Последние дни Константинополя. Ромеи и турки

_____________

Этот соловей был не единственный, кого поймал Шехабеддин-паша, но определённо лучший!

* * *

Румы... В последние годы юноша-тень всё чаще забывал, что тоже относится к ним. Вот и сейчас забыл, слушая, как его господин пытается разговорить собеседника, выудить сведения о взятках, которые берёт первый министр Османской империи. Этот разговор позволил бы уличить взяточника, а то, что открывшаяся правда навредит Ромейской империи, не имело особого значения.

На службе турецкого господина юноша-тень всё больше ощущал себя турком. Даже одевался в турецкий кафтан и носил некое подобие тюрбана, хотя не был мусульманином. Впрочем, христианином он себя тоже не считал. Как давно он не был в храме? Лет шесть? С тех пор, как сбежал от "доброго священника", приютившего "нищего сироту". Священник заставил своего подопечного ишачить от рассвета до заката, приговаривая: "Ты должен быть благодарен, что у тебя есть кров и пища. Только из-за настоятельных просьб всей нашей общины я взял тебя к себе, чтобы ты не очутился на улице". Сколько можно было это терпеть?!

В конце концов мальчик решил, что лучше и вправду жить на улице. И именно там его подобрал турецкий господин, который был мусульманином, но оказался куда добрее любого священника, которым по должности положено быть добрыми.

Теперь всё реже приходил вопрос: что сказал бы отец, если б увидел, кем стал его сын и кому служит? Отец дал сыну имя Велизарий, но все звали мальчика Арис - так проще и короче. Отец хотел, чтобы Арис сделал военную карьеру, когда вырастет, и снискал славу. А что же Арис? Он не снискал славы, а стал тенью - тенью турецкого господина. И нисколько не роптал на судьбу.

Турецкий господин не был лицемером и не твердил, что "верная тень" должна быть благодарна и покорна. "Работа должна быть оплачена", - вот что говорил этот господин, и Арис соглашался с его словами. А ещё господин отлично понимал, что юноша-тень подчиняется ему в той же степени, как обычная тень. Можно побуждать свою тень совершать те или иные движения, но она сделает лишь то, что сама захочет - или повторит всё в точности, или исказит до неузнаваемости. Не ты выбираешь, когда твоя тень появится и исчезнет. И опять же не ты решаешь, как далеко она будет простираться и кого накроет. Ты можешь только высказывать пожелания.

В обмен на кров и пищу, предоставленные в доме господина, Арис время от времени исполнял несложные поручения, которые не обременяли и даже развлекали. А если следовало сделать что-то сложное, тень требовала оплаты деньгами. Например, так было минувшей зимой, когда турецкий господин попросил Ариса съездить в Константинополь и прожить там месяц, слушая разговоры на улицах.

Арис был согласен, хоть и понимал, к чему это может в итоге привести. Он сказал турецкому господину, который смотрел на него с напряжённым вниманием:

- В том городе, как я слышал, всё очень дорого: и кров, и пища. Да и одежду надо подходящую подобрать, чтобы затеряться в толпе. За свои деньги я туда не поеду. А за твои - проживу там хоть год.

Турецкий господин охотно согласился с этими доводами. И вот Арис оказался в Константинополе, где мечтают побывать многие, увидеть христианские святыни... Но Ариса воротило от одной этой мысли.

Казалось, что мелодичное церковное пение, в часы служб слышавшееся из дверей храмов и разносившееся по улицам, пропитано ханжеством и лицемерием. А когда он ходил по городу и слушал разговоры, становилось ещё противнее. Казалось, что все жители от василевса и вплоть до последнего портового грузчика полны спеси. Они полагали, что если живут в Константинополе, то все христиане (и даже католики) обязаны помогать им по первой просьбе. Причём бесплатно!

Люди на улицах Константинополя сетовали, что никто не хочет защитить их от турецкой опасности просто так. Иноземные государи не спешили за свой счёт снаряжать армию, чтобы помочь "братьям-христианам". Наемники, готовые сразиться с турками, хотели денег. А жители Константинополя считали это проявлением жадности: "Как же так! Иноземцы не стремятся отдать свою жизнь за наш великий город!"

А когда речь заходила о папе римском, то многие, особенно богачи, считали себя жестоко обманутыми. Папа требовал, чтобы патриарший престол в Константинополе подчинился папскому престолу, и чтобы две ветви христианства объединились, но даже после того, как василевс окончательно согласился на это, Рим не спешил отправлять военную помощь*.

_____________

* Договор об объединении церквей - уния - был заключён во Флоренции ещё в 1439 году, однако это решение долго не исполнялось. В мае 1452 года римский папа отправил в Константинополь символическую помощь против турок - отряд в 200 лучников. Это заставило многих поверить, что в дальнейшем помощь окажется более существенной, если признать унию. Первая униатская служба состоялась в Константинополе 12 декабря 1452 года.

_____________

Арис еле удерживался, чтобы не спросить с ехидством у очередного возмущённого жителя города: "Вы продали свои души, а теперь сетуете, что покупатель вас обманул? Но разве такие сделки хоть раз приносили выгоду продающей стороне?" Если бы он произнёс эти вопросы вслух, могла бы завязаться драка, а это было ему совсем не нужно.

Арис отогнал от себя неприятные мысли и вернулся из воспоминаний в действительность как раз вовремя - турецкий господин, получив все сведения о первом министре, сделал знак, что можно гасить фонарь и собираться:

- Моя верная тень прекрасно поработала, - добавил господин. - Когда доберёмся до дома, заплачу тебе сверх того, о чём мы договорились изначально.

* * *

Шехабеддин-паша встретил новое утро и новый день в хорошем настроении. Даже будь на улице серая пасмурная погода, он бы веселился, но погода была чудесная и сама способствовала веселью. Осеннее солнце ярко сияло в небе, подёрнутом туманной дымкой. Турецкая столица давно проснулась, стала шумной и людной.

Евнух, теперь облачённый в длиннополые сине-зелёные одежды, расположился в комнате для приёма гостей своего дома - устроился на одном из длинных мягких сидений, тянувшихся вдоль стен по всему периметру помещения, где окна смотрели во двор, засаженный кипарисами и буками.

Склонившись на правый бок и подложив под локоть подушку, Шехабеддин задумчиво наматывал на палец прядь кудрявых волос, спускавшихся на плечи из-под белого тюрбана. Будучи родом из Персии, евнух сохранил многие персидские привычки. Например, в отличие от турок, которые стриглись коротко, носил длинные волосы и лишь вчера, когда требовалось сохранить инкогнито, спрятал их.

Евнух знал, что именно в это время по улочке одного из кварталов, примыкавших к султанскому дворцу, ехал богато одетый всадник - темнобородый человек крепкого телосложения, сопровождаемый вооруженной охраной. Прохожие сразу же уступали дорогу, жались к стенам, когда слышали глухой топот лошадиных копыт.

Тот, кому все уступали дорогу, был вельможей, о чём говорил большой белый тюрбан, однако направлялся этот человек не к султану, поскольку был одет довольно просто. Кафтан (зелёного цвета, особенно любимого вельможей) доходил лишь до колен. Это удобно, чтобы ездить верхом, но в таком одеянии не предстанешь перед троном.

Некоторые из прохожих, узнавая всадника, конечно, кланялись, ведь это был Заганос-паша, второй визир и третий по значимости человек в Турецком государстве. Выше второго визира - только великий визир, Халил-паша. А выше него только султан.

Меж тем Заганос-паша подъехал к дому своего друга Шехабеддина-паши. Ворота в высокой каменной ограде тотчас растворились, впуская гостя и его охрану, а гость спешился во дворе, сплошь покрытом чистым речным песком, и прошёл к двухэтажному белому дому, окружённому облетающими буками и зелёными кипарисами. У крыльца уже ждал слуга, чтобы отвести посетителя в комнату для приёма гостей.

- Заганос, наконец-то ты здесь! - воскликнул Шехабеддин, как только гость показался в дверях.

Евнух проворно поднялся, подошёл к Заганосу, взял за локоть и, хитро улыбаясь, отвёл к сиденью возле глухой стены, подальше от окон и дверей.

- Друг мой, я должен сообщить тебе важную новость, - тихо сказал евнух, усаживая гостя и садясь рядом, но тот неожиданно погрустнел:

- Говорить о делах? А я-то думал, ты пригласил меня просто так. Провели бы время, как в старые времена. Скоротали день.

Много лет назад, когда Шехабеддин был начальником в албанских землях, то часто приглашал друга "просто так", хотя относился к встречам не как к развлечению. Евнух просил друга рассказывать о недавней истории этих краёв, об албанских обычаях, связанных с гостями и иноземцами, а также обо всём, что Заганос считал бы нужным поведать. Нельзя управлять людьми, которых не знаешь, поэтому Шехабеддин стремился узнать. Однако следовало помнить древнюю пословицу о том, что скучный теряет друга, поэтому Заганоса, приглашённого в гости, следовало всячески развлекать.

Шехабеддин говорил с ним о Турции, о жизни при султанском дворе, рассказывал занятные истории из прочитанных книг, перебирал струны саза*, пел, научил друга играть в шахматы.

_____________

* Саз - восточный струнный щипковый инструмент, напоминающий гитару.

_____________

Зананос тоже в долгу не остался: научил Шехабеддина стрелять из лука, а также правильно держать в руках меч. Евнух, проведший наибольшую часть жизни в комнатах, не умел ничего подобного, а ведь знание представлялось нужным, поэтому он старательно учился, и так, с взаимной пользой, проходили встречи.

Даже сейчас, спустя двадцать лет, друзьям было, чем занять время помимо обсуждения придворных интриг, но, увы, в последний год проводить много времени вместе получалось всё реже.

- Старое вспомним в другой раз, - извиняющимся тоном произнёс евнух, глядя на двери, только что закрывшиеся за слугой, который вышел и оставил господ наедине.

Заганос вздохнул, а Шехабеддин, склонившись к нему поближе и положив руку на колено, в знак того, что беседа предстоит доверительная, продолжил всё так же приглушённо:

- Вчера я раздобыл свидетельство о том, о чём мы давно подозревали. Халил получает деньги от румов. Вообрази! Румы присылают ему рыбу, а брюхо у каждой рыбы набито золотом.

- Ха! Занятно, - нехотя улыбнулся Заганос и простодушно добавил: - Почти так же занятно, как те сказки, которые ты мне рассказывал в прежние годы и говорил, что знание этих сказок будет для меня полезным, когда я окажусь в собрании начитанных людей.

- Это были не сказки, а сочинения известных поэтов, - ответил евнух, отстраняясь и нарочито хмурясь: - Заганос, перестань. Будь серьёзен. Ведь ты же знаешь, что я стараюсь ради тебя.

- Знаю, - нехотя ответил Заганос и вздохнул.

Шехабеддин обиделся. Отодвинулся от друга, сложил руки на груди и уставился в дальнюю стену, а лицо его стало непроницаемым.

Заганос, выждав немного и, очевидно, поняв, что так можно сидеть очень долго, переменился. Только что изображал дурачка, а теперь рассудительно заметил:

- Халил стал неразумен. Если он берёт деньги у румов, то этим вредит себе. И вред не окупится, сколько бы румы ни дали. Но ты уверен, что это правда? Я полагал, что Халил умнее.

- Человеку, который рассказал мне о рыбе и золоте, нет смысла лгать, - оживился Шехабеддин.

- Ты доложишь об этом нашему повелителю? - спросил Заганос.

- Да, султан должен знать.

- Когда?

- Сегодня, - евнух опять заговорил извиняющимся тоном. - Чтобы встретиться с тобой, я не поехал с утра во дворец, но как только наша беседа закончится, поеду. Стану искать удобного случая для беседы с султаном. Я бы хотел, чтобы мы провели этот день, как в прежние годы, но это невозможно.

- Но чего ты всем этим добьёшься? - продолжал спрашивать Заганос. - Надеешься, что султан, услышав о золоте румов, прикажет казнить Халила? А меня назначит великим визиром? - он улыбнулся уже без усилия. - Конечно, мне хотелось бы надеяться, но султан - не мальчик. Будь он мальчишкой, то попытался бы приказать...

- И приказ бы не исполнили, - подхватил евнух.

- Сейчас султан не станет отдавать приказа, если сомневается, что его исполнят, - продолжал Заганос. - Думаю, султан не сделает ничего, а просто примет твои слова к сведению.

- Это уже немало, - сказал Шехабеддин.

- Но также может быть, что султан пригласит Халила для беседы и сделает ему внушение. Даже если султан не скажет, от кого узнал о золоте румов, Халил наверняка догадается. И разозлится. И захочет тебя убить. Если раньше не хотел, то теперь уж точно. - На лице Заганоса появилось беспокойство. Он взял Шехабеддина за плечи. - Друг мой, ты играешь с огнём.

- Халил и так хочет от меня избавиться, - возразил евнух. - И от тебя. Мы оба ему мешаем. Поэтому мы должны прилагать все усилия, чтобы первыми избавиться от него. Мне пора. - Он поднялся на ноги, тем самым освобождаясь от рук Заганоса. - Я должен ехать во дворец. Теперь ты знаешь, о чём я собираюсь говорить с султаном, поэтому, если султан захочет поговорить об этом с тобой, ты будешь готов.

- Друг мой... - Заганос тоже поднялся. - Я знаю, что Халил - недостойный человек и не заслуживает своей должности. Он принёс много вреда нам и нашему государству. Со временем, если будет на то воля Аллаха, мы восстановим справедливость. Но сейчас я не хочу об этом думать. Я говорю тебе: друг мой, остановись пока, довольно игр. Всегда надо уметь остановиться и оглядеться, когда край пропасти близок.

- Как может остановиться тот, кто зовётся метеором? - мечтательно произнёс евнух. Он повторял это уже много лет. - Звёзды, падающие с неба, не могут остановиться.

Заганос прекрасно знал, как понимать такие слова, ведь до того, как Шехабеддин оказался при турецком дворе, имя евнуха было короче и произносилось как Шихаб. В переводе оно означало "падающая звезда".

- Заганос, не грусти. - Во взгляде Шехабеддина появились лукавые искорки. - Я ведь объяснял тебе, что наша встреча в этой жизни не случайна. Я принесу тебе счастье.

- Когда звезда падает с неба, это дурной знак, а не счастливый, - ответил Заганос.

- Для тебя - счастливый, - произнёс евнух уже без лукавства. - Звезда упадёт - человек умрёт, но умрёшь не ты. Я предвестник смерти Халила.

- Падение звезды - это смерть и для неё самой, - напомнил друг. - Она разбивается и заснет. Я не хочу твоей смерти. Сколько ещё раз я должен повторить это тебе, чтобы быть услышанным?

- Я слышу тебя, но и ты меня услышь.

- Замедли свой полёт.

- Звезда не может даже этого. Ты знаешь.

- Но ты не пытаешься замедлить.

Заганос не любил таких разговоров, не любил, когда друг вспоминал о значении своего имени, поэтому Шехабеддин улыбнулся теперь уже виновато:

- Все мы смертны. Но я надеюсь, что успею полюбоваться на твоё счастье прежде, чем окончательно погаснуть. - Евнух прямо посмотрел Заганосу в глаза: - Не надо грустить из-за того, что неизбежно. Я погасну, но Халил умрёт, а ты возвысишься и станешь великим визиром, потому что я - твоя счастливая звезда. Так и случится, или я - не я.

* * *

Шехабеддин родился очень далеко от Турции, в персидских землях. Ему было двенадцать лет, когда правитель тех земель, Шахрух*, в союзе с Белобаранной ордой решил усмирить Чернобаранную орду**. Никто не оповещал о начале войны***. О ней стало известно, когда однажды днём чья-то конница ворвались в персидский город. Ворота, как всегда, были открыты, чтобы впускать караваны торговцев. Нападения никто не ждал.

_____________

* Муин аль-Хакк ва-д-Дин Шахрух - четвёртый сын Тимура (Тамерлана), эмир империи Тимуридов, куда входила территория современного Ирана (Персии).

** Белобаранная орда - тюркские кочевые племена Ак-Коюнлу. Чернобаранная орда - тюркские кочевые племена Кара-Коюнлу. На флагах этих племён было условное изображение белого и чёрного барана соответственно.

*** Война началась в 1420 году и длилась 17 лет.

_____________

Шехабеддин, который тогда носил совсем другое имя и являлся мальчиком, помнил, как играя с собакой во дворе отцовского дома, услышал шум и крики на улице. Затем оказались сломаны двери, ведшие во двор. Затем отца убили прямо посреди двора и тут же кинулись ловить остальных обитателей дома, чтобы связать им руки и вести куда-то.

Шехабеддин помнил, как шёл по улице, связанный длинной верёвкой: в одной цепочке со своей матерью, двумя братьями и тремя сёстрами. Вторая отцова жена не шла с ними, потому что её увели куда-то в другую сторону.

Очень скоро они оказались за пределами города, а там, возле главных ворот, уже собралась большая толпа из пленников: женщин и детей. Шехабеддина, который тогда ещё не стал Шехабеддином, продали работорговцу Фалиху - продали вместе с матерью, двумя братьями и тремя сёстрами. Тогда казалось, что это удача, ведь если все очутились у одного работорговца, значит, могли надеяться, что и дальше не разлучатся.

Фалих повёз их и ещё полтора десятка купленных женщин и детей куда-то через пустыню, по пыльной дороге меж песчаных холмов. Никого не заставляли идти пешком - всех рабов везли на мулах, а ночами держали в большой палатке из плотной шерстяной ткани, защищавшей от ночного холода. Из-за этого казалось, что работорговец - добрый человек, но на одной из стоянок люди Фалиха вдруг вошли в палатку и взяли одного из мальчиков. Шехабеддин, которого пока не вывели, и его семья настороженно наблюдали за происходящим.

Выбранный мальчик не понимал, что происходит, но его мать просила сына не плакать, чтобы не сердить людей Фалиха. Местность была пустынной, поэтому не могло случиться, что на маленького раба вдруг нашёлся покупатель. Мать не очень беспокоилась и надеялась, что сына вскоре приведут обратно.

Рабы в палатке тихо ждали, что случится дальше, прислушивались к голосам, доносившимся снаружи, и вдруг раздался ужасный крик мальчика. Затем был громкий плач, который постепенно стих, а ещё через некоторое время люди Фалиха снова пришли и взяли ещё одного мальчика.

Шехабеддин, чья очередь пока не пришла, начал молиться, чтобы она никогда не пришла ни для него, ни для его братьев. Он смотрел, как мать нового мальчика, которого уводили, цеплялась за своего сына, пыталась помешать людям Фалиха, но всё было бесполезно - её отталкивали раз за разом.

Она была так упорна, что на некоторое время вырвалась наружу, за пределы тканевых стен, а когда её втолкнули обратно, вышла на середину палатки и тихо сказала:

- Там еврейский врач оскопляет наших сыновей.

Правоверным запрещено превращать правоверных в евнухов, и потому работу поручили человеку, которому это не запрещено. К тому же евреи всегда славились как хорошие врачи.

Если врач хороший, пациент вряд ли умрёт. Вот почему, когда пришла очередь Шехабеддина, мать не стала цепляться за его одежду, а просто сжала ему руку и сказала:

- С тобой всё будет хорошо. Ничего не бойся. Ты не умрёшь, а это сейчас главное.

Шехабеддину уже исполнилось двенадцать лет. Достаточно, чтобы в полной мере понимать значение слова "евнух". Он не желал смириться и вырывался так, что трое человек едва могли удержать его, но они удержали. Инструмент врача, ножницы, был очень острым. Говорят, что чем острее лезвие, тем меньше боль, но двенадцатилетнему мальчику показалось, что на свете нет ничего больнее. В те мгновения, когда врач резал, Шехабеддин испытал такой ужас, как будто падал в колодец, из которого уже не выбраться. А затем были ещё какие-то манипуляции, которых он не осознавал и не запомнил.

Всех мальчиков перевязали и вернули в палатку. Врач-еврей, который, как выяснилось, знал персидский язык, подробно объяснил женщинам, как они должны ухаживать за сыновьями, чтобы сыновья выздоровели. Но врач не сказал, что даже если строго выполнять эти правила, выживут не все. В лучшем случае - половина.

Шехабеддин помнил непрекращающуюся ноющую боль, начавшийся жар, промежутки между забытьём, когда он явственно чуял, что вся палатка наполнилась смрадом. Временами он видел, как люди Фалиха выносили мёртвых, и слышал, как некая женщина в дальнем углу кричала:

- Не троньте его! Он очнётся! Очнётся!

Когда Шехабеддина перестал мучить жар, и сознание по-настоящему вернулось, он увидел, что рядом нет его братьев.

- Ты один у меня остался, - со слезами сказала мать, а рядом всхлипывали сёстры.

Постепенно воздух в палатке стал свежее. Люди Фалиха больше никого не выносили. А ещё через некоторое время те, кто остался, почувствовали, что могут безболезненно двигаться и даже подняться на ноги.

Когда Шехабеддина ещё мучила боль, он хотел лишь одного - чтобы она прекратилась, но когда это желание исполнилось, он вдруг обнаружил, что ничего не хочет - совсем ничего, и если его жизнь прервётся в следующее мгновение, он не будет сожалеть. Шехабеддин жил просто из любопытства и говорил себе: "Если станет скучно, ты сможешь умереть в любую минуту". Он поглядывал вокруг, ища что-нибудь острое, чтобы при случае лишить себя жизни, но ничего подходящего не находил, а затем появилась мысль, что это не важно: "Если ты не захочешь жить, то сможешь уговорить своё сердце остановиться".

Именно в таком настроении он пребывал, когда его отвели к его хозяину - работорговцу Фалиху. Это был араб с тёмным загорелым лицом и густой чёрной бородой, закутанный в просторный коричневый халат, по цвету почти не отличимый от загара. На голове был светло-зелёный тюрбан.

Сидя на ковре в окружении разложенных по нему листков, Фалих довольным голосом говорил что-то чернокожему помощнику, сидевшему рядом с письменным прибором в руках. Очевидно, в живых осталось достаточно рабов, чтобы работорговец мог веселиться.

Фалих подобно врачу-еврею знал персидский язык, поэтому мог разговаривать с рабами-персами без толмача.

- Как ты себя чувствуешь? - заинтересованно спросил работорговец у Шехабеддина, которого только что ввели в хозяйскую палатку.

- У меня ничего не болит.

- Хорошо, - улыбнулся Фалих. - Тогда сейчас мы придумаем тебе имя.

- У меня уже есть имя, - заметил Шехабеддин, которого пока звали не Шехабеддином, а тем именем, которое дал отец.

- Для раба оно не подходит, - уверенно ответил Фалих, а ведь даже не спросил, что за имя. - Если в городе выйти на людную улицу и громко назвать это имя, на звук обернётся пять-шесть голов. А нужно, чтобы обернулся ты один. Понимаешь?

В руках у Фалиха оказался Коран в красивом переплёте из светлой кожи. Работорговец открыл священную книгу наугад и, не глядя, ткнул пальцем в страницу:

- Шихаб, - прочёл Фалих слово, оказавшееся под пальцем. - Теперь тебя зовут Шихаб. - В переводе с арабского это слово означало "метеор" или "падающая звезда".

Позднее, оказавшись при турецком дворе, Шихаб сказал, что его зовут Шихаб ад-Дин. У арабов добавление ад-Дин означало, что имя дали не родители, и что это скорее прозвище. Но турки выговаривали это так, как позволял их язык - Шехабеддин. И отражали на бумаге так же.

Евнуху оставалось только согласиться с турками. Следовало не роптать и благодарить Аллаха за то, что теперь он служит не просто в богатом доме - во дворце. А началось всё, когда Шихаба и ещё тридцать евнухов купил турецкий чиновник, отправленный в путешествие, чтобы приобрести оскоплённых белокожих рабов, которые были бы приятны на вид и хорошо воспитаны. Они понадобились, чтобы служить в личных покоях турецкого султана Мурата.

Конечно, можно было бы сделать заказ одному из купцов, которые привозили свой товар в турецкую столицу, но в итоге султан решил, что получится надёжнее и дешевле, если один из придворных сам съездит к арабам и купит то, что нужно. Вот так Шихаб, которому тогда уже исполнилось семнадцать лет, попал в Турцию.

Дни путешествия не проходили в праздности, потому что все евнухи за время путешествия должны были выучить турецкий язык хотя бы настолько, чтобы понимать основные приказы:

- Кто выучит лучше, у того будет лучшая должность, - с улыбкой объяснил турецкий чиновник.

По приезде Шихаб стал Шехабеддином - так его записали в дворцовой канцелярии, и после этого он пять лет прислуживал в личных покоях Мурата. Затем почти случайно получил свободу, был назначен на должность начальника албанских земель, сменил ещё целый ряд должностей, весьма значительных...

Так прошло ещё двадцать лет. Султан Мурат, которого Шехабеддин помнил ещё молодым, начал стариться, растерял здоровье и умер, оставив трон сыну, но Шехабеддин был только рад такому исходу, потому что заранее позаботился о том, чтобы заслужить расположение наследника престола - Мехмеда. Мехмед бесконечно доверял Шехабеддину и потому держал при себе в качестве начальника белых евнухов, то есть своих личных слуг.

* * *

Считалось, что начальник белых евнухов имеет внутри дворца такую же власть, как великий визир - за пределами дворца, а Шехабеддин-паша, конечно, пользовался своим положением. "Когда я во дворце, то равен Халилу, - говорил он себе. - Значит, именно там могу бороться с Халилом на равных".

Вот почему евнух, переговорив с Заганосом, покинул своё городское жилище одновременно с другом - торопился вернуться туда, где властвует. Заганос верхом на коне и в сопровождении конной охраны выехал из ворот на улицу, чтобы направиться к себе домой, а Шехабеддин в крытых носилках, точно так же окружённых охраной, но пешей, направился в противоположную сторону, во дворец.

Такой разъезд было сложно не заметить со стороны, особенно если нарочно сидишь целыми днями у окна в доме напротив и получаешь за это скромное жалование. Шехабеддин знал, что за его домом наблюдают. И помнил, что раньше были также другие наблюдатели.

Они пытались следовать за носилками евнуха, но этим людям "не везло". На одного напали и сломали ногу, чтобы не слишком быстро бегал. А другой в один прекрасный вечер исчез неизвестно куда. Так великий визир Халил-паша понял, что следить за носилками не удастся, но зато можно следить за домом. Именно это и делалось, так что великому визиру, конечно, доложили бы, что его враги встретились и о чём-то договорились.

Шехабеддину это казалось на руку: пусть Халил узнает и встревожится. Пусть встревоженным предстанет перед султаном, который должен был узнать о воняющем рыбой золоте румов. Причём узнать сегодня же!

Покачиваясь в носилках и наблюдая через щель между занавесками, как одна улица сменяется другой, Шехабеддин вдруг вспомнил о путешествии во дворец, которое было десять лет назад. Именно после того путешествия невидимые песочные часы стали отмерять срок, когда Халил-паша окажется повержен. Нынешнее путешествие встряхнёт часы, приблизит конец Халила. А начинались оба путешествия одинаково.

Помнится, десять лет назад евнух так же спешил на встречу с султаном, сидя в носилках, но тогда хозяином дворца был не Мехмед, а его отец - Мурат, весьма вспыльчивый и придирчивый человек. С годами эти качества только усиливались, и вот почему на ту давнюю встречу Шехабеддин ехал с опаской.

Беспокоиться следовало ещё и потому, что евнух в те далёкие дни переживал период султанской немилости. Одно время Шехабеддин занимал пост начальника над всеми турецкими владениями в Румелии*, но лишился должности, когда проиграл войну одному из франкских военачальников - Юнусу**.

_____________

* Румелия - европейская часть турецких владений. Противопоставлялась Анатолии - всем азиатским землям Турции.

** То есть венгерскому полководцу Яношу Хуньяди. Шехабеддин называет его франком, так как франками на Востоке называли всех европейцев.

_____________

С этим Юнусом трудно было что-то сделать. Юнус не проигрывал ни одного сражения! Но строгий султан Мурат не слушал оправданий. Евнух был смещён с поста и жил затворником в своём столичном доме, а навещать затворника отваживался только Заганос, который в то время занимал должность третьего визира.

Заганос всегда был смелым, когда считал себя правым. Наверное, именно поэтому милость Аллаха не оставляла его. Все знали, что Заганос-паша - прямой и бесхитростный человек, так что даже Мурат проявлял снисходительность и прощал ему то, чего не простил бы другому, но терпение Мурата имело весьма узкие пределы.

Однажды вечером Шехабеддин, принимая у себя Заганоса, сказал:

- Мой друг, я очень ценю, что ты меня не забываешь, но не езди ко мне так часто. Или хотя бы езди скрытно.

Заганос беспечно улыбнулся:

- Думаешь, если стану ездить скрытно, и султан узнает, то для меня это будет лучше?

Шехабеддин продолжал убеждать:

- Друг мой, твоё сердце полно доброты, но что если султан потеряет терпение и рассердится на тебя? Ты потеряешь должность подобно мне, а я не смогу тебе помочь. Я при дворе - никто.

- Если он рассердится, я попрошу, чтобы в наказание отправил меня воевать с Юнусом, - не унимался друг. - Я поквитаюсь за тебя и вернусь с победой.

- Это будет куда труднее, чем ты думаешь, - предупредил евнух.

Заганос неизменно рвался в битву, когда Турция затевала с кем-то войну. За долгие годы на турецкой службе он показал себя не только прекрасным воином, но и хорошим военачальником, благодаря чему и возвысился, однако в войне с Юнусом всё же мог бы проиграть. И тоже попал бы в опалу подобно Шехабеддину, который во время разговора с другом ещё не знал, что через несколько дней получит приглашение на встречу с султаном Муратом.

Помнится, Шехабеддин вступил в покои Мурата так осторожно, как будто заходил в клетку со львом. Кланялся и усаживался на ковре посреди комнаты тоже с осторожностью, но лев был сыт и потому спокоен, хотя в начале встречи всё-таки рыкнул на посетителя по привычке:

- Я хочу говорить с тобой, но говорить не о тебе, - строго начал Мурат, сидя на мягком возвышении, заваленном подушками. - Я хочу говорить о Заганосе-паше.

- Повелитель, я всегда рад поговорить об этом достойном человеке, - тихо ответил евнух.

Шехабеддин ещё не знал, что речь пойдёт также о сыне Мурата - Мехмеде, которому в те времена исполнилось лишь одиннадцать лет. Мальчик был объявлен наследником престола, и Мурат задумался о том, кому поручить надзор за обучением отпрыска. Пусть у Мехмеда уже появилась толпа учителей во главе со строгим муллой, но нужно было избрать кого-то из визиров, чтобы командовал ими всеми, а также наставлял мальчика в государственных делах, и с этим решением возникло затруднение.

Чтобы посоветоваться, Мурат призвал Шехабеддина и сказал:

- Я хочу назначить Заганоса-пашу главным воспитателем своего сына и наследника. Что ты об этом думаешь?

- Превосходный выбор, повелитель.

- Но ты понимаешь, почему я хочу назначить именно его?

Это был трудный вопрос. Шехабеддин не мог ответить: "Потому что Заганос-паша - человек достойный и всецело верен великому султану". Нечто во взгляде и голосе Мурата подсказывало евнуху - подобный ответ будет встречен с недовольством. Султан скажет: "Ты ничего не понимаешь. За время отсутствия при дворе совсем перестал разбираться, что к чему. Такие советники мне не нужны. Возвращайся домой".

- Прежде, чем ответить по существу дела, - осторожно начал евнух, - дозволено ли мне будет узнать, советовался ли мой повелитель с кем-либо ещё об этом назначении? Или пока что я один удостоился такой чести?

- Ты первый, с кем я советуюсь об этом, - нетерпеливо ответил султан. - Так что скажешь?

"Ха! - подумал Шехабеддин. - Султан не советовался даже с великим визиром Халилом, хотя, казалось бы, должен советоваться с ним в первую очередь. Но ответ Халила был бы ясен: Заганос не достоин, потому что происхождение неподходящее. Он не из турецкой знати. Халил, родовитый сановник, ответил бы именно так. И большинство сановников при дворе сказали бы то же самое".

Додумывать эту мысль было некогда, поскольку султан ждал ответа, так что евнуху пришлось пойти на некоторый риск и додумывать вслух, под грозным взглядом собеседника:

- Выбор главного воспитателя для наследника престола - выбор будущего для державы, - начал Шехабеддин. - Наследник в силу возраста подвержен влиянию. Воспитатель неизбежно будет влиять на него, а если у воспитателя есть многочисленная родня, то и она обретёт влияние. Вверить наследника престола заботам родовитого наставника означает в будущем отдать трон в руки одного из кланов.

Султан старался сохранять непроницаемое лицо, но евнух, который служил этому человеку уже много лет, хорошо знал Мурата и потому видел, что мыслит в верном направлении.

- Мой повелитель в своей бесконечной мудрости, - говорил евнух, - не хочет отдать трон ни одному из кланов. Мой повелитель хочет, чтобы трон возвышался над всеми кланами. И именно поэтому воспитателем для наследника должен стать человек неродовитый, а лучше - совсем без родни, который всем обязан моему повелителю и в то же время успел показать себя полезным слугой. Заганос-паша безусловно соответствует всем требованиям.

Султан милостиво улыбнулся:

- А теперь скажи, почему я советуюсь об этом с тобой.

Раз ответ на предыдущий вопрос оказался правильным, теперь ответить правильно не составило труда:

- Повелитель, твой верный слуга Шехабеддин также не имеет родственников. Заботясь о твоём благе и о будущем державы, он ни на миг не задумается о том, чтобы позаботиться ещё и о выгоде родни.

Султан снова улыбнулся милостиво:

- Ты давно живёшь вдали от двора, но по-прежнему хорошо понимаешь в придворных делах. Ты по-прежнему полезен. Поэтому, хоть ты и подвёл меня в прошлом, я подумаю, кем тебя назначить, чтобы ты снова мог приносить пользу в полной мере.

Шехабеддин поклонился, и ему позволили вернуться домой, а вскоре в гости к евнуху приехал Заганос и сообщил, что назначен главным воспитателем Мехмеда. Теперь друг регулярно должен был ездить в один из дальних дворцов, где Мехмед жил и обучался, спрятанный ото всех, если не считать толпу наставников и личных слуг.

- Мой друг, не будь слишком строг с этим мальчиком. Пусть он тебя полюбит, - посоветовал евнух, который уже видел, какие чудесные возможности открываются перед Заганосом: "Если сейчас повести себя правильно, то Мехмед, когда станет султаном, назначит Заганоса великим визиром. Обязательно!"

Однако Заганос по обыкновению проявил себя бесхитростным и бескорыстным. Он отнёсся к одиннадцатилетнему воспитаннику как к сыну и, навестив мальчика, с грустью рассказал евнуху, всё так же жившему в затворничестве:

- Мой друг, принцу очень одиноко, хоть он и не подаёт вида. Я провёл с ним целый день, рассказывал ему о себе, о войнах, в которых участвовал, вспоминал всякие занятные случаи из походной жизни, а мальчик слушал меня так, как будто никто не рассказывал ему ничего подобного. Я стал узнавать у него, что ему рассказывают наставники. К примеру, учитель истории или наставники в воинских упражнениях. Принц Мехмед замялся и сказал, что они рассказывают "иначе". Я принялся допытываться, что значит "иначе", но не добился почти ничего. Лишь услышал, что "все скучные". Наверное, никто не говорит с ним по-простому, не позволяет перебивать, а меня он ежеминутно перебивал вопросами, хотя все они были по делу.

- О! Поздравляю! Он тебя уже слушает! - весело сказал евнух, но Заганос не разделял его веселья:

- В конце дня, когда пришла пора прощаться, принц Мехмед был огорчён, но старался не подавать вида и небрежно сказал, что будет рад, если в следующий раз я приеду раньше, чем через полгода. Что же это такое? К нему раньше никто не ездил?

Евнух перестал улыбаться, но не потому, что понял друга, а потому, что стал не очень-то доволен: "Что это Заганос так расчувствовался? Когда я советовал не быть слишком строгим, то имел в виду не это".

Однако через год Шехабеддин и сам поддался тому настроению, которое видел у Заганоса. Это случилось, когда Мехмед, которому исполнилось двенадцать, был по прихоти своего отца назначен временным правителем, чтобы дать Мурату "отдохнуть от дел". А одновременно с этим сам Шехабеддин получил должность главы белых евнухов при новом "султане".

По должности начальнику белых евнухов не положено жить во дворце, так что путешествие в носилках стало ежедневным событием. Рано утром - из дома во дворец, а ближе к ночи - из дворца домой. Глядя в просвет между занавесками, Шехабеддин видел, как люди на улице расступаются и кланяются, но в то далёкое время почтение казалось похожим на насмешку, ведь власть главы белых евнухов во дворце вовсе не была подобна власти великого визира за пределами дворца. И во дворце, и за пределами безраздельно властвовал Халил, а Шехабеддину, уже успевшему вкусить власти на других должностях, было непросто смириться, что любое сколько-нибудь значительное распоряжение главы белых евнухов Халил может отменить по своей прихоти.

Шехабеддин не мог ему противостоять даже вдвоём с Заганосом, а про Мехмеда и говорить было нечего. И вот тогда-то Шехабеддин, бывший раб, проникся искренним сочувствием к двенадцатилетнему мальчику, который назывался султаном, но в то же время вёл почти рабскую жизнь, потому что сам себе не принадлежал. Мехмед вынужденно подчинялся знати. Все решали вместо него: Халил и прочие чиновники, заседавшие в диване*. Мехмед отдавал приказы, но "ошибочные" приказы не исполнялись, и малолетнего султана это очень ранило.

_____________

* Диван - государственный совет в Турции.

_____________

Однажды он, проявив не свойственную его возрасту мудрость, прямо сказал на заседании дивана:

- Я - как строитель, который возводит здание. День за днём укладываю камни раздумий в стену своего решения. А Халил-паша одним словом разрушает всё. Он говорит "неверно", а мне остаётся лишь смотреть на руины. Как долго это будет продолжаться?

- Пока повелитель не подрастёт и не станет правителем, достойным своего отца, - невозмутимо ответил Халил.

Похожим образом и учителя приказывали "султану", проводя с ним уроки по изучению Корана, турецкой литературы, математики, истории и так далее, но Мехмед не желал с этим смириться. Он стремился проявлять волю вместо покорности, и это нежелание быть рабом обстоятельств, заставило сердце Шехабеддина, с годами очерствевшее, размякнуть. Евнух стал, как любящая мать, которая каждый день только и думает, чем бы в тайне ото всех побаловать сына! К тому же должность главы белых евнухов как нельзя лучше подходила для таких целей.

Помня о том, какие выгоды в будущем принесёт благоволение турецкого львёнка, Шехабеддин на своей должности делал бы то же самое - баловал Мехмеда. Но это получилось бы с примесью притворства, а дети чувствуют такое гораздо лучше, чем взрослые, и потому искренние попытки Шехабеддина угодить оказались оценены - мальчик стал откровенен.

- Шехабеддин-паша, - произнёс он в один из вечеров, когда его уже приготовили ко сну и уложили, - я хочу тебя спросить...

- Конечно, мой повелитель, - ответил евнух.

- Не при них, - сказал маленький "султан", указывая на других слуг-евнухов, которые собирали вещи и гасили лишние светильники.

Шехабеддин сделал своим подчинённым знак поскорее удалиться.

- Шехабеддин-паша, - "султан" немного смутился, - я знаю, что Заганос-паша - твой давний друг.

- Мы дружим уже очень много лет, повелитель. Я даже не могу сразу подсчитать, сколько.

- А как найти такого друга? - спросил Мехмед.

- Мой повелитель хочет узнать, как мы с Заганосом-пашой познакомились и подружились?

- Я хочу, чтобы у меня тоже был такой друг, - пояснил мальчик. - Такой, про которого я мог бы сказать, что он самый лучший и самый верный. Что нужно сделать, чтобы такого найти? У меня никогда не было друзей. Только приятели. Когда мне было меньше лет, и отец ещё не сказал, что я стану султаном, то сыновья слуг играли со мной. Их нарочно приводили ко мне, чтобы играть. А затем их перестали ко мне приводить. И я не скучал ни по одному из них! Но я хочу, чтобы у меня был настоящий друг.

- Если мой повелитель этого хочет, то друг появится, - улыбнулся евнух. - Главное, это держать своё сердце открытым, и если кто-то достойный предложит дружбу, не отказываться.

- И всё? Так просто?

- Просто и сложно, мой повелитель, если ты уже привык к одиночеству. Когда одиночество привычно, а тебе предлагают дружбу, то отказаться легко, а согласие требует смелости. Даже если ты видишь, что предлагающий дружбу достоин. Если ты уже отчаялся найти друга, бывает непросто поверить, что вот он, перед тобой.

- Я запомню этот совет, - очень серьёзно сказал Мехмед.

Маленький султан и впредь продолжал доверять евнуху свои тайные мысли. К примеру, "советовался", можно ли купить и держать в комнатах сокола, чтобы приучить его садиться на руку. Дворцовые соколы, используемые для охоты, слушались сокольничих, а вовсе не султана, и Мехмеду это не нравилось. А ещё он спрашивал, можно ли ему как-нибудь сбежать в город и побродить там, чтобы никто не узнал.

Исполнить такие желания было почти невозможно, но исполнить одно подобное Шехабеддину всё же удалось - когда Мехмед, уже тринадцатилетний, случайно наткнулся на суфийскую поэзию*, но наставники не позволили султану в неё углубиться, поскольку она о любви, понятной лишь взрослым.

_____________

* Суфизм - философское течение в исламе, называющее основой веры страстную любовь к Аллаху, похожую на опьянение. В то же время поэты-суфии сочиняли стихи не только о любви к Аллаху, но и о страстной земной любви.

_____________

Не считаясь с мнением учителей, евнух тайно привёл во дворец молодого дервиша-суфия, и тот весь вечер читал Мехмеду стихи весьма взрослого содержания. Султан был в восторге, но великий визир Халил, узнав о происходящем, велел схватить и казнить дервиша, нисколько не считаясь с мнением "своего повелителя" и таким образом положил начало вражде с Мехмедом.

Шехабеддин к тому времени и сам уже недолюбливал Халила, который мог бы помогать "новому султану" управлять державой, но вместо того слал письма Мурату, докладывая обо всех промахах и ошибках Мехмеда, которые в таком возрасте просто неизбежны.

Халил стремился вернуть Мурата на трон и в итоге добился цели, а Мехмед снова отправился в отдалённый дворец, в котором жил до того, как Мурату пришла в голову нелепая мысль взвалить на сына тяжёлое бремя власти.

Мехмед снова оказался на троне после отцовой смерти и уже не мальчиком, а юношей - когда исполнилось девятнадцать. Но когда окончилось первое правление, никто ещё не знал, как скоро начнётся второе. В день отъезда Мехмед спросил:

- Шехабеддин-паша, мы ещё увидимся?

- Если Аллах пожелает, то обязательно, мой повелитель, - ответил евнух.

- Не называй меня так, - вздохнул Мехмед и потупился. - Я уже не султан и, значит, не повелитель. - Он искренне считал себя виноватым, что не справился с управлением державой и разочаровал отца.

Евнуху хотелось его утешить и объяснить, что никакой вины нет, но на объяснения не было времени, поэтому Шехабеддин позволил себе вольность: он крепко обнял мальчика так, как обняла бы любящая мать перед дальней дорогой, и прошептал в ухо:

- Ты по-прежнему мой повелитель. Не огорчайся. Ты вырастешь и добьёшься всего, чего захочешь. Просто наберись терпения, подожди. И я тоже буду ждать. Ждать, когда снова смогу послужить тебе.

В тот день евнуху действительно казалось, что они с Заганосом воспитывали не наследника престола, а собственного сына. Заганос стал ему отцом, а он, Шехабеддин, стал матерью. Но вот сына решили увезти...

Евнух готов был плакать, словно женщина, а рядом не было Заганоса, чтобы утешить, потому что Заганос не без помощи Халила впал в немилость у старого султана Мурата и был отправлен в ссылку. Заганосу было велено жить в своём поместье в Анатолии*, а в столице не показываться.

_____________

* Анатолия - азиатская часть Турции.

_____________

"Будь ты проклят, Халил!" - думал Шехабеддин и за многие годы не забыл то горькое время. Он полагал, что за каждую горькую минуту Халил должен заплатить, поэтому с тех пор, как Мурат умер, а Мехмед обрёл власть во второй раз, евнух неустанно стремился сравнять счёт. Золото румов, спрятанное в рыбьих брюхах, стало ещё одной возможностью поквитаться, и евнух собирался использовать её как можно скорее.

"Мехмед должен узнать. И узнать сегодня же!" - говорил себе евнух, следуя в носилках во дворец. Пусть время перевалило за полдень, но для султана день только начался, так что времени на рассказ было довольно. Юный султан Мехмед любит вставать поздно и ложиться поздно, хотя для мусульманина это распорядок необычный.

* * *

Шехабеддин помнил дни, когда султаном был Мурат. Евнухам полагалось будить Мурата на рассвете, чтобы повелитель успел совершить молитву до восхода солнца, а Мехмед, обретя власть, поначалу тоже следовал этому правилу, но затем приказал, чтобы на рассвете его не будили. В дни, когда заседал диван или устраивались большие празднества, следовало будить не ранее, чем за час до начала, а в дни, когда диван не заседал и празднеств не проходило, не следовало будить вообще: евнухи, заранее приготовив господину умывание и одежду, должны были ждать звона колокольчика.

В день, когда Шехабеддин собирался рассказать повелителю о проступке Халила, не было заседаний и празднеств, поэтому султан встал поздно. Затем его одели, подали утреннюю трапезу, и вплоть до конца обеда Мехмед собирался провести время в своих покоях. В первую половину дня он обычно слушал, как ему читали занятные книги, занимался стихосложением или принимал "приятных посетителей", то есть тех, чьё присутствие так или иначе развлекало.

Часто Мехмеда посещали даже невольницы из гарема, если ему не хотелось самому идти в гарем и вести там беседы, слушать песни, смотреть танцы. Юный султан не обременял себя этим, если желал видеть определённую женщину, и потому просто приказывал евнухам, чтобы её незаметно привели.

В "приятные" часы Шехабеддину нечего было и думать о том, чтобы рассказывать повелителю что-либо неприятное. Разве только во время обеда, обычно проходившего так же уединённо, как и утренняя трапеза. Но новость должна была оказаться срочной. Иначе Мехмед спросил бы:

- Не мог рассказать позднее? Зачем испортил трапезу?

После обеда султан посвящал время не очень приятным, но нужным делам: слушал доклады, принимал просителей, подписывал бумаги. Последнее иногда затягивалось до ночи, ведь с каждой бумагой надо было ознакомиться, а покойный Мурат перед кончиной уделял очень мало внимания подобным вещам. Бумаг накопилось множество, и пусть со времени его смерти прошло уже полтора года, это наследство нерешённых дел всё никак не кончалось.

Занятие бумагами прерывалось на ужин и прогулку по саду, а когда наступала ночь, Мехмед, раздражённый множеством неурядиц, с которыми приходилось разбираться, не мог и не хотел спать. Он либо навещал гарем, чтобы успокоиться в женском окружении, либо приказывал евнухам, чтобы пригласили кого-то из "приятных посетителей", принесли вино и лакомства.

Получалось, что Шехабеддин мог сообщить свою новость о золоте румов лишь в период, когда султан считался наиболее занятым: после обеда, но ровно до того момента, пока султан не решит, что хватит дел на сегодня: "Как только мысли Мехмеда вернутся к приятному, он не сможет выслушать неприятную новость без досады на того, кто её принёс". А ведь Шехабеддину вовсе не хотелось заслужить, пусть и в более мягкой форме, участь гонца, принесшего плохую весть.

"Хорошо, что сегодня Халил не собирается на доклад, - думал Шехабеддин. - Так задача ещё более усложнилась бы". А впрочем, если бы великий визир явился, евнух не побоялся бы пробиться на приём прямо перед Халилом, чтобы шепнуть Мехмеду на ухо: "Повелитель, мой долг сообщить тебе, что минувшей ночью я узнал нечто неприятное о человеке, которого ты сейчас собрался слушать".

К сожалению, невозможно было сказать наверняка, как станут развиваться события. Всё зависело от настроения Мехмеда. Именно за этим следовало следить, как мореход следит за ветром, поэтому, прибыв во дворец, Шехабеддин первым делом осведомился у своего заместителя, чем сейчас занят султан.

Оказалось, что повелитель недавно отпустил "приятного посетителя", и эта встреча так подействовала на Мехмеда, что он перешёл в кабинет, чтобы сочинить стихотворение. Юный султан имел привычку проговаривать некоторые строчки вслух, поэтому узнать, чем он занят, можно было даже через закрытые двери, но Шехабеддин решил всё же заглянуть в щелку, чтобы понять настроение поэта.

Мехмед сидел перед столиком для письма спиной к дверям, поэтому не видно было ни огненно-рыжей бороды, ни носа, похожего на клюв хищной птицы. Евнуху виделись лишь белый тюрбан, изящная шея и такая же изящная широкоплечая спина, на которой натянулась ткань исподней рубашки. Рядом лежал жёлтый кафтан, который, очевидно, был наброшен на плечи, а теперь свалился.

По мнению Шехабеддина, придворные поэты не лукавили, когда говорили, что правитель своим обликом похож на льва и ястреба одновременно, но сейчас этот молодой хищник был занят мирным делом. Султан плавно водил в воздухе кончиком тростникового пера и, значит, стих складывался. Окажись иначе, движения были бы резкими, нервными. Но раз всё получалось, это означало, что Мехмед разрешит подавать обед не ранее, чем через полтора часа. Значит, времени на подготовку хватало, и потому евнух решил рискнуть и преподнести свою новость о Халиле именно во время обеда, но так, что султан наверняка похвалит.

Когда Мехмед наконец принялся за трапезу, то увидел, что на скатерти, расстеленной на коврах, по обыкновению стоит множество блюд, но одна небольшая тарелка прикрыта глиняной крышкой. Разумеется, ему стало любопытно, что под ней, но когда он поднял крышку, то удивился:

- Рыба? - Мехмед не ел её ни разу в жизни, поэтому, почуяв непривычный запах, так и замер с крышкой в руке.

Рыбка, лежавшая на тарелке, была жареной, а внутрь евнух велел запихнуть десяток золотых монет.

- Она приготовлена по особому рецепту, который изобретён румами для Халила-паши, - многозначительно произнёс Шехабеддин, хотя прекрасно помнил, что великому визиру присылали сырую рыбу.

Строго говоря, нынешний рецепт был изобретён на дворцовой кухне, ведь, чтобы монеты случайно не расплавились, когда рыбу станут жарить, пришлось положить их в брюхо уже прожаренной тушке, и повар проявил большое искусство, придумав, как нафаршировать готовую рыбу, но сохранить в целости.

- Я осмелился предположить, что моему повелителю будет интересно, - сказал евнух, а юный султан любил загадки, поэтому положил крышку рядом с тарелкой и спросил:

- Но как её едят?

- Рыбу разрезают ножом поперёк на несколько частей, а затем отламывают от них. Я могу разрезать.

- Я сам. - Мехмед отрезал рыбке голову, затем разрезал тело пополам и наткнулся на монеты: - А это что?

- Это и есть особенность рецепта, - улыбнулся Шехабеддин. - Халилу очень нравится, когда в рыбу добавляют золото. Вот почему у рыбин, которые Халил получает от румов, брюхи набиты золотом так, что сами тушки подобны надутым денежным мешкам. Халил кладёт деньги в сундук, а рыбу велит готовить и сам ест, чтобы проверить, всё ли вынуто. Золота так много, что монетки часто остаются внутри, и если Халил их находит, то это только разжигает у него аппетит.

Лицо юного султана осветилось белозубой улыбкой, немного напоминавшей оскал:

- Что ж, теперь понятно, откуда у Халила такая необычайная любовь к румам. Собака всегда любит того, кто её подкармливает. Но от кого ты это узнал?

- От одного из доверенных людей Халила-паши.

- О! А кому кроме меня ты говорил о том, что узнал?

- Я позволил себе поделиться этими сведениями с Заганосом-пашой, - евнух опустил глаза, - но больше ни с кем.

- Хорошо, - задумчиво произнёс Мехмед. - Я подумаю над тем, что ты сказал, и возможно, сегодня мы ещё поговорим с тобой об этом.

Шехабеддин поклонился. Неопределённые слова султана означали, что сегодня ему ни в коем случае не следует больше отлучаться из дворца - повелитель в любую минуту может призвать для продолжения разговора. А меж тем Мехмед отломил от разрезанной рыбки кусочек белого мяса, положил в рот, сделал пару жевательных движений, скривился и, взяв тарелку с этой странной пищей, выплюнул туда недожеванное.

- Не вкусно, - всё с той же белозубой улыбкой сказал молодой хищник, накрывая рыбу глиняной крышкой.

"Львы рыбу не едят", - подумал Шехабеддин. Это была известная истина, и потому он не принял пренебрежение рыбой на свой счёт. Пусть повелителю не понравилось блюдо, зато очень понравилась новость, и это можно было считать успехом.

Халил, узнав, что на него доносят, наверняка бы воскликнул: "Вот оно - коварство евнухов!" Но Шехабеддин не считал себя таким уж коварным, и не разделял распространённого убеждения, что евнухи как-то особенно коварны.

* * *

Когда закончилось первое, неудачное, правление малолетнего Мехмеда, Шехабеддин не смог уберечь своего друга Заганоса от султанского гнева. Мало того, что Мурат взвалил на главного воспитателя вину за ошибки своего сына, так ещё и самого воспитателя назвал глупцом:

- Заганос-паша, ты должен был наставлять мальчика в государственных делах, указывать верный путь, - говорил султан, сидя на троне, на который великодушно вернулся "по просьбе подданных". - А ты что делал? Потакал! А главное - внушал моему сыну глупую мысль, что он может отправиться в поход на румов и захватить их главный город. Все знают, что этот город неприступен, захватить его нельзя. И почему ты решил, что нам нужна война с румами?

В этих словах явно слышалось влияние великого визира Халила-паши, и с Халилом Заганос бы поспорил, но с Муратом спорить не решился, поэтому лишь покаянно склонял голову.

- Я не стану лишать тебя должности третьего визира, - продолжал говорить Мурат, - но думаю, тебе будет полезно пожить вдали от двора. Поразмышляй над своими поступками. Езжай в своё имение и не показывайся мне на глаза, пока я сам не пришлю за тобой.

Шехабеддин знал, что чувствует друг. Возможно, ссылка не показалась бы Заганосу такой тяжкой, если бы проходила в его албанском имении, но оно было давно потеряно. Албанцы взбунтовались. Их земля уже не принадлежала туркам, поэтому Заганос, оставшийся на турецкой службе, потерял свой дом. Мурат дал ему во владение азиатскую область Балыкесир, которая по размерам была как четверть всей Албании, но Заганоса такая замена не слишком утешала. А теперь его заставили вспомнить об этом.

Вот почему евнух, присутствуя при той выволочке, устроенной чуть ли не на глазах всего двора, посчитал нужным вмешаться:

- Повелитель, - обратился Шехабеддин к Мурату, делая шаг вперёд и так же покаянно склоняя голову, - мысль о том, что можно захватить город румов, первоначально возникла у меня. Это я убедил Заганоса-пашу в том, что затея осуществима. Теперь мне понятно, насколько глупой она была, но тогда я этого не понимал. Да простит меня мой повелитель или накажет по справедливости.

В действительности Шехабеддин не помнил, у кого первоначально возникла идея о захвате столицы румов, но даже если идея принадлежала Заганосу, следовало солгать.

- А ты не вмешивайся, Шехабеддин-паша, - резко ответил султан. - Думаешь, я не вижу твои игры? Хочешь снять часть вины со своего друга, чтобы он получил менее суровое наказание? Или хочешь разделить наказание с ним? Хочешь тоже отправиться в ссылку?

Евнух молчал. Его вполне устроил бы как тот, так и другой исход. Наверное, именно поэтому Мурат решил иначе:

- Нет, ты останешься в столице, у меня на глазах. И переписываться я вам не разрешаю. Не хочу, чтобы вы придумывали что-то в тайне от меня. Того, что вы уже придумали, и так достаточно, чтобы опозорить наше государство. Воевать с румами! Что за безумная затея! Хорошо, что Халил-паша успел вовремя предупредить меня.

Шехабеддин ничего не сказал, старясь не показать чувств. Его жизнь стала похожа на стремительный полёт в пустоте, когда не понимаешь, куда движешься. Ориентира нет, и ты не можешь сказать, полёт это или падение. Евнух говорил себе, что для падающих звёзд, наверное, не должно быть разницы, но разницу он всё же чувствовал.

Должность главы белых евнухов у Шехабеддина забрали стразу же, как только Мехмеда, снова ставшего наследным принцем, увезли. Без должности началось безделье, которое нельзя было победить никакими развлечениями, и уже через месяц жизнь стала казаться бессмысленной.

Тогда евнух решился нарушить запрет на переписку с Заганосом - отправил в Балыкесир тайное послание вместе со своим доверенным человеком. Друг передал ответное письмо с тем же посланцем, Шехабеддин отправил новое, и так продолжалось следующие четыре с половиной года.

Верно говорят, что переписка - половина встречи. Только письма давали ориентир, хоть и слабый, подобный далёкому огню в пустыне. Шехабеддин жил от одного письма до другого, а в остальное время бесцельно бродил по своему дому или гулял по городу. И вот однажды, во время одной из прогулок по почти пустой вечерней улице Шехабеддин столкнулся с мальчишкой лет одиннадцати или двенадцати, налетевшим на него с разбегу.

- Простите, господин, - сказал мальчишка на языке румов и хотел бежать прочь, но охрана Шехабеддина, которая хорошо знала своё дело, схватила убегающего, поймала за шиворот:

- А ну стой!

В руке у мальчишки виднелся кошелёк, который только что висел на поясе у "господина", то есть столкновение на улице оказалось вовсе не случайным. Это был приём уличных воришек.

Шехабеддин, только что пребывавший как будто в полусне, вдруг почувствовал, что внимание снова обостряется. Стало интересно, что же случится дальше, а воришка смотрел на него широко раскрытыми испуганными глазами и, бросив кошелёк на землю, повторял:

- Простите, господин. Простите.

Шехабеддин поначалу сам не мог понять, чем же так заинтересовался. Кража на улице... разве это необычно! И даже то, что мальчик был из числа румов, не являлось чем-то необычным для здешнего города. Румы жили здесь всегда - даже после того, как турки завоевали город*. И пусть со временем количество румов постепенно убывало, они продолжали здесь жить.

- Что с ним делать, господин? - спросили охранники. - Отведём этого вора к судье? Пусть вынесет приговор.

- Если мальчик из румов, то судья не будет разбирать это дело, - задумчиво проговорил Шехабеддин. - Румы нашим судьям неподвластны. Насколько я помню, румами и прочими неверными управляют их волхвы**. К тому же у мальчика должен быть отец или родственники, которые за него в ответе.

_____________

* Эдирне - греческий город Адрианополь - был завоёван турками в 1362 году. В 1365 году стал столицей турецкого государства, пока столица не была перенесена в завоёванный Константинополь.

** То есть священники. Христианское население на территории турецкого государства не было подсудно турецким судьям. Эту функцию выполняли священники соответствующих приходов, а также более высокие церковные чины.

_____________

Маленький рум, очевидно, мало что понимал, ведь говорили по-турецки. Для таких детей, как он, всю жизнь проживших в квартале румов, незнание турецкого было в порядке вещей. А Шехабеддин понимал этого воришку лишь потому, что в своё время выучил язык румов, чтобы читать их книги.

- Где ты живёшь, мальчик? - спросил евнух, снова прицепляя к поясу кошелёк, поднятый охранником.

- Нигде, - ответил воришка.

- Что это значит?

- Я живу на улице.

- И как же твоя семья допустила это?

- У меня нет семьи. Моя мать умерла. И отец недавно тоже умер.

Шехабеддин заподозрил, что мальчишка лжёт и просто хочет разжалобить слушателя.

- А как же другая твоя родня?

- Они - бедные люди. Они не могут взять меня к себе.

- Они согласны, что ты живёшь на улице? - продолжал пристрастно спрашивать евнух, а мальчик отвечал:

- Нет. Они уговорили священника нашего прихода, чтобы взял меня к себе. Но я сбежал.

- Почему?

Испуганный взгляд вдруг сделался злым:

- Меня там били! - крикнул мальчик. - А ещё... я не хочу жить там из милости. Я отработал каждый кусок, который съел, а мне говорили, что я даром ем хлеб. И что я до самой смерти буду должен. А я не хочу так. Мой отец был весь в долгах до самой смерти. Не хочу жить, как он. Лучше буду жить на улице!

- Ты выбрал неудачное время, чтобы переселиться, - заметил Шехабеддин. - Сейчас осень. Скоро зима. На улице ты можешь замёрзнуть совсем. Уснуть и не проснуться

- Мне не холодно. Я привык, - ответил мальчик, хотя даже сквозь слой грязи было видно, что его руки и лицо обветренны.

- Сколько ты уже живёшь на улице?

- С лета.

- И что же ты ешь?

- То, что нахожу в мусорных кучах. Я хотел просить подаяние, но там все места заняты. Меня прогоняют.

У Шехабеддина опять появилось подозрение, что мальчик хочет его разжалобить:

- А воровство? - спросил евнух.

- Я видел, как это делали другие, но до сегодняшнего дня не пробовал ни разу.

- Лжёшь. Пожалуй, я всё-таки отведу тебя к одному из ваших священников, а они уже разберутся, от кого ты сбежал.

Глаза мальчика снова наполнились ужасом:

- Нет, нет! Прошу, господин! Лучше отдай меня городской страже.

- Стража тоже отведёт тебя к священнику.

- Нет, я притворюсь немым. Тогда меня будет судить ваш судья и отправит в тюрьму. Пусть я лучше буду там.

Шехабеддин несколько раз цокнул языком и покачал головой:

- Ты не знаешь, что такое тюрьма.

- Знаю. Я видел, как заключённых показывали на площади и рассказывали об их преступлениях.

"Думает, что в тюрьме будет более свободным, чем у волхва, - мысленно улыбнулся Шехабеддин. - Не хочет быть рабом обстоятельств". Возможно поэтому, евнух вдруг увидел в уличном воришке некое отдалённое сходство с другим сорванцом, очень высокого происхождения. "Нет, - одёрнул евнух сам себя. - Как можно сравнивать этого оборванца и моего господина Мехмеда, которого у меня отобрали и увезли в дальний дворец". Когда Шехабеддин впервые познакомился с Мехмедом, Мехмеду было двенадцать, то есть примерно столько же, сколько этому мальчику... Нет, саму мысль о сравнении следовало гнать от себя, чтобы никого не оскорбить.

Тем не менее, Шехабеддин подумал, что незачем вести воришку туда, где ждёт наказание:

- А если я отведу тебя к себе в дом и накормлю? Ты согласен?

Мальчик задумался:

- Но ты ведь не станешь кормить меня просто так? Я должен буду отработать то, что съел?

- Ты не веришь, что кто-то хочет накормить тебя просто так?

- Нет, не верю.

Мальчику было, чего опасаться. Шехабеддин прекрасно знал, что "добрые господа" весьма опасны для бездомных детей. Заманят, а затем в лучшем случае объявят своей собственностью и продадут в рабство. А что может случиться в худшем случае, даже и думать не хотелось. Однако Шехабеддин никаких подобных намерений не имел, поэтому рассмеялся:

- Тогда мне придётся отвести тебя в мой дом против твоей воли. И накормить тоже против твоей воли.

Мальчик, которого всё ещё держали за шиворот, покорился. Но довольно охотно. И по дороге не пытался ускользнуть. А когда пришёл в дом Шехабеддина, то так же охотно позволил отвести себя в баню. И переодеть в чистую нерваную одежду, пусть она и была ему великовата. А уж ел он совсем охотно!

Меж тем наступила ночь, и Шехабеддин решил, что лучше отпустить мальчика обратно на улицу завтра, а не в темноте. Сорванцу выделили комнату для сна, уложили, но заперли дверь. От уличного воришки легко можно ожидать, что он решит обчистить дом. Если оставить его спать в запертой комнате, всем слугам спокойнее. Однако на рассвете мальчик весьма удивил Шехабеддина.

Проснувшись, евнух умылся и, пока не взошло солнце, начал совершать положенную молитву, как вдруг увидел у себя за спиной некий силуэт. Когда молитва была закончена, Шехабеддин уже успел разглядеть, кто стоит возле окна и наблюдает.

- Ты решил стать моей тенью? - непринуждённо спросил евнух у мальчика-воришки, всё так же сидя на коврах и положив руки на колени.

- Я не хотел мешать тебе, господин, - ответил тот. - Я хотел сказать, что ты напрасно велел запереть дверь, но забыл об окне. Утром я вылез через окно на дерево, а дальше - сюда.

- Почему именно сюда? - продолжал спрашивать евнух. - Ты мог бы взять что-нибудь ценное в комнатах, а затем перелезть через ограду и сбежать.

- Наверное, я так и сделаю, - ответил мальчик, который явно обиделся на предложение своровать.

- Нет, теперь уже поздно, - улыбнулся Шехабеддин, довольный тем, что мальчик умеет быть благодарным, ведь это редкость среди детей, привыкших жить на улице.

На улице они - как дикие зверьки и считают всё, что ты им дашь, не подарком, а своей добычей.

- Я тебя увидел, - продолжал объяснять евнух маленькому собеседнику, - поэтому теперь, если попытаешься что-то украсть, я буду вынужден позвать слуг. Ты ведь понимаешь это?

Тот молчал, насупившись.

- Если понимаешь, значит, знал, что нельзя показываться мне на глаза, - продолжал евнух. - Но ты показался. Получается, ты не хотел воровать. Мне кажется, ты пришёл, чтобы благодарить меня за гостеприимство.

- Ты привёл меня в свой дом, не спрашивая моего согласия, - напомнил мальчик. - И накормил, хотя я не просил. И дал кров на ночь, хотя я тоже не просил. Значит, я не обязан тебя благодарить. И я ничего тебе не должен за это.

- Ты прав, - сказал Шехабеддин. - А теперь давай изменим правила игры. Я приглашаю тебя разделить со мной утреннюю трапезу. А ты либо соглашаешься, либо можешь отправляться на улицу.

- Если уйду, я должен вернуть эту одежду? - спросил мальчик, глядя на рукава своего халата, пусть и длинноватые, но в этой одежде ему было явно приятнее, чем в прежней.

- Можешь оставить себе, - ответил евнух. - Зимой на улице тебе будет в ней теплее. А то, что она великовата, это тоже хорошо. Ты вырастешь и она будет тебе впору, а прежняя стала бы мала.

Мальчик обрадовался, но как будто забыл о приглашении на трапезу. Или не забыл, но начал подозревать, что об этом забыл сам господин, раз разговор уже ушёл в другую сторону. Наверное, именно поэтому маленький собеседник молчал, не спрашивал: "А что же еда?"

- Если хочешь, оставайся в моём доме насовсем, - сказал Шехабеддин. - Я и дальше буду тебя кормить.

- Если я соглашусь, то как отработаю это? - спросил мальчик, на что услышал:

- Станешь моей тенью.

- А что делает тень?

- Она привязана к своему хозяину, но может простираться очень далеко. Я буду отправлять тебя в город с маленькими поручениями, а ты станешь выполнять их и отчитываться так подробно, как если бы я сам ходил в город.

- Это я могу, - согласился мальчик. - А ты за это будешь меня кормить сытно?

- Да.

- А ночевать я буду в той же комнате, в которой меня пытались запереть?

- Если хочешь, - улыбнулся Шехабеддин, - но ты уже доказал, что тень всегда находится там же, где её хозяин. Тень невозможно запереть отдельно от него.

С тех пор прошло шесть лет. Мальчик стал юношей. И всё это время выполнял поручения с неизменной аккуратностью, а если и воровал, то не в доме своего господина. Жаль, конечно, что привычка к воровству не исчезла, ведь из-за неё этот вор, ставший "тенью" Шехабеддина, однажды попался на месте преступления. Верный своему правилу, юноша не признался, что является христианином, и говорил только по-турецки, за минувшие годы успев выучить язык. Из-за этого он попал к судье, а затем - в тюрьму, и господину пришлось потратиться, выкупая его оттуда, однако расходы обещали обернуться большой выгодой.

Рум, который так ненавидит румийских волхвов, да и вообще всех румов, но при этом знает все их обычаи и порядки, мог сослужить очень хорошую службу... на войне. Вопреки мнению старого султана Мурата и великого визира Халила Шехабеддин был уверен, что война с румами принесёт успех, и эта идея так крепко укоренилась в голове, что евнух действительно не помнил, кто заговорил о войне первым - он сам или всё же Заганос.

И вот время настало! Оно настало задолго до истории с ловлей "соловьёв", которые могли петь песни про Халила. Оно настало минувшей зимой, когда евнух обнаружил, что юный Мехмед вспомнил давние слова своих верных слуг и подумывает о войне с румами. Вот тогда для тени, которая обычно ходила по улицам турецкой столицы и собирала городские сплетни, нашлась работа поважнее.

Во время ужина, сначала выслушав все принесённые сплетни, Шехабеддин осведомился:

- Моя верная тень, а не хочешь ли ты ненадолго отправиться в другой город?

- Для чего? - спросила тень, с удовольствием зачерпывая деревянной ложкой горячий плов и запивая горячим чаем из пиалы. За день она намёрзлась на улице даже в тёплом кафтане и теперь отогревалась.

- Будешь там делать то же, что здесь: ходить по улицам, заглядывать туда, где происходят собрания, и слушать, что говорят люди.

- А что за город?

- Главный город румов, - сказал евнух. - Мне нужно знать, насколько румы в том городе боятся войны с моим повелителем и готовятся ли к ней как-нибудь. Ты сам из числа румов, поэтому не подвергнешься там никакой опасности и легко притворишься местным жителем. Ты выучил турецкий язык, но, насколько я могу судить, не забыл язык румов. Я надеюсь на тебя.

Шехабеддин был готов к тому, что рум не захочет по первой просьбе вредить своим соплеменникам, и что его придётся уговаривать, однако тень просто спросила:

- А денег дашь? В том городе, как я слышал, всё очень дорого: и кров, и пища. Да и одежду надо подходящую подобрать, чтобы затеряться в толпе. За свои деньги я туда не поеду, господин. А за твои - проживу там хоть год.

Евнух решился спросить прямо:

- Но ты ведь понимаешь, что сведения, которые ты принесёшь мне, могут навредить этому городу?

- Я тем людям ничего не должен, - последовал такой же прямой ответ. - Если со мной случится беда, никто из них и не подумает мне помочь. А ты мне помогал, господин. Я перед тобой в долгу, хоть и не люблю быть обязанным. И если я выполню это твоё поручение, мы будем в расчёте. Ведь так?

- Это зависит от сведений, которые принесёшь, - сказал евнух. - Они должны быть полезны. Ты уже научился отличать полезные сведения от простой базарной болтовни, вот и в главном городе румов помни об этом различии. Денег тебе дам, чтобы хватило на месяц, а затем возвращайся.

На следующее же утро "верная тень" взяла деньги и исчезла, а Шехабеддину оставалось ждать, что из этого выйдет. Он хоть и привязался к своему помощнику, но за все шесть лет знакомства приучал себя к мысли, что однажды этот юноша может исчезнуть навсегда, даже не простившись. На взгляд евнуха, теперь этому уличному вору представилась прекрасная возможность именно так и поступить - взять деньги и перебраться в другой город, но отнюдь не в столицу румов, а в один из больших турецких городов, где прежний покровитель не найдёт и не станет взыскивать "долги". Вот почему евнух непритворно обрадовался, когда "верная тень" через месяц вернулась. Как видно, не зря Шехабеддин называл её "верная".

Она заметно преобразилась. Если до этого своими привычками и одеянием напоминала турка, носила турецкий кафтан и сапоги, и даже повязку на голове, похожую на тюрбан, то теперь это был истинный рум - от мысков кожаных башмаков до края плаща, застёгнутого на плече на круглую пряжку, как делают румы.

- Моя верная тень! Тебя не узнать! - воскликнул евнух, разводя руками и одобрительно улыбаясь, а про себя подумал: "Шпион из него выйдет отличный. Главное - успеть как следует натаскать его до начала войны".

* * *

Ещё с утра Арис получил от турецкого господина новое задание: "верной тени" следовало понаблюдать за домом первого министра. Было желательно, чтобы этот министр никуда не уехал и оказался бы на месте, если турецкий правитель, узнав о взятках, захочет поговорить.

Конечно, если бы министр отлучился куда-нибудь, "верная тень" никак не могла этого предотвратить, но могла проследить направление. Несмотря на то, что министр путешествовал по городу верхом, тень настолько хорошо знала все улицы и переулки в турецкой столице, что могла пешком догнать даже конного. Главное, чтобы он не удалялся за пределы города.

Чтобы не привлекать внимания, Арис выбрал ближайший переулок, откуда просматривался дом первого министра, и сел там возле стены на солнечной стороне, притворяясь, что греется, раз погода хорошая. Тень даже прикрыла глаза, чтобы выглядело правдоподобнее, но сквозь щелки неплотно сомкнутых век продолжала наблюдать за домом.

Появилась дерзкая мысль проникнуть в дом, но её следовало гнать прочь. Арис хоть и являлся довольно ловким вором, но последний раз, когда он пытался проникнуть в чужой дом и поживиться чем-нибудь ценным, это закончилось очень плохо. Арис оказался схвачен, осуждён и отправлен в тюрьму - дожидаться вынесения приговора. Турецкому господину, который почти сразу понял, где искать пропавшего помощника, пришлось потратиться, чтобы выкупить "свою верную тень" у начальника тюрьмы. Официально Арис умер в тюрьме, а неофициально ему пришлось безвылазно прожить в доме господина целый месяц, сменить одежду и постричься, чтобы обрести иной облик.

Господин тогда качал головой и говорил:

- Моя верная тень, я знаю, что от привычек, которые приобретаются из-за жизни на улице, избавиться нелегко. Но хотя бы попробуй. Ведь в следующий раз, когда тебя станут ловить, могут убить нечаянно. Мне будет жаль терять такого помощника.

Арис признавал правоту турецкого господина. И к тому же видел, что тот под словами "мне будет жаль" скрывал более тёплые чувства, чем сожаление. Вот почему вор старался сдерживаться, хотя порой во время прогулки по базару добыча выглядела такой лёгкой и, казалось, сама шла в руки.

Особенно сильно приходилось сдерживаться минувшей зимой, живя в Константинополе. Находясь в ромейской столице, Арис просто не имел права попасться: турецкий господин ждал от него сведений. И всё же взгляд сам собой привычно скользил по чужим кошелькам и однажды в таверне невольно остановился на тощем кошельке, который лежал прямо на столе.

Кошелёк принадлежал седовласому и седобородому иноземцу, который, сидя за столом, что-то говорил своему более молодому собеседнику, но язык был не греческий и не турецкий. Арис ничего не понимал, хотя было очевидно, что старик жалуется.

Затем к столу подошёл слуга, поставил перед собеседниками две миски с похлёбкой и заметил, что не следует оставлять кошелёк там, где легко взять.

Старик грустно улыбнулся и уже по-гречески, хоть и со своеобразным выговором, ответил, что после оплаты за похлёбку этот кошелёк остался совершенно пустым.

- Может, воры из жалости положат туда хоть одну монетку, раз уж василевс не платит мне жалование, которое сам же и обещал. Я уже сомневаюсь, что нужен здесь.

Старик показался интересным, поэтому Арис начал следить за ним и выяснил, зачем тот нужен василевсу. Оказалось, что это весьма известный пушечный мастер по имени Урбан, который под влиянием слухов о предстоящей войне приехал в Константинополь, предложил свои услуги и встретил радушный приём, однако, как и во всех подобных случаях, дело испортил вопрос о деньгах.

Василевс, приняв Урбана на службу, назначил весьма скромное жалование, да и оно выплачивалось с огромным опозданием. Оставалось только удивляться, как же василевс собирался оплачивать литьё пушек - дело отнюдь не дешёвое. Или все материалы должны были сами собой появиться из воздуха по воле Божьей, чтобы великий город смог противостоять нечестивым туркам?

Очевидно, василевс надеялся на некое чудо, ведь в последнее время в этом городе всё больше входило в обычай надеяться на чудеса. От Бога ждали помощи точно так же, как от христиан из других государств. И точно так же полагали, что Бог обязан помочь, хотя Арис был почти уверен, что в Святом Писании или богословских сочинениях нигде не сказано, что Бог кому-то что-то должен.

Арис не испытал никаких угрызений совести, когда по возвращении в турецкую столицу рассказал о мастере Урбане своему турецкому господину:

- Если предложить пушечному мастеру деньги, которых не платит василевс, то Урбан наверняка перейдёт на службу к турецкому правителю. И даже если ничего толкового на новой службе не сделает, то самолюбие василевса окажется сильно уязвлено.

Арис сам не говорил об этом со стариком-мастером лишь потому, что тот бы не поверил восемнадцатилетнему юнцу. Следовало найти кого-то повнушительнее, но искать следовало не тому, кто был послан в город лишь затем, чтобы разузнать и разведать. Турецкий господин похвалил "свою верную тень" за дальновидность и отправил в Константинополь четырёх евнухов с тайным поручением - побеседовать с Урбаном и, если согласится, даже заплатить задаток.

Вспоминая об этом, Арис радовался, что сумел заполучить такие важные сведения. Так охотник радуется добыче. Вот и сейчас, наблюдая за домом первого министра в турецкой столице, "верная тень" хотела бы увидеть что-то примечательное, но не видела ничего.

Судя по всему, первый министр не склонен был покидать своё жилище, поэтому Арис уже смирился с тем, что день пройдёт без приключений, когда увидел, как ворота приоткрываются. Оттуда вышел слуга, который тащил на плечах нечто большое, зашитое в старую верблюжью шкуру. Затем слуга медленно двинулся прочь от дома первого министра со своей ношей, и чем больше Арис на неё смотрел, тем больше начинал подозревать, что в шкуру зашит человек, а точнее - мёртвец.

Мелькнула мысль: "Неужели это наш вчерашний соловей? Первый министр убил своего секретаря за болтливость? Но откуда могло стать известно, что секретарь разговорился? В любом случае, если в шкуру зашит секретарь, то моему хозяину это не понравится. Кто же будет свидетелем, если свидетель мёртв?"

Вот почему следовало обязательно выяснить, кто же зашит в шкуру, и для начала Арис решил просто спросить - якобы случайно столкнулся со слугой-носильщиком на соседней улице и воскликнул:

- Эй! Всю дорогу загородил! Что это у тебя на плечах?

- Мёртвый невольник, - буркнул слуга, недовольный тем, что нести тяжесть ещё долго и никто не поможет, а Арис, конечно, до конца не поверил ответу про невольника и решил проследить.

Тень легко может стать незаметной. Скрываясь за углами домов, она обнаружила, что слуга первого министра со своей ношей направился вон из города. Затем пришлось оставить позади пригород, и вот Арис, стоя за стволом раскидистого дерева, увидел, как носильщик с трупом на плечах спускается по пологому берегу реки. Даже невольника, если он мусульманин, следовало похоронить. Если же мертвеца выбрасывали в реку, значит, он либо был христианином, либо провинился так сильно, что его решили наказать не только смертью, но и отсутствием достойного погребения.

Как бы там ни было, мертвеца, зашитого в шкуру, явно собирались отправить плавать, а Арис никак не смог бы его выловить, оставаясь незамеченным, поэтому припустился бегом вдоль берега, надеясь, что труп застрянет в камышах где-нибудь ниже по течению.

Как нарочно, труп понесло на середину, а там продержаться на плаву он мог не слишком долго. "Как только вода просочится под шкуру, мертвец пойдёт ко дну и всплывёт нескоро", - думал Арис.

Юноша уже успел решить, что лучше не рассказывать своему господину о мертвеце, вынесенном из дома первого министра, как вдруг на глаза попалась лодка, а рядом - хозяин-рыбак.

Рыбак явно не являлся турком, но и греческого языка почти не знал. Наверное, это был болгарин, ведь в окрестностях Эдирне жило довольно много болгар.

В итоге Арис на смеси турецкого и греческого, а также языка жестов объяснил, что надо выловить из реки вон тот "кожаный мешок", который плывёт вдалеке, и что эта услуга будет оплачена.

Вид денег сразу сделал болгарина понятливым. Он вместе с Арисом сел в лодку и быстро догрёб до середины реки, однако втащить находку в утлое рыбацкое судёнышко не получилось. Находка намокла, отяжелела, и судёнышко грозило перевернуться, если слишком сильно наваливаться на один борт. Тогда рыбак подцепил "мешок" багром, велел Арису не выпускать багор из рук, а сам сел на вёсла, и пусть юноша очень опасался, что находка утонет прежде, чем её успеют дотянуть до берега, всё обошлось.

После стольких хлопот тень оказалась даже разочарована, когда разрезала зашитую шкуру и увидела, что мертвец - не секретарь первого министра, а неизвестный старик. На шее старика обнаружился деревянный крестик, так что теперь сделалось понятным, почему этого невольника поленились предавать земле.

Арис устало побрёл прочь, но его остановили крики болгарина, возмущённого, что мёртвого христианина бросили вот так на берегу. Болгарин, судя по всему, и сам был христианином. А теперь получалось, что на его попечение оставили неизвестного покойника. А кто его будет хоронить? Кто оплатит отпевание?

Арис мог бы просто убежать, чтобы не возиться со всем этим, но он, сам не зная почему, вернулся и дал болгарину ещё денег, объяснив, что это - на похороны.

Конечно, было бы правильнее самому договориться обо всём с местным священником, но разговаривать со священником Арис ни за что бы не стал. В нём по-прежнему слишком сильно было отвращение ко всем церковникам.

* * *

Шехабеддин ждал продолжения разговора со своим юным повелителем целый день, но ждал не напрасно. После получения новости о том, что Халил-паша принимает подношения от румов, Мехмед снова позвал евнуха к себе, когда закончил дела с бумагами, то есть поздно вечером.

Встреча состоялась всё в той же комнате личных покоев. Правитель, теперь одетый тщательно и аккуратно, в красный кафтан поверх жёлтого, задумчиво восседал на возвышении среди подушек и потягивал подогретое вино из пиалы, а рядом на столике стоял чайничек.

Евнух подумал, что сейчас сын чем-то напоминает отца, Мурата, и Мехмед будто угадал эти мысли:

- Шехабеддин-паша, как ты полагаешь, в глазах Халила я сейчас больше похож на своего отца, чем прежде?

- Повелитель, - отвечал евнух, - твой отец для Халила-паши был образцом правителя, сильного и мудрого. И если Халил стал видеть в тебе силу и мудрость, значит, считает тебя похожим на образец.

Мехмед запоздало предложил евнуху сесть на ковры перед возвышением и снова отпил из пиалы:

- Знаешь, в чём для Халила разница между мной и моим отцом? Мой отец мог казнить Халила за непослушание, а я не могу. Помнишь, что ты сам говорил мне полтора года назад, когда мой отец умер? Если я отдам приказ казнить Халила, то мой приказ вряд ли будет исполнен и вместо этого начнётся смута.

- Я думаю, повелитель, что сейчас положение дел меняется, - сказал евнух. - Чаша весов всё больше склоняется в твою сторону.

- Вот я и хочу увидеть, насколько сильно она склонилась, - ответил Мехмед. - Поэтому отправь сейчас кого-нибудь к Заганосу-паше. Хочу говорить с вами обоими.

Заганос, предупреждённый Шехабеддином, ждал, что султан позовёт для разговора, поэтому явился на зов уже через полчаса, благо его дом находился совсем не далеко от дворца.

Войдя в комнату и поклонившись султану, Заганос невольно бросил взгляд на друга, продолжавшего сидеть на коврах возле возвышения, и этот взгляд не укрылся от внимания Мехмеда. Султан чуть улыбнулся, довольный: ему нравилось, что двое его самых верных слуг всегда действуют сообща.

- Заганос-паша, Шехабеддин-паша, - задумчиво произнёс юный правитель, когда визир также уселся на ковры почти рядом с начальником белых евнухов, - я поразмыслил об истории с золотом румов. Поведение Халила мне не нравится. Если румы хотят делать моему слуге подношения, то пусть. И если Халил хочет принимать эти подношения, то пусть. Но не забыл ли он, кому служит? Не забыл ли он, что его господин - я? Не забыл ли он, что следует думать прежде всего о моих целях?

Вопрос был весьма серьёзный, ведь Халил-паша прекрасно знал, что войны с румами уже никак не избежать. Первый шаг к ней был сделан несколько месяцев назад, когда Мехмед построил недалеко от главного города румов мощную сторожевую крепость. Её возвели на берегу пролива - на том же берегу, где стоял город, но не ввиду городских стен, а подальше к северо-востоку, чтобы корабли из Чёрного моря не могли проплывать по проливу и достигать города, если не будет на то воли султана.

- Когда мы строили крепость на берегу пролива, - продолжал Мехмед, - Халил не очень-то охотно строил свою башню.

- О да! - подхватил Шехабеддин. - А ещё он пытался своими словами разрушить то, что наш повелитель строил. Например, здание веселья и уверенности в победе.

Евнух прекрасно помнил историю того строительства. Она показала, что не зря "верная тень" минувшей зимой ездила в столицу румов и что юный султан был твёрд в своих намерениях захватить этот город, хотя поначалу всё выглядело совсем иначе.

Прежде всего Мехмед объявил, что хочет расширить свой путевой дворец в приморском городе Гелиболу, в нескольких днях пути к юго-западу от румийской столицы. Для этого было нанято две тысячи каменщиков и несколько тысяч других рабочих: плотников, кузнецов, кровельщиков. Одновременно с этим были закуплены все необходимые материалы: ломаный камень, известь, дерево, металл и прочее.

Мехмед отнёсся к делу со всей внимательностью, сам проверял отчёты о том, сколько людей явится на строительство и сколько материалов окажется привезено. С расходами он не считался и хотел самое лучшее. Чиновники сочли это причудой молодого правителя, который пока не знает, куда применить свою власть, но повеления были исполнены.

А спустя малое время Мехмед объявил, что хочет совершить поход на Караман и что надо собирать войска, а также строить корабли, чтобы перевезти воинов в нужное место по морю, ведь так быстрее, чем идти по суше.

Это сочли ещё более странным, ведь ранее с Караманом уже воевали. Почти сразу, как Мехмед взошёл на престол после смерти своего отца, правитель Карамана напал на южную границу Турции, но главный начальник над азиатскими землями Турции отразил нападение, заставил наглеца бежать с поля боя и просить о мире. Когда Мехмед поехал в Азию, чтобы лично оценить, насколько разорены окраины его владений, к султану явились послы из Карамана и сказали:

- Наш повелитель был бы рад заключить с тобой мир, а также военный союз и отдать тебе свою дочь в жёны.

Мехмед согласился, но когда приказал собирать войска, то получилось, что юный султан передумал. "Уже не хочет заключать союз и жениться?" - советники при турецком дворе лишь качали головами, не осмеливаясь вслух сказать, что юный султан как был мальчишкой на троне, так и остался.

Однако Мехмед хорошо усвоил уроки своего прежнего правления и понимал, что свои замыслы лучше держать в тайне от Халила-паши, а значит - почти от всего двора. Вот почему Шехабеддин был одним из немногих, кто нисколько не удивился, когда Мехмед, в середине весны прибыв в Гелиболу, вдруг "передумал" расширять дворец.

Вместе со всеми рабочими, а также с войсками, собранными якобы для похода на Караман, он отправился в сторону главного города румов, обогнул его и остановился на берегу пролива, но не в виду городских стен, а чуть дальше. Корабли перегородили пролив, чтобы сюда не заходили суда франков* и не мешали транспортным турецким судам подвозить с противоположного берега камень, известь и прочее.

_____________

* В данном случае - венецианцев и генуэзцев.

_____________

Стояла хорошая весенняя погода. По чистому голубому небу разметались лишь несколько облачков. Над синими водами пролива висела совсем лёгкая дымка тумана, поэтому было отлично видно, как на противоположном берегу в долине между зелёными холмами, густо поросшими лесом, возвышаются серые круглые башни Анатолийской крепости. Её построили по приказу одного из прежних султанов.

Мехмед глянул на неё, а затем взглядом перенёсся через пролив на тот берег, где находился сам. Место здесь было куда менее удобное для размещения крепостей - крутой склон, заросший деревьями, подступавшими почти к самой воде. Вдоль берега тянулась совсем узкая полоска гальки. Именно на эту полоску вышел Мехмед и его свита, а лесистый склон возвышался над ними.

Султан, указав на склон, заявил великому визиру Халилу-паше, стоявшему рядом:

- Здесь мне нужна ещё одна крепость.

Шехабеддин вместе с Заганосом тоже присутствовали в свите, поэтому прекрасно видели, что великий визир аж рот приоткрыл, но тут же закрыл, ведь возражать казалось уже поздно. Если б Мехмед объявил о своих намерениях на совете, то Халил вполне мог бы одним словом (к примеру, словом "рано" или "дорого") разрушить здание султанского замысла, но теперь оказался бессилен. Рабочие были собраны, материалы закуплены. Строительство крепости не могло не состояться.

- Я желаю, - меж тем продолжал Мехмед, - чтобы в строительстве приняли участие мои верные слуги Халил-паша, Заганос-паша, Шехабеддин-паша, а также Саруджа-паша.

Последнего он назвал для того, чтобы был кто-то четвёртый, потому что число "четыре" - счастливое число*. Однако Заганос в тот момент думал совсем не об этом, а о том, что должен поддержать своего повелителя, ведь не просто так назначен вторым визиром. При покойном Мурате он занимал должность третьего визира.

_____________

* В отличие от христианской традиции, где удачным числом считается тройка, у мусульман удачным считается число четыре.

_____________

Мехмед ещё не кончил говорить, сделал паузу, а Заганос уже выступил вперёд и поклонился:

- Я готов, - хотя "принять участие" означало, что придётся тратить на строительство собственные деньги, вложить немалую сумму.

Шехабеддину тоже не следовало отставать, поэтому он выступил вперёд почти одновременно с Заганосом:

- И я готов, повелитель.

Следующим выразил готовность Саруджа-паша, а Халил оказался последним, за что удостоился пристального взгляда от султана.

- Каждый из вас, - сказал Мехмед, - построит по большой башне, которая будет носить имя своего строителя. А я возьму на себя строительство малых башен и всех крепостных стен.

- Но как же строить без плана? - спросил Халил, на что Мехмед улыбнулся и обернулся к свите:

- Подайте мне план.

Из толпы выступили двое человек, которых никто из свиты не знал кроме Шехабеддина, ведь они всю зиму еженедельно удостаивались приёма в личных покоях султана в то время, когда он принимал "приятных посетителей". Эти двое являлись мастерами-строителями.

И вот глазам изумлённого Халила предстал готовый план будущей крепости, составленный по всем правилам и учитывающий все особенности местности. На этом же плане султан показал, где находятся башни великого визира Халила-паши, Заганоса-паши и, конечно, Шехабеддина, а также башня Саруджи-паши, которого пригласили просто для ровного счёта, но он думал, что ему оказана великая честь.

Работы начались в тот же день. Лес на склоне, выбранном под строительство, вырубили и выкорчевали, территорию разметили, были вырыты ямы под фундаменты, а затем состоялась церемония закладки первого камня. Этот камень положил сам султан, поэтому Заганос, вдохновлённый примером, впоследствии не раз сам таскал камни, строя свою башню.

Стены росли, не останавливаясь, будто живое существо. Строительные мостки поднимались всё выше. Люди работали в две смены: одни днём, а другие ночью при свете факелов. Звуки весны заглушались отрывистыми фразами рабочих, рёвом мулов и стуком кузнечных молотов, не прекращавшимся ни на минуту. Не было слышно ни плеска волн, ни пения соловьёв, ни стрекотания насекомых. Аромат цветов заглушался запахом извести, костров, горячей пищи и всеми типичными запахами, которые бывают на месте лагеря. Даже свежий запах моря, порой приносимый ветром, не мог господствовать здесь.

Мехмеда всё это нисколько не удручало, хотя он как поэт ценил красоту весенней природы. Султан видел в происходящем доказательство своей власти - даже природа уступала его воле! - и потому он не грустил, а наслаждался. И именно на это время, когда Мехмед пребывал в хорошем настроении, удачно пришёлся визит пушечного мастера.

Мастер явился из города румов и обещал, что если окажется принят на турецкую службу, то отольёт для султана огромные пушки, перед которыми не устояли бы даже стены Вавилона.

Это был тот самый человек по имени Урбан, которого минувшей зимой обнаружила "верная тень", и к которому Шехабеддин отправил четырёх евнухов, чтобы уговорили Урбана предстать перед султаном. Вот почему Шехабеддин настоятельно советовал Мехмеду поверить мастеру и дать возможность проявить умения:

- Повелитель, даже если этот человек преувеличивает, мы с его помощью можем уязвить гордость румов. Он сейчас служит правителю румов, но не получает жалования. Хорошо бы переманить этого мастера к нам.

Мехмед согласился, а меж тем румы сделали всё от них зависящее, чтобы хорошенько его развлечь. Правитель румов прислал посольство, которое Мехмед принял в своём шатре, где также собрал всех начальников, чтобы они тоже повеселились.

Юный султан, сидя на походном троне, с нарочитым спокойствием выслушал возмущённую речь послов, которые заявили, что турки не имеют права строить здесь крепость, и что эта территория может использоваться лишь для прохода войск. Когда речь закончилась, Мехмед с улыбкой сказал сановникам:

- Смотрите-ка! Румы рассердились.

Заганос, Шехабеддин и многие военачальники заулыбались и даже засмеялись. Халил и несколько других дворцовых чиновников, поддерживавших его, не разделили общего веселья.

Мехмед знал язык румов, но не снизошёл до того, чтобы говорить с послами сам, поэтому велел толмачу:

- Скажи им, что мы строим здесь крепость лишь с одной целью: для безопасной переправы своих войск, чтобы в дальнейшем воевать с нашими врагами, которые выступают против нас на той стороне пролива. - Очевидно, султан вдруг вспомнил, что формально его войска собраны для похода на Караман, а не для того, чтобы защитить строителей крепости, если румы предпримут нападение. - Скажи, что корабли франков, пользуясь разрешением румов, постоянно плавают по проливу, а иногда занимают его весь, не давая пройти нашим судам. Мы намерены положить этому конец, а если румы не согласны, то пусть попытаются помешать. Посмотрим, как у них это получится. Сейчас мне видится, что румы совсем не умеют защищать этот берег.

Заганос, Шехабеддин и военачальники снова заулыбались и засмеялись, Халил со своими сторонниками вновь не поддержал веселье, но послы, кажется, не заметили. Они растерялись от слов султана, а Мехмед, продолжая веселиться, снова обратился к толмачу:

- Скажи, пусть правитель румов сам решит, как ему поступить, но если его послы сейчас или в будущем ещё раз скажут, что не следует строить крепость, я с этих послов сдеру кожу.

Посольство румов удалилось, но ещё через некоторое время явилось снова. На этот раз послы посетовали, что турецкий лагерь причиняет большой урон всем окрестным земледельцам, потому что волы и мулы, которых строители отпускают на отдых и выпас, топчут поля. Послы сказали, что правитель румов предлагает сам снабжать лагерь пищей для скота, чтобы никто не трогал земледельцев.

На этот раз Мехмед не смог сохранять спокойствие и рассмеялся прямо посреди речи:

- Смотрите-ка! - сказал он сановникам. - Румы больше не сердятся. Теперь они хотят помочь мне строить крепость.

Это было и впрямь весело, поэтому даже некоторые из сторонников Халила не удержались от улыбок, но Заганос, стоявший слева от трона позволил себе шепнуть:

- Повелитель, а если румы не так глупы? Что если от их пищи наши волы и мулы падут, и это помешает нам закончить строительство?

- Это вполне возможно, Занагос-паша, - ответил Мехмед, - но я и не подумаю принимать помощь. - Он повернулся к толмачу: - Скажи им, что помощь мне не нужна. Мы сами возьмём всё, что нам нужно. А если правитель румов хочет избавить меня от хлопот, то пусть откроет ворота своей столицы, которые сейчас закрыты из-за страха перед моими людьми. Я хочу захватить этот город, но будет проще, если румы сдадутся сами.

Послы снова отбыли, но после их ухода Халил-паша, пока султан не отпустил всех своих подчинённых, попросил позволения говорить.

Мехмед не мог запретить, хотя по лицу великого визира было ясно, что тот не скажет ничего ободряющего:

- Повелитель, ты поступил неосмотрительно, когда прямо объявил румам о своих намерениях.

- Если румы сами до сих пор не догадались, что я задумал, то они глупцы, - ответил юный султан. - И если у румов нет друзей, которые могли бы подсказать им, то, значит, и друзья румов - глупцы все до единого. Не вижу смысла скрывать.

- Столица румов очень хорошо укреплена, - сказал Халил. - Мой повелитель, если ты после всех своих слов не сможешь взять их город, это будет несмываемый позор для тебя. Осмелюсь напомнить, что тридцать лет назад твой великий отец уже осаждал город и потерпел досадную неудачу. Сорок лет назад наши войска также осаждали город и опять неудачно. И пятьдесят лет назад была весьма упорная попытка. И опять закончилась неудачей.

- Халил-паша, - многозначительно произнёс султан, - с годами мощь нашего государства растёт, а румы всё слабее. Разве ты не видишь этого? Разве ты не видишь, что время настало? Да, мой отец потерпел неудачу и потому охотно слушал тебя, когда ты говорил, что взять главный город румов невозможно. Но меня ты так легко не убедишь и поэтому, если хочешь портить нам веселье, то приготовь доводы более весомые.

Тем не менее, настроение Мехмеда было подпорчено, поэтому когда послы от правителя румов явились в третий раз, султан уже не веселился.

Стоя всё в том же шатре перед троном, послы сказали, что правитель румов очень сожалеет, что султан настроен воевать и что турецкий правитель сам является причиной войны, поскольку нарушает договоры. Во-первых, нарушает обещание жить с румами в мире, а во-вторых, строит крепости, где не положено.

Услышав про крепость, юный султан до этого сидевший на троне неподвижно, аж вскочил и крикнул своим сановникам:

- Опять!? Я же предупреждал, что если послы ещё раз скажут хоть слово против строительства крепости, я сдеру с послов кожу! Румы плохо слышали? Или забыли? Придётся преподать им урок. - Вот почему обратно к правителю румов отправилась лишь посольская свита, которая, конечно, рассказала в городе о случившемся.

Сама крепость была достроена к концу лета. Мехмед оставил в крепости сильный гарнизон и пушки, чтобы стрелять по кораблям франков (если будут плавать по проливу без султанского разрешения), а сам вернулся в Эдирне - готовиться к войне.

О том, как Халил-паша пытался поучать своего султана, Мехмед не забыл. И вот теперь поздним осенним вечером, пригласив к себе двоих самых верных слуг, рассказал им, что сегодня ночью тоже будет поучать старого отцовского сановника:

- Передайте Халилу мой приказ: явиться ко мне немедленно. А если Халил не захочет сам прийти, сделайте так, чтобы он всё же предстал передо мной. Никаких отговорок я не потерплю. Приказ должен быть исполнен.

Шехабеддин не удержался и метнул в сторону Заганоса озорной взгляд из-под ресниц, будто говоря: "Друг мой, наступающая ночь обещает быть весёлой".

* * *

Шехабеддин с Заганосом стояли посреди пустой тёмной улицы напротив дома Халила. На небе светился серпик нарастающей луны. Огни в домах погасли. Халил, конечно, уже лёг спать, поэтому время встряхнуть великого визира было самое подходящее.

Казалось, что рядом с Шехабеддином и Заганосом нет людей, не считая свиты и охраны, несшей факелы, но в действительности все ближайшие переулки полнились вооружёнными янычарами. Эти воины, затаились в темноте, а за спиной Заганоса стоял начальник янычар, ожидая распоряжений, потому что знал, что слова Заганоса - слова самого султана.

Главный янычар помнил судьбу своего недавнего предшественника, лишившегося головы за то, что посмел вообразить, будто янычары - нечто большее, чем верные и немые слуги своего повелителя. Прежний начальник заявил, что Мехмед, раз уж стал настоящим султаном, а не временным правителем вместо отца, то должен дать янычарам в подарок десять мешков серебра, а иначе воины могут обидеться. Но Мехмед поступил так, как не ожидал никто. Янычары получили деньги, а вскоре главный янычар и все начальники сотен были казнены. Мехмед показал им, что в самом деле обрёл истинную власть и больше не собирается допускать, чтобы им помыкали, как раньше, когда он был мальчиком на троне.

Должности казнённых заняли другие - не наглецы, и теперь Заганос мог располагать янычарами от имени султана, не опасаясь, что те выйдут из повиновения.

Сейчас верность янычар была особенно важна, ведь если бы Халил отказался немедленно явиться к султану, дом пришлось бы брать приступом, то есть привести великого визира насильно.

Шехабеддин, по правде говоря, надеялся именно на такой исход, ведь если бы Халил проявил открытое неповиновение, разговор с султаном получился бы совсем иным, чем ожидалось изначально. "Приказ повелителя будет исполнен в любом случае, - мысленно повторял евнух. - Прошли те времена, когда приказы повелителя не исполнялись".

Заганос вывел его из задумчивости тихим вопросом:

- Ты уверен, что хочешь идти в этот дом сам?

- Да, - ответил Шехабеддин, глядя на тёмную громаду здания, в которой не светилось ни одного окна. - Пусть Халил видит, насколько серьёзен приказ нашего повелителя. А если приказ передаст кто-то рангом пониже, Халил всегда сможет оправдать своё неповиновение тем, что не поверил посланцу. У Халила не должно быть оправданий.

- А если Халил всё равно откажется идти во дворец? - беспокойным шёпотом продолжал Заганос. - Нам придётся брать дом приступом, а ты будешь внутри. Ты окажешься в опасности. Друг мой, не ходи. Может быть, ты прав как придворный, но я прав как человек, опытный в военных делах. Если нам придётся захватывать дом, то твоё присутствие внутри помешает нам. Возможно, мне придётся торговаться с Халилом за твою жизнь. Зачем давать в руки Халилу такую ценную вещь?

Шехабеддин озорно улыбнулся, хотя в неровном свете факелов эта улыбка выглядела зловещей:

- Мой друг, я готов дорого заплатить за то, чтобы увидеть лицо Халила, когда он услышит от меня приказ немедленно явиться к повелителю. Но дело не только в этом. Ты ведь помнишь моё предназначение? Падение летящей звезды будет означать смерть Халила.

- Опять ты за своё, - пробормотал Заганос, но уже не мог спорить, поняв, что это бесполезно.

- Друг мой, - Шехабеддин незаметно для окружающих пожал Заганосу руку, - если будет на то воля Аллаха, в эту ночь звезда не упадёт.

Дальнейшее происходило для евнуха так, как будто всё - сон. Направляясь к дому Халила в сопровождении нескольких дворцовых евнухов и охраны, он чувствовал, что сердце замирает в груди и дыхание перехватывает, будто он на огромной скорости мчится куда-то сквозь темноту, как звезда мчится по ночному небу, неуклонно приближаясь к земле. Полёт нельзя остановить, но можно им насладиться, поэтому Шехабеддин старался как можно лучше прочувствовать каждое мгновение.

Вот один из евнухов, помощников Шехабеддина стучит в ворота в высокой стене. Ах, как же долго не было никакого ответа! Возможно, Халил даже не собирался впускать никого из султанских посланцев. Заганос обрадовался бы такому исходу, а вот Шехабеддин - нет, он хотел посмотреть Халилу в лицо.

Наконец по ту сторону ворот спросили:

- Кто? - а затем начали поспешно отпирать, ведь фраза "приказ великого султана" творит чудеса.

Вот меж открывающимися створками показался тёмный двор, а впереди уже видны очертания дома, обсаженного деревьями. Кое-где в окнах мечутся огни, но не на втором этаже, где обычно располагаются хозяйские комнаты. Получается, Халил ещё не знает, что случилось. Или же его комнаты выходят окнами на другую сторону.

Меж тем фраза "приказ султана" продолжает открывать все двери. Шехабеддин с евнухами-помощниками и охраной входит в дом, по-прежнему тёмный, так что факелы не могут осветить всей обстановки. Видно лишь, как отсветы пляшут на цветных эмалированных плитках с замысловатым цветочным узором, которыми украшены стены от пола до потолка.

Гостей встречает здешний евнух - управитель дома. Управитель прекрасно понимает, что глава белых евнухов, то есть личных слуг султана, просто так не явится к великому визиру посреди ночи, и что дело серьёзное, но своему господину Халилу управитель служит в первую очередь, поэтому всячески тянет время. Он не даёт пройти дальше, задерживая поклонами, вопросами и просьбами.

- Что привело вас сюда в такой час? Приказ султана? Хорошо, я провожу вас к господину, но прошу, чтобы воины остались здесь.

Просьба казалась вполне естественной, но Шехабеддин задумался. Помня слова Заганоса, он не хотел бы оставаться в доме Халила без охраны, а здешний евнух был только рад, что выиграл ещё немного времени для своего господина:

- Или же я могу сам передать господину то, что вы мне скажете, и вы встретитесь с ним в комнате для приёма гостей. Но воины всё равно должны остаться здесь. Ведь мой господин не сделал ничего дурного? Вы ведь пришли не затем, чтобы взять его под стражу?

Ни одно из предложений не казалось приемлемым, потому что Шехабеддин не собирался играть по чужим правилам, не собирался давать Халилу слишком много времени:

- Я должен передать приказ моего повелителя сам. И лучше не задерживай меня, потому что мой повелитель намерен проследить, как быстро исполнит повеление Халил-паша. Чем раньше Халил-паша узнает, тем быстрее исполнит, и тем меньше у нас будет опасений, что повелитель разгневается. А если он разгневается...

Шехабеддин не стал договаривать и двинулся вперёд вместе с охраной, а распорядитель дома, не имея рядом никого кроме нескольких слуг, оказался вынужден поспешно показывать дорогу:

- Сюда, прошу сюда, - говорил он нарочито громко.

Даже в неверном свете факелов Шехабеддин заметил, что дом Халила внутри весьма похож на султанский дворец: такая же искусная отделка стен эмалированными плитками, такие же богатые ткани на мебельной обивке и подушках, прекрасные напольные ковры.

По широкой деревянной лестнице все поднялись на второй этаж, в покои Халила, где в отличие от первого этажа везде горели лампы, а слуги, одетые наспех и потому не слишком опрятные, таращились на посетителей.

Наконец, главный управитель дома остановился перед большими двустворчатыми дверями, покрытыми искусной резьбой, и сказал, что господин сейчас выйдет к посетителям.

Раз дальше гостям хода не было и даже фраза "приказ султана" не действовала, за дверями, судя по всему, находилась хозяйская спальня, поэтому Шехабеддин решил не врываться туда, а всё же подождать.

К тому же Халил долго себя ждать не заставил. Он вышел к посетителям одетый аккуратно, но борода была не слишком хорошо приглажена, и это означало, что, несмотря на все усилия управителя дома, Халила всё-таки застали врасплох.

Великий визир был совсем не вежлив и потому не поприветствовал посетителей:

- Если я не совершал преступлений, и повелитель не собирается меня взять под стражу, тогда зачем вы явились ко мне среди ночи и перепугали весь дом?

Шехабеддин обратился к нему нарочито вежливо:

- Приветствую уважаемого Халила-пашу, устроителя и блюстителя всеобщего порядка, мудрого советника государства, опору трона и верного исполнителя высочайших повелений, высшего сановника нашей великой страны.

- Так что же случилось? - спросил великий визир, так и не удостоив главу белых евнухов приветствием.

- Я отправлен сюда с высочайшим повелением, которое состоит в том, чтобы немедленно проводить тебя во дворец, - невозмутимо отвечал Шехабеддин.

- Зачем?

- Для беседы.

- С нашим повелителем?

- Да.

- О чём он желает беседовать со мной?

- Это не было сказано, - всё так же невозмутимо произнёс глава белых евнухов и вдруг добавил: - Брать тебя под стражу никто не приказывал, но я бы на твоём месте явился во дворец не с пустыми руками, а с золотым блюдом.

Слуги Халила еле слышно ахнули. Ведь было общеизвестно, что с золотым блюдом связана последняя привилегия, которую получают великие визиры, впавшие в немилость. Когда султан приказывает казнить придворного, то голова выставляется у ворот дворца. Головы обычных слуг лежат на земле. Головы больших начальников - каждая на деревянной тарелке. Если же казнят визира, то дозволяется, чтобы голова лежала на серебряном блюде, а если казнят великого визира, то его голова выставляется на золотом блюде.

Халил, разумеется, понял, о чём речь. А также вспомнил, что блюдо не предоставят за счёт казны. И это стало тем моментом, ради которого Шехабеддину не жалко было рискнуть даже собственной жизнью: Халил пристально уставился на собеседника, отчаянно стремясь понять, шутит тот или нет. Казалось бы, ничто не дрогнуло в лице великого визира, старого и опытного придворного, но его лицо как-то изменилось. Было очевидно, что он в смятении и всеми силами старается это скрыть.

* * *

Стоя вместе с Халилом в коридоре дворца перед дверями в покои султана, Шехабеддин еле сдерживал насмешливую улыбку, потому что великий визир последовал совету взять блюдо, хоть до конца и не поверил советчику. Великий визир опасался, что евнух пошутил и что султан, когда увидит блюдо, захохочет и спросит: "Халил-паша, зачем ты это принёс? Неужели так испугался?"