Мы отстегнулись от бичевы, без сил бросились на мягкую мураву и долго лежали, раскинув руки, наблюдая, как в небе зажигаются первые звезды...

5

Отменные получились щи! Густые, наваристые - ложка так и стояла в них. Да вот беда: предназначались они вольным бурлакам. Мясо и капусту кашевары закупили на их деньги - задаток, полученный от хозяина. А оброчным варили в отдельном котле пшенную кашу с льняным маслом. Однако Ерофеич, с одобрения своих, распорядился иначе.

- Сядем вечерять вместе!

Устроились у костров на траве, по десять человек на большую деревянную чашку. Сначала съели щи, потом принялись за кашу. Запивали ее речной водой, была каша так суха, что комом застревала в горле.

Большинство бурлаков сразу же после еды повалились на траву, лицом к земле, чтобы не так одолевали комары и мошки, и заснули как убитые. А меня Егор предупредил заранее:

- Смотри не спи, я тебя с "дядькой" Ерофеичем сведу, обсудим, что и как.

- Ты же обещал никому не говорить! - упрекнул я его.

- Ерофеичу можно. Он Кулибину весьма сочувствует! И тоже помочь ему хочет! Как совсем стемнеет, зайди за ближний куст. А назад другой вместо тебя вернется.

Легли мы со Степаном чуть в стороне от своих. Я объяснил ему, куда иду и как Егор придумал обмануть караульного.

За кустом меня уже дожидались трое. Соленый, тот самый бурлак, что уличал во лжи кормщика и, как оказалось, удивительно схожий со мной ростом и сложением, вернулся на мое место, лег и сразу же накрылся с головой рогожей.

Убедившись, что караульный не заметил подмены, мы с Ерофеичем и Егором направились к ближайшему лесочку.

- Слышал я от Егора о заговоре, - без предисловия начал "дядька", - и о том, что ты механика предупредить собираешься. Благое ты дело задумал, благое... Да только стоит ли тебе самому головой рисковать? Вольному из путины уйти куда сподручнее!

- Да, но...

- Знаю, все знаю, - остановил меня Ерофеич, - с матушкой ты уже шесть лет в разлуке! Не терпится тебе с ней свидеться! Однако сгоряча и то и другое можешь загубить!

- Почему же сгоряча? - обиделся я. - Мы со Степаном заранее обдумали, как мне без подозрений исчезнуть. Он давно уже для себя ту хитрость придумал, а мне ее уступил.

- Погоди. Давай по порядку. Кто такой Степан?

- Побратим мой. Тот, что пятак разогнул. Из путины ему непременно бежать надобно, чтобы невесту выручить. Князь ее другому отдает. До осени должен успеть! Ну а у меня дело еще более спешное, днями решается!..

- И в чем же секрет тот состоит?

- Холерным больным я должен прикинуться, чтобы судовщик велел по дороге оставить!

- Ловко! - похвалил Егор. - Чем черт не шутит, так может и выгореть дело, а, Ерофеич?

- Смотря как сыграть!

- Степан мне такие снадобья дал, что не отличишь!

Я объяснил про мухомор и чернику.

- Насчет гриба не знаю, - заметил Егор, - а ягоду лучше бы свежую найти.

- Хозяин-то, пожалуй, оставит на берегу, - прикинул Ерофеич, - а вот как староста ихний себя поведет? Ведь он головой за живописца отвечает! Кого-нибудь из своих может с ним оставить.

- А мы не согласимся! - возразил Егор. - Судовщик и так трех бурлаков недодал в общую артель, сколько положено по грузу! Откажемся дальше идти, и все тут!

- Верно, - одобрил "дядька", - охрану оставить мы не позволим.

- Староста может и настоять.

- А что, ежели Степану вызваться? - предложил я.

- Что ж, - согласился Ерофеич, - коли по-другому не выйдет, против Степана мы возражать не станем. Предупреди его. Только чтоб подозрений никаких насчет тебя не возникло, вернуться он должен непременно и объявить, что ты умер.

- А как же я дальше буду? - растерялся я.

- Надеешься, - пошутил Егор, - князь тебе паспорт вышлет, как сбежишь из путины?

Я засмеялся вместе со всеми.

- Бурлаков и без паспорта в путину берут, - объяснил Ерофеич, хозяевам то еще выгоднее, намного меньше таким платят. А живописцем пожелаешь остаться, бумаги себе как-нибудь раздобудешь, свет не без добрых людей. И о Степане не беспокойся, мы ему бежать поможем.

- Спасибо, Никанор Ерофеич!

- Погоди. Коли сорвется почему-то твоя затея, вдругорядь бежать не пытайся, Егор к Кулибину отправится, перескажи ему все подробно. А доберешься до механика, привет ему передай от меня. Он меня знает, я ему в первом испытании помогал. И вот еще что скажи. Пусть с путиной своей повременит немного. До тех пор, пока с надежными людьми сам к нему не явлюсь. Мы его от любой воровской шайки обороним!

- До Рыбни, - напомнил Егор, - почти месяц ходу. Что ж, Кулибину нас до другого года дожидаться?

- В пути всякое случается, - пожал плечами Ерофеич. - Бывает, что и расходятся с хозяевами бурлаки. Тем более с таким выжигой, как наш!

Похоже было, что он уже задумал что-то.

- А водоходная машина, - спросил я, - в самом деле труд бурлаков намного облегчает?

- Почти так же, как парус. Нынче уже поздно, а завтра у костра подробно расскажу, напомните только.

Ушел он первым, будто растворился в темноте. Я пересказал Егору подслушанный разговор, и он повторил мне его почти слово в слово.

- Бежать тебе, - сказал Пантелеев, - послезавтра утром лучше всего. Мы на Кстовой полянке ночевать станем, а оттуда до Подновья рукой подать. Желудкову от меня кланяйся, передай, что непременно явлюсь к нему, вместе с Ерофеичем.

- А Кулибину?

- Не довелось мне еще лично с ним познакомиться, - развел руками Егор, - хотя и слышал о нем много хорошего.

- А почему Кулибина богатые купцы и помещики невзлюбили? Разве им не выгодно водоходной машиной его пользоваться?

- Выгодно тем, - усмехнулся Егор, - кто честно дела свои ведет. А мошенникам и плутам, вроде Извольского и Осетрова, она только помешает вольных бурлаков, как липку, обдирать, а на оброчных - наживать огромные капиталы.

- А Желудкову машина чем приглянулась?

- Ясно чем. Он бурлакам сполна платит, за полцены оброчных у помещика не берет. Машина ему кровные копейки сбережет. И с бурлаками через нее он лучше поладит.

Темные тучи заволокли небо, и назад мы пробирались ощупью. Спать я лег рядом с Егором, надеясь утром незаметно смешаться со своими.

6

Крупные капли дождя забарабанили по рогоже и разбудили всех задолго до рассвета.

- Эх, жизнь наша каторжная! - тяжко вздохнул кто-то рядом со мной. В такую непогодь добрый хозяин собаку из избы не выгонит, а нам мокни весь день, не спавши!

Я поспешно вскочил на ноги, стал протискиваться к своим. За пеленой дождя никто, кроме Степана, не увидел, как мы с Соленым обменялись рукопожатием и несколькими фразами и разошлись в разные стороны.

- Нынче ночью, - шепнул я Степану.

Он понял меня с полуслова.

Снимались с якоря и делали первый шаг точно так же, как и вчера. Успевшие уже промокнуть до нитки и промерзнуть до костей, люди старались согреться на ходу. Однако получалось это плохо.

Луговая тропинка скоро кончилась, и в мокром песке ноги стали вязнуть еще хуже, чем в сухом. Когда же бичевник* потянулся по высокому берегу по-над яром, пришлось еще замедлить шаг. Тропинка петляла между кустами тальника, песок сменился глиной. Лапти хлюпали по болоту, грязь комьями налипала на них, ноги скользили в поисках опоры, бичева путалась в кустах... Несколько раз пришлось останавливаться, удерживая расшиву на месте, пока пять-шесть человек наскоро настилали гать.

_______________

* Б и ч е в н и к - тропа для бурлаков.

Дождь между тем не прекращался. Потоки воды лились на нас сверху, бурлили под ногами. Небо по-прежнему было затянуто темными тучами, одна набегала на другую, просвета нигде не предвиделось.

- Не доводилось еще в такую мокреть гулять? - обернулся ко мне Кудряш. - Ничего, обвыкнешь. Радоваться еще станешь, что не к якорю тянемся!

В тот момент я не мог себе представить, что возможно что-то еще худшее. Однако спорить не стал, крикнул в ответ, что уже привыкаю.

- Банька в дороге тоже полезна, - обратился Кудряш ко всем, - жаль только, пару никто не поддаст! Придется нам самим постараться!

- А как? - спросили из задних рядов.

- Шибче пойдем, авось вспотеем!

Бурлаки засмеялись. На какое-то время немудрящая шутка подбодрила их, заставила идти веселее. Но вскоре непогода взяла свое, движение снова замедлилось. У меня зуб на зуб не попадал от холода. Идти в лямке было еще тяжелее, чем вчера.

И только мысль о предстоящем побеге как-то поддерживала силы.

Неожиданно налетел резкий порыв ветра, и нас потащило к самому обрыву. Вместе со всеми я сел на землю, уперся ногами в корни тальника, руками схватился за ветки.

- Не уступи, ребята! - крикнул Ерофеич. - Обратно - водоворот!

Казалось, на этот раз расшиву нам не сдержать. Силы были на исходе, закоченевшие руки и ноги цепенели и срывались с опоры, в глазах потемнело от напряжения.

И заунывная песня, которую затянули Кудряш и Федор, как нельзя лучше соответствовала моменту:

- Ох, матушка Волга!

Широка и долга!

Укачала, уваляла,

У нас силушки не стало!

Удивительно, откуда вдруг взялись силы - возможно, песня помогла! но люди поднялись на ноги и снова двинулись вперед.

Вскоре глинистая почва сменилась каменистой, по мокрым скалам приходилось то карабкаться вверх, то спускаться в низины. Любое неверное движение грозило падением. Один человек увлекал за собой на землю сразу нескольких. Остальным приходилось стоять на месте и ждать, пока поднимутся упавшие. Больше времени топтались на месте, сбивая ноги об острые выступы, чем шли вперед. К тому же бичева на высоких скалах начинала "трубить" поднималась выше мачты, к которой была привязана. Это было весьма опасно; расшиву могло перевернуть.

- Эй, каторжные! - рявкнул с расшивы кормщик. - Снимай хомуты! Айда к якорю тянуться!

Многие вздохнули с облегчением. Однако Кудряш напомнил мне:

- Напрасно радуются! Сейчас самое трудное начнется!

Расшива стала на якорь. Нас перевезли туда на лодках, дали полчаса на то, чтобы сменить одежду и пообедать. Мало у кого из вольных оказалась смена белья, не говоря уже об оброчных. Скрывшись в трюм от дождя, мы разделись, выжали мокрую одежду и снова облачились в нее. Даже кашевары не смогли порадовать нас горячей пищей. Осетров запретил разводить костер на борту расшивы, и на обед они смогли приготовить только муру: покрошили в квас хлеб, добавили толокно, соль и льняное масло.

Хлебали муру неохотно, ругали непогоду и хозяина.

- Завозчики в поле! - оборвал разговоры кормщик.

Восемь бурлаков приняли в лодку шестипудовый ходовой якорь, выгребли против течения на сто двадцать саженей*, размотав всю огромную бухту каната, привязанного к нему, подняли его на руки и осторожно спустили за борт.

_______________

* С а ж е н ь - старая мера длины, равная 213 сантиметрам.

И тут же на расшиве стали с грохотом и лязгом выбирать цепь станового якоря. А мы уже прилаживали свои лямки к канату завезенного якоря и впрягались в них.

На сей раз стали мы почти вплотную друг к другу, двинулись от носа расшивы к корме. Кудряш был прав - идти по ровным доскам палубы оказалось гораздо труднее, чем по берегу. Упереться выставленной вперед ногой было не во что, из-за тесноты приходилось мельчить шаги, сокращать их вдвое, а требовал каждый из них больших усилий.

Но больше всего утомляло однообразие движений. За минуту хода от носа к корме некогда было посмотреть по сторонам, подумать о чем-то. Перед глазами маячили лишь затылок соседа и слегка покачивающаяся палуба. Проходили всего лишь пятнадцать саженей, упирались в корму, шли назад и снова начинали все сначала. Расшива не должна была останавливаться ни на минуту. Как только мы близко подтягивались к ходовому якорю, вперед уже завозили подпускной. Между сменой канатов тоже не получалось передышки...

- Ходим, будто лошади по кругу! - заметил Кудряш. - Слышал я, пробовали их как-то поставить на наше место, да не вышло - не выдюжили они.

- Бурлаки, ясно, двужильнее! - тут же откликнулся Соленый. Особливо, когда к якорю тянемся! Только нечем тут, по совести, гордиться! Лучше бы как-то облегчить наш тяжкий труд!

- Механик Кулибин, братцы, - обернулся Ерофеич, - уже придумал такую машину. Как мельница, она у воды силу берет и к якорю подтягивается!

- Ну, чего встали, поворачивайся!

Окрик кормщика вернул нас к действительности:

- Эй, Соленый, ходи веселей, тут тебе не на варне! А у тебя, курносый, ноги, что ли, отсохли? Живей, живей выбирай, не задерживай!

Через два часа, когда кончился скалистый берег, мы снова сошли на землю. Никто уже не обращал внимания на мелкий надоедливый дождь. Правда, незадолго до Кстовой поляны пришлось идти по самой кромке крутого берега по-над яром, откуда страшно было даже смотреть вниз, и дважды перебредать по самое горло широкие протоки. К счастью, все обошлось благополучно. На высоком берегу ни у кого не закружилась голова, а низкорослые бурлаки умели плавать и не нахлебались в протоках воды.

7

Сразу после ужина, когда бурлаки расположились вокруг большого костра обогреться и посушить лапти и онучи, я продолжил начавшийся на борту расшивы разговор:

- Никанор Ерофеич, вот ты сказал, что кулибинская расшива, как мельница, у воды силу берет. А как же без плотины колеса крутятся?

- В самом деле, как? - поддержали меня еще несколько бурлаков.

- Так это же очень просто, братцы, - опередил Ерофеича Кудряш. - Души утопленников колеса вертят, а нечистые канат выбирают!

Встретили шутку дружным смехом, однако Ерофеич поднял руку и сразу же остановил веселье.

- Точно знаешь?

- Слышал.

- Я так и понял, что с чужого голоса поешь. Обиралам-купцам, вроде Осетровых, твои слова очень по сердцу пришлись бы!

- Это почему же?

- Не нравится им, что Кулибин о бурлаках печется. Вот они про него всякие небылицы и плетут.

- Тогда сам ответь.

- И отвечу. Я ведь Кулибина лично знаю.

- Откуда?

- Четыре года назад помогал ему машину опробовать.

- Выходит, вблизи ее видел?

- Не только видел, но и прочувствовал, что к чему. Колеса, ребята, механик особые придумал. Улавливают они всю силу стремления, как, к примеру, парус улавливает ветер.

- Чудно! Как же все-таки без плотины-то?

- Как ветряк кружится, видели?

- Так то от ветра!

- А здесь - от воды! Я же говорю, особливые колеса механик придумал! Получается, будто мельница плывет по воде. Только не зерно мелет и не бревна на доски перетирает, а подтягивает расшиву с полным грузом к якорю.

- И нашу расшиву потянула бы та машина?

- Очень даже просто!

- И нам бы ничего делать не осталось?

- Почему же? Якоря завозить все равно пришлось бы. Ну и за самой машиной следить.

- Вот бы, - воскликнул Кудряш, - хоть однажды в жизни в свое удовольствие побурлачить!

- Якоря завозить, - поддержал его Соленый, - одно удовольствие, по сравнению с остальным. Это ведь совсем не то, что в упряжке с непомерным грузом шагать!

- В глазах темно, - будто прорвало других бурлаков, - грудь саднит, дыхание спирает, икры судорогой сводит, ноги еле переставляешь!..

- Дождь, как нынче, до нитки промочит, ветер до костей проберет!

- А то и вовсе курячья слепота нападет от усталости, света белого невзвидишь!

- Надобно еще поглядеть, - засомневался кто-то, - каково выгребать с якорем против течения полный день!

- Так не подряд же, - напомнили недоверчивому, - а с передышками, пятнадцать минут гребешь, полчаса отдыхаешь!

- Все одно, мозоли набьешь!

- А ты что же, Савелий, надеялся, что машина все за тебя делать станет? Без труда, бают, и рыбку не возьмешь из пруда!

- А ты меня не учи, Кудряш, молод еще!

Ерофеич поднял руку, успокаивая спорщиков.

- Завозить якоря тоже тяжелый труд, - рассудил он, - упрощать не надобно, ребята. По себе знаю. Пока опыты проводили, набил-таки себе мозоли. Однако со временем может и в нем надобность отпасть...

- Да разве такое возможно? - удивился Соленый.

- Конечно. Механик и об этом подумал. Якорные станции он предлагает по всей Волге установить. А канаты от них к поплавкам привязывать. Тогда и якоря завозить не нужно, успевай лишь канат к навоям прицеплять!

- Коли так хороша машина, - прогудел Подкова, - почему же после первой пробы никто из судовщиков ее на расшиву не поставил?

- То вопрос, ребята, непростой. Одно сказать, четыре года назад машина еще не совсем пригодна к путине была. Места много занимала, из-за нее мачту с парусом пришлось убрать, да и в скорости бурлацкому ходу уступала. То судовщиков и не устроило.

- Ныне, - не выдержал Егор, - оба препятствия механик устранил. Вместо четырех только два колеса оставил, привод к навоям сильно упростил. Так что парусу машина теперь не мешает. Притом ход судна намного ускорился и увеличился подъем клади.

- А ты, парень, откуда знаешь? - удивился Кудряш.

- Я Кулибину земляк, - уклончиво ответил Егор, - машиной его давно интересуюсь. Да вы и сами ее увидите, как Подновье станем проходить.

- Ты вроде еще что-то хотел сказать, Ерофеич, - напомнил "дядьке" Соленый.

- Есть еще главная причина, по какой богатые судовщики, как черт от ладана, воротят нос от кулибинской машины.

- Какая же?

- Наживаться она им помешает на бурлацком труде! Потому сами не желают ей воспользоваться и другим не дают...

Ерофеич и Егор пробудили у бурлаков интерес к водоходной машине, и они еще долго обсуждали ее. А я дал знак Степану, и мы отошли в сторону.

8

Я объяснил побратиму, как он должен действовать завтра, а Степан передал мне полгорсти черники, которую нашел по дороге. К нам подошел Соленый.

- Ловко мы вчера с тобой местами поменялись, - подмигнул он мне. Приятель твой, верно, ничего и не заметил!

- Как не так! - усмехнулся Степан. - Я лошадей в темноте различаю, не то что человека! И чужой дух ночью сразу учуял. Соль из тебя, брат, еще не вся выветрилась. За что на варницы-то попал?

- За долги. Хотите послушать? Я ведь раньше гончарным рукомеслом промышлял. Глина у меня пела в руках! Кувшины и горшки мои заказчики в поставец, рядом с другой посудой, ставили для красоты! До поры до времени жил не тужил. Женился, дети пошли. Избу пятистенную срубил для большой семьи. Для того в долги немалые, правда, пришлось войти, но я того не испугался. Поднатужусь, думал, все сполна выплачу. Ан не получилось, не мог заранее предвидеть, что лихоманка меня на долгое время скрутит. Одно время совсем худо стало, на тот свет едва не отправился. Как узнали о том кредиторы, сразу слетелись, как коршуны. Платежи отсрочить не согласились, по судам меня затаскали! Ну а каково бедному с богатыми тягаться, сами знаете! Избу пришлось продать и все имущество - все равно не расквитался с ними. Жена и детишки по миру пошли, а я в долговую тюрьму сел. А как здоровье маленько поправилось, очутился в Балахне, на варницах. Света белого там невзвидел! По шестнадцать часов в чаду и дыме едучем пребывал! А заработанные гроши кредиторам отправляли. Руки в первый же месяц соль разъела, и оказался я для своего гончарного ремесла не годен. А еще через полгода бежать решился, чтобы окончательно не погибнуть.

- Из одной каторги в другую попал?

- Нет, земляки, не скажите. Тяжел, конечно, бурлацкий труд, но с варницей не сравнится. К тому же вольнее здесь. Ну, да это долгий разговор, доведется свидеться - продолжим.

Мы попрощались и разошлись по своим местам. Намаявшись за день и уткнувшись лицом в песок, чтобы не заедали комары и мошки, бурлаки уже спали. Вскоре и Степан последовал их примеру.

По моим расчетам, мне предстояло подождать еще два часа, прежде чем есть мухоморы. Я покосился в сторону караульного. Нынче дежурил наш запевала, Федор. Он сидел на стволе поваленного дерева рядом с костром, чтобы меньше беспокоили комары, лицом в нашу сторону. За день он вымотался так же, как и все, и изо всех сил боролся с дремой. Он подпирал подбородок ладонью, но через две-три минуты голова все равно падала на грудь. Федор вздрагивал, тряс головой и озирался вокруг.

Я решил помочь ему скоротать время. Поднялся, сел рядом и предложил немного подежурить за него. Федор помотал головой.

- Староста может проверить. Подкрадется незаметно, не увидишь. Посиди лучше рядом, потолкуем.

Я согласился с ним и, входя в свою новую роль, немного покашлял.

- Ты что, простыл?

- Не пойму, - пожал я плечами. - Крутит что-то всего, и тошнота к горлу подступает.

- Так и есть, простыл. Шутка ли, целый день под дождем!

- Сам-то не простыл нынче?

- Вряд ли! За те три года, что в лямке хожу, продубился насквозь.

- А за какую провинность угодил сюда?

- Псарем я у князя раньше состоял, да не по душе пришлась мне та собачья должность. Стал проситься обратно на барщину, ну а князь осерчал!

- Чем же отворотила она тебя?

- Видишь ли, я с малых лет гордый, терпеть не могу унижаться ни перед кем. А тут хлеба хоть и легкие, да кланяться постоянно надобно и лизоблюдничать! То за уткой в болото вместо собаки лезь, то кобелей для забавы стравливай, а то и сам с другими псарями дерись на кулачки. Ну, и невмоготу мне стало...

- А не жалеешь, что с бурлацкой лямкой породнился?

- Нисколь! Везде люди живут. А к тяжелому труду я ведь сызмальства привык. Здесь не намного тяжелее. Зато против совести своей ничем не поступлюсь.

- Ой ли? Положим, я бежать задумал...

- Беги. Я отвернусь. Только не советую. Ты парень из себя видный. Извольский тебя и среди бурлаков сыскать может. Вдругорядь не помилует.

- И ты ведь пострадаешь, что упустил.

- Мне что? Скажу, мол, сон меня сморил, дальше бурлаков вряд ли окажусь. А ты что, всерьез бежать собрался?

- Поправлюсь, видно будет, - неопределенно ответил я. - А ты лучше Степану бежать пособи. Невесту его за другого князь выдать собирается.

- Слышал я уже о том, - нахмурился Федор. - Помогу, конечно. В следующее мое дежурство пусть и утекает. А нынче не советую. Слишком близко мы от Лыскова. Легче беглеца обнаружить.

- Спасибо, Федя. Степану передам твои слова и сам на ус намотаю. Зевнул для вида и добавил: - Ну, счастливо тебе отдежурить. А меня что-то в сон потянуло.

- И тебе счастливо! А не поспишь, расшиву не потянешь.

Пробираясь на свое место, я подумал о том, что мне жалко будет расставаться со Степаном, Егором, Подковой, Кудряшом, Соленым, Федором и другими бурлаками. За два дня я уже как-то свыкся с ними, и путина уже не казалась такой трудной, как вначале. Возможно, с ними я бы выдержал ее до конца, но судьбе угодно было распорядиться иначе...

9

Я обернул черничную ягоду березовым листом, раздавил ее и стал прикладывать к рукам и ногам. Точно так же я поступил с другими ягодами. Четверть часа лежал неподвижно и ждал, пока застынет сок, а затем принялся за мухоморы. Жевал и глотал я их с отвращением, но другого выхода не было. И тут же, как в омут, провалился в тяжелый, беспокойный сон. Мне снилось, будто я съел мухоморы для того, чтобы избавиться от непосильной бурлацкой работы...

Я проснулся от зычного баса Подковы:

- Подымайся, ребята, до Рыбни еще далеко!

Я приподнялся на локтях, пытаясь выполнить эту команду, но тут же рухнул на землю. Тело горело, как в лихорадке, ноги и руки сводили судороги, живот раздирали страшные колики. Я с трудом повернулся на бок, и меня тут же стало выворачивать наизнанку.

- Глянь, робя, - долетали до меня голоса, будто из другого мира, что с живописцем делается! Никак кончается!

- Отравился вроде!

- А не холера ли? Руки и ноги ему заголите!

Кто-то пощупал мне лоб, поднял рукава рубахи, штанины.