"Джустиниани со своими воинами погибнет, и я - тоже", - сказал себе Тодорис, ведь стены являлись единственным, что защищало от турецкой армии, которая была как море, но стены постепенно превращались в бесполезные кучи камней и битого кирпича.


Вспомнилась ночная битва, состоявшаяся три недели назад*, которая чуть не закончилась взятием Города. Именно тогда стало очевидно, что даже могучий Джустиниани нуждается в помощи и если он не получает её, то бессилен.


_____________


* В "Повести о взятии Царьграда" Нестора Искандера утверждается, что битва 6-7 мая происходила днём. В записках венецианца Николо Барбаро утверждается, что битва была ночная, и в романе принята именно эта версия.

_____________



Вода подтачивает плотину, и турецкое войско так же постепенно подтачивало оборонительные укрепления. Три недели назад всё было очень похоже на то, что происходило вчера: враги очень усердно палили из пушек, постепенно разрушая стены, но не шли на штурм. Они наблюдали, как ядра разбивают Малую крепостную стену, а затем - как бьют в Большую.


Джустиниани, на чьём участке это происходило, слишком поздно осознал степень опасности. Ведь дела вроде бы шли как обычно: турки стремились разрушить, а он восстанавливал.


Впрочем, начальника генуэзцев вряд ли следовало винить, ведь Тодорис, находившийся там же и как всегда таскавший мешки вместе с генуэзцами, тоже пропустил момент, когда события стали развиваться слишком быстро.


Наверное, следовало что-то заподозрить тогда, когда генуэзцы, измотанные бесконечным строительством, начали покрикивать друг на друга:

- Быстрее! Тащите ещё мешки! - кричали "каменщики", занимавшиеся укладкой.

- Быстрее кладите! Надо скорее вкапывать колья! - кричал на "каменщиков" Джустиниани.


Все торопились, но никто не замечал, что стены разрушаются чуть-чуть быстрее, чем восстанавливаются, и что отставание увеличивается.


Стоя на стенах ближе к северо-западному углу, а вернее - неподалёку от Влахернского дворца, генуэзцы с ненавистью смотрели на исполинскую турецкую пушку, выделявшуюся своими размерами среди других турецких орудий, как корабль среди рыбацких судёнышек. Даже деревянная опора, на которой покоилась эта громадина, по размерам могла соперничать с корпусом корабля.


Пушка стреляла огромными ядрами, которые казались большими даже на расстоянии, а разрушения от них получались такие, будто оборонительные стены Города построены из мокрого песка.


К счастью, та пушка могла выстрелить лишь несколько раз в день. Слишком много усилий требовалось, чтобы поставить её на позицию, а затем зарядить и нацелить. Пушку двигали десятки волов, которым помогали сотни людей. Ядро вкатывали в жерло с помощью деревянного настила, который каждый раз приходилось строить заново. Но усилия оправдывались.


Тодорис, стоя на стенах, тоже наблюдал за этими приготовлениями и, чуть ли не скрежеща зубами, вспоминал имя человека, который отлил исполинскую пушку: Урбан.


Урбан - старый опытный мастер из венгерских земель - приехал в Город и предложил свои услуги василевсу, однако в казне не было денег. Василевс смог обещать Урбану лишь небольшое жалование, и мастер поначалу согласился, желая "помочь братьям-христианам отбиться от нехристей", но затем внезапно уехал. Следовало догадаться, что Урбан отправится прямиком к туркам, которые как раз в это время расположились лагерем к северу от Города.


Это было ещё за год до осады. Проявив не слыханную прежде наглость, турки явились с множеством воинов и огромным числом строителей. Рабочие по приказу Великого Турка начали возводить на берегу Босфора мощную каменную крепость. Не на турецком берегу, а на берегу, принадлежавшем ромеям. И, разумеется, без ведома и согласия василевса! Великий Турок, судя по всему, пробовал силы перед предстоящей войной. Он сам наблюдал за строительством, находясь в лагере, и именно тогда к Турку явился старикашка Урбан, предложив свои услуги в расчёте на щедрую плату.


"Да чтоб его разорвало на куски! - думал Тодорис, вспоминая пушечного мастера. - Будь я василевсом, послал бы по всем дорогам погоню за этим стариком, как только стало известно об отъезде. Урбана надо было догнать и убить. И сейчас перед нашими стенами не маячило бы жерло огромной пушки. И других пушек, которые отлил предатель. Почему наш василевс так добр!? Почему не отдал приказ!? Убить предателя - лучше, чем сокрушаться, что в нынешние времена все ищут выгоду".


За прошедший год Урбан отлил для Великого Турка множество пушек - несколько десятков вполне обычных и десяток исполинских, которых никто раньше не отливал.


И вот теперь эти исполины раз за разом помогали туркам разрушить чуть больше, чем Джустиниани успевал восстановить, но турки, даже имея преимущество, не успокаивались. Они постоянно стреляли из малых пушек, а в один из вечеров на участке близ Влахернского дворца продолжали обстрел даже в темноте и стреляли полночи, поэтому Джустиниани понял, что своими силами не успеет за оставшиеся полночи восстановить разрушенное. Он велел позвать как можно больше горожан, и тысячи человек трудились, не покладая рук, так что к рассвету на месте участка Малой оборонительной стены, разрушенного до основания, возвышалась стена из мешков с землёй, укреплённая частоколом.


Казалось, опасность миновала и равенство между разрушителями и строителями восстановлено, но исполинские пушки опять начали свою работу. Они часто промахивались, но незадолго до полудня одна из них первым своим удачным выстрелом уничтожила участок новой постройки из мешков. Второй удачный выстрел случился в пятом часу после полудня. Ядро ударило в Большую оборонительную стену, но не пробило её, хотя по кладке пошли трещины. Стена была слишком массивна и прочна, чтобы её пробить с первого удара.


Джустиниани всё же забеспокоился и сказал, что надо немедленно восстанавливать преграду из мешков, однако малые турецкие пушки продолжали стрелять на редкость метко - начать работу не представлялось возможным. Пришлось ждать, и ожидание было тревожным, ведь в гонке между разрушителями и строителями первые опять вырвались вперёд. Пусть преимущество врагов казалось временным и могло быть сведено на "нет" следующей же ночью, ночь ещё не наступила, и враги пока побеждали.


- Надо прикатить сюда наши пушки и поставить около бреши, - сказал Джустиниани. - Если турки прекратят обстрел и ринутся на штурм, мы сами выстрелим по ним.


Начальник генуэзцев всё больше укреплялся в мысли, что турки предпримут ночную атаку, поэтому отправил Тодориса в ставку василевса, располагавшуюся в долине реки Ликос. Вместе с василевсом там устроили лагерь две тысячи человек отборного войска, сберегаемого на особый случай.


- Попроси, чтобы василевс дал нам людей в помощь, - сказал Джустиниани. - Особый случай наступил, - но Тодорис не без робости отправился выполнять данное поручение, потому что предпочёл бы сначала известить отца.


Увы, добираться до него - на юго-западный угол оборонительных укреплений - не было времени, поэтому оставалось надеяться, что в ставке найдётся родственник или знакомый достаточно высокого ранга, чтобы передать василевсу просьбу, которую сам Тодорис передать не решался.


Поднявшись на Большую стену, связной добрался до лагеря генуэзцев, устроенного возле Пятых военных ворот, быстро поседлал свою лошадь, которая мирно паслась там, а затем, следуя вдоль берега Ликоса через поля, пастбища и мелкие овраги по заросшим двухколейным дорогам, так же быстро добрался до ставки.


События и дальше складывались благоприятно, ведь неподалёку от шатра василевса нашёлся дядя Тодориса, Иоанн Кантакузин, который и передал просьбу, подкрепив её своим авторитетом, так что в итоге Тодорис с радостью сообщил Джустиниани, что к ним идёт военачальник из славного рода Рангаве* со всеми своими людьми. Три сотни опытных воинов, облачённых в чешуйчатый металлический доспех и прекрасно вооружённых.


_____________


* В "Повести о взятии Царьграда" Рангаве упомянут как "стратиг Рахкавей".

_____________



Пока Тодорис отсутствовал, обстрел прекратился, потому что на землю спустилась тьма. Однако защитники Города видели, что в турецком лагере продолжается оживлённое движение даже после наступления темноты. Факелы то и дело перемещались, как будто офицеры, получая приказы от начальников, сновали туда-сюда.


Когда смолк грохот пушек, стали явственно слышны неумолкающий барабанный бой и рёв турецких труб, а также жалобное мычание уставших волов, которых, судя по всему, ещё не выпрягли.


Генуэзцы не придали этому значения: все бросились чинить преграду из мешков, минувшим днём порушенную исполинской турецкой пушкой. Следовало работать, пока можно, а ведь волы своим рёвом будто предупреждали о том, что сейчас случится.


В темноте раздался грохот, как если бы началась сильнейшая гроза, а через мгновение послышался гулкий удар. Тодорис, стоявший на Малой стене вместе с Джустиниани почувствовал: камни под ногами содрогнулись. Юноша даже успел подумать, что это землетрясение, но тут же понял: это исполинская пушка выстрелила в последний раз! И удар пришёлся в Большую стену.


Массивное ядро при столкновении с преградой не раскололось и всей тяжестью грохнулось на землю, породив то самое "землетрясение", а вот стена не выдержала встречи с ядром. Трещины, которые появились днём после предыдущего выстрела той же пушки почти в то же самое место, начали стремительно расширяться. Это стало видно, потому что кто-то из ромеев, дежуривших на башне Большой стены, зажёг огонь, подавая сигнал тревоги. Масло в чане вспыхнуло высоким ярким пламенем, освещая всё, что делается внизу.


- Вот дьявол, - выругался Джустиниани и крикнул своим людям: - Берегись! Бросай работу! Прочь!


Для кого-то было уже поздно. Тех "каменщиков", которых в разгар работы задело летящее гигантское ядро, не могли спасти никакие доспехи. А вот тем, кого не задело, следовало убираться подальше, потому что от верхнего края Большой оборонительной стены уже начали отваливаться камни. Если такой камень упадёт на голову, ничего хорошего не жди, даже если ты в шлеме. А уж когда стена начнёт разваливаться на куски...


В красновато-рыжем свете тревожного огня было видно, как огромный кусок стены, по форме похожий на кривой треугольник, опирающийся на один из своих углов, заваливается и падает на внешнюю сторону укреплений, рассыпается на части, а то и вовсе на отдельные кирпичи. Под ними оказалось погребено и злосчастное ядро. Наверное, было много шума, но Тодорис услышал только непонятный гул. В воздух взвилась туча пыли. И тут со стороны вражеского лагеря раздались торжествующие крики, рёв тысяч людей. И он приближался! Атака, которую Джустиниани ждал уже несколько часов, началась.


Пушки, заранее поставленные у бреши в Малой стене, оказались весьма кстати.


- Пушкари, к бою! Залп! - крикнул предводитель генуэзцев и, отдав приказ, обернулся к Тодорису, вцепился ему в плечи: - Где Рангаве? Поторопи его! И призови сюда всех, кого сможешь. От них зависит судьба Города!


Одну или две пушки прочно завалило после обвала Большой стены и в ближайшее время их стало невозможно ни использовать для стрельбы, ни перемещать. К счастью, остальные не пострадали.


Грянул один, другой, третий, четвёртый пушечный выстрел... В темноте было не видно, насколько сильный ущерб они причинили, но ядра явно попадали в цель, в гущу толпы: рёв нападающих перестал быть дружным, прерывался криками и проклятиями.


- Тащите орудия за Большую стену! Они не должны достаться туркам! - меж тем кричал Джустиниани. - Братья, беритесь за мечи! Выиграем пушкарям немного времени.


Даже Джустиниани не мог предугадать, что события будут развиваться именно так. Никто не ждал, что будет третий удачный выстрел исполинской пушки, которая редко когда попадает в цель больше одного раза в день. Никто не ждал, что этот третий выстрел обрушит Большую стену. Предводитель генуэзцев, прося подкрепления, опасался только того, что турки в ходе ночного штурма захватят Малую стену и начнут ломиться в ворота Большой. Он думал, что именно Большую стену придётся отстаивать, а теперь оказалось, что отстаивать придётся не укрепления, а городские улицы.


Даже турки не были уверены и ждали, а теперь сотни и сотни турецких воинов с боевым кличем бежали к пролому, чтобы проникнуть в Город, уже не защищённый стенами. Несмотря на все усилия пушкарей, до пролома при первой атаке добрались не менее полтысячи человек.


Тодорис, которого поначалу охватило оцепенение, наконец опомнился. Он в несколько прыжков спустился с Малой стены, затем схватил под уздцы свою лошадь, оставленную неподалёку, не без труда провёл испуганное животное по груде камней через пролом в Большой стене и оказался на улице Города.


Большинство окрестных жителей спали, привыкнув к постоянным звукам пушечной канонады, но в окнах домов близ пролома, только что образовавшегося, маячили свечи. Люди хотели знать, что случилось.


Защитникам Города очень повезло, что бой случился не в долине речки Ликос или ещё южнее. Враг, даже прорвавшись в Город, оказался не на просторах городских полей и пастбищ, а в северо-западной части, сплошь застроенной. Узкие улицы не дали туркам воспользоваться численным преимуществом, но тогда Тодорису это в голову не пришло. Он сожалел о том, что оборона прорвана так далеко от долины Ликоса, ведь если б всё происходило ближе к реке, путь для Рангаве, идущего на подмогу, был бы гораздо короче.


Свет тревожного огня с верхушки башни освещал некоторую часть улицы, но Тодорис, взобравшись в седло и пустив лошадь вскачь по мостовой вдоль укреплений по направлению на юг, почти сразу оказался в темноте. Он надеялся увидеть впереди факелы, которыми Рангаве и его люди освещали себе путь, но видел лишь ночное небо в просвете между тёмной громадой крепостной стены справа и такими же громадами зданий слева.


На пути никого не встречалось. Где же Рангаве и его люди? Каменные жилища, кучно теснившиеся слева, стали ниже. "Скоро они пропадут совсем, - думал Тодорис, - начнутся поля и пастбища, а затем будет одно из ответвлений Месы. Этой дорогой и должен прийти Рангаве. Но если я его не встречу, куда же мне дальше ехать? В ставку василевса?"


Ближайшее ответвление Месы, которая близ западных стен больше походила не на улицу, а на широкий тракт, вело от Харисийских ворот до центра Города. Чтобы попасть в ставку василевса, следовало свернуть с Месы возле церкви Святых Апостолов на юг. Но вот дальше дорога была не наезженная, и в темноте с неё было бы очень легко сбиться.


Тодорис ещё недавно ездил к василевсу почти тем самым путём, но при свете солнца, поэтому спокойно ехал по полям и пастбищам, лежащим между Месой и рекой Ликос, не боясь заблудиться, а теперь, в темноте...


"Я могу проплутать всю ночь, но мне нельзя терять столько времени, - продолжал лихорадочно рассуждать Тодорис. - Каждая минута на счету! А что, если Рангаве даже не выступил на помощь и всё ещё находится в лагере василевса?"


Когда городская застройка осталась позади, и взору открылись пустые пространства, освещаемые только звёздами, Тодорис готов был взвыть от отчаяния. Вспомнились слова Джустиниани, повторенные, наверное, тысячу раз за последние месяцы: "Мы победим, только если все поймут, как важно помогать друг другу". "А ещё - делать это вовремя, - мог бы добавить Тодорис. - Вовремя!"


И вдруг, словно ответ на немой вопль, справа возле оборонительных укреплений, тёмной лентой уходивших вдаль, показался ряд огоньков - факелов. Значит, Рангаве и его воины были уже близко, просто скрылись за кустами, растущими вдоль стены, и поэтому остались незамеченными.


Огни с каждым мгновением приближались, и как только Тодорис понял, что ему не кажется, то снова пришпорил лошадь. И очень скоро почти врезался в строй вооружённых людей, несших в руках факелы и вышагивавших мерным шагом, как положено обученным пехотинцам. Рангаве шёл в числе первых. Уже по виду скачущего к ним человека он понял всё. А когда Тодорис, резко остановившись, сказал всего несколько слов, Рангаве не стал дальше расспрашивать. Он велел своим воинам перейти с шага на бег.


Тодорис собирался последовать за ними, но сначала всё же решил попробовать добраться до ставки василевса и попросить ещё людей. Джустиниани велел призвать всех, кого можно, но это следовало сделать быстро, поэтому Тодорис, освещая себе путь факелом, взятым у людей Рангаве, которые теперь бегом удалялись на север, поехал дальше на юг, в сторону Харисийских ворот, чтобы затем свернуть на Месу.


И вот там Тодориса постигла первая неудача. Не успел он доехать до церкви Святых Апостолов, как факел погас, и всадник вместе с лошадью оказался в темноте. Очертания дороги едва проступали сквозь этот мрак.


Оглянувшись в поисках ориентира, Тодорис заметил очень далеко слева некие огни - судя о всему, освещённые окна зданий на Пятом холме. Справа ничего быть не могло, потому что там находились лишь поля, пастбища и огромный овраг, по дну которого струился Ликос. Всё казалось очень просто: ответвление Месы, по которому ехал связной, как раз вело мимо Пятого холма в сторону Четвёртого, на вершине которого находился храм Святых Апостолов, и значит, чтобы не потерять дорогу, надо было следить, чтобы огни оставались слева.


Так и продолжалось, пока Тодорис совершенно неожиданно для себя не обнаружил, что куда-то спускается. Это было похоже на овраг, заросший кустами, но лошадь не захотела спускаться до самого дна. Едва наткнувшись на препятствие в виде кустов, она развернулась, а затем в два прыжка снова оказалась наверху, беспокойно фыркая и качая головой вверх-вниз.


Судя по всему, это был овраг, по дну которого протекала река Ликос, то есть Тодорис несмотря на все старания потерял дорогу и свернул с Месы раньше, чем требовалось. Но вокруг было темно, поэтому никто не мог подсказать, насколько верна догадка. Пришлось спешиться, привязать лошадь, которая наотрез отказывалась снова спускаться в неизвестность, и самому дойти до низа оврага.


И тут оказалось, что это вторая неудача. На дне не было никакой реки! Совсем. Даже звука журчащей воды не доносилось! А ведь в весеннюю пору Ликос разливался широко.


Тщетно пытаясь отыскать воду, Тодорис миновал дно оврага и обнаружил, что поднимается уже по противоположному склону. Но склону чего? Куда он заехал? Где Меса? Где река Ликос? Где церковь Святых Апостолов? На всё был один ответ: "Не знаю". Да что же это такое!


Положение казалось глупейшим, поскольку, будь сейчас день, Тодорис нашёл бы дорогу в одно мгновение. Но была ночь. Почти полная темнота. И никто не давал никаких подсказок.


Мелькнула мысль: "Что может быть хуже? Только лошадь потерять!" - поэтому следовало быстрее возвращаться по своим же следам: проломанные кусты подсказывали дорогу.


"Это происки дьявола! - мысленно ругался связной. - Это дьявол мешает мне доехать до ставки василевса!" Он призвал на помощь все небесные силы, но через несколько мгновений понял, что надежду добраться в ставку, пожалуй, следует оставить. Если бы удалось найти дорогу обратно к западным стенам, это уже считалось бы большой удачей и Божьей милостью, ведь даже огни Пятого холма куда-то пропали. Наверное, их заслонили деревья или некая возвышенность. Как теперь ориентироваться?


Тодорис осознал всю величину своего невезения, когда, снова усевшись на лошадь и повернув в ту сторону, откуда приехал, вдруг обнаружил, что и это направление потерял. Лошадь прошла совсем не много и опять начала куда-то спускаться, но, почувствовав, что хозяин вздрогнул, сама испугалась и повернула обратно.


Тодорис спешился, но и пешим не мог найти дорогу. Каждый раз он оказывался с краю неизвестного оврага!


"Значит, нужно перейти овраг, - окончательно сдавшись, решил связной. - Ведь на другой стороне оврага должно же что-то быть!"


Все склоны заросли густым кустарником и, кажется, деревьями, но Тодорис должен был попытаться найти спуск. Сначала следовало сделать это в одиночку, чтобы лишний раз не пугать лошадь, поэтому, снова привязав её у края зарослей, юноша сам двинулся вниз, иногда прорубая себе дорогу мечом. Пару раз упав, Тодорис всё же добрался до дна, но и там не было никакой реки, которую он так хотел найти.


"Пересекать овраг или нет?" - засомневался юноша, снова вернувшись туда, где привязал лошадь, но та приняла решение за него. Даже видя проход среди кустов, освещаемый слабым светом ночных светил, она - будто ослица, а не лошадь - упрямо отказывалась следовать за своим хозяином.


- Да чтоб тебя! - закричал Тодорис, схватился за повод обеими руками и, повернувшись к лошади спиной, потащил животное за собой. Обычно, когда он так делал, лошадь уступала. Именно так её и удалось провести по камням пролома в Большой стене, но там было светло из-за огней, а здесь животное, сделав два шага, вдруг поскользнулось, испугалось, дёрнулось, вырвало повод и, при развороте едва не толкнув хозяина, ринулось вверх по склону.


Казалось чудом, что лошадь не убежала, а лишь остановилась возле того места, где недавно привязывали.


Наверное, она сейчас косилась на овраг, но этого нельзя было увидеть, а можно было лишь понять по недовольному топанью и фырканью. Лошадь стала почти невидимой - тёмная фигура на фоне ночного неба.


- Ты моя ослица, - ласково произнёс Тодорис, приближаясь к ней. Он должен был показать, что не сердится. - Хорошая моя ослица. Только не вздумай удрать.


Он сел в седло, но теперь решил довериться воле Божьей, поэтому не стал указывать "ослице" направление. Пусть сама вывозит! Для верности он начал читать молитву и через некоторое время обнаружил, что лошадь ступает по широкому вытоптанному тракту. Это несомненно была Меса, и лошадь двигалась на запад, ведь огни, видные издалека, теперь горели справа!


Оказавшись у Харисийских ворот, Тодорис направился в ту сторону, куда удалились люди Рангаве. Если в другой стороне, то есть на юге, не удалось никого призвать, значит, следовало попытать счастья на севере.


И вот снова городская застройка. Но теперь стена - слева, а громады домов - справа. Зарево сигнального огня на башне как будто стало ярче. А может, это полыхало уже несколько огней на нескольких соседних башнях? Или это стало светло оттого, что зажглись окна во всех домах, примыкавших к месту, где образовался пролом. Люди смотрели на сражение через кованые решётки окон, но не смели показаться на улице.


Лязг оружия и крики дерущихся, отражаясь от каменных стен и мостовых, разносились далеко. Однако Тодорис не застал самого сражения. Когда он достиг места схватки, то увидел лишь то, что вся улица, тянувшаяся вдоль укреплений, устлана неподвижными телами. Судя по кожаным доспехам, это были турки. И лишь два воина в металлических чешуйчатых панцирях - люди Рангаве. Спешившись, Тодорис на всякий случай перевернул обоих, чтобы проверить, живы ли. Оба оказались мертвы.


Вокруг пролома всё тоже оказалось устлано турецкими трупами. Виднелось несколько тел в чешуйчатых панцирях. И ещё два латника - генуэзцы. А битва продолжалась совсем рядом - за проломом, то есть между Малой и Большой оборонительными стенами. Общими усилиями удалось вытеснить врагов из Города. Но надолго ли?


Тодорис понимал, что надо снова сесть в седло и торопиться на север, но всё же не мог не проверить тела христиан: и своих, и генуэзцев. На всякий случай. Начал с генуэзцев, потому что они были ближе: вот один лежит ничком прямо на стволе пушки, мёртв. А другой лежит рядом с пушкой на мостовой среди турецких трупов и тоже не дышит.


Очевидно, из этой пушки дали залп по пролому, через который рвались турки. И многих убило. А затем разъярённые враги убили пушкарей.


Несколько таких же пушек, на деревянных опорах с колёсами, нацеленные на пролом, стояли на разных участках улицы, но возле них были лишь убитые турки. Значит, остальные пушкари успели взяться за щиты, обнажить мечи и вступить в рукопашный бой. Возможно, они и теперь продолжали сражаться в нескольких десятках шагов отсюда.


А вот люди Рангаве несли потери. Тодорис нашёл шестерых, и все уже испустили дух, но возле стены ближнего дома он увидел ещё одного человека в чешуйчатом панцире, почти скрытого грудой турецких тел. Этот человек оказался жив, хоть и без сознания.


Тодорис, оставив лошадь посреди улицы, начал растаскивать трупы, чтобы освободить раненого, как вдруг тот очнулся и, разлепив пересохшие губы, спросил:

- Что ты делаешь?

- Помогаю тебе.

- Ты ведь посланец, который позвал нас? - спросил раненый.

- Да.

- Тогда оставь меня и приведи ещё людей. Иначе дело плохо. Врагов много. Езжай.


Тодорис, всё-таки оттащив очередного мёртвого турка, за которого уже успел взяться, вдруг увидел, что раненый воин, только что сказавший "езжай", пытается на что-то указать. "У тебя за спиной", - говорил этот жест. К тому же лошадь, стоявшая где-то посреди улицы, начала беспокойно переступать.


Тодорис развернулся. И вовремя, ведь среди турок тоже нашёлся живой: усатый воин в островерхом шлеме и кожаных доспехах, держась рукой за левый бок, тяжело поднялся на ноги и принял боевую стойку. Сабля, которую он держал, была в крови, и потому Тодорис вдруг испугался: "Мне нельзя сейчас умирать. Никак нельзя". Он торопливо вытащил меч.


Тодорис не был ранен, да и доспехи считались гораздо лучше турецких, но он сильно устал, пока лазил по оврагам. Турок видел, что перед ним утомлённый воин, поэтому в глазах нечестивца появилась яростная решимость. Он ринулся вперёд.


В следующее мгновение сабля и меч скрестились, и тут к Тодорису вернулось потерянное самообладание. "Я убил не меньше сотни таких, как этот. Чего мне бояться?" Он ударил турка в лицо кулаком левой руки, защищённой кольчужной перчаткой. И пусть удар получился не слишком сильным, но противник стал терять равновесие, упал на кучу трупов и был заколот мечом прежде, чем успел подняться.


В это мгновение Тодорис почувствовал, что сзади по металлической чешуе доспеха ударил некий тонкий предмет: его решил секануть саблей по спине ещё один очнувшийся враг.


С трудом вытащив меч из тела предыдущего, Тодорис не стал распрямляться и, как был, в полусогнутом положении, резко крутанулся, выставляя руку с мечом вперёд.


Он не надеялся достать нового противника. Рассчитывал только отпугнуть, чтобы иметь возможность оглядеться и не получить удар саблей по лицу. Но конец меча вдруг вошёл во что-то мягкое; послышался вскрик.


Оказалось, что второй турецкий воин получил удар мечом по ноге и упал. Из раны лилась кровь, быстро расползаясь по камням мостовой. Такой противник уже не мог подняться. Обезоружить и прикончить его оказалось нетрудно и, по счастью, никого третьего не нашлось: остальных добросовестно убили люди Рангаве.


Тодорис облегчённо выдохнул, а затем, даже не убрав меч в ножны и еле забравшись в седло, двинулся по улице вдоль оборонительной стены на север, в сторону Влахернского дворца. О времени юноша-связной больше не думал, не пытался считать минуты. Теперь мысль была лишь о том, чтобы добраться хоть до кого-нибудь, рассказать, что нужны, очень нужны люди.


А впереди не было никого. Всех воинов, находившихся близко от пролома, уже призвали на подмогу?


Тодорис ехал дальше, задирая голову и пытаясь рассмотреть, есть ли кто-нибудь на стене.


- Эй! Кто-нибудь! Эй! - кричал он, но никто не отзывался.


Так он добрался до Влахернского дворца, вплотную примыкавшего к стенам. Дворец был давно заброшен и необитаем, поэтому сейчас оставался совершенно тёмным. Глухая каменная дворцовая ограда выглядела как продолжение оборонительных укреплений, но наверху, конечно, никто не нёс стражу.


Тодорис, занятый собственными мыслями, не сразу различил в отдалении крики. Они доносились с противоположной стороны дворца, а над дворцовой крышей в тёмном небе виднелось некое бледно-рыжее пятно. Зарево пожара?


В том месте находились ворота, называвшиеся Дворцовые, но вели они не во дворец, а на городскую улицу, примыкавшую к дворцу. Там уже не было сложных укреплений: Большой и Малой стен. Стена была единственная, единственная преграда на пути врага... Мелькнула мысль: "Неужели, турки прорвались туда, и сейчас там идёт битва?"


Тодорис пришпорил лошадь, заставил устремиться вперёд. И пусть от одного измотанного воина было бы мало толку, он готовился погибнуть, защищая Город.


Обогнув дворец, Тодорис увидел ворота в клубах едкого серого дыма, но не обнаружил поблизости ни одного турка. Вместо этого он оказался среди мечущихся воинов и простых людей. Они бегали с вёдрами от задымлённых ворот до дверей ближайших домов. Люди со всей возможной поспешностью доставали воду из каменных колодцев во дворах, а затем торопились облить ворота.


- Не дайте доскам прогореть! Не дайте! - кричал кто-то. - Горелое разобьют одним ударом тарана!


Увы, огонь разгорался с внешней стороны, и потушить его, находясь с внутренней, было едва ли возможно.


- Чего ты таращишься!? - Некий человек с ведром в руках ненадолго остановился перед лошадиной мордой. - Слезай и помогай тушить! Мечом тут не поможешь.


Вёдра с водой тоже не очень помогали. Оборонительная стена была толстая, а створки ворот располагались в глубине проёма так, чтобы ничего не попало на ворота, если осаждённые станут лить на головы осаждающих смолу или масло, ведь иначе доски могли случайно загореться. Но теперь, когда ворота уже горели, их невозможно было потушить, если лить воду сверху, с края стены.


Воду лили под ворота, поскольку именно там, у основания турки накидали вязанок с хворостом и постоянно подкидывали ещё. Обороняющиеся также пытались лить воду в щель между верхним краем ворот и сводом каменной арки, но тонкие струи, стекая сверху, не могли погасить огонь внизу, а вот дыма становилось всё больше.


Ночью и так не много разглядишь, а дым ел глаза, заставлял двигаться почти вслепую. Даже факелы в этом дыму не могли ничего осветить, лишь давали ориентир своим мерцанием.


- Давай воду! - крикнул кто-то, стоя на прислонённой к воротам приставной лестнице, которую придерживали ещё два человека. Взяв поданное ведро, он начал лить воду в щель между верхним краем створок и каменным сводом, как вдруг охнул, выронил ведро и упал. Из его щеки торчала стрела, метко пущенная турками с той стороны.


- Лучников на стену! - прозвучал приказ.


Тодорис подумал, что ему, пожалуй, тоже следует подняться на стену, а не таскать бесполезную воду, как вдруг заметил возле стены гору мешков с землёй, сваленных здесь на случай, если придётся заделывать брешь. Тут же вспомнилось, как генуэзцы на своём участке ловко тушили горящие смоляные шары, иногда прилетавшие с турецкой стороны: не имея воды, забрасывали огонь землёй.


Тодорис, спешившись и опять бросив лошадь посреди улицы, подбежал к мешкам, разрезал мечом верёвку, которой была затянута горловина, а затем потащил этот мешок к воротам и к приставной лестнице. Как раз в это время с неё упал очередной смельчак, которому турецкая стрела попала в шею.


Никто не препятствовал, когда Тодорис вскарабкался по лестнице. Стараясь не подставлять турецким стрелам ничего кроме лба, защищённого шлемом, юноша быстро высыпал содержимое мешка за ворота на внешнюю сторону. Никто даже толком не понял, что было сделано, но с той стороны послышались недовольные турецкие возгласы.


"Значит, действует", - подумал Тодорис и крикнул:

- Дайте мешок! Вон оттуда! - а затем закашлялся от дыма.


К счастью, вскоре воздух стал чище, а пламя, бушевавшее с внешней стороны и видное в просвет между створками, погасло.


Турки больше не пытались подкидывать горящий хворост под ворота, поскольку с каждой такой попыткой куча из земли и веток с внешней стороны всё больше увеличивалась, делая ворота всё менее уязвимыми.


- Турки уходят! - крикнул кто-то из лучников сверху стены. Все возликовали, но Тодорис радовался недолго, потому что вспомнил о поручении от Джустиниани: "Может, уже поздно?"


Собрав около полусотни человек и снова усевшись верхом, Тодорис отправился на помощь генуэзцам, но вскоре, когда они оставили позади дворец и снова оказались там, где оборонительная стена была двойная, юноше-связному подумалось, что действительно поздно.


- Там на улице люди! Вижу бой! - крикнул с один из лучников, которые двигались по верху Большой оборонительной стены и с высоты обозревали окрестность, чтобы подкрепление не наткнулось на турецкую засаду.

- Кто заметнее? Кожаные доспехи или металл? - в тревоге спросил Тодорис, поднимаясь на стременах, но это не сильно помогло улучшить обзор.

- Почти все - в блестящих доспехах! Это наши! - крикнул лучник.


Генуэзцы и люди Рангаве, снова оказавшись на городской улице, изо всех сил сдерживали турок, которые захватили участок Малой стены и теперь пытались пробиться через Большую сквозь пролом. Новая полусотня ромейских мечей оказалась очень кстати. И также полезными оказались лучники, которые, стоя на верхней площадке башни у края пролома, посылали стрелы вниз, в турецкую толпу.


Вскоре эта толпа схлынула, а затем отступила ещё дальше - за Малую оборонительную стену, и ещё дальше, за ров.


Когда генуэзцы поняли, что нападение отбито, то на радостях обнимались друг с другом и с остальными товарищами по оружию, но люди Рангаве не радовались, понуро уселись на камни полуразрушенной Малой стены, потому что их начальник погиб, а тело сейчас лежало где-то во рву, в темноте. Труп можно было попытаться отыскать, лишь когда взойдёт солнце.


Из их рассказа выяснилось, что в то самое время, как Тодорис добивал раненых турок возле стены, за проломом на внешней стороне шёл поединок между турецким начальником Омар-беем и Рангаве. Поединок шёл по древним правилам: противники представились друг другу, и никто рядом не дрался, освободив место для этих двоих и подбадривая. Турки очень надеялись на своего командира, потому что он был крупный и сильный, однако Рангаве, вскочив на груду камней, сумел рубануть его мечом сверху по плечу и ударил так, что рассёк тело до самого сердца.


Омар-бей упал на колени, а затем повалился на землю, и Рангаве опустил меч, решив, что турки, устрашённые смертью начальника, отступят, однако исход боя их только разозлил. Согласно древним правилам победитель имел право беспрепятственно уйти, но турки забыли о правилах. Кинулись на него, как саранча, и начали рубить так яростно, что люди Рангаве не смогли помочь своему командиру. Воины Рангаве не смогли отбить даже его труп, а вместо этого вместе с людьми Джустиниани оказались вытеснены за стену, в Город и если бы не явилась помощь, никто не знает, что было бы.


- Турок много, - задумчиво проговорил воин, который рассказывал Тодорису историю о поединке. - Скоро они пришлют нам нового Омар-бея. А где мы возьмём другого Рангаве? Он у нас был один.


* * *


Яннис, которому доверили почётное дело нести кирасу, а также Юстинианис, Тодорис и оба лекаря вышли из башни и направились по стене к Пятым военным воротам, потому что близ этих ворот, на одном из пастбищ в черте Города, находился лагерь генуэзцев и походный шатёр их командира.


Янниса, к великому сожалению, в шатёр не пустили. Лекари настояли, что их пациент перед тем, как отправиться к василевсу, должен сменить повязку, а Юстинианис, как видно, не хотел, чтобы кто-то посторонний видел его в таком положении, поэтому сказал:

- Жди здесь, Джованни.


Ждать Яннису оказалось скучно. Даже Тодорис не остался с ним, потому что отправился седлать свою лошадь, пока люди предводителя генуэзцев седлали других коней.


В итоге от нечего делать мальчик снова взобрался на стену, по которой все только что ходили. Он зашёл в башню, высившуюся справа от ворот, и выглянул в окно, чтобы посмотреть на турецкий лагерь.


Из этой башни обзор открывался почти такой же, как из той, где недавно состоялась беседа, то есть ничего нового, ведь турки всё так же бездействовали. Яннис уже собрался спуститься обратно в лагерь, чтобы слоняться возле шатра, как вдруг увидел, что в углу возле двери, прямо на каменных плитах пола, лежат несколько луков и связки стрел.


Стрелять Янниса учили, но ему ещё не доводилось брать в руки большой дальнобойный лук, поэтому стало любопытно. Мальчик даже вытянул из связки одну стрелу, наложил её, как нужно, и снова подошёл к окну.


Вспомнились строки из "Илиады", где разгневанный бог, вооружившись серебряным луком, спускается с Олимпа, чтобы покарать ахейцев, осаждавших Трою. Бог, невидимый для врагов, сел вдали от ахейского лагеря и начал метать в них стрелы одну за другой. Сначала эти стрелы несли смерть собакам и мулам, а затем стали поражать людей. Запылали погребальные костры! И вот теперь Яннис, целясь из окна, думал, как хорошо быть богом - тогда твои стрелы летят, куда хочешь, и поражают без промаха.


Турецкий лагерь находился слишком далеко, чтобы стрела, даже пущенная опытной рукой, смогла достичь его, но целиться всё равно было приятно, потому что на окраине лагеря мальчик вдруг увидел огромное чёрное пятно - пепелище. Очевидно, именно здесь турки сжигали своих мертвецов.


Яннис не раз слышал, что после каждого штурма у турок было много погибших - так много, что не доставало времени зарывать, но если не зарывать, начнётся чума, поэтому во вражеском стане "запылали погребальные костры".


"Так вам и надо!" - улыбнулся стрелок, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и дёрнул прочь от окна:

- Я тебе где сказал меня ждать? - раздался гневный голос Юстинианиса.


От неожиданности Яннис уронил стрелу, но поднять не мог, потому что кто-то продолжал его держать. Это был не Юстинианис - тот стоял в дверях, одетый в парадные одежды из коричневого бархата, расшитого золотом.


- Я ведь недалеко ушёл и ненадолго, - оправдывался Яннис, силясь рассмотреть, кто его держит. Это был кто-то в латах. Судя по всему, один из генуэзцев.

- Ненадолго? - Юстинианис хмыкнул. - А сколько ты торчал у этого окна?

- А разве нельзя? Мы же в другой башне тоже смотрели из окна...

- И почти сразу отошли, - строго перебил Юстинианис. - Ты не заметил? А следовало бы. Окна простреливаются.

- Но ведь турки вон как далеко! - Яннис готовился признать свою неправоту, но сначала хотелось всё же поспорить.

- Хочешь испытывать судьбу - делай это не на моей стене, - ещё более строго произнёс Юстинианис. - Я не желаю объясняться с твоим отцом, если тебя подстрелят.


Яннис вдруг понял, что очень рискует. Сейчас Юстинианис запретит ему приходить к стенам даже в темноте. Запретит совсем. И не изменит решение. Не такой это человек.


- Я... я больше не буду, - запинаясь, проговорил мальчик. - Клянусь!


Начальник генуэзцев смягчился и, кивнув тому, кто продолжал держать Янниса за шиворот, сказал, причём на греческий:

- Ладно, Нуто, отпусти его. Нам с этим лучником надо закончить одно дело.


Мальчик, почувствовав свободу, всё же наклонился, чтобы подобрать с пола стрелу, но вдруг замер, увидев вещь, однозначно подтверждавшую слова Юстинианиса о том, что окна в башне простреливаются. На каменных плитах пола лежала ещё одна стрела! Но выглядела она совсем не так, как те, которые, связанные пучками, лежали в углу. И наконечник, и оперение - всё было другое! Хоть Яннис в этом не разбирался, но тут же понял, что стрела турецкая. А главное, что заставило так думать, это небольшой кусочек бумаги, плотно обёрнутый вокруг древка и привязанный к нему.


Предводитель генуэзцев и его помощник Нуто, увидев турецкую стрелу, насторожились, а Яннис просто оцепенел. Он вряд ли испытал бы большее потрясение, если бы эта самая стрела просвистела у него рядом с ухом. Оказалось, что враг, который вроде бы далеко, может подойти к стенам и выстрелить очень метко.


- Опять нам пишут с турецкой стороны, - пробормотал Юстинианис, когда Нуто подал ему находку.


Помолчав, предводитель генуэзцев спросил у Янниса:

- Давно это здесь?

- Не знаю.

- Когда ты вошёл сюда, её не было?

- Не знаю, - повторил мальчик и мысленно сжался, сознавая: он был так увлечён игрой в лучника, что мог и не заметить, как стрела влетела в соседнее окно. А если б действительно подстрелили?


Меж тем Юстинианис отделил послание от древка и развернул.


- Ты ведь умеешь читать? - спросил он у Янниса, который растерянно стоял посреди комнаты с луком в руках и позабыл про свою стрелу.


Вопрос привёл мальчика в чувство:

- Конечно! Я с восьми лет читаю.

- Тогда читай. - Генуэзец протянул Яннису листок, где, как оказалось, кто-то твёрдо начертал на греческом крупными буквами:


"СКОРО ВАШ ГОРОД БУДЕТ ЗАХВАЧЕН. ПРИМИТЕ СВОЮ УЧАСТЬ".


Получалось, что Юстинианис, "сведущий во всём", опять оказался прав. Штурм должен был состояться совсем скоро.


Наверное, тот, кто отправил записку, хотел предупредить защитников Города, но Яннису от этого предупреждения стало страшно. Мелькнула мысль: "Лучше б записки не было".






Часть II

Ночная тень



Полдень 28 мая 1453 года


Крестный ход, двигаясь вдоль северных укреплений по направлению с востока на запад, уже добрался до Пятого холма, но, как ни старалась толпа держаться рядом со стенами, направление улиц диктовало свои условия. Пришлось углубиться в каменный лабиринт городской застройки.


В этой части Города находилось большое количество монастырей и церквей, поэтому справа, слева, а иногда и по обе стороны улицы, мощёной булыжником, тянулись глухие и почти бесконечные ограды, над которыми виднелись купола с крестами.


Солнце нещадно припекало, поэтому счастливым считал себя тот, кому выпало идти по тенистой стороне улицы. Толпа на узких улочках стала такой плотной, что выбрать сторону никак не получилось бы. Всё зависело от случая и те, кому после очередного поворота не повезло, наверняка чувствовали себя почти как рыба, которую пекут на раскалённых камнях.


Мария, жена Луки Нотараса, шла в первых рядах толпы и смотрела на алый плащ василевса, ехавшего впереди, а также на синие плащи своего мужа и двух старших сыновей, ехавших по правую руку от правителя. "Лука, Леонтий, Михаил, - мысленно обращалась Мария к мужу и сыновьям. - Господь исполнил моё желание и позволил увидеть вас троих при свете дня. Уже два месяца мы днём не виделись. Но почему же я не могу радоваться?"


Яков тоже был рядом, и это неожиданное единение семьи должно было радовать, но Марию не оставляло смутное беспокойство. Всё время появлялась мысль, что нынешняя радость - последняя перед чередой великих несчастий, которые обрушатся на Нотарасов и на весь Город, ведь каждый в крестном ходе уже давно идёт сам по себе, а не вместе со всеми. Но если так, то зачем гневить Бога и продолжать это притворство? Ведь настоящего единения нет. Всех как будто согнали сюда насильно. Лука, Леонтий и Михаил не выказывали молитвенного рвения. Настроение Якова, первоначально проявлявшего большой интерес к действу, заметно изменилось за последние три часа. Сын давно уже не пытался подпевать священнослужителям, а шёл молча и время от времени вытягивал шею, высматривая, повезёт ему вскоре с тенью или нет.


Самой Марии тоже всё труднее становилось сосредоточиться на молитвах. Она снова и снова вспоминала то, что случилось утром, когда она с сыном покинула ипподром и пришла на службу в храм Святой Евфимии, располагавшийся неподалёку от этого сооружения. "Права я была или нет? - думала Мария, ведь она пошла в храм Святой Евфимии вместе с Еленой, женой Георгия Сфрандзиса. - Что подумал бы мой муж, если б увидел меня, беседующей с ней так, будто мы - приятельницы, а наши мужья находятся в согласии друг с другом? Наверняка он был бы недоволен". Но если бы жена Луки Нотараса повела себя иначе, то всё равно мучилась бы теми же самыми сомнениями.


На ипподроме ни Елена, ни Мария не уследили, как Иоанн, только что беседовавший с Яковом, исчез. А когда Яков, неспешно поднявшись обратно по ступенькам к галерее, проказливо улыбнулся и сказал, что Иоанн просит прощения у своей матери за то, что вынужден надолго отлучиться, Мария почувствовала себя виноватой. Надо было лучше следить и за своим сыном, и за Иоанном! Ведь ясно же было, что они что-то затеют!


- Это ещё что такое? - строго спросила она у Якова. - На что ты его подговорил? Куда он убежал?

- Всё равно его уже не догнать, - всё так же проказливо улыбаясь, ответил Яков.

- Он отправился на стены? - с подозрением спросила Мария.

- Не скажу, - отрезал сын и добавил. - Но это не опасно. Правда. Я бы не просил Иоанна быть там, где опасно.

- Тогда почему ты не хочешь сказать, куда он отправился?

- Потому что это наши дела, мама! - нарочито обиделся Яков.


Елена, которая могла бы тоже напуститься на Якова со словами: "Куда делся мой сын?" - сдержалась, а затем горестно вздохнула.


- Ладно, - сказала она, посмотрев на обеих девочек, сопровождавших её. - Пойдёмте в храм без Янниса. Что же нам остаётся...


Мария стояла в растерянности, по-прежнему чувствуя вину, когда Елена оглянулась на неё и спросила:

- А вы идёте, госпожа Мария? Ведь вы, как и мы, посещаете храм Святой Евфимии, не так ли? Пойдемте, помолимся за наших мужей и за весь Город.


Наверное, Мария могла бы ответить, что должна серьёзно поговорить с сыном, поэтому пойдёт чуть позже, через несколько минут. Это стало бы благовидным предлогом, чтобы не идти в храм вместе с женой того, кого Лука называл выскочкой и никогда не пригласил бы в свой дом. И всё же Мария, повинуясь непонятному порыву, сказала:

- Да, пойдёмте. А ты, Яков, должен будешь также помолиться за Иоанна, чтобы с ним из-за тебя ничего не случилось.


В церкви они тоже встали в толпе все в одном месте. Мария посчитала для себя невозможным отойти куда-то. Пусть даже под благовидным предлогом. Можно было пойти к иконам и взять с собой Якова, а затем остановиться в другой части храма и сделать вид, что пришла сюда только с сыном и больше ни с кем. Но подобное поведение теперь показалось глупым.


Служба уже началась, когда Мария вдруг услышала возле своего уха полушёпот:

- Госпожа...


Это сказал один из слуг Луки. Тех, которые с начала турецкой осады облачились в доспехи и участвовали в битвах наравне с господином. Оглянувшись и посмотрев на собеседника, Мария невольно обратила внимание на его чуть опухший нос, сломанный около двух недель назад во время боя с турками.


Это был второй раз за время осады, когда турки сумели не только разрушить укрепления, но и прорваться в Город*. В первый раз всё обошлось малой кровью, а вот во второй, когда прорвалась не только турецкая пехота, но и конница... Если бы на помощь не поспешил василевс, а также Лука со своими людьми, всё закончилось бы печально. И как раз в том бою слуга Луки получил удар в лицо рукоятью турецкой сабли. Нос вправили, но даже сейчас он служил напоминанием о событии, уже понемногу начавшем заслоняться другими.


_____________


* Битва 11-12 мая. В "Повести о взятии Царьграда" Нестора Искандера утверждается, что она состоялась сразу после битвы 6-7 мая, но в записках венецианца Николо Барбаро названы другие даты, и именно эта версия принята в романе.

_____________



- Госпожа... - Слуга сделал знак, чтобы она следовала за ним к главным дверям храма, приоткрытым из-за жары.


Яков, видя происходящее, тоже хотел пойти, но Мария шёпотом сказала:

- Останься. Проследи, чтобы моё место не заняли. Я сейчас.


Возле дверей почти никого не было, но слуга ещё больше понизил голос:

- Госпожа, вы с сыном должны сейчас следовать за мной. Господин Лука зовёт вас. Сейчас начинается крестный ход вдоль стен Города. Василевс участвует в этом, и господин Лука хочет, чтобы вы тоже участвовали. Я провожу. Они как раз сворачивают на Великую улицу. Мы успеем их нагнать, если поторопимся.


Мария уже хотела идти и позвать Якова, но слуга спросил:

- А кто там в толпе недалеко от вас? Это жена Сфрандзиса? Будет нехорошо, если она увяжется за нами. Господин Лука предупреждал меня об этом. Когда он давал мне поручение, то вспомнил, что семья Сфрандзиса ходит в этот же храм, и велел говорить так, чтобы не услышали чужие уши.

- Я поняла, - ответила Мария. - Жди меня снаружи. Я сейчас выйду вместе с Яковом.


Слуга скрылся за приоткрытой дверной створкой, а Мария, пробираясь обратно в толпу, опять почувствовала себя неправой. Сколько раз священник в этом самом храме во время проповеди говорил, что перед лицом общей опасности все жители Города должны сплотиться. И что же? Опять это мелочное сведение счётов, ведь Лука позвал жену и младшего сына участвовать в крестном ходе не просто так, а чтобы уязвить Сфрандзисов. Пусть василевс видит, что великий дука Лука Нотарас вместе со всеми своими сыновьями - и с двумя старшими, и с младшим - участвует в крестном ходе. И жена тоже здесь. А где же семья Георгия Сфрандзиса? Её нет.


Шепнув Якову, чтобы шёл к выходу, Мария на мгновение замешкалась, а затем склонилась к уху удивлённой Елены и также шепнула:

- Если хотите участвовать в крестном ходе, спешите сейчас на Великую улицу. Но помните, что я этого не говорила.


Елена была не глупа, поэтому поняла, что если семья Нотараса покидает храм так поспешно, значит, это и впрямь что-то важное. И вот теперь Мария, следуя по улицам в толпе других участников крестного хода, иногда видела зелёный мафорий Елены, находившейся неподалёку от своего мужа, ехавшего по левую руку от василевса.


Конечно, Лука заметил, что хитрость не удалась, и весьма огорчился. Мария до сих пор чувствовала себя неуютно, когда вспоминала укоризненный взгляд своего супруга, брошенный ей через плечо. "Ну, неужели ты не могла уйти из храма незаметно? - говорил этот взгляд. - Тебе же всё объяснили!" А если бы Лука узнал, что его жена нарочно предупредила жену Сфрандзиса?


Мария чувствовала себя виноватой, но в то же время задавалась вопросом: "Если мы даже сейчас, во время общей молитвы, обращённой к Господу, не можем объединиться, то когда же нам объединиться? Когда?"


А Лука, наверное, оказался ещё более огорчённым, когда увидел, что навстречу крестному ходу выехал Джустиниани. Предводитель генуэзцев, облачённый в парадное одеяние из коричневого бархата, ехал по улице в сопровождении трёх всадников. Первым был Тодорис Кантакузин, и Лука, вероятно, в очередной раз вспомнил, что его зять вовсе не стремится поддержать своего тестя в ненависти к Джустиниани.


Вторым спутником предводителя генуэзцев оказался некий слуга, а третьим... Иоанн Сфрандзис. Так вот, к кому Иоанн отправился по просьбе Якова! К генуэзцу, которого Лука так не любил. Но зачем? Чтобы привести сюда? Нет, такого не могло быть, ведь во время встречи на ипподроме никто ещё не знал о крестном ходе.


Тем не менее, генуэзец нисколько не удивился встрече с молящимися горожанами. Как видно, этот человек к ней стремился. Поприветствовав василевса, он громко произнёс на греческом, что просит уделить ему несколько минут для очень важного разговора.


- Позже, - ответил василевс. - Сейчас не время.

- Мой господин, - громко возразил генуэзец, - это касается защиты стен. Каждый час может стать решающим.

- То, чем мы заняты, тоже касается защиты стен, - спокойно произнёс василевс. - Мы молим Бога, чтобы дал нам сил выстоять. Ты и твои спутники могут присоединиться к шествию.


Джустиниани опустил голову, поняв, что спорить не следует. И вот он, к явному неудовольствию священников, которым пришлось расступиться, въехал на коне в толпу, чтобы занять место позади василевса.


Этим воспользовался Тодорис, чтобы проехать следом и оказаться возле своего отца, великого доместика, который тоже был здесь. Юноша начал что-то нашёптывать отцу и, судя по всему, сведения были важные, однако поделиться ими с тестем юноша не спешил.


Меж тем Лука подобно священникам бросил на генуэзца недовольный косой взгляд, которого Джустиниани как будто не заметил - генуэзец сосредоточенно извлёк откуда-то чётки, показывая, что собрался молиться с таким же усердием, с которым защищал стену. Но особое неудовольствие Луки вызвал Иоанн Сфрандзис, проворно спрыгнувший со своей лошади и протиснувшийся в толпу к отцу, а затем - к матери и сестре. Теперь получалось, что вся семья Сфрандзиса в сборе. Жена, дочь, сын - все здесь.


"А что, если в этом проявилась Божья воля?" - думала Мария, рассеянно глядя на слугу предводителя генуэзцев. Слуга тоже спешился и, ведя в поводу свою лошадь, а также другую, на которой только что сидел Иоанн, развернулся и пошёл прочь. Очевидно, собирался завернуть в ближайший переулок, а затем, когда толпа направится дальше, пристроиться ей в хвост. "Как так получилось, что Иоанн, которому никто не говорил о крестном ходе, оказался здесь и привёл с собой Джустиниани?" Почему-то вспомнилась история о смерти Богородицы, где говорилось, что апостолы, проповедовавшие в разных странах, в день её кончины чудесным образом собрались в Иерусалиме, чтобы проститься и провести обряд погребения. Не произошло ли сейчас нечто подобное? Все чудесным образом собрались на очень важную молитву.


Толпа пришла в движение, священнослужители снова начали петь, а Яков забеспокоился, начал поглядывать в сторону Сфрандзисов.


- Так вот, куда ты отправил Иоанна. К генуэзцу. На стены. А говорил, что это совсем не опасное место, - тихо сказала Мария, отвесив сыну лёгкий подзатыльник - настолько лёгкий, что он даже мог считаться ласковым.

- Да, к генуэзцу, - неохотно отозвался Яков, всё же устыдившись, что солгал матери утром.

- А зачем?

- Чтобы Иоанн спросил у него, почему турецкие пушки молчат. Мы ведь так и не знаем, - с этими словами он начал решительно протискиваться в сторону Сфрандзисов. Вряд ли Иоанн сам подошёл бы к Якову, потому что вряд ли увидел его в толпе.


Минуло около четверти часа, а затем сын вернулся и Мария, увидев его изменившееся лицо, испугалась:

- Яков, что такое?

- Мама, - прошептал тот, - не позднее, чем завтра утром, турки пойдут на последний штурм.

- Что значит "последний"?

- Это значит, что всё решится. Или они, или мы. Понимаешь? Турки прислали нам письмо. Они уверены, что победят. И не позднее, чем завтра, начнётся самый жестокий бой из всех, которые у нас были. Нам надо готовиться, укреплять стены, а мы тут... Надо сказать отцу!


Не успела Мария ответить, как Яков снова начал протискиваться между идущими, но теперь он стремился вперёд, к отцу и братьям, ехавшим рядом с василевсом. Мать вытянула шею, вглядываясь, как у сына идут дела. Поначалу его пропускали, пусть и неохотно, но затем он, кажется, застрял намертво. К василевсу, окружённому придворными, не приблизиться вот так запросто, даже если ты сын великого дуки, поэтому Яков, отчаявшись пробиться через толпу, презрел всякие церемонии и закричал: "Отец! Отец! Послушай!" но Лука повернулся лишь один раз и, недовольно взглянув на сына, отмахнулся. Дескать, выслушаю после.


Это движение ладони произвело почти волшебное действие. Мария видела, что Якова будто подхватило сильное течение и относит назад. Люди, которые только что пропускали мальчика, пусть и неохотно, теперь сами решительными движениями отталкивали его себе за спину. А затем это сделали другие ещё раз. И ещё.


Когда Яков снова оказался возле Марии, он выглядел потрясённым, не мог произнести ни слова, а затем, кажется, разозлился на самого себя, на собственное бессилие:

- Мама, почему? Почему они так? - У него в глазах заблестели слёзы, а она могла лишь обнять его и притянуть к себе, спрятав под мафорий, как под крыло.


Яков некоторое время шёл рядом, но вскоре вырвался, скинул с себя край мафория, будто говоря "я уже не ребёнок", а затем спросил:

- Но почему? Ведь это действительно важно!

- Что же ты хочешь, если даже Джустиниани не было позволено говорить? - произнесла Мария. - Мы должны положиться на мудрость василевса и священников. Если они считают, что сейчас самое важное - молитва, значит, мы должны молиться.


Все в очередной раз запели "Господи, помилуй"* и Мария тоже начала подпевать, но пела, будто колыбельную, чтобы Яков успокоился.


_____________


* "Господи, помилуй" - это песнопение у греков известно как "Кирие элейсон".

_____________



Сын тяжело вздохнул, и у матери тоже стало тяжело на сердце, потому что она краем глаза наблюдала за Джустиниани и видела его состояние. Генуэзец, который, несомненно, был осведомлён о положении дел намного лучше Якова, молился с мрачной решимостью. Следуя за василевсом, он так сильно сжимал бусины своих чёток, будто хотел раздавить их. Губы шептали молитву, но явно отличную от той, которую произносили остальные, потому что Джустиниани не обращал внимания на окружающих. Сидя в седле, он возвышался над толпой, как одинокий утёс над волнами моря.


Мария вдруг вспомнила, что Лука когда-то говорил об этом генуэзце. Муж считал, что тот приехал в Город, чтобы на войне с нечестивцами, которая угодна Богу, искупить свои грехи. Такие "головорезы" как Джустиниани, для которых война - ремесло, всегда имеют много грехов. А если так, то о чём же он молился? Мария плохо знала этого человека, но, видя выражение его лица, невольно предполагала что-то вроде: "Господь, зачем Ты прислал меня сюда, если я не могу помочь этим людям? Вразуми их, чтобы они пошли укреплять стену".


Яков тоже посмотрел на генуэзца, а затем вдруг спросил:

- Мама, а молитвы правда помогают, когда нужно, чтобы желание исполнилось?

- Не все желания исполняются, - вынужденно призналась Мария. - Зависит от того, кто и о чём просит, а Господь уже решает, проявить милость или нет. Но к детям Он милостивее, чем ко взрослым.

- Тогда попробую помолиться, - серьёзно сказал Яков. - Я не могу сказать отцу, что случилось, но ведь Яннис... то есть Иоанн... своему отцу всё сказал. Успел сказать, пока крестный ход стоял на месте. И Тодорис... ты видела? Он тоже что-то говорил своему отцу. Так что Юстинианис - не последний, кто будет обращаться к василевсу. Василевс должен узнать, насколько всё плохо. А если василевс будет глух ко всем ним, нам никакое чудо не поможет, поэтому я буду молиться, чтобы василевс послушал.


"Я тоже буду молиться об этом", - подумала Мария.


* * *


"Так вот, чей это сын! - мысленно воскликнул Тодорис, видя, что мальчишка, которого предводитель генуэзцев называл Иоанном, но на итальянский лад, решительно протискивается через толпу к Георгию Сфрандзису. - Я мог бы и раньше догадаться".


Затем юноша увидел своего отца в той же толпе, среди конной свиты василевса, и решил, что раз уж обращение Джустиниани не имело успеха, надо рассказать отцу про письмо, доставленное турецкой стрелой, и попросить вмешаться.


Родитель, судя по внимательному взгляду, был не прочь получить новости, а вот тесть Тодориса, Лука Нотарас, совсем не проявлял любопытства. Господин Лука явно был сосредоточен на том, что зять избрал дурную компанию - явился в сопровождении сразу двух "врагов": генуэзца и отпрыска Сфрандзиса.


Именно поэтому Тодорис, стремясь вслед за Джустиниани вклиниться в толпу и найти там местечко, устроился возле отца, но подальше от тестя. А впрочем, юноша сделал бы так в любом случае, ведь своего тестя недолюбливал, да и тёщу - тоже.


Эта неприязнь зародилась ещё тогда, когда стало ясно, что войны с турками не избежать, и господин Лука решил отправить всех четырёх своих дочерей в Венецию. Пусть Лука и не любил выходцев из Италии, но это никак не касалось венецианских банкиров, у которых Нотарасы хранили значительную часть своих средств и получали за это хороший процент. А в преддверии войны Лука решил доверить банкирам ещё и своих дочерей, в том числе жену Тодориса, о чём самому Тодорису было объявлено, лишь когда начались приготовления к путешествию.


Такая внезапность и скрытность до сих пор вызывали у Тодориса досаду. Конечно, он не скучал по отсутствующей супруге, ведь даже служанка в доме Нотарасов нравилась ему больше, чем жена. Брак с дочерью Нотараса стал результатом обычной договорённости между семьями, сделкой, поэтому причина была в другом: мнение Тодориса по поводу поездки могли бы спросить хоть ради приличия! Муж имеет право принимать участие в судьбе своей жены, пусть формально. И всё-таки Лука, если с кем и посоветовался, то только со своей женой, и они вместе решили, что все четыре их дочери должны уехать.


Тодорис пожаловался отцу, но услышал в ответ: "Зачем ссориться с их семьёй из-за этого?", а когда юноша всё же решился попенять если не тестю, то хоть тёще, она сделала вид, что не понимает:

- Разве ты не рад, что твоя жена будет в безопасности?

- Разумеется, рад, госпожа Мария.

- Вот и мы ни мгновения не сомневались, что ты одобришь это. Так в чём же дело?


Тодорис тяжело вздохнул и ответил:

- Ни в чём, госпожа Мария. Мне и впрямь не на что жаловаться.


Конечно, досада после разговора лишь усилилась, и зять, раз уж не мог ничего поделать, начал старательно избегать женину родню. А ещё - пустился во все тяжкие, не без удовольствия думая о том, что о его недостойном поведении станет известно и Нотарасы, возможно, почувствуют себя уязвлёнными.


Правда, надежда уязвить Нотарасов так и не оправдалась, а затем турки начали осаду, отец дал должность связного, и всё изменилось. Во-первых, пришлось-таки иметь дело с тестем, а во-вторых, жизнь стала такой, что поневоле вернёшься на праведный путь.


Уже через две недели осады у тех, кто защищал стены, не хватало сил даже на то, чтобы вечером избавиться от доспеха, а уж на то, чтобы добраться до увеселительных заведений - тем более.


Тодорис стал праведным, как и все вокруг, но ему казалось забавным смотреть, насколько просчитались владельцы таверн и домов терпимости, надеявшиеся заработать во время войны. Жёны многих состоятельных граждан уехали, а войск в Городе прибавилось, и это сулило хорошие барыши, но в итоге...


Весёлые красотки, отчаявшись дождаться клиентов, сами приходили на стены "подбодрить воинов", но затем перестали. Грубоватая шутка, шлепок по заду, попытка ущипнуть - вот всё, на что оказывались способны защитники стен, а за это плату не потребуешь. Лишь две или три красотки продолжили приходить, но уже в совсем другом обличии и не за заработком, а чтобы перевязывать раненых и помогать хоронить убитых.


Наверняка, эти временно раскаявшиеся грешницы присутствовали в толпе, собравшейся на крестный ход, но Тодорис, на мгновение вспомнив о них, вдруг поймал себя на том, что ищет в толпе другое лицо - той служанки из дома Нотарасов, которая всегда улыбалась ему милой улыбкой.


Однажды поздно вечером Тодорис встретил её на стенах. Она сопровождала свою госпожу, явившуюся к мужу и старшим сыновьям, а Тодорис именно в это время был отправлен отцом к господину Луке с новостями.


Как ни хотелось Тодорису уязвить Нотарасов, он всё же был не таким наглецом, чтобы в присутствии тестя и тёщи заводить беседу с их служанкой. Разумнее было отойти прочь и даже не пытаться привлечь к себе внимание, но когда он это сделал, то вдруг услышал за спиной звук торопливых шагов, а затем его тихо окликнул приятный голос:

- Господин Тодорис...

- Ты... - Тодорис обернулся и только тогда понял, что даже не знает эту служанку по имени. - А я думал, не уехала ли ты вместе с дочерьми своей госпожи в Венецию. Им там тоже нужны помощницы по дому.

- Нет, господин Тодорис, я не уехала, - улыбнулась девушка.

- Почему?

- Я сказала госпоже, что хотела бы остаться.

- Но почему? Тебе было бы безопаснее за пределами Города.


Она не успела ответить, потому что её окликнула госпожа Мария, стоявшая над несколькими корзинами:

- Эва! Чем это ты занята? Иди сюда и помоги мне.


Тодорис, видя, как служанка спешит прочь, мысленно улыбнулся ей вслед и подумал, что по-прежнему не знает, как же зовут девушку, которую его тёща назвала Эвой. Эвангелия? Эванфия?


Как бы там ни было, в нынешнем крестном ходе она госпожу не сопровождала, поэтому Тодорис Кантакузин сделал вид, что не заметил вопросительного взгляда госпожи Марии, стоявшей в толпе, и подъехал вплотную к отцу, чтобы рассказать ему новость, прилетевшую с турецкой стороны - прилетевшую на стреле.


- Ты думаешь, в записке - правда? - шёпотом спросил Андроник Кантакузин, выслушав сына.

- Я думаю, что нет смысла обещать штурм, если штурма не будет, - ответил Тодорис. - Василевс должен знать.

- Я не стану обращаться к нему сейчас, - сказал отец. - Поверь моему опыту: лучше подождать. Процессия идёт уже довольно долго, солнце палит. При таких обстоятельствах даже у святого молитвенный пыл поугаснет через час-полтора, и тогда...


Однако в этот раз василевс, обычно склонный к переменам настроения, оказался на удивление упорным. Обещанный отцом час минул, но ничего не изменилось, а вот Тодорис, по-прежнему находясь в свите василевса, уже не мог заставить себя молиться. Опять начали вспоминаться минувшие дни, когда судьба Города висела на волоске.


Вон справа, в конце улицы показалась крепостная стена, высотой превосходившая окрестные дома. Это была северная стена, а не западная, но Тодорису всё равно вспомнилось, как он ехал вдоль стены три недели назад, в поисках подкрепления выкрикивая: "Эй! Кто-нибудь! Эй!"


Вдобавок каждая вторая улица напоминала о ещё одной битве, состоявшейся через неделю после той. Тогда тоже казалось, что Город вот-вот будет взят. И пусть всё совершалось не здесь, а ближе к Влахернскому дворцу, картины прошлого всплывали в памяти сами собой, ведь улицы в северо-западной части Города выглядели почти одинаковыми.


Везде жилища с полосатыми фасадами, где серый камень чередуется с красным кирпичом, и это чередование - единственное украшение, не считая толстых железных решёток на каждом окне и окошке, выкованных очень искусно. Мостовая была булыжной, и потому каждая улица казалась руслом высохшей реки среди отвесных скал, а Тодорису ясно представлялось, как эти улицы заполняет поток турецких воинов, две недели назад прорвавших плотину оборонительных укреплений. И ведь этот поток едва удалось сдержать!


Как и всегда, всё началось с обстрела. Причём в том самом месте неподалёку от дворца, где одна из исполинских пушек, отлитых предателем Урбаном, уже проделала брешь в Большой оборонительной стене.


Конечно, брешь заделали. И даже не мешками с землёй, а позвали каменщиков, но когда Тодорис спросил у Джустиниани:

- Стена выдержит новое попадание? - то услышал:

- Нет.


Это было сказано с пугающим спокойствием, но генуэзец как будто не заметил, какое впечатление произвёл на собеседника, и продолжал всё тем же спокойным ровным голосом:

- Мелкое ядро она выдержит. А крупное - нет. Даже если построить на этом месте башню из брёвен и заполнить землёй. Поэтому нам надо стремиться, чтобы крупное ядро сюда не попало. Надо не дать разрушить Малую стену.


Вместо Малой стены, которую турецкие пушки на этом отрезке уже развалили почти полностью, теперь возвышалась преграда из мешков, укреплённых частоколом, и, судя по всему, в глазах турок такая преграда выглядела не очень внушительно: ядра начали сыпаться именно на неё.


Вопреки обыкновению, обстрел начался в середине ночи, задолго до рассвета, поэтому генуэзцы - а вместе с ними и Тодорис - уже не могли спокойно спать. Они зажгли факелы и вышли к Малой стене, чтобы посмотреть, что с ней стало.


В темноте трудно было понять, но когда рассвело, стало очевидно, что от малых ядер, которыми стреляли турки, ущерб тоже малый: мешки с землёй исправно гасили силу удара, ведь Джустиниани знал, что делал, используя именно их для ремонта укреплений. Когда очередное ядро плюхались в мешки, поднималось лишь небольшое облачко пыли, а вся постройка вздрагивала, но и только.


Тогда за дело принялась исполинская пушка, которая одним успешным попаданием уничтожала значительную часть всей постройки. Только и было видно, как в туче пыли летят в разные стороны обломки частокола, но Джустиниани, ожидая такого поворота событий, быстро взялся за ремонт.


Тодорис, вместе со всеми участвуя в починке, не знал, радоваться или нет, когда пушка промахивалась. Ведь тогда огромное ядро приземлялось аккурат между заграждением из мешков и Большой стеной, где находился он и генуэзцы. Только благодаря тому, что защитников было мало, а линия укреплений тянулась на значительное расстояние, эти ядра почти никогда не попадали по людям и не давили их, как муравьёв.


Между выстрелами проходило полтора или два часа - достаточное время, чтобы защитники успели прийти в себя, но после каждого выстрела Тодорису хотелось сказать: "Хватит! Вы как пожелаете, а я не намерен здесь оставаться. Считайте меня трусом, донесите о моём дезертирстве хоть самому василевсу, но я собираюсь уйти отсюда немедленно!" И всё же что-то удерживало его на месте.


Тогда же, утром после второго успешного попадания оказалась разрушена та часть укреплений, которая защищала уязвимую часть Большой стены. Ту самую часть, которую каменщики возвели заново.


Как видно, турецкие пушкари за минувшие недели кое-чему научились. Ежедневная практика давала плоды, и теперь выстрелы получались гораздо более меткими. Ещё недавно для турок считалось успехом, если огромное ядро попадало в цель хотя бы раз в день, а если трижды - это считалось чудом. Но теперь снаряды ложились гораздо точнее. Только-только началась литургия, а уже два успешных выстрела, и турки явно вознамерились повторить успех, когда попали в цель три раза за день и сделали возможной ночную атаку, которая чуть не привела к взятию Города.


Осаждающие были так уверены в своих силах, что даже не мешали генуэзцам чинить разрушенную Малую стену (вернее, то, что её заменяло). Вооружённая толпа турецких воинов стояла на краю своего лагеря и напряжённо ждала, когда большая пушка окончательно расчистит им путь. Эта пушка метила в тот участок Большой стены, который выделялся свежей кладкой.


Пушкари трижды промахнулись. Огромные ядра перелетали через стену, обрушивались на крыши домов и несли смерть жителям Города, смерть под завалами, но всё же это было лучше, чем попадание в оборонительную стену.


Тодорис мог поклясться, что после третьего выстрела слышал жалобный звон колокола. Значит, ядро повредило одну из ближних церквей... И всё же это было лучше, чем попадание в оборонительную стену.


Четвёртый неудачный выстрел и опять где-то в Городе рухнуло очередное здание. И можно было утверждать наверняка, что снова погибли мирные люди.


Конечно, турки обстреливали стену не в первый раз, а ядра и прежде залетали в Город, но раньше это случалось редко, потому что целью была Малая оборонительная стена, а вовсе не Большая. Теперь же линия противостояния сместилась - передвинулась в сторону Города, и это был не предел.


Наблюдая, как турки заряжают большую пушку, Тодорис волновался сильнее, чем обычно, когда опасался, что его расплющит очередным ядром или завалит камнями. К концу дня он уже не знал, о чём просить Бога: чтобы турки промахнулись или всё же попали. Из-за плотной застройки в северо-западной части Города каждый промах большой пушки означал новые смерти. А попадание означало, что Большая стена разрушится и начнётся битва, которая, возможно, станет роковой. "Что же выбрать? Всемогущий Господь, на всё Твоя воля!"


Меж тем на Большую оборонительную стену, которую турки всё никак не могли разрушить, поднялся Феофил Палеолог. Согласно приказу василевса, он ещё утром пришёл на помощь генуэзцам почти со всеми своими людьми, чтобы сдержать турок, если те начнут штурм.


Прибывшие воины расположились на окрестных улицах, выстроили поперёк них заграждения из подручного материала, расставили свои пушки и теперь изнывали от безделья, а начальник решил узнать, долго ли ещё ждать. Увидев, что под стеной остановился Джустиниани, Феофил крикнул ему сверху:

- Эй! Господин Юстинианис! Ты - человек, сведущий во всём, поэтому я спрашиваю: долго ли нам ещё здесь отдыхать? Почему турецкие пушкари так бестолковы? Почему не могут попасть в цель? Бог свидетель: я уже желаю, чтобы они попали! Пусть попадут!

- Если господину Палеологу нужен мой совет, то я советую готовиться, - в свою очередь крикнул генуэзец. - Турки уже пристрелялись, и желание господина Палеолога скоро исполнится.


Позднее Тодорису не раз приходила мысль, что в этой минуте было что-то мистическое. Ядра летели мимо цели, потому что никто вслух не высказывал желания, чтобы случилось попадание. Но вот Феофил сказал "я желаю", и высшие силы услышали.


Пятым выстрелом турки пробили Большую оборонительную стену в том месте, где она была починена, а как только пыль немного улеглась, Джустиниани крикнул:

- Отходим за пролом! Отходим!


Толпа турецких воинов, ринувшаяся на приступ, очевидно, подумала, что защитники Города спасаются бегством и отступают в беспорядке. Поэтому нападающие оказались не готовы, когда встретили сильнейшее сопротивление.


Вот последний генуэзец перебрался через пролом в Город, но как только туда хлынули нехристи, по проходу дали залп сразу несколько орудий, нацеленных воинами Феофила Палеолога, а затем - ещё несколько. Пролом заполнился трупами, камни обагрились кровью, но через упавших уже переступали всё новые и новые турки, стремившиеся в Город, и тогда генуэзцы вместе с воинами Феофила Палеолога обнажили мечи.


Поначалу Тодорису казалось, что защитников много и они станут сражаться, сменяя друг друга, но турецкий напор оказался так силён, что линия противостояния с каждой минутой всё заметнее растягивалась, улицу Города всё больше затапливало водами "турецкого моря". Очень скоро оказалось, что защитников едва хватает, чтобы окружить эти воды и не дать им течь дальше.


На помощь им подоспел Феодор*, начальник подразделения лучников. Сверху, с неразрушенного участка Большой стены на турок падал дождь стрел, но Тодорису невольно вспомнилась поговорка, слышанная от кого-то из моряков-итальянцев: "Морю дождь не страшен".


_____________


* Феодор из Кариста - так назван этот человек в хронике псевдо-Сфрандзиса. В "Повести о взятии Царьграда" он упомянут как "тысячник Фёдор".

_____________



Сам Тодорис не принимал участия в схватке. Джустиниани велел ему быть наблюдателем:

- Я не смог убедить василевса дать нам ещё людей, - сказал генуэзец. - Поэтому смотри внимательно за тем, как пойдут дела. Как только увидишь то, что по твоему мнению убедит василевса прислать нам помощь, сразу же спеши к нему.


И Тодорис смотрел. Он поднялся на Большую стену, чтобы хоть примерно подсчитать, сколько турок готово принять участие в битве, и увидел, что вражеский лагерь "разливается", как море в период шторма, когда ветер гонит к берегу огромную массу воды, и эта вода затапливает сушу, если та расположена достаточно низко. Пустое пространство между лагерем и стенами уже было затоплено, оказалась затоплена часть рва и некоторое пространство между Большой и Малой стеной. А дальше - тоненький ручеёк вливался в Город.


Казалось, его сдерживает лишь горстка людей. Казалось, это строители пытаются заткнуть дыру в дамбе и надеются, что у них получится. "Что же сообщить василевсу? - думал Тодорис. - То, что турок несметное множество? Он и так знает. Это его не убедит".


Метательные машины, стоявшие на Большой стене, кидали камень за камнем в разлившееся "турецкое море", а камни просто исчезали в пучине, потому что турок было так много, что место погибших тут же заменяли живые.


Так продолжалось некоторое время, а затем Тодорис увидел, что турки разбирают кусок заграждения из мешков, который ещё остался неразрушенным, и кидают эти мешки под ноги товарищам, идущим в пролом Большой стены. Зачем? Это трудно было разглядеть, потому что скопление врагов под стеной было очень плотным. Попробуй пойми, если смотришь сверху и видишь почти сплошное море голов с остроконечными металлическими шлемами.


Ещё через некоторое время Тодорис заметил, что враг тащит к пролому огромные дощатые щиты. Зачем? Чтобы прикрываться ими от стрел?


И лишь тогда, когда первый щит лёг туда, где ему надлежало быть, стало ясно. Тодорис чуть не вскрикнул от ужаса, поняв, что турки готовят проход для своей конницы: "Груду камней перед проломом сначала выровняли мешками с землёй. Теперь сверху укладываются дощатые щиты. По ним проедут вражеские всадники, и когда они окажутся в Городе, их не сдержат даже самые лучшие пехотинцы в самых лучших доспехах!" Коннице могла противостоять только конница, но ни Джустиниани, ни Феофил Палеолог не располагали такими силами, только пехотой!


"Их сметут", - подумал Тодорис, а между тем турецкие всадники, для которых и готовили путь, уже показались в отдалении.


Последние сомнения относительно того, что нужно сказать василевсу, исчезли. Юноша-связной поспешно спустился со стены на ту часть улицы, которая ещё не была запружена турками. Там его ждала лошадь, которую держал под уздцы один из раненых генуэзцев, уже не могший сражаться, но присмотреть за лошадью - вполне.


Тодорис уже готовился подбежать, взобраться в седло и мчаться в ставку василевса, как вдруг прямо перед ним в мостовую ударилось что-то огненное, разлетелось в стороны тучей искр и горящих ошмётков. Турки прекратили стрелять из пушек, но зато начали метать в Город смоляные шары. Для каменных зданий эти метеоры, конечно, не были страшны, но могли посеять смятение в рядах тех, кто защищал Город. И надо же было этому метеору упасть именно сюда!


Тодорис, отвернувшись и закрыв лицо ладонью, даже испугаться не успел, но когда он снова повернулся в ту сторону, где только что была его лошадь, оказалось, что её там нет.


Генуэзец, который только что держал повод, лежал на спине и беспомощно тянулся рукой куда-то. Затем он обернул к Тодорису и жалобно скривился, понимая, что допустил крупный промах:

- Она сбежала. Испугалась. Я не удержал повод. Прости, брат.


Тодорис, посмотрев в том направлении, куда тянулся генуэзец, увидел, что животное уже далеко, в конце улицы.

- Стой! - крикнул юноша. - Стой, ослица! - Но лошадь даже не услышала, скрывшись за углом одного из домов.

- Прости, брат, - повторил генуэзец, с трудом поднимаясь, ведь со всего размаху приложиться к камням мостовой это не шутки. - Придётся тебе искать другую лошадь.

- Где?! Где я её найду? - Тодориса охватило отчаяние. Он не знал, что делать.


Но чего уж точно не следовало делать, так это оставаться на месте, поэтому юноша быстрым шагом (в доспехах трудно было бегать) направился к улочке, куда свернула его "ослица", но улочка оказалась пуста, как и прилегающие переулки. Надежда по горячим следам найти испуганное животное не оправдалась.


Тогда Тодорис вышел на одну из длинных улиц, где стояли большие и богатые дома. Улица тоже была совершенно пуста, потому что все уже узнали, что неподалёку идёт битва. Все двери закрылись, но Тодорис решил стучаться в каждую. Он решил, что где-нибудь ему удастся раздобыть лошадь, однако жители не спешили открывать. Иногда они вовсе не отвечали, а иногда спрашивали с той стороны двери:

- Что тебе надо?

- У вас есть лошадь? - спрашивал Тодорис.

- Нет, - слышалось в ответ.


Со стороны оборонительных стен доносился звук битвы: крики, звон мечей и сабель. В голубое небо взмывали огненные шары, которые затем падали на Город, оставляя за собой след чёрного дыма.


Тодорис уже начал думать, что зря тратит время, стучась в двери. "Стучите, и отворят вам", - ведь так сказано в Евангелии? Но почему же никто не отворил? Неужели, все ответили правду, и ни у кого действительно не оказалось лошади? Или просто не хотели отдать её незнакомцу? Может, следовало оставить это и добраться до ставки василевса пешком? "И то быстрее!" - со злостью думал Тодорис, но прекрасно сознавал, что это окажется слишком долго.


А битва разгоралась всё сильнее. Продвигаясь по бесконечной улице с запертыми дверями и всё больше удаляясь от оборонительной стены, юноша-связной слышал это. Но вдруг раздался топот множества копыт, который не спутаешь ни с чем: "Вражеская конница прорвалась в Город. Теперь всё бесполезно?"


Стоя посреди улицы, Тодорис обернулся и увидел в той стороне, откуда пришёл, непонятное мельтешение, а затем прямо на него с невероятной скоростью ринулось нечто гикающее, отбивающее дробные удары по мостовой, сверкающее изогнутыми клинками.


Оставалось только бежать, хотя вряд ли убежишь от всадников, когда ты пеший и в тяжёлых доспехах. "И всё же, если добраться до ближайшего переулка, свернуть в него, то можно..." - он так и не успел придумать, что можно: развернулся и пустился бегом, пригнув голову. Ведь даже если не удастся убежать, оставалась надежда, что можно просто упасть возле стены здания, и конный вихрь пролетит мимо. Кто-то из турок секанёт саблей, подумает, что убил, но не станет останавливаться и выяснять, действительно ли мёртв упавший.


Тодорис не знал, сколько пробежал, но в тот момент, когда казалось, что вихрь вот-вот настигнет, позади что-то случилось: вражеская конница почему-то остановилась. Гиканье стихло, сменилось отрывистыми восклицаниями, а топот копыт перестал быть дробным.


Заставив себя остановиться и оглянуться, Тодорис на некотором расстоянии увидел не менее трёх десятков конных врагов, но они не обращали никакого внимания на одинокого пешего воина на краю улицы. Турки пытались успокоить разгорячённых коней, переступавших с ноги на ногу, хрипящих и прижимавших уши, а всадники на переднем краю конной толпы рассекали саблями воздух. Или не воздух? Лишь теперь стало заметно, что поперёк улицы натянута толстая верёвка. Она висела так, чтобы всадник не сумел проскочить, даже если наклонится в седле.


Тодорису показалось, что случилось чудо. Откуда взялась верёвка? Почему он её раньше не видел? А впрочем, когда бежишь, сильно пригнувшись, такое вполне возможно. Или же её натянули только что: закрепили с одного конца, а с другого - нет, но держали его наготове, чтобы преграда возникла на пути врага внезапно, и вражеские кони не успели остановиться. Тогда получалось, что Тодорис, спасавшийся бегством, просто перешагнул через верёвку, лежавшую на мостовой.


Как бы там ни было, несколько турок, с разгону влетев в препятствие, теперь валялись на земле. Кони с опустевшими сёдлами стояли по другую сторону этого препятствия, а остальные турки яростно рубили верёвку саблями, но та была натянута с умом - не слишком сильно, то есть заметно провисала и потому ускользала из-под ударов. Её основательно измочалили, но не перерубили.


Один конец верёвки был хитрым узлом привязан к решётке окна, а другой уходил в распахнутые двери дома на противоположной стороне улицы.


Тодорис поначалу удивился открытым дверям, но через мгновение понял, что здание заброшено: хозяева давно покинули его, и потому во многих окнах не стало стёкол. А ещё через мгновение из этих самых окон на врагов, которые не смогли преодолеть преграду из простой верёвки, обрушился дождь стрел.


Очевидно, не только Тодорис заметил приближающуюся конницу. Феодор тоже заметил и дал указание своим лучникам задержать её.


Не отягощённые никакими доспехами, эти люди быстро пробежали по улицам, примыкавшим к пролому, и устроили засады в заброшенных домах, которых за последние полгода в Городе заметно прибавилось, ведь многие богатые жители уехали, побросав всё, что не могли взять с собой.


Тодорис не заметил, как в доме устраивают засаду, потому что был слишком занят поисками лошади. А может, не заметил потому, что лучники мимо него не пробегали. Наверное, попали на эту улицу через дальний переулок, а натянуть верёвку поперёк улицы - это совсем не долго.


Теперь фраза "стучите и отворят вам" снова обрела смысл. "Вот же - открыто!" - подумал Тодорис, видя, что в распахнутые двери дома тянется верёвка, будто приглашающая турок войти. И именно поэтому турки не спешили.


Юноша-связной хотел сам броситься в открытую дверь, присоединиться к невидимым лучникам, но ноги плохо слушали его, норовили подогнуться. Он только сейчас осознал, что, несмотря на тяжёлый доспех, пробежал значительное расстояние. Пробежал бы он столько, отягощённый таким весом, в обычное время? Вряд ли, а теперь каждый шаг давался с трудом. И вдруг кто-то как будто шепнул: "Зачем бежать? Вот же кони для тебя!"


Турецкие кони, оставшиеся без седоков и оказавшиеся по другую сторону верёвки, стояли почти рядом. Однако боялись Тодориса и не подпускали к себе. Лишь один конь казался подходящим - животное опустило голову, а повод волочился по земле. Тодорис осторожно нагнулся и поднял повод, а когда животное поняло, к чему это приведёт, шарахаться было уже слишком поздно - новый седок стоял рядом и вцепился рукой в гриву возле холки. Конь всё же пытался вертеться, когда Тодорис вставлял ногу в стремя, но животное снова оказалось не достаточно проворным.


Турки, остановленные на улице и тщетно пытающиеся закрыться небольшими круглыми щитами от дождя стрел, поначалу не обратили внимания на то, как пеший воин, который ещё недавно пытался спастись бегством, подходит к одному из коней, подбирает волочащийся по мостовой повод, а затем залезает в седло. Только когда Тодорис уже уселся, эти воины закричали, начали яростно рубить верёвку, чтобы добраться до наглеца, а турецкий конь, вдохновлённый ими, закрутился на месте. Он явно хотел укусить нового седока за колено.


Хорошо, что седок успел взять повод покороче, чтобы животное не могло повернуть голову и дотянуться. Однако ехать прямо всё равно не получалось, а затем Тодорис почувствовал, как его слегка подбрасывает в воздух - конь, не желавший подчиняться, попытался кидать задом.


По счастью это не был один из тех великолепных породистых жеребцов, которые легко преодолевают преграду высотой в человеческий рост. Такой жеребец одним ловким движением зада способен отправить неугодного всадника в полёт, как если бы седло на конской спине было не седлом, а чашей катапульты.


У обычного коня не хватало сил на такие трюки, да и тяжёлые доспехи всадника делали полёт ещё менее возможным, но Тодорис понимал, что борьба не кончена. Животное могло попытаться лечь и валяться, подминая его. А меж тем двое турок, выбитых из седла, очнулись. Ещё минута и они приблизятся, чтобы схватить "вора".


Тодорис вытащил меч, готовясь отбиваться, но вдруг решил сделать то, чего никогда прежде не делал, и поэтому не был уверен в результате. Не имея хлыста, он вместо этого кольнул коня мечом, не забыв с силой двинуть пятками по конским бокам и подать руку с поводом чуть вперёд. Животное дёрнулось, ещё раз попыталось подкинуть седока, снова получило сильный удар пятками и, не дожидаясь нового укола мечом, сдалось.


Конь понёсся галопом по улице, и теперь Тодорис думал только о том, как бы удержаться в седле, не врезаться в стену, если на пути попадётся резкий поворот.


Несмотря ни на что он благополучно домчался до ставки василевса, однако оказалось, что василевса там нет.


- Уехал на литургию и не возвращался, - сказали Тодорису.

- Куда? В который храм?

- В Святую Софию.


Разгорячённый турецкий конь, не заставляя себя упрашивать, тут же снова поскакал туда, куда указывал всадник. Колоннада улицы Месы будто высчитывала, насколько резво они двигаются. Если, по мнению Тодориса, колонны слева и справа начинали мелькать слишком медленно, он подгонял коня, а тот прижимал уши, косил глазом, но ускорялся. Редкие прохожие торопились уступить дорогу. Собаки с громким лаем устремлялись вслед, но скоро отставали.


Огромная четырёхугольная площадь - форум Феодосия - быстро промелькнула и снова сменилась широкой улицей с колоннадами. Вот круглая площадь - форум Константина. Колонна в центре круга, как обычно, отбрасывала на землю чёрную тень, а турецкий конь, приняв эту тень за препятствие, перепрыгнул её.


Вот и площадь перед Святой Софией, совсем не большая и окруженная зданиями, построенными в разное время и в разном стиле. У южных дверей в храм, через которые по обычаю входил василевс, стояла стража. Западные двери были закрыты, поэтому Тодорис направился прямо к южным.


Стража хотела преградить ему путь, но юноша-связной, спешившись, закричал:

- Вы видите коня, на котором я приехал?! Видите это турецкое седло?! Турки в Городе! Пустите меня к василевсу немедленно! Иначе будет поздно!


Воины расступились, а Тодорис, пройдя через небольшой коридор, оказался в нартексе* Святой Софии, где, как выяснилось, в эту самую минуту заседал военный совет.


_____________


* Нартекс (притвор) - одна из трёх основных частей православного храма. Две другие - это средняя и алтарная часть. Алтарная и средняя обычно отделены друг от друга иконостасом. Средняя и нартекс обычно разделены стеной.

_____________



Военачальники сидели на скамьях вдоль длинных стен. В деревянном кресле возле короткой стены, завешанной тёмно-алым пологом, сидел василевс. Остальные присутствующие оказались по правую и по левую руку от него. Там находились и отец Тодориса, и дядя - Иоанн Кантакузин, и тесть - Лука Нотарас, и множество других именитых людей. Кто-то что-то говорил, но Тодорис даже не вслушивался:

- Мой господин, - громко произнёс он, не дойдя нескольких шагов до василевса и опускаясь на колени, - я принёс плохую весть. Турецкая конница прорвалась в Город, и если вы немедленно со всеми своими силами не поспешите, чтобы принять бой и вытеснить врага за стены, к закату Город падёт.


Намного позднее Тодорис удивлялся сам себе: как осмелился сам обратиться к василевсу, и как смог произнести все слова так, что ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что дела обстоят именно так, как сказано.


Василевс задал всего один вопрос:

- Где враг прорвался? - и, услышав ответ, велел всем немедленно садиться на коней.


В толпе приближённых василевса, спешивших к выходу из Святой Софии мелькнуло лицо Луки Нотараса. Он посмотрел на своего молодого зятя и будто хотел усмехнуться: "А! Вот видишь! Джустиниани - не всемогущий! Ему тоже бывает нужна помощь".


Наверное, Лука в отличие от остальных недооценил степень опасности. И всё же помчался вперёд в числе первых, затем с разрешения василевса отделился от них и направился к северным стенам, чтобы забрать оттуда своих людей и прийти на выручку к генуэзцам, Феофилу Палеологу и лучникам Феодора, которые из последних сил сдерживали "турецкое море".


Василевс, доехав до своей ставки, тут же отдал приказ всем воинам, находившимся там, как можно быстрее добраться до стены у Влахернского дворца - того места, где была прорвана оборона.


Воины, а особенно конница, так торопились исполнить приказ, что заметно обогнали василевса и его охрану, но тот через малое время сам нагнал всех и ринулся в гущу схватки, нанося мощные удары направо и налево. Василевс был слабым стратегом, но в минуты, подобные этой, никогда не терялся, потому что был сильным воином и прекрасно владел мечом. Тодорис мог бы любоваться тем, как бьётся василевс, но был вынужден сам наносить и отражать удары, всё так же сидя верхом на турецком коне, потому что другого на замену не нашлось.


Турки дрогнули, и когда настало время заката, они все оказались либо убиты, либо вытеснены обратно за Большую стену через пролом, который так сильно завалило трупами, что защитникам Города пришлось растаскивать эти тела, чтобы пройти самим и вытеснить врага дальше, за ров.


В этом помогли метательные машины, сыпавшие камнями на головы турецкой армии, а когда "море" окончательно "схлынуло", Тодорису вдруг захотелось спешиться и выгнать своего нового коня прочь из Города, вслед отступающим туркам.


Отец Тодориса, узнав о намерении сына, остановил:

- Оставь. Это наш трофей. Если осада продлится ещё месяц, так что в Городе совсем не останется пищи, мы этот трофей съедим.


Сын ничего не ответил, но подумал, что если турки продолжат разрушать стены с тем же усердием, до испытаний голодом дело не дойдёт.


* * *


Яннис, следуя в молящейся толпе, опять испытал странное чувство, которое возникло ранним утром, когда он сбежал от матери, сестры и надоедливой Анны, чтобы отправиться по улице Месе к западным стенам. Тогда он оказался в толпе крестного хода в первый раз и подумал, что люди вокруг сходят с ума. И вот опять Яннису стало так казаться. А ведь теперь они двигались в правильном направлении - не прочь от западных стен, а приближались к ним.


"Турки вот-вот пойдут на новый штурм, а людям Юстинианиса никто не помогает чинить Малую стену, - думал Яннис. - Почему отец ничего не сделает? Я же ему всё рассказал! И почему Юстинианис так легко смирился? Ведь сам же говорил, что от того, как мы себя сейчас поведём, зависит судьба Города".


Отец, ехавший в первых рядах толпы рядом с василевсом, был вне досягаемости. Нельзя было спросить: "Ты помнишь, что я тебе сказал?" К Юстинианису, ехавшему позади них и возвышавшемуся над толпой священников, дьяконов и монахов, тоже было не пробиться, а ведь так хотелось спросить: "О чём ты молишься? Разве сейчас надо говорить с Богом, а не с василевсом?" Неужели этот генуэзец, самый разумный из всех, тоже начал медленно сходить с ума, то есть делать совсем не то, что нужно для спасения?


Меж тем толпа, следовавшая по мощёным улицам, где справа и слева высились старые дома из серого камня и красного кирпича, достигла западных укреплений. Она начала запруживать небольшую площадь перед воротами, название которых Яннис не мог сходу вспомнить. Начался молебен, чтобы "Господь не оставил своей милостью" эти и другие ворота, "дабы не прорвались через них безбожники".


Вспомнилась фраза генуэзца, с таким отчаянием произнесённая в башне: "А стены вместо вас укреплять будет Бог?" Янниса охватило мрачное веселье: "Ну, да, сейчас с неба спустятся ангелы, возьмут каждый по камешку и отстроят Малую стену заново. А затем архангелы в латах встанут на этой стене так, что никакие турки не пройдут. Всё так и будет, если молиться погромче".


Меж тем молебен закончился. Казалось, крестный ход должен вот-вот двинуться дальше - по мостовой вдоль Большой стены, как вдруг василевс со свитой выехал вперёд и зычным голосом объявил:

- Братья мои и сёстры, я хочу обратиться к вам! Остановитесь и послушайте!


По толпе, как рябь по воде, побежали тревожные возгласы:

- Что случилось? Что такое? Что?

- Я получил важное известие, - продолжал василевс. Если смотреть вблизи, то его красивое лицо с прямыми, как на иконе, чертами, сразу приковывало к себе взгляды окружающих. Его голос тоже был красивым, причём василевс говорил всё более увлечённо, поэтому увлекал других, захватывал их внимание. - Конец наших бед близок.


По толпе пробежал шёпоток и затих. Все обратились в слух.


- Я узнал из надёжного источника, что нечестивый предводитель врагов наших задумал предпринять новый штурм. Не позднее завтрашнего утра он бросит на наши стены всю свою силу, и чем бы ни закончилось дело, это будет конец наших бед. Если мы, с Божьей помощью, выстоим, тогда наши враги отступят от Города, утратят надежду захватить нас. Если же не выстоим, то всё равно окончатся наши беды, потому что придётся нам умереть за нашу веру, за святые церкви и за наш Город. Если враги наши возьмут верх, напрасно будет ждать от них жалости и снисхождения, а потому призываю тех, кто ещё в силах, помочь нашим воинам в укреплении этих стен.


Василевс указал на укрепления у себя за спиной, а из свиты выехал Тодорис Кантакузин.


- Этот человек, - теперь василевс указал на него, - отведёт вас туда, где нужна ваша помощь. Идите и помните, что труд этот угоден Богу, ведь каждый камень в стене на пути нечестивых - защита наших святынь и нас самих. Защитим наши церкви от поругания, а себя от истребления. Пусть же этих камней будет больше! А кто не в силах помогать, пусть помогает молитвой и продолжит идти крестным ходом по Городу.


Яннис слушал и ушам не верил, а речь, кажется, подошла к концу.


- Сейчас долг велит мне удалиться на совет, дабы с моими преданными слугами обсудить, как нам готовиться к решающему часу, но на вечерней службе в Святой Софии я снова буду с вами.


Толпа разделилась, кто-то двинулся к Тодорису, а кто-то стремился встать поближе к священникам, иконам и мощам.


Воспользовавшись сумятицей, Яннис подбежал к отцу и ухватился за стремя его коня:

- Отец, что случилось? Почему василевс вдруг передумал?

- Я сумел сообщить ему новость, - успокаивающе произнёс отец, склоняясь к сыну.

- Но как, если он никого не слушал?

- Когда шёл молебен, я сказал василевсу, что хорошо бы священникам подняться на Большую стену и благословить её вместе с Малой. Василевс сказал, что это опасно, ведь турки стреляют из пушек. Я ответил, что не стреляют с самого утра, и даже не собираются. Сказал, что хоть это и странно, но сейчас для нас выгодно, а василевс, услышав такое, сразу подозвал Юстинианиса и спросил его, что случилось. Тот показал василевсу письмо, которое вы нашли в башне.


Яннис не мог сдержать восторга:

- Отец, как хорошо ты это придумал! Только ты знаешь, как сказать новость так, чтобы василевс послушал.

- Теперь мы все едем в Малый Влахернский дворец* на совет, - сказал отец. - Передай матери, что вы можете идти домой. Твоя сестра наверняка устала. Да и мать с Анной - тоже.

- Отец, возьми меня с собой на совет, - попросил Яннис.


_____________


* Как и Большой Влахернский дворец, ранее упоминавшийся в романе, расположен возле западных оборонительных стен. Являлся резиденцией василевсов в XV веке.

_____________



Отец на мгновение задумался:

- Иди, передай матери то, что я велел, а затем торопись во дворец. Я попрошу, чтобы тебя туда пустили, но не обещаю, что тебя пустят и в зал заседаний.


* * *


Малый Влахернский дворец - высокое здание под двускатной черепичной крышей, торцом примыкающее к крепостной стене. Перед зданием - двор, окружённый каменной оградой, один конец которой соединяется с углом дворца, а другой - всё с той же крепостной стеной. Как ни посмотри - крепость в крепости, где можно укрыться от любых бед, и всё же с тех пор, как началась осада, василевс оттуда переселился.


По пути к дворцу Яннис вспомнил, что там вместо василевса, устроившего себе лагерь в долине реки Ликос, жил глава венецианского квартала, существовавшего в Городе с давних времён. Этого главу звали Иеронимос Миноттос*. Он собрал из своего квартала всех мужчин, молодых и старых, которые могли держать оружие, и вместе с ними переселился во дворец, чтобы защищать здание и ближайшие укрепления.


_____________


* В итальянском варианте - Джироламо Минотто.

_____________



Василевс решил доверить Миноттосу свой дом потому, что венецианец пообещал вывесить там над крышей венецианский флаг - красное полотнище с золотым львом, который держит меч в лапе, а остальными лапами твёрдо стоит на земле. Этот флаг стал бы виден туркам, как и флаг Ромейской империи (тоже красный, с золотым крестом), развевавшийся рядом. Два полотнища должны были показать врагам, что Венеция находится в союзе с ромеями, и что вскоре на помощь Городу явится венецианский флот... но флот так и не явился. И всё же оба красных полотнища сейчас развевались на ветру, на фоне чистого сияющего неба. Их было хорошо видно, если смотреть на дворец издалека.


Засмотревшись, Яннис даже на мгновение забыл, что надо торопиться на заседание, которое, наверное, уже началось. И так слишком много времени было потеряно на разговор с матерью, которая взяла с Янниса обещание, что если сын не сумеет во дворце найти отца, то вернётся домой.


"Надеюсь, в зал заседаний меня пустят", - думал Яннис, уже миновав ворота в каменной ограде и оказавшись во внутреннем дворе. Мальчик уже бывал здесь прежде, но давно, и успел подзабыть, как что выглядит. К тому же венецианцы, поселившиеся в жилище василевса как гарнизон в крепости, изменили это место. Весь двор, выложенный разноцветными булыжниками, складывавшимися в рисунок, по периметру был уставлен серыми походными палатками. Металлические колышки палаток портили рисунок, но, судя по всему, это было не важно, когда враг снаружи портил и разрушал гораздо больше.


Рядом с палатками почти никого не осталось. Люди находились на постах: там, где напротив ворот возвышалась массивная двухэтажная постройка - часть крепостной стены. В дверях то и дело мелькали шлемы и кирасы людей, перемещавшихся по коридорам. И там же, над плоской крышей башни, реяли два красных флага - ромейский и венецианский.


Это только издалека казалось, что они подняты над двускатной черепичной крышей здания, находившегося слева от ворот. Но установить их над зданием, наверное, было бы правильнее, ведь само оно - изящное трёхэтажное с большими арочными окнами - и являлось дворцом.


Рядом под присмотром слуг стояли кони, в том числе отцовский, поэтому Яннис решительно двинулся к входу. Никто не остановил. Венецианцы, попавшиеся внутри и вроде как поставленные охранять первый этаж, даже не спросили, что мальчику нужно - лишь мельком взглянули и продолжили прерванный разговор. А всё потому, что Яннис улыбнулся им и произнёс приветствие на их языке, которое успел выучить за последние полгода. Полезное знание.


А может, люди Миноттоса казались такими беспечными потому, что война для них не стала ремеслом? Они, хоть и были хорошо вооружены, совсем не походили на Юстинианиса и его людей. В венецианском квартале, над которым начальствовал Миноттос, жили торговцы, каменщики, плотники, кузнецы, портные, пекари, но не воины. До начала турецкой осады никто из них не участвовал в битвах. Они, конечно, участвовали в охране своего квартала, по очереди выходя в ночной дозор, как у них полагалось, но дозор - не война.


Как бы там ни было, Яннису удалось подняться на второй этаж. Бегом одолев широкую деревянную лестницу, мальчик очутился в не слишком большой проходной комнате с двумя дверьми и четырьмя окнами. Двери, двустворчатые и украшенные резьбой, располагались друг напротив друга, а окна, высокие, начинавшиеся почти от самого пола, - в двух других стенах. Зал заседаний должен был находиться на этом этаже, а по лестнице, ведущей на третий, вряд ли имело смысл подниматься, потому что там наверняка располагались личные покои василевса.


Яннис уже собрался подойти к одной из дверей, чтобы прислушаться, как вдруг с первого этажа к нему поднялся темноволосый юноша, венецианец. Дорогая кираса, надетая поверх дорогой красной бархатной куртки, говорила о том, что это кто-то знатный. Шлем, который сейчас находился у юноши в руке, тоже выглядел дорого.


- Эй, мальчик, ты что здесь делаешь? - раздался вопрос на греческом.

- Я ищу своего отца, - ответил Яннис, уже догадавшись, что венецианцы, которых он встретил внизу, хоть и не остановили его, но сообщили своему начальству о том, что во дворец явился посторонний.

- И кто твой отец?

- Георгий Сфрандзис.


В ответ послышалось выразительное итальянское "о!", поэтому Яннис спросил:

- А твой отец кто? - он надеялся, что если отец юноши окажется менее знатным, то можно будет попросить или даже приказать: "Проводи меня на заседание".


- Мой отец по поручению василевса охраняет этот дворец, - ответил молодой венецианец и добавил: - А я помогаю. Меня зовут Павел. - Он назвался так, как его имя звучало бы на греческом языке, но вряд ли стоило этому удивляться: раз Павел был сыном начальника венецианского квартала, значит, жил в Городе давно.


Несмотря на высокое положение отца, юноша был открыт и дружелюбен, поэтому Яннис решил, что сам тоже не должен заноситься, и ответил так же просто:

- А я - Иоанн. Мне нужно к отцу.

- Наши отцы сейчас на заседании с василевсом. - Павел Миноттос указал на одну из двустворчатых дверей. - Я не могу пустить тебя туда.

- А можно я постою у двери и послушаю? - спросил Яннис. Он уже готовился получить отказ, ведь на подобных заседаниях часто обсуждаются государственные тайны, но венецианец непринуждённо махнул рукой:

- Можешь послушать, если тебе интересно, что они повторяют в тысячный раз.


Из-за двери раздавались громкие голоса, поэтому Яннис мог понимать, о чём речь, почти не напрягая слух. Правда, присутствие Павла смущало. Тот не собирался никуда уходить и зорко следил, чтобы Яннис не переступил границу дозволенного.


- Они не скоро закончат, - всё так же непринуждённо заметил молодой венецианец. - Там Джустиниани... или Юстинианис, как вы его называете, не на шутку сцепился с Нотарасом. Они обвиняют друг друга в государственной измене, предательстве единоверцев и куче других преступлений. А ещё спорят, есть ли в Городе люди, подосланные турками.

- В Городе есть тайные враги? - насторожился Яннис, но Павел оставался непринуждённым:

- Ни одна осада не обходится без таких подозрений. Всем мерещатся ночные тени.


В эту минуту из-за дверей раздался голос, который сразу показался Яннису знакомым. А судя по тому, что было сказано, это говорил не кто иной как Юстинианис:

- На Город обрушилось слишком много несчастий. Это не может быть простым невезением. Я уже говорил, что у нас на стене ломаются метательные машины, если мы надолго оставляем их без дела. А происходит это только на участке между Пятыми военными воротами и этим дворцом. Я говорил господину Минотто, что надо усилить ночную охрану стен. Мы слишком беспечны. И поэтому до сих пор гадаем, кто донёс туркам о наших планах, когда мы хотели сжечь их флот в заливе.

- А может, ты и донёс? - послышался чей-то насмешливый голос. - Забыл, что именно твоих соплеменников подозревают в предательстве? Господин Миноттос подтвердит, что идея сжечь флот возникла у венецианцев, но после того, как в дело вмешались генуэзцы, оно провалилось.

- А метательные машины, которые я привёз, я теперь сам же и ломаю? - спросил Юстинианис с грустной усмешкой, судя по голосу.

- А почему бы и нет! - последовал резкий ответ. - Может, ты тайно сговорился с турками, потому что уже не веришь, что мы выдержим осаду.

- Тогда зачем я принёс вам записку с предостережением о скором штурме?

- Откуда тебе знать, что он будет именно сегодня? Тебе сказали твои друзья-турки?

- Я уже говорил, как пришёл к таким выводам. А записка - доказательство.

- Или ты сам эту записку и подбросил, - продолжал обвинитель, который, судя по всему, был не кто иной как Нотарас. - В нашем Городе легко найти турецкую стрелу. Кто подтвердит, что записка прилетела с турецкой стороны? Сын Сфрандзиса? Но он ничего не видел! Пока он глазел в окно, кто угодно мог бросить стрелу на пол. Например, ты.

- И зачем мне это?

- Чтобы наш господин василевс и дальше называл тебя человеком, сведущим во всём.

- Так я продался туркам или хочу выслужиться у василевса? - спросил Юстинианис. - Я уже запутался в обвинениях.

- Братья, братья! - тут же послышался третий голос, который, судя по всему, принадлежал василевсу. - Прошу вас не ссориться. Я совершенно уверен, что среди нас предателей нет. Их просто не может быть после всего, что мы вместе выдержали и перенесли.

- Это не значит, что предателей нет в Городе, - снова заговорил Юстинианис. - Случай с упавшей люстрой в соборе Святой Софии всё равно вызывает подозрения...

- Ха! - снова послышался насмешливый голос Нотараса. - Ты опять уверяешь, что происшествие в соборе - не знак, а происки врага, стремящегося, чтобы мы пали духом?

- Я уверен в этом, - ответил Юстинианис.

- А жестокий ливень, который был в субботу и помешал крестному ходу, тоже дело рук предателей? - продолжал насмехаться Нотарас.

- Пытаясь выставить меня дураком, ты вредишь не мне, а Городу, - послышался нарочито спокойный ответ Юстинианиса.

- Неверие в знаки - это кощунство, - твёрдо заявил Нотарас.

- В истинные знаки, - с нарочитым спокойствием отвечал Юстинианис. - Я после того случая был в соборе и всё там осмотрел. Открытые окна не могли создать такой сильный ветер, который раскачал бы люстру и заставил её упасть.


Яннис прекрасно помнил историю с люстрой в Святой Софии. Так значит, её раскачал не ветер, а некий человек, желавший зла Городу?


Конечно, то объяснение, которое предлагал Юстинианис, было лучше того, которого придерживались многие, испуганные "ушедшей святостью". Но Нотарас, не желавший зла Городу, упорно спорил с Юстинианисом. Спорил потому, что терпеть не мог этого генуэзца, а ещё потому, что ещё давно сказал: "Лучше Городу быть под властью турецкой чалмы, чем папской тиары". Кажется, после происшествия в соборе Нотарас один во всём Городе радовался и вроде бы даже говорил: "Вот подтверждение, что Господу не нужна наша Уния с католиками".


- Зря моя матушка распорядилась подать им вино для подкрепления сил, - опять подал голос Павел Миноттос. - Без вина они бы так не распалились.


Это отвлекло Янниса от размышлений и даже удивило:

- Твоя матушка здесь?

- Да.

- Но ведь рядом - оборонительная стена!

- И что?

- Разве женщинам не запрещено появляться рядом со стенами, когда на улице светло?

- Мой отец - здесь начальник и он вправе отменить запрет, - улыбнулся Павел. - К тому же ты не знаешь мою матушку. Она любого уговорит. А отцу она сказала, что хочет быть с нами: с ним, с моим братом и со мной. Вместе, как бы ни повернулись обстоятельства. Сказала, что ей нечего делать одной в нашем доме.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги