После зимы

Глава 6

Свет сочился через узкие щели в ставнях, нарезая полумрак императорской опочивальни на идеально ровные ломтики. Тут всё осталось в неприкосновенности с того момента как тело почившего государя унесли для вскрытия и погребения. Разбросанные по всему полу скомканные салфетки, полотенца в каких-то бурых разводах, медицинский лоток с иголками от шприца. Даже тарелка с заплесневелыми яблоками по-прежнему стояла на столе. Траурные синие полотнища безжизненно обвисли с поперечных резных балок. Кто и когда успел их повесить? Умом Кай понимал, что юнго Шэнли умер слишком давно, а похоронили его очень быстро, чтобы запах мертвечины сохранился до сих пор, но ничего не мог с собой поделать. Его нос обонял зловонный труп. Генерал Найто, наверняка, сказал бы, что так пахнет сгнившая до основания империя Ситтори, но Каю отчего-то было не до метафор.

Возможно, если бы в личных апартаментах императора убрались как следует, привели всё в порядок, проветрили, то и ощущение не было бы таким гнетущим. По сути, юнго обитал в музее. Всем этим вазам, скульптурам, курильницам, картинам с гравюрами, драгоценным коврам, мебели с инкрустациям из драгоценных камней не место в личной спальне. Жить в таком месте странно, умирать, надо думать, так и вовсе страшно.

Маэда брезгливо поморщился, когда взгляд его споткнулся о скомканное одеяло и черное пятно на шелковой, цвета ванильного мороженого простыне, щедро затканной по краю золотыми бабочками. Для полноты картины из-под кровати стыдливо выглядывал эмалированный бок подкладного судна.

Правы были древние мудрецы, когда называли смерть непристойной девкой и бесстыдницей. Когда она приходит, то самое сложное сохранить хотя бы каплю достоинства. Кем бы ты ни был — императором или пастухом — в свой последний миг ты будешь унижен. Вот так и проходит мирская слава. В голову капитану Маэде настойчиво лезло что-то пафосное, монументальное и отлитое в бронзу из школьной хрестоматии, когда среди царского тряпья он разглядел корешок книги в кожаном переплете. Та преспокойно лежала в изножье развороченной постели, словно её только что отбросили в сторону. Кай даже поспорил сам с собой, что это и есть тот самый «Ларец». И, конечно, выиграл спор.

И уже взяв томик в руки, увидел вдруг всё так, словно каким-то немыслимым чудом очутился невидимкой в опочивальне в ту историческую ночь…

Приглушенный свет единственного ночника — стеклянного шара с морозным узором, прерывистое дыхание умирающего, его сдавленный то ли стон, то ли плач, ядреная вонь смеси запахов камфоры и мочи. Никого нет — ни медперсонала, ни охраны, ни придворных, дворец совершенно пуст, а по широким коридорам гуляет осенний ветер. Скрипят ставни. Императрица сидит рядом с умирающим мужем и читает ему вслух, но голос не дрожит и не дробится в зеркалах её отражение. «И когда мы спустились по тропе, ведущей от перевала, перед нами вдруг открылось море…», — читает она и сжимает холодные влажные пальцы императора в своей ладони, контрастно горячей и живой…

— Блин, Маэда, вы, что ли, наркоты здешней надышались?

— А?

— Я вас зову-зову, а вы смотрите в одну точку и молчите.

Истеричные нотки в голосе особиста Каю показались странными. С чего бы ему пугаться?

— Хрен его знает, что они тут в курильницах жгли. До сих пор воняет.

— Это — камфора, — проворчал Кай не оборачиваясь, чтобы успеть спрятать книгу за пазуху. — Она стимулирует дыхательный центр. Должно быть, император задыхался.

— Когда наши вошли сюда, он уже пару часов как мертв был. Она его только одеялом укрыла по самый подбородок, — решил внезапно поделиться воспоминаниями Яно. — Сидела рядом, книгу читала, спокойная такая.

— Вряд ли императрица стала бы голосить, как обычная вдова. А может уже давно смирилась, пока юнго болел.

Капитан Яно поморщился, словно унюхал в мешанине неприятных запахов болезни и смерти, какой-то особо мерзкий.

— Терпеть не могу это слово. Юнго. Блин, как будто покойник Шэнли до сих пор вам государь и повелитель.

— Не нужно преувеличивать, я просто пользуюсь терминами ситтори. Мне так удобнее.

— Но патриотичнее ли?

Кай понимающе усмехнулся:

— Помогали капралу Коико писать очередной донос?

И по тому, как собеседник быстро отвел взгляд понял, что угадал. Или почти угадал, неважно.

— У меня в ящике стола лежат уже три доноса на вас, между прочим.

Как там сказала императрица: «Что же нам теперь делать?» Удивительно, что их всего три, а не тридцать три. Не то, чтобы капитан Маэда нисколько не боялся бдительных парней из Особого отдела, но у него было важное задание от командования, которое служило и мечом и щитом от любых нападок.

— А если вдруг облажаетесь? Вдруг испортите всё дело? А трибунал учтет все мнения, и доносами не побрезгует. В курсе?

Капитан Яно словно мысли читал.

— Вам-то какая от того печаль? Это ж меня судить будут, не вас.

— Предположим, что я вам искренне симпатизирую. Как человеку и сослуживцу. Может такое быть?

И голову к плечу склонил эдак кокетливо. Чего у особиста было в избытке, так это обаяния. Простого, нисколечко не наигранного, происходящего скорее всего от природной беззлобности натуры. Такие парни никому не сделают ничего плохого по собственной инициативе. До тех пор пока не получат соответствующий приказ. Но если уж дана команда…

— Что ж, спасибо за доверие, капитан Яно.

— Экая у вас мина кислая, Кай, а я ведь серьезно хочу вам помочь. Хватит уже исполнять её хотелки, — Яно сделал красноречивый жест. — Вы не мозгоправ, вы — военный, вы не обязаны искать подходы и выяснять мотивы. И уж тем более вы — не детектив, чтобы собирать улики…

Каю очень быстро надоело слушать очередную речь о том, что ему надо думать и делать.

— Спасибо за наставления, Рэн, — прервал он монолог особиста. — Я непременно учту ваше мнение. Кстати, а где была в ту ночь барышня Лоули? Ну, когда умер юнго?

Яно осекся, уставившись на собеседника, пока до его сознания доползал смысл заданного вопроса.

— Эта? Она у входа сидела, стерегла, — указал он на дверь. — Где ж ей еще быть?

— А барышня Хагута где в это время находилась?

Особист сморгнул.

— Не знаю.

— Ах да, точно! — тут же «вспомнил» Кай. — Я же вас уже о ней спрашивал.

Свой завтрак Кай проглотил так быстро, что в памяти не отложился ни вкус, ни запах, ни вид еды. И только увидев поднос приготовленный для императрицы, он вспомнил, что это была ячневая каша с колбасой. Венок из цветов (каша) окаймлял ровненький, ярко-розовый от избытка нитрата натрия кружок вареной колбасы с прожаренным знаком-пожеланием здоровья.

— Капец, — прокомментировал капитан Яно, заливисто отсмеявшись. — Я уже устал удивляться этим ситторийским заморочкам.

Если честно, то Маэду тоже бесили местные выкрутасы с едой и он раз сто успел пожалеть, что пошел на поводу у императрицы. Да какая разница, как дряная каша и самая дешевая колбаса, которой в Арайне ленивые хозяйки кормят кошек, разложены на тарелке?

Он проснулся раздраженным потому, что заснул в бешенстве. «Ларец» не давался специалисту по ситторийской культуре. Не было там никаких пяти смыслов! Там бы и одного-то смысла наскрести хорошо если на чайную ложку. Мальчишка путешествует в компании с волшебным существом — котомедведем. Скучнейшие описания природы перемежались еще более унылыми диалогами, написанными в старинной цветистой манере, от которой глаза устают уже через страницу текста. Маэда перечитал первую главу раз пять и кроме простенького акростиха в первом абзаце ничего тайного не обнаружил. И очень быстро почувствовал себя невеждой, бестолковым школяром, бьющимся над простенькой задачкой на сложение дробей.

Намучившись с внутридворцовой книгой, Кай решил подправить самооценку прочтением одной из любимых пьес Анмина. Той самой, за анализ которой он получил высший бал на своем курсе. «До последнего вздоха» называлась она. Удивительно, но из всех произведений драматурга, а их насчитывалось почти полсотни, только в этой события происходили в императорском дворце. Борьба пяти (любимое число ситтори) принцев за трон и личные драмы каждого из них на фоне многолетней гражданской войны. Пять с половиной часов сценического действия, по эмоциональному накалу приближающегося личному присутствию на публичной казни. Некоторых особо впечатлительных зрителей со спектакля увозили с сердечными приступами.

Не избежал душевного потрясения и капитан Маэда, но было оно совсем иного рода. Неотредактированная арайнскими цензорами версия пьесы мало чем отличалась от привычной, за исключением финальной сцены — суда над Седьмым принцем — дурачком и недотёпой. Тут-то, говоря образно, подлые ситтори устроили засаду на честного арайнского рыцаря. Потому что не очищенная от грязнейших ругательств, чудовищных богохульств и проклятий последняя речь принца Райшэ переворачивала всю историю с ног на голову. Оказывается, он с самого начала знал, что его используют Второй и Восьмой принцы, более того, «дурачок» самолично придумал всю интригу на пару с Десятым принцем. И выходило, что это не Десятый такой молодец и обратил силу глупца во благо государства и тем самым спас страну, а всеми преданный и отвергнутый Райшэ добровольно пожертвовал собой во имя Империи. И тогда становились понятными странные реплики остальных героев в самом конце, когда Десятый принц, став императором, хоронит Седьмого брата, которые считались чуть ли не ритуальными.

Сказать, что Кай был расстроен, ничего не сказать. Он только кулаками стену не колотил от досады. Выходило, что его известная в узких кругах курсовая работа, предмет многолетней гордости, не стоила яичной скорлупы. Более того, получается, что все арайнские исследования творчества Анмина построены на ложном, урезанном прихотью каких-то узколобых ханжей материале. Почему в университетской библиотеке нет полной версии пьес? Пусть не для широких масс, но для специалистов-то можно. Или нельзя? Кто вообще решил, что арайнец не имеет права прочитать ситторийского драматурга в подлиннике? Последняя мысль настолько отдавала крамолой, что Каю пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы не развивать её еще дальше.

— Вы специально дали мне ту книгу? — спросил он у императрицы, когда чуть позже оказался в её кабинете.

Резное божество Тишины на стене было завешено тончайшим кружевом и мнилось, будто скульптура пыталась вырваться из паутины с геометрический узором. Очередной символ?

— Какую именно?

— Пьесы Анмина.

Про жестокий облом с прочтением «Ларца» Маэда стратегически умолчал.

— Нет, конечно. Я взяла первую попавшуюся, прямо на ваших глазах. Забыли? А что не так с пьесами?

Пришлось признаться и выслушать в ответ звонкий смех двух женщин. Причем барышня Лоули смеялась гораздо обиднее своей госпожи, без единого слова излив презрение ко всем арайнцам, их ханжеским нравам и святой традицией первым делом запрещать, а потом разбираться. Императрица выразила свои чувства гораздо изящнее.

— Разве не прав принц Райшэ, когда говорит во втором акте: «Такая есть забава у великих и не очень, ловя врага, ловиться в те же самые силки, ругать что силы есть петлю и сетовать на прочих, непойманных досель»?

Маэда скривился, словно от зубной боли. Имя принца отныне легло несмываемым пятном на репутацию всех арайнских литературоведов до скончания веков.

— О, и не говорите, государыня, опять хитрые ситтори бесчестно обманули простых и честных арайни, — не удержалась, чтобы не съязвить барышня Лоули.

— Не уверена, что мы с тобой вправе критиковать победителей, — сухо отозвалась императрица и тут же сменила тему. — К слову, вы ведь в курсе, что Седьмой принц Райшэ и его братья это исторические лица? В Палатах Предков есть даже их портреты, сходите как-нибудь, посмотрите. Очень реалистические изображения. Анмин совершенно точно видел их, когда писал «До последнего вздоха».

От мысли, что придется смотреть в темные глаза давно почившего принца, Маэду передернуло как от сквозняка. Впрочем, в кабинете действительно было холодно, прямо как в подвале. Женщины кутались в шубки — государыня в соболью, её наперсница — в лисью, строго согласно рангу, словно это до сих пор имело принципиальное значение. И глядя, как барышня Лоули бдительно следит за тем, чтобы заварка в чайнике оставалась ароматной, а чашка в руке госпожи не остывала, Кай решил перейти к главному вопросу, ради которого он торчит здесь вот уже несколько дней.

Императрица Химара, пока слушала его длинную и проникновенную речь, сосредоточенно вылавливала крошечной ложечкой разбухшие чаинки из своего питья.

— Отречение? — тихо спросила она, словно до сего момента и не догадывалась о целях визитов капитана Штаба. — Разве мое мнение собираются учитывать?

Сегодня она была накрашена по всем дворцовым правилам — четко очерченные брови, розоватые тени и ярко-алая помада на губах, от которой на краю чашки оставались красные следы.

— Все зависит от вас, Ваше императорское величество. Если вы публично сложите полномочия и добровольно удалитесь в изгнание, то оно, это изгнание, может оказаться весьма обеспеченным и комфортным. Положить конец войне, а затем жить в тихом месте, продолжать заниматься переводами, внося вклад в культуру своего народа, Разве это не достойный поступок?

Государыня молчала, вглядываясь в свое отражение в остывающем напитке. Зачесанные наверх волосы держали в узде деревянные гребни (золотые и серебряные конфисковали, как и все драгоценности), но на высоком лбу не прорезалось ни единой морщинки.

— Да, политикой вам не позволят заниматься, и — да, больше не будет постоянного внимания мировой общественности, а также модных показов.

На полуприкрытом веке женщины мелко задрожала тоненькая вена, выдавая подлинные чувства Химары. Еще бы знать какие? А дрожь пальцев — это обычный страх или ей холодно даже в шикарной шубе?

— Госпожа Крайва, внучка свергнутого президента Мэллоса, вот уже двадцать лет содержится военной кликой под домашним арестом. Часто о ней вспоминает пресса? — жестоко напомнил Маэда. — Все о ней забыли. Я имею ввиду, конечно, простых обывателей, а не единичные выкрики из нестройных рядов беглых оппозиционеров. За двадцать лет любые страсти улягутся, любое имя сотрется. Не из истории, само собой. Своё вы уже вписали туда раз и навсегда. Вы — последняя императрица Ситтори. Звучит внушительно, однако для сиюминутной славы вы потеряны, просто признайте это и смиритесь.

— А что будет, если не смирюсь и не признаю? Не отрекусь, не пойду на сделку? Что будет тогда? — спросила императрица, отставляя в сторону пустую чашку. — Вы меня публично казните? Отправите в лагерь для перевоспитания? Тихонько пристрелите и закопаете в саду? Из чего мне выбирать? Ведь пока я жива, жива империя Ситтори, а значит и угроза Арайне.

— Какая угроза? Крошечный осколок когда-то обширной империи не может…

— И тем не менее, вы при первой же возможности захватили этот «осколок». Потому, что были времена, когда от Ситтори оставалось три города и десять деревень, но империя снова возрождалась. И в Арайне об этом помнят лучше всех и сделают всё возможное, чтобы такого не повторилось. Так могу ли я верить в ваши посулы «тихого и мирного изгнания»? Не успеют высохнуть чернила на манифесте об отречении, как на моей шее затянется удавка.

— Это не так! Ничего подобного! — горячо возразил Кай. — Одновременно представителями ведущих мировых держав будет подписан меморандум в котором зафиксируют условия вашего дальнейшего статуса.

— И которым, как обычно выражается капитан Яно, он сможет подтереть зад в любой момент? Титул — единственное, что защищает государыню! К черту такое отречение, — дерзко перебила его на полуслове камеристка. — Знаем мы цену арайнским обещаниям!

От возмущения кожа на её лбу покрылась розовыми пятнами, а над верхней губой, нездорово пухлой и влажно блестевшей, выступили капельки пота. Каждая её черта вызывала жгучее раздражение, и у сроду не бившего женщин Кая Маэды внезапно зачесалась ладонь.

— Выйдите вон, госпожа Лоули. Здесь никто с вами не разговаривает.

— И не подумаю!

Но тут императрица отослала фрейлину за новой порцией жасминового чая. Всё что могла сделать склочница — погромче хлопнуть дверью напоследок. После её ухода женщина расслабилась и даже улыбнулась своему тюремщику.

— Не стоит злиться на неё. Шиффей права в одном: Арайна считается со мной только до тех пор пока моё имя не сходит с газетных страниц, а это происходит потому, что я — императрица Ситтори. Кем стану я отрекшись? Обычной женщиной, с которой можно сделать что угодно. И первое что придет в голову вашему генералу — избавиться от меня раз и навсегда. Нет человека — нет проблем.

— Но и оставить титул вам никак нельзя. Вдруг вы умудритесь усыновить кого-нибудь?

Кай решил-таки продемонстрировать свою осведомленность в тонкостях ситторийского престолонаследования. Химара при первой же возможности повторила бы трюк девятивековой давности, когда другая государыня, оставшись в одночасье без супруга и детей, усыновила младшего сына дворцового золотаря. Тогда, как и сейчас, не было времени ждать, когда в императорской семье родится наследник. Ситтори придумали очень простую систему: кто сидит на троне, тот и император. И чья кровь на самом деле течет в его жилах не имеет никакого значения, если он объявлен сыном императрицы. Бывало, что «сын» оказывался вдвое старше «матери», ситтори это нисколько не смущало. Именно поэтому Химару охраняли пуще всякого сокровища.

— Если бы всё было так просто, — вздохнула она. — Но ваши опасения небезосновательны, признаю.

— Вы собираетесь провернуть что-то… в этом духе?

— Нет.

Прохладной безмятежностью её голоса можно было наполнить еще одно Внутреннее море, утопив заодно в нем всю Арайну. И встретившись взглядом с императрицей, капитан Маэда почувствовал как тонет в каждой букве краткого отрицания, как в бездонном колодце. Без спасения, без возврата.

— Я не могу вам верить на слово, — признался Кай, едва совладав со спазмом в горле.

— Очень жаль, капитан Маэда. Потому что, кроме слов — ваших и моих — у нас ничего нет. Так себе основание для взаимного доверия. Вы, я имею ввиду Арайну, боитесь, что я могу… как вы сказали? Провернуть усыновление? Да? Я же опасаюсь, что без титула моя жизнь не будет стоить ничего.

— Насколько я понимаю суть вопроса, стать императрицей можно только единожды, и отречься тоже всего один раз и навсегда. Это как родиться и умереть. Отречение — это конец вашей власти.

— Точно. Конец, после которого я бы хотела еще пожить. Но мне нужны гарантии. И это должно быть что-то посерьезнее вашего честного слова, офицер Маэда.

— Например?

— Придумайте что-нибудь. Что-нибудь удовлетворяющее требованиям. Вы же умный.

В этот раз женщина усмехнулась хищно и откровенно, блеснув зубами. Никаких тебе дворцовых изысков и плотно сжатых губ. Прямо как торговка на базаре, предварительно обвесив и обсчитав.

— Нет, капитан, не надейтесь, я подсказок не дам. Это будет совсем неспортивно.

Спорить, а тем паче просить об одолжении, Кай не пожелал. Не дождется, стерва! Но уходя, забрал с собой сумочку, новенькие солнцезащитные очки от знаменитого дизайнера, зонтик и пару очень дорогих шелковых шейных платков на продажу послу Кинерима. Слово надо держать, если ты — мужчина.

— Классные шмотки, — завистливо присвистнул особист. — Нет, правда, отличные вещи. Сумка на любом аукционе уйдет за кругленькую сумму. Старый лис Вайерд себя уж точно не обидит.

Он тщательно проверял каждый шов на предмет записок, но ничего подозрительного не нашел.

— Даже жалко отдавать столько добра кинеримцу, — проворчал он и тут же взвился на ровном месте. — Блин, не смотрите на меня так, Маэда! Как на мародера какого-то, честное слово.

Кай смущенно отмахнулся. Не объяснять же простому парню Рэну Яно, что, по правде говоря, это он чувствует себя то ли спекулянтом, то ли перекупщиком краденого, верно?

А тот оказался в очередной раз прав. Посол Вайерд не поскупился, но и цену дал странную, не ровную.

— А что я вам говорил? Старый хрен высчитал цену каждой вещицы точно по рыночной стоимости, до последней монетки и ни сэтти больше. Ничего личного, ага.

Однако комендант Хори внес всю полученную сумму в учетную книгу, выписал ордер для императрицы, но на руки ей отдали только третью часть. Всё честно и прозрачно для любого армейского аудитора.

Таким образом в обед на следующий день арайнцы получили по полной тарелке вкуснейшей тушеной капусты с жареной свининкой, а императрица — «Сад Умиротворения» из тех же самых ингредиентов. И было бы совсем смешно, если бы капитан Маэда не увидел похожую композицию на сервировочной тележке в приемной у кинеримского посла. Посреди изумрудного «озерца» соуса сидела уточка из кусочков… чего-то. Десерт или закуска не разберешь, но стиль более чем узнаваем. Вайерд, видимо, задержался с завтраком и Кай застал его превосходительство врасплох.

— Вы проголодались, капитан? — проворчал посол.

— Нет, я плотно позавтракал. Я просто не могу взять в толк, какой в этом всём смысл. Ну, кроме демонстрации ситторийского эстетства.

— Во-первых, это вкусно, — снизошел до пояснений кинеримец. — Я специально посылал нашего шеф-повара учиться на императорскую кухню. А во-вторых, «под этим небом, солнцем и луной нет одинаковой песчинки ни одной», — процитировал он злополучного Анмина. — Вся жизненная философия ситтори базируется на неповторимости каждого мгновения. Сегодня день семейного благополучия, символ которого — утка. И каждый год подача будет разная. Делать уникальным каждый день — в этом весь смысл. Передавайте государыне от меня поклон и наилучшие пожелания.

Так Кай и не узнал десерт то был или закуска.

Как очень верно заметила Её величество капитан оставался человеком военным, а значит не имевший никакого права заниматься самодеятельностью. Императрица считала его умным? Прекрасно! Нет ничего умнее, чем обратиться к командиру за четкими инструкциями, если ты служишь в армии.

Кай позвонил генералу Найто и подробно пересказал разговор с императрицей. Про уговор с кинеримским послом он доложил еще раньше. А кто бы, оставаясь в своем уме, не поставил начальство в известность о таких вещах? Впрочем, генерал не возражал.

— Раз ты смог так быстро наладить контакт со старым засранцем, то почему бы не сделать его посредником? — сказал он после недолгого раздумья. — Императрица ему доверяет, а значит, она охотнее пойдет нам навстречу. Кинериму такой расклад тоже не может ни понравиться. Действуй, ученик. Ты уже много добился. Но поторопись! Времени у нас в обрез.

А то капитан Маэда и сам не знал?!

Вечером Кай снова засел за Анмина. И уже триста лет как мертвый поэт снова его удивил и смутил. Насколько же сочнее и ярче оказались прочие его истории без неизбежной арайнской привычки вымарывать всё подлинно ситторийское, придающее пьесам уникальный национальный колорит. Да, большинство его произведений без ограничений по возрасту публиковать нельзя, слишком уже шуточки солёные, но настолько выхолащивать прекрасный по стилю и смыслу текст разве не перебор? И к слову, о прижизненном портрете принца Райшэ Кай впервые услышал от императрицы. Но тащиться по морозу в Палаты Предков, а перед этим еще просить разрешения у Яно, чтобы взглянуть на него, Маэде совсем не улыбалось. Зато у коменданта Хори в закромах обнаружились целые залежи фотоальбомов посвященных каждому из дворцов, собранию их сокровищ, интерьерам и историческим событиям, а еще каталоги с описанием наиболее ценных предметов. Императорский дом последние тридцать лет одновременно являлся и крупнейшим коллекционером страны.

Седьмого принца придворный художник изобразил в доспехах, сидящим должно быть на военном совете. В одной руке он держал шлем, другую положил на кое-как перевязанное обрывком плаща раненое колено. Напряженная поза усталого воина, бледное узкое лицо, суровый взгляд исподлобья принадлежать могли кому угодно, но только не разгильдяю и неудачнику, каким принца всегда видели арайнские зрители и читатели. Короткая историческая справка под большой фотографией портрета сообщала, что реальный принц Райшэ состоял в браке и успел произвести на свет двух сыновей и дочь, о судьбе которых позаботился его Десятый брат — новый император. Любопытство повело Маэду по следам потомков Седьмого принца, унаследовавших в большинстве своем его неординарную внешность — длинный тонкий нос, характерный излом левой брови и темные, почти черные глаза, столь редкие среди ситтори. Линии сыновей пресеклись во время последней гражданской войны, а наследники дочери Райшэ здравствовали по сей день. И носили сейчас фамилию — Хагута. Выходило, что пропавшая барышня Миёй приходилась самоотверженному принцу много раз праправнучкой.