Последний бросок на запад

Глава 8

Для руководства боснийских сербов — Радована Караджича и Радко Младича — новые бомбардировки сербских позиций в начале лета вряд ли явились неожиданностью. НАТО не делало тайн из своих намерений — кроме того, эти самые масштабные бомбардировки были уже не первыми.

Как ни странно, но для руководства боснийских сербов эта акция устрашения имела и свои плюсы: во-первых, Караджич обеспечивал себе поддержку Белграда — еще недавно президент Югославии Слободан Милошевич называл Караджича и Младича не иначе как «экстремистами»; отношения между Пале — столицей боснийских сербов и Белградом были прекращены. Во-вторых, на востоке, в России, все чаще и чаще раздавались голоса в поддержку «славянских братьев» — некоторые радикально настроенные депутаты российской Государственной Думы даже призывали приравнять русских наемников, за деньги воюющих на стороне сербов, к воинам-интернационалистам. В Думе русских случилась очередная драчка — это свидетельствовало о расколе в обществе и о том, что теперь Караджич наверняка сможет рассчитывать на российскую помощь — пока хотя бы дипломатическую.

Активизировался и Али Изетбегович — бывший генерал армии бывшей СФРЮ, политический и военный лидер босняков. Сенатор США Холлбрук и новый президент Франции Ширак недвусмысленно дали понять, что мусульмане в союзе с хорватами могут и далее рассчитывать на поддержку стран Запада.

Караджичу не на кого было рассчитывать, кроме Белграда и России.

Как член Совета Безопасности ООН Россия потребовала немедленного ознакомления с секретным меморандумом НАТО — этот документ был принят в нарушение всяких норм и с его содержанием не были ознакомлены только две страны — Россия и Китай. Российский представитель в ООН Лавров оценил натовские бомбардировки как физический геноцид боснийских сербов.

Страсти накалялись…

Караджич и его ближайший сподвижник Младич могли достаточно безболезненно выйти из тупика, в который их загоняли бомбардировки Североатлантического блока, требующего отвода войск от Сараево. Теперь многие ожидали, что противники сойдутся на обмене сараевских кварталов, населенных преимущественно сербами, на восточные мусульманские анклавы; тем более, что два мусульманских анклава армия боснийских сербов контролировала уже давно.

Впрочем, на этом плюсы для Караджича заканчивались. Минусов было не меньше, если не сказать — больше.

Североатлантический альянс открыто поддерживал хорватов и босняков; после авианалетов НАТО они перешли в широкомасштабное наступление по всей линии фронта. А с возможным падением Сербской Краины в Хорватии линия фронта для генерала Младича увеличивалась — и это учитывая то, что натовские ракеты «Томагавк» и бомбы начисто разрушили коммуникации, системы ПВО и уничтожили множество боевой техники. Радко Младич контролировал более двух третей Боснии, но теперь, после бомбардировок и наступления, было совершенно понятно, что удерживать эту территорию он вряд ли сможет.

Караджич сделал решительный шаг — после примирения с Белградом была создана единая сербская делегация для ведения переговоров; однако главный голос теперь принадлежал не ему, а белградскому лидеру Слободану Милошевичу, а это означало — теперь сербская политическая линия будет формироваться исключительно в Белграде; Милошевич был более дальновидным политиком, нежели Караджич.

Как бы то ни было, однако до переговоров дело не дошло и бомбардировки продолжались едва ли не каждый день…

В последние три дня практически никто не выходил из лагеря — ни немногочисленные наемники, ни четники. Ивица утверждал, что теперь положение быстро меняется и потому в разведке было мало толку — разведданные моментально устаревали.

На том берегу Дрины часто слышался рокот танковых двигателей; американские и французские самолеты то и дело с пронзительным воем проносились низко над сербскими позициями, пугая и оглушая людей.

Прошла неделя со времени решительного разговора Чернышева со своим напарником и его неожиданного предложения — перейти на сторону хорватов.

Дима находился на распутье: с одной стороны — Вадим, безусловно, прав, ведь он — наемник, то есть человек, который сражается на стороне тех, кто больше и регулярней платит. А с другой — все-таки что-то не позволяло изменить сербам — даже несмотря на то, что те не выполняли условий контракта. Денег Емельянов получал мало — теперь Ивица объяснял это «временным перевесом мусульман и новой политической обстановкой».

Нормальных денег не было ни у кого, а местные динары совершенно не котировались наемниками: для того, чтобы купить бутылку граппы, надо было нести несбежавшим еще крестьянам едва ли не мешок этих бумажек.

Наконец Вадим не выдержал:

— Так ты уходишь или нет? Неужели непонятно? Надо валить отсюда. Это сегодня американцы обстреливают сербов ракетами и бомбами, а что если завтра им захочется выбросить на их позиции парашютный десант?

Емельянов почесал в затылке.

— Думаешь — такое возможно?

Хотя и сам понимал — теперь, после всего происшедшего, возможно и не такое.

— Почему не могут выбросить десант? Представляешь, Емеля, ты спишь, а в твою комнату заходит здоровенный неф. Черный-черный — и автоматическая винтовка наперевес. Ты только хватаешься за автомат — а он тебя своей огромной ногой сорок шестого размера по яйцам… Блин, эти нефы, наверное, еще противней латышей, — предположил Чернышев, видимо, удрученный перспективой такой встречи с негром, какую он только что нарисовал своему напарнику.

Емельянов, казалось, все больше и больше склонялся к тому, чтобы принять предложение Вадима.

— А как бежать?

— Очень просто. Во время налета — как только появляются самолеты, наши четники сразу же прячутся по укрытиям. Никто не увидит, а потом искать, конечно, не будут, подумают, что мы с тобой пропали без вести. Ну, мало ли что бывает — может, на части разорвало, может быть, землей присыпало… Ну? — и он вопросительно посмотрел на Емельянова.

Тот скривился.

— Надо подумать.

— Чего тут думать! Соглашаться надо, а не думать. Ничего нового ты все равно не надумаешь…

Как бы то ни было, однако Емельянову было очень трудно решиться на такой шаг.

«Если изменю, — думал он, — как же тогда я смогу смотреть в глаза сербам, этим людям, с которыми меня столь много связывало? Ивица, Кабанчик, наши парни… А может быть, потом — как знать — мне придется стрелять и в них… Нет, что-то тут не то…»

Чернышев, будто бы поняв, о чем размышляет его товарищ, сделал неопределенный жест рукой и сказал:

— Ничего страшного. Еще три-четыре налета — и от этого лагеря ни хрена не останется…

— А вдруг все завтра изменится?

— Измениться может только в худшую сторону. Часть поредела почти на треть, оружия — нет, продовольствия — только на три дня. Я сейчас проходил возле домика Ивицы, там окно открыто, он с кем-то совещался — я слышал. Правда, сербы выдали американцам их сбитого пилота, но зато каких-то французов в плен захватили. Будет только хуже. Ну, — он вопросительно посмотрел на Диму, — что?

Тот морщил лоб.

— Бежать надо, а не думать, — упрямо повторил Чернышев. — И вообще, — он извлек свой последний, самый решительный козырь, — у тебя ведь, как понимаю, большое и чистое чувство?

— А тебе какое дело? — сердито спросил Емельянов — он уже жалел, что поделился этим с Вадимом.

— Знаешь, если хочешь в жизни чего-то большого и чистого, — заявил Вадим, — купи себе слона и мой его каждый день… Ладно. Надо уносить ноги, надо спасаться. Бежим?

После долгих и мучительных колебаний Дима согласился…

Бежать было решено во время ближайшего авианалета. При появлении авиации НАТО четники предпочитали отсиживаться в укрытиях. Системы ПВО сербов были частично выведены из строя, а частично устарели. Несмотря на то, что сербы иногда сбивали самолеты противника, их ПВО не представляла большой опасности для авиаармад; теперь в налетах были задействованы по шестьдесят и более самолетов.

По карте Емельянов знал, что до позиций хорватов надо идти более пятнадцати километров — при благоприятном стечении обстоятельств это расстояние в горной местности можно было преодолеть за четыре-пять часов. Однако никто не мог застраховать наемников от случайностей, и потому они запаслись чем только можно — в вещмешки были сложены тушенка и сухари, которые им удалось сэкономить, каждый взял с собой по несколько гранат Ф-1 и по три запасных рожка патронов, хотя боеприпасов у сербов теперь уже не хватало.

Ни Ивица, ни другие четники, казалось, не замечали этих приготовлений…

Едва только в воздухе появились первые черные точки — самолеты НАТО, Емельянов и Чернышев, воспользовавшись моментом, вышли из укрытия и медленно, чтобы не вызывать подозрений, направились в сторону леса.

Взрывы, казалось, гремели совсем рядом, однако наемников это не пугало — они знали, что самолеты бомбят точно, впустую ударов не наносят.

Первые километров пять парни прошли без особых приключений, пока не приблизились к какой-то деревне.

Емельянов уселся, разложил на пеньке карту.

— Что это? На карте не обозначено никакой деревни…

Чернышев пренебрежительно махнул рукой.

— Карта устарела. Посмотри, — он ткнул пальцем в уголок листа, — в каком году она издана.

— Хочешь сказать — деревня появилась недавно? Что ее построили во время войны?

— Просто карта неточная, — сказал Чернышев.

— Думаешь — тут кто-нибудь живет?

— Нет, не думаю, чтобы нашелся какой-нибудь сумасшедший, который бы остался тут после начала воздушных налетов, если, конечно, деревня сербская, — сказал бывший рижский омоновец, однако голос его звучал не очень уверенно.

— Давай зайдем и узнаем в деревне, где тут ближайшие хорватские позиции. А то картам верить нельзя. Линия фронта все время меняется, — просто предложил Емельянов.

— Вряд ли стоит это делать, — засомневался Чернышев.

— Почему?

— Во-первых, неизвестно все-таки, чья это деревня — хорватская, мусульманская или сербская.

— А во-вторых?

— А во-вторых, — продолжил Вадим, — если там есть люди, то они обязательно вооружены. И все они нам враги…

— Почему?

Чернышев принялся объяснять:

— Как ты не понимаешь — от сербов мы ушли, стало быть, мы дезертиры. К хорватам и боснякам еще не прибились — стало быть, мы не имеем и к ним никакого отношения.

— Ну, так давай прибьемся, — начал было Дима, но тут же осекся: — А как мы докажем, что мы — не сербский дозор? Оружие у нас, — он тронул за ствол свой «Калашников», — сербское, одеты мы в форму четников… Мусульмане вряд ли поверят нам. Нет, это никак не подходит.

— Да. Этот момент мы не продумали.

— У нас нет никаких доказательств, — вздохнул Дмитрий.

— Надо бросить оружие.

— Ты что! Это очень опасно.

— Ты не понял, — принялся пояснять Вадим. — Мы бросим оружие в последний момент, когда наткнемся на линейную часть хорватов. И там надо сразу говорить с офицером. Тут, в этой деревне — если в ней, конечно же, кто-то живет, — могут быть только силы самообороны из местных крестьян. Не думаю, чтобы в этой деревне был кто-нибудь из кадровых военных.

Чернышев хитро прищурился, ожидая согласия товарища.

— Знаешь, наверное, ты прав, — сказал Дима. — Но все-таки куда теперь двигать? Нет, надо зайти в деревню и осторожно выяснить обстановку.

— Сходи один, — замялся и скривился Вадим. — Я тут подожду. Живот что-то опять…

«Ну, сука, и угораздило же меня идти с этим трусом, — с тоской подумал Емельянов. — И это уже в который раз…»

— Ладно, пойду я, — сказал Дима. — Оставайся тут и жди меня.

Деревня была пустынна и казалась совершенно необитаемой. Небольшой трактор с заржавленным культиватором стоял посредине улицы. Несколько грузовых «фордиков» с простреленными колесами и лобовыми стеклами, стоявших на обочине, свидетельствовали, что на них никто не ездил минимум несколько месяцев — колесные диски были заржавлены. Почти во всех домах деревни были выбиты стекла, а вместо них вставлена фанера. И при этом над деревней висела какая-то странная зловещая тишина — даже лая собак не было слышно.

Дима решил не углубляться в центр деревни, а проверить ближайший дом. Что-то подсказывало ему — в деревне кто-то остался.

Дверь скрипнула на несмазанных петлях — Дима, толкнув ее, вбежал в дом, выставив перед собой взятый на изготовку автомат.

Дом, в котором он оказался, был, похоже, обитаем — перед небольшой печкой была сложена аккуратная поленница дров, на столе — несколько чистых кастрюль. Дима прошел в следующую комнату — там пусто. Дверь, ведущая дальше, была заперта.

Он вернулся на кухню и из любопытства открыл крышку кастрюли — там в теплой еще воде плавало вареное мясо.

«Можно было бы и пообедать, — у Емельянова засосало под ложечкой, — эта тушенка и паштеты так надоели!..»

Он положил автомат на стол, взглядом поискал вилку и хлеб.

И тут неожиданно заскрипела дверь, на которую он вначале и не обратил внимания. Дима поднял голову. Перед ним стоял мужчина в гражданском платье, высокий, широкоплечий; вид у вошедшего был не самый дружелюбный — это Емельянов определил с первого взгляда.

Трудно было сразу понять, кто же он — серб, хорват или босняк.

Дима потянулся к автомату, однако тут же решил, что надо действовать по-другому.

Он поклонился, напряженно улыбнулся и произнес:

— Здравствуйте…

Мужчина прищурился и сделал небольшой шаг в сторону непрошенного гостя.

— Здравствуйте, — повторил Дима.

Неожиданно хозяин подскочил к столу и схватил огромный нож для разделки мяса.

Емельянова этот жест не испугал. «Главное — не провоцировать его, не делать резких движений», — подумал наемник.

— Я друг, — сказал, улыбаясь, Емельянов.

Крестьянин молчал, словно не понимал по сербскохорватски. На его плохо выбритых скулах играли желваки.

— Я друг, — сказал Дима уже не очень уверенно.

Хозяин сузил глаза и, не выпуская ножа из рук, с сомнением переспросил:

— Друг?..

Неожиданно он взмахнул ножом и бросился на Диму. Тот едва успел отскочить — лезвие прошло в нескольких сантиметрах от его головы.

— Друг, — все еще улыбался и кивал Емельянов, стараясь показать, что он считает действия мужчины не более чем шуткой и что эта шутка им, Емельяновым, прекрасно понята.

Однако хозяина такое поведение Димы разъярило еще больше — на этот раз Дима наверняка корчился бы на полу с распоротым животом, если бы не бронежилет. Лезвие соскользнуло — и нападавший, потеряв равновесие, распростерся на полу.

Недолго думая, Емельянов ударил его ногой в голову — изо рта человека потекла струйка темно-красной крови и он, несколько раз дернувшись в конвульсиях, затих.

Все произошло столь внезапно, что Дима сам удивился. Он нагнулся к мужчине, взял его руку, пощупал пульс. Удар ботинка, видимо, пришелся в висок. Мужчина был мертв.

Конечно же, Диме приходилось убивать людей — на то и война. Но это был первый случай, когда он убил мирного жителя, даже не зная, кто он такой — хорват, серб, босняк…

Емельянов поднялся и, стараясь не оборачиваться в сторону трупа, взял автомат и вышел из дому, осторожно закрыв за собой дверь..

К Чернышеву он вернулся в очень дурном настроении.

— Ну, что?

Емельянов вздохнул.

— Я убил человека…

— Какого?

— Не знаю…

— И для этого ты туда ходил?

Дима промолчал — конечно же, Чернышеву трудно было объяснить.

— Кто же в деревне?

— Наверное, никого нет… Не знаю…

— Что будем делать?

После непродолжительной паузы Емельянов сказал:

— Знаешь, мне кажется, лучше сделать крюк, — он вновь раскрыл карту, — вот так мы выйдем в долину реки…

— Так ведь это добрых десять километров! — возразил Вадим.

— Зато по дороге наверняка нет никаких населенных пунктов, — произнес Дима.

— А если бы и были… — начал было Вадим, но, заметив жесткий взгляд напарника, тут же осекся…

Шли долго — через несколько часов стало темнеть. Наконец где-то далеко, за краем леса, на пригорке показались редкие огоньки.

— Что это?

Дима вновь потянулся к карте.

— Наверное, позиции хорватов. Вот, посмотри…

Чернышев мельком взглянул на карту и тут же отодвинул ее в сторону.

— Я в топографии ни хрена не понимаю.

— Тогда давай подберемся ближе, посмотрим, что и как, — предложил Дима.

Казалось, что до пригорка, на котором видны были огоньки, рукой подать — километра три, однако наемники добирались туда не менее двух часов — когда подошли, стемнело окончательно.

Это действительно был хорватский поселок — на выезде из него находился блокпост — танк «Леопард» и несколько БТРов, опознавательные знаки на бортах — щиты в шахматную клеточку — были явно хорватские, это Емельянов понял сразу же.

Он уселся на землю, извлек из кармана пачку сигарет.

— Ну, закурим по последней?

Чернышев улыбнулся, подняв брови.

— Почему по последней?

— По последней в нашем теперешнем положении…

Вадим как-то загадочно посмотрел на своего напарника, но ничего ему не сказал.

— Ну, и мне тогда дай сигарету…

Они закурили. Чернышев почему-то старался не смотреть в сторону напарника. Казалось, что его гложет какая-то мысль.

Дима участливо спросил:

— Что с тобой?

Тот лишь отмахнулся.

— Ничего.

— Какой-то ты задумчивый… Не думай, Вадим, — попытался пошутить Емельянов, — ты ведь сам недавно сказал: «Главное в жизни здоровье, а остальное можно купить». Тем более, что от задумчивости волосы выпадают…

Он не успел договорить: на голову Дмитрия вдруг обрушился страшный удар, мир разлетелся на мириады разноцветных осколков, и он, теряя сознание, опустился словно в черную бездонную яму…

Дима с огромным трудом разлепил глаза и сразу же почувствовал: в голове медленно, со скрипом раскачивается какой-то маятник, во рту — страшная сухость, губы тоже пересохли, плюс ко всему — ужасная тошнота…

Он приподнялся на локте и увидел зарешеченное окно, а за ним — влажный булыжник, уличный фонарь, который, несмотря на светлое время, горел, какие-то военные в защитного цвета куртках.

По центру улицы, поднимая веер брызг, пронесся открытый автомобиль. В нем сидело четыре человека с автоматами.

Дима поднялся, осмотрелся — большая комната, на полу на расстеленных одеждах и матрасах — какие-то люди. Неподалеку от него, в углу, на куче какого-то рваного тряпья примостился седой согбенный старик.

— Где я? — спросил Емельянов, недоумевая. — Где я нахожусь?

Он помнил, что вчера после начала налета натовской авиации они с Чернышевым шли по направлению к хорватским позициям. Помнил, что шли очень долго. Помнил, что на пути их попалось какое-то село и что Дима там — впервые в жизни! — убил мирного жителя.

Помнил, что ближе к ночи они приблизились к какому-то хорватскому поселку: в памяти тут же всплыла картинка — БТР, хорватские опознавательные знаки на броне. Помнил, что потом они сидели с Чернышевым в перелеске и курили.

Что было потом — загадка. Хоть убей — полный провал в памяти.

И кстати, если они решили перейти к хорватам вместе с Чернышевым — где же он? Тоже непонятно.

Емельянов осмотрелся, приподнялся и подошел к старику.

— Что это за город? Где я? Где мой друг? Почему я тут оказался? — спросил он, старательно вспоминая сербские слова.

Старик замер в недоумении, услышав странное произношение.

— Ты что же, русский?

— Русский! А что?

— Да нет, ничего… Ты как себя чувствуешь?

Емельянов повел Плечами, встряхнул головой и поморщился.

— Голова кружится. Какая-то слабость в теле. И тошнит…

— Что?

— Живот, говорю, — Дима сказал погромче и указал рукой, — крутит.

— А… Это нормально! — казалось, что старик обрадовался. — У тебя сотрясение мозга, так что должно тошнить. Удар по голове был очень сильный. Когда тебя принесли сюда, ты был весь в крови… Правда, Петко?

В другом углу комнаты кто-то зашевелился. Емельянов оглянулся и осмотрел помещение — камера как камера, вроде той, в Фоче, только не в подвале, а на первом этаже. Бетонные стены, дощатый пол. На полу несколько матрасов. В одном углу ведро с водой, в другом — параша. В камере, кроме него, было ещё два человека.

Петко, к которому обратился старик, оказался молодым парнем, совсем мальчиком — ему было не более шестнадцати лет. Подойдя к Емельянову, он застенчиво улыбнулся.

— У вас на затылке здоровенная рана, — сказал он. — Мы поначалу испугались, думали, что череп треснул. Все волосы были в крови…

Дима поднял руку к затылку. Нащупав пальцами твердую корку, недовольно поморщился.

— Ничего страшного, череп у меня крепкий, — сказал Дима, пытаясь улыбнуться.

— Кстати, — сказал старик, — меня зовут Дарко. Дарко Майцан. А вас как?

— Дмитрий. А где я, собственно, нахожусь? — еще раз спросил Емельянов.

— В тюрьме у хорватов. Это город Милевина, — ответил Петко. — Вас привез какой-то русский. Он у хорватов в почете — наверное, какой-то начальник.

— Давно?

— Позавчера.

— А как его зовут? — Емельянов начал догадываться, каким образом он здесь очутился.

— Не знаю… Такой высокий, черноволосый… Лет тридцать ему, не больше.

«Черт, неужели это Вадим?! — пронеслось в голове Емельянова. — Неужели это он ударил меня по голове и сдал хорватам?! Друг называется… Ну, доберусь я до него…

Что же это может быть? Неужели он давно на них работает? То-то он меня так уговаривал. Неужели чтобы сдать капитану Новаку?»

— С тобой все в порядке? — забеспокоился старик, увидев, как Емельянов побледнел.

— Да просто затошнило что-то, — отмахнулся тот.

Он посмотрел на своих новых соседей.

Дарко было уже под семьдесят — возраст неподходящий для воина. А Петко, наоборот, был слишком юн…

— А вы как тут очутились? Неужели тоже попали в плен? — спросил Емельянов.

— Да нет, мы беженцы из-под Сараево, из сербских районов. Младич отступил. Надо было удирать. Сколько народу погибло — вспомнить страшно. Собирались на север бежать, да не получилось — дорогу разбомбили. Пошли на восток — еще хуже. Сначала караван обстреляли, потом хорваты остановили. Кого убили, кого отпустили. Некоторых сюда привезли. Нас сюда в камеру сперва двадцать восемь человек набили. Двое померли от духоты. Потом стали отпускать или еще куда-то повезли. Что им надо? Мы вот с Петко третьи сутки тут торчим. Господи, когда же это кончится?!

Старик стал задыхаться, и воцарилось молчание, которое прервал звук отпираемой двери.

— Забирай свою жратву, падаль! — толкая вперед себя тележку со стоящими на ней двумя маленькими кастрюлями, сказал бородатый мужик, одетый в военный камуфляж.

Заметив Емельянова, вошедший хорват обрадованно вскрикнул:

— А… очнулся, стервятник! Вот и хорошо. С тобой давно капитан хочет побеседовать!

И тряся головой от смеха, причины которого были непонятны, стал разливать половником какую-то жидкую массу коричневого цвета по мискам, после чего удалился, заперев за собой дверь на ключ.

Дарко сказал Емельянову:

— Поешь, русский. А то ты столько дней без еды… — и протянул ему миску с кружкой.

Емельянов взял предложенную пищу. Запах протухшего мяса и кислой каши резко ударил в ноздри.

— Ну и гадость!

— Ничего, привыкнешь. Лучшего здесь не найти…

Как ни был плох завтрак, молодой и крепкий организм наемника взял свое. Съев все и запив слегка подкрашенной водичкой, которую Петко обозвал «парашный кофе», Дима блаженно растянулся на койке.

— Ну вот и молодец! — похвалил его Дарко. — Видимо, здоровья у тебя хватает; у большинства людей после такой травмы рвота от одного вида еды… А у тебя ничего, даже румянец на щеках появился.

Емельянов довольно улыбнулся.

— Что поделаешь — каков есть…

— Оно и видно… — Петко завистливо осмотрел его мощную фигуру. — Вы что — спортсмен? Чем занимались, если не секрет?

— Самбо, потом таэквандо.

— Ого! — присвистнул юноша.

Дарко сокрушенно покачал головой.

— Ты — наемник?

— Да, воевал у Младича.

— Где?

— В разных местах — тут неподалеку.

— И много русских у нас здесь воюют? — спросил старик.

— Достаточно. Здесь, на востоке Боснии, не меньше сотни.

— Да… Вон оно как бывает — правительство ваше бросило нас на произвол судьбы, с американцами заигрывает, а братья православные на помощь пришли, минуя политиков… Эх, сколько живу, столько убеждаюсь: этим толстозадым начальникам на простой народ наплевать.

Дима вздохнул.

— Что поделать!..

Он прошелся по камере, потом сел.

— Да, так получается… — пробормотал Емельянов, поудобнее устраиваясь на матрасе.

Что еще делать в тюрьме, как не спать. К тому же ушибленная голова гудела, как колокол.

Сон ему был просто необходим. Сон и покой — лучшие лекарства, которые были доступны в этих обстоятельствах. Кроме того, во сне можно было забыться; во сне могло явиться, что он находится не в грязной каталажке, а в шикарной тачке с откидным верхом, рядом сидит красивая девушка по имени Злата, которая смотрит на него влюбленным взглядом. Вот она положила голову ему на плечо… Они останавливаются и идут в лучший ресторан. Около них суетятся официанты, заискивающе заглядывая в глаза. Он достает из кармана своего белоснежного костюма портмоне и небрежным жестом кидает на поднос со счетом пятидесятидолларовую бумажку. Официант кланяется…

Дима в полудреме улыбнулся. Теперь же его будущее неизвестно и туманно. Что его ждет — одному только Богу известно. И с чего это ему такая чушь пригрезилась? Но может быть, и на этот раз все образуется, все разрешится? Может быть, ему еще стоит на что-то надеяться?

Раздался пронзительный дверной скрип, и металлический голос скомандовал:

— Емельянов! Встать! Руки за спину! Пошел вперед!..

Пленник, не желая навлекать на себя неприятности, послушно поднялся со своего места, потер лицо руками и, подмигнув Дарко и его молодому спутнику, направился следом за охранником.

Вадим Чернышев с гордостью посмотрел на себя в высокое зеркало. Новая форма сержанта хорватской армии была ему к лицу. Плевать на то, что он предатель, зато это хорошо оплачивается. А выполненное задание — пленение главного русского рейнджера, знаменитого уже у хорватов Емельянова, автоматически привело к повышению в звании и премиальным.

Какое может быть сравнение с прежним. Платят ему теперь не жалкие гроши, а целую тысячу дойчмарок в месяц плюс полное содержание, плюс медицинская страховка!

То, что по всем законам он дезертир и предатель, его мало волновало.

В конце концов чем эти сербы отличаются от хорватов? Язык один и тот же, выглядят одинаково гадко… Те же славяне.

Религией? Да черт с ней! Поют те же самые псалмы, — только одни на мертвом и непонятном латинском, другие на еще более мертвом и не более понятном старославянском. Да и вообще, что это за язык такой — «старославянский»? Да нет такого языка! Русский — понятно. Украинский — понятно, есть такой. Польский, сербскохорватский, болгарский — это тоже реальные языки! А старославянский — кому он нужен?

Босняки, так те мусульмане, это тоже понятно… Ну и пусть молятся своему Аллаху. Хрен с ними!

А тысяча дойчмарок в месяц — это не шутки. За год это двенадцать тысяч, больше четырех тысяч лат! Да с этими деньгами он купит в Риге отличную квартиру, и на машину останется. И пошла в жопу эта Россия! Жалко, конечно, свой народ… русских в Латвии, — думал он. — Ну ничего, выгоним лабусов из Риги… В конце концов Рига — стопроцентный русский город. Даже если и не получится ничего, хотя бы постреляю… В латышей стрелять будет куда приятнее, чем в братьев-славян.

С этой Югославией, после ее разделения, черт ногу сломит. Земли — не больше, чем во всей Балтии, а границ понаделали… От Македонии до Словении — дюжина наберется. Это на территории, по размеру не превышающей какую нибудь российскую область!

А этот полковник, его теперешний начальник Зденко Янтолич — наглый тип. Вы, говорит, принимали участие в боевых операциях, убивали хорватов? Будто я такой дурак, чтобы правду сказать! Вот, говорю, приволок главного убийцу ваших солдат… Поверили…

А другой командир, Мирослав Новак, капитан контрразведки — поумней Зденко. Докажите, говорит, ваше лояльное отношение к нам. Ну я отвечаю, что, мол, хоть и русский, а всю жизнь в Латвии прожил. Там в католический костел ходил, хоть сам и некрещеный. Военное дело знаю, вот и поехал туда, где война идет… А к сербам попал потому, что только они и набирают у нас наемников. Все время мечтал к вам перейти, да не получалось.

Вадим еще раз осмотрел себя в зеркале и отправился в душ. Горячая вода хоть каждый день! Не то, что в лагере четников, даже холодной нет! Умывайся зимой в снегу, летом в ручейке.

Вадим разделся и, потягиваясь, как сытый кот, встал под душ, повернул кран… Что-то затрещало, захлюпало… Из сетки душа на его обнаженное тело полилась темно-коричневая холодная жидкость.

— Ах ты зараза!.. — с воплями выскочил Чернышев. — Обманули!

Схватив полотенце, он начал стирать с себя вонючую ржавую жижу.

— Нет, только подумай! — поеживаясь от холода, запричитал он вслух. — Куда ни сунься, везде тебя обманывают. Нет, это невозможно! Нужно жаловаться, пускай зарплату повышают!

Одевшись, он направился в свою комнату, которую делил с другим сержантом, худым и усатым хорватом..

— Здорово! — поприветствовал его Чернышев, проходя в угол комнаты, где стояла кофеварка с отбитой горловиной на колбе.

Залив в кофеварку воды и засыпав в ситечко кофе, Вадим включил агрегат и сел на свою кровать, наблюдая за сержантом.

— А ты где был? Я проснулся, а тебя нет, — сказал тот.

— Пытался принять душ… — недовольно ответил Вадим, вспомнив вонючую жижицу, льющуюся из-под крана.

— Что, не удалось?

— Нет, вода горячая не идет.

— A-а… Видимо, опять электричество отключили, — позевывая, сказал сержант, поднимаясь и натягивая на себя одежду.

— Что?! — вскрикнул Чернышев, бросаясь к кофеварке.

Та была холодная.

— Вот, бля, суки! Опять обманули! Уроды, придурки…

— Ты на кого ругаешься? — строго спросил хорват, внимательно посмотрев на рижанина.

Чернышев смутился, но быстро нашел ответ:

— Да на кого еще я могу ругаться, как не на четников! — Да?

Чернышев продолжал ругаться на недавних братьев по оружию, кляня их на чем свет стоит:

— Ублюдки! Из-за того, что они развязали войну, даже кофе по-человечески попить нельзя. А какие зверства они творят! Я такого насмотрелся, что вовек не забуду!

— Да, это уж точно… Кстати, тебя вызывал наш полковник.

— Какой?

— Как какой? Наш командир полка Янтолич.

— Не знаешь зачем?

— Да тот мерзавец, которого ты приволок, очухался. Полковник вроде лично будет его допрашивать. Передали, чтобы ты обязательно пришел к нему после занятий со своими подчиненными…

Комната, в которую ввели Емельянова два дюжих хорвата, напоминала кабинет директора какого-нибудь крупного предприятия. Большой черный стол, к торцу которого приставлен еще один, поменьше; вдоль стены стеллажи с книгами и папками.

За столом, спиной к окну, сидел лысый мужчина средних лет, одетый в военную форму цвета хаки. Перед ним был раскрыт портативный компьютер. Он что-то быстро набирал на клавиатуре, глядя на дисплей.

Охранники поставили Емельянова перед столом и отошли в стороны. Офицер еще несколько минут следил за дисплеем, после чего поднял голову и изучающе посмотрел на пленного.

— Емельянов Дмитрий Валерьевич. В России осужден за убийство двух человек. Бежал из тюрьмы на краденом автомобиле. По поддельным документам пробрался в Сербию, где нанялся в армию. Участвовал в налетах на хорватские города и села… — человек нажал какие-то кнопки на компьютере, некоторое время смотрел на экран, затем продолжил: — Вы неоднократно принимали участие в операциях, целью которых являлись захват хорватской и боснийской земли, уничтожение коренного населения… В марте попали в плен. Бежали… Да, у вас очень интересная биография. Делая вывод из имеющихся у меня фактов, я могу предположить, что у вас патологическая склонность к насилию. Но, к счастью, вы теперь в наших руках. И на этот раз вам не удастся отсюда бежать. Сейчас я проведу допрос, после которого состоится военно-полевой суд. Вы согласны дать показания?

Емельянов стоял с абсолютно невозмутимым лицом. Его очень удивило, что хорват обладает столь обширной информацией о нем, но это в данный момент его мало трогало. Гораздо важнее было найти выход из создавшейся ситуации. Ведь должен же быть какой-то выход?

Дима хотел было сказать, что его целью был добровольный переход на сторону хорватов, однако после той информации, которую ему сообщил полковник, и особенно после предательства Чернышева, Емельянов понял: ему все равно никто не поверит, и он только усугубит свое положение.

Стало быть, говорить о своей цели перейти на сторону хорватов не было смысла…

«Да, вляпался, — подумал Дмитрий с тоской, — сидел бы в лагере, может быть, все и обошлось бы… Не век же будут самолеты НАТО сербов бомбить».

— Так вы согласны давать показания?

— Где я и кто вы такой? — вопросом на вопрос ответил Емельянов.

Хорват недовольно поморщился.

— Меня зовут Зденко Янтолич. Я командир полка вооруженных сил Хорватской республики Герцеговина. В данный момент вы находитесь в Милевинской тюрьме, можно сказать, концлагере… Еще вопросы есть?

— Да. Почему вы держите здесь ни в чем не повинных людей?

— Это вы себя считаете ни в чем не повинным человеком? — усмехнулся Зденко.

— Нет, не себя. А тех мирных сербов, беженцев из Сараево, которые здесь находятся.

— Ну, не такие уж они мирные… Кроме того, концлагеря первыми на всей территории Югославии стали устраивать именно сербы. Наши действия являются ответом на те территориальные захваты, которые произвели сербы четыре года назад, и зверства, которые совершаются до сих пор. У нас идет национально-освободительная война. Но в данный момент я не намерен обсуждать с вами политику наших стран. У меня имеется исчерпывающая информация о совершенных вами преступлениях. Я имею в виду совершенных здесь. То, что вы натворили в России, меня не волнует, — полковник снова усмехнулся. — Так вы готовы давать показания?

— Какие?

Невозмутимый вид Емельянова начинал действовать Янтоличу на нервы.

— Итак, — начал хорват, — первое обвинение состоит в следующем: двадцать первого января тысяча девятьсот девяносто пятого года вы в составе сербского диверсионного отряда напали на наш город Михайловац. Разграбив его, вы лично принимали участие в расстреле мужского населения. После чего вы принялись насиловать хорватских женщин. Покидая город, вы сожгли его дотла. Вы не будете отрицать этот факт?

Емельянов ошарашенно уставился на полковника. Но недоумение, появившееся на его лице, быстро исчезло.

— Не много ли для одного русского? — с иронией поинтересовался Дима, однако полковник остался серьезен.

— Но и не мало…

«Все ясно! — пронеслось в голове русского наемника. — Теперь на меня повесят все преступления, которые совершили сербы за последние полгода. Как говорил один зэк в Бутырке — „шьем дело из материала заказчика“. Чисто ментовский ход».

— Если вас это в самом деле интересует, — сказал Дима, — то я ничего не знаю о том, что вы только что рассказали.

— Иначе говоря, вы отрицаете?

— Да.

— Хорошо, пойдем тогда дальше…

На протяжении следующего получаса Зденко Янтолич монотонно и нудно перечислял все те преступления, которые якобы совершил Емельянов. О большинстве перечисленных событий Дима не имел ни малейшего понятия, но некоторые из них в самом деле происходили. Правда, не он грабил, убивал и насиловал, а четники и другие наемники, в основном казаки из их отряда.

— Итак, — сказал Янтолич, — за все эти преступления вам полагается высшая мера наказания. Но я предлагаю вам следующий вариант. Ваш военный опыт нам может пригодиться. Поэтому вы подписываете контракт и поступаете на службу в хорватскую армию наемником. Вы подписываете также заявление, в котором объясняете причины перехода: вы, мол, узнали истинное лицо боснийских сербов, узнали о тех зверствах над мирным населением, которые они совершают, разочаровались в той политике, которую ведет Пале…

Емельянов продолжал стоять перед полковником, сохраняя абсолютно невозмутимый вид. Только в самых уголках его глаз светилась едва заметная усмешка.

— Так вы согласны? — спросил полковник.

— Нет.

Янтолич оторвал взгляд от своего дисплея и с удивлением посмотрел на русского.

— Как?! Вы не согласны?! Вы, видимо, не понимаете, что вам грозит в противном случае.

— Да нет, я понимаю, — спокойно ответил Емельянов. — Но мне не подходят ваши условия.

Дима говорил это спокойным тоном уверенного в себе человека. Хотя на самом деле он не был настолько уверен в правильности своего решения. В этот момент у него в душе происходила ожесточенная борьба. С одной стороны, он ведь шел сюда именно с целью наняться в хорватскую армию. Так почему бы не принять предложенные условия?

Но с другой, ему надо сознаться в тех преступлениях, которые он не совершал. От него требуют, чтобы он предал своих бывших товарищей. Изменил сам себе, своим принципам! Нет, это невозможно! Он — не проститутка.

Лет шесть-семь назад, когда он работал охранником в фирме, у него была в чем-то похожая ситуация. Правда, на карту тогда не была поставлена жизнь. Просто ему было предложено в определенный момент закрыть глаза и допустить прямое воровство. За весьма приличное вознаграждение. Тогда Емельянов отказался. Откажется он и на сей раз.

Согласиться — это плюнуть в душу самому себе.

Есть выработанные годами принципы, изменить которым невозможно. Он потом просто не сможет нормально жить. Он будет все время чувствовать на себе груз предательства…

— Вы хорошо подумали? — вновь спросил полковник; голос его звучал угрожающе.

— Да.

— В таком случае за совершенные вами преступления против человечества, руководствуясь законом военного времени, я, как председатель военно-полевого суда, приговариваю вас к смертной казни! Коллеги подтвердят мое решение.

Емельянов испуганно посмотрел на полковника. До последней минуты ему не верилось, что такое может произойти с ним…

Как?! Его приговорили к смертной казни? За то, что он принимал участие в военных действиях? Так ведь не он один воюет на этой проклятой войне! Он просто выполнял работу, за которую платили… Они не имеют права!

— Вы не имеете права! — сказал он громко. — Я гражданин России! И меня охраняет закон Российской Федерации!

— Да вы рехнулись, — засмеялся Зденко Янтолич. — Какой закон Российской Федерации вас охраняет? Может быть, вы скажете, каким образом вообще очутились на нашей земле? Да, у вас явно в голове помутилось от страха…

— Я требую российского консула! — заявил Емельянов.

Он вновь принял невозмутимый вид. У него не помутилось в голове. В чем, в чем, а в трусости его пока никто не обвинял.

— Какого консула? Какой консул может быть здесь? Да даже если бы и был, то неужели вы думаете, что мы стали бы ему сообщать о вас? Кроме того, если мы передадим вас правительству России, то вы тут же окажетесь в тюрьме. Не забывайте, что вы сбежавший из тюрьмы преступник…

— Я требую российского консула, — хладнокровно повторил Емельянов.

Янтолич раздраженно посмотрел на пленного. Ему начинала надоедать эта возня с ним. Поэтому он молча махнул рукой охранникам, стоявшим по бокам Емельянова, и уткнулся в свой компьютер.

Один из солдат, повинуясь приказу своего начальника, подошел к Емельянову. Тот спокойно сложил руки за спиной и повернулся к двери. Но едва только первый хорват оказался в пределах досягаемости его ноги, как Дима круто развернулся на левом носке и его правая нога с силой воткнулась охраннику в лицо.

Тот не успел даже вскрикнуть и рухнул на ковер.

Янтолич в удивлении поднялся со своего кресла, а второй охранник уже снял с предохранителя автомат, когда мощный удар ноги русского, способный разбить двухдюймовую доску, пришелся солдату в живот.

— О-о-о… — хватая ртом воздух, второй охранник упал рядом с первым.

Полковник судорожно стал вытягивать из кобуры свой пистолет, но Емельянов уже скрылся за дверью…

Чернышев с довольной улыбкой на лице прохаживался вдоль строя.

— Теперь вашим командиром буду я, — говорил он. — Я наведу порядок! Отныне никаких самоволок, никакого бардака! Подъем строго по расписанию, в шесть утра. Зарядка, строевая подготовка — все под моим непосредственным руководством. Без моего разрешения — никуда…

Солдаты стояли по стойке «смирно» и ловили каждое его слово, пытаясь разобраться в его плохом хорватском. А Чернышев, радуясь обретенной власти, старался использовать ее в полной мере.

— Взвод! Равняйсь! Смирно! Шагом…арш!

Он гонял своих подчиненных по плацу несколько часов, пока не заметил, что они едва держатся на ногах от усталости.

— Да, слабаки вы, однако… Ну ничего, я сделаю из вас настоящих воинов, чудо-богатырей! Стой!

Двадцать пять человек, среди которых хорватских новобранцев было немного, а наемников из Западной Украины, Литвы и Абхазии — большинство, «ели» его глазами.

В этот момент из здания напротив послышался крик и звук выстрела. Вадим обернулся и буквально остолбенел от изумления.

По выложенной плиткой дорожке что было силы мчался Емельянов. Навстречу ему шли двое хорватских офицеров, которые через секунду оказались на земле, сбитые с ног мощным ударами.

— Зирву галва! — воскликнул Чернышев, вспомнив ненавистный латышский и беря на изготовку автомат. — Убегает сучара…

Резким движением он вздернул затвор автомата и, прицелившись в спину бывшего друга, нажал на спуск.

Раздалась очередь, привычно стукнула в плечо отдача, зацокали отстрелянные гильзы, и Емельянов кубарем полетел на землю. Несколько раз перевернулся, после чего замер, раскинув в стороны руки.

— Черт, неужели я его пришил? — сам себе сказал Чернышев. Но затем его лицо прояснилось, и он улыбнулся. — Ну, тем лучше… А вы чего уставились? — обернулся он к затихшему строю солдат. — Двое, ты и ты, бегом подобрать тело!

Зденко Янтолич сидел за столом, внимательно рассматривая Чернышева. Что это за человек, который без колебаний стреляет в своего товарища, пускай бывшего?

Чернышев стоял прямо, гордо подняв подбородок, который украшала аккуратная черная бородка, недавно отпущенная.

— Вы уверены, что человек, которого вы сюда привезли, в самом деле совершил те преступления, о которых вы говорили? — спросил полковник.

— Абсолютно уверен, — не задумываясь, ответил бывший омоновец. — Я видел это своими глазами.

— Он полностью отрицает свое участие в тех операциях, которые я перечислил.

— Ну и что? Конечно, он будет все отрицать. Жить-то всем охота!

— Согласен, — казалось, хорват был еще чем-то недоволен. — Я говорил, что вам еще придется доказать вашу лояльность к нам. Этот момент наступил. Врач, осмотревший Емельянова, сказал, что ранение легкое и он будет вполне здоров через неделю. Поэтому казнь преступника состоится через неделю. Вам поручается привести приговор в исполнение.

— Есть! — не дрогнувшим голосом ответил Чернышев. — Сделаю…

Зденко испытующе посмотрел на русского наемника.

— Вы уверены, что справитесь с поручением?

— Абсолютно уверен, — твердо повторил Вадим.

— Вам не будет сложно пустить пулю в своего бывшего товарища?

— Никакой он мне не товарищ! — воскликнул Чернышев. — Этот человек — убийца и насильник! Я сам был свидетелем, видел, как он уничтожал наших братьев-католиков. — Вадим приложил ладонь к груди, где из-под расстегнутой рубашки у него выглядывал большой католический нательный крест (Чернышев снял его с мертвого хорвата во время одной операции). — А однажды он выволок на улицу девушку, почти девочку, и публично надругался над ней, после чего она стала добычей всех четников, которые измывались над ней до самого утра… Нет, у меня не дрогнет рука пришить такую тварь!

— Ну, раз так… — после непродолжительной паузы сказал Зденко Янтолич, — то я думаю, что все будет в порядке. Продолжайте готовить свой взвод. Скоро, кстати, ожидается большая операция…

Большая черная муха прожужжала над ухом Емельянова, после чего уселась на его бедро.

— Пошла отсюда! — попытался он ее согнать, дернув ногой.

Муха нахально вцепилась всеми своими лапами в бинт, стараясь удержаться. А вот Дима заскрежетал зубами, чтобы не застонать от пронзившей все тело боли.

— Ничего, ничего… — ласково сказал Дарко, рукой прогоняя назойливое насекомое. — Лето — куда от мух денешься… А ты лежи спокойно, — строго сказал он Емельянову. — Тебе повезло, что пуля не задела кость. А то совсем плохо было бы… И с чего ты решил бежать? Отсюда никак не убежишь. Скажи спасибо, что вообще жив остался, могли бы и убить…

— Не убили, сейчас, так убьют через несколько дней. Я уже приговорен… — Емельянов сделал попытку улыбнуться. — За преступления против хорватского народа.

— Но пока ты жив, — возразил Дарко. — Радуйся, а там — что Бог даст. Все может измениться…

— Что может измениться? Мне тут такие зверства приписали, какие и в страшном сне не приснятся. И приговор был ясно произнесен: расстрел. Так что я уже не жилец на этом свете…

— Откуда ты знаешь, что с тобой произойдет завтра? Разве ты имеешь дар видеть будущее? Один Бог знает, какие события будут потом. Надо молиться и просить у всех святых чуда. Может быть, сама Богородица смилостивится и вызволит тебя отсюда.

— Как же, делать ей больше нечего…

Старый серб пододвинул пленнику мятую алюминиевую миску, полную какого-то варева.

— Что это такое? — спросил Емельянов, подозрительно глядя на коричневую жижицу, в которой плавали маленькие кружки жира.

— Это чорба. Ешь. Вот хлеб, возьми.

Дима с величайшей осторожностью поднес ко рту ложку. На вкус эта жирная масса оказалась еще более отвратительной, чем на вид. Но выбирать не приходилось. Посмотрев на Дарко и Петко, которые с явным удовольствием уплетали похлебку, Емельянов последовал их примеру, стараясь при этом не подавать вида, насколько ему это не нравится.

— Ух! — сказал он, отдавая старику пустую миску. — Всяким меня кормили, но такой гадостью — никогда.

— Нельзя так говорить на то, что тебе дал Бог, — недовольно пробормотал Дарко.

— Ага, Бог. Руками хорватов.

— Ну и что? Господь для достижения своих целей использует даже не верных ему людей!

— Ну, все может быть… — сказал Емельянов, не считая нужным спорить. И перевернувшись на бок, заснул.

Следующие трое суток прошли точно так же: два раза в день охранник открывал дверь и приносил еду. Емельянова никуда больше не вызывали, поэтому он большую часть времени спал. Да и при всем своем желании он больше ничего делать все равно не смог бы — бедро продолжало отзываться острой болью при каждом движении. Но через три дня рана начала заживать. Молодой и крепкий организм Емельянова свалить было не так-то просто. Еще через день он довольно уверенно передвигался по камере, опираясь о плечо Петко, который, словно старательная сиделка, ухаживал за ним все это время.

В благодарность за это Емельянов рассказывал ему истории из волонтерской жизни, которые тот слушал, раскрыв от внимания рот. Дарко тоже с удовольствием принимал участие в этих разговорах.

— Это только подумать! — говорил старик. — Россия отказалась нам, православным, помогать. Бросила на произвол судьбы, а вот честный православный люд не оставил в беде, выручает, убивая этих нехристей… Я слышал, есть даже отряды, целиком созданные из русских добровольцев. Должен сказать, что ваше правительство — проститутки! А еще в церковь ходит этот Ельцин…

Емельянов предпочитал не затрагивать политическую сторону конфликта, поскольку в глубине души был не совсем уверен, кто из воюющих сторон прав, а кто виноват. Более того, у него возникало такое ощущение, что правых здесь нет вообще… Поэтому он больше рассказывал какие-нибудь забавные истории из своей жизни, чем о боях и сражениях…

Через день в камеру пришло пополнение. К большому удивлению, новенький оказался хорватом. И не просто хорватом, а офицером, капитаном.

Среднего роста, плотный, неулыбчивый.

На войне, а особенно на такой странной, как эта, все меняется с калейдоскопической быстротой: сегодня ты — начальник, а завтра… А завтра вполне можешь оказаться в одной камере с пленными сербами и русским наемником, приговоренным к смертной казни.

Это был не кто иной, как бывший капитан контрразведки Мирослав Новак.

Емельянов даже глазам своим не поверил, когда увидел, кого втолкнули в камеру.

Неужели?

Дима припомнил, как он в мыслях расправлялся с этим человеком, допрашивавшим его, но тут же отмел эти планы в сторону — не то время, не то место.

Он встал и подошел к Новаку.

— Господин капитан решил почтить нас своим присутствием?

Лицо бывшего контрразведчика побелело, но он промолчал.

— Господин капитан так горд, что не желает с нами разговаривать? Как же, как же, понимаю — где уж нам равняться с вами…

Новак по-прежнему молчал.

В разговор вмешался Дарко:

— Мы все в одном положении, Дмитрий. Разборки будете устраивать, если удастся выбраться отсюда.

— Ладно, — неожиданно легко согласился Емельянов, и уже обращаясь к Новаку, спросил: — За что ты сюда загремел?

— Ни за что, — буркнул тот.

— Не хочешь — не отвечай. Потом ответишь — времени у. нас много.

Новак отрицательно покачал головой.

— Времени нет совсем. Разве что завещание написать.

— Это откуда же такие сведения? — поинтересовался Емельянов.

— От верблюда. Завтра или послезавтра расстрел.

— Расстрел кого — меня или тебя?

— И тебя, и меня. И если тебя это интересует — расстреливать будет твой друг Чернышев.

— Что?!

— Ничего. Я сам предлагал его кандидатуру Янтоличу. Так что готовься.

Стало быть, Вадим приведет приговор в исполнение. Ясно — надо доказать свою лояльность по отношению к новым хозяевам…

— Сука-а-а… — прошипел Дима.

Емельянов не стал дальше продолжать беседу и вернулся в свой угол камеры.

Полученная информация как-то не укладываясь в голове — Чернышев будет в него стрелять? Вот это сука!

Ну ладно, бросил во время боя. Там действительно трудно разобраться что к чему. Ну ладно, приволок сюда, чтобы авторитет заработать. С определенной точки зрения это даже можно понять.

Понять, но не простить.

Но расстрелять! Завтра?!.