Последние атаки

ЖУЛЯНЫ

Хмурое осеннее небо. Набухшие дождем и снегом облака низко плывут над землей. На стоянке самолетов вместе с авиаторами работают и киевляне, помогают приводить площадку в порядок. На перекуре летчики эскадрильи не спеша собираются вместе, с любопытством разглядывая место первого базирования 728-го авиационного истребительного полка па правом берегу Днепра.

— Почему аэродром называется Жуляны? — спросил Сулам Априданидзе. — Он же у самого города. Куда больше подошло бы название — Киевский.

— А вот село Жуляны, — показала на запад женщина Оно раньше было ближе, чем город. Да и видите-то вы не Киев, а пригород, Соломенка называется.

— Так, значит, Жуляны — родина высшего пилотажа? Ведь, кажется, здесь Нестеров открыл миру «мертвую петлю»? — спросил подошедший Сергей Лазарев.

— Нет, над Сырецким аэродромом, — уточнил Игорь Кустов, махнув рукой на север, и вдруг застыл в удивлении и растерянно добавил: «Километров десять отсюда…»

У стены капонира среди работающих женщин стояла высокая миловидная девушка с выбившимися из-под платка черными волосами. Она держала в руках лопату и смотрела на Игоря, но, как только повстречалась с его взглядом, смущенно опустила глаза и усердно принялась накидывать землю на стенку капонира. Друзья, конечно, смекнули, что между этой смуглянкой и Игорем произошел безмолвный разговор, какой обычно бывает между молодыми людьми. И это естественно. Удивительно другое: парень всегда был равнодушен к девчатам — и на тебе!..

— Люся, отдохни немного, — сказала женщина девушке, — да погляди на летчиков, — лукаво добавила она, все как на подбор — герои, красавцы.

— Официально Герой у нас пока один, — пояснил Лазарев, показывая на Кустова со свойственной ему фамильярностью, и, поглядев на девушку, спросил: — И как такую красавицу не угнали гитлеровцы?

— Немного осталось, — с грустью вздохнула женщина. — А эти, — она кивнула на девчат, работающих с ней в бригаде, — уцелели только потому, что скрывались в лесах да на хуторах. А кое-кто из них и под старух рядился…

— Мама! — лицо Люси вспыхнуло румянцем.

— Ну верно ведь говорю, чего там…

Повалил мокрый снег. Пилоты направились на КП. Лазарев оглянулся и с явно наигранным удивлением воскликнул:

— Ба-а! Нет, вы только посмотрите!

Все обернулись. Кустов разговаривал с девушкой и кидал ее лопатой землю в воронку от бомбы.

— По-нят-но, — многозначительно поднял палец Лазарев, — теперь ему никакой снег нипочем. Игорек! — крикнул он. — Надолго ли в работники?

— Обождите, я с вами, — и Кустов, попрощавшись с девушкой, присоединился к друзьям.

Лазарев, глубокомысленно хмуря брови, спросил:

— Как думаешь, Игорек, бывает любовь с первого взгляда?

Кустов присвистнул:

— Ну, брат, у таких грубоватых натур, как твоя, никогда.

Лазарев, глядя в сторону, будто не расслышал, манерно пропел:

Но вот ведь незадача: когда пилоты подошли к КП, Игоря с ними не оказалось…

На другой день войска 1-го Украинского фронта освободили Житомир. Теперь линия фронта от Днепра шагнула на запад более чем на сто пятьдесят километров. Летать стало далеко. Над передовой не пробудешь и пяти минут, а бензина остается только на обратный путь. И полку дали другой аэродром около Житомира, но прежде чем перебазироваться, опытному летчику, командиру эскадрильи капитану Петру Воронину с напарником Суламом Априданидзе приказали проверить его состояние.

Судам надел на свои хромовые сапоги галоши. Все, кроме него, в Киеве уже ходили в зимнем обмундировании. Для Априданидзе же на складе не нашлось ни унтов, ни валенок тридцать шестого размера. И даже штаны от мехового костюма оказались широки и длинны, поэтому он и носил шерстяные бриджи, на которых всегда были хорошо наглаженные стрелки.

— Не зябнут? — спросил Воронин, показывая на его ноги.

Летчик мгновенно вытянулся в струнку. Синие бриджи и до блеска начищенные сапоги, плотно облегающие икры ног, придавали Суламу особую изящность. Петр невольно подумал, что он и в небе такой же аккуратный, как и на земле. И воевать начинает расчетливо, с присущей ему собранностью.

— Никак нет! — ответил Сулам. — Мне мама из Кутаиси прислала шерстяные носки. Сама связала.

Зная его скупость на слова, Воронин уточнил:

— А на высоте? Ведь там морозы доходят до сорока?

— Ничего, командир, — белозубо улыбается Сулам, — может, еще и жарко будет…

Вскоре пара «яков» стремительно поднялась в воздух. Над Житомиром в небе летчики не заметили никакой опасности. За восточной окраиной города на чистом поле появилась белая буква «Т» — знак, разрешающий приземление. Пошли на посадку. Сулам, охраняя капитана, остался в воздухе.

На земле, кроме двух человек, стоящих у «Т», — никого. Воронин подрулил к ним, выключил мотор и вылез из кабины.

Это были бойцы, прибывшие сюда для приема и выпуска связных и санитарных самолетов.

— Как аэродром? — спросил комэск. — Немцы не испортили?

— Спешно пришлось удирать, — ответил старший. — Даже заминировать не успели. Все в исправности.

— Фашистские самолеты не пролетали?

— Мы только сегодня прибыли, но уже два раза «раму» видели и три пары истребителей.

Воронин невольно взглянул в небо. И вдруг второй солдат ошарашил его вопросом:

— А правда, что фрицы со всех фронтов собирают большие силы и хотят снова захватить Житомир и Киев?

Сегодня с утра капитан уже летал на разведку и видел северо-восточнее Бердичева и Казатина большое скопление фашистских войск. А что значит появление здесь «рамы» и трех пар истребителей? Усиленная разведка? А непрерывные атаки противника на юге, у основания киевского плацдарма, и пассивность у его вершины, в районе Житомира?.. Все это заставляло Воронина задуматься над вопросом солдата. Может, противник специально дал возможность вклиниться на запад, а потом ударит во фланги клина, чтобы окружить наши войска и устремиться на Киев? Однако солдату ничего определенного Воронин сказать не мог и ответил вопросом на вопрос:

— А откуда вам известны планы немецкого командования?

— Местные жители говорят,

— «Фоккеры»! — вдруг крикнул второй солдат. Прыжок — и комэск в кабине истребителя. Скорее в воздух! Но товарищу на помощь не успеешь, только заставишь прикрывать себя и этим скуешь его действия.

Все же инстинкт бойца берет верх над его логикой. Чувство взаимовыручки уже так вошло в привычку, что летчики порой забывали о тактических соображениях. Так и сейчас. Руки комэска сами заработали в кабине. Мотор, не успевший остыть, сразу взревел. Взлетать? Но куда? «Фоккеры» могут уже пикировать на самолет Петра Воронина. Нужно выбрать лишь направление, чтобы затруднить для фашистов прицеливание.

Взгляд вверх. Самолетов не видно. Не может быть, чтобы враги уже успели расправиться с Априданидзе! Ах, вон где Сулам! В стороне от аэродрома уже набирает высоту. Пара «фоккеров» разворачивается на него. И разворачивается так, чтобы встать на одной линии с самолетами Сулама и Петра. Противник намеревается сначала атаковать ведомого, а потом, не меняя направления полета, с ходу покончить и с капитаном.

Сейчас его самолет — наземная мишень, и он ничем не может помочь товарищу. Лучше пока быть на земле. Здесь, если и подожгут самолет, то он успеет выскочить. На взлете же, прошитый очередями, наверняка сгорит или разобьется. Да, враг, видно, опытен, раз так все точно рассчитал. Однако немецкие летчики знают, что пилот на русском «яке», том, что сейчас в небе, их видит, и они уже не могут на него напасть внезапно, поэтому и хотят навязать ему лобовую атаку.

Летчики противника хорошо понимают, что при атаке на встречных курсах из-за большой скорости сближения у всех ничтожно малы шансы на успех. Зато они заставят Сулама отвлечься от Воронина. Один из них свяжет его боем, а другой проскочит вниз, и наверняка расстреляет самолет Воронина, после чего они уже вдвоем ринутся на его напарника. Понял ли это Сулам? Ему ни в коем случае нельзя доводить до конца лобовую атаку. Нужно перед носом фашистских истребителей резко отвернуть в сторону, как бы подставить себя под удар. Вражеские летчики могут клюнуть на эту приманку. Только таким, на первый взгляд трусливым приемом можно, как теперь мгновенно прикинул Воронин, связать их боем, а самому в этот момент успеть уйти в воздух.

Лобовая атака длится всего лишь секунды. И вот «фоккеры» уже мчатся на Априданидзе. Комэск видит, как тот круто развернулся в сторону врагов. Подсказать ему, как действовать, было уже поздно, да и вредно: сейчас голос командира только отвлечет его внимание. Теперь все зависит лишь от умения и выдержки Сулама.

«Фоккеры» крыло в крыло пикируют на Априданидзе и, наверно, километров с двух открывают по нему огонь. Дымчатые трассы уходят намного ниже Сулама, и Воронину со стороны, на фоне голубого неба, это отчетливо видно. Но Суламу сейчас наверняка кажется, что снаряды и пули несутся прямо на него, прямо в глаза. К тому же создается впечатление, что и отвернуть нельзя: кажется, что снаряды повсюду настигнут тебя.

Капитан Воронин сейчас лишь сторонний наблюдатель. Через секунду, две Суламу нужно резко заложить самолет в крен. Он это делает. Но почему так медленно? Что это значит? Неужели ранен на лобовой? «Быстрей крутись!» — невольно вырвалось у комэска. Один «фоккер», используя свое тактическое преимущество, мгновенно нацеливается на Сулама. Другой стремительно несется на Воронина. А тот лихорадочно думает, что же предпринять в эту критическую минуту? Сидеть неподвижно и ждать, пока тебя прикончат? Это глупо! Ну что же, наконец: взлетать или выскочить из кабины? Истребитель, сдерживаемый тормозами, словно норовистый конь, дрожит от нетерпения. Лучше потерять самолет, чем вдобавок к этому самому сгореть с ним на разбеге. Скорей из машины! И тут напарник Воронина пошел на крайний риск. Он с такой решительностью бросился на устремившегося на него вражеского истребителя, что тот, испугавшись таранного удара, свечкой шарахнулся кверху, а Сулам оказался вплотную на хвосте у «фоккера», пикирующего на комэска. Еще миг — и от фашиста полетели куски.

Вот это да! Расчет и натиск. И ни капельки «науки». Впрочем, искусство воздушного боя, очевидно, заключается не в том, чтобы следовать его канонам, а в нужный момент отказаться от них и воевать с учетом обстановки. Тогда и опытный противник не может быстро найти нужный контрманевр, потому что ты уже атакуешь, а ему еще нужно понять необычный прием борьбы.

И «як» Петра Воронина, спущенный с тормозов, рванулся на взлет…

— Товарищ капитан, ваше задание выполнено, — четко и спокойно доложил Воронину Априданидзе после посадки. — Разрешите получить замечания.

Один вылет, а он словно рентгеном высветил такие замечательные боевые качества напарника, о которых капитан раньше и не подозревал. Больше тридцати раз командиру эскадрильи приходилось слышать такие его доклады, и, пожалуй, только сейчас он уловил и осмыслил, что каждый раз они звучали по-иному. После первого вылета в осипшем голосе и на бледном лице была тревога, нетерпение узнать оценку своих действий, а где-то за этим угадывалась и скрытая радость боевого крещения. Теперь — деловитое спокойствие бывалого воина и гордость за свой ратный труд, за выполненный с честью воинский долг.

Раньше он был горяч и вспыльчив. Сейчас уравновешен и степенен. Фронтовая жизнь и боевая работа привили Суламу житейскую сдержанность. Правда, Априданидзе внешне никак не походил на «летчика-богатыря». Небольшой, худенький, он скорее напоминал подростка в форме летчика. Но как обманчив подчас может быть внешний облик!

К двадцатилетнему Суламу пришла боевая зрелость. За месяц? Да. Возмужание на фронте не зависит от возраста и определяется не временем, а напряженностью боев и внутренней силой самого человека.

В последнем бою он как бы сдал экзамен на мастерство, показал свою зоркость, точный расчет, высший класс пилотажа и меткий огонь. Теперь за Сулама комэск уверен, что тот может быть хорошим командиром пары. Сейчас Петру захотелось по-братски обнять товарища, но это у летчиков в будничной обстановке не принято. И, пожимая ему руку, Воронин только сказал:

— Молодец! Поздравляю с третьей личной победой!

Летчикам эскадрильи разрешили после завтрака съездить в город.

Полуторка с трудом пробиралась через разрушенные и захламленные улицы к Днепру. Киевляне усердно работали па трамвайных путях, ставили столбы для связи и света, чинили водопроводное хозяйство, расчищали дорогу. Ограбленный и погребенный в руинах Киев оживал.

У Днепра машина остановилась.

Слабый туман стоял над рекой. Тишина. И в этой тишине казалось, что Днепр дремал, отдыхал от огня и грохота металла.

Более полутора месяцев находясь беспрестанно в боях, летчики глядели па эту великую реку через дым и пороховую гарь. Сколько крови и солдатского пота вобрала она и себя! И вот теперь Днепр перед ними — спокойный, величавый, прекрасный.

Глядя на Днепр, невольно вспоминаешь Волгу. Эти реки летчикам видятся теми рубежами, с которых особенно заметно, в какой жестокой борьбе достается победа. Как без Волги нельзя представить Россию, так и без Днепра — Украину. А без этих великих рек — нашу Советскую Родину.

Офицеры поднялись на Владимирскую горку — самое высокое и красивое место в Киеве. До войны здесь был парк — любимое место отдыха горожан. Все, кто приезжал в Киев, непременно поднимались сюда. С высоты птичьего полета открывается великолепный вид на город и на реку с ее песчаными пляжами и зеленой каймой берегов.

Но что такое? Попалась могила с деревянным крестом, вторая, третья… Сначала подумалось — это одиночные могилы. Бывает, что хоронят в парках. Но чем выше — тем больше могил. И, наконец, могилы и кресты заполнили все промежутки между деревьями. Тысячи и тысячи могил. Всюду торчат деревянные, стандартные, будто отштампованные кресты, с выжженными немецкими именами и фамилиями. Самый красивый парк города превращен оккупантами в кладбище.

Длинный летний день войны забирал у летчиков все силы. Засыпали они мертвецким снам, едва добравшись до постели. К счастью, жили в благоустроенных домах, а на аэродроме в каменном приангарном здании даже была отведена большая комната для отдыха.

На улице снегопад, и авиаторы «загорают». Две железные печки дышат жаром. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят «потравить банчок». Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами своей деревни Григорьеве на Суздальщине нашел в чащобе леса выводок волчат.

— Одного зверька поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Бедняга дрожит, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… — Лазарев замолчал.

— Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, — поторопил Кустов.

Сергей без всякой обиды отпарировал: — Что было, то было, и выдумывать здесь нечего. А от волчицы красной рубахой отмахались.

Неслышно подошел помощник командира полка по воздушно-стрелковой подготовке капитан Василий Рогачев. Чтобы не нарушить беседу, предостерегающе поднял руку:

— Отдыхайте, соколики. Продолжайте свой «банчок». — Василий Иванович подошел к Воронину и показал на окно:

— Погода улучшилась. Выйдем-ка на улицу. Посмотрим. Может, начнем работу.

Снегопад действительно стихал. Появились разрывы в облаках.

— Как думаешь, Петр Васильевич, — заинтересованно спросил Воронина Рогачев, — можно шестеркой лететь? Ты со своей четверкой, а я возьму летчика из другой эскадрильи. Сейчас с фронта сообщили, что осадков там уже нет. Видимость сносная, и немцы летают. А мы, что, лыком шиты?

Надо сказать, что к этому времени обстановка на участке фронта усложнилась. Фашисты, создав превосходство в танках, перешли в контрнаступление, снова захватили Житомир и начали продвигаться на восток с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. И погода у противника, как правило, стояла лучше, чем на нашей стороне. Днепр, словно магнит, оттягивал с запада туманы и облака.

— Требуется прикрыть наши войска, — продолжал Василий Иванович. Воронин оглядел небо. Облака шли с запада, с фронта. Прикинул: значит, и здесь скоро прояснится.

— Немного надо подождать, — посоветовал Петр, разглядывая заросшее черной щетиной лицо еще довоенного своего друга. Он всегда был до педантичности опрятен, И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут…

— Веришь в примету — перед полетом не бриться? Василий Иванович хитровато улыбнулся и доверительно сообщил:

— Суеверие здесь не при чем: просто хочу отпустить бороду.

Петр знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.

— О-о! Это серьезный шаг! И, наверно, не без причины?

Крупные губы товарища плотно сжались. В черных глазах промелькнуло грустное выражение. Василий Иванович прерывисто вздохнул:

— Чертовски соскучился по семье, — и после паузы со свойственной ему пунктуальностью заговорил: — Борода мне нужна: во-первых, собираюсь съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны просила отпустить бородку. Она считает, борода — украшение мужчины. Во-вторых, — он улыбнулся. — Природа немного обидела меня ростом. А в моем положении надо быть солидным и хоть внешне походить на педагога. Тем более что вскоре наш полк выведут на переформирование и нам нужно будет ускоренными темпами учить молодежь воевать. А я по своей должности являюсь в этом деле главным учителем. И борода тут мне будет помощницей…

Снег идти перестал — и летчики один за другим поднимаются в воздух.

Впереди показалась передовая. Огонь и поднимающийся до облаков дым, плотной завесой встали перед ними. Впереди по курсу — вспышки выстрелов и разрывов, много танков. Они отсюда, с высоты полета, напоминают маленькие коробочки — «безобидное» зрелище…

Шестерка «яков» с ходу врезается в гарь и копоть войны. Глаза слепит едкий дым. Только по ярким артиллерийским всплескам да редким просветам в облаках можно определить, где верх, где низ. Нет-нет да и промелькнет луч солнца. Видимости почти никакой. Летчики, опасаясь растеряться, плотнее держатся в строю и с набором высоты уходят вверх, за тучи. Здесь спокойно, сияет солнце. Пахнет небесной свежестью. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержения вулканов, нет-нет да и прорвутся через облака, омрачая своим видом лазурную синь неба.

Летят на запад, но на душе у летчиков неспокойно: прячась во фронтовой гари, вражеские бомбардировщики могут легко подобраться к нашим войскам.

— Игорь, иди вниз, — передает по радио Воронин Кустову. — О появлении противника сообщай немедленно!

— Понял, командир! — тут же отзывается Кустов. Через минуту он сообщает:

— Вижу Ю-восемьдесят седьмых! Атакую! Позывными в бою они не пользовались: узнавали друг друга по голосу. Противника здесь, над облаками, пока нет. Надо бы Воронину в паре о Априданидзе снизиться и помочь Игорю с Сергеем.

— Василь! Оставайся здесь, — передал Воронин Рогачеву, — мы с Суламом нырнем вниз.

Только пробили облака, как носами своих истребителей наши летчики почти уткнулись в двух «фоккеров». Истребители противника от неожиданной встречи шарахнулись в разные стороны. Петр Воронин хотел было погнаться за одним из них, но тут же впереди заметил еще двух «мессершмиттов», а перед ними — пару «яков», догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверно, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.

Опасность для наших истребителей была так велика, что Петр сразу кинулся им на выручку. Успел только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. О вражеской паре истребителей, оставшейся позади, Воронин тоже не забыл. И надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Не медля ни мгновения, комэск ловит фашиста в прицел и нажимает на кнопку пушки и двух крупнокалиберных пулеметов. Брызнул огонь. Но в тот же миг огонь блеснул и от «мессершмитта»: фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.

Оба «яка» — Кустова и Лазарева — скрылись в облаках. Однако один из них уходил как-то вяло, с большим креном. Видимо, вражеские снаряды крепко задели его.

А «мессершмитты», атакованные нашими летчиками, исчезли где-то внизу, в багровом мареве. Два бомбардировщика тоже пошли со снижением к земле, а третий, поспешно сбросив бомбы, метнулся ввысь, к облакам. И тут только Воронин, повернув голову назад, увидел черную морду «фоккера», резко бросил свой самолет в сторону. Очередь фашистского истребителя все-таки крепко зацепила консоль правого крыла его «яка». И тут же он увидел, что и к его ведомому, спешившему на помощь, подбирается другой истребитель противника. К счастью, у Петра, обладающего большим боевым опытом, уже выработался инстинкт — уходить из-под удара в сторону напарника. Его бросок сейчас пришелся прямо на «фоккера». Оба вражеских истребителя тут же вышли из боя и скрылись в облаках.

Задание летчики выполнили, но домой возвратились только вчетвером, без Кустова и Лазарева. Собрались, озабоченные, притихшие, возле истребителя комэска и молча, с надеждой стали вглядываться на запад.

Кустов в боях уничтожил двадцать вражеских самолетов, Лазарев — двенадцать. Такие люди без вести пропасть не могут. Особенно беспокоила судьба Лазарева. Он считается старым, опытным летчиком, по нередко допускал вольности, совершенно лишние в бою.

Они не спешат идти с докладом к командиру полка и, глядя на запад, нет-нет да н повернут с опаской головы в сторону полевого телефона. Эта штука пе раз уже приносила тяжелые вести. В таких случаях наземные радиостанции сообщали, где и при каких обстоятельствах упали наши сбитые самолеты.

И звонок раздался. Хотя его ожидали с минуты на минуту, брать трубку никто не спешил…

— Сто двадцатый слушает, — не спуская глаз с западного края неба, наконец отозвался комэск, подойдя к аппарату.

— Почему не докладываешь о вылете? — В голосе командира полка тревога, но от его вопроса стало легче: земля молчит. Пока молчит. В этот момент радость захлестнула Петра — вдали замаячила пара «яков».

— Почему не отвечаешь? Что случилось? Где два самолета?

— Не волнуйтесь, — говорит как можно спокойнее Воронин, — после боя еще не все успели сесть. Кустов и Лазарев в воздухе.

А что, если это не они?.. И как бы в ответ на вопрос капитана радио донесло голос Кустова:

— Приготовьте санитарную машину, Сергей идет на честном слове!

Самолет Лазарева заходит на посадку неуклюже и с опасно большим креном. Правое крыло так раздето, что белеют его деревянные внутренности и виднеется бензиновый бак. Фактически Лазарев летел на одном крыле. Сколько от него требовалось усилий и умения, чтобы машина не перевернулась и не сорвалась в штопор?

Наступает последний момент борьбы за жизнь. Здесь и умение может оказаться бессильным. С приближением к земле надо гасить скорость, а с ней погаснет и эффективность рулей управления. А ведь только они удерживают машину от переворота на спину.

Земля уже совсем близко. Смягчая с пей встречу, летчик резко задирает нос самолета вверх, но он продолжает камнем сыпаться вниз, еще более кренясь на разбитое крыло. Все понимают! удар будет настолько сильным, что машина, возможно, разлетится на куски.

Аэродром застыл в оцепенении. Правда, есть еще одна надежда — на мотор. С его помощью можно замедлить падение и смягчить удар. Однако тут появляется новая опасность. Тысяча двести лошадиных сил двигателя могут так рвануть машину, что она мигом перевернется вверх колесами. Здесь расчет идет на доли секунды…

Мотор не подвел. Он, управляемый умелой рукой пилота, взревел на полную силу. «Як» вздрогнул, на мгновение завис в воздухе, словно обдумывая, куда бы ему податься, потом, точно подбитая птица, неуклюже покачал крыльями, будто хватался за воздух, ища в нем опору. А мотор ревел во весь голос. И машина, как бы послушав его зов, вдруг успокоилась у самой земли. Лазарев мгновенно убрал газ, «як» плавно опустился на колеса и устойчиво побежал по полосе.

На стоянке самолетов Лазарев лихо выскочил из кабины и, бросив беглый взгляд на разбитое крыло своего «ястребка», бодро подошел к комэску и с горделивыми нотками в голосе обратился за разрешением доложить своему командиру пары о вылете.

— Товарищ лейтенант, боевое задание выполнено! — браво отчеканил Лазарев. — Прикрывая вас, сбил бомбардировщик, но и меня немного кто-то потрепал. Разрешите получить замечания?

— Значит, задание выполнено? — переспросил Кустов.

— Так точно, — насторожился Сергей.

— А кто вам дал право атаковать «юнкерса»?

— Но вы мне и не запрещали. — Друзья перешли на «вы».

— А разве вы не знаете закона — ведущий атакует, а ведомый его охраняет?

— . Но сзади нас никого не было, и я думал… Присутствующий при этом заместитель командира полка поднял руку:

— Хватит! Все ясно, — и строго взглянул на Лазарева, — С вами разговор будет особый. Есть азбучные истины воздушного боя, а вы ведь не новичок!

Слово командира — последнее. Пусть Лазарев все обдумает, прочувствует.

Со стоянки всей группой направились в комнату отдыха. Шли молча. Теперь комэску Воронину стало ясно, почему Кустов с Лазаревым не видели истребителей противника. Когда Кустов по радио передал; «Атакую!», то «мессершмиттов» не было. Они появились позднее. Кустов надеялся на напарника, что тот будет зорко следить за обстановкой в воздухе и охранять его, но Лазарев нарушил этот закон боя. Сергей, пожалуй, как показалось комэску, тоже это, наконец, понял и сейчас шел подавленный. Чтобы скрыть смущение, машинально замурлыкал:

Воронин обозлился.

— Так почему же все-таки в бою бросил ведущего?

— Виноват, — спокойно признался Лазарев, — Считал, что вблизи нет немецких истребителей. Вдвоем, думал, быстрее расправимся с бомбардировщиками. Этого больше не будет, товарищ капитан. Простите, — и Лазарев виновато потупился. Смиренный вид оплошавшего подчиненного взорвал Кустова:

— До каких пор это будет продолжаться?!

— А зачем кричать? — парировал Лазарев, — Ну, виноват. Сам за это и поплатился. Не хотите еще раз простить — накажите,

— А нас ты в расчет не берешь? — сдерживая гнев, спросил Петр. — Мы все из-за твоей расхлябанности попали под удар. Было четыре истребителя противника. Они нас почти одновременно атаковали, а вы ничего не видели!

— Черт побери! — Летчик растерянно-виновато глядит на нас. — Да, нехорошо получилось. Грешен. Ну что ж, накажите…

Лазарев по характеру боец. Неуравновешенный, но храбрый, опытный боец. За смелость, за веселый нрав его в полку любили. Правда, часто и ругали за вольности, но прощали. А это уже не дело. Врагу такое послабление только на руку. Как же наказать Сергея, чтобы он навсегда почувствовал ответственность не только за себя, но и за товарищей? Обыкновенное взыскание согласно уставу — выговор, арест — мало помогут. И тут у капитана Воронина блеснула оригинальная мысль.

— И придется наказать!

— Ну что ж, — ответил Лазарев, уже бравируя готовностью принять любое наказание, — Раз заслужил — пожалте!

— Отстраняю вас от полетов.

Лазарев остановился и растерянно заморгал белесыми ресницами. Лицо побледнело.

— Как это, отстраняете от полетов? — сказал он сдавленным голосом, словно навалилось на него что-то тяжелое, — За что? Выходит, не доверяете!

— Вам понятен смысл моих слов?

— Понятен, да не очень. Как это — не летать!

— Идите домой и подумайте. А через неделю поговорим,

К концу ноября на полпути от Житомира к Киеву враг был остановлен. Полк Василяки после четырех с половиной месяцев непрерывных боев выводился на переформирование. Па фронте это считалось отдыхом. Правда, предстояло немало потрудиться: получить новые самолеты, освоить их, и бывалым летчикам ввести в боевой строй более молодых, прибывших после окончания военных школ.

Летчики находились в комнате отдыха. Андрей Картошкин, краснощекий и очень энергичный крепыш, вскочил с пар:

— Сколько же можно учиться?

Кустов, готовивший его себе ведомым, пояснил:

— Пойми, Андрей, это полезно! Мы с тобой успеем хорошо слетаться. А это в бою — половина дела!

— .Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!

Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.

— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?

До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда-то такими же. Вспомнил Халхин-Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.

И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»

Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.

Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.

На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так-то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.

Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.

Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич[2], Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.

И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…

Когда капитан Воронин рассказал молодым летчикам эскадрильи об этом, то они тут же бросили упрек: «А почему мы мало летаем?»

Петр показал на окно:

— Погоды нет. Потерпите, ребята.

Действительно, шел мокрый снег. От окна несло холодной сыростью. Вот уже несколько дней стоит такая занудная слякоть. У Воронина от нее болела поясница, после ранения в спину, еще на Халхин-Голе. Зато потеплело на душе: «Может быть, за время переформирования удастся побывать дома и повидать семью? Ведь новые машины наверняка придется получать где-то па востоке, а может быть, и в районе Горького. Оттуда до родной деревни Прокофьеве па машине два часа езды».

— Перегонять самолеты теперь не так просто, — заметил Кустов. — Погода неустойчивая. Можно неделями «загорать» на промежуточных аэродромах.

Перед обедом стало известно, что двадцать самолетов уже в пути. В командировку назначено всего десять человек. Из эскадрильи Воронина — Кустов и Априданидзе.

В этот день еще засветло летчики разъехались по своим квартирам. Воронин с Кустовым занимали небольшую комнату. Игорь брился, а Петр собирался почитать и терпеливо дожидался, когда товарищ уйдет па свидание.

— Из-за этой командировки нам с Люсей свадьбу придется отложить, — посетовал Игорь.

Кустов по натуре увлекающийся. Раньше он весь отдавался учебе, спорту. Владел немецким и английским языками. Играл па многих музыкальных инструментах. Потом война. Тяжелое ранение и длительное лечение в госпитале. И вот встреча с Люсей. Чтобы не расставаться с любимой, он собирался ее устроить на работу в полк или же в батальон аэродромного обслуживания — БАО.

Намерения товарища тревожили Петра Воронина. Фронтовой аэродром, по его мнению, — не место для семейной жизни. Перед вылетом стоит почувствовать на себе тоскливый взгляд жены — и ты уже неполноценный боец. На войне лучше, когда любимая подальше от тебя. Во всяком случае, так думал капитан.

Не раз Игорю друзья советовали женитьбу отложить до победы. Поэтому сейчас он сосредоточенно молчал, глядя в зеркало.

— Тебе хорошо, у тебя жена, дочь, — продолжал он, — а у меня, кроме мамы, никого.

— Ну, раз тебе так уж не хочется расставаться с невестой, обратись к Василяке, — посоветовал Воронин, — и попроси, чтобы он послал в командировку вместо тебя другого.

— Э-э, нет! Этого я не сделаю. — Твердо заявил он. — Жена на мои служебные дела влиять не должна!

— Это и видно, — заметил Петр. — Раньше брил свою бородку через день, два, теперь — каждый вечер! Раньше ты, как Герой, пользовался одним преимуществом — летал больше всех, теперь же то и дело поглядываешь в зеркало.

— Знаешь, Петр Васильевич, — вздохнул Игорь, — честно тебе признаюсь — хочется счастья… А впрочем, старина, давай-ка пойдем сейчас к Люсе, узнаешь ее получше, может, тогда и перестанешь подтрунивать надо мной.

Недалеко от общежития летчиков находилась школа с хорошо оборудованным спортивным залом. Петр с Игорем почти каждый вечер заглядывали туда. Сегодня вот не были, и по пути к Люсе остановились в нерешительности у входа в спортзал.

— Зайдем, разомнемся? — предложил Петр.

В спортзале они разделись до пояса. Разминку начали с бега. После второго круга Игорь закрутил сальто. Его мускулистая красивая фигура, точно мяч, отскакивала от пола и колесом вертелась в воздухе. Капитан, продолжая бег, исподволь с восхищением любовался мастерством друга.

После разминки, вдоволь наработавшись на турнике и брусьях, они сели отдохнуть. Игорь сел за пианино, ладно и энергично сыграл несколько популярных песен и, бережно опустив крышку, открыл секрет:

— Так уж и быть, скажу тебе: это любимые песни Люси. А знаешь, она ведь, как и я, училась в музыкальной школе. Война помешала… Кстати, и мать у нее актриса. А ты бы послушал, как Люся поет!.. Сейчас сам убедишься. Ну, пошли.

Серпик луны проглядывал из-за редких облаков. Ухо уловило далекий треск зениток. Южнее города в небе запрыгали светлячки. В ночном небе пронеслись ночные истребители женского авиаполка, стоящего по соседству в Жулянах. Темноту, словно гигантские ножницы, начали стричь лучи прожекторов. Где-то невдалеке загрохотали батареи. Залпы зениток заглушили взрывы бомб,

Друзья шли молча. Канонада и сверкание огня вызвали тоскливую тревогу.

— Может, вернемся? — неуверенно спросил Петр.

— Нет, нет! — заторопился Игорь и, очевидно, опасаясь, что Воронин мог не разобрать его слов и повернуть назад, взял его за руку. Гул постепенно ослабевал. Наконец наступила тишина. Дойдя до развалин института, свернули на Железнодорожную улицу. Игорь мечтательно заговорил:

— После войны жена пойдет учиться в девятый класс, а я в институт.

— Как в институт? — удивился Петр. — А почему не в академию?

— У меня ведь нет одной ключицы, — развел руками Игорь, — немецкий снаряд выбил. А за это дело в мирное-то время с летной работы наверняка спишут. Еще в госпитале хотели, еле упросил.

Разговаривая;, они дошли до Люсиного дома и поднялись на площадку второго этажа.

Кустов нажал кнопку звонка. Раздались торопливые шаги. Игорь сразу просиял, выпрямился. Дверь отворила миловидная девушка.

— Познакомься, Люся, — Кустов радушно кивнул на Воронина, — мой командир и друг.

— Петр, — назвал себя Воронин, пожимая теплую ладошку Люси и заглядывая в ее лучистые мягкие глаза, подумал: «А славная…»

Рассвет. Летчики толпятся на старте у командной радиостанции. Михаил Рудько и Андрей Картошкин только что доложили о выполнении задания по технике пилотирования на новом самолете Як-9Д.

— Этот похуже набирает высоту, — делится своими впечатлениями о машине Рудько. — Тяжеловат.

— Зато на таком истребителе можно долететь до Берлина и сесть в Англии. Не зря он называется дальним, — заметил Картошкин и вопросительно взглянул на Воронина. — Наверно, мы теперь будем летать только на сопровождение бомбардировщиков. Жаль, что не придется вести свободные воздушные бои.

— На фронте всякой работы полно, — отвечает Воронин и показывает в небо: — Надо наблюдать. Хорошо проследишь за тремя полетами друга, считай, что один полет сделал и ты.

А там, в высоте, разрезая морозный воздух, самолет непрерывно, словно кистью на голубом полотне, чертит белые узоры. Через минуту они блекнут и исчезают, как пар дыхания на холоде.

За воздушной акробатикой с повышенным интересом следит и командир полка майор Василяка. Его светло-голубые глаза с хитроватым прищуром недовольно скользнули по крепкой коренастой фигуре капитана Воронина, как бы спрашивая, когда летчик кончит это представление.

И действительно, в управлении машиной не чувствуется той молодцеватой резвости, которая свойственна опытным истребителям. Фигуры получаются вялыми и аляповатыми.

Комполка понять не трудно: мало удовольствия смотреть на такую работу. Испытываешь какую-то досаду, и порой руки и ноги у тебя невольно начинают двигаться: как бы желая помочь летчику.

А тот в низком темпе, но упорно повторяет одну фигуру за другой. Сколько сделано переворотов, петель Нестерова, бочек, виражей, боевых разворотов! Наконец майору Василяке — старому инструктору, привыкшему иметь дело с горячей задорной молодежью, окончательно надоело это нудное зрелище. Он недовольно фыркнул и, повернувшись к Воронину всей своей грузноватой фигурой, заговорил:

— Этот упрямый старик может с утра до вечера кордебалетить. — Василяка расправил под ремнем складки своего изрядно поношенного реглана, отодвинул назад пистолет, висевший сбоку, и спросил: — Не поздно ли из него делать истребителя?

Для истребителя, как и для спортсмена, существует возрастной предел. Коваленко уже перевалил его. В авиацию, так уж сложилась судьба, он пришел поздно. В полку достаточно молодежи, окончившей военные школы. Так стоит ли, действительно, с ним возиться?

Летчика-истребителя делают, как сказал командир, именно делают в 17-20 лет. Управлять самолетом можно и до пятидесяти и более. Но вот в тридцать четыре года научиться летать и при этом быть хорошим воздушным бойцом — маловероятно.

У Алексея Коваленко — а это именно он сейчас упражнялся в зоне пилотирования — была трудная жизнь. Его родители умерли от голода. Мальчиком батрачил у кулаков. Самоучкой овладел грамотой. В начале коллективизации стал трактористом, а позднее шофером. Перед войной, уже в «солидном» возрасте окончил аэроклуб. В первые месяцы войны попросился добровольцем на фронт в истребительный полк. И вот после тренировок па учебной машине он пересел на боевой истребитель. Что и говорить, путь не из легких.

— Посмотрим, как сядет, — неопределенно предложил Воронин Василяке, стараясь хоть как-то отвлечь его от невеселых мыслей.

Летчик приземлился безукоризненно, неторопливо прорулил по аэродрому. И, оставив самолет на стоянке, направился к командиру полка. Широкое, озабоченное лицо его раскраснелось и лоснилось от пота.

— Товарищ майор, — глуховатым басом обратился Коваленко к Василяке, — разрешите доложить командиру эскадрильи о выполнении задания?

— Разрешаю, — с подчеркнутой официальностью произнес Василяка, оценивающе глядя на летчика.

— Не устал? — спросил капитан Воронин после того, как пилот доложил.

— Мне нельзя уставать. Разрешите еще разок сходить в зону?

— На сегодня хватит: большие перегрузки. Между прочим, у тебя акробатика стала значительно лучше.

— А что, по-вашему, является главным для истребителя? Стрельба или пилотаж? — неожиданно спросил Василяка у Коваленко.

— Высший пилотаж, — не задумываясь, ответил тот.

Воронин был согласен с ним. Для него это сейчас главное. Но командир полка бросил на Петра осуждающий взгляд и, отпустив Коваленко, упрекнул:

— Это твоя работа. Какой же из него получится истребитель, если он не понимает, что главное в нашем деле — воздушная стрельба. Ну, научишь летать, а кто за него будет сбивать самолеты?

Техника пилотирования — основа, на которой зреет мастерство истребителя. И не зря сейчас, когда полк получил короткую передышку от боев, а пришедшее пополнение еще как следует не освоило новый самолет, летчикам приказали летать только на пилотаж. Учить же стрелять таких летчиков — все равно, что заставлять бегать малыша раньше, чем он научится уверенно ходить. Запретили даже отрабатывать попутно стрельбы по конусу, чтобы не отвлекать от техники пилотирования.

И другого выхода не было. Война не ждет. У врага тоже приходят из школ летчики с недостаточной подготовкой. А тому, кто хорошо освоил самолет, нетрудно научиться и стрелять. Тем более что старики сейчас имеют возможность молодых ребят надежно прикрыть в бою. Шел третий год войны. Теперь уже советские летчики были хозяевами неба. И Воронин уверенно, чуточку с вызовом сказал:

— Стрельба, товарищ майор, по-моему, последняя завершающая ступень подготовки…

— Ну вот, видишь, сам же к этому и пришел: стрельба — главное! — перебил Василяка. — Истребитель начинается со стрельбы. Машина, пилотаж, летчик… — все для огня! Все во имя того, чтобы сбить неприятеля!

Воронин понимал Владимира Степановича. Работая инструктором в летной школе, где курсанты только знакомятся со стрельбой, он не имел возможности стать воздушным снайпером. Иногда людям кажется очень сложным то, чего они не сумели достичь по своей специальности и, как правило, переоценивают его значение. Поэтому капитан, уклоняясь от продолжения разговора, спросил:

— Какое ваше окончательное решение в отношении Коваленко?

— Коваленко, Коваленко… — недовольно проворчал комполка. — Тебе с ним летать, — и, махнув рукой, грузно зашагал на КП.

— Товарищ капитан, — тут же обратился, подойдя к комэску Воронину, Иван Хохлов. Моя машина готова. Разрешите лететь?

— Вот что, Иван Андреевич, — советует Воронин своему новому ведомому. — У тебя на большой высоте все фигуры высшего пилотажа получаются отлично. Пора их научиться выполнять и на малой, у самой земли. — Петр рассказал, что именно нужно делать, и спросил: — Ясно?

— Яс-сно, — чуть заикаясь, довольный новым заданием, подтвердил Хохлов. При волнении он нередко как бы запинался. И сейчас необычный полет вызвал своеобразную реакцию. На широком веснушчатом лице и в голубых глазах — нескрываемая радость. Он торопливо повернулся, что так не вязалось с его грузноватой комплекцией и, переваливаясь из стороны в сторону, зашагал к самолету. За эту походку командир 256-й дивизии полковник Герасимов как-то назвал его увальнем, но тут же спохватился, что зря обидел человека, и спросил:

— А как звать вас, товарищ Хохлов?

— Иван.

— А по отчеству?

— Андреевич… Иван Андреевич Хохлов.

— Так вот, Иван Андреевич, вы уж извините меня за неуместное словечко.

С тех пор все и стали называть Хохлова не иначе как Иваном Андреевичем. Ведь не кто-нибудь, сам комдив просил прощения.

На фронте беда приходит негаданно: в один день погибли два прекрасных летчика, два однополчанина — Игорь Кустов и Судам Априданидзе.

«Стариков» в эскадрилье осталось только двое. Остальные летчики — пополнение без боевого опыта. Сергей Лазарев стал временно заместителем командира эскадрильи. Сейчас Петр и Сергей, уединившись, готовились к учебным полетам. Составили вопросы, которые разберут с молодежью, прежде чем поднимутся с ними в воздух. Сергей сидит за столом напротив Воронина и, сосредоточившись, старательно, красным карандашом по линейке чертит Плановую таблицу полетов.

— Скоро ты закончишь свое творение? — спрашивает Петр. — До обеда надо бы успеть показать его командиру полка.

Сергей поднялся из-за стола и, расправляя могучие плечи, потянулся:

— Минут через десять. Молодым дадим по два полета на технику пилотирования и по два на воздушный бой. Нам с тобой, Васильевич, придется слетать с ними по шесть раз. Вот как!

— Не многовато ли? Устанем.

— Ничего, командир, сдюжим. Зато ребята налетаются вволю. Ведь пока установилась погода — нельзя терять ни часа! В боях время не выкроишь.

Вскоре капитана Воронина вызвал к себе на командный пункт майор Василяка. КП — одноэтажный деревянный домик с тремя комнатами. В кабинете командира полка у большого окна, выходящего па аэродром, поставлен письменный стол, и Владимир Степанович, сидя за ним, наблюдал полеты. На окне — динамик. Он, соединенный со стартовой командной радиостанцией, передавал разговоры летчиков и руководителя полетов. При появлении Воронина командир выключил радио и спросил:

— Все бумаги оформил к завтрашнему дню?

— Осталась только плановая таблица полетов. Минут через десять Лазарев ее закончит, — ответил капитан, понимая, что сейчас предстоит какой-то важный разговор.

— Как молодежь ведет учебные бои?

— Хорошо.

— Хорошо-то хорошо, а воевать некому, — бросил командир упрек.

— Летчиков в эскадрилье хватает, а вот ведущие в парах только мы с Лазаревым. Вы же говорили, что опытный командир звена еще вчера должен прибыть, а его и сегодня нет.

Василяка предложил Воронину сесть.

— Ты, Петр Васильевич, давай не горячись. Как теперь «вольный художник» работает? — спросил командир.

Художником он называл Лазарева.

— Пока хорошо. А в чем дело?

— Дело в том, — продолжил Василяка, — что кадровики пока воздерживаются назначать Лазарева к тебе замом: он еще в бою не был и командиром пары. Они хотят прислать другого — капитана Маркова Виталия Дмитриевича. Я познакомился с его личным делом. Летчик сильный, числится воздушным снайпером. На истребителях летает уже шесть лет. Парню двадцать четыре года. Грамотный. Кончил курсы усовершенствования командного состава… — Василяка почему-то запнулся.

— Это хорошо, — отозвался комэск. — Товарищ, конечно, с большим опытом. К тому же подзарядился теорией. Теперь в эскадрилье будет трое командиров пар, а шестерка — это уже кое-что.

— И Марков работал командиром эскадрильи, — как бы между прочим бросил Василяка.

— А за какие же грехи его понизили?

— У него один грех — из тыла выпросился на фронт, а боевого опыта у него пока нет.

— Так, так… — невольно вырвалось у капитана. — Значит, получается, что Лазарева фактически снимают?

— Не совсем так. Хочу с тобой посоветоваться, — доверительно заговорил командир. — Может, от Маркова отказаться, а попросить, чтобы утвердили замом Лазарева? Как ты на это смотришь?

Военная судьба не балует летчиков. А к Сергею она была особенно требовательна и не раз наказывала его за оплошности в бою. Однако он быстро забывал неприятности и, со стороны казалось, легко шагал по дорогам войны. И только через полтора года пребывания на фронте его глубоко потрясло отстранение от полетов. После этого он даже написал рапорт, где поклялся: «Буду эталоном дисциплины».

И действительно, Лазарев взялся за ум. Стал дисциплинированным и во всем сдержанным. Даже перестал рассказывать забавные истории из своих былых похождений. Сергей стал более чутким к товарищам. Теперь он хороший наставник молодых летчиков. Да и авторитет его возрос; к двум боевым орденам прибавилась и третья награда — Почетная грамота ЦК ВЛКСМ, поэтому Воронин без колебаний согласился с Василякой:

— Конечно, можно Сергея поставить замом, товарищ командир, а почему бы и нет!

Действительно, Маркова вскоре прислали в полк, но предупредили: пускай поработает. Он опытный инструктор и может помочь вам в организации полетов молодых летчиков. Не понравится — заберем…

В этот вечер Петр находился у себя на квартире и собрался было идти на ужин, как пришел Марков. Он еще не произнес ни слова, но уже одним только видом не пришелся по душе Воронину. Петр понимал, что так воспринимать человека нехорошо, но сердцу не прикажешь. По сравнению с Лазаревым этот показался слишком щуплым.

Даже мягкие, спокойные черты лица воспринимались как нечто безвольное, бесхарактерное.

— Мы вас ждем, — пожимая небольшую, но крепкую руку, сказал ему капитан. Но себя не обманешь: чувствует Воронин фальшь в словах.

Возникло неприятное ощущение недовольства собой. Человек прибыл па фронт, и с ним крыло в крыло придется воевать. Нужно переломить себя. Марков-то причем? И, задержав дольше обычного его руку в своей, Воронин уже искренне говорил первую пришедшую па ум фразу;

— Работы с молодыми уйма…

Воронин с Марковым вышли на улицу. В небе перемигивались звезды. Шли молча.

— Погода хорошая. Завтра, наверное, будем летать. У нас в полку неисправен учебно-тренировочный «як». Без провозных полетишь?

В авиации заведено: прибыл новый летчик в часть, то прежде чем выпустить его в полет, нужно проверить у него технику пилотирования. Поэтому предложение Воронина Марков расценил как большое доверие. Это ободрило его. Он, сразу же почувствовав ответственность, заверил:

— Конечно! Я летал на истребителе десять дней назад.

— Вот и отлично! А сколько общий налет на «яках»?

— Около трехсот часов.

— Так много? — удивился Петр. — У пас еще столько никто не налетал. У молодых ребят общий налет всего но двадцать — двадцать пять часов, а на «яках» и того меньше — всего часа по три. И ни одной воздушной стрельбы.

— Да ну? — Марков даже остановился. — И они воюют?

— Пока еще нет, — и, чтобы придать ему больше уверенности в себе и в новых товарищах, завершил: — Но вот увидишь, воевать будут все!

— Но как?

— Это уже от нас, стариков, зависит: как сумеем подготовить.

Они пришли в полк к концу ужина. Столовая — деревянный домик из двух комнат и большой прихожей, в которой в ожидании танцев уже толпились летчики и девушки-киевлянки.

Сели за свободный столик. Перед ними тарелки с черным и белым хлебом, закуска: шпроты, квашеная капуста, огурцы. На заказ — шашлык из свинины. Принесли отлично приготовленные большие порции. Марков после тылового пайка был в восторге от ужина,

— Всегда так хорошо кормят?

— Бывает и лучше.

За соседним столиком заканчивал ужин Лазарев. Петр кивает на него Маркову и вкратце рассказывает о Сергее.

Марков с восхищением смотрит на Лазарева. В его открытом, почтительном взгляде появилась грусть, и он спросил:

— Почему же Лазарева не сделали заместителем, а прислали меня? Такой боевой опыт…

— Сочли еще молодым: ведь он в армии всего три года, — ответил Петр уверенно, словно так и должно быть.

— Но он старше меня на полтора года войны и на двенадцать сбитых самолетов! А это — главное. Боевой опыт никакой учебой, а тем более возрастом не заменишь. Я бы с удовольствием стал у него ведомым.

Это не самобичевание, а повышенная требовательность к себе и правильная оценка боевого опыта. Чем Воронин мог возразить на такую логику? А нового зама нужно было убедить, что все сделано правильно, иначе он будет чувствовать себя не в своей тарелке. И Петр воспользовался самым веским аргументом:

— Здесь нечего голову ломать и мудрствовать. Приказ есть приказ!

— Это так, — согласился Марков. — Только… — и, видимо, еще хотел что-то добавить, по в этот момент громко заиграл баян, и закружились пары, расплываясь из прихожей по комнатам.

— Давай и мы, — предложил Воронин. — Допьем чай и пойдем разомнемся.

— Что ж, поддержу компанию. — Это было сказано так, что нельзя было не понять: не хочу, но я человек подчиненный.

— Не горазд до танцев или же устал с дороги? — поинтересовался Петр.

— Люблю читать. А к танцам равнодушен. Да и неловко как-то начинать свою боевую биографию с танцев.

По всему видно, гордый. Это уже характер.

На другой день с утра — нелетная погода. На такие случаи летчики имели расписание теоретических занятий или, как называли в штабах, план наземной подготовки. По этому варианту сегодня занятие «стариков» с молодежью. В комнате отдыха, которая теперь служила и классом, летчики сгруппировались не по эскадрильям и рангам, а по степени боевого опыта. Молодежь тесной стайкой подсела к столу командования. «Старики» степенно заняли места подальше, на нарах. Хотя вид у них внешне и равнодушный, но все внимательно присматриваются к молодым: ведь скоро вместе с ними идти в бой. Полк теперь на две трети состоит из новичков, так было и перед Курской битвой. Но тогда новичками были инструкторы из летного училища с хорошей техникой пилотирования и с налетом на истребителях по 300-500 часов. Теперь молодежи надо еще учиться летать, а потом только в бой.

У этих ребят есть еще одна особенность, которой не было у предыдущего пополнения. Тогда все были суровы, даже злы, но сдержанны. Теперь война покатилась назад. И новички, боясь, что попадут к «шапочному разбору», спешат в бой. И, к сожалению, многие из них думают, что сумеют крепко бить противника без особой подготовки по принципу «наша взяла». В девятнадцать-двадцать лет часто незначительный опыт кажется совершенством познания жизни, небольшой успех в работе — вершиной мастерства. Но война не терпит недоучек и легкомысленных.

Главный докладчик — капитан Рогачев. У него уже обозначились густая черная борода и усы, что придавало ему солидную интеллигентность. Выступление он напал с суворовских слов: «Без истории тактика — потемки».

Он рассказал, как развивалась формула воздушного боя «высота, скорость, маневр, огонь».

Василий Иванович со свойственной ему педантичностью пункт за пунктом разбирает значение высоты для современного боя. Хотя докладчик на фронте с первых минут войны, но он не стал навязывать готовые приемы борьбы.

— Самым полезным в нашей беседе, — советовал он, — должны стать непросто рассказы о прошлом, а выводы из пего. Они помогут вам оценить свои возможности и задуматься, как бы вы сами действовали в этих конкретных условиях…

— Правильно, — подал голос Василяка. Но на этом и закончились теоретические занятия. Туман исчез. Погода хорошая, и грешно ее не использовать.

…Руководитель полетов — командир полка. Он находился на стартовой радиостанции за командным столиком. Воронин доложил ему о готовности эскадрильи и попросил разрешения начать работу, но Василяка спросил:

— Когда Марков по плану должен летать?

— Под конец. Пускай ознакомится с нашими порядками и аэродромом.

— А не лучше ли работу начать именно с Маркова — «сильного летчика и воздушного снайпера», как записано у него в личном деле. Идет?

Вороний знал, раз Василяка спрашивает «Идет?» — значит, он не уверен в правильности своего решения. Маленькие его глазки с хитроватым прищуром еще больше сузились. Они выжидательно нацелились па комэска. Легко было догадаться, чего хочет командир. Пока Марков еще не приступил к работе, проверить у него технику пилотирования и, если она не понравится, то попросить, чтобы заместителем оставили Лазарева. Петру оставалось только уточнить:

— Позвать Маркова к вам или мне поставить ему задачу?

— Иди и просто скажи, чтобы он над серединой аэродрома показал, на что способен.

Марков сидел в кабине нового истребителя и изучал приборы.

— Ну как, ознакомился с дальним «яком»? — спросил Петр.

— Он такой же, как и обычные. Только горючего почти в два раза больше. Должно быть, при полной заправке тяжеловат на пилотаже?

— Есть немного. Хочешь сейчас слетать и попробовать?

— Конечно! — с готовностью согласился Марков, но тут же насторожился: — Но я же запланирован лететь последним?

— Командир приказал сейчас.

— А какое задание?

— На твое усмотрение. Покажи все, что можешь. И постарайся. Пилотировать будешь прямо над аэродромом.

— Странно, странно… — как-то подавленно проговорил Марков.

— А что, разве пет желания?

На лице Маркова — явное безразличие:

— Вас разве удивишь каким-нибудь сальто-мортале?

— Желаю удачи, — ответил комэск, все еще не понимая, почему Марков был так равнодушен к заданию.

…Летчик — это неукротимое стремление к мастерству. Кто утолил эту жажду, тому надо расставаться с авиацией. Пословицу «Тише едешь, дальше будешь» придумал человек не с авиационным характером.

Кому из летчиков не знакомо чувство волнения перед подъемом в небо! Любой полет неповторим. В нем, будь он самым простым, всегда много нового, неизведанного. А новизна всегда волнует и тревожит. Да, да, тревожит. Надо постоянно быть готовым к непредвиденному, к встрече с трудностями и опасностями.

У людей, которые не стали хозяевами неба, непредвиденные трудности в полете вызывают страх, парализуют волю. У настоящего летчика — наоборот, повышают собранность п решительность в борьбе с опасностью.

Полет — всегда экзамен. И каждому приятно показать свое мастерство. Поэтому нельзя не волноваться и перед учебным полетом!

И еще есть одна причина, которая вызывает волнение, Это чувство тяги в небо. Оно всегда рождает приподнятость духа, праздничное и радостное настроение. Часто это называют романтикой. "Но этого мало. Профессия летчика — прежде всего постоянный будничный труд, работа — и не без риска. И есть только одно средство, чтобы ты ее ве разлюбил и меньше в ней было риска, — это постоянно летать. Вот почему у летчика тяга к небу стала такой же потребностью, как и сама жизнь…

Марков с вылетом почему-то задержался. Василяка не без раздражения спросил:

— Почему путается? Прошло девять минут, а он еще, как я вижу, не сел и в кабину.

— Не знаю. Разрешите сходить к самолету? — спросил капитан Воронин.

— Не надо. Если через пять минут не поднимется — отставить полет.

Петру тоже странным казалось, почему замешкался летчик. Может, неисправна машина. Они смотрят в ее сторону. Марков с надетым парашютом не спеша забирается в самолет, от которого отъезжают два бензозаправщика. Воронин с огорчением подумал: «Неужели „як“ вывели на старт с не полностью залитыми баками бензина и сейчас дозаправляли?» Очевидно, об этом подумал и Василяка.

— Тебе, Петр Васильевич, старший техник эскадрильи докладывал о готовности самолетов к вылету?

Воронин не успел ответить: Марков запустил мотор и по радио запросил разрешение на взлет.

— Почему задержались? — спросил командир.

— Это длинная история. Разрешите доложить потом?

— Ладно. Взлетайте, — недовольно буркнул Василяка и положил микрофон на стартовый столик.

Только самолет оторвался от земли, к командиру полка подошел Лазарев и спросил разрешение взлететь с Коваленко на учебный бой. Могучая фигура придавала Сергею сходство с былинным богатырем. Василяка не без восхищения посмотрел на него и приятельским тоном предложил:

— Давай пока вместе посмотрим на художества нового летчика.

Лазарев работал заместителем с охотой, увлеченно, и освобождение от должности не могло его не огорчить, поэтому он с деланной серьезностью, не без иронии уточнил:

— Он не просто летчик, а заместитель командира эскадрильи.

— Да, ты, пожалуй, прав, — и как бы только для себя, командир тихо сказал: — По посмотрим еще.

Марков необычно для дальнего «яка» быстро набрал высоту. Василяка неодобрительно отметил:

— Пожалел бы мотор.

В этот момент Марков с переворота почти отвесно пошел к земле, нацелившись на посадочный знак «Т». Летчики при проверке техники пилотирования в зоне всегда начинали с виражей. И у Василяки невольно вырвалось:

— Зачем такое художество? Наверно, нервы наши захотел пощекотать. — Но через несколько секунд упрек командира сменился тревогой. Марков так стремительно и опасно в отвесном пикировании сблизился с землей, что командир не выдержал и, схватив со стола микрофон, резко бросил в эфир; — Выводи, выводи!..

По опыту все поняли, что летчик опоздал с выводом самолета и сейчас врежется в землю. Если же у машины и хватит высоты для выхода в горизонтальный полет, то из-за увеличенного веса она сделает большую инерционную просадку — и с землей встречи не избежать.

Командир кинул микрофон, и у него вырвалось:

— Все. Конец… — и обессилено опустился на скамейку.

— Не волнуйтесь, — раздался поразивший всех своим спокойствием голос летчика.

Его «як» без всякой натуги у самого посадочного «Т» перешел кверху, описал вертикальное полукольцо и, перевернувшись со спины в нормальный горизонтальный полет, тут же легко и даже как-то элегантно, не теряя ритма, сделал второй иммельман. Такого еще в полку не бывало. И пилоты несколько секунд с открытыми ртами глядели на самолет Маркова.

— Черт побери! Вот это да! — первым вслух восхитился Лазарев. — Двойной иммельман на этой летающей цистерне?

— Разминку сделал. Разрешите теперь приступить к выполнению планового задания? — все тот же спокойный голос услышали летчики из динамика. Командир как бы очнулся и, вспомнив что-то важное, обрадовано воскликнул:

— Теперь ясно, почему у него самолет стал как перышко легким. — Землистое лицо Владимира Степановича расплылось в светлой улыбке. — Хитер, хитер парень. И виртуоз в пилотаже, — и, подняв с земли микрофон, передал: — Виталий Дмитриевич, спасибо за двойной иммельман! Садитесь. Все ясно, — и, положив микрофон на стол, спросил: — Поняли, почему к самолету Маркова подъезжали два бензозаправщика? — И тут же ответил: — Бензин выкачивали из истребителя. Он полегчал килограммов па триста и стал по маневренности не хуже самого виртуозного истребителя — Як-3!