После первой смерти

3.

Картинка с другой открытки от собрания сочинений Бенджамина Марчанда: Нетти Халвершам.

У этой открытки своеобразная окраска, чтобы как-то посудить о красоте Нетти Халвершам: глаза бирюзового цвета, волосы, так похожие на блеск черного лака автомобилей начала века и губы, словно зрелая земляника. Смешно? Возможно. Но, Господь, Нетти Халвершам была чудом красоты. И её сердце – оно было таким же блестяще-черным, как и те классические автомобили.

Эту открытку можно вставить в рамку, сделанную из греха, потому что грех также со свистом проносится через туннель у меня в груди. Вина всех цветов и оттенков плюс вина, отправившая меня на Бриммер-Бридж, когда мне надо было играть в снежки с Мартингалом и Донателли, или разглядывать янтарь в Пампи.

Этот грех, однако, берёт своё начало от Нетти Халвершам.

Потому что…

Потому что, когда был захвачен автобус, в заложниках удерживались дети, теле- и радиостанции передавали сводки постоянно меняющихся событий, и на Форт Дельта было объявлено чрезвычайное положение – ко мне, к Джеки Бренеру и к каждому из других детей, чьи отцы занимали ответственные посты в структурах командования Дельты, был приставлен телохранитель. И всё это время, пока суровый голос диктора объявлял следующий заголовок новостей, а на улице выли сирены, я думал только о себе и о том, какой я несчастный, и я сидел часами, глядя на телефон. Или это лишь так казалось, что часами. И в какой-то момент моя рука уже собралась снять трубку с аппарата, как голос прибывшего телохранителя вдруг спросил: «Кому ты собираешься позвонить?»

Он был крупным парнем, словно прежде он играл футбол или занимался боксом. Его уши были разбиты, нос раздроблен. На его лице были отпечатки следов грубых видов спорта. Он меня раздражал, потому что он не столько охранял дом и всё, что внутри, сколько он был рядом со мной, в той же самой комнате и каждую минуту. Он смотрел на меня, когда я ел, и отказывался от еды, если я что-нибудь ему предлагал. Мне показалось, что если он будет есть со мной, то я не буду чувствовать себя столь скованно. И было хорошо, что он не заглядывал в мою тарелку. Казалось, что он рассматривает что-то очень непонятное или даже забавное. Так или иначе, когда он спросил, кому я хотел позвонить, я пожал плечами и не ответил ему ничего. Потому что я знал, что начать куда- и кому-нибудь звонить будет бесполезно, бессмысленно.

Почему?

Потому что я хотел позвонить Нетти Халвершам.

И не хотел тоже.

Есть старая песня, в которой есть такие слова: «…что можно назвать любовью?» - что? Я никогда об этом раньше не думал и никого не любил прежде, пока не встретил Нетти Халвершам. И мне лишь казалось, что любовь – это мгновение, вспышка эмоций между двоими, ощущение, возникающее, когда кто-то вдруг замечает тебя, нечто взаимное, словно по команде свыше. Пока я ещё продолжал быть ребёнком, обычным ребёнком, как в десять или в двенадцать, я не задумывался над этим. Я думал, что это похоже на любовь к родителям, к отцу или к матери. Я видел фильмы о любви по телевизору и находил их унылыми и скучными. Такими же скучными мне казались любовные романы в книгах или журналах. Позже, конечно, я всё это перечитывал, уже обращая внимание на некоторые пикантные детали, и мне уже становилось интересно заглянуть вовнутрь и даже потрогать всё это собственными руками, и при этом ощутить то, что называют любовью, конечно совсем не забывая об уважении к той, которую я в тот момент полюблю. Возможно, это должно будет уподобиться отношениям между моими матерью и отцом – нежности и вниманию.

Как бы там ни было.

Я познакомился с Нетти и влюбился в неё. Это было подобно свету молнии и ударам грома, коими был стук моего сердца, если это можно выразить словами из песни. Я познакомился с ней, когда одним субботним утром мы с Джеки Бренером оказались в Халловел-Уай. Через Форт Дельта ходили те же самые автобусы, что и через Халловел, и Халловел-Уай. Ещё несколько лет до того, моя жизнь и существование были ограничены Дельтой, разумеется, не геометрической фигурой, за пределы которой нельзя выйти, а жизнью и бытом гарнизона Форт Дельта – его независимого и самодостаточного общества. Но пару лет назад у меня началась своего рода клаустрофобия. В отличие от некоторых детей из Дельты, посещавших школу в Халловеле, такую же, как и другие частные или общественные школы, я ходил в школу на гарнизоне, где были маленькие классы, повышенное внимание к ученику и контроль над его успеваемостью – то, чего так желал мне мой отец. И когда на автобусе я выезжал в город, то ко мне приходило чувство свободы, когда автобус шёл не через те самые старые знакомые улицы, названные в честь великих сражений, таких как Тарава, Иво-Дзима или Нормандия, и когда на них играли совсем другие дети. В ту субботу прошлого августа я познакомился с Нетти Халвершам в квартале «Уай» [Y]. Она была вместе с девочкой, с которой дружил Джеки. Я посмотрел на неё, и у меня начали трястись коленки, а в животе возникла такая пустота, словно я целую неделю не ел. Она не была одета в обычную одежду – в джинсы или свитер. На ней была синяя блузка и юбка, белая с синей каёмкой. Похоже, что тогда я сошёл с ума. И всё пошло, словно по маслу, потому что она смотрела на меня и улыбалась, она смеялась, когда я шутил, и наши глаза не упускали друг друга. Мне не нужно было лезть за словами в карман или мчаться к доктору, когда кровь изо всех сил пульсировала у меня в венах. Я упивался этим бешеным пульсом, и мне показалось, что я самый лучший парень на свете. И я понял, что я в неё влюбился. Бесповоротно. И мне также показалось, что она отвечает мне тем же, что здесь уже не было ни её, ни меня, а лишь мы вдвоём, вместе и навсегда. И это обязано было произойти.

К остановке подошёл автобус, и они с подружкой поднялись по ступенькам вовнутрь. «Увидимся», - сказал я, словно посылая ей секретное сообщение, и она улыбнулась своей большой искренней улыбкой (как мне тогда показалось). Затем от Джеки я узнал её полное имя, адрес и телефон. И я знал, что позвоню ей, и что мы обязательно встретимся. По адресу…

В нашем гарнизоне часто собирались компании, и я прошел обычный ужас танцев школьных вечеринок и дней рождения одноклассников и одноклассниц, но у меня никогда ещё не было чьего-либо адреса, и я даже не знал того ада, который у нас с ней там должен произойти, и чем мы там будем заниматься. И это меня не волновало. Я плыл по течению, наверное, называемым роком судьбы. И слова тысяч глупых песен о любви внезапно возымели смысл. «Любовь найдет дорогу. Так хороша ты для меня…»

Я ей позвонил. Это было за три дня до захвата того автобуса. Когда я набирал номер, то мое сердце начало биться сильнее, точно как в песне. Когда я услышал её голос, я растаял, ослаб. Я сказал ей, кто я, и она спросила: «Кто?» Слово повисло в невесомости, словно звон смертного одра. Я снова назвал ей своё имя, напомнил ей о встрече в «Уай», и она сказала: «О, да…», будто она только что вычитала мое имя в папке, снятой с самой верхней полки, и это подтвердило мое существование. Мы какое-то время говорили, и это было подобно подъёму в гору на моём велосипеде. Потому что, говоря со мной, она всё время удалялась. О, она была вежлива и комментировала всё, что я говорил, понижающимися «Да», «Ну и дела» или «Ого», словно подбрасывая монетки в музыкальный автомат, чтобы музыка не прекращалась, но, абсолютно не предлагая ничего в ответ. Меня охватило отчаяние. Я стал рассказывать о школе, о погоде, о графике движения автобусов в «Уай», я стал сравнивать летние происшествия в Халловеле и в нашем гарнизоне, и, наконец, я выдохся. Я устал от звука своего собственного голоса, но боялся остановиться, потому что я боялся ужасной тишины, которая уж точно бы последовала. Наконец, я спросил её: «А неплохо, если завтра мы вдвоём сходим в кино?». И повисла пауза, а затем: «О, я так не думаю». Слова, разрушившие всё, и скука в её голосе. Она не сделала это просто, сказав: «Нет». Я ожидал: «Жаль, ну, может, как-нибудь потом…» (в конце концов, как предполагалось, она влюбилась в меня, не так ли?), но она просто сказала: «Ты мне понравился, но…», и она заставила меня почувствовать себя так, будто я совсем не принадлежу к человеческой расе.

Не найдя слов, я повесил трубку. Я был похож на дурака, извините. Например, я столько времени перед ней распинался, а она не произнесла ни звука вообще, но при этом, позволив мне биться, как рыба об лёд. И затем всё было закончено. Теперь самое ужасное: я всё ещё ею жил. Её лицо продолжало всплывать перед моими глазами. Внезапно мир стал пустым, холодным и одиноким, как обратная сторона луны. И я думал: «Эй, что здесь происходит? Почему я её люблю, а она меня – нет? Мир потерял равновесие, опустился в хаос и беспорядок. Я понял тогда, почему песни о любви так полны грусти: «Собери кусочки моего сердца…»

Тремя днями позже, я всё ещё был разбит, я не мог ни есть, ни пить, целых пятьдесят лет ожидая этой особой агонии. Пока в то утро не зазвонил телефон. Я подбежал к нему и, сходя с ума, я подумал, что это могла бы быть Нетти Халвершам со своими извинениями, с готовностью стиснуть меня в своих объятиях: «Это была случайная ошибка… Извини, Бен… Я обозналась…» и т.д.

Это был отец, что было необычно. Он никогда не звонил из своего кабинета в Дельте.

- Бен, ты в порядке? - спросил он.

«Бог Мой», - подумал я, он знает о Нетти Халвершам.

- В порядке, - сказал я примерно так, как это говорят, даже если земля проваливается под ногами.

И затем он рассказал мне о захвате автобуса, и о детях.

Какой ещё автобус? Какие дети?

И причём здесь я?

Это был желтый школьный автобус, в нём шестнадцать или восемнадцать детей (он не мог точно назвать их количество). Он подбирал каждого из них у своего дома в Халловеле и вёз их в летний лагерь имени Криса Крангеля, расположенный за пределами города. Автобус был похищен неизвестными людьми, по крайней мере, троими или даже более. Автобус был остановлен захватчиками на шоссе номер 131 и приведён на старый заброшенный железнодорожный мост в лесистом районе на линии Халловел-Криншоу. В захвате автобуса участвовал фургон, также теперь стоящий на мосту и также принадлежащий захватчикам.

Дети – возрастом пяти и шести лет, дошкольники, кто-то из них ходит в детский сад.

Первая информация от налетчиков поступила, когда десятилетний халловелский мальчик доставил письмо в городское отделение полиции. Человек, пославший мальчика, дал ему один доллар. Мальчик описал этого человека, как возрастом около сорока, смуглого, на нём всё было тёмным: волосы, усы, одежда и очки. Письмо было адресовано Бригадному Генералу Руфусу Л. Брайджу, Иннер Дельта, Форт Дельта, Штат Массачусетс. На конверте имелась напечатанная фраза: «Доставить это сообщение в течение часа – вопрос жизни или смерти».

Это – в сущности то, что отец сказал мне по телефону, хотя всеми подробностями он ещё не владел. Потому что был вовлечен Форт Дельта и дети, и в его интересах было побеспокоиться обо мне. Я сказал ему, что я в полном порядке, и я хотел напомнить ему, что мне, в конце концов, не пять лет отроду. Однако я понял, что он имел в виду. Я сказал ему, что я собирался с Джеки Бренером сходить на игру, проводимую на стадионе имени Генерала Брэдли. Он велел мне оставаться дома, и, к тому же, он кого-то послал для наблюдения за домом, что значило: для охраны меня.

- А что мама? - спросил я, будучи подготовленный его внезапно сугубо деловому тону его голоса. Она уехала тем утром, чтобы провести день в Бостоне, чтобы утром сделать круг по магазинам комплекса на улице Ньюбори и затем сходить на дневной сеанс в кино.

- В Бостон я послал человека, чтобы он её забрал, - сказал отец. - Смотри, Бен, все эти предосторожности могут показаться излишними, можно подумать, что я горячусь, но я не хочу допустить возможного, потому что…

Это потому что повисло в воздухе, наполнившем тишину, на которую я в тот момент постарался не дышать, потому что я знал что, должно последовать за этим потому что. Потому что здесь был вовлечен Форт Дельта, и что, вероятно, это подразумевало секретную работу моего отца.

- Но чего хотят захватившие автобус, Па?

- Бен, это ещё не известно. Единственное письмо от них велит нам быть готовыми к дальнейшим инструкциям. Это – всё, что я могу тебе сказать, потому что это – всё, что я знаю.

Я осознал, что ещё ни разу в моей жизни отец не рассказывал мне так много о чём-либо вообще. О, конечно, у нас с ним бывали беседы и даже споры, например, о бесконечных победах «Ред-Сокс» в мае и внезапном его поражении в сентябре (грустная правда), и ещё о моих отметках в школе, и о прочих глупостях, но во всём этом ни разу не было ничего, что бы как-то коснулось его работы, его жизни и её восприятия, словно в ней не было ничего, кроме бейсбола, моих оценок, и его секретных обязанностей.

- Так что запрись дома, Бен, никуда не выходи и ни с кем не общайся. Я знаю, что это нелегко, но мы не должны дать шансов преступникам, пока они бродят на свободе.

- Ладно, - сказал я.

И тогда я вспомнил о том, что меня так беспокоило, пока мы говорили:

- Эй, Па, ты говоришь, что письмо было адресовано Генералу Руфусу Бригсу. Я никогда о нем не слышал. Кто этот Генерал Бригс?

Я услышал, как на другом конце линии зашумел глубокий вздох, и затем воцарилась тишина. И я подумал: «Бог Мой, Генерал Бригс – это мой отец, его подложное имя, прозвище, кличка, в конце концов».

- Я больше не могу говорить с тобой, Бен. Будь начеку, не теряй бдительности. Скоро кое-кто придёт, и не волнуйся ни о чём.

Трубка легла на аппарат, и у меня на лбу проступил пот.

Автобус и дети, захватчики и заложники, мой отец, пользующийся другим именем все эти годы в Дельте и… что такое Иннер Дельта?

Я осознал, что, по крайней мере, уже три минуты я не думал о Нетти Халвершам. Это был своеобразный рекорд того мрачного дня.

Забавно. Я не могу вспомнить её лицо.

Как давно это было?

Но время иногда так сверхъестественно, и тогда оно играет с нами во всякие забавные игры. Как и эта комната. Кажется, что здесь я был не с сентября прошлой осени, а всегда.

Или нет?

Тому, кому я продолжаю адресовать свои вопросы, как будто я ожидаю фантома, крадущегося у меня за спиной, и ответ, который я не жду.

Говоря о времени: уже 11:15, и они опаздывают.

Я имею в виду, мои родители.

Они сказали, что прибудут в одиннадцать. Замок находится в трёх часах езды от Дельты. Может быть, они решили передохнуть по дороге или просто поздно выехали, или даже у моего отца изменились планы, и он, в конце концов, не приедет.

Возможно, я надеюсь именно на то, что он не приедет.

Потому что иначе я буду сидеть напротив него и смотреть ему в глаза. И я знаю, что мне от этого будет тошно.

Не сейчас, не сегодня.

С того места, где я сижу и печатаю, просматривается пространство через площадь между «Домом Охотника» и «Старым Плющом», через которое проходят посетители прежде, чем попасть в общежитие или в зал имени Дэниела Вебстера, где они могут провести время с учащимися в одной из комнат.

Я продолжаю смотреть, не идут ли мои мать и отец. Игра в снежки закончена, и площадь пуста. Иногда поднимается ветер, который срывает с карнизов хлопья снега, так похожие на мягкие белые тряпки, беспомощно падающие на землю.

Теперь я печатаю не спеша, делая паузу после каждого слова, и даже между буквами (наверное, я никогда не узнаю, как работает механизм предчувствия, но мне надо быть начеку). В ожидании их появления, его появления я отрываю от бумаги глаза.

В надежде на то, что он придёт.

И в надежде на то, что он не придёт.

И меня не покидает чувство, что он почти уже здесь, в этой комнате, вместе со мной. Он наблюдает и ждёт.

Этот фантом – мой отец.