После победы все дурное забудется...

24. II. 42

Всю нашу жизнь сломила и перевернула война, она как бы надвое разрезала нашу жизнь, на две несращиваемые половинки: Н. Н. Жит., бросив дом — полную чашу, любимую работу, почетное, заслуженное положение, спасая детей от фашистских бомб, — уехала, бежала в Ачинск и фактически начала жизнь сначала. Семья Шил. в Кирове — и вся тяжесть пала на Галину Дмитриевну, — а здесь брошена прекрасная квартира, роды в пути. Жив ли Сергей Петрович, — не знаю, не имею от него вестей с осени, — а перед ним была блестящая будущность в институте, — сдать диссертацию, звание доцента, а потом рукой подать до профессора. Может быть, с этим кончено навсегда.

А наша семья? Мама и Володя теряют все хозяйство в Мариенбурге, дядя Павля — в Елизаветине. Мы все не успеваем уехать — и переживаем ужасную фронтовую зиму..

В наших ЗАГСах почти не было регистрации браков, а за свидетельством о смерти простаивали по нескольку часов, а то и два дня подряд (в январе). В городе нет детей и подростков на коньках, лыжах и санках, не слышно детских голосов, возни и смеха. Правда, матери возят малышей с собой на саночках, но они сидят безмолвными тючками, укутанные в платки и одеяла. Бредут иногда по улице бледно-синие опухшие подростки с голодными глазами, они едва ноги возят. Как исключение, мне запомнился мальчик, который, изображая лошадь, резво, галопом, бежал с саночками, с ведрами за водой на Неву. Это — один мальчик за всю зиму, а я бываю в школе почти каждый день.

В саду Госнардома — морг. Воистину — гримасы жизни. Туда свозят бездомных, подобранных на улицах, лестницах. Каждый день вижу ужасные трупы — и ничего, — иду себе, иногда в это время еще хлеб жую.

В феврале чуть-чуть запахло весной — на солнце появилась капель, синие тени от деревьев, снег сбился в кустах комьями и проваливается вниз, синее небо. От воздуха становишься пьяной, сонной, доброй. Синица откуда-то вдруг появилась и тенькала в парке Ленина, а может быть, не синица, я не знаю.

Появилась ужасная жадность к природе. Я впитываю, всасываю пейзажи, которые удается захватить по пути, странствуя по весьма будничным, тяжелым делам. Ездили за водой на Ждановку, к стадиону Ленина. Был тот час утра, когда уже рассвело, но солнце еще не показалось. Стоял мороз градусов на 28 — 30, над конусообразными наростами у прорубей курился пар. А на западе, за сеткой бледных тополевых сучьев, угасала утомленная розовая луна на голубино-сизом фоне неба. На востоке еще не взошел день, а здесь еще прощалась ночь. Удивительно, ново и свежо для меня.