После Марко Поло. Путешествия западных чужеземцев в страны трех Индий

Письмо Мененцилия из Сполето к Бартоломео да Санто Конкордио, содержащее выдержки из утраченного послания Монтекорвино об Индии

Брату во Христе, Бартоломео да Санто Конкордио здравия и мудрости желает во всем ему преданный брат Мененцилий из Сполето.

Ведая, сколь велика ваша любовь к науке и сильно стремление знать больше обо всем, особенно о вещах еще неведомых, я кое-что для вас переписал из того, что сейчас переслал из Верхней Индии один брат минорит, который был спутником Николо из Пистойи, скончавшегося на пути к господину всея Индии.

Видел я посланца [из Индии], а на его руках преставился названный брат Николо, и говорил с этим посланцем, и он засвидетельствовал [мои выписки].

О делах индийских сообщается следующее.

Говорится, что в Индии всегда жарко и нет зимы и не бывает чрезмерного зноя, а тому причиной ветры, дующие постоянно; они умеряют жар и смягчают воздух. А зимы там не может быть вот почему: страна эта лежит под зодиаком в положении, о котором так скажу — когда солнце начинает входить [в созвездие] Девы, а происходит это 24 августа, оно, я сам сие видел, посылает лучи свои отвесно, так что не падает тень ни в какую сторону. Подобным же образом случается, когда солнце вступает в [созвездие] Овна, то есть в исходе марта; в эту пору, проходя через [созвездие] Овна, оно следует к северу, и тень падает тогда к югу до... [дня летнего солнцестояния], а затем солнце поворачивает к Деве, и, пройдя ее знак, начинает отбрасывать тень к северу. Поэтому солнце никогда здесь не удаляется настолько, чтобы стало холодно, и бывает в этой стране лишь два времени года, и, как уже говорилось, нет в ней ни зимы, ни холодов.

Долготу дня и ночи, насколько это было возможно, пытался я измерить по знакам [зодиака]. День длится пятнадцать часов, когда лучи солнца падают отвесно, ночь же продолжается девять часов; когда же солнце в созвездии Рака, день немногим меньше четырнадцати часов, а ночь немного больше десяти часов; меньше и больше на четверть часа; когда же солнце в созвездии Козерога, то есть в декабре, день длится одиннадцать, а ночь тринадцать часов, ибо солнце дальше от земли, когда оно противостоит не Раку, а Козерогу.

Кроме того, звезда, которую мы называем Полярной, так придавлена здесь или, иными словами, стоит столь низко, что она едва заметна. И поэтому, когда я стоял на очень высоком месте, то мог наблюдать другую Полярную звезду, расположенную напротив.

Я пристально наблюдал за ней и приметил созвездия, которые вокруг нее ходили, что и позволило мне узнать эту звезду, причем мне казалось, что они проходят близ нее, но поскольку у горизонта всегда по причине ветра и зноя стоит туман, а звезды очень низки, я не мог убедиться в своей правоте. Индия, однако, страна большая, и возможно, что в некоторых местах звезды стоят выше, а в иных ниже. Наблюдения же свои я вел, насколько это было мне по силам, в Верхней Индии, которая носит название Маабар, в стране святого Фомы.

Состояние названной индийской страны таково: она изрядно и даже густо населена, и в ней есть большие города, но дома жалкие, ибо строят их из песчаной грязи и обычно кроют листьями. Гор там мало, рек в иных местах много, а в иных не слишком; источников нет совсем, или же их очень мало, колодцев много по той причине, что вода здесь на глубине двух-трех шагов, а то и еще ближе к поверхности земли; но для питья она не хороша, — слишком уж мягкая, и от нее страдают животом. Поэтому делают обычно водоемы, или хранилища, наподобие ям, и туда собирают дождевую воду и ее-то и пьют.

Скота здесь мало. Лошадей не держат, бывают они разве что у королей и больших баронов. И очень мало мух, а блох нет совсем. И есть здесь деревья, которые во все времена дают плоды, так что на одних и тех же деревьях и кустах отменные плоды можно снимать всегда. Равным образом, здесь сеют и собирают урожай во все времена года, потому что всегда тут тепло и холодов не бывает.

А благовонных пряностей здесь много и по сходной цене, одни дороже, другие дешевле, сообразно их роду. Есть тут деревья, которые дают сахар, а другие приносят мед, а третьи сок, на вкус такой, как вино, и его пьют, и с удовольствием, жители этой страны; и все эти три вещи недороги. И есть деревья, дающие перец, а он зернистый и мелкий и очень похож на виноград, но мельче и лучше поддается пересадке.

Имбирь похож на тростник, и корни его, как и тростниковые, без труда можно выкапывать и пересаживать; однако стебли у него высокие, как у дерева, и толщиной они в пядь, ветки же тонкие и колючие, а листья мелкие[172].

Красящее дерево (bersi) тонкое, высокое и колючее, и все оно сплошь красное, а листья у него, как у папоротника. А индийские орехи величиной с дыню, и они зеленые, как огурцы, листья же и ветви у них, как у пальмы[173].

А коричные деревья не очень высокие, и толщина у них средняя; ствол, кора и листья, как у лавра. В изобилии они [растут] на острове близ Маабара.

Усердно и много допытывался и разузнавал я о людях чудесного вида, не схожих с обыкновенными, о зверях и земном рае, но ничего на этот счет не проведал.

А быки у них животные священные, и мяса здесь не едят из почтения [к быкам], молоко же пьют, а также пользуются быками при разных работах, поступая, как и все прочие люди.

Состояние обитателей Индии таково: люди этой страны идолопоклонники, и нет у них ни закона, ни письма, ни книг; но буквы им ведомы, и буквами пишут счета, а также молитвы своим идолам. Бумаги у них нет, и пишут они на древесных листьях, например на листьях пальмы; и понятия не имеют, что такое грех.

Есть у них идольские дома, и там почти что всегда поклоняются они идолам, и не в обычае у них приходить всем вместе и в определенное время, а являются туда, когда им заблагорассудится, и ублажают своих идолов и днем и ночью. Часто справляют они свои праздники и посты, но не соблюдают при этом определенных дней, и нет у них ни недель, ни месяцев[174].

А браки заключают только в особое время года, и если умирает муж, жена не может снова выйти замуж. Плотский грех за грех не считают и стыда не имеют, говоря об этом[175].

В приморских землях много сарацин, и у них большая сила. В глубине же страны их мало. Очень мало христиан и иудеев; последние в сравнении с христианами мало что значат. Тех, кто носит христианское имя, сильно преследуют[176].

Покойников не хоронят, а сжигают, и к огнищу несут тела с музыкой и пением, но родичи усопших печалятся и скорбят, совсем как люди других стран[177].

Эта Индия страна обширная, и в ней много королевств и много языков; а люди здесь довольно смирные и дружелюбные, слов понапрасну не тратят и этим похожи на наших крестьян. Не так они уж черны, а скорее оливкового цвета, и отлично сложены как мужчины, так и женщины. Ходят они босиком и нагишом; только и есть у них что повязка на срамном месте, а мальчики и девочки до восьми лет никакой одежды не носят и ходят в чем мать родила. А бороды здесь вовсе не бреют, но моются по нескольку раз в день.

Хлеба и вина у них нет, а наших плодов мало или вовсе нет. Их повседневная пища — рис и молоко в небольшом количестве, едят же они грубо, как свиньи, хватают пищу всей пятерней и ложек не знают; и право же, когда едят, то больше похожи на свиней, чем на людей.

Земля же здесь совсем безопасная, воров да разбойников очень мало, но зато постоянно надо платить всяческие поборы.

Ремесленников немного, ибо за мастерство и ручную работу платят гроши, помещение у них тесное.

Как и у нас, в ходу у них мечи и кинжалы; вступая в бой, сражаются недолго, но войско собирается большое, а в бой ходят голые, ничего, кроме меча и кинжала, не имея. Среди воинов есть наемники-сарацины, вооруженные луками.

Об Индийском море, какое оно есть: море это весьма обильно рыбой, и в нем ловят жемчуг и добывают драгоценные камни. Гаваней мало, и они скверные; знайте, что море это — срединное море Океана и что с юга нет земли, а только острова, и в том море их очень много — больше двенадцати тысяч, иные из них обитаемы, иные же безлюдны.

Можете вы пройти этим морем до Ормуза, и говорят, что от него до той земли, которая называется Минабар, расстояние две тысячи миль, если идти между юго-востоком и востоком. От Минабара до Маабара еще триста миль в направлении между востоком и северо-востоком, а от Минабара до Гигименкоты еще триста миль в направлении между северо-востоком и севером. Другие берега я не видел, а поэтому и сказать о них ничего не могу[178].

У берегов названного моря иной раз на сто и более миль тянутся мели, так что кораблям плавать здесь опасно. Ходят же здесь они только в определенное время года, ибо с начала апреля и до конца октября ветры дуют с запада, а поэтому нет возможности идти морем на запад; и все бывает наоборот с октября месяца и до марта.

С середины мая до конца июля такие сильные дуют ветры, что корабли, если не удается им войти в гавань, подвергаются большой опасности, и счастье, коли им доведется ее избежать; в прошлом году погибло более шестидесяти кораблей, а в этом году близ наших мест затонуло семь кораблей, а что до других областей, то вестей оттуда пока нет. Корабли же у них очень непрочные и неуклюжие, без железа, швы не конопатят; сшиты они бечевой, как платье, и если где-нибудь нить порвется, тотчас корабль распадается, и что ни год приходится их чинить, иначе и в море выйти нельзя. Руль на этих кораблях ломкий и слабый, он как доска, шириною в пядь и укреплен в середине кормы; когда же надо повернуть на другой галс, то делают это с большим трудом, а при сильном ветре и вовсе поворачивать нельзя. На кораблях один парус и одна мачта, а паруса делаются либо из тростниковой плетенки, либо из скверной ткани, веревки же плетут из волокон.

Кроме того, моряки у них в малом числе и не слишком опытные: и когда корабли, минуя опасности, возвращаются в целости, говорят, что так случилось потому, что ведомы они были господней волей, сноровку же человеческую, можно сказать, ни во что не ставят.

Написано это письмо в Мабаре, городе провинции Ситта, в Верхней Индии, октября двадцать второго дня, в год Господа нашего МСС...Х...

Чудеса, описанные братом Журденом из ордена проповедников, уроженцем Северака и епископом города Колумба, что в Индии Наибольшей[179]

Скажу сперва, что есть диво дивное среди моря, между Сицилией и Калабрией. И вот оно какое: море там в одном месте стремительно вздымается, а в другом, поближе к острову, опускается, и течение здесь быстрее, чем в любой реке. А по причине этого в горле [пролива] всегда страшное волнение, и в пучине морской гибнут, буде в ней окажутся, даже самые большие корабли.

И говорят, будто на дне есть там ужаснейшее жерло, и из него выходит такая темная вода, что даже рыбам боязно заплывать в эти места[180].

В Греции не довелось мне повидать или проведать что-либо, о чем стоило бы здесь упомянуть; вот разве только, что между Негрипонтом-островом и материком море прибывает и убывает иной раз трижды, а когда и четырежды [в день], а порой и чаще, словно это не море, а быстрая река, и, право же, истинным чудом кажется все это[181].

Побывал я в Фивах, а там земля так часто трясется, что любой, кто не испытал ничего подобного, ни за что мне не поверит. Случается, за день земля дрожит пять, шесть, а то и семь раз, и зачастую от такого трясения рушатся и обваливаются дома и стены даже самой наикрепчайшей постройки[182].

Видел я в Великой Армении нечто весьма примечательное, а именно высочайшую и преогромнейшую гору; говорят, вершина ее всегда в снегу и всегда в облаках, и изредка облаками гора бывает покрыта на три четверти высоты ее. А гора эта неприступна: никому не довелось еще дойти до вечных ее снегов[183].

И вот какое там есть диво великое: если дикого зверя преследуют охотники, то, добежав до этих снегов, он тотчас поворачивается и стремглав кидается вниз, хоть и знает, что там ждет его гибель. А гору ту даже за три дня на коне не объехать. Слышал я от мужа достойного и правдивого, что живут здесь громаднейшие змеи и так велики они, что целиком заглатывают зайца, и муж этот такое видел воочию; а когда пронзил он стрелой змея, пожравшего зайца, тот уполз невредимый.

На горе стоит дом, который, как говорят, воздвиг сам Ной, после того как покинул он свой ковче г. Говорят также, что где-то на горе есть виноградник, посаженный Ноем, тот самый, вином коего Ной упился. А ягоды на лозах, ноевых такие огромные, что просто глазам своим люди не верят. Узнал я обо всем этом от одного нашего архиепископа, католика, владыки великого и сильного. Он правит в здешних местах и во всем достоин доверия. Я же, хоть и побывал тут (поверьте мне уж на слово), но не летом, а зимою.

Эта Великая Армения много выстрадала, и в ней мученическую кончину приняли три апостола, а именно Варфоломей, Симон и Иуда.

Видел я темницу, где томились Симон и Иуда, и ключи, которые по мановению апостольского жезла выбились из живого камня.

По восемь, десять и семнадцать раз касался камня жезл, и нынче здесь как раз столько же ключей, а близ них выстроена большая и красивая церковь[184].

В этой Великой Армении замучена была одна славная дева; звали ее Скалой, и была она дочерью короля. Здесь же бросили в яму ко льву и дракону святого Григория, обратившего армян в католическую веру, и случилось это, когда правил Арменией король Тертат, во времена святого Сильвестра и императора Константина[185].

В этой же Армении зарезан был блаженный Иаков-мученик.

Живут в этой провинции главным образом армяне-схизматики; братья проповедники и минориты обратили в католичество добрых четыре тысячи этих схизматиков, а быть может, даже и больше, и это чистая правда. И воистину один великий архиепископ, владыка Захарий со всей паствой своей принял нашу веру[186].

Уповая на благостыню господню, надеемся мы, что все прочие [схизматики] будут вскоре обращены, коли за дело возьмутся достойные братья.

Много есть славных и великих армянских государей-христиан; наибольший же из всех [кто правит в этой стороне] — император Персии[187].

В Армении лежит горчайшее в свете мертвое море, и говорят, нет в нем никаких рыб — не могут они вынести великий смрад[188]. А в том море стоит остров, и на нем могилы многих императоров и королей, в древности правивших Персией, и сокрыты в этих могилах неисчислимые сокровища. Однако путь в те места заказан, а если кто сюда приходит по дозволению, то не отваживается искать сокровища.

Эта Армения в длину тянется от Себаста [Сиваса] до равнины Ороган [Мугань], а в ширину от гор Баркар до Тауриса [Тебриза]; от Баркара до Тауриса пути двадцать три дня, от Себаста до Орогана сорок дней.

Есть здесь одно озеро у подошвы высокой горы; десять тысяч мучеников нашли тут смерть и претерпели страсти, подобные господним, ибо распяли их на крестах, как самого Христа. Гора эта называется Арарат, и близ нее находится город Семур [Ван?]; некогда был он велик, но его разрушили татары 11.

Я прошел без малого всю эту страну[189].

Диво великое видел я в Персии, а именно есть там громаднейший город Таурис, в котором двести тысяч домов. В Таурисе никогда не выпадает роса небесная и летом нет дождей, как это бывает в других [странах], так что приходится людям, дабы прокормиться, орошать землю.

А в окрестностях Тауриса растет ива, на которой живут маленькие червячки; они из себя высачивают жидкость, подобную белому воску, и прилипают с ее помощью к листьям, а падая с дерева — к земле. Сок этот слаще меда и сот медовых. Здесь у нас есть церковь, и довольно красивая, и с добрую тысячу верующих, прежде они были схизматиками, а нынче все обращены в нашу веру; по крайней мере столько же новообращенных имеется в Уре, что в Халдее, а в Уре родился Авраам, и город этот богат и лежит в двух днях пути от Тауриса.

Точно так же, пятьсот или шестьсот [католиков] насчитывается в Солтании, и лежит она в восьми днях пути от Тауриса, и там у нас есть очень красивая церковь[190].

И есть в этой части Персии некие твари, а называются они онаграми, и они вроде маленьких ослов, а в беге резвее наших коней[191].

Эта Персия населена сарацинами и татарами, ими совращенными (tartaros sarracenatos), а также христианами-схизматиками разных сект — несторианами, якобитами, греками, грегорианцами, армянами, и в малом числе имеются иудеи.

В этой Персии есть в изобилии шелк и ляпис-лазурь[192]. А как изготовлять шелк, не знают. И у них много золота в реках, но не ведают они, как его добывать, да и недостойны знать это[193].

Протяжением же эта Персия в длину пять дней, а в ширину столько же[194]. Народ в этой империи живет грязно, ибо сидят здесь на земле и на земле же едят и разные яства и мясо кладут в блюда, и каждым пользуются по три, по четыре и по пять едоков. Едят не на скатертях, а на круглых кусках кожи или на больших деревянных или медных столах о трех ножках. Одной посудой пользуются сразу шесть, семь или восемь человек, пищу же берут перстами. После еды, а иной раз и во время трапезы облизывают пальцы языком и губами, которые служат вместо полотенца[195], а если остается на руках жир, то его обтирают о башмаки. И так поступают повсеместно татары западные и восточные, но не индийцы; те едят куда опрятнее, хотя и дозволяется им [брать пищу] руками.

В этой Персии есть ключ, из которого вытекает особая смола, и она называется kic. Я же называю ее pix или pegua; ею обмазывают бурдюки, в которых хранится и перевозится вино[196]. Между Персией и Малой Индией лежит земля, где выпадает очень много манны, и она бела, как снег, слаще всего, что сладко, и так питательна, что и поверить трудно[197].

Здесь, людям на зло, множество песчаных тор, и когда дует ветер, пески текут словно вода из запруды. Названные страны, то есть Персия, Великая Армения, Халдея и Каппадокия, а также и Греция изобильны прекрасными плодами, мясом и иной снедью, подобно нашей стране. Однако, если не считать Греции, обитаема разве что десятая часть этих земель.

Въезжая в Малую Индию, видишь множество пальм и сладчайших плодов, но в глубине страны и тем и другим земля скудна.

В этой Малой Индии немало есть примечательного и достойного удивления; поразительно, что нет здесь ни ключей, ни рек, ни водоемов, а дожди бывают всего лишь три месяца в году — с середины мая до середины августа. Удивительно это! Страна эта жарчайшая и очень плодородная, и за девять бездождных месяцев высачивает земля (и притом каждодневно) столько росы, что не иссушается она даже солнечными лучами к половине третьего часа[198].

Чудес тут без счета, великое множество; и сдается мне — именно в этой, первой Индии начинается иной свет, ибо и мужчины и женщины здесь все сплошь черные, и нет у них никакой одежды, кроме лоскута хлопчатой ткани, обернутого вокруг чресел, конец же его чуть прикрывает обнаженную спину[199].

Местные жители не едят пшеничного хлеба, хотя пшеница растет здесь в изобилии. Их пища — рис и сорго (sagina), и варят то и другое только на воде[200]. Едят в сыром виде молоко, а также масло. Нет в этой Индии ни лошадей, ни мулов, ни верблюдов, ни слонов, и держат тут лишь быков, и их используют для всяких нужд и в седле и в упряжи[201]. Ослов здесь мало, и очень уж они низкорослые и никудышные.

Между ночью и днем разница, самое большее, часа два. Всегда здесь зреют плоды и цветут цветы, а самых разных деревьев тут тьма, и дают они всяческие плоды; поистине же огромны плоды, которые называются чаки, и такой достигают они величины, что одним чаки может насытиться по крайней мере пять человек[202]. И растет здесь дерево с плодами, похожими на чаки и столь же крупными и сладкими; называются они блоки, и порода эта иная, чем чаки[203]. А растут они не на тонких ветках, а на самых толстых и на стволе, от самого его корня. Есть тут дерево, дающее плоды, подобные сливам, но очень большие, и называется этот плод анибой; просто выразить невозможно, до чего анибы сладки и приятны на вкус[204].

И есть здесь много иных фруктовых деревьев разных и всяких, но уж очень долго пришлось бы описывать их. Скажу только, что эта Индия в отношении плодов и всего прочего не похожа на христианские земли; разве только, что здесь есть лимоны, кое-где сладкие, как сахар, кое-где кислые, как наши. Есть также гранаты, крохотные и жалкие. Виноградников же мало, ибо вина они не делают, а лишь едят свежий виноград. Но зато есть здесь много деревьев, сок которых собирают и пьют вместо вина.

Скажу еще, что растет тут некое дерево по названию наргиль; что ни месяц выпускает оно ветви, несущие плоды, подобные финикам, но величиной с человеческую голову. Иной раз, на одной ветке висит с тридцать таких плодов, и часто и плоды и цветы бывают одновременно с первого до двенадцатого месяца, так что наряду с цветами зреют плоды одиннадцати поколений. Чудеса![205]

И понять такое немыслимо тому, кто этого воочию не видел. А из ветвей и плодов собирают очень сладкую воду. Ядро молодого плода на вкус сладко и мягко-премягко; но затем оно твердеет и дает молоко, столь же доброе, как миндальное; а когда ядро совсем затвердевает, из него выжимают масло величайшей целебной силы. А если не желают снимать плоды, то в ту пору, когда ветви, на которых они завязываются, имеют всего только один-два месяца от роду, они надрезаются и подвешиваются к ним жбаны, и сок, который иначе был бы истрачен на созревание плодов, заполняет эти жбаны.

Сок же этот белый, как молоко, и сладкий, как патока, и хмельной, как вино, да и местные жители вместо вина его и пьют; а коли не хотят тратить его на питье, то кипятят, доколе останется лишь третья часть, и густеет тогда сок, подобно меду, и столь же он сладок, и хранить его можно, как хранят мед и медовые соты. И каждая ветка дает по целому жбану в день и по целому жбану в ночь во все времена года.

Листьями этих деревьев в дождливое время кроют крыши домов. Именно эти плоды мы называем индийскими орехами. Из кожуры же этих плодов делают веревки, которые идут на оснастку кораблей[206].

Есть здесь дерево иной породы, и оно подобно только что описанному, и из него получают белый, приятный на вкус сок; называется это дерево тарри. И еще есть дерево беллури, а оно дает подобный же, но гораздо лучший сок[207]. И имеется тут множество иных деревьев, и особенно примечательны те из них, что выпускают от ветвей корни; эти корни доходят до земли и, впиваясь в нее, образуют стволы, подобные главному стволу; когда же эти корни-стволы умножаются в числе, то из одного дерева разрастается купа, в которой бывает по двадцать и тридцать стволов, смежных и меж собой связанных. Вот уж поистине диво предивное[208].

И право же, словами не описать все, что я видел здесь собственными глазами. Плоды этого дерева не только бесполезны, но и смертельно ядовиты.

В этой, а также в Великой Индии деревья не сбрасывают старых листьев, пока не вырастут новые.

Так много деревьев и так они разнообразны, что долго, да и утомительно было бы описывать их; к тому же и различать их невозможно. А о тварях, диких и хищных, скажу, что водятся здесь львы, леопарды, унцы [пантеры?] и зверь вроде зайца, но с черными ушами; вся шерсть на теле у него белая-пребелая, и называется этот зверь сиагойс[209]. А коли улавливают его, то уж не выпускают, пока он не околеет. Водится тут еще один зверь; называют его носорогом; величиной он с лошадь, и на голове у него длинный и кривой рог, но это вовсе не единорог[210].

Есть здесь ядовитые твари, а именно огромнейшие змеи, черные, красные, белые и зеленые, а бывают они и смешанных цветов (mediis coloribus colorati), и попадаются змеи о двух, трех и пяти головах, что удивления достойно.

Есть здесь крокодилы; на нашем родном языке они называются colcatrix[211]. Иные так велики, что по длине превосходят изрядную лошадь. Они из рода ящериц и четвероногие, а хвост у них вытянут, как у ящерицы, и голова, совсем как у свиньи, и зубы расставлены так, что сила их велика и ужасна, и нет такого зверя, который мог бы вырваться из этих зубов, особенно в воде.

У крокодила есть нечто, подобное панцирю, и панцирь этот не берет ни меч, ни копье, ни стрела — так тверды его чешуи. На воде крокодил самый сильный и самый злой зверь. И много тут иных гадов, но, по правде говоря, не знаю я, как они называются.

О птицах скажу только, что они совсем не такие, как те, что водятся в наших землях, если не считать ворон и воробьев; ибо здесь во множестве водятся всевозможные попугаи, и часто в одной стае бывает с тысячу и более птиц. В клетке прирученные птицы говорят очень бойко, и так и кажется, что это не птицы, а люди, наделенные разумом. Есть тут также летучие мыши, и право же они величиной с коршуна. Днем они не летают и появляются только после захода солнца. Удивительно! В дневное время летучие мыши висят на деревьях, головою вниз, словно крупные плоды. Есть тут и другие птицы, а именно павлины, перепелки, индийские куры и прочие многие птичьи породы самых разных цветов; есть и совсем белые птицы, и зеленые-презеленые, и разноцветные, да такой красоты, что немыслимо даже описать подобное.

В этой Индии люди, идущие на войну и охраняющие своих сеньоров, одежды не носят и вооружены круглыми щитами, жалкими и скверными, меч же держат в руках. Да и войны их, ей-же-ей, забавы детские.

В этой Индии тьма разных драгоценных камней, алмазы же здесь наилучшие в свете, и никто не обрабатывает их каким бы то ни было способом, заботится об этом сама природа. Дабы не впадать в многословие, не буду распространяться о свойствах этих камней.

В этой Индии много драгоценных камней, наделенных великими достоинствами, и всяк может собирать их, никому сие не возбраняется.

В этой Индии, когда умирает сколько-нибудь знатный муж, а также люди, чем-либо владеющие, то [тела их] сжигают; при этом жены устремляются за мужьями в пламя; ради славы мирской, любви к супругу и вечной жизни они сжигают себя вместе с мужьями и с такой радостью, как будто идут к венцу. И те, которые так поступают, слывут здесь наидостойнейшими и наилучшими женами. Удивительно это! И не раз на моих глазах во след одного-единственного мертвеца бросались в огонь и гибли пять жен.

В этой Индии есть язычники, поклоняющиеся огню. Мертвецов своих они не хоронят и не сжигают, а кидают нагие тела в бескровельные башни на съедение птицам небесным. Верят они в два начала — добро и зло, свет и тьму, — но нет охоты мне на сей счет распространяться.

Есть и иные язычники, прозываются они думбри, и едят они мертвечину, а также трупы; у них нет никаких идолов, и делают они работу за других и переносят тяжести[212]. В этой Индии есть имбирь, и растет он в огромном количестве, и есть также в большом изобилии сахарный тростник, а также рожковое дерево, и оно на диво толстое и величавое.

О многих чудесах этой Индии могу я еще рассказать, но, сберегая время, сокращу свое повествование.

Еще растет здесь кассия, и кое-где ее очень много[213].

Народ в этой Индии ест опрятно, верен слову и весьма справедлив; вольности свои исконные хранит он сообразно сословию своему (secundum statum suum).

Зной тут ужаснейший; просто выразить не могу какой — все равно не поймет меня, кто не бывал там.

В этой Индии нет никаких металлов, и нельзя их здесь отыскать, и сюда их завозят со стороны, кроме золота, железа и бронзы. И нет перца и других пряностей, кроме имбиря.

В этой Индии большинство людей поклоняются идолам, хотя власть здесь почти полностью в руках у турок-сарацинов; они недавно пришли из Мультана и завоевали страну, а присвоив над ней власть, разорили неисчислимое множество храмов с идолами; многие церкви, обращенные турками в мечети во славу их Магомета, лишились прежних своих прав и владений. Скорбно слышать и видеть такое.

У язычников этой Индии есть пророчество, что мы, латиняне, покорим весь мир.

В этой Индии население рассеяно, одни здесь, другие там, и некоторые утверждают, будто они христиане, а на самом деле они некрещеные и в вере ничего не смыслят. Мало того, — верят они, что великий святой Фома это и есть Христос.

Здесь, в этой Индии, я крестил и обратил в истинную веру триста душ, и многие из них были язычниками и сарацинами.

Ведомо, что среди язычников человек может без опаски проповедовать слово божье, и на всем Востоке не возбраняется где бы то ни было крестить идолопоклонников, будь то татары, индийцы или иные народы.

Эти идолопоклонники служат своим богам таким образом: есть у них некто, слывущий жрецом; носит он длинную, до самой земли доходящую рубаху, а поверх нее у него белый стихарь (planeta) наподобие нашего. За жрецом следует клирик в рубахе, со скамейкой в руках, и эту скамейку он то и дело ставит перед жрецом, и тот всякий раз опускается на колени, попирая ими скамейку. Такие преклонения жрец начинает, подходя [к идолу] и будучи еще далеко от него, а в руках он при этом держит блюдо шириной в два локтя, полное всяческой снеди, и на блюде этом горят свечи. С молитвой приближается жрец к алтарю, на котором сидит идол, и ставит перед ним сообразно с обычаем блюдо, а затем берет жертвенное яство и сует его в руки идолу, остатки же делит и съедает свою часть.

Идолам придают обличья тварей, [живущих в землях] идолопоклонников, но есть у них, сверх того, бог, сделанный по их собственному подобию. Истинно говорю, — над всеми богами ставят они бога всемогущего, творца всех прочих богов. И верят они, что мир существует уже двадцать восемь тысяч лет[214].

Индийцы как в этой, так и в других Индиях никогда не убивают быков и, сказать по правде, почитают быков, как родного отца, а кое-кто с великим рвением им поклоняется. И готовы здесь люди пощадить быка, умертвившего пять человек, но горе пяти человекам, убившим одного быка. Говорят, что поднять руку на быка столь же дерзновенно, как на отца родного. И повелось так потому, что всю работу у них делают быки, и от [коровьей породы] получают они молоко, масло и прочую пищу.

Знатные господа, равно как и все иные идолопоклонники, пробуждаясь и прежде чем куда-нибудь пойти, зовут наижирнейших коров и возлагают на них руки; а затем трут руками лицо, веря, что после этого не коснется их никакое зло.

Но довольно о Малой Индии, ибо и года не хватит, чтобы описать все, что здесь есть. Истинно, что, сколько ни есть тут черных мужчин и женщин, все они красивы.

Скажу вот что о Великой Индии: схожа она с Малой тем, что люди в ней все черные. Звери также более или менее сходны, однако в Великой Индии множество слонов. Просто чудо эти слоны. Величиной, дородностью, силой, умом превосходят они всех зверей на свете. Голова у слона большая, глаза маленькие, меньше, чем у лошади, а уши, как у филина или летучей мыши. Нос свисает до земли, а начинается на лбу, и из пасти высовываются далеко вперед два огромных зуба, толстых и длинных, и коренятся они в верхней челюсти.

Этот зверь ничего не делает без приказа; стоит только хозяину сказать: “делай это”, и слон делает, и так и кажется, что не скотина это, а существо, наделенное разумом. А ноги у него громадные, о шести копытах, как у быка или, скорее, как у верблюда.

Зверь этот может с помощью деревянного приспособления перетаскивать ноши, которые не под силу даже тридцати носильщикам, и это смирнейшее животное искусно в бою, так что на войне слон стоит пятисот и более воинов, ибо к зубам его привязывают сабли или железные клинья, которыми он и наносит удары. Страшен слон в бою. Две силы есть в мире, с которыми нельзя совладать оружием: первая сила — огонь небесный, вторая — камень [метательной] машины; слон же — это третья сила, и никому не дано выдержать, да и никто на это не отважится, натиск слонов. Удивительная вещь! Он становится на колени, ложится, садится, приходит и уходит по велению своего хозяина. Слов нет, чтобы описать, к чему способен этот зверь.

В этой Индии есть перец и имбирь, корица, красящее дерево и прочие все пряности. Имбирь — это корень травы с листьями, как у камыша. Перец — плод и семя травы, которая, подобно дикому винограду, взбирается на деревья; плоды же такие, как у дикого винограда, и сперва они зеленые, а в зрелости совсем черные и морщинистые, как в этом вы сами можете убедиться. Таков длинный перец. Не думайте, что там, где растет перец, его варят или готовят на огне.

А корица — это кора большого дерева с цветами и плодами, как у гвоздики[215].

В этой Индии много островов; слышал я, что из них более десяти тысяч обитаемы. И одно из чудес — это [остров] Силем [Цейлон], и там множество драгоценных камней, наилучших в свете и самых разных.

Между этим островом и материком ловят жемчуг, или маргарит, в количестве просто удивительном. Так, порой три месяца подряд на ловле бывает восемь тысяч барок или кораблей. И вылавливают здесь столько жемчуга, что и поверить этому невозможно, если сам своими глазами такое не видел[216].

Скажу теперь о птицах: они отличаются от птиц Малой Индии, и цвета они иного, ибо тут есть птицы сплошь белые, как снег, и сплошь красные или багровые, как гранат, и сплошь зеленые, как трава, и пестрые, и так много их и так красивы они, что и сказать трудно.

Попугаи здесь всех цветов, вот только черных никогда не бывает, но есть совсем белые и сплошь красные или зеленые, а у некоторых перья всех этих цветов. И воистину, птицы этой Индии — райские создания.

В этой Индии, в пору, когда я жил в Колумбе, поймали двух котов с крыльями, как у летучей мыши; в Малой же Индии водятся крысы с лисицу величиной, и они ужасно ядовиты[217].

В этой Великой Индии растут деревья с такими большими листьями, что в тени каждого из них свободно могут укрыться пять или шесть человек[218].

На упомянутом острове Силем у одного могущественного короля есть драгоценные камни всех видов, какие только существуют под небесами, и в таком количестве, что и поверить этому трудно. И есть у него два рубина, причем один из них он носит на шее, а другой на руке, которой вытирает бороду и губы; и этот рубин в длину больше, чем ладонь с четырьмя сжатыми пальцами, если измерять ее в ширину, и когда рубин на руке, видно, что каждая грань его длиной с палец. Думаю я — во всем мире нет камней, подобных этим двум, а среди рубинов нет им равноценных.

Есть другой остров, где все мужчины и женщины нагие; там в ходу золотые монетки, мелкие, словно песчинки. А из тканей, которые островитяне приобретают, делают они стены в своих жилищах. И они ничем не покрывают тело и не прикрывают срам[219].

И есть другой остров, прегромаднейший, и название ему Яна [Ява], а в окружности он семь [тысяч] миль, и слышал я, что там много великих чудес. И среди этих чудес, наряду со столь прославленными благовониями, самое большое — малорослые люди: высотой они, как дети трехлетние или четырехлетние, и тело у них сплошь покрыто шерстью, как у козлов. Их очень мало, и живут они в лесных чащах[220].

На этом острове водятся белые и очень красивые мыши. Есть там деревья, на которых цветет гвоздика, и когда они в цвету, то испускают столь сильный аромат, что гибнет всякий, кто в тех местах окажется, если только не зажмет нос и рот. Растут там кубеба и мускатный орех и маис [mazaros] и все прочие прославленные пряности, за исключением перца[221].

В некоторой части этого острова с превеликим наслаждением едят белых и жирных людей, коли удается их захватить.

В этой Великой Индии я на островах все люди черны и тело у них обнажено выше чресел и ниже колен, и они босы. Короли все же отличаются от простого люда: они носят на запястьях золотые и серебряные кольца и золотое ожерелье на шее, а на нем множество драгоценных камней.

В этой Индии законные сыновья великих королей, или государей, или баронов никогда не наследуют достояния отцов своих; наследство переходит только к сыновьям сестер, ибо говорят здесь так: можно ли поручиться, что сыновья рождены от своего отца, — ведь жены и наложницы могут понести от других, но дети сестры всегда своей крови, и кем бы ни был их отец, ясно, что вышло дитя из сестринского чрева[222].

В этой Великой Индии многие поклоняются идолам таким образом: если кто захворает или попадет в беду, то дает он обет идолу и клянется нерушимо оный соблюсти, коль скоро недужному полегчает. И вот, выздоровев, эти люди год, а то и два нагуливают жир, вкушая жирную пищу и разные напитки, а затем, в час празднества, осыпают себя цветами, натирают тело благовонными маслами, украшают голову белым венцом и с песнями и плясками шествуют к идолу; идола же переносят с места на место, как у нас лик святой Марии в дни рогаций[223], и, поклоняясь идолу, держат они в руках двуручный меч, подобный ножу, которым сдирают шкуру; и, порезвившись вдосталь, заводят меч за шею, с силою дергают его и отсекают перед этим идолом себе голову. В этой Великой Индии, в тех местах, где я был, дни почти всегда равны ночи и в любое время года разница между ними никак не больше одного часа.

В этой Индии солнце стоит на юге целых шесть месяцев, так что тень падает к северу. А остальные шесть месяцев тень отбрасывается к югу.

В этой Индии Трамонтана [Полярная звезда] стоит очень низко; настолько, что в одном месте, где я побывал, она над землей и морем поднималась не больше, чем на два пальца[224].

Здесь, если только я не обманываюсь, в час, когда нет луны и небо ясно, почти вчетверо светлее, чем у нас. А между закатом и зарей я, право же, видел все планеты, а влияние их зримо воочию, и по этой причине отрадно наблюдать за ними в ночную пору.

В месте, о котором я уже упоминал, всегда видна в небе, между югом и востоком, яркая и большая звезда, а называется она Канопус; в наших землях она не видна[225]. А в [индийском] цикле многое привлекательно и отрадно для доброго астролога.

В этой и Малой Индиях люди, обитающие вдали от моря, в глубине страны и в лесных местах, с виду сущие исчадия ада. Едят, пьют и одеваются они совсем не так, как приморские жители.

Здесь страх сколько змей, и притом огромнейших, и всех цветов, какие только есть на свете. Диво великое: змеи эти никому вреда не причиняют, а если такое и случается, то очень редко; первыми же никогда не нападают.

Здесь водятся осы, занятие коих состоит в том, чтобы убивать большущих пауков, где бы те ни гнездились; осы зарываются в глубокие норы, выкапывая их сами, и в них так надежно хоронятся, что никому на свете не удается раскопать эти осиные убежища.

Водятся здесь мельчайшие муравьи, белые, как шерсть, а зубы у них столь крепкие, что ими прогрызают они дерево и каменные толщи и, коротко говоря, изничтожают все сухое, что лежит на поверхности, а также шерстяные и хлопчатые ткани. Из тончайшего песка строят они корки на манер стен, и корки эти даже солнце не разрушает, а таким способом укрепляют муравьи свои убежища. И чистая правда: коль скоро корка разрушается и солнце проникает внутрь, муравьи сразу же погибают[226]. Червей здесь множество, и удивительных, просто не знаю, как и сказать о них.

Есть также в этой Индии птица, похожая на коршуна: у нее белая голова и белое брюшко, спинка же красная. Она смело выхватывает рыбу из рук рыбаков и грабит кого попало, так что повадкой своей подобна собаке.

Есть тут и другая большая птица; она на коршуна не похожа и летает только по ночам, причем в ночную пору голосит, словно человек, вопиющий из бездны. К слову скажу, что довелось мне слышать, будто здесь по ночам очень часто сам дьявол говорит с людьми[227]. Все чудесно в этой Индии, и, поистине, это иной мир. Есть также в этой Индии земля, которая называется Чампа [Тьямпа], и в той земле слоны служат вместо верблюдов, лошадей, мулов и ослов, и все там делают с их помощью.

Удивительно, что среди диких слонов в обычае биться войском на войско, и они вызывают друг друга на бой; и иной раз выходит на сечу сотня против сотни (когда меньше, когда больше). Впереди бьются самые что ни на есть сильные, крупные и отважные слоны, и так жестоко они дерутся, что на поле битвы остается по сорок-пятьдесят мертвых и раненых слонов. И вот что поразительно: говорят, будто побежденные слоны никогда не вступают сызнова в бой.

Этот зверь, по той причине что дорого ценится слоновая кость, в почете, будь он живой или мертвый. Ловят же только крупных и изрядно упитанных слонов, пренебрегая мелкими, и делают это удивительным образом: возводят квадратом крепчайшие стены и в них оставляют несколько ворот, преграждая эти ворота толстейшими бревнами.

Затем обученную слониху заводят в то место, где пасутся дикие слоны, и ей показывают зверя, которого хотят поймать, и внушают ей, чтобы она его завлекла [в ловушку]. Слониха, приваживая слона, трется об него, лижет его и уводит за собой; слона пропускают во внешние ворота, тотчас же закрывают их, и пока слон пытается через эти ворота пробиться, слониха выходит другими воротами, а за ней их сразу же закрывают, как это делают с первыми воротами. Слон, таким образом, оказывается в плену. Затем приходит человек, одетый в черное и красное, лицо же у него закрыто. Он жестоко бьет слона и вопит во всю глотку; так кричат разве только, когда изловят вора. И бьет он слона дней пять или шесть, и зверю не дают ни есть, ни пить. Потом является другой человек, в одежде другого цвета и с открытым лицом, и он сперва бьет и гоняет слона, а затем подходит к нему, заговаривает с ним, скребет его длинной жердью, чистит его, кормит, и мало-помалу за десять или пятнадцать дней слона укрощают, а через двадцать дней его можно уже выводить и обучать.

В этой Великой Индии двенадцать и даже больше королей-идолопоклонников, а один могущественный король правит землей, где родится перец, и королевство его называется Молебар [Малабар]. И есть король в земле Синтуили [Кранганор? Каин Кулам?] и в земле Колумб; имя этого последнего короля Мингуа, а королевство его в Маабаре. И есть еще король Малепатама, королевство же его называется Малепор [Майлапур?], и там ловят жемчуг в несметном количестве. Еще один великий король правит на Силеме — острове, где тьма драгоценных камней. А на острове Яна, где добрые пряности, три или четыре короля. Сверх того, есть и другие короли, к примеру король Теленка [Теленгана?], великий и могущественный. А королевство Теленк богато хлебом, рисом, сахаром, воском, медом, плодами и овощами, яйцами, козами, буйволами, молоком и коровьим, а также иным маслом, плоды же там самые разные и вкусные, и всего этого добра в той стороне больше, чем где бы то ни было в Индии.

И есть еще королевство Маратха, поистине великое, и король в земле Батигала [Бхаткал], но он [не идолопоклонник], а сарацин. Много также королевств в Чампе [Тьямпе?][228].

Что еще сказать? Сколь велика эта Индия, не могу и выразить. Ладно, кончаю, и так уже достаточно сказано об Индии Великой и Малой.

Скажу теперь об Индии Третьей. Говоря по правде, не был я в ней и не видел ее, но от тех, кто достоин доверия, немало наслышался я о многих тамошних чудесах. Истина, что в той стране тьма драконов, а у них на головах блестящие камни, называемые карбункулами. Драконы живут в золотых песках; растут они очень быстро, а из пасти исходит дух зловонный и тлетворный, густой, словно дым костра.

Временами собираются эти драконы вместе и, распуская крылья, пробуют взлететь ввысь, однако по воле божьей, а она безмерна, низвергаются на свою погибель в реку, вытекающую из рая.

Везде окрест выжидают, когда наступит драконов час, и, приметив, что какой-то из драконов низвергся в реку, отсчитывают семьдесят дней, а затем спускаются к берегу, отыскивают кости драконовы, с которых давно уже сошло мясо, и забирают карбункулы, что сидят в черепах, и камни доставляют императору Эфиопии, а его вы называете пресвитером Иоанном[229].

В этой Третьей Индии есть птицы, которые называются рок, и так велики они, что могут поднять на воздух даже слона. Сам я встречал человека, говорившего мне, что ему довелось видеть одну такую птицу и что крыло у нее было длиной в восемьдесят пядей[230].

В этой Индии водятся настоящие единороги, величиной с лошадь; на лбу у них толстый, острый, но короткий рог, сплошь твердый — в сердцевине его нет мозга. И говорят, так свиреп этот зверь, что может он одолеть слона, а поймать его невозможно никому, кроме юных девственниц. Мясо этого зверя, откуда бы его ни вырезать, удивительно вкусно и обладает целебной силой[231].

Много там иных разных зверей; есть зверь наподобие кота, и пот у него благоуханнее любых благовоний, а собирают его так: повадка есть у этого зверя тереться о какое-нибудь дерево; на коре остается сгущенный пот, и его люди собирают и уносят[232].

Говорят, что между Индией и Эфиопией, ближе к востоку, расположен рай земной и из него вытекают четыре райские реки, а в этих реках великое множество драгоценных камней и тьма золота[233].

Здесь водятся змеи, иные рогатые, иные украшены драгоценными камнями.

Люди той страны чернейшие из черных и жирные, но малорослые, и у них толстые губы, плоский нос, выступающий вперед лоб грубой формы, а ходят они нагишом. Я видел много таких людей; они охотятся на самых страшных зверей — львов, пантер, леопардов и на ужаснейших змей; стало быть, свирепейшие идут на свирепых.

В этой Индии есть амбра, а она подобна древесине, и запах у нее чрезвычайно приятный; называют ее морской геммой, или сокровищем моря[234].

Здесь есть также звери, похожие на ослов, и они исполосованы поперек белым и черным, так что одна полоса белая, а другая черная; очень красивы эти звери.

Говорят, между этой и Великой Индией есть остров, где попеременно живут одни лишь мужчины или одни лишь женщины. Жить же совместно они долго не могут, разве только от силы дней десять-пятнадцать, и когда после этого рождаются мальчики, их отсылают к мужчинам, девочек же женщины оставляют у себя, на своей земле[235].

И есть много островов, на которых обитают люди с песьими головами; говорят, однако, что женщины на тех островах очень красивы.

Поражает меня, сколь разнообразны эти острова.

Ну, хватит, пожалуй, говорить о Третьей Индии и [ее] островах.

Не много смогу я рассказать о Великой Аравии, где довелось мне побывать; вот, разве, что родится там ладан и мирра, лучшие в свете[236].

Жители этой Аравии все как один черные, худые и стройные, а говором и голосом они, как малые дети. Живут они в пещерах и ямах, едят рыбу и траву да еще разные коренья.

В этой Аравии лежит великая пустыня, бездорожная и очень сухая.

Об Эфиопии скажу, что земля эта весьма обширная и жаркая и там много разных чудовищ, таких, к примеру, как грифы, а они стерегут золотые горы. В Эфиопии водятся змеи и прочие ядовитые твари, огромные и без меры вредные. Там многое множество драгоценных камней; думаю, государь этой страны сильнейший на свете и нет ему равного в достатке: ни у кого нет столько золота, серебра и драгоценных камней, и, говорят, ему подвластны пятьдесят два короля богатых и могущественных. Он правит всеми соседними землями, лежащими к югу и к западу.

В этой Эфиопии есть две огненные горы, а промеж них — золотая гора. Все эфиопы — христиане, хоть они и еретики. Довелось мне повидать многих людей из этих земель, и вел я с ними беседы.

Говорят, султан Вавилонии ежегодно платит императору Эфиопии пятьсот тысяч дукатов дани. Другого ничего сказать об Эфиопии не могу, ибо в ней я не был.

О Великой Татарии расскажу то, что слышал от людей, достойных доверия, а именно, что она очень богата, очень справедлива [justissimus] и очень обширна. В ней четыре царства, столь же великие, как французское королевство, и густонаселенные. В государстве этом всякий, кто не может добыть себе на жизнь, вправе, если он того пожелает, до конца дней своих получать пищу и одежду от царя. В этом государстве имеет хождение бумага, припечатанная черными чернилами [papyrus signata cum incaustro nigra]; с ее помощью можно получить золото, серебро, шелк, драгоценные камни и все, что только душе угодно[237].

В этой империи есть храмы с идолами и мужские и женские монастыри, подобные нашим, и там постятся и молятся совсем на наш манер, а главные жрецы этих идолов ходят в красных одеждах и красных шляпах, как наши кардиналы. Просто невероятно, сколь роскошна, пышна и величава служба идолам и сколь изрядно при этом пляшут.

Покойников там не сжигают и не хоронят в земле лет по десять; кое-кто так поступает, не имея на что оплатить погребение и нужные церемонии; поэтому держат они покойников у себя, в своем доме, и кормят их, как живых.

Знатных господ хоронят вместе с конем и с одним или двумя слугами из числа самых любимых, а слуг этих в час похорон убивают[238].

В этой империи, как довелось мне узнать от очевидцев, много огромных городов. Один такой город называется Гиемо, и говорят, что и за день его не пересечь по прямой, даже едучи верхом. Слышал я, что у этого императора есть двести городов, больших, чем Тулуза, и я убежден, что и жителей в них поболе.

Народ в этой империи на диво покорный, опрятный, вежливый и щедрый.

В этой империи есть ревень и мускус. А мускус — это пуповина некоторых диких зверей козьей породы; и получают мускус так: изловив зверя живьем, разрезают шкуру вокруг пупка и собирают кровь, вытекающую из раны, в ту же шкуру, сушат ее, и сушеная кровь и есть лучший в свете мускус[239].

Пожалуй, об этой империи больше ничего не могу достойного внимания сказать, отмечу лишь, что там есть глазурованные чаши, прекрасные, знатные и отменные.

Когда умирает император, тело его, а также бесценные сокровища, назначенные на то, люди уносят в некое место, оставляют его там и затем убегают во всю прыть, как будто за ними гонится сам дьявол.

Потом туда приходят другие люди, и они тотчас же хватают тело и переносят его в другое место таким же образом; затем являются новые люди, и все начинается сызнова, и так ведется до тех пор, пока не доставят тело в то место, где его должно похоронить. А делается все это потому, что место, где похоронен император, и все достояние его сокровенны и никто не должен знать про них.

О кончине императора не сообщают до тех пор, пока не утвердится на престоле новый властитель, а его родичи и князья [выдвигают] втайне.

В раздаче милостыни этот император щедрее всех государей, какие только есть на свете. Люди, подвластные императору, по большей части идолопоклонники.

Не много скажу я о Халдее — только упомяну о самом великом чуде, а чудо это вот какое: есть там одна земля (в ней некогда стоял Вавилон, ныне разрушенный и опустелый), где водятся волосатые змеи и звери-чудища. В этой же стране по ночам слышатся такие вопли, такие завывания и такой свист, что мнится, будто исходят они из ада. Ни один человек, будь с ним даже большое войско, не осмелится провести здесь ночь из-за привидений и ужасов неисчислимых.

Здесь, когда я был в этой земле, видели черепаху, которая на спине несла пять человек[240].

Есть тут страховиднейший двуглавый зверь; однажды он переплыл Евфрат и преследовал жителей по ту сторону реки. Водятся здесь скорпионы такие громадные, что о них боязно слышать; думаю я, эта земля — обиталище демонов.

Ничего не скажу об Аране — нет там ничего примечательного.

Из земли Моган пришли на поклон к господу три волхва. И там в одном месте, а называется оно Баку, копают колодцы, из которых извлекают и вычерпывают масло; называется оно нафт, и горячее это масло, и целебное, и хорошо горит.

Скажу о Каспийских горах, что там на кресте приносят в жертву овец, и делают это люди, называющие себя христианами, хотя вовсе они не христиане. Ничего не смыслят они в вере. В этих горах живет более пятнадцати разных народов[241].

О Георгии [скажу]: во всем она сходна с нашей страной; все там христиане и люди воинственные.

Вкратце скажу о земных расстояниях. Знайте, что отсюда до Константинополя примерно три тысячи миль или больше.

От Константинополя до Таны, или Татарии, тысяча миль, и все морем, если идти к востоку[242]. Персидская империя начинается в Трапезунде, городе греков, лежащем в последнем заливе Великого моря. Протяжением эта империя велика, ибо она владеет Малой Азией, Киликией, Медией, Каппадокией, Великой Арменией, Ликией, Халдеей, Георгией и частью Каспийских гор и Могана, откуда пришли на поклон к Христу три волхва, и доходит до Железных ворот и [в нее входит] вся Персия с частью Малой Индии. Так что эта империя в ширину простирается от Черного моря до моря Индийского, и столь велико это расстояние, что на лошади преодолеть его можно только за девяносто, а то и более дней[243].

А Малая Индия в каждую сторону тянется на шестьдесят дней пути; она поистине почти вся ровная.

Корабли же в этих Индиях просто одно диво, ибо даже самые что ни на есть крупные не скрепляются железом, а связываются нитью, изготовленной из особой травы. На кораблях никогда не бывает палубного настила, они открытые; внутрь набирается столько воды, что по большей части, а порой и всегда люди вынуждены стоять в слякоти и вычерпывать воду.

Катай — это громаднейшая империя, протяженность ее более чем сто десять дней пути, и там правит лишь один государь; совсем наоборот дело обстоит в Индии, где множество королей и князей, и нет ни одного из них, кто не считал бы себя зависимым от какого-либо государя[244].

А Эфиопия чрезвычайно велика, и, не кривя душой, скажу, что народу там по крайней мере втрое больше, чем во всем нашем христианском мире[245].

Слышал я, что между двумя татарскими империями, а именно между той, что прежде называлась Катаем, а теперь называется Обсет, и Гатсарией лежит империя Дувы и Кайды, некогда [царя] Капака, ныне Эчигадея, и она тянется на двести и более дней пути[246].

Корабли, которые ходят в Катай, огромны и вверху у них более ста камер, а при попутных ветрах несут они по десять парусов. И эти корабли весьма прочные, ибо у них тройная дощатая обшивка: первая — как на наших кораблях, какие побольше, вторая — поперечная, третья — снова продольная и сработана крепко. Однако далеко в море индийские корабли никогда не заходят.

Это Индийское море очень тихое, бури на нем бывают редко, и, когда оно неспокойно, наши корабли дожидаются доброго часу; по правде скажу, один из наших латинян плавал в [этом] море по сто и более дней[247].

Греция также очень пространна, но не знаю, за сколько дней ее можно проехать.

В завершение же скажу: нет земель лучших и столь прекраснейших, населенных столь честным людом, чем в нашем, христианском мире; у нас и пища приятнее и вкуснее, одежда добротнее, и нравы благороднее и обычаи лучше. Превыше же всего наша вера, хотя она и плохо соблюдается; бог свидетель-живущих у нас [христиан] вдесятеро достойнее те, кого обратили в нашу веру братья проповедники и минориты, и это я говорю по собственному опыту и в том убежден совершенно твердо.

А касаясь обращения [в католичество] этих индийских людей, скажу, что буде нашлось двести или триста добрых братьев, ревностных в проповеди нашей веры и делу преданных, то и года не прошло бы, как десять тысяч, а то и более индийцев обратились бы в истинную веру. По тому сужу, что я, живя среди этих схизматиков и неверных, обратил в нашу веру, как полагаю, тысяч десять душ или около того. Но, будучи в малом числе, мы не можем посетить многие страны и удержать их в вере, а по этой причине (о горе!) гибнут многие души. Сверх того, немало душ обречено на погибель, ибо плохо проповедуется слово божье. Скорбь и печаль одолевают сердце, когда слышишь, что каждодневно проповедники коварнейших и богом проклятых сарацин везде на Востоке совращают в свою ложную веру разные языческие секты. А нас они преследуют и на нас возводят хулу, и нас бросают в узилища, и побивают каменьями; сам я все это испытал, ибо четырежды заключали меня в темницу и рвали мне волосы, и бичевали меня, и побивали каменьями; богу все это ведомо, а также и мне, испытавшему за грехи свои такое поношение. Но не дано мне было закончить дни мои, приняв мученический венец, сподобились его четверо моих спутников.

Уповаю во всем на волю господню. Скажу также, что пятеро братьев проповедников и четверо миноритов, в мое время бывших там, за католическую веру приняли жестокую смерть.

Горе мне, ибо не был я с ними![248].

Превыше всего верю, что король Франции может для себя и на благо веры христианской покорить весь мир без какой бы то ни было помощи со стороны[249].

Был я на острове, который называется Хиос; там родится мастика в большом изобилии, и нигде в другом месте ее не дают мастичные деревья. А мастика — это сок весьма благородного дерева.

Владел этим островом могущественный генуэзец, добрый моряк по имени Мартин Заккария, и он перебил и взял в плен более десяти тысяч турок.

Увы, о горе! Вероломный император Константинополя, грек, изменой захватил остров; прискорбно это, тем более что он схватил самого Заккарию и держит его в неволе[250].

Был я также в Турции, в одном замке, который стоит на берегу моря, на материке, а владеет им знатный генуэзец Андреоло Катани.

У него семьдесят всадников и четыреста пеших воинов, и много вреда причинил он туркам. Здесь добывают квасцы, без которых нельзя как следует окрасить какую бы то ни было ткань, и делают это удивительным образом; просто ума не приложу, человеческий ли разум или дух святой такое могли придумать. А способ этот вот какой: собирают камни, но не обычные, а пригодные для дела, таких же камней очень мало. Их обжигают, как кирпичи или глиняные горшки, несколько дней на сильном огне, а затем раскладывают на просторной площадке и сверху поливают трижды или дважды в день, и так делают на протяжении целого месяца непрерывно. И камни становятся как известь, а тогда кладут их в большие котлы с водой и огромными железными ложками достают со дна осадок. Потом делают из гипса большие квадратные плошки и в эти плошки сливают из котлов воду; сгущаясь, она дает нечто вроде кристаллов, и так образуются квасцы.

В этой Турции есть семь церквей, о которых писал в Апокалипсисе блаженный Иоанн. Он велел похоронить себя в Эфесе, куда пришел и откуда бесследно исчез В этой Турции, которая называется Малой Азией живут турки и в малом числе греки-схизматики и армяне. Турки — наивероломнейшие сарацины, и они хорошие лучники, а среди прочих народов слывут забияками и предателями. Земля же эта очень плодородна, но не обработана, ибо турки о ней не заботятся.

Восточных земель описание, исполненное Одорико, богемцем из Форо Юлио, что в провинции Антония

Хотя о нравах и обычаях мира земного много чего рассказали разные люди, но знайте, что и я, брат Одорико из Форо Юлио, могу поведать вам о множестве чудес, а чудеса эти сподобился я увидеть и о них наслышался, когда по доброй воле прошел через море и побывал в странах неверных (ad partes infidelium), дабы споспешествовать спасению душ. {А в путь я отправился с дозволения моих прелатов, им же на то право дано уставом нашего ордена. — Boll.}.[251]

{Итак, решил я, не тратя лишних слов, рассказать в этом кратком повествовании о многом из того, что довелось мне повидать и о чем я услышал на Востоке, на Севере и на Юге. Всего не перескажешь, а сообщу я немало такого, о чем узнают с моих слов впервые и покажутся кое-кому мои вести ложными; да и сам я, коли не увидал бы воочию эти чудеса и своими ушами не услышал о них, вряд ли поверил, что подобное бывает взаправду. — Far.}

Четырнадцать с половиной лет пробыл я в тех странах в одеждах блаженного Франциска, блаженного исповедника Христова. И ныне, находясь в Падуе, написал я это краткое повествование, вняв советам преподобного брата Гидотто, приора провинции святого Антония. А если в писаниях моих усердный читатель усмотрит что-либо, что покажется ему достойным, то пусть за это воздаст хвалу всеблагому провидению, а не моему скудному разумению. А уж когда попадется ему такое, чему трудно поверить и в чем я, по его мнению, уклоняюсь от истины, то, отметив подобное место с должным снисхождением и милосердием, да не попрекнет он меня всуе горьким словом.

Итак, сперва я на венецианской галере пересек Великое море и прибыл в Трапезонд, который в древности назывался Понтом. Красив этот город, да и стоит он в хорошем месте, и это для персов, мидян и всех народов по ту сторону моря торговая гавань. {И [все], что я видел в этой стране, мне очень понравилось, и я потому еще так смело об этом говорю, что такого же мнения были и те побывавшие [в Трапезонде] люди, с которыми я на этот счет толковал в Венеции. — Min. Ram.}

Видел я там одного человека, за которым шли четыре тысячи куропаток. Приманил он их близ одного замка, который называется Канега [Зингана], а от замка того до Трапезонда пути три дня, и пока он туда шел, куропатки все время летели за ним вслед. У птиц же этих такая повадка: словно цыплята вокруг наседки жмутся они к людям, если те вздумали прилечь и заснуть в поле. Таким образом привлек куропаток и этот человек, а затем привел он их в Трапезонд, к самому императорскому дворцу, и император отобрал себе, сколько счел нужным взять, остальных же птиц тот, кто их завлек, отвел обратно, к месту, где их сманил[252]. В этом городе близ городских ворот покоится прах Афанасия, а на воротах надпись, которая начинается так: Quicunque vult salvus esse...[253]

Покинув Трапезонд, я направился в Великую Армению, в город, который называется Арзирон [Эрзурум], некогда очень красивый, богатый; да и таким бы он и остался, если бы его изрядно не разрушили татары и сарацины. Вдоволь там хлеба и мяса и всего прочего, только вина и плодов мало. В Арзироне очень холодно, и здешние жители считают, что в целом свете нет места, которое лежало бы выше. Вода в Арзироне отменная, и не лишено вероятия, что ключи эти питаются из Евфрата, а до Евфрата отсюда день пути, никак не больше. И город стоит на полпути к Тавризу.

Из Арзирона прошел я к некой горе, которая называется Савискало; и есть в той стороне гора, на которой стоял Ноев ковче г. Пожалуй, я бы взошёл на нее, согласись мои спутники обождать меня. Впрочем, местные люди говорили нам, будто никому еще не удавалось подняться на эту гору, и все потому, полагают они, что на то нет воли всевышнего.

Из этой страны пошел я в большой царский город, Тавриз, который в древности назывался Сузис. Говорят, будто там в одной мечети (а так называются у сарацинов церкви) растет сухое дерево[254]. Город же этот знатный, и торговля там такая, какая только есть на свете, снедь, и много там всяких и разных товаров. И так удачно стоит этот город и столь богат, что вы, право же, не поверите, как много в нем всякого добра, и чуть ли не со всего мира приходят сюда за товарами. А христиане могут рассказать вам, что император [Персии] с одного этого города получает больше доходов, чем французский король со своего королевства.

Близ Тавриза есть соляная гора, и на ней добывается для всего города соль; ее каждый может брать, сколько пожелает, и притом даром. В Тавризе живет немало христиан всякого толка, но сарацины во всем над ними держат верх. Многое еще мог бы я рассказать об этом городе, да неуместно о нем слишком уж распространяться.

Покинув этот город Тавриз, я шел десять дней и достиг другого города, который называется Солдания, а в Солдании в летнее время пребывает император персов; зимой же он переходит в другое место {называется оно Аксам. — Pal.} и лежит на берегу Бакинского моря. Этот город Солдания велик, и место это холодное; вода здесь хорошая, и сюда привозят много товаров.

Отправившись из этого города с караваном, иначе говоря в некой компании, я пошел к Верхней Индии и странствуя много дней, достиг города Трех волхвов, который называется Кассан [Кашан], и город этот царственный и многодостойный, однако сильно разрушен татарами. В Кассане очень много хлеба, вина и иного добра. А из этого города в Иерусалим (куда путь волхвам указан был уж, конечно, не по воле людской, а дивным промыслом господним, в чем убедившись, они тотчас же отправились в дорогу) добрых пятьдесят дней пути[255]. И в городе этом всего много, да не стоит об этом рассказывать.

Оттуда я пришел в некий город, который называется Гест (Йезд), {а он самый дальний в Персии на пути в Индию. — Min. Ram.} От Геста день пути до Песчаного моря. Море же это злое и диковинное. {Никто из нас не отваживался ходить по нему, и все оно сплошной сухой песок, без капли влаги, а в бурю волнуется, как истинное море, и ходят по нему волны, подобные морским; бесчисленное множество людей поглотили эти пески, и в песках тонут они и находят себе могилу. А ветер, смотря по тому, откуда он дует, навевает то там то тут целые горы этого песка. — Min. Ram.[256]}

Съестного в этом городе Гесте превеликое множество, и там есть в изобилии и иные знатные товары, о которых вам мог бы я рассказать. Особенно же много в городе фиг, ну, а изюма, зеленого, как трава, и очень мелкого, тут как нигде на свете. Это третий из славных городов, коими владеет в своем царстве император персов. Сарацины говорят, что христианам не дозволено жить там больше года. Есть здесь и иные диковинки.

Отправившись отсюда и пройдя через множество селений и городов, я добрался до некого города, который называется Кониум [Персеполь]; когда-то он был велик и в старину немало зла причинил римлянам. Стены его тянутся на добрых пятьдесят миль, а в самом городе много дворцов неповрежденных, но пустых. Однако съестным город очень богат.

Покинув этот город и [снова] пройдя через множество селений и городов, я достиг города, который называется Гуз {и в нем бывал Иов. — Boll.}, а город этот стоит на очень красивом месте, и в нем изобилие всего съестного[257]. Близ этого города горы, а на горах прекраснейшие пастбища. Есть здесь также манна, отменного качества, и нигде на свете не бывает ее в таком изобилии. В этой же стране вы можете меньше чем за венецианский гросс купить четырех добрых куропаток. И там вы можете увидеть очень красивых старцев и в обычае у здешних мужчин прясть и вязать, словно они женщины, а не мужчины. А на севере эта страна граничит с оконечностью Халдеи.

Покинув эти места, я пришел в Халдею, а Халдея — это великое царство, и, следуя туда, я миновал Вавилонскую башню, от которой по крайней мере три дня пути [до Багдада]. И в этой стране Халдее свой особый язык, а мужчины здешние красивы, женщины же безобразны до крайности. Тут мужчины носят нарядные одежды и украшения, совсем как наши женщины, а на головах у них повязка (fasciola), украшенная золотом и жемчугом, а женщины ходят в грубой тунике (interulum) до колен и с рукавами такими длинными, что волочатся они по земле. И женщины здесь босы и носят штаны (sorabulas), доходящие до самых пят, а волосы не заплетены и не причесаны, так что торчат они в разные стороны. У нас в обычае мужчинам следовать впереди женщин, здесь же, наоборот, женщины держатся впереди мужчин. {Видел я здесь юношу, который брал в жены молодую красивую девушку, и ее сопровождали ее красивые подруги, и они плакали и причитали, а невеста была в ярких одеждах и с распущенными волосами. А когда жених сел верхом на осла, невеста босая последовала за ним, в жалкой одежде и тоже на осле, а ее отец шел сзади, благословляя брачущихся, и вот так они и шли до самого мужниного дома. — Min. Ram.} Многое другое есть в этом городе, да не стоит на сей счет распространяться.

Странствуя там, пришел я во Внутреннюю Индию, страну, сильно разоренную татарами. Здесь едят много фиников, и купил я целых сорок два фунта, а отдал за это всего лишь гросс без малого; много тут и иной всякой снеди.

Покинув эту Индию и пройдя много разных мест, дошел я до моря-океана, и первый город, в который я попал, называется Ормес [Ормуз], и он изрядно и искусно укреплен, и ценных товаров в нем великое множество[259].

{Город этот стоит на острове, в пяти милях от материка, и здесь не растут деревья и нет пресной воды, но хлеба, рыбы и мяса вдоволь. А место это нездоровое и для жизни неудобное, жара же тут порой невыносимая. И мужчины и женщины очень рослые. Однажды я видел, как хоронят здесь покойников: собрали всех музыкантов (giulari), а тело положили в доме, и две женщины скакали подле него, а музыканты в это время играли на цимбалах и других инструментах, а эти женщины лобзали мертвеца и славили его; прочие же женщины подходили одна за другой к покойнику, и у каждой была свирель, и играли они на ней попеременно, причем та, которая кончала играть, уступала место следующей, и так шло у них всю ночь, а наутро покойника отнесли в гробницу. — Pal.}

В этой стране люди строят корабли, называемые яссе (jasse), и скреплены они лишь вервиями[260]. На одном из таких кораблей я плавал и не нашел в [его корпусе] ни единого гвоздя, и на нем за двадцать восемь дней я дошел до Таны, где мученическую кончину приняли во славу веры христовой четверо братьев-миноритов.

И расположен этот город очень удачно, и в нем множество вина и хлеба и разных деревьев {и великое изобилие всего съестного, особенно масла, сусуана [сезама?] и риса. — Pal.} В былые дни слыла эта страна могущественной, и правил в ней царь Пор, который в столь великую битву вступил с Александром[261].

В этой стране живут язычники, и поклоняются они огню, змеям и деревьям; правят же всем сарацины, которые покорили эту землю силой оружия, а они подчиняются Дальдилии[262]. Здесь водятся разные звери, особенно же много черных львов[263], и, кроме того, есть тут обезьяны и летучие мыши величиной с голубя, и называют их scerpi[264].

Кошкам с ними никак не управиться, а поэтому ловят их собаки.

[Главы 6—12, в которых описано избиение и гибель в Тхане четырех миссионеров-францисканцев, при переводе опущены].

И вот я, брат Одорико, пришел в эту землю, и, узнав о славной мученической кончине [четырех братьев], я раскрыл их гробницы, принял их кости, а поскольку через своих святых господь совершает много всяких чудес, то и через эти [останки] угодно ему было проявить свое всемогущество. Я, брат Одорико, взял кости этих братьев и, обернув их в красивую ткань, повез, сопровождаемый одним братом из нашего ордена и слугой, в место, где проживают наши братья, а находится оно в Верхней Индии [Китае]. Когда же перевозил я эти кости, то случилось мне остановиться в одном доме, причем, отходя ко сну, я положил их под голову. Пока я спал, дом подожгли сарацины, и, желая погибели моей, во весь голос вопил [собравшийся] здесь люд. А между тем был от императора указ предавать смерти всякого, чей дом будет подожжен.

Когда дом загорелся, товарищ мой и слуга ушли, оставив меня с этими костями. И я взял их и вышел через угол пылающего дома, причем все прочие три угла уже сгорели и оставался только этот последний угол. И когда я проходил этим местом, пламя поднялось выше головы моей, не причиняя мне вреда, и оно надо мной висело, словно облако; а как только я покинул дом, сразу же огонь поглотил его, и сгорело много соседних домов, я же вышел из пламени невредимый.

Нечто подобное случилось со мной в этом путешествии. Я шел морем с этими костями в некий город, который называется Полумб [Куилон] и где родится много перца. В пути ветер совсем покинул нас. Идолопоклонники умоляли своих богов, чтобы послали они добрые ветры, но так ничего и не добились. А затем изрядно потрудились и сарацины, вымаливая ветер, но моления их также оказались напрасными. Тогда приказали мне и моему товарищу воззвать с молитвой к нашему богу, а вдруг [думали они] он вознаградит нас. И командир корабля сказал нам по-армянски, чтобы никто другой его не понял: “Если не выпросите ветра, то бросят вас в море”.

И я и мой товарищ воззвали к всевышнему, но видя, что ветра нет, мы дали обет отслужить множество месс во имя святой девы, если только подует ветер. Однако и таким способом не удалось нам вызвать ветер.

Тогда я взял одну из костей, дал ее нашему слуге и сказал ему: иди на нос и кинь эту кость в море. И как только он ее бросил в воду, сразу же подул попутный ветер, и он держался все время, пока мы не прибыли в гавань, куда заслугами [убиенных] братьев добрались мы в сохранности.

Придя в Полумб, сели мы на другой корабль, который называется лонклум[265], и, как уже о том было сказано, пришли мы в Верхнюю Индию, в некий город, название которому Зайтон, а в городе этом две обители наших братьев; явились же мы сюда, чтобы схоронить святые останки.

А на этом корабле было добрых семьсот душ, считая всякий люд и купцов. И у здешних идолопоклонников есть такой обычай: прежде чем войдет корабль в гавань, они учиняют повсюду сыск, чтобы доведаться, кто что имеет, и коли находят кости покойников, то бросают их в море, а у кого такие кости есть, тому грозит смертельная опасность. И хотя у нас они учинили повальный поиск, а костей было много, но так к не удалось им ничего найти. И мы с помощью божьей в целости доставили кости наших братьев и здесь их похоронили с великими почестями. И многое иное совершил через этих святых братьев всевышний, а о том ведомо язычникам и сарацинам, ибо каким-бы недугом они ни захворали, стоит только прийти им в то место, где погибли братья, взять горсть земли, бросить ее в воду и ту воду испить, и все их немощи тотчас же исцеляются.

А теперь поглядим, каким образом родится перец. Ведомо, что в империи, которая называется Минабар, есть перец и что ни в какой другой стране он не растет. Лес, где родится этот перец, тянется добрых восемнадцать дней пути, и в том лесу два города; один называется Фландрина, другой Цингилин. А в городе Фландрине живут и иудеи и христиане; между этими двумя народами всегда война, и всегда христиане одолевают иудеев. Перец же там получают так: сперва растет он, давая листья, подобные плющу, и сажают его у больших деревьев, как у нас виноградные лозы. Листва эта дает плоды такие, как виноградины, и в таком количестве. Что кажется, что под их тяжестью вот-вот сломается дерево. А зрелый плод зелен, и собирают его, как виноград, а затем выставляют на солнце и сушат, а высушенные плоды ссыпают в горшки {и из свежего перца варят варенье, и я его ел вдосталь; перца здесь также много как у нас зерна. — F.}[266].

В этом лесу есть реки, в которых много злых крокодилов, а крокодилы — это очень скверные змеи. На краю леса, ближе к югу, лежит город, который принято называть Полумб, и в Полумбе родится лучший в свете имбирь. И столько всяческих товаров в этом городе, что многие, все равно глазам своим не верят.

Все в этой стране поклоняются быку, почитая его за бога, и говорят, что бык [тварь] священная. Шесть лет они работают на быке, а на седьмой год ставят его в одно общее место (poserunt in communi) и там справляют и исполняют гнусный обряд: каждое утро берут два золотых или серебряных сосуда, и, когда бык вводится в стойло, ему подставляются эти сосуды и в один собирают мочу, а в другой помет. Затем моют мочой лицо, а пометом мажут сперва лоб, а потом обе щеки у скул и под конец середину груди. И когда помажут себя так в четырех местах, то говорят, что через это получили посвящение.

И так поступает и простой народ, и царь, и царица. Поклоняются они также идолу, в образе наполовину человечьем, наполовину бычьем. И идол этот вещает своими устами и часто требует крови сорока дев; мужчины и женщины посвящают своих сыновей и дочерей этому идолу и приносят ему в жертву собственную кровь, и через это многие принимают смерть. И многое иное творит этот народ, о чем писать зазорно и противно, и много на этом острове родится и растет, о чем недосуг писать пространно. {В этой стране есть деревья, дающие мед, и мед этот наилучший в свете. Есть такие деревья, которые приносят вино и дают шерсть, а из той шерсти вьют веревки и канаты разных сортов; и есть деревья, у которых плоды столь велики, что сильному человеку удается поднять разве лишь два таких плода, а плоды эти пахучи и их называют шабасси. Когда же их едят, то прежде всего смазывают жиром губы и руки.

Слышал я, растут там деревья, которые родят мужчин и женщин, и человечки бывают с локоть величиной, и к дереву прикреплены они пуповиной; когда дует ветер, они свежие, а если ветра нет, то засыхают. Правда, сам я подобного не видел, но слышал от людей, говоривших, что им случалось встречать это. — Pal.}[267].

А у идолопоклонников этого царства есть отвратительный обычай: когда кто умирает, его сжигают, а если была у него жена, то жгут и жену вместе с покойником-мужем и говорят — жена должна и на том свете сопровождать своего мужа. Впрочем, если вдова имеет детей, то она может, если того пожелает, сохранить жизнь[268]. Ну а если умирает жена, то закон ни к чему мужа не принуждает, и если на то будет его воля, он может взять себе другую жену. И в обычае здесь, что вино пьют и мужчины и женщины, а женщины бреют лоб, мужчины же бороду не бреют. Много здесь и иных достопримечательностей и всякого скотства, да об этом нет нужды говорить.

От этого царства десять дней пути до другого царства, название которому Мобар [Коромандельский берег], а оно очень большое и в нем много народов и провинций. В этом царстве покоится тело блаженного апостола Фомы. Церковь его полна идолами, а близ нее пятнадцать домов христиан-несториан, и они христиане лишь по имени, а по правде говоря, гнусные и зловредные еретики. Есть в этом царстве удивительнейший идол, который в чести в очень многих индийских землях. Величиной он со святого Христофора, и его часто рисуют здешние художники. Весь он из золота и стоит на золотом пьедестале, а на шее у него ожерелье из драгоценных камней, очень дорогое и красивое. И вся церковь из чистого золота, и крыша и пол также золотые. И те, кто приходят на поклон к этому идолу, являются издалека, подобно христианам, идущим к святому Петру, и у некоторых, приходящих на поклон к идолу, вокруг шеи веревка, а у иных руки лежат на доске, привязанной к шее, а некоторые держат в поднятой руке нож, так что под конец рука отсыхает {и каждый терзает свою плоть по-разному: кто стучит головой о землю, не глядя вверх, считая себя недостойным смотреть на небо перед идольским ликом, другие вонзают кинжалы и шпаги в руки и прочие части тела, а многие, бесспорно самые из всех глупые, свою набожность доказывают, принося идолу в жертву сыновей и дочерей и считая этого идола наибольшим богом, а кровью этих жертв они кропят себя, как христиане святой водой. — F.} А когда выходят из дому в паломничество, то через каждые три шага на четвертом падают на землю, растянувшись во весь рост, и так поступают на всем своем пути, так что порой немало времени проходит, прежде чем они дойдут до идола, и всякий раз припадая к земле; курят они ладаном и благовониями. Когда же кто-либо пожелает возвратиться с дороги восвояси, то замечает, до какого места дошел, а затем, снова придя на это место, продолжает путь по-старому, пока не достигнет идола[269].

Перед храмом этого идола есть рытое озерцо, и пилигримы, сюда приходящие, бросают в него золото, серебро и разные драгоценные камни, принося жертву идолу и храму. Много накопилось золота, серебра и драгоценных камней в этом озере[270], и тот, кто желает что-либо сделать для храма, может в озеро войти и взять любое из того, что туда брошено.

Ежегодно, в день, когда создан был этот священный идол, люди выносят его из храма, ставят в красивую колесницу, а затем царь, царица, все пилигримы и весь народ {и жрецы, которые называются туинами. — Pal.} выносят идола из храма и поют при этом разные гимны под музыку. А перед идолом попарно шествуют девы, и их бывает много, и поют они чудесным образом. И многие пилигримы, приходящие на этот праздник, бросаются под колесницу так, чтобы попасть под колеса, и говорят, что поступают таким образом, желая принять смерть во имя бога своего. И колесница проходит по их распростертым телам, и давит и кромсает их, и несет им погибель[271].

После же идола привозят в особое место, а оттуда уже несут его в постоянное его обиталище, и при этом поют и играют на разных музыкальных инструментах, совсем так, как в начале [церемонии]. И что ни год, то гибнет [в этих процессиях] более пятисот человек. Тела же погибших сжигают, и слывут они святыми, ибо считается, что умерли они за своего бога.

Есть у них и другой обычай: приходит человек и молвит: “желаю отдать себя в жертву моему богу”. И тогда друзья его и родичи и все скоморохи (histeriones) этой местности устраивают празднество тому, кто желает принять смерть за своего бога. И вешают на шею этому человеку пять преострых ножей и ведут его к идолу, а он берет один из этих ножей и, возглашая “за бога моего режу плоть свою”, отрезает в том месте, где ему угодно, кусок живого мяса и бросает его идолу в лицо, приговаривая: “умираю по обету за бога моего”, и так иссекает он себя ради своего бога. А тело тотчас же уносят и сжигают, а человека того почитают святым, говоря, что порешил он себя во славу своего идола. И много иного, удивления достойного, творят эти люди, но об этом не будем рассказывать здесь.

Царь этого острова, или провинции, очень богат, и у него много золота, серебра и драгоценных камней. И на этом острове добывают доброго жемчуга больше, чем где бы то ни было на свете. А все прочее, что на этом острове есть, долго было бы описывать.

Из этой страны отправился я на юг и за пятьдесят дней пришел я морем-океаном в некоторую землю, на звание которой Ламори, и стал я там терять из виду Полярную звезду, ибо поглотила ее земля[272]. А жар в этой стране такой, что там все, и мужчины и женщины, ходят нагишом и никакой одежды не знают. Надо мной они изрядно потешались, говоря, что раз уж бог создал Адама голым, то плохо я поступаю, нося одежду против воли божьей. И в этой стране все женщины общие, и никто здесь не может сказать; вот моя жена или вот мой муж. Когда же женщина рожает мальчика или девочку, то дает свое дитя тому, с которым имела грех, и называет этого человека отцом дитяти. Вся земля также в общем владении, и нет никого, кто по праву мог бы сказать: эта или та земля моя. Однако дома у них отдельные (domos tamen habent in speciali)[273].

Народ этот зловреден и ничтожен, и едят они человечину, как мы едим говядину. Сама же по себе эта страна хороша и обильна свежим мясом, хлебом и рисом, и в ней много золота, а также алоэ-дерева, камфары и всякого иного добра. И на этот остров приходят купцы из дальних стран и привозят они с собой детей, которых продают этим неверным, словно скотину, а те покупают детей, режут и едят их. И много водится там и добрых и злых дел, да об этом говорить нет нужды.

На этом же острове, дальше к югу, есть другое царство, и называется оно Сумольтра и в нем живет особая порода людей: они небольшим железным клеймом метят себе лицо в двенадцати местах, и так поступают и мужчины и женщины. Этот народ вечно в войне со своими соседями, и ходят там все голые. Всего в достатке в той стране, а близ нее, еще южнее, лежит другое царство, которое называется Ротемго. Многое, о чем я упоминать не буду, родится в этой стране.

Неподалеку от этого царства лежит большой остров название которому Ява, и в окружности имеет он добрых три тысячи миль. Под царем этой Явы ходит семь коронованных государей, и остров густо населен, и он лучший из всех островов. Родится на этом острове кубеба, камфара, кардамон (mulegatae), мускатные орехи, и есть там много иных пряностей и всяческой снеди, вот только вина на нем нет. У царя этого острова удивительнейший дворец. Дворец этот очень велик, и в нем есть громадная лестница, широкая и высокая, со ступенями вперемежку золотыми и серебряными. А пол в том дворце выстлан золотыми и серебряными изразцами, и стены изнутри покрыты золотыми пластинами, на которых выбиты золотые всадники, а вокруг головы у них золотые же нимбы, как у наших святых. И нимбы эти сплошь усеяны драгоценными камнями. А сверх того, крыша этого дворца тоже золотая, и, коротко говоря, нет ныне на свете дворца столь богатого и красивого[274]. Великий хан Катая много воевал с этим царем, но последний всегда побеждал его и одерживал над ним верх[275]. О многом, что есть на этом острове, я однако не упоминаю.

Близ этой земли лежит другая страна, которая называется Патен, некоторые же называют ее Таламасин[276]. Царю ее подвластны многие острова.

На этом острове есть деревья, которые дают муку, и есть такие, от которых получают мед, а с иных выцеживают вино, а с иных яд, самый что ни на есть смертельный, и против него ничто не помогает. Если кто отведал этого яда, то должен взять человечий кал и взболтать его в воде, а затем ту воду выпить, и тогда от яда приходит исцеление[277]. {И люди в этой стране, а они почти все разбойники, выходят на битву с тростинками длиной около сажени, причем в них вставляют железную стрелку, смазанную этим ядом, и когда в тростинку дуют, то стрелка вылетает из нее и тот, в кого она попадает, обречен на неминуемую смерть. — Pal.}

А муку деревья дают таким образом: они большие и не очень высокие; у самой их подошвы топором насекают зарубки, из которых выходит сок, подобный клею. Этот сок собирают в сосуды из листьев и выставляют его на пятнадцать дней на солнце. По прошествии этого времени из сока получается мука, и ее два дня держат в морской воде, а затем промывают пресной водой получают наилучшее на свете тесто, и пекут из него все, что им заблагорассудится, и приготовляют кашу (cibo), а то и добрый хлеб, и хлеб этот я, брат Одорико, ел и все это видел воочию. Хлеб же этот снаружи белый, а внутри черный[278].

У берегов этой страны, далее к югу, лежит мертвое море, воды которого всегда текут в полуденную сторону. И уж коли кто попадет в эти мертвые воды, следуя берегом, то отыскать его не удается ни за что[279].

В этой стране есть тростник, или камыш, ростом с дерево, и в высоту он достигает шестидесяти шагов, и есть еще другой тростник, а называется он кассан и стелется по земле, как трава, которая у нас называется граменья. Из каждого своего узла выпускает этот тростник корни и так расползается, что в длину захватывает целую милю[280]. И в стеблях его находят камни, а свойство у этих камней такое: кто носит их, того не берег железо, и поэтому большинство здешних жителей ходит с такими камнями. По этой же причине мальчикам делают надрез на руке и в рану кладут один из таких камней, и он затем бережет [юношу] от железного оружия[281]. А маленькая ранка на руке быстро затягивается, если присыпать ее порошком из рыбы определенного сорта. И велика сила этого камня, и люди, которые носят его, страшны в бою, и они великие морские разбойники. Однако те, кто, плавая в море, терпят от них урон, придумали себе хитрую защиту: они обороняются палочками из очень твердого дерева и стрелами без железных наконечников. А эти морские разбойники вооружены плохо, и от них легко можно отбиться, поражая их острыми палочками и стрелами.

Из тростника кассана изготовляют паруса для кораблей, корзины, из него строят дома и делают множество весьма полезных вещей. И немало есть в этой стране такого, что поражает зрение и слух, но ныне не считаю я нужным на этот счет распространяться.

От этого царства много дней пути до царства, название которому Кампа [Тьямпа]. Это очень красивая страна, и в ней много всего съестного и разного прочего добра. Мне говорили, когда я здесь был, что у царя этой страны не меньше двухсот детей — сыновей и дочерей, ибо у него тьма жен и наложниц. У этого царя четырнадцать тысяч прирученных слонов, и за слонами надзирают и их кормят царские слуги; {слонов держат, как у нас быков, и простые люди. — Pal.}[282].

Случается в этой стране нечто поистине удивительное: приходит в нее рыба в таком множестве, что и воды в море не видно. И плывя к берегу, рыба выбрасывается на сушу, и берут люди, сколько им ее захочется. А рыба идет к берегу дня два или три, одна за другой, беспрестанно, и бывает такое единожды в год. Когда спрашивают здешних жителей, почему сюда идет рыба, они отвечают, что является она на поклон к их императору[283].

В этой стране видел я черепаху, которая была больше купола церкви святого Антония в Падуе[284]. И много подобных же [диковинок] там есть и таких, что если их воочию не увидишь, то и поверить нельзя, что они существуют, однако об этом не буду я говорить.

Когда в этой стране умирает человек, то тело его сжигают, а с ним вместе и пережившую его вдову, ибо говорят здесь, что и на тот свет жена должна следовать за мужем[285].

Покинув эту страну и плывя к югу по морю-океану, посетил я много островов и стран, и побывал я на одном из островов, который называется Никоверан[286], Это очень большой остров — в окружности он добрых две тысячи миль, и у мужчин и у женщин здесь собачьи морды. А поклоняются они быку, считая его своим богом, и постоянно носят на лбу изображение быка, золотое или серебряное, в знак того, что бык и есть их бог. Все в этой стране, как мужчины, так и женщины, ходят нагишом, только и есть у них, что единственный лоскуток, которым они прикрывают срамное место.

Телом они сильны и в бою хитры, а сражаются голые, но заслоняются от врага щитом, который защищает их с головы до ног.

А когда берут пленников, за которых не могут получить выкуп, то тут же съедают их, но коль скоро за них получают деньги, отпускают их на волю.

А у царя этой страны на шее ожерелье из трехсот громадных жемчужин, и ежедневно, обращаясь к своему богу, он читает триста молитв. И держит он в руке некий драгоценный камень, который называется рубин, очень длинный и широкий, так что кажется, будто сжимает он пламя.

А говорят, что камень этот самый что ни на есть драгоценный на свете, и великий император татар Катая так и не сподобился поглядеть на него, и не добился он его ни за деньги, ни силой не хитростью[287]. В этой стране суд правит сам царь, и везде, во всем царстве, можно ездить без опаски. Много есть в этой стране такого, что достойно внимания, да писать об этом не буду.

Есть еще такой остров Силлан [Цейлон]; в окружности он более двух тысяч миль[288], и на нем бесчисленное множество змей и тьма разных диких зверей, и особенно много слонов. В этой стране есть большая гора, и люди говорят, что на ней Адам сто лет оплакивал своего сына[289]. А на середине горы есть уступ, очень красивый, и на нем не слишком полноводное озеро, и слух идет, будто начало ему дали слезы, пролитые Адамом и Евой, но этому трудно поверить, ибо питает озеро вода, которая выбивается из недр.

На дне множество драгоценных камней, а в воде полно пиявок. Царь для себя добывает эти драгоценные камни, но ради спасения души своей дозволяет брать их [другим людям]; единожды, а то и дважды в год он допускает бедных искать эти камни, и им достается все, что посчастливится найти. А эти бедняки, прежде чем войти в воду, берут лимон, хорошенько его растирают и смазывают все тело этим лимонным тестом, а затем уже ныряют, и пиявки им тогда не страшны[290]

И таким образом, они, ныряя в озеро, достают, если конечно им повезет, драгоценные камни.

Ручей, который низвергается с этой горы, берет начало в озере, и в нем много драгоценных рубинов и иных редких камней. А в том месте, где ручей впадает в море, находят прекрасный жемчу г. И говорят, что ныне ни у одного царя на земле нет такого множества драгоценных камней, как у этого владыки. Зверей и птиц всяких разных на острове без числа, и здешние люди уверяют, что эти звери причиняют немало зла чужеземцам, а тех, кто на острове родился, не трогают.

На этом острове водится много больших, с гуся величиной, двухголовых птиц[291]. Всего съестного здесь вдоволь и немало иного разного добра, но об этом распространяться не буду.

Покинув остров Силлан и направившись к югу, я дошел до острова, который называется Дандин, а значит это слово — нечистый. И на этом острове живут скверные люди, ибо пожирают они сырое мясо и прочую стервятину. И есть у них отвратительный обычай — отцы поедают детей, а дети отцов, жены мужей и мужья жен, а делается это так: когда у кого-либо захворает отец, идет этот человек к астрологу или жрецу и говорит ему: владыка, спроси господа нашего, исцелится ли мой отец или суждено ему умереть. И жрец, а с ним и тот, у кого захворал отец, отправляются к идолу (а идола этого делают из золота или серебра), читают молитву и вопрошают его: боже, ты наш господь, и тебе поклоняемся как господу нашему; так ответь нам на наш вопрос. Такой-то сильно занемог, должен ли он умереть или исцелится от хвори? И демон устами идола отвечает: отец твой не умрет и от хвори будет избавлен, но ты для этого должен сделать то-то и то-то. И демон указывает человеку, что надлежит ему совершить для исцеления отца, и человек этот возвращается к отцу и старательно ходит за ним, пока тот совсем не оправится. Если же демон говорит, что отец должен умереть, то жрец отправляется к [больному], набрасывает ему на рот ткань и душит его до смерти.

А умертвив, они рассекают тело на куски, приглашают друзей и родичей и всех здешних плакальщиков и пожирают тело с великим ликованием и поют при этом песни. А затем собирают кости и торжественно зарывают их в землю. И родичи, не приглашенные на эту тризну, считают, что их тяжко обидели. Я крепко порицал их за такой обычай и говорил им: пошто поступаете вы противно разуму? Ведь если мертвую собаку дать собаке живой, то она не станет есть; так почем же такое творите вы, по видимости наделенные разумом?

И они мне отвечали: если не мы, то черви съедят тело, а буде такое случится, душа покойного претерпит великие муки. И мы поедаем тело, дабы не страдала душа. И хоть и дали они мне высказаться, но не захотели отступиться от своих верований и оставить принятый у них обычай[292].

О многих иных диковинках тех стран я ничего не пишу, ибо все равно тот, кто не видел этого, мне не поверит. И таких чудес, как в этом царстве [Индии], нет в целом свете. А пишу я лишь о том, в чем уверен сам и в чем нет у меня никаких сомнений.

А что касается этого острова, то допытывался я у многих, сведущих в этих делах, и все в один голос заверили меня, что в этой Индии насчитывается добрых двадцать четыре тысячи островов[293] и правят ими шестьдесят четыре венценосца. И большая часть этих островов густо населена. Теперь кончаю я свой рассказ об этой Индии и о ней больше не желаю говорить. И намерен ныне я кое-что поведать о Верхней Индии.

[Главы 28—50, посвященные Китаю и Тибету, в переводе опущены]

Я, брат Одорико, богемец из Форо Юлио и города, которому название Портус Маонис [Порденоне], из ордена братьев-миноритов провинции святого Антония, торжественно провозглашаю, заявляю и свидетельствую достопочтенному брату Гидотто, министру названной провинции святого Антония в Тревизской марке[294], а ему я обязан своим обетом, что все, о чем говорилось выше, я либо видел воочию, либо слышал от людей, достойных доверия, в истине же того, что не довелось мне видеть, порукой служат толки об этих странах. О многом я воздержался упоминать, ибо тем, кто подобного не видел собственными глазами, трудно поверить моим словам. Я же изо дня в день готовлюсь возвратиться в те страны, где и надеюсь умереть, если это угодно будет творцу всех благ.

И все, о чем выше шла речь, доподлинно изложил в письменном виде брат Гильельмо из Саланьи, запечатлев слова с собственных уст названного брата Одорико, богемца, в год господа нашего тысяча триста тридцатый, в месяце мае, в обители святого Антония в Падуе. И он не взял на себя труд приукрасить изощренной латынью [текст] и написал обо всем так, как ему было это рассказано, дабы все могли понять, о чем здесь говорится.

Сей блаженный брат Одорико, возвратившись из заморских стран в свою провинцию, то есть в Тревизскую марку, пожелал посетить его Высокое Святейшество, дабы получить от него дозволение взять с собой пятьдесят братьев из какой угодно провинции[295]. И он отправился в путь из Фриули, города, где родился, но придя в Пизу, поражен был тяжелым недугом и вынужден был вернуться в свою [провинцию]. И в Удине, городе Фриульской округи, в год воплощения господа тысяча триста тридцать первый, в канун январских ид[296], оставил он сей мир и вознесся к славе блаженной. И там, в небесах, да воссияет добродетель его и да утвердится его чудотворная сила. И да исцелятся именем его слепые, убогие, глухие и немые. Господу хвала! Аминь!

Хроника флорентийца Джованни Мариньоли, епископа Базиньянского

...Я, брат Иоанн [Джованни] из Флоренции из ордена миноритов, ныне недостойный епископ Базиньяно, в год господа нашего тысяча триста тридцать [восьмой] послан вместе с другими братьями святым папой Бенедиктом Двенадцатым к Каану, или верховному императору всех татар, — государю, который держит во владении половину восточного мира, — чтобы в качестве нунция и легата доставить ему письма и дары апостолического престола.

Вышли мы из Авиньона в декабре месяце [1338 г.], пришли в Неаполь в начале великого поста и здесь пробыли до пасхи (которая приходилась на конец марта) в ожидании корабля из Генуи, а на этом корабле находились послы, отправленные Кааном из Камбалеха [Ханбалыка], большого города, к папе, чтобы споспешествовать назначению папой послов и открытию пути к союзу с христианами, ибо Каан очень любит и почитает нашу веру. И важные государи его империи, которых называют аланами и которые правят всеми восточными землями империи (а их более тридцати тысяч этих аланов), — христиане как истинные, так и только по имени, и они называют себя рабами папы и готовы жизнь отдать за франков; франками же они нас называют не по Франции, а по франкской земле.

Первым апостолом этого народа был брат Иоанн, называемый Иоанном из Монтекорвино; был он сперва солдатом, судьей и наставником (doctor) императора Фридриха, а после семидесяти двух лет стал мудрейшим и ученым братом миноритом.[297]

На майские календы мы морем дошли до Константинополя и находились в Пере до дня святого Иоанна Крестителя[298]; время это провели мы там не праздно (ибо у нас состоялся большой спор с патриархом греков и всем его собором во дворце святой Софии, и содеял господь великое чудо, дав нам уста и мудрость, против которых не могли устоять [греки], и они вынуждены были признать себя схизматиками и не привели никаких доводов в оправдание своей гибельной скверны, кроме [ссылок]на нестерпимую заносчивость римских прелатов).

Оттуда мы прошли Мавританским морем [Маге Maurum — очевидная описка копииста — следует читать: Mare Majus — Великое море] и спустя восемь дней мы прибыли в Кафу, где живут христиане различных сект. Из Кафы мы пришли к первому императору татар Узбеку и вручили ему письма, которые мы ему везли, ткани, боевого коня, цитиак[299] и подарки от папы. А когда миновала зима, мы, изрядно откормленные и одетые, с множеством отменных подарков, получив от императора лошадей и деньги на возмещение дорожных издержек, прибыли в Армалек [Алмалык], что в Срединной Империи. Здесь мы построили церковь, купили участок земли, вырыли колодец, справили мессы и многих окрестили, проповедуя невозбранно и открыто, невзирая на то что за год до этого епископ и шесть братьев приняли, во имя Христа, мученическую кончину [в Алмалыке]. То были, брат Рикардус, епископ, бургундец родом, брат Франческо из Алессандрии, брат Пасхалий, испанец (а был он пророком, и виделись ему разверстые небеса, и предсказал он свое и своих спутников мученичество и гибель от потопа татар Сарая и разорение Армалека, и смерть императора спустя три года после их мученической кончины), брат Лоренцо из Анконы, брат Петр, один индийский брат, их драгоман, и Гилоттус, купец.

На третий год после нашего отъезда от [папского двора], покинув Армалек, мы прибыли в Чилоскоган[300], т. е. в песчаные горы, которые создает ветер, и, кроме татар, никто не считает, что дальше есть обитаемая земля или что за этими горами может находиться какая-либо страна. Но татары, с божьей помощью, успешно пересекают [эти пески], а край тот философы называют жаркой зоной, считая ее непроходимой; татары же ее проходят, и я также прошел ее дважды, недаром в псалмах давидовых поется: “Он превращает пустыню в озеро...” А пройдя пустыню, мы достигли Камбалеха, главного обиталища императора Востока, о невероятном величии коего, его народах и воинской силе мы умолчим.

А Великий Каан, когда увидел боевых коней и подарки папы и письмо его и [неаполитанского] короля Роберта, скрепленные золотой печатью, и когда узрел нас, возрадовался и даже, можно сказать, возликовал, был доволен всем и встретил нас с великим почетом. И мы вошли в славный дворец Каана, и я был в торжественном облачении, и передо мной несли крест с горящими свечками и курили ладан, а я пел “верую в господа единого”. И когда кончил я петь, благословил я [Каана], и он смиренно принял мое благословение. И нас препроводили в одну из императорских палат, убранную с большим вкусом. И назначены были два принца, чтобы наищедрейшим образом удовлетворять все наши нужды в пище и питье и даже в бумаге для фонарей; от двора присланы были нам разные слуги. И они нам служили на протяжении четырех лет всегда с бесконечным уважением, оказывая нам почести и сопровождая нас в дорогих одеждах. И если только я все подсчитал точно, то истратили они на нас более сорока тысяч марок, а нас было тридцать два человека.

И мы не раз выступали на диспутах против иудеев и приверженцев других сект, и великую жатву пожали мы в этой империи, спасая души.

...Император, видя, что я ни за что не желаю оставаться здесь, дозволил мне возвратиться к папе, и он возместил издержки за три года и пожаловал дары. И он [пожелал], чтобы меня или какого-нибудь кардинала послали сюда со всеми полномочиями в качестве епископа, ибо все восточные люди, будь то христиане или язычники, питают высочайшее уважение к ордену [миноритов]. И [епископ этот] должен быть из ордена миноритов — других священников они не знают и думают, что папа всегда бывает из миноритов, подобно папе Иеремии [Николаю IV], который послал сюда легатом брата Иоанна Монтекорвино, из ордена миноритов, которого татары и аланы почитают святым.

И мы пробыли в Кандалеке около четырех лет[301]. Отсюда мы направились через Манзи[302] с охранной грамотой императора, и было у нас около двухсот лошадей. И видели мы славу мира в стольких городах, землях, селениях и такого насмотрелись, что об этом словами и сказать нельзя. И от поста святого Стефана[303] до вербного воскресенья мы шли Индийским морем к благороднейшему городу Индии Колумбу, где родится весь перец всея земли. А растет это перец на лозах, и сажают их наподобие виноградных.

Здешние лозы дают грозди, которые сперва подобны зеленым гроздьям дикого винограда, а затем они становятся такими, как кисти настоящего винограда, и дают крепкое вино, и я своей рукой выжимал это вино в чашу, [используя его] для приправы. Когда плоды созреют, их сушат на дереве, а после того как они от большого жара засыхают, их палкой сбивают [с ветвей] и принимают на [расстеленные] полотнища и таким образом собирают урожай.

Своими глазами я видел и своими руками трогал я здесь [многое] целых четырнадцать месяцев; и здесь не жарят перец, как о том лгут всяческие сочинители, и не родится он в пустыне, а растет в садах, и хозяева этого перца не только сарацины, но и христиане святого Фомы, которые назначают цены на перец для всего света (qui habent stateram ponderis totius mundi), и от них как легат папы я каждомесячно получал сто фанов золотой монетой, а при отъезде — тысячу фанов[304]. Здесь есть церковь святого Георгия для латинян, и в ней я жил[305]. И я украсил ее отличной росписью и наставлял в ней в святом законе. И наконец преступил я пределы славы великого Александра, который воздвиг здесь свой столп в этом уголке мира, против земного рая, и поставил я камень с надписью и помазал ее маслом. И камень этот мраморный, и вверху на нем крест и до скончания мира простоять бы ему; я воздвиг его при стечении можно сказать бесчисленного множества людей, и освятил и благословил и вырезал на нем герб папы и наши гербы и буквы индийские и латинские; и меня несли здешние князья на плечах, в носилках, как самого Соломона[306].

И пробыв здесь год и четыре месяца, простился я с братьями и, совершив много славных дел, пришел я затем к знаменитейшей царице Сабе. Я был ей принят с почетом, и, пожав [скудную] жатву в душах (ибо здесь мало христиан), отправился я морем на Сейллан [Цейлон], великую гору, что лежит против рая, а от Сейллана до рая, как уверяют местные жители, ссылаясь на предания отцов своих, — сорок итальянских миль. Так что, говорят они, слышен здесь шум вод, текущих из Райского ключа...

...Итак, рай — это место на земле, окруженное морем-океаном, и лежит он в восточной стороне за Индией Колумбийской, против горы Сейллан, и это место высочайшее из всех мест на земле, достигающее, как это доказал Иоанн Скот[307], до лунной сферы и удаленное от всея смуты, с воздухом мягчайшим и ясным, а посредине бьет из земли ключ и орошает рай и все деревья его, а они дают лучшие плоды на усладу взору, ароматные и нежные, и идут они в пищу людям. А ключ райский исходит из горы и питают его воды озера, которые философы называют озером Евфират. И входят эти воды в другие густые (spissa) воды, которые вытекают по другую сторону [горы] и, разделяясь, порождают четыре реки, протекающие через Сейллан. И названия им такие: Гион, который течет в эфиопской земле, где нынче живут черные люд, и о стороне той говорят, что та земля пресвитера Иоанна. И считают, что это и есть река Нил, которая спускается в Египет через щель, рассекающую страну Абасти, где живут христиане святого Матвея апостола, и султан — данник этих христиан, ибо они владеют истоками вод и могут погубить Египет.

Вторая река называется Фисон, и протекает она через всю Индию в землю Евилах, и говорят, что спускается она в Катай, где известна как река Карамора, то есть Черная Вода, и там рождается камедь и оникс; думаю я, что это самая большая пресная река на свете, и я сам ее проходил. И на берегах ее большие города, и городов этих множество, и они богаты золотом. И на этой реке в деревянных домах живут отличные мастера, особенно искусные в выделке шелка и золототканых материй, и их такое множество (тому я свидетель, ибо видел их воочию), что, на мой взгляд, превосходят они числом мастеров Италии. И у них на берегу той реки в изобилии есть шелк и больше его, чем во всем остальном мире, и они плавают со всем своим домом, передвигаясь со своими семьями. Это я видел. А по другую сторону от Кафы река теряется в песках, но затем появляется снова и образует море, которое называют Бакук, и оно лежит за Таной[308].

Третья река называется Тигр. Она идет от Ассирии и спускается близ Ниневии, а от истоков до Ниневии самое большее три дня пути; здесь Иона был послан проповедовать, и его гробница находится в этом месте. И я был здесь и прожил четырнадцать дней в селениях построенных из [камней] разрушенного города. Тут прекрасные плоды, особенно же гранаты, дивные на вкус и огромные, и все плоды такие, как в Италии, а на другой стороне [реки] есть город, сооруженный из руин Ниневии, который называется Монсол [Мосул]. Между этой и четвертой рекой лежит длинная земля, название которой — Месопотамия, что значит Земля меж вод. Ассирия — страна Авраама и Иова, где есть также город царя Абагара, которому Христос направил послание, писанное собственной рукой; ныне же город этот у сарацин. Здесь в великом страхе пробыл я четыре дня. Наконец, достигли мы четвертой реки, имя которой Евфрат, и она отделяет Сирию, Ассирию, Месопотамию от Святой земли[309]. Перейдя ее, мы окажемся в Святой земле, где много городов, особенно же велик Алеп [Алеппо]; в нем множество христиан, одетых на латинский манер, и говорят они на языке почти таком, как галльский, или, иными словами, почти как на Кипре[310]. Оттуда совершил я паломничество в Дамаск, к горам Ливанским, в Галилею, Самарию, Назарет, Иерусалим и к гробу господа нашего Иисуса Христа...

...И мы покинули Зайтон в день святого Стефана и в среду на святой неделе прибыли в Колумб. Желая затем доплыть до святого Фомы апостола, а оттуда в землю Саба, мы воспользовались джонками (junkos) из Нижней Индии, которая называется Минубаром. В канун дня святого Георгия начались такие сильные бури, что шесть или того более раз мы едва не погрузились в морскую пучину, и только чудо господне избавило нас. [от гибели]. И видели мы много чудес: пламенеющее море и летающих огненных драконов, которые поражали насмерть в полете своем людей на других джонках; наши же люди промыслом господним и силою тела Христова, которое носил я с собой, и милостью славной девы и святой Клары остались невредимы. И поскольку все христиане предались покаянию, спасая души свои, то, несмотря на то, что буря продолжалась, мы смогли, уповая на волю господню, идти под парусом[311].

И милосердием господним в утро дня обретения честного креста мы оказались в гавани сейлланской, имя которой Первили, а лежит она против рая[312]. Здесь некий тиран и евнух по имени Койя Яаан, злейший сарацин, стал у власти, одолев истинного царя, владея неисчислимыми сокровищами; он по этой причине смог захватить большую часть царства.

И сперва он принял нас с мнимой лаской, а потом мало-помалу, под видом займа и весьма учтиво он взял у нас шестьдесят марок в золоте, серебре, шелке, златотканых материях, драгоценных камнях, мирре и благовониях из даров Великого Каана и других государей, в подарок посланных папе. И пробыли мы в этом невольном плену[313]. Некоторые считают, что на этой высочайшей горе, может быть самой высокой после горы рая из всех, что есть на земле, и находится рай. Но это заблуждение, — само название противоречит [такой догадке]. Ибо местные жители называют [свою землю] Зиндабаба, баба же значит отец (как мама — мать) на всех языках мира; а Зинданозначает ад, так что Зиндабаба — это “отчий ад”, и название это указывает, что наш прародитель обосновался здесь после изгнания из рая, попав как бы в ад.

И эта высочайшая гора венчается пиком, который лишь изредка видим из-за облаков. Н огосподь, вняв молениям нашим, в одно утро, на восходе солнца, осветил [небо], и увидели мы ярчайшее пламя, озаряющее гору. На спуске с этой горы есть уступ на большой высоте и очень красивый, и там, перечисляю по порядку, находятся: во-первых, след стопы Адама, во-вторых сидящая статуя, левая рука которой покоится на колене, правая же поднята и простерта к западу; затем дом, построенный Адамом, подобный четырехугольной, вытянутой в длину гробнице; посредине дома дверь, и он сложен из больших мраморных плит, ничем не скрепленных меж собой, а попросту положенных одна на другую[314].

Местные жители, и особенно монахи, которые живут у подошвы этой горы, а они люди наисвятейшей жизни, хотя и без веры, говорят, что потоп не достиг этого места и что дом сей стоял всегда, но речи эти противны Священному писанию и слову святых отцов. Все же есть у них крепкие доводы, ибо они говорят, что происходят не от Каина и не от Сета, а от других сыновей Адама, которые [своим чередом] породили сыновей и дочерей. Но так как сие противно Священному писанию, то умолчу [об их доводах].

Они никогда не едят мяса, потому что Адам и потомки его, жившие до потопа, также не потребляли мяса. И они обнажены выше бедер, и бесспорно нравы у них достойные. Есть у них дома из пальмовых листьев, которые можно сокрушить одним пальцем, и дома эти рассеяны в лесах, и в них много есть ценного, а воров здесь совсем не боятся, разве что [берегутся от] чужедальних бродя г.

И на этой горе, в направлении рая, есть большой ключ, воды которого видны за добрых десять итальянских миль; и хотя выходит он именно здесь, говорят, что воды его вытекают из Райского ключа. И в доказательство ссылаются на то, что порой со дна извергаются листья неведомого вида и в большом количестве, а также алоэ-дерево и драгоценные камни — карбункулы и сапфиры, и плоды с целебными свойствами. И говорят, будто камни эти образовались из адамовых слез, но мне это кажется чистым вымыслом. О многом ином считаю я за благо пока промолчать...

...В саду Адама в Сейллане главным образом растет банановое дерево муса, которое жители называют фикусом. Банановое дерево больше похоже на садовое растение, чем на дерево. Толщиной оно и взаправду с дерево, такое, как дуб, но древесина у него столь мягкая, что человек легко может проткнуть ствол пальцем, и из дыры будет без конца сочиться вода. Листья у этой мусы очень красивые, весьма длинные и широкие и зеленые, словно смарагд; и из этих листьев делают скатерти (tabalias), но только на одну трапезу. И когда рождаются мальчики, их после омовения завертывают в эти листья без свивальника и кладут алоэ и розы, а затем кладут [новорожденных] на песок.

Листья эти длиною в десять ульнов[315], когда более, когда менее, и ума не приложу, с чем бы сравнить их, разве что с девясилом (eminule campane). А плоды дает только самая верхушка дерева, но с одного ствола можно собрать добрых три сотни плодов, и сперва на вкус они нехороши, но затем, когда полежат они в доме и созреют, то становятся очень душистыми и вкус у них тогда отличный. А величиной они с самый длинный палец руки. И видел я воочию, что коли разрезать их поперек, то в рассеченном месте является фигура распятого человека, как бы наколотая острием игла[316].

И из этих листьев Адам и Ева сделали себе пояски, чтобы прикрыть срамные места.

Здесь есть также другие деревья, многочисленные и с чудесными плодами, которые мы никогда не видим в наших местах: например наргиль, который также называется индийским орехом. У этого дерева нежнейшая кора, очень красивые листья, почти такие, как у пальмы, из низ делают корзины и меры для зерна; а стволы и ветви используют как стропила и поперечные брусья при кровельных работах, из луба же или коры вьют веревки, а из скорлупы делают чаши и кубки, а также ложки, которые предохраняют от яда. А под скорлупой есть мякоть толщиной в два пальца, и она столь же приятна на вкус, как миндаль. Плоды также калят и так получают отличное масло и сахар.

И внутри [плода] заключен сок, подобный кипяченному молоку, и из сока этого делают вино.

Есть здесь другое дерево, которое называется амбураи, [плоды] превосходны на вкус и ароматны и очень похожи на персики.

Есть и другое чудесное дерево, которое называется чакабаруэ, и оно толщиной с дуб, а плоды растут у него не на ветвях, а на стволе. И они на диво велики, некоторые величиной с ягненка или трехлетнего младенца. И скорлупа у них твердая, как сосновые шишки, и мы раскалывали ее топором. Внутри плода очень вкусная и нежнейшая мякоть, подобная меду и лучшим итальянским дыням. И добрых пятьсот каштанов такого же вкуса содержатся [здесь], и в печеном виде это отличная еда[317].

Не могу припомнить, видел ли я другие плодовые деревья — груши, яблони, фиги, виноград, но есть там такие деревья, которые дают только листву, плодов у них нет. Но приметил я в прекрасной церкви святого Фомы апостола, где был я епископом, маленькие виноградные лозы, из которых получали немного вина. Говорят также, что когда пришел сюда [Фома], то принес он с собой вина для мессы, и я, пробыв здесь почти два года, поступал таким же образом.

Когда же вино у него иссякло, то отправился он в рай, а туда дорогу ему указали ангелы, и принес оттуда виноград, и посеял семена его и взрастил лозы, которые я здесь видел, и приготовил вино. В других местах тут также есть виноградники, но я убедился, что ягод они не дают. То же можно сказать и об огурцах и дынях, не видел я здесь съестных трав и овощей, если не считать базилики в зарослях...

...И господь дал Адаму и жене его кожаные туники и одел их. Но если спрашивают, откуда была эта кожа, то обычно отвечают либо, что создал [бог] кожу впервые (так говорят те, кто об этом ничего не знает), либо, что он заколол какое-то [животное], а так отвечать не гоже, ибо созданы были животные парами и не могли еще размножиться за одно поколение. А мы, не настаивая на своем утверждении, скажем, что читать [в писании]должно лубяные туники, а не кожаные. Ибо среди листьев наргиля, о которых выше уже говорилось, рождаются нити, подобные тем, из которых ткут грубую и редкую ткань, и ныне у здешних [сейлланских] людей и индийцев в обычае из этой пряжи делать плащи (vestes pro pluvia) для тех сельских жителей, которых называют камалли[318], а занятие этих камалли — таскать тяжести, а также носить на своих плечах в носилках мужчин и женщин; а о таких носилках говорится в гимне: “Сделал себе Соломон носилки из дерева ливанского”, и это переносный паланкин, в чем я убедился в Зайтоне и в Индии. Одежду из такой камальей пряжи (говорю камальей, а не верблюжей!) носил и я, пока не попал во Флоренцию, и ее оставил в ризнице братьев миноритов в этом городе. Так же одет был и Иоанн Креститель.

А что до верблюжьего волоса, то это тончайшая шерсть, которая во всем мире ценится почти так же, как шелк. Я сам некогда с бесчисленными верблюдами и с верблюжьим волосом через пустыню шел от [места] Вавилонского столпотворения к Египту через Дамаск, и со мной было арабов без числа. В Сейллане же верблюдов нет, а есть бесчисленное множество слонов, и хотя это свирепейшие звери, но редко причиняют они зло страннику. На одном из них, принадлежащем царице Сабе, я даже ездил. И надо следовать разуму, если только сие не противно вере.

...Здесь [у “дома Адама”, о котором шла речь в главе “Об истории горы Сейллан”] живут мужчины монахи, люди опрятные из опрятных, столь чистоплотны они, что бросают дом, где кто-нибудь плюнул; если же кто-либо плюет в доме, то они из него удаляются надолго и поступают так и в других случаях.

Едят они единожды в день и никогда дважды, и ничего кроме молока и воды не пьют. А молятся очень достойно; детей же учат писать буквы сперва на песке пальцем, а затем железным пером на листах бумаги или на листьях некоторых деревьев...

...В обители у них растут два дерева, листвой отличные от всех прочих. Они окружены золотыми венцами с драгоценными камнями, и перед ним горят светильники, и деревьям этим поклоняются здесь. И [жрецы] говорят, и им мнится это, что обряд этот по традиции идет от Адама и что от упомянутых деревьев Адам ожидал грядущего спасения[319].

И сие отвечает стиху Давида: “Dicite in gentibus, quia Dominus regnabit in ligno”, хотя вернее, следуя еврейскому тексту, говорить не “regnabit in ligno”, а “curabit in ligno”[320].

Они никогда не оставляют в своих домах пищу на завтрашний день, спят на песке, ходят босые с посохом в руках и довольствуются они туникой почти такой же, как облачение братьев миноритов, но без капюшона и с покрывалом (mantello), складки которого перекинуты через плечо, как у апостолов. И они выходят каждое утро в процессии и просят подаяние — рис для дневной трапезы. А государи и прочий люд встречают их с великим почтением и дают им рис сообразно числу [монахов]. И они едят рис, вываренный в воде с молоком из наргиля и банана.

Это видел я воочию, и они устроили для меня празднество, как будто я был из их ордена[321]...

... [Сету] наследовал сын его Енох, который стал называть имя господне, а сие значит, что ввел он новый обычай изустной молитвы богу и религиозные обряды и правила жизни, которым, как говорят, следуют как брагманы, так и монахи в Сейллане, хотя они и совратились в идолопоклонство и почитают дерево, о чем говорилось выше...

...А сыны Адама в Сейллане приводят многие доводы, доказывая, что потоп не достиг до них. А важнейший тот, что в восточной части [Сейллана] есть много беглецов и бродяг (я их видел), о которых говорят, что они сыновья Каина. И лик у них столь ужасный и косматый, что на любого они наводят страх. И они никогда не стоят больше двух дней на одном месте и так смердят, что никто не может вытерпеть это[322].

Редко они показываются, но среди них есть ведущие торговлю...

...И ковчег установился на седьмом месяце на горе, что стоит близ Железных ворот в империи Узбека, и гора эта называется Арарат в Малой Армении[323]...

...Третья провинция Индии называется Маабар, и там есть церковь святого Фомы, им самим воздвигнутая, а кроме того и другие церкви, которые он построил с помощью работников (cum operariis)...

...Царь дал блаженному Фоме весы, чтобы взвешивать перец и все благовонные пряности, и никто не может под страхом смерти отнять теперь у [его приверженцев] эту [привилегию]. Я пробыл здесь четыре дня. В этих местах есть отличные жемчужные ловли...

...Я с великой любознательностью обошел все индийские провинции, желая познать скорее диковинное, чем достойное (хотел я, поелику сие возможно, узнать обо всем), и полагаю, что больше сделал, чтобы познать чудеса мира, чем некто иной, кого все читают и о ком все наслышаны[324]. Я прошел через все главнейшие провинции мира, и был я в местах, куда сходятся купцы со всех концов света, таких, как названный остров Ормес, и еще никогда не доводилось мне сколько-нибудь достоверно подтвердить, что существуют на земле такие люди (двухголовые и многоногие чудища); а вот меня об этом спрашивали многие, доведываясь, не видел ли я где-нибудь подобное. И истина в том, что нет целого народа, состоящего из [чудищ]. И нет народа одноногих, который как будто бы ногой делает для себя тень (uno pede sibi umbrum facere); просто все индийцы ходят нагишом, и есть у них обычай носить в руках маленький шатер (papilionem), который они называют хатир. И они защищаются им от дождя и солнца; поэты же ложно обратили этот предмет в ногу. Такой хатир я привез с собой во Флоренцию[325]...

...Когда жил я в Колумбе с христианами, которых называют здесь “модилалами”[326], хозяевами перца, то случилось, что однажды утром пришел в церковь человек огромного роста и седобородый; и тело его было обнажено выше бедер и прикрыто лишь паллием, который [на плечах поддерживался] узловатой веревкой подобно диаконской столе. И он из почтения распростерся во весь рост на песке и трижды стукнулся о землю головой.

А затем он обнял мои обнаженные ноги и пожелал облобызать их, а когда я запретил ему это, то он поднялся, а затем сел на песок и через толмача рассказал мне, что [этот толмач]его сын, который был похищен пиратами, продан одному генуэзскому купцу и окрещен и случайно попал к нам; здесь он [встретил] и узнал своего отца. [Отец его] рассказал нам все о своей жизни; он никогда не ел мяса, не пил хмельного, один лишь раз познал, как порождать потомство, четыре месяца в году он строжайшим образом постился, питаясь лишь рисом, сваренным в воде, плодами и травами, и принимал эту пищу только в вечерний час; ночь проводил он в молитве, и перед тем как начать молитву, совершал омовение всего тела своего и вытирал его чистейшей льняной тканью, которая только для этого и предназначалась.

И он поклонялся дьяволу и чтил его в идольском образе с чистейшим рвением, был жрецом всего острова, расположенного в крайних пределах Индии.

Господь, видя, сколь чист он, сперва просветил его мудростью, а затем заставил дьявола устами идола изречь такие слова: “Ты не стоишь на пути к спасению; а потому велит тебе бог отправиться в Колумб, до которого пути морем два года; там найдешь ты посланца господнего, который укажет тебе путь к спасению”. И вот, сказал этот человек, пришел я к стопам твоим и готов во всем быть тебе покорным, и паче того, узнал я лицо твое, которое грезилось мне во сне. И тогда, свершив со слезами молитву и вняв его желаниям, назначили мы ему толмачом и наставником его крещеного сына.

И спустя три месяца я крестил его и дал ему имя Михаил, и он дал обет проповедовать веру, которую принял...

Мы спрашивали у этого человека, который два года плавал в море среди индийских островов, доселе неведомых, видел ли он этих чудовищ или слышал ли что-нибудь о них, и сказал он, что ничего об этом не знает. И я не узнал большего, когда был у царицы Саба, где солнце всходит противоположно тому, как это [водится] у нас, и где в полдень человеческая тень проходит в правую сторону, тогда как у нас она следует влево и где наш северный полюс скрыт в шести градусах, а южный совсем поднят, как то нам внушил господин Лемон из Генуи, благородный астролог; и помимо этого там много чудес в звездах.

Что до гигантов, то они действительно существуют, и я видел одного человека, безобразного и изрядно смердящего, и был он так высок, что голова моя не доходила ему до пояса. А в лесах живут с детьми и женами дикие люди, нагие и волосатые; они не показываются на свет, и мне редко удавалось их видеть; они сразу же прячутся в лесу, когда узнают, что к ним кто-нибудь приближается.

И они много трудятся, и сеют, и собирают хлеб (blada) и разные другие [злаки]; когда же к ним приходят купцы, то, завидя последних, они выставляют свои товары, а затем убегают и прячутся. А покупатели подходят и назначают цену и забирают то, что было оставлено.

И правда, что есть чудовищные змеи, подобные тем, которых держит в своем пражском замке государь император Карл[327]...

...Полагаем (и так говорит и блаженный Августин), что не существуют антиподы, то есть люди, чьи подошвы обращены в противоположную сторону от наших. Не должно быть антиподов никоим образом, ибо под водой есть твердь земная. И опираясь на некоторый опыт, скажем мы, что коли разделить океан крестообразно, то две четверти будут проходимы для кораблей, а две же другие непроходимы вовсе, ибо господу неугодно, чтобы человек мог морем обойти весь мир...

...Иудеи, татары и сарацины считают нас наихудшими идолопоклонниками, и так думают не только язычники, но и некоторые христиане.

И хотя тамошние христиане почитают картины, им противны иконы, лики [святых] и всякие страховидные фигуры на манер тех, которые имеются во многих наших церквах, к примеру в гробнице святого Адальберта в Праге...

...Жена Нина — Семирамида, слава женского рода, узнав, что муж ее убит, не решилась вверить бразды правления сыну своему, который был еще младенцем, и сокрыла его тщательным образом.

И она ввела одежду по татарскому образцу... Она вступила в Индию и завоевала ее... И в Индии родила дочь, и дочь эта, когда выросла, стала царицей прекраснейшего в мире острова; имя же этой царицы — Саба. На этом острове женщины всегда или по большей части в делах управления держат верх над мужчинами. И я видел во дворце царицы изображение женщины, сидящей на троне, а перед ней стоял на коленях поклоняющийся ей мужчина. И я видел также собственными глазами женщин, восседающих в колесницах и [стоящих] на кафедрах, тогда как мужчины [обречены там] водить быков или слонов...

...Евреи и сабеи, а они люди царства царицы Сабы, утверждают, что [пророк Илья] обосновался на высочайшей горе в их земле, которая называется гора Гибейт, а это значит “блаженная гора”...

...И люди царицы Сабы говорят, что он иногда показывается им; у подошвы этой горы есть ключи, где, как говорят они, он обычно пьет воду, и я сам пил из этого ключа. Но я не мог взойти на блаженную гору, ибо был слаб из-за сильнейшего яда, который испил я в Колумбе, яд же этот изготовили те, кто намерен был ограбить меня. И я изверг из себя собственную плоть и множество крови и почти одиннадцать месяцев страдал от неизлечимой дизентерии третьего рода (el passus fuerim tercie speciei incurabilem dissenteriam mensibus quasi undecim), а говорят, что от этой болезни никто не спасается.

Господь был, однако, милосерден и допустил, чтобы поведал я обо всем, что видел, и я выздоровел с помощью лекарки царицы Сабы, а она лечила меня только травами и воздержанием от пищи.

Я часто видел царицу и торжественно благословил ее, и ездил на ее слоне, и был на славном ее празднестве. Она же меня в присутствии всего города, восседая на царском троне, почтила щедрыми дарами; и вручила она мне золотой пояс, а такой пояс дается царицей князьям при пожаловании [им титула]. А пояс этот у меня затем украли сейлланские воры.

Дала она мне также одежды, ценные и тонкие, счетом сто пятьдесят штук, и девять из них взял я для господина папы, пять для себя, по три роздал главным, по две другим моим спутникам, а остальные подарил в присутствии царицы слугам ее, которые стояли вокруг [трона], чтобы знали все, что нет во мне скупости. И сочли мой поступок весьма похвальным и благородным. Да не досадит рассказа об этом [Вашему величеству]...