После первой смерти

Глава 8

Я сидел в своем номере и составлял план-конспект. Это была давняя привычка, еще со студенческих времен. Когда мне нужно было написать курсовую или план исследований, я беспорядочно записывал на листах бумаги слова, имена и фразы и подолгу сидел, уставившись в них, как Будда в свой пуп. Позднее я точно так же писал свои лекции. Такие записи помогали организовать мысли.

Пит Лэндис. Дан Фишер. Дуг Макьюэн. Гвен. Второй муж Гвен...

Как его звали? Встречался ли он с Гвен до того, как кто-то перерезал горло Евангелине Грант? И взялся за нож, чтобы убрать меня с дороги?

Может ли человек пойти на убийство, чтобы стать деканом исторического факультета? Думаю, людей убивали и за меньшее. Рано или поздно я обязательно возглавил бы факультет, для этого даже не нужно было особого везения. Кэмерон Уэллс рано или поздно вышел бы на пенсию, и можно было говорить почти со стопроцентной уверенностью, что на его место назначили бы меня.

Я был на год или два моложе Уоррена Хейдена (его имя я теперь добавил в свой список), но у меня было больше публикаций, и я уж совершенно точно лучше разбирался в университетской кухне.

Стоило мне сесть в тюрьму и таким образом сойти с дистанции, как после ухода Кэма Уэллса Хейден спокойно занял его место. И у него, конечно, не было оснований жалеть, что я ушел со сцены. Но убивать из-за этого...

И зачем делать это во второй раз? Предположим, он убил Евангелину Грант, чтобы подставить меня, но, если это у него получилось, зачем, во имя всего святого, делать это снова? Зачем за компанию убивать еще и Робин? Теперь я уже точно был не у дел и не представлял для него никакой угрозы. Конечно, его могло волновать, что у меня возникнут подозрения, что я захочу разыскать его и выдумать какую-нибудь необычную месть, но зачем?

Питер Лэндис встречался с Гвен до того, как я женился на ней. У них был затянувшийся роман, омраченный, как потом рассказывала мне Гвен, ложной беременностью, чуть было не приведшей их к алтарю. Потом они разошлись, и снова сошлись, и опять разошлись, а потом я встретил Гвен и женился на ней.

Ревность?

Возможно. Возможно, она продолжала встречаться с Питом уже будучи моей женой и он думал, что сможет вернуть ее, если я не буду стоять на пути. К тому времени он уже сам был женат, и мы с Гвен, бывало, играли с Лэндисами в бридж, ходили вместе на концерты, просиживали долгие вечера у них или у нас, выпивая и беседуя до глубокой ночи. Пит отвечал за работу с клиентами в довольно крупной маклерской конторе и производил впечатление вполне преуспевающего человека. Мэри Лэндис была застенчивая особа, с тихим голосом, без собственного мнения. Со второго, даже с третьего взгляда она казалась симпатичнее, чем при первом знакомстве, у нее была особенность слегка расклеиваться после второго стакана и потом уже за весь вечер не произносить ни слова.

Пит и Гвен. Интересно, женат ли он еще на Мэри. И имел ли продолжение их роман с Гвен. И может ли быть, что все это время он ненавидел меня, полагая, что, если бы не я, они с Гвен могли бы снова быть вместе.

Ее новый муж. Откуда он, собственно говоря, взялся? Как она нашла его? Конечно, не в натуре такой жизнелюбивой женщины, как Гвен, терпеливо дожидаться, пока муж отсидит пожизненный срок. Я это ясно осознавал и не особенно удивился, когда она подала на развод и снова вышла замуж. (Хотя, если быть честным, это известие огорчило меня намного больше, чем хотелось бы признать.)

Она была привлекательная женщина. И конечно, мужа она могла найти без особого труда.

Но предположим, что этот новый муж — мне придется обязательно вспомнить его имя — оказался старым знакомым. Предположим, у них была интрижка еще до того, как на меня повесили убийство.

Почему тогда ей было просто не развестись со мной? Бог свидетель, я давал ей для этого поводы, и если она знала достаточно, чтобы засадить меня в тюрьму за убийство Евангелины Грант, то получить доказательства супружеской измены для нее не составило бы труда.

Я не мог представить себе ее ни на месте убийцы, ни на месте соучастницы убийства. Я вспоминал, как она вела себя на суде и еще раньше, до суда, и мне представлялось совершенно неправдоподобным, что все это время она притворялась. Остается предположить, что она действительно ничего не знала...

Эту возможность нельзя было исключать. Положим, этот ее новый муж захотел, чтобы она развелась и вышла за него. И положим, она не захотела на это пойти. Это было время, когда Гвен считала свой брак со мной в высшей степени удачным. Если бы случайно у нее начался роман, она могла продолжать отношения (ведь я тоже ходил к шлюхам), но лишь до тех пор, пока была совершенно уверена, что нашему браку ничто не угрожает.

И если этот сукин сын имел на ее счет достаточно серьезные намерения, он мог решить избавиться от меня, чтобы получить ее. Проще всего было, конечно, меня убить, может быть даже, именно это он и собирался сделать. Он мог проследить за мной до отеля, куда я пошел с Евангелиной Грант, чтобы прикончить меня там. А потом, увидев, что я отключился, а девушка совершенно беззащитна, он мог сообразить, что ему так или иначе придется разделаться и с ней, чтобы замести следы. А раз так, то для него будет значительно лучше, если он даст мне еще пожить — в аккурат до того, когда меня повесят за убийство.

Погибни я от руки убийцы, у него могли возникнуть проблемы с Гвен. Многие вдовы гораздо ревностнее хранят верность памяти мужей, чем самим мужьям при жизни. Но коль скоро я выставлен и осужден как прелюбодей и убийца, я не имел больше прав на Гвен. Так оно и вышло.

Я зажег сигарету и стал расхаживать по гостиничному номеру, дымя как паровоз. Теперь мой ум мог охватить всю картину целиком. Я вырубился под действием алкоголя и секса. И он, вот он в комнате, дверь закрыта, в его руке нож, он приближается к девушке. Он взвешивает различные возможности, сначала он понимает, что девушка в любом случае должна умереть, потом — что смерть девушки уже сама по себе достаточна.

Сверкает лезвие...

Потом он, видимо, стоял у кровати, держа наготове нож и тщательно все обдумывая. Если бы я проснулся, нож довершил бы свою работу.

Но я спал, и он понял, что гораздо безопаснее оставить все как есть и повесить убийство на меня, чем убивать и девушку и меня и предоставить полиции поиски душегуба. И вот он бросил нож и ушел, и тем дело и кончилось.

Я докурил сигарету, потушил окурок. То, что меня выпустили из тюрьмы, его, наверно, напугало. Его, видимо, отличало болезненное чувство собственника, если он убил, чтобы получить Гвен, — в конечном счете гораздо легче было бы убедить ее развестись со мной. Он убил один раз, и это сработало, а потом меня выпустили из тюрьмы, и я стал представлять для него угрозу.

То, что я на свободе, видимо, не давало ему покоя. Я не пытался связаться с Гвен после своего освобождения — даже мазохизм имеет свои границы, — но его могло беспокоить, что рано или поздно я все же приду за ней и заберу ее у него.

Или же он мог заподозрить, что я сам до всего додумаюсь — как это и вышло, — и тогда ему будет грозить опасность.

Пока я сидел в тюрьме, его браку ничего не грозило. Но формальности помогли мне освободиться, и теперь я снова представлял для него угрозу. Пока я был жив и на свободе, он не мог чувствовать себя спокойно. Я мог прийти за Гвен. Я мог узнать, что он сделал. От меня нужно было избавиться, раз и навсегда.

Он прилетает из Калифорнии в Нью-Йорк и находит меня. Я никогда не делал попыток спрятаться, мне в голову не приходило, что кто-то вдруг будет меня разыскивать. Почти все мои знакомые старательно меня избегали.

Он нашел меня и стал за мной следить. У него снова был нож. Думал ли он на этот раз просто убить меня, перерезать горло, как он перерезал горло Евангелине Грант? Вряд ли он поначалу планировал повесить на меня еще одно убийство. Откуда было ему знать, что я окажусь таким бесценным помощником. Вероятно, он просто хотел убить меня, обставив убийство как самоубийство.

(Бог свидетель, будь у меня хоть малейшая склонность к самоубийству, я не прожил бы так долго. Но полиция наверняка с удовольствием списала бы меня со счетов как самоубийцу. И уж точно не стала бы проливать по мне горючие слезы.)

Должно быть, в ту субботу он пошел за мной. И наверное, был на седьмом небе, когда я начал надираться. Потом он, видно, почувствовал невероятную уверенность в себе: понял, что я не смогу заметить слежку и, когда он перейдет к действиям, у меня не окажется ни малейшего шанса воспрепятствовать ему. Уж конечно, он не спешил. В продолжение нескольких часов я бродил совершенно пьяный. Потом наконец у него на глазах я снял Робин, так же как раньше я снял Евангелину Грант, и он прошел за нами до номера в «Максфилде»...

Он, вероятно, был в восторге от того, что все разыгрывается как по нотам. Я снова сам подставился, и ему опять не пришлось убивать меня. Гораздо легче было просто убить девушку, оставить меня рядом и улететь в Калифорнию. А на меня ложилось обвинение в убийстве, от которого мне было уже не отвертеться. УБИЙЦА ПРОСТИТУТОК СНОВА ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СТАРОЕ. Но на сей раз он не улизнет через лазейку в законе, а попадет прямиком на электрический стул.

Конечно, это вовсе не обязательно был он. Убийцей мог оказаться любой из моего списка. Какой-нибудь туманный мотив был у каждого. Но в тот момент именно эта гипотеза показалась мне убедительной. Во всем этом была логика, и она была мне ясна.

Его имя...

Последнее письмо Гвен лежало где-то в моей комнате. Из каких-то мазохистских побуждений я сохранил его в тюрьме и время от времени перечитывал, чтобы напомнить себе, что, помимо всего прочего, теперь я был лишен и жены. Я не мог вспомнить это проклятое имя. Я расхаживал по комнате, курил сигареты, закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться на письме, но имя каждый раз от меня ускользало. Для начала мне нужны были его имя и адрес. Все это было в письме, письмо лежало в картонной коробке, битком набитой письмами, книгами и прочим, а коробка стояла в шкафу в моей квартире на Восточной Девятой улице, и я не мог туда пойти, просто не отваживался.

Дом, конечно, взяли под наблюдение. В полиции не дураки, знают, что преступники слишком часто, пренебрегая всеми опасностями, пытаются проникнуть к себе. У здания наверняка круглосуточно дежурит машина, даже в коридоре на стуле, может быть, торчит коп. Но даже если наблюдение сняли или вообще его не выставляли, все равно нельзя было сбрасывать со счетов моих соседей. Соседи в Нью-Йорке, как правило, стараются иметь как можно меньше дел с полицией, и люди, жившие со мной в одном доме, не очень жаловали полицейских, но я был не рядовой преступник, я был убийца проституток, маньяк, и если бы в доме меня заметили, полиция бы тут же была поставлена в известность.

Сестра Гвен, конечно же, должна была знать его имя. Я искал ее в телефонной книге Манхэттена, но она там не значилась. Значит, она или уехала из города, или снова вышла замуж, или пользуется теперь номером, которого нет в книге, или, наконец, умерла — за прошедшие годы могло случиться все, что угодно.

Так или иначе, я не ожидал, что она встретит меня с распростертыми объятьями.

Я вышел из гостиницы. Проехал на автобусе до Десятой улицы и пошел на восток. Это было опасно, но опасно и все время сидеть на одном месте, — мне необходимо было действовать. Шансы, что муж Гвен был как-то связан с убийствами, были на самом деле невелики. Но пока существовала эта гипотеза, я не мог продумывать другие варианты. Только бы вспомнить имя этого подонка.

Я шел походкой пожилого человека и когда встречал людей, то прятался в тень и поворачивался лицом к стенам зданий. Мне оставалось пройти еще полквартала, и тут я увидел патрульную машину. Наблюдение при всем желании нельзя было назвать скрытым. Полицейские даже не позаботились взять неприметную машину. Автомобиль был припаркован напротив моего дома, и в нем сидели два копа в штатском.

Я отказался от своей затеи, повернулся и пошел прочь. Дойдя до угла, я вспомнил о пожарной лестнице.

Я обошел квартал кругом и вошел в многоэтажный жилой дом по Десятой улице. Я надеялся, что мой расчет верен и этот дом находится примерно на одном уровне с моим. Я открыл парадную дверь, поднялся по лестнице и позвонил в звонок, а потом спустился на цокольный этаж и пробрался в котельную в задней части здания. Там было окно, выходившее в вентиляционную шахту между двумя домами. Я пролез в щель между трубами и окном. Проклятое окно не хотело открываться, и я боялся разбить его.

Потом я услышал поблизости звук бьющегося стекла. Я узнал этот звук — жители Нижнего Ист-Сайда облегчают для себя проблему выноса мусора тем, что, как правило, выбрасывают бутылки из-под вина и пива из окон на улицу. Здесь никто и никогда не обращает внимания на звон стекол.

Нужен действительно тонкий, музыкальный слух, чтобы отличить звук выбитого оконного стекла от звука лопнувшей бутылки. Я снял ботинок и разбил окно вдребезги. Я оббил все осколки, торчавшие по периметру рамы, и не торопясь снова надел ботинок. Я внимательно прислушивался, но, насколько можно было судить, никто не проявил к звону разбитого стекла ни малейшего интереса.

Пролезая через окно, я поранил руку. Не очень глубоко — в раме все же остался торчать маленький кусочек стекла.

Я нашел пожарную лестницу. Она заканчивалась на уровне второго этажа — чтобы по ней не могли взобраться домушники, — и с земли до нее было не дотянуться. Я постоял под ней, высчитывая, какое из окон мое. Потом разыскал мусорный бак и подтащил его ближе к лестнице. Встав на него ногами, я смог кое-как дотянуться до нижней перекладины.

Где-то рядом очередной идиот выбросил из окна бутылку (или выбил ногой стекло в полуподвальном этаже, ведь по звуку все равно не отличишь). Я ухватился за нижнюю перекладину пожарной лестницы, прикидывая, сколько шума я наделаю, если вскарабкаюсь на нее. В квартиру я хотел попасть не только из-за письма Гвен. Там я мог бы переодеться — это давно уже пора было сделать, — а еще взять некоторые вещи, заложив которые можно было рассчитывать на некоторую сумму. Девяносто долларов, полученные от моряков, скоро закончатся.

Я тянулся, дергал ногами, подпрыгивал, и мне наконец удалось вскарабкаться на пожарную лестницу. Я наделал больше шума, чем мне хотелось бы, но меньше, чем я боялся, и это уже было неплохо. Я поднялся на несколько пролетов. Кто-то подошел к окну и выглянул на улицу, но, судя по всему, не увидел меня. Я добрался до своей квартиры и попытался открыть окно. Черт бы побрал все на свете — окно тоже было заперто на задвижку.

Я ударил ботинком в стекло, на этот раз не снимая его. Звук, который при этом раздался, теперь не был похож на звук лопнувшей бутылки, он гораздо больше напоминал звук, который издает стекло, когда по нему ударят ногой. Я пролез внутрь, и внизу подо мной в здании послышался шум и движение. Я зажег свет и обнаружил, что вся затея была пустой тратой времени. Из квартиры унесли все подчистую. Все мои вещи пропали, не приходилось сомневаться, что их упрятали в полицейскую лабораторию. Проверять шкаф тоже казалось пустой тратой времени, но я проверил: коробка с книгами и бумагами исчезла.

Я подошел к окну и уже перекинул одну ногу через подоконник, когда у меня за спиной распахнулась входная дверь.