Последний проблеск света

Клэр Кент

«Последний проблеск света»

Серия: вне серии

Автор: Клэр Кент

Название: Последний проблеск света

Серия: вне серии

Перевод: Rosland

Редактор: Eva_Ber

Обложка: Rosland

Оформление:

Eva_Ber

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Глава 1

Я мгновенно узнаю мужчину. Я не помню его имени, но он раньше ремонтировал мою машину.

Он был нашим местным механиком, и когда мне было шестнадцать, я отвезла свою машину в его мастерскую для ремонта и техобслуживания. От него всегда пахло маслом и сигаретами, и ему часто не мешало бы побриться. Он никогда не улыбался мне, но был терпелив и объяснял, какие работы надо провести, а мой дедушка говорил, что он честный и никогда нас не обманет.

Но прямо сейчас он стоит у мотоцикла, который я только что нашла — того, в котором чудом сохранился бензин. В одной руке у него дробовик, а другой он роется в моей сумке.

Час назад я наткнулась на эту заброшенную заправку. Весь бензин, еду и большую часть припасов растащили давным-давно, но во всем этом бардаке я нашла две нетронутые пачки влажных салфеток и большую бутылку воды, закатившуюся под опрокинутый стеллаж.

Сзади, за разбитыми бензоколонками и старым зданием, я наткнулась на золотую жилу. Недорогой мотоцикл прямо на краю леса за заправкой.

Я выдрала сорняки, которыми он зарос, подняла в нормальное положение и задержала дыхание, возясь с проводками. (Любой, кому удалось выжить до этого дня, знает, как завести транспортное средство без ключа, а также заряжать и стрелять из оружия). Едва не рассмеялась, когда двигатель заработал.

Прошло больше года с тех пор, как я натыкалась на работающее транспортное средство.

Я оставила сумку на сиденье и зашла на три шага в лес, чтобы пописать за деревом. Вопреки всему, иллюзия уединения в такие моменты — это иллюзия, от которой я до сих пор не могу отделаться.

Это была ошибка.

Вокруг не было никого, когда я спустила штаны и присела, но выпрямившись, подтянув джинсы и развернувшись, я была уже не одна.

Мужчина. Присваивает мои вещи себе.

Я достаю пистолет, который держу в кобуре на правом бедре, и навожу на него, выходя из-за дерева.

Я застаю его врасплох. Это уже что-то.

От моего появления он заметно дергается и начинает поднимать свой дробовик.

— Не надо, — я подошла к противоположной стороне мотоцикла от него. — Отойди.

Выражение его лица меняется, когда взгляд находит мое лицо. Он насторожен. Это ясно. Его тело напряжено, рука с готовностью лежит на оружии. Однако он его еще не поднял. В другой руке он держит книгу, которую взял из моей сумки.

— Отойди, — повторяю я, делая голос как можно более жестким.

Я далеко не такая грозная, как мне хотелось бы. Мое лицо выглядит юным, тело миниатюрное. Волосы длинные и каштановые, заплетены в косы, глаза тоже карие. У меня есть ямочка на подбородке, что является практически противоположностью грозности. Но мой пистолет заряжен, и я умею им пользоваться.

Надеюсь, он это видит.

Он делает шаг назад, и рука с книгой поднимается в жесте капитуляции.

— Не знал, что ты здесь, — говорит он. Его голос мягкий, хриплый и окрашен тем же горным акцентом, который я запомнила четыре года назад, побывав в его мастерской. — Просто увидел байк и подумал, что надо взглянуть. Я тебе не наврежу.

— Естественно, ты мне не навредишь. Отойди, бл*ть, — теперь я расположилась над мотоциклом и опираюсь свободной рукой на сиденье.

Ему должно быть за тридцать (судя по внешности и тому, что я о нем знаю), и он не особенно красивый мужчина. У него сильные и грубые черты лица, светло-каштановые волосы выглядят нечесаными. Его лицо грязное, как и его джинсы, как и его серая футболка с оторванными рукавами. Но у него подтянутое крепкое тело с широкими плечами и хорошо очерченными мышцами рук, какие бывают от труда, а не от визитов в спортзал.

Он делает еще один шаг назад и говорит так, как люди обращаются к напуганному животному.

— Ты меня знаешь. Я Трэвис Фаррелл. Я тоже из Мидоуза. Я чинил твою машину. Я не пытаюсь обворовать тебя или навредить тебе. Я проходил мимо.

Трэвис. Вот как его зовут.

Я хочу верить ему во всем остальном.

Я бы с радостью поверила ему.

Мой дедушка всегда говорил, что он честный мужчина.

Но мир, который я знала четыре года назад, разломился до основания, и даже мужчинам, которые когда-то казались приличными, больше нельзя доверять.

Я ничего не говорю и не опускаю пистолет.

— Ты же Лейн, верно? Лейн Паттерсон? — глаза Трэвиса выглядят серыми в тусклом свете солнца, с такого расстояния между нами. Они изучают мое лицо, а потом бегло пробегаются по моему телу.

Они не задерживаются на моей груди, хотя моя клетчатая рубашка распахнута, а выцветшая майка прильнула к груди от пота. И они не задерживаются на нижней части моего тела, хотя мои старые джинсы совсем износились и очень низко висят на бедрах. Его взгляд возвращается к моему лицу и остается там.

Это уже что-то, но недостаточно, чтобы я ослабила бдительность.

Я не отвечаю на вопрос, но он, должно быть, принимает мое молчание за подтверждение. Он продолжает.

— У тебя был синий Форд Фокус со своенравной коробкой передач. Я Трэвис. Ты меня помнишь?

Я слегка склоняю голову.

Его черты расслабляются еще сильнее.

— Хочешь опустить оружие?

— Нет.

— Ладно. Я свое опущу. Медленно и аккуратно, — одновременно с этими словами он наклоняется и с нарочитой осторожностью кладет дробовик на гравий.

Когда он выпрямляется, я чувствую себя лучше, но не настолько глупа, чтобы верить, что теперь этот мужчина не представляет опасности. За спиной у него висит охотничья винтовка, а к ремню пристегнуты ножны с ножом вдвое крупнее моего.

От него больше не пахнет маслом и сигаретами. От него пахнет грязью и потом.

И от меня тоже. Теперь это меня уже не беспокоит.

— Ты сама по себе?

Я не отвечаю.

— Ты направляешься в Форт-Нокс?

Не думаю, что я кивнула, но он ведет себя так, будто я это сделала.

— Я тоже, — говорит он. — Можем держаться вместе, если хочешь.

Мои плечи напрягаются.

— Я не ищу компанию.

Его глаза слегка расширяются.

— Ничего такого. Я ничего не ожидаю. Маленькая хорошенькая штучка вроде тебя… ты не в безопасности в одиночку.

Он прав. Я знаю, что он прав. Но все, кому я когда-либо доверяла, мертвы или давно пропали.

— Откуда мне знать, что я буду в безопасности с тобой?

— Я знал твоих дедушку и бабушку. Твоя бабушка преподавала мне в воскресной школе. Я оставался в городе до конца. Не был в банде. Не примкнул к стаду. Помнишь меня после того, как мы взорвали мост? Я был с охотниками.

Я правда припоминаю встречи с ним примерно год назад, когда то, что осталось от Мидоуза, затаилось за охраняемым периметром. Я помнила, как он не раз возвращался с оленем или дикой индейкой, даже когда животных в лесах стало мало. Он делился добычей со всеми, распределял пайки.

Должно быть, он видит что-то на моем лице. Его челюсти слегка разжимаются.

— Я хороший парень, Лейн. Я не наврежу тебя и не буду просить ничего, что ты не готова дать.

Я так сильно хочу доверять ему, что моя рука дрожит. Приходится приложить сознательное усилие, чтобы держать пистолет ровно.

— Почему ты не покинул город с остальными?

Его лицо искажается так мимолетно, что я едва не упускаю это.

— У меня была больная маленькая девчушка. Ей и пяти лет еще не было. Не мог ее бросить.

Я слышу в его голосе потерю — легкую, ноющую, вторящую бремени в моем голосе.

Все, кто до сих пор жив, кого-либо потеряли.

Многие из нас потеряли всех.

— Что насчет тебя? — спрашивает он. — Ты задержалась ради кого-то?

— Ради бабули.

— Ее легкие?

Я киваю. Пепел в атмосфере, витающий последние несколько лет (и только начинающий уходить из воздуха) убил столько же людей и животных, как и вооруженные налеты, цунами, землетрясения и ураганы.

Просто пепел убивает медленнее.

— У моей малышки Грейс было то же самое. Она умерла пару недель назад. Я сейчас направляюсь в Форт-Нокс, так что ты можешь пойти со мной, если хочешь.

Я испытываю соблазн.

Это не милый мужчина и не дружелюбный, но он силен, вооружен и умеет охотиться. Он также кажется хорошим парнем, как он сам сказал.

Теперь мои инстинкты стали лучше, чем когда я была шестнадцатилетней девочкой, живущей комфортной жизнью. Мои родители умерли в автокатастрофе, когда мне было двенадцать, и это самое тяжелое, что случалось со мной. Мне пришлось переехать из города Шарлотт в Мидоуз, маленький горный городок в юго-западной Вирджинии. Мои бабушка и дедушка были любящими и состоятельными и делали для меня все возможное. Несмотря на горе, я хорошо училась в школе. У меня было много друзей. Я начинала интересоваться парнями. Мне не казалось, что Мидоуз полностью стал моим домом, но по сути я была там счастлива.

Как и многие знакомые девушки, я относилась к незнакомым мужчинам со здравой осторожностью, но все равно предполагала, что большинство будет вести себя цивилизованно. Но это было до. После, в первый год, когда еще было кабельное телевидение и интернет, я смотрела новостные репортажи из больших городов, которые один за другим поддавались насилию и хаосу, и я раскачивалась вперед-назад, испытывая тошнотворный шок от того, что мужчины делали с женщинами и детьми.

Я глупо думала, что мой маленький городок, удаленный от крупных населенных пунктов и большинства жестокости, защищенный горами и рекой, охраняемый мужчинами, которых с рождения учили охотиться и стрелять… убережет меня.

Теперь мои инстинкты стали лучше. Им пришлось улучшиться от жизни в этом мире.

Я знаю, что не все мужчины ведут себя как животные. У меня был отец, который любил меня. В семнадцать у меня был бойфренд, который был милым и нежным, пока мы целовались и трогали друг друга, пока он запускал руки под мою футболку на заднем сиденье заброшенного Олдсмобиля. У меня был дедушка, который расстался с жизнью, пытаясь защитить своих подопечных.

Я знаю, что некоторые мужчины по-прежнему хорошие, но все, кого я знала, теперь мертвы.

И теперь, когда мужчинам не грозят последствия за то, что они берут желаемое силой, плохих не меньше, чем хороших, и некоторые плохие прикидываются хорошими.

Я не буду рисковать.

Даже ради защиты спутника в путешествии, которую мог бы дать мне Трэвис.

— Что скажешь, Лейн? Опусти оружие. Мы можем поехать в Форт-Нокс вместе.

Я сглатываю и качаю головой так резко, что две длинные косы, свисающие на спину, слегка подпрыгивают.

— Нет. Я останусь сама по себе.

Он выдыхает, но это лишь его реакция.

— Ладно. Будь осторожна.

— Я всегда осторожна. А теперь медленно подойди вперед и положи эту книгу обратно в мою сумку.

Он опускает взгляд на книгу в своей руке, будто забыл, что до сих пор ее держит.

— Стихи?

Может, это глупо — носить с собой книгу, когда каждый сантиметр пространства в сумке должен быть занят жизненно необходимым, но я не могла ее бросить. Это тонкая книга в мягкой обложке под названием «Самые Любимые Стихотворения», и я снова и снова читала ее бабушке, пока она умирала.

— Да. Верни ее, а потом отойди к самому зданию.

— Ладно, — он делает несколько шагов вперед, бросает книгу в мою открытую сумку, а потом начинает пятиться назад. — Ты совершаешь ошибку, девочка. Ты там не продержишься.

— Посмотрим.

Я замечаю, как он косится на свой дробовик, так и лежащий на гравии, тонким слоем насыпанном поверх утоптанной земли. Я на мгновение подумываю забрать его. Оружие почти так же ценно, как еда или работающий транспорт. Но я решаю этого не делать.

Как и все остальные, я придерживаюсь правила: если то, что я нашла, не принадлежит кому-то другому, то можно спокойно взять. Возьму и не поколеблюсь. Но этот дробовик — Трэвиса, и он стоит прямо здесь.

К тому же, дробовик очень большой, и я не до конца уверена, что в состоянии им воспользоваться.

Я смотрю на него и вижу, что он меряет меня взглядом. Он прекрасно понимает, о чем я думаю, глядя на его оружие.

— Я оставлю его тебе, — говорю я. — Но не подходи за ним, пока я не уеду.

— По рукам.

— До самого здания.

Он подчиняется, больше не пытаясь переубедить меня.

Как только он оказывается достаточно далеко, я подбираю сумку, перекидываю ногу через сиденье мотоцикла и убираю пистолет в кобуру. Затем завожу двигатель.

Он по-прежнему работает прекрасно.

Часть земли и гравия взлетает вместе с облаком пыли, когда я трогаюсь вперед, оставляя позади Трэвиса, его дробовик и остатки моего города.

***

Миру потребовалось всего четыре года, чтобы развалиться на части.

Мне было шестнадцать, когда в Германии упал астероид. Ударные волны и обломки от столкновения уничтожили большую часть Западной Европы. Астрономы видели его приближение, но он не должен был врезаться в нас. Они говорили об этом, воображали сценарии, если это все же случится. Но все это было теориями, и никто особо не обращал внимания.

Потому что он должен был пролететь близко, но не настолько.

Но ученые, да и все остальные, выучили суровый урок о непредсказуемости Вселенной. Траектория астероида изменилась совсем немножко. Это заметили за пару месяцев до столкновения, но мы никак не могли остановить такой огромный кусок камня, несшийся с такой скоростью.

Он врезался.

Астероид был не настолько крупным, чтобы спровоцировать полное уничтожение. Так сказали ученые.

Но все оказалось настолько плохо, что никто и не мог представить.

Массовое бегство из Европы за те два месяца перед ударом, подкосило мировую экономику и стабильность, пока все развитые страны принимали к себе как можно больше иммигрантов. Пыль и обломки, разбросавшиеся при ударе, заставили глобальную температуру понизиться, а дымка почти год заслоняла большую часть солнечного света.

И как будто этого оказалось недостаточно, планета пыталась воспротивиться атаке, породив разрушительные цунами, ураганы и землетрясения на всех континентах.

Мы в США не ощутили самого удара, но явно почувствовали его отголоски, черт возьми. Люди бежали с побережий, волнами устремляясь к центру страны, чтобы сбежать от натиска одного урагана за другим на восточном побережье и от постоянных землетрясений на западном.

Затем супервулкан под Йеллоустоном начал рокотать. Большого извержения так и не случилось, но на протяжении двух лет он постоянно выплевывал облака пепла.

Обширные протяженности сельскохозяйственных угодий в центре Северной Америки, которые едва пережили похолодание и дымку пыли, оказались добиты пеплом.

Это уничтожило нашу еду.

Электричество, средства связи и правительство рухнули следующими.

Люди умирали. И продолжали умирать.

В последней радиопередаче, что я слышала, озвучили предположительные подсчеты, что население мира сократилось вдвое.

Я была уверена, что теперь оно сократилось еще сильнее.

Некоторые люди прятались в бункерах, забрав с собой как можно больше еды и припасов.

Некоторые люди полностью сдались.

Некоторые люди объединились в блуждающие банды, которые стали известны как стада. Они иногда насчитывают аж до тысячи человек, передвигаются по остаткам дорог на грузовиках и танках, забирают все, что пожелают, убивают всех, кто встает на их пути.

Мой маленький городок насчитывал три тысячи жителей, когда мне было шестнадцать.

К тому времени, когда мне исполнилось семнадцать, нас осталось лишь полторы тысячи, потому что многие переехали из-за страха близости к побережью или примкнули к бандам или группам выживальщиков.

Люди, оставшиеся в Мидоузе, делали все возможное. Во второй год, когда сообщения о стадах, опустошавших все поселения, на которые они натыкались, становились все чаще, руководители города взорвали мост через реку, который служил основным средством въезда в Мидоуз. Две других дороги были горными и петляющими, защитить их было проще.

Большинство мужчин в городе, а также многие женщины умели охотиться, рыбачить и стрелять. Мы объединились с соседними городами, чтобы обслуживать и охранять электростанцию, так что электричество у нас сохранилось еще несколько месяцев после того, как остальная страна погрузилась во тьму. Еду делили и распределяли между всеми. Все старались вести свой вклад. Этого все равно было недостаточно.

Месяц назад, когда численность животных в лесах сократилась из-за перемены климата, а в реке перевелась рыба, большая часть из четырех сотен выживших в Мидоузе собрала вещи и отправилась в Форт-Нокс, услышав слухи о том, что армейская база в Кентукки охраняется остатками армии и принимает беженцев. То же говорилось о Форт-Брэгг в Калифорнии, но люди беспокоились, что это слишком близко к побережью, так что решили отправиться в Форт-Нокс. Единственные, кто не пошел с ними — это люди, не пожелавшие оставлять больных родственников, которые не могли пуститься в путь.

Например, я. Я потеряла деда, когда электростанция вышла из строя, и я не собиралась расставаться с бабушкой. Она умоляла меня уйти, но я отказалась. Не могла. Даже зная риски, я оставалась с двумя десятками других, и мы несколько недель влачили скудное существование.

Два дня назад моя бабушка умерла, и поэтому теперь я на пути в Форт-Нокс.

Может, я найду остальных жителей моего города.

Больше мне идти некуда.

***

Бензина в моем мотоцикле хватает почти на восемьдесят километров. Я держусь маленьких сельских дорог, где меньше шансы наткнуться на других людей, потому что «люди» неизбежно равно «опасность». Я неплохо справляюсь и сталкиваюсь лишь с несколькими маленькими группами, идущими вдоль дороги.

Видя, что бензин начинает заканчиваться, я сворачиваю на обочину и смотрю на дорожную карту, которую выдрала из старого атласа дома. Мне предстоит преодолеть еще почти пятьсот километров. Мне нужен бензин, и единственный способ добыть его — найти брошенное транспортное средство, откуда его еще не сцедили.

Непростая задача. Обычно надо отыскать заброшенный город и осматривать пустующие дома, пока не найдешь машину с бензином в баке. Так что я удивлена и полна подозрений, когда вижу нетронутый грузовик-пикап с багажником-кемпером, стоящий на обочине дороги.

Заброшенные машины обчищают за час, так что эта, наверное, только что остановилась.

Я притормаживаю и не вижу, чтобы в грузовике кто-то сидел.

Наверное, закончился бензин. Обычно именно по этой причине транспортные средства бросают на обочине. Но также есть вероятность, что возникли какие-то механические неполадки, и в баке есть бензин.

Надо проверить. Каким бы маловероятным это ни казалось, любые шансы найти бензин слишком важны, чтобы забить на это.

Направив мотоцикл на обочину перед машиной, я слезаю и иду к водительской дверце.

Я ахаю, осознав, что на сплошном сиденье-скамейке находится мужчина.

Он обмяк, и поэтому я не увидела его с дороги.

Его рубашка пропиталась кровью.

Мой первый инстинкт — быстро сдать назад. Этот мужчина явно погиб насильственной смертью, и от этого я хочу держаться как можно дальше. Но машина может быть в рабочем состоянии, и тут может иметься бензин. В кузове могут иметься припасы. Я буду дурой, если не проверю просто из-за крови и мертвого тела.

Так что я беру нервозность в узду и подхожу снова.

Открываю дверцу и толкаю обмякшее тело мужчины от руля, чтобы дотянуться до замка зажигания.

Тело до сих пор теплое. И не такое обмякшее, как я ожидала.

А потом оно стонет.

Я отшатываюсь, когда мужчина открывает глаза.

Его взгляд встречается с моим, рот открывается. Он пытается что-то сказать, но получается лишь невнятный хрип.

Я осматриваю его рубашку в поисках источника крови и вижу уродливую рану на животе. Похоже на огнестрельное ранение. В дни, когда существовали медики и работающие больницы, такое ранение, наверное, можно было пережить, но сегодня он никак не выкарабкается. Вот-вот испустит последний вздох.

Я чувствую некую тошноту, но не грусть. Смерть незнакомцев меня уже не трогает.

И если в грузовике есть бензин, мне он нужен.

Неважно, как бы я ни изменилась за последние четыре года, мне не хватит духу вытащить его тело из машины. Пока он еще жив.

— Мне жаль, — говорю я наконец. — Мне хотелось бы помочь, но не думаю, что я могу что-то сделать для вас.

— Ф-Форт-Нокс, — его тихие стоны наконец-то сложились в полноценные слова.

— Что насчет Форт-Нокс?

— Возьми… возьми это… Маршалл. Ищи… волка, — его правая рука шарит в кармане, пока он не вытаскивает скомканный листок бумаги.

Я не хочу ввязываться в то, что он мне пытается сказать. Это наверняка сгубило его самого.

Благородные порывы опасны. Если астероид что-то и доказал, то именно это утверждение.

Выживание — это лучшее, на что мы можем надеяться.

Но этот мужчина тратит остатки своих сил, чтобы передать мне бумажку, так что я ее беру.

Часть ее запачкалась кровью, и я пытаюсь вытереть ее пальцами. Наконец, можно разобрать то, что написано на странице.

Похоже на какую-то беглую записку и рисунок внизу.

— Что насчет Форта Нокс? — снова спрашиваю я, глядя на мужчину.

Вопрос тщетен. Он уже мертв. Я явно вижу это, хотя все равно проверяю пульс.

Это почти облегчение. За свою жизнь я видела слишком много смертей, но мне все равно тяжело смотреть, как кто-то страдает.

Теперь, когда он мертв, я могу забрать грузовик и не особо винить себя за это.

Я протягиваю руку к ключу в замке зажигания. Мотор фырчит, но не заводится.

Бензин закончился.

Я бормочу несколько ругательств и обхожу машину, чтобы открыть багажник.

Ну хоть тут немного повезло. Несколько консервов (персики, бобы и кукуруза) и несколько упаковок макарон с сыром. Еще несколько бутылок воды.

Я не ела со вчерашнего дня, так что хватаю банку, открываю ее ножом и ем персики руками, стоя на обочине. Я перекладываю всю еду в сумку, добавляю столько бутылок воды, сколько могу унести, затем обхожу, чтобы проверить, что на заднем сиденье грузовика не осталось чего-нибудь полезного.

Ничего.

Если я правильно подсчитывала дни, сейчас должен быть август. Жара далеко не такая сильная, как я помню по временам своего детства, но воздух как будто густой и грязный, а урон, нанесенный озоновому слою, сделал лучи солнца более разрушительными, чем раньше.

Я потею так сильно, что пот капает мне в глаза, и задерживаться на обочине опасно.

Я собираюсь пойти обратно к мотоциклу (мой первый и единственный приоритет сейчас — это найти бензин и двигаться дальше), но меня манит окровавленное письмо, что я держу в руках.

Мне стоит просто бросить его и двигаться дальше. Так сделал бы настоящий выживший.

Любопытство сродни сочувствию. В итоге оно тебя губит.

Я все равно читаю письмо.

«Форт-Брэгг пал. Стадо (3000) на пути в Форт-Нокс. Эвакуируйтесь. Ищите символ волка».

Под словами виднеется стилизованный рисунок волка.

Я смотрю на кусок бумаги, и тревога скручивает мое нутро.

Я не понимаю отсылку к волку, но остальная часть записки предельно понятна.

База Форт-Нокс вот-вот будет захвачена стадом из трех тысяч человек.

Если это случится, все, кто еще дорог мне в этом мире, будут убиты или взяты в плен.

Мертвого мужчину послали предупредить, и теперь он никогда туда не доберется.

Я могу попробовать доставить это самостоятельно, но маловероятно, что я переживу дорогу до Форт-Нокс.

Мои внутренности снова бунтуют. Я слишком быстро съела те персики.

— Черт, — мое восклицание слишком громкое и эхом разносится над пастбищем мертвой травы справа от меня и над наполовину вырубленным лесом слева.

Будь здесь Трэвис, он помог бы мне добраться до Форт-Нокс и доставить это сообщение.

Это моя первая мысль.

Я еще не призвала в себе волю сдвинуться с места, когда слышу двигатель. Рев становится громче, а значит, приближается.

Я застываю.

Мне надо убежать в леса и спрятаться там.

«Машина» — значит «человек», а «человек» — значит «опасность».

Но за весь день я не видела на дороге другие транспортные средства.

И маленький назойливый голосок в моей голове продолжает повторять, что Трэвис направляется туда же, куда и я. Он может даже выбрать ту же дорогу.

Может, он нашел машину.

Может, он остановится и еще раз спросит, хочу ли я к нему присоединиться.

На сей раз я могу дать другой ответ.

Я еще не приняла решение, когда вижу приближающийся старый пикап и слишком поздно понимаю, что это не Трэвис.

Автомобиль странно виляет по мере приближения. Внутри четыре человека, и они орут из открытых окон, останавливаясь возле меня.

Я испытываю лишь небольшое облегчение, видя, что одна из них — женщина.

Это не признак того, что мужчины не представляют опасности.

Я поднимаю пистолет.

— Эй, юная леди, — произносит один из них заплетающимся языком, высунувшись из заднего окна. — Что такая красотка, как ты, делает тут одна?

Остальные непристойно гогочут.

Я смотрю на широкое небритое лицо и понимаю, что тут происходит.

Они пьяны. Все они.

— Воу! — говорит водитель, улыбаясь мне из окна. — Опусти пистолет, милая. Мы все хорошие ребята. Нашли этот грузовик. С ключами и со всем. Нашли холодильник, полный пива и всякой еды. Просто катаемся в свое удовольствие. Можешь поехать с нами, если хочешь.

— Нет, спасибо, — теперь я целюсь уже в водителя.

— Не стоит оставаться тут одной, — говорит первый тип. — У нас тут найдется место для тебя.

— Нет. Спасибо.

Теперь я дышу немного легче. Не таких гадких мужчин я боюсь сильнее всего. Они не те, кто примыкает к стадам и силой прокладывает себе путь по миру, насилуя, грабя и убивая по своему хотению. Я вижу это на их лицах.

Но они пьяны. А пьяные мужчины, особенно в группе, сделают такое, чего не совершат трезвые.

Я не опускаю оружие, хотя рука уже дрожит от усталости.

Я собираюсь сказать им ехать дальше, и тут слышу приближение еще одной машины. Мое сердце ухает в пятки. Мужчин в двух машинах я не смогу контролировать так, как мужчин в одной. У меня могут быть проблемы.

Настоящие проблемы.

Другой автомобиль настигает нас прежде, чем я решаю, что делать. Это джип Вранглер старой модели. Я тупо смотрю, как он останавливается, и на дорогу выходит мужчина с дробовиком.

Трэвис. С его непокорными волосами, неулыбчивым лицом и безрукавной футболкой.

И с дробовиком.

Мне стыдно признаться, но я почти скулю от облегчения.

— Что тут происходит? — требует он, располагая оружие у плеча и целясь в грузовик.

— Подумал, что хорошенькой леди нужна помощь, — говорит водитель с нелепой улыбкой.

Трэвис издает грубый гортанный звук и подходит, чтобы распахнуть дверцу с водительской стороны.

— Убирайтесь.

Пассажиры машины тупо смотрят на него.

Он показывает дробовиком.

— Убирайтесь!

— Не вреди им, — пошатываясь, я подхожу ближе к нему. — Они просто пьяные. Они не собирались мне вредить.

Вопреки облегчению от его неожиданного появления, я пугаюсь из-за жесткости в его голосе и лице. Внутри меня все до сих пор кричит, что Трэвис — достойный мужчина, но я видела, как достойные мужчины совершают ужасные поступки. Пару лет назад я помогала охранять периметр города, и мужчина, которого я знала и которому симпатизировала, застрелил и убил странника-оборванца, который продолжал приближаться, хотя было ясно, что бедняга не вооружен и вообще не в себе.

Вещей, которые я всегда принимала как должное (например, то, что нормальные люди будут вести себя нормально), теперь нельзя ожидать по умолчанию.

Трэвис меня игнорирует.

— Выметайтесь!

На сей раз его тон достаточно повелевающий, чтобы пассажиры машины подчинились. Они все вываливаются из пикапа и собираются группой на обочине.

Трэвис наклоняется в салон, выключает двигатель и выдергивает ключи. Затем бросает ключи далеко на пастбище в стороне от дороги.

Пьяные тупо смотрят на него.

— Ключи там, — произносит он так, будто разговаривает с непослушными детьми. — Идите и ищите.

Трое бегут за ключами, но водитель выплевывает:

— Это наше. Ублюдок, — он неуклюже замахивается.

Трэвис почти небрежно ударяет его прикладом дробовика.

Мужчина падает на асфальт и что-то лепечет.

Мои руки потеют так сильно, что пистолет выскальзывает из хватки, так что я убираю его в кобуру. Меня накрывает неожиданная волна тошноты. Я дергаюсь и сгибаюсь пополам, пока желудок сокращается рвотными позывами. Меня тошнит на обочину. Персиками, которые я съела ранее.

Трэвис просто наблюдает за мной. Когда я выпрямляюсь, его глаза пробегаются вверх и вниз по моему телу, может, ища травмы.

— Ты пострадала?

Я качаю головой.

— Они просто очень пьяные.

Теперь они не представляют угрозы. Я вижу, что трое все еще бродят по пастбищу и ищут ключи.

Они наверняка протрезвеют к тому моменту, когда найдут их.

Выбросить ключи было очень хорошей идеей.

Жаль, что я сама до такого не додумалась.

Трэвис кивком головы показывает на джип, на котором он приехал. Я знаю, что он говорит. Он говорит мне садиться в машину. Он даже не произносит слова. Лишь совершает легкое движение головой вбок.

Я колеблюсь лишь несколько секунд.

Ранее сегодня я совершила ошибку, когда отказалась от предложения Трэвиса путешествовать вместе. Я не собираюсь повторять эту ошибку. Даже если позднее он принудит меня к сексу в обмен на защиту (такова реальность женщин в этом мире), я могу с этим справиться.

Я забираюсь на пассажирское сиденье его джипа. Тут два места и крыша, но дверей нет. Намного комфортнее, чем в мотоцикле.

— Ты следовал за мной? — спрашиваю я, когда он забирается на водительское место.

— Я же сказал. Мы направляемся в одно место. Это самый короткий путь, который избегает шоссе и городов.

— Где ты нашел этот джип?

— В городе ранее. В чьем-то гараже. Я ездил на старой развалюхе, но это лучше и подойдет для бездорожья.

— В мотоцикле закончился бензин, так что мне все равно нужна была новая машина. В том грузовике я нашла консервы и воду. Часть я взяла себе, но там есть еще, я не смогла унести.

— Покажи мне, — он переключает передачу и подъезжает к грузовику.

Я подвожу его к бутылкам воды, и он хмыкает — я так понимаю, в знак одобрения. Я до сих пор не видела, чтобы этот мужчина улыбался.

Я освобождаю свой рюкзак от еды и воды, а Трэвис хватает остальные бутылки воды из грузовика. В багажнике джипа у него лежат протеиновые батончики, домашняя вяленая оленина. Еще больше бутылок с водой. Необходимые вещи для разбития лагеря. Еще оружие.

Этот мужчина знает, что делает.

Я на мгновение колеблюсь, затем достаю из сумки упаковку влажных салфеток. Я кладу их вместе с остальными припасами, а также выкладываю солнцезащитный крем и бинты, которые нашла пару дней назад в доме.

— Ты проверила мертвого парня? — спрашивает Трэвис.

— Он мертв.

— Знаю, но ты проверила, нет ли у него чего-то полезного?

— О. Нет, — я снова чувствую тошноту, думая о последних моментах жизни этого мужчины. В руке я все еще держу записку.

Трэвис тратит минуту на осмотр тела мужчины и возвращается с маленьким пистолетом, который кладет с остальным оружием в багажнике джипа.

— Что это? — он кивает на мою руку.

Записка.

Я смотрю на нее, затем медленно протягиваю Трэвису.

— Это было у мужчины. Перед смертью он сказал, что это надо доставить в Форт-Нокс.

Трэвис читает записку, а потом, должно быть, перечитывает снова и снова, потому что долго не поднимает головы.

— Моя бывшая жена сейчас в Форт-Ноксе, — по его голосу я понимаю, что он боится за нее.

— Все мои близкие, что у меня еще остались, сейчас в Форт-Ноксе.

Он облизывает губы.

— Ладно. Мы возьмем это. Стада движутся очень медленно. Им приходится делать так из-за их численности, и они останавливаются в каждом городе для грабежа. Мы наверняка сумеем их опередить.

— Ты так думаешь?

— Мы должны это сделать. Там Шэрил. Все там.

— Ладно. Если удастся найти достаточно бензина, то на джипе мы сможем ехать весьма быстро, даже если придется съехать с дороги.

— В конце концов нам определенно придется съехать с дороги. Но мы поедем как можно быстрее.

— Я не понимаю часть про волка.

Трэвис качает головой.

— Я точно не знаю. Но стада иногда помечают себя. Может, это их метка — чтобы дать нам знать, какое стадо туда направляется.

— О. Может быть. Ну, давай отправляться. Сколько у тебя бензина?

— Примерно четверть бака. Далеко не уедем.

— Тогда попробуем найти еще. По пути должны встретиться заброшенные города.

— Ага, — Трэвис закрывает заднюю откидную дверь джипа, а потом тянется ко мне, вынуждая меня ахнуть и отпрянуть.

Он быстро опускает ладонь, не дотронувшись до меня.

— Прости. У тебя из руки идет кровь. Ты же сказала, что не пострадала.

Я удивленно смотрю на себя.

— Не пострадала. Эти парни мне не навредили. Должно быть, я порезалась, когда шарилась в кузове грузовика. Даже не заметила.

Я снимаю рубашку, у которой теперь порван один рукав, беру предложенную им влажную салфетку и вытираю кровь со своего предплечья. Затем слегка разворачиваю свое тело, чтобы он мог наложить повязку на порез.

Я замечаю, что его глаза задерживаются на моей майке, где влажная ткань льнет к грудям, и чувствую себя странно смущенной, надевая обратно рубашку. Я перестала носить лифчик пару лет назад, когда «косточки» на последнем сломались. Мои груди слегка подпрыгивают при этом движении, и соски отчетливо видны через поношенную ткань.

— Спасибо.

Он что-то бурчит. Затем берет бутылку воду и протягивает мне.

— Попей. Ты выглядишь так, будто вот-вот грохнешься в обморок.

— Ну спасибо, — сухо бормочу я, и сарказм срабатывает по привычке. Затем я медлю и говорю более искренне: — Спасибо тебе. За то, что остановился и помог, имею в виду. Я все контролировала, но могу и не справиться. Так что спасибо.

Он теперь смотрит вниз, почти как будто я его смутила. Но он не похож на того мужчину, которого можно смутить, так что я не уверена, что он чувствует.

— Любой остановился бы.

— Нет. Не остановился бы. Уже нет. Едва ли кто-то вмешался бы. Так что спасибо.

Он кивает и бурчит что-то неразборчивое. Затем произносит уже другим тоном.

— Нам лучше отправляться в путь, если только ты не хочешь положить что-то еще.

Я сую руку в сумку, убеждаясь, что нет ничего, что надо выложить с припасами. Но все остальное — личные вещи или предметы, которые я хочу постоянно иметь при себе.

— Нет. Это все.

— Тогда запрыгивай.

Я слишком устала, чтобы куда-то прыгать, но медленно забираюсь на пассажирское сиденье.

Трэвис смотрит на меня так, будто ждет чего-то.

— Что? — спрашиваю я наконец.

— Пей воду. Я не хочу смотреть, как ты теряешь сознание.

Я привыкла экономить воду по максимуму, так что жадно пить из новой бутылки кажется роскошью. Но он ждет меня, так что я откручиваю крышку и делаю пару глотков.

Он кивает, все еще наблюдая за мной. Затем переключает передачу, но держит ногу на педали тормоза.

— Почему ты не пьешь? — спрашивает он излишне ворчливо, когда я опускаю бутылку и делаю несколько глубоких вдохов.

Я награждаю его такой мрачной гримасой, какую только могу изобразить.

— Пью же. Я не хочу пить слишком быстро, чтобы меня опять стошнило. И мне совсем не надо, чтобы мной так командовали.

— Похоже, что все же надо.

Я кошусь на него в тусклом свете. Сейчас примерно послеобеденное время, но из-за постоянной дымки пыли и пепла последние проблески солнечного света меркнут намного раньше, чем должны.

Я честно не могу сказать, серьезен он сейчас или нет.

Поскольку нет ни намека на улыбку, я решаю, что он не дразнится, и мрачнею еще сильнее.

Он издает тихий фыркающий звук, которого я не понимаю, и косится туда, где моя сумка соскользнул на пол машины. Я оставила ее не застегнутой, и оттуда выглядывает моя книга.

Я вижу, на чем сосредоточен Трэвис, и быстро наклоняюсь, чтобы сунуть книгу обратно в сумку и застегнуть ее.

— Стихи? — спрашивает он в той же скептической манере, что и ранее этим днем.

Я прищуриваюсь и стараюсь выглядеть грозной. Почти уверена, что толку от этого нет. Во всем виновата та чертова ямочка на подбородке.

— Да. Стихи. Я же тебе говорила ранее.

— Почему ты таскаешь с собой эту книжку? — он смотрит на меня так, будто я выжила из ума.

Может, у него есть основания так считать, учитывая, что стало со знакомой нам цивилизацией.

Я потеряла свою семью. Я потеряла свой город. Я потеряла все, и существует лишь малый шанс, что я выживу и доберусь до Форт-Нокса. И еще меньше шансов, что мы доберемся туда прежде, чем базу захватит стадо. Но я все равно цепляюсь за эту книгу.

Теперь все сводится к выживанию. Стихи больше не имеют значения.

Есть слова, которыми я могла бы объяснить это ему. Слова о надежде. Об остатках утерянной красоты. Об эхе смысла в тусклой реальности.

Но я даже не пытаюсь объяснить.

Может, я и правда сошла с ума.

Читаю стихи после конца света.

Я вообще ничего не говорю.

Глава 2

Мы едем всего час, после чего становится слишком темно, чтобы двигаться дальше.

До случившегося я назвала бы это время ранним вечером, но садящееся солнце уже заслонено стеной грязных облаков и дымки, и вскоре Трэвису придется включить фары, так что мы ищем место, где можно провести ночь.

Ночью теперь слишком опасно бывать на улице. Трэвис, может, силен и хорошо вооружен, но мы с ним вдвоем противостоим всему, с чем можем столкнуться в темноте. Дневной свет — это единственный безопасный вариант.

Мы находим старую ферму с домом за холмом, который едва виден с дороги. Большинство окон разбито, а значит, внутри не будет полезных припасов, но на расстоянии многих миль отсюда нет городов, и уединение фермы все равно кажется более безопасным вариантом.

Мы прячем джип, забираем вещи и входим в полуразрушенный фермерский домик.

— Едва ли тут найдешь консервы или воду, — я окидываю взглядом гостиную, покрытую грязью, паутиной и старыми птичьими гнездами. Большая часть мебели сломана или гниет от погодных условий, проникающих внутрь.

— Да уж. Давай пойдем наверх. Нам нужна лишь одна нетронутая комната.

Состояние верхнего этажа оказывается более хорошим, одна спальня выглядит нетронутой. Дверь закрыта, и тут нет разбитых окон. Это была детская с двумя одноместными кроватями.

Мой желудок скручивает, пока я смотрю на маленькие постели, до сих пор аккуратно заправленные покрывалом с Бэтменом и таким же постельным бельем.

Тут жила семья. Совсем недавно.

— Сгодится, — говорит Трэвис, позволяя мешку припасов соскользнуть на пол. Он наблюдает за мной. — Что не так?

— Ничего.

— Тебе снова плохо?

— Нет. Я в порядке, — я прогоняю жгучее ощущение из горла и головы. Затем подхожу к пыльным шторам, чтобы впустить остатки скудного света. — Тут немного душно. Как думаешь, можно приоткрыть окно?

Трэвис подходит, чтобы хмуро посмотреть в задний двор, выходящий на бывшее пастбище. Теперь там лишь серые холмы, обнесенные кусками проломленного забора.

— Наверное, — он частично приподнимает створку окна. Там даже имеется сетка.

Я сажусь на кровать, снимаю обувь и ремень. Дышу насыщенным вечерним воздухом.

— Тебе нужно что-нибудь съесть, — он шарит в своем рюкзаке и предлагает мне протеиновый батончик и бутылку воды.

— Мне пока нормально.

— Ничего тебе не нормально. Ешь.

Я тупо смотрю на него.

Он сует руку мне под нос.

— Сейчас же.

Я принимаю от него воду и протеиновый батончик, хотя тихонько ворчу из-за его приказов. Я заталкиваю в себя еду и минутку сижу, убеждаясь, что она не полезет обратно.

Вроде нет. От скуки я читаю этикетку на батончике и вижу, что срок годности вышел почти год назад. На вкус нормально. Сроки годности уже не имеют значение. Если еда выглядит нормально, ты ее ешь.

Я наблюдаю, как Трэвис толкает комод, располагая его перед дверью, чтобы забаррикадировать ту на случай вторжения. Затем он садится на детский стульчик и чистит свой дробовик, заодно поедая протеиновый батончик.

Я примостилась на краю одной кровати, допивая воду, когда он встает, потягивается с головы до пят и расстегивает ремень.

Мой желудок бунтует, но не от еды.

Если Трэвис окажется извращенным типом, это случится сейчас. Теперь я в западне с этим мужчиной. Ночью. В комнате на втором этаже. Где дверь забаррикадирована тяжелым комодом.

Если он думает, что заслуживает платежа за оказанную мне помощь, то потребует этого сейчас.

Он встает и долго молча смотрит на меня. Наконец, бормочет:

— Спи уже, девочка.

Когда он растягивается на другой кровати, я выдыхаю и наконец-то снимаю рубашку, откидываю одеяло и тоже ложусь.

У него есть несколько свечей и светильник с одной из тех батареек, который должны работать вечно, но этой ночью нет смысла тратить свет впустую.

Мы ничего не будем делать в темноте.

Я рада, что мои инстинкты не ошиблись на его счет.

Я рада, что сказанное им было не просто словами, призванными побудить к подчинению.

Трэвис реально достойный мужчина.

Я чувствую его запах со своего места — запах его тела смешивается с пропитанным сажей воздухом, поступающим из окна. Его отчетливый запах успокаивает. Это означает, что я не одна.

Я в месте, которое настолько безопасно, насколько можно надеяться, к тому же с мужчиной, способным меня защитить. Дверь забаррикадирована. Никто не может попасть в окно без лестницы. И мы в абсолютной глуши.

Я чувствую, как мое тело расслабляется впервые за долгие недели.

— Я чувствую себя лучше, — говорю я в тишине. Еще не полностью стемнело, и я знаю, что Трэвис не спит, потому что время от времени он меняет позу.

Он хмыкает.

— После еды, имею в виду. Спасибо, что заставил.

Он снова хмыкает.

Я поворачиваю голову и хмуро смотрю на него.

— Мог бы общаться не только хмыканьем, знаешь ли.

Он лежит, согнув одну руку и подложив под голову. Другая теребит покрывало. Он им не накрылся. Его оружие на полу возле кровати, рядом с ремнем, к которому прикреплены ножны с охотничьим ножом. Он не поворачивается посмотреть на меня, пока бормочет нечто неразборчивое.

— А это было просто хмыканье из нескольких слогов.

Он поворачивает голову и недовольно смотрит прищуренными глазами.

— Я сказал «спи уже, девочка».

Я закатываю глаза и поворачиваюсь на бок, спиной к нему.

Я пыталась быть милой. Дружелюбной. Завязать разговор в неловкой ситуации. Но это явно выходит за пределы способностей или интересов Трэвиса.

Сегодня днем он говорил больше. Он рассказал мне о себе, но тогда я держала его под прицелом. С тех пор он сообщал мне только практичные факты. Он не хочет знакомиться со мной.

Я не должна жаловаться.

Если он не хочет быть моим другом, то и не нужно. Он может лежать молча и смотреть в потолок до восхода солнца, если ему так вздумается.

Он ничего не просил в обмен на разрешение поехать с ним, так что моим платежом станет то, что я буду терпеть его раздражающе молчаливую натуру без жалоб.

Если он хочет молчаливого спутника, он такого и получит.

В комнате становится прохладнее, так что я накрываюсь одеялом. В целом кровать весьма удобная.

И я правда чувствую себя в безопасности.

Я закрываю глаза и развлекаю себя мыслями обо всем том, что я бы сказала Трэвису, если бы мне было дозволено.

Ему пора подстричься.

Ему надо отвечать на вежливые комментарии не просто хмыканьем.

Мне почти двадцать один год. Ему необязательно называть меня «девочкой».

Мне очень жаль, что его маленькая дочка умерла.

Я надеюсь, что с его женой в Форт-Ноксе все хорошо. Надеюсь, мы сумеем найти ее и остальных жителей Мидоуза, пока не стало слишком поздно.

Чувствует ли он потребность закурить или окончательно справился с этой привычкой?

Считает ли он, что у нас есть шансы добраться до Форт-Нокса, пока стадо не захватило всех знакомых и дорогих нам людей?

У него очень хорошие руки.

Может, завтра он будет дружелюбнее.

Я рада, что он не оказался мерзким типом.

На этой мысли я засыпаю.

***

Я сплю так хорошо, как не спала многие месяцы. Я просыпаюсь раз или два, едва осознаю окружение, а потом снова засыпаю, когда улавливаю запах Трэвиса. Я не просыпаюсь по-настоящему, пока не чувствую ладонь на своем плече.

— Лейн. Лейн. Пора просыпаться.

Я моргаю, шмыгаю носом и пытаюсь понять, какого черта происходит.

— Светлеет. Нам пора в путь, — Трэвис все еще стоит над моей кроватью, но убрал руку с моего голого плеча.

— Угум, — я заставляю себя сесть, тру лицо и убираю прядки волос, выбившиеся из кос. Глянув в окно, я вижу, что он прав. Тусклые проблески рассвета уже пробиваются во тьме. — Должно быть, я проспала целую вечность.

Он издает бессловесный звук, который я принимаю за подтверждение.

— Ты спал? — спрашиваю я. Он надел обувь и отошел на другой конец комнаты, чтобы открыть карманным ножом консервированные персики. Он выглядит точно так же, как и вчера.

— Ага. Немного, — он пальцами съедает половину персиков в банке, затем протягивает остальное мне.

Я вздыхаю, поскольку после вчерашней рвоты они выглядят не очень аппетитно, но я ни за что не стану тратить еду впустую. Я ем персики, и на вкус они оказываются очень даже ничего

Поскольку он явно проснулся в неразговорчивом настроении, я не пытаюсь болтать. Доев, я надеваю рубашку, ремень и обувь, а Трэвис отодвигает комод от двери. Мы собираем вещи, идем внутрь и кладем все в машину.

Его визит в туалет занимает больше времени, чем мой, так что я смотрю на свои карты, пока жду.

Вернувшись, Трэвис занимает водительское сиденье и наклоняется над картами вместе со мной.

— Видишь хороший маршрут? Нельзя приближаться к междуштатным дорогам, и лучше избегать этого и вот этого, потому что данные города довольно большие.

Ему не нужно объяснять мне, почему стоит избегать междуштатных дорог и городов.

— Я думала, нам стоит просто прямиком поехать сюда, — я провожу пальцем по карте, прослеживая протяженность старой двухполосной дороги. — Разве не сгодится? Это проведет нас прямиком через всю Западную Вирджинию.

Он еще минуту изучает карту и кивает.

— Ага. Выглядит отлично. Сегодня надо будет найти бензина, иначе джип придется бросить. Высматривай маленькие городки, которые могли остаться не разграбленными.

— Черт. Чтобы добраться до Форт-Нокса, понадобится целая вечность, да?

— Да. Но стада движутся еще медленнее нас, лишь бы нам удавалось найти бензин.

— Ладно. Ну, давай отправляться в путь.

***

День оказывается длинным и как бы скучным. Время от времени мы натыкаемся на людей, но большинство идет пешком, а в те два раза, что мы натыкаемся на другие автомобили, Трэвис немедленно съезжает как можно дальше с дороги, чтобы не столкнуться с ними. Нам приходится остановиться в трех разных заброшенных городках, прежде чем мы находим в гараже машину с бензином в баке. У Трэвиса есть сифонный насос получше моего, так что мы пользуемся им, чтобы перелить бензин в наш джип. В том же доме нет еды или одежды, но я нахожу несколько банных полотенец и полный тюбик зубной пасты вдобавок к нашим припасам.

В остальном мы проводим день в дороге, и Трэвис почти ничего не говорит.

Я стараюсь… правда стараюсь… не раздражаться на него.

Он мне ничем не обязан. Уж точно не обязан разговаривать со мной.

Но все равно… Его что, убьет, если он немного поболтает или улыбнется?

Мы останавливаемся посреди дня, чтобы пописать и размять ноги. Трэвис проверяет двигатель. Как по мне, все работает нормально, но может, он возится с двигателями просто ради забавы.

Я в сотый раз за день смотрю на карту.

— Видишь что-то? — спрашивает он, закрывая капот и возвращаясь на водительское место.

— Ничего нового, — пот стекает по моей шее в ложбинку между грудями. Я пытаюсь отлепить майку от кожи и создать какое-то движение воздуха.

Трэвис так резко отворачивает голову в сторону, что я удивленно моргаю. Затем понимаю, что он наверняка отчетливо видел мое тело под майкой.

Я от природы не худенькая. И мама, и бабушка были невысокими и фигуристыми, и я наверняка была бы такой же, если бы хорошо питалась. Я годами не получала нормальное количество калорий, но мои груди все еще достойного размера.

По крайней мере, я всегда так думала. Питер, единственный бойфренд, что у меня был, с дразнящей улыбкой говорил, что моя грудь вызывает у него желание пускать слюни и тяжело дышать.

Трэвису, похоже, неловко, но он не особо сражен тем, что видит под моей майкой.

— Прости, — я стараюсь не смущаться. Мне нравится считать себя зрелой невозмутимой личностью, но я все равно чувствую, что щеки немного краснеют. — Я не могу перестать потеть.

— Ага. Я тоже, — он поднимает низ футболки и вытирает им лицо.

Мне хотелось бы сделать то же самое, но при этом обнажится такое количество кожи, что Трэвис наверняка выпрыгнет из машины и убежит к холмам.

Я хихикаю от мысленного образа. Не помню, когда в последний раз делала это.

Он бросает на меня быстрый взгляд.

— Прости, — я снова хихикаю.

— Ты в порядке?

— Ага, — я прикрываю рот ладонью в попытках сдержать смех, но это не работает.

— Какого черта? У тебя истерика или что?

— Может быть, — я подавляю очередной смешок. — Прости. Просто подумала кое о чем забавном.

Он заводит двигатель и трогает машину с места. Минуту спустя он спрашивает.

— Не хочешь поделиться, что тебя так развеселило?

Мои губы слегка приоткрываются. Он правда хочет услышать, что меня рассмешило? Он явно улыбаться-то не умеет, так что будет делать с этой информацией?

Я качаю головой.

— Лучше не стоит.

Может получиться неловко, поскольку я смеялась над ним.

***

Час спустя мы сталкиваемся с проблемами.

Некоторые поселения вдоль этой дороги не ушли и не бросили свои города. И, что вполне понятно, они не хотят, чтобы незнакомцы проезжали за их охраняемый периметр. Они выставили баррикады и не пропустят нас.

Они нормальные люди, совсем как Трэвис и я. Они пытаются защитить себя и спокойно жить своей жизнью, насколько это возможно. Мы не спорим и не пытаемся переубедить их, чтобы те нас пустили.

Но это означает, что нам почти пятьдесят километров приходится пилить по бездорожью, чтобы их объехать.

Один охранник, с которым мы говорим, рассказывает нам о старой горной тропе, которая пролегает по лесу и в итоге выведет нас на ту же дорогу за всеми баррикадами. Проискав ее почти час, мы с Трэвисом все же находим эту тропу. Езда дается сложно, путь завален опавшими ветками и резко петляет вверх и вниз по горам. Это намного медленнее, чем ехать по дороге, и я даже не хочу думать о том, насколько больше бензина мы тратим.

Мы преодолели лишь половину тропы, когда начинает темнеть.

Вокруг нет домов. Нет никаких построек. Нас окружает лишь полумертвый лес.

— Нам придется разбить лагерь, — наконец, говорит Трэвис.

Я уже пришла к тому же выводу.

— Ладно, — я сглатываю. — Думаешь, мы будем в безопасности.

— Наверное. Вокруг ни души. Едва ли тут еще кто-то будет проезжать.

Он еще несколько минут ведет машину, после чего мы находим хорошее место, ровное и с быстрым доступом к ручью, который течет вдоль тропы.

Он паркуется, и мы принимаемся за дело.

Трэвис копает яму и разводит в ней небольшой костер. Я проверяю воду в ручье, и она оказывается на удивление чистой. Я наполняю большой котелок, имеющийся у нас в запасе, и начинаю кипятить воду над огнем — дополнительная мера предосторожности, чтобы мы не заболели из-за каких-нибудь бактерий. Когда вода вскипит и остынет, мы сможем наполнить все свои пустые бутылки. Пока она кипятится, я открываю банку тушеных бобов и вываливаю ее в котелок поменьше.

Мы подогреваем бобы и едим их с вяленой олениной. Я выпиваю две бутылки воды, и Трэвис делает то же самое. Поскольку у нас будет вода, чтобы сразу же наполнить их, мы можем позволить себе такую роскошь.

На самом деле, ужин получается замечательным.

Закончив, я достаю новый тюбик зубной пасты и втираю небольшое количество в зубы, затем споласкиваю рот.

Я почти и забыла, каково это — ощущать чистоту во рту.

Вдохновившись зубной пастой, я решаю искупаться в ручье. Я хватаю одно из полотенец и беру из сумки наполовину использованный брусок мыла.

Трэвис выдавливает себе зубную пасту, когда я встаю и говорю:

— Я пойду помоюсь.

Он кивает и хмыкает.

— Я имею в виду, реально помоюсь. В ручье.

Я вижу, как понимание отражается на его лице.

— Смотреть не буду.

— Спасибо. Видит Господь, мы оба пахнем не очень хорошо. Тебе тоже стоит подумать о том, чтобы помыться.

Его брови взлетают на лбу.

— Ну не одновременно, — поспешно объясняю я. — После меня, имею в виду. Можешь помыться после меня. Если хочешь.

Черт. Можно ли еще сильнее выставить себя идиоткой?

Он издает один из тех странных, тихих, хрюкающих звуков, что я слышала от него раз или два.

— Понял.

Небо темнеет, но полная темнота еще не наступила, и от костра полно света. Я подхожу к ручью и снимаю грязную одежду, убедившись, что Трэвис изменил позу и сидит спиной ко мне.

Я оставляю на себе майку и трусики, потому что не могу заставить себя раздеться под открытым небом. Затем захожу в ручей.

Ручей довольно крупный, и глубина воды составляет около шестидесяти сантиметров. Мне с лихвой хватает, чтобы намочиться, намылиться и смыть все с себя.

Я наслаждаюсь этим. Очень. Чувствую, как грязь, пот и пыль последних дней смываются с меня прохладной водой.

Я приседаю и наклоняюсь, чтобы опустить под воду всю голову, расплетаю волосы и надеваю резинки на запястье, чтобы не потерять.

Царапая ногтями кожу головы, я жалею, что нет шампуня. За неимением лучше я намыливаю руки мылом и переношу пену на волосы.

Не лучший вариант, но и то хорошо.

Выпрямляясь, я чувствую себя намного лучше. Воздух становится прохладнее с наступлением темноты, но температура вполне комфортная.

Я смотрю в сторону Трэвиса. Он до сих пор сидит в той же позе. Его спина прямая как кол.

Наверное, он даже не испытывает искушения глянуть в мою сторону.

Мои женские прелести его явно не прельщают.

Интересно, как выглядела его жена.

Одновременно с этой глупой мыслью я что-то слышу. Внезапный звук, заставляющий меня дернуться и тихонько вскрикнуть.

Трэвис уже вскочил на ноги и шагает в направлении шума.

Я обхватываю руками свое туловище и стою в неглубокой воде, одетая лишь в промокшую белую майку с трусиками, и наблюдаю, как Трэвис отправляется на разведку.

— Оставайся здесь, — отрывисто говорит он, продолжая идти в направлении звука.

На минуту он растворяется в сгущающейся темноте и деревьях.

Я в совершенно беспомощном положении, и мне это не нравится, так что я вброд выхожу из ручья и выхватываю пистолет из кобуры рядом с одеждой.

Я держу его наготове, когда Трэвис возвращается.

Он качает головой.

— Ничего там нет. Думаю, просто ветка сломалась и упала.

Я расслабляюсь и нагибаюсь, чтобы положить пистолет обратно.

Когда я выпрямляюсь, Трэвис смотрит на меня. Его глаза фокусируются на моем лице, а потом опускаются ниже. Его плечи напрягаются. Щеки слегка краснеют. Он втягивает странный маленький вдох, и его взгляд еще раз быстро пробегается по моему телу.

Затем он дергается и хмуро смотрит на меня.

— Проклятье, женщина. Прикройся. Ты такая мокрая, что с таким же успехом могла бы стоять голышом.

Я тянусь за полотенцем и хмуро кошусь на него в ответ.

— Тебе необязательно быть таким злыднем. Мы услышали странный звук, так что я подумала, что пистолет важнее моей скромности.

Он хмурится намного драматичнее, чем когда-либо прежде, и поворачивается ко мне спиной.

— Скажи, когда будешь в приличном виде.

Я вздыхаю и вытираюсь. Мысль о том, чтобы надеть грязную одежду на прекрасное чистое тело вызывает рвотные позывы.

— Я завернусь в полотенце, пока моя майка и трусики не высохнут.

Трэвис неразборчиво бурчит. Затем, минуту спустя, спрашивает.

— Прикрылась?

Я подтыкаю край полотенца, чтобы оно надежно держалось на груди.

— Да. Прикрылась. Иисусе, Трэвис. Ты как будто никогда в жизни голой женщины не видел.

Он бросает на меня косой взгляд, поворачиваясь лицом, но ничего не говорит.

Я бы предпочла, чтобы он со мной спорил. Тогда у нас хотя был бы нормальный разговор, а не та ситуация, где один хмыкает в ответ на попытки поддерживать нормальную человеческую беседу.

Я забиваю болт на этого раздражающего мужчину и сажусь перед огнем, чтобы расчесать волосы. На это уходит много времени, потому что волосы у меня длинные и густые, а я три дня не расчесывала косы.

Трэвис подходит, чтобы взять полотенце из кузова.

— Что делаешь? — спрашиваю я.

— Пойду помоюсь, раз ты говоришь, что я воняю.

— Я не хотела быть грубой. Я же тоже воняла.

Единственным ответом служит очередное неразборчивое ворчание.

— Вот, — говорю я, поворачиваясь в его сторону с маленьким кусочком мыла. — Можешь взять… — я шумно сглатываю, потому что Трэвис наполовину снял футболку.

Мой взгляд безошибочно падает на широкую мужскую грудь перед моими глазами.

Это совершенно прекрасная грудь. И его пресс плоский и хорошо очерченный. На груди у него растет немного светлых волосков, и мне очень нравится, как это выглядит. А от правой подмышки до пупка у него пролегает тонкий белый шрам.

Я перевариваю это в те несколько секунд, что требуются ему, чтобы стянуть футболку через голову.

— Прости, — говорю я, и мои щеки горят. Это нелепо. Ничего же не случилось, просто он снял футболку. — Я просто хотела дать тебе мыло, если хочешь.

— О. Да. Спасибо, — он берет мыло и ждет, пока я отвернусь, прежде чем делать что-то еще.

Я сижу на камне у огня, спиной к нему, и заканчиваю расчесывать волосы. Я слышу, как он движется. Шорох одежды. Плеск воды.

Интересно, остался ли он в трусах, как я. Наверняка.

Мне интересно, какое у него нижнее белье.

Мне очень хочется повернуть голову и взглянуть украдкой.

Но это было бы грубо. И неприлично.

Он не подглядывал за мной, так что я тоже не могу подглядывать за ним.

Вместо этого я сосредотачиваюсь на расчесывании своих мокрых волос.

— Мыла больше нет.

Услышав его слова, я поворачиваюсь, не подумав. К моему облегчению (разочарованию?), он уже надел джинсы и сушит волосы полотенцем.

— Ничего страшного. Может, мы найдем еще мыло в каком-нибудь доме или типа того, — я справилась с колтунами в волосах, но еще не заплела обратно. Я вижу, как Трэвис косится на них, будто его что-то удивляет. — Я пойду сполосну рубашку. Хочешь, твою тоже постираю?

Он моргает, будто не понимает, что я предлагаю.

— Трэвис?

— Что? О. Да. Конечно. Спасибо, — он все еще елозит полотенцем по волосам. Он делает так уже давно.

Я беру свою рубашку, затем подхватываю его футболку по дороге к ручью, где намачиваю обе вещи и пытаюсь отскрести хотя бы часть грязи и пота.

Обе вещи в плохом состоянии, но мы ничего не можем поделать. У нас обоих нет запасной одежды.

Закончив стирку, я поворачиваюсь и обнаруживаю, что Трэвис сидит на моем камне у огня и бреется опасной бритвой.

— Ты можешь делать это без зеркала? — спрашиваю я с искренним любопытством.

— Если действовать осторожно, то да.

Я с интересом наблюдаю.

— У тебя есть ножницы? Тебе стоит подровнять волосы, раз уже ты настроился приводить себя в порядок.

Его губы изгибаются.

— Нет. Ножниц нет. Но если хочешь наводить марафет, тебе лучше позволить мне отрезать эту твою гриву ножом.

Я ахаю и поднимаю руку к волосам.

— Зачем мне их обрезать?

— Их слишком много. Если на тебя кто-то нападет, то будет очень легко схватить тебя за волосы.

Я разделяю волосы посередине и начинаю плести.

— Я не стану обрезать волосы только из-за этого. Если кто-то сумеет схватить меня, то они поймают меня хоть с длинными волосами, хоть без них.

Он пожимает плечами и проводит бритвой по оставшимся участкам подбородка. Он еще не порезался, даже не имея крема для бритья.

Это глупо. Я знаю, что это глупо. Но меня беспокоит, что он хочет отрезать мои волосы.

Мне нравятся мои волосы. Они всю мою жизнь были длинными. Все всегда говорили, как это красиво.

Моя грудь и мои волосы. Это единственные мои преимущества в плане внешности.

А Трэвис назвал их гривой.

Я заканчиваю плести косы. Мои трусики по большей части высохли, так что я встаю и подхожу к месту, где оставила джинсы. Я бросаю полотенце и прежде, чем Трэвис успевает издать хоть гортанный звук возмущения, я натягиваю джинсы по ногам.

Спать буду в джинсах и майке, как и прошлой ночью.

Остальные наши вещи сушатся у огня. Нас окружает лишь темнота и тишина. И вообще ни капельки неважно, что Трэвис хочет отрезать мои волосы.

Он вытирает лицо влажным полотенцем.

— Я все сбрил?

Я подхожу ближе, а он приподнимает подбородок, показывая выбритое лицо.

Он обладает более привлекательной внешностью, чем я думала изначально. Я понимаю это, всматриваясь в его лицо. Вчера я думала, что его глаза серые как сталь, но они оказываются серо-голубыми и меняют оттенок в зависимости от освещения. Мне нравится его сильный подбородок и точеные скулы.

На нем нет рубашки, и это мне тоже нравится.

Сейчас я так близко к нему. Хотя мы только что помылись, я все равно улавливаю легкие нотки запаха Трэвиса. Он знаком мне спустя всего два дня.

Неожиданный завиток жара сворачивается в моем животе.

— Ну? — спрашивает Трэвис ворчливо. Он трет лицо, ища пропущенную щетину.

Я отстраняюсь, чувствуя, что мои щеки снова краснеют.

— Похоже, ты не пропустил ни волоска. Как нам спать?

Несмотря на размытый вопрос и отсутствие продолжения, Трэвис понимает, о чем я спрашиваю.

— В джипе есть спальный мешок. Только один, но мы здесь не можем спать одновременно. Надо, чтобы один оставался на страже.

— Логично. Можно спать по очереди, — я иду за спальным мешком, при этом осознавая, что действительно чувствую себя хорошо.

В моем желудке есть еда. Я выпила предостаточно воды. Я относительно чистая. Я до сих пор ощущаю привкус зубной пасты. Трэвис, может, и раздражает, но он не мерзкий тип. И я готовлюсь ко сну.

Я и не осознаю, что напеваю себе под нос, пока расстилаю спальный мешок у огня, очень близко к месту, где Трэвис сидит на камне.

— Что это? — спрашивает он внезапно.

— Что именно?

— Песня. Звучит знакомо.

Мне приходится заново пропеть несколько нот, чтобы сообразить, что за песня крутилась у меня на уме.

— О. Это бабушкина любимая, — я колеблюсь. Затем начинаю петь первые строчки.

«Будь моим видением, O Господь моего сердца;

Для меня нет ничего, кроме спасения, которым ты являешься».

У меня не очень хороший голос. Не такой, как у бабушки. Но я умею попадать в ноты, и звуки моего пения не отвратительны.

Трэвис не сводит с меня глаз, когда я умолкаю.

— Знаешь ее? — спрашиваю я, внезапно засмущавшись.

— Ага. Твоя бабушка иногда пела ее в церкви. Мне всегда нравилось.

Мне она тоже всегда нравилась.

На мгновение я скучаю по ней так сильно, что щиплет глаза.

Я не плакала, когда она умерла. Не могла. В человеческую душу встроен защитный механизм. Ты доходишь до точки, когда потери столь колоссальны, что та часть твоей души, которая болит при потере чего-либо, просто отключается. Ты немеешь.

Я даже не могу переварить, что означает тот факт, что за последние четыре года умерли миллиарды людей.

Что почти все мои близкие мертвы.

Что моя бабушка умерла всего несколько дней назад.

Я не могу это переварить. Это давит подобно грузу на груди, но не заставляет плакать.

Это просто есть.

— Ты знаешь всю песню? — спрашивает Трэвис, и его хрипловатый голос перебивает мои мысли.

— Да.

Он колеблется, будто ждет. Затем:

— Ну и?

Я фыркаю от тихого веселья. Затем пою ему всю песню, сидя на коленях поверх спального мешка.

Я не пела несколько лет. Это странно. Эмоционально.

Закончив, я не знаю, что делать, и Трэвис ничего не говорит.

Но он слушал. Я видела, что он слушал.

Наконец, я сбрасываю с себя странный транс. Я встаю, чтобы пописать за деревом, потом складываю последнее сухое полотенце в качестве подушки и забираюсь в спальный мешок, чтобы прилечь.

— Я посплю половину ночи. Просто разбуди меня, когда придет твой черед.

Он хмыкает.

Я сажусь и смотрю ему в глаза.

— Ты не можешь бодрствовать всю ночь. Тебе тоже нужен сон. Пообещай, что разбудишь, когда будет моя очередь стоять на страже.

Он бросает на меня нетерпеливый взгляд и издает очередной невнятный звук.

— Хмыканье — это не ответ. Пообещай.

— Проклятье, девочка, а ты упрямая. Ладно. Обещаю.

Я киваю, довольная своей победой, и вытягиваюсь в спальном мешке.

Он толстый, теплый и сильно пахнет Трэвисом. Земля твердая и неровная, но мне вполне комфортно, чтобы заснуть.

Мне нравится потрескивание огня. Мне нравится, что Трэвис сидит так близко, что я могу протянуть руку и дотронуться до него, если захочу. Мне нравится, что в кои-то веки я не ощущаю запах собственного пота при каждом движении.

Я лежу на спине, закрыв глаза, и слушаю ночь.

Минуту спустя я понимаю, что именно слышу помимо звуков огня и ручья. Мои глаза распахиваются.

— Насекомые!

Трэвис меняет позу.

— Чего, блин?

— Насекомые. Прислушайся. Слышишь?

— Да. Не очень много. Но что-то есть. Сверчки. Кузнечики.

— Я так давно вообще их не слышала, — я улыбаюсь в небо. — Я помню, в детстве летними ночами они были такими громкими, что даже хотелось зажать уши.

— Ага.

— Может, ученые были правы. Может, планета в итоге все же оправится. Они говорили, что потребуется несколько лет, но это случится. Может, мир вернется к жизни.

— Может.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на его лицо в оранжевых отсветах пламени. Он наблюдает за мной. Не улыбается, но в кои-то веки не выглядит мрачным.

— Может, когда мы будем старыми, то снова пойдем в поход, и леса будут зелеными, наполненными насекомыми, птицами и сверчками. Кроликами. Белками. Енотами. Опоссумами.

— И оленями, — хрипло бормочет Трэвис.

— И оленями. Раньше их было так много, что они бродили даже по нашему району. Подходили прямо к заднему крыльцу и жевали цветник моей бабушки, — я хихикаю. — Она так злилась. А я тайком выходила с утра и бросала им яблоки.

— Не надо было их кормить.

— Знаю, — я бросаю на него притворно мрачный взгляд. — Но они были такими миленькими, когда уминали яблоки, — я глубоко дышу, окруженная спальным мешком, теплом от огня и тьмой ночи. — Послушай насекомых. Я думала, что больше никогда их не услышу.

Мы оба долго слушаем. Через несколько минут я поворачиваю голову, чтобы посмотреть, что делает Трэвис, и замечаю, что он отворачивается от меня.

Я гадаю, о чем он думает.

Скорее всего, я никогда не узнаю.

Он не тот мужчина, который впускает других к себе в душу.

— Спой еще раз.

Его прямолинейные слова меня удивляют, и мой взгляд невольно снова взлетает к его лицу.

Его выражение непроницаемое, но теперь он смотрит мне в глаза.

— Спой еще раз, — повторяет он, и его тон смягчается почти до мольбы.

Так что я пою. Я снова пою песню, лежа и глядя во тьму надо мной.

Есть нечто странно зловещее в звуках моего голоса под открытым небом. В смысле старых, знакомых слов. Мой голос несколько раз срывается на последних строчках.

«Сердце сердца моего, что бы ни случилось.

Будь по-прежнему моим Видением, О Правитель всевышний».

Когда я заканчиваю петь, мы оба не говорим ни слова, так что мой голос словно задерживается в воздухе, смешиваясь с другими звуками ночи.

Я думаю о том, что чувствовала, когда пела эту песню в детстве. Иногда я чувствовала присутствие, поднимавшееся во мне, воспарявшее, тянувшее так, будто моя душа устремлялась в небеса.

Я больше не верю в эти слова. Я больше не верю в Бога, который заботится обо всех нас. Я не могу представить, чтобы кто-то о нас заботился.

Любимая песня моей бабушки, может, по-прежнему прекрасна, но в ней больше нет смысла. Только не после всего случившегося.

Или, может…

Может, сейчас она значит еще больше.

Гимн веры во времена конца света.

Я засыпаю под тихий хор насекомых, которые, как я думала, погибли навсегда.

Глава 3

Я не просыпаюсь, пока не чувствую, как кто-то аккуратно трясет меня за плечо.

— Моя очередь? — мямлю я, сразу понимая, где я и что происходит.

— Да. Если ты нормально себя чувствуешь, — Трэвис склоняется надо мной. Я вижу его в свете костра. На нем до сих пор нет рубашки.

— Я в порядке, — я неуклюже выбираюсь из спальника и сажусь на камень, где ранее сидел он. На земле стоит полупустая бутылка воды, которую он, наверное, потягивал, так что я тянусь к ней и делаю несколько глотков, стараясь окончательно проснуться.

Он уходит в темноту. Пописать, наверное. Затем возвращается и опускается на спальник, положив дробовик и нож в пределах досягаемости, затем расстегивает спальник и небрежно накрывается верхней частью.

Полагаю, он не хочет застегивать молнию, чтобы в случае необходимости суметь быстро вскочить на ноги.

— Время от времени шевели угли в костре, чтобы не погасло, — он кладет голову на то же полотенце, что я использовала в качестве подушки. — Я всегда сплю чутко, так что сразу проснусь, если будут проблемы.

— Ладно. Все будет хорошо. Поспи.

Мы больше ничего не говорим. Трэвис закрывает глаза. Его дыхание выравнивается меньше чем за минуту, и я практически уверена, что он уже спит.

Ночь долгая, и компанию мне составляют лишь размеренное дыхание Трэвиса да собственные мысли.

Я осознаю, что наблюдаю за ним, пока он спит.

У него на шее шрам длиной два с лишним сантиметра, полосой отходящий от его левого уха. Его волосы высохли, торча в разные стороны, а в передней части пробора образовался чуб.

Одна его рука лежит поверх спальника, и волоски на предплечье как будто светятся в отсветах костра.

Он не храпит, но шумно дышит. Это странно успокаивает.

На мой шестнадцатый день рождения бабушка и дедушка купили мне подержанную машину, на которой ездили уже четыре года. У нее была плохая коробка передач, так что мне приходилось гонять ее в мастерскую Трэвиса на ремонт почти так же регулярно, как и для обычного обслуживания.

Сидя в ночной тиши, я стараюсь вспомнить каждую деталь моих взаимодействий с Трэвисом в тот период.

Я никогда особо не думала о нем. Я знала, что он женат. Я никогда не воспринимала его как привлекательного или интересного парня. Мне не нравился запах сигаретного дыма, всегда витавший вокруг него.

Он был просто мужчиной, который чинит мою машину. Ничуть не примечательнее мясника в местном продуктовом магазине или парней, которые вывозили мусор.

Маленький кабинет у мастерской всегда пребывал в бардаке, стол завален бумагами, казалось, многолетней давности. У него всегда был термос с кофе. И футболка с эмблемой политехнического университета Вирджинии. Я помню фото новорожденного младенца в рамке рядом с этой кепкой.

Наверное, его дочка, Грейс.

Однажды, когда я пришла забрать машину, он разговаривал по телефону. Он показал извиняющийся жест, заканчивая разговор.

Не знаю, почему я запомнила, что он говорил звонившему. Тогда меня это вовсе не интересовало. Но сидя на камне, посреди леса, рядом со спящим Трэвисом, я вспоминаю большую часть слов.

«Мне надо идти, Шэрил… Да… Да. Я знаю… Можем поговорить об этом сегодня вечером… я же сказал, что сожалею… я знаю, но это же ты недовольна… я ничего не могу поделать».

Он повернулся ко мне спиной, заканчивая разговор, и прошел в дальний угол кабинета. Однако я все равно слышала его.

«Это неправда… я никогда ничего такого не делал… Шэрил, прекрати. Я не могу сейчас все это обсуждать. У меня клиент пришел».

После этого он повесил трубку. Я передала ему чек, который дедушка дал мне для оплаты, а затем уехала в своей машине. Я никогда не задумывалась о том разговоре.

Даже в самых бурных своих фантазиях я не думала, что буду сидеть так близко к этому мужчине. Что буду слушать, как он спит. Что буду гадать насчет его нижнего белья.

Что он будет всем, что осталось у меня в этом мире.

Теперь я понимаю, что в тот день он наверняка ругался с женой по телефону. Ее звали Шэрил. Он упомянул это вчера. Я по-прежнему ничего о ней не знаю, но он явно до сих пор любит ее.

Его страх за ее безопасность — единственная настоящая эмоция, которую я замечала за ним… помимо потери его дочки.

Пару часов я сижу на камне, не шевелясь и допивая бутылку воды, начатую Трэвисом. В итоге мне приходится встать, чтобы пописать.

Когда я возвращаюсь, Трэвис все еще спит, но слегка ворочается, будто бессознательно ощутил, что что-то изменилось.

Я снова сажусь на камень, и он протягивает одну руку к моей ноге. Его пальцы легонько обхватывают мою лодыжку.

Я кошусь на его лицо, но он все еще спит.

Я не убираю ногу. Остаток ночи он держится за мою лодыжку.

***

Следующие два дня проходят в дымке дискомфортной монотонности. Нам удается съехать с тропы и вернуться на дорогу, но потом мы остаток дня ищем бензин.

В итоге мы находим пару галлонов топлива в старом пикапе, припаркованном рядом с уединенной хижиной, и в итоге проводим там ночь. Мы по очереди спим на маленькой кушетке, поскольку Трэвис не считает, что в хижине достаточно безопасно.

На следующий день мы натыкаемся на более охраняемые города, так что снова вынуждены съехать с дороги. Той ночью мы разбиваем лагерь, но ночевка получается не такой компанейской, как в первый раз.

Трэвис снова вернулся к хмыканью и безмолвным взглядам. Это ощущается как та первая ночь на одноместных кроватях. А не как тот долгий вечер у ручья.

Он снова крепко отгородился.

Это нелепо, но я скучаю по нему.

Утром пятого дня мы наконец-то добираемся до Кентукки.

Поскольку бензина опять мало, мы сверяемся с картой и направляемся в маленький городок недалеко от дороги. К нашему облегчению, он заброшен. Главная улица основательно разграблена, но мы обыскиваем районы на окраинах, где дома в более хорошем состоянии.

Мы находим тот, что не выглядит так, будто в него вламывались, и заглядываем в гараж, где видим машину.

— Да! — я улыбаюсь, отходя на шаг. — Уверена, в баке есть бензин.

— Будем надеяться.

Трэвис пинком открывает боковую дверь. В машине есть бензин. Мы наполняем джип и находим на полке в гараже канистру для бензина, так что наполняем и ее, чтобы взять с собой.

— Можно и дом проверить, раз уж мы здесь, — говорю я, и Трэвис кивает в знак согласия.

Он пинком ломает заднюю дверь. Внутри все опрятно. Нет разбитых окон.

Я задерживаю дыхание, пока мы стоим бок о бок на кухне и открываем дверцы шкафчиков.

Полки полны еды.

Многое давно испортилось — хлеб, крекеры, батончики гранолы, печенье — но тут есть консервы.

Целые полки консервов.

— О боже! — выдыхаю я, доставая две банки стручковой фасоли и обнаруживая за ней консервированные супы. — Господи, ты посмотри на это!

Трэвис хмыкает.

Не знаю, почему я ожидала другой реакции.

В шкафчике под раковиной я нахожу скомканные пакеты и начинаю складывать в них консервные банки. Трэвис берет другой пакет и кладет туда соль, перец, острый соус, а также консервированную ветчину и тунца, найденные в соседнем шкафчике.

Я улыбаюсь как идиотка, когда мы ставим пакеты у двери и начинаем обыскивать остальной дом.

Я нахожу маленькие бутылочки шампуня и кондиционера — такие, которые обычно дают в отелях. Трэвис находит сейф с оружием. Ему не удается вскрыть сейф, но рядом ящик с патронами, и некоторые подходят к нашему оружию. В подвале обнаруживаются четыре большие бутыли питьевой воды.

А в хозяйской спальне комод и шкаф с одеждой.

Я хихикаю, копаясь в ящике с нижним бельем, и нахожу несколько пар относительно новых хлопковых трусиков, которые могут подойти мне по размеру. Я проверяю лифчики, но они слишком маленькие, да и мне все равно не хочется их носить.

Они никогда не были особо удобными.

В соседнем ящике — мужское нижнее белье. Я достаю серые боксеры и расправляю их, чтобы оценить размер.

Трэвис стоит на четвереньках в шкафу и роется в обуви.

— Похоже, эти тебе подойдут, — говорю я. — Хочешь прихватить парочку?

Трэвис выпрямляется и оборачивается. Может, я воображаю это, но кажется, будто его лицо слегка краснеет.

— Конечно, — мямлит он, опуская взгляд обратно к обуви. — Похоже, женская обувь будет тебе велика, а мужская мне мала.

— Естественно. Но хотя бы мы нашли одежду. Тут есть мужские футболки, и мне тоже кое-что подойдет.

— Не бери слишком много. У нас нет места для всего, — его голос слегка приглушается шкафом.

— Не буду. Женские джинсы все равно слишком длинные для меня, но хотя бы у меня будет пара запасных футболок, — в нижнем ящике комода я нахожу спортивные штаны и пижамы. Я беру серые штаны для Трэвиса и плотные черные леггинсы для себя.

Здорово будет переодеться во что-нибудь на ночь или на то время, что мы стираем джинсы.

Я поглаживаю красивую сорочку из красного шелка и вдруг чувствую, что Трэвис стоит позади меня.

— Ты же не собираешься взять ее, нет?

— Нет, — я вздыхаю и встаю, чтобы собрать свои находки.

Я хочу эту сорочку. Хочу так сильно, что слюнки выступают.

Но в моей жизни нет места для красивого белья.

Мы тащим все к джипу, и у нас уходит почти полчаса, чтобы навести порядок в багажном отделении и уместить все, что мы нашли.

Я так рада всему, что мы прибавили к нашим припасам, что хлопаю в ладоши, когда Трэвис ставит на место последнюю бутылку воды.

Мне нравится выражение его лица, когда он поворачивается ко мне. Он не улыбается. Он никогда не улыбается. Но его лицо расслаблено, и блеск в глазах подсказывает, что он чувствует то же самое.

Не подумав, я кидаюсь на него, обнимая.

Он не обнимает в ответ. Во всяком случае, сразу же. Он напряженно стоит, пока мои руки обхватывают его. И потом его ладони медленно поднимаются, чтобы легонько лечь на мою спину в районе ребер.

Я буквально на минутку утыкаюсь лицом в его футболку, затем отстраняюсь.

Трэвис смотрит на меня, и его глаза выглядят очень голубыми. А уголки его рта капельку приподнялись.

Я ахаю.

— Ты улыбаешься?

— Что?

— Ты реально улыбаешься?

— Нет, конечно, — но его губы снова подергиваются, почти неуловимо.

Я хихикаю и снова обнимаю его. Буквально быстрое сжатие рук.

— Да, улыбаешься. Ты можешь сколько угодно строить из себя ворчуна и стоика, но я тебя знаю, Трэвис Фаррелл. И эта новая добыча радует тебя не меньше, чем меня.

Он бурчит что-то невнятное и легонько подталкивает меня к машине.

— Пора ехать.

***

На пути к городу мы минуем магазин «Доллар Дженерал»[1].

Стекло витрины разбито, помещение кажется абсолютно разгромленным, так что едва ли внутри найдется что-то полезное.

Но не проверить будет глупо. Трэвис останавливает машину.

— Я пойду и взгляну, — говорит он. — Пересядь за руль.

Я подчиняюсь, не задавая вопросов.

— Держи пистолет наготове, — продолжает он серьезно. — Если увидишь какие-то проблемы, уезжай.

— Я тебя не брошу! — мне приходится выкрикнуть эти слова ему в спину, потому что он уже исчезает в разбитой витрине.

Проходит несколько минут, и я слышу что-то с дороги.

Не шум двигателя, но звуки голосов.

Я берусь за пистолет, но ни за что не стану уезжать и бросать Трэвиса в опасности. Во всяком случае, пока у меня есть выбор.

Плевать, что он мне сказал. Я этого не сделаю.

Прицелившись из пистолета в приближающиеся голоса, я расслабляюсь, когда первым делом вижу маленьких детей на великах.

За ними следуют три женщины и два мужчины. Все едут на велосипедах.

Наверное, если нет машины, то велосипед все же лучше, чем ходить пешком.

— Тебе не нужно переживать из-за нас, дорогая, — кричит одна из женщин, заметив меня. Она выглядит лет на пятьдесят, и у нее приятная улыбка. — Мы просто проезжали мимо.

Я киваю, но ничего не говорю. Я опускаю пистолет, но держу его наготове. Я не хочу целиться в детей, но также хочу быть готова, если эта группа окажется не такой безобидной, как выглядит на первый взгляд.

— Ты одна? — спрашивает та же женщина, останавливаясь рядом с пассажирским сиденьем джипа.

— Нет.

— Уверена? Тебе не грозит опасность от нас, и в группе безопаснее, — она кивает в сторону одного из мужчин — седеющего парня с косматой бородой и пистолетом в наплечной кобуре. — У Джимми нет женщины. Он о тебе очень хорошо позаботится.

Я бегло кошусь на Джимми и с трудом сохраняю нейтральное лицо.

— Нет, спасибо.

— Не стоит отказываться так быстро. Такой красотке, как ты, нужен мужчина.

— У меня есть мужчина, — говорю я, не подумав.

— У нее есть мужчина, — голос эхом вторит моему. Более низкий. Более хриплый. Более громкий.

Трэвис.

Пока мы говорили, он вышел из магазина и теперь подходит ко мне, кладя руку на мое плечо.

Это кажется значительным. Собственническим. Будто он заявляет права.

Я чувствую тот тугой завиток жара внизу живота, который ощутила пару дней назад у ручья.

— Я ее мужчина, — говорит Трэвис грубым и запугивающим тоном. Он закинул дробовик на плечо. Не так, как для выстрела, но явно на виду. — Так что вы все можете отвалить.

— Мы не хотели ничего плохого, — говорит первая женщина. Она кажется удивленной и слегка разочарованной, но, похоже, не собирается спорить. — Извините. Мы подумали, что она одна.

— Не одна.

— Но все равно спасибо, — говорю я с улыбкой, желая завершить разговор, пока никто не разозлился. — Я ценю предложение, но он хорошо обо мне заботится. Удачи вам.

— И вам! — женщина и один из мужчин (не Джимми) машут, когда группа уезжает на своих велосипедах дальше по дороге.

Трэвис хмурится и слегка подталкивает меня рукой. Я перебираюсь на пассажирское место, позволяя ему сесть и снова вывести джип на дорогу.

Я машу, когда мы проезжаем мимо велосипедистов, и они скрываются из виду буквально за минуту, когда Трэвис прибавляет газу.

Он прищуривается и сердито смотрит на меня.

— Я же сказал тебе уезжать, если кого-то увидишь.

— Ты сказал мне уезжать, если будут проблемы. А проблем не было. Эти люди безобидны.

— Ты не могла знать этого наверняка.

— Нет, могла. Они думали, что я одна, и их предложение было искренним.

— Искренним? — цедит Трэвис, глядя на дорогу перед нами.

— Да, искренним.

— Ты хотела поехать с ними? — теперь он бросает на меня быстрые взгляды.

— Конечно, я не хотела поехать с ними. Но они не хотели навредить.

— Они хотели подложить тебя в постель этому старику!

Его ворчливое возмущение делает меня странно неуверенной. Понятия не имею, почему. Но растерявшись, я говорю то, что вообще не имеет значения.

— Не думаю, что он прямо старик. Ему, наверное, сорок с небольшим.

— А тебе-то сколько? Двадцать один? Ты реально хочешь его трахнуть?

— Нет, конечно! В чем твоя проблема? Я просто говорю, что в этом не было ничего страшного. Тебе необязательно рычать и свирепеть из-за этого. Со мной все было нормально.

— Ладно.

— Со мной все было нормально.

— Ты это уже сказала.

— Хорошо, — я заставляю себя расслабиться и перестать спорить. У меня нет оснований чувствовать себя вот так.

И у меня нет оснований смаковать воспоминание о том, как вес ладони Трэвиса ощущался на моем плече, и как хрипло звучал его голос, когда он сказал, что он мой мужчина.

Какое-то время мы едем молча.

Я думаю, почему мне могла понравиться мысль о том, что Трэвис мой мужчина, и что это может говорить обо мне.

— Ты сердишься? — спрашивает Трэвис через пару минут.

— Нет.

— Подумал, что лучше отпугивать таких людей, чтобы они не выдумывали себе всякое.

— Я понимаю и не сержусь.

— Тогда что не так?

Если я узнаю Трэвиса получше, то и он явно начинает узнавать меня.

— Ничего, — я качаю головой и пытаюсь найти слова. — Просто из-за этого я странно себя чувствую.

— Из-за чего?

— Из-за идеи, что мне нужен мужчина.

Я рискую покоситься на него и вижу, что он изучает меня с задумчиво нахмуренным лицом.

Я пытаюсь объяснить.

— Понимаешь, еще не так давно подобное мне бы и в голову не пришло. Меня воспитывали с убеждением, что женщина может сделать все то же самое, что и мужчина. Со знанием, что я могу быть независимой. Жить одна, если захочу. Или жить с кем угодно, как угодно. Идея того, что я не в безопасности, если у меня нет мужчины, который обо мне заботится… — я прочищаю горло. — Просто… это до сих пор ощущается странным.

— С тех пор многое изменилось.

— Знаю. Обычно я даже не думаю об этом, но иногда это прямо ударяет по мне. И… не знаю… мне хотелось бы снова почувствовать себя независимой. Мне хотелось бы не ощущать себя такой маленькой и беспомощной в этом новом мире.

— Ты и правда миниатюрная.

Я корчу гримасу.

— Я в курсе.

— Нет. Я имею в виду, в этом все дело. Несколько лет назад жизнь не сводилась к твоим физическим размерам. Ты могла позаботиться о себе без мужчины, потому что жизнь не сводилась к борьбе за выживание. Но теперь мы выживаем. Так, как это было в прошлом. Мужчины сильнее. Не все, но в целом мы сильнее. И это играет важную роль, когда ты сражаешься за свою жизнь. Дело не в том, что тебе чего-то недостает, Лейн. Просто ты не такая крупная, как мужчина.

Не знаю, почему, но от его слов мне правда становится лучше. Я слегка улыбаюсь.

Трэвис добавляет:

— Мужчины, может, и сильнее, но мы тоже больше не являемся независимыми.

— Что ты имеешь в виду?

— Ровно то, что я сказал. Теперь мужчины не могут прожить без женщин, как и женщины не могут прожить без мужчины. Мы нуждаемся друг в друге, — он прочищает горло и избегает смотреть на меня. — Ты нужна мне. Как я нужен тебе.

— Да?

— Думаешь, без тебя я жил так же хорошо, как и в эту неделю с тобой? Ты думаешь о таких вещах, которые не приходят мне в голову. Тебе лучше удается находить дома и бензин. Ты… ты делаешь все лучше. Возможно, я бы даже не двигался дальше, если бы не ты, и особенно если бы не то сообщение. Ты делаешь меня…

Я изумленно смотрю на него.

— Я делаю тебя каким?

Лицо Трэвиса искажается, будто он жалеет о сказанном.

— Забудь.

Я открываю рот, но его внезапно отстраненное выражение лица заставляет меня прикусить язык. Сейчас он сказал мне больше, чем когда-либо прежде, и я не хочу давить слишком сильно, чтобы он снова от меня отгородился.

Мне нравится, когда он по-настоящему разговаривает со мной.

Я думаю обо всем сказанном.

— Если я миниатюрная, это еще не означает, что я беспомощная.

Он бросает на меня взгляд, приподняв брови.

— Я умею стрелять и пользоваться ножом.

— Знаю.

— Я хорошо справилась с тобой. В тот первый день. Отогнала тебя от мотоцикла. Я справилась.

— Ты хорошо справилась, — его слова звучат искренне, но он не встречается со мной глазами.

Я хмурюсь.

— Что? Чего ты не договариваешь?

Трэвис открывает рот и закрывает обратно, совсем как я ранее.

— Скажи, — мой голос не настаивает, он почти умоляет. — Что я сделала не так?

— Ты все сделала так. Все правильно, — он поджимает губы, а потом говорит: — Большинство людей ты бы удержала на расстоянии. Это правда. Но я мог бы выхватить твое оружие, если бы захотел.

— Что? Нет, ты не смог бы!

Он не спорит, но бросает на меня скептический взгляд.

— Серьезно? Ты мог бы забрать у меня оружие? — я ни на секунду не сомневаюсь в его словах. Этот мужчина не стал бы врать о подобном. — Я думала, что действовала верно. Ты же отступил.

— Ты все сделала правильно. Как я и сказал, тебе бы удалось прогнать большинство людей.

— Но не тебя? Если бы ты хотел одолеть меня, то сделал бы это, — я вздыхаю и слегка сползаю по сиденью. — Что я сделала не так?

— Ты полагалась на пистолет. Если вся твоя надежда полагается на оружие, то ты не всегда сможешь защитить себя.

Слова кажутся правдивыми, и я долго обдумываю это. Наконец, я спрашиваю:

— Ты меня научишь? Как сделать лучше? Я знаю, я миниатюрная, но я не хочу чувствовать себя беспомощной. Ты мне покажешь?

Трэвис поворачивает голову, и его взгляд смягчается, а челюсти слегка разжимаются.

— Да. Да, я тебе помогу.

***

Раз у нас столько еды, мы останавливаемся пообедать посреди дня. Мы находим маленькую полянку, окруженную деревьями и скрытую от дороги, и едим консервированные груши и тунца.

После этого Трэвис уходит за деревья, и его нет какое-то время, так что я полагаю, что он отошел не только пописать. Я слоняюсь без дела, заново укладывая некоторые наши припасы.

Через несколько минут я слышу, как он приближается. Я чувствую его запах за собой. Я стою близко к багажнику и собираюсь сказать что-то будничное, но тут чувствую, как рука хватает мои косы.

Я ахаю, но не реагирую, когда рука за волосы тянет меня назад, а потом обвивает меня сзади, пока моя спина не прижимается к чьей-то груди.

Все происходит так быстро, что я в ужасе. Я скулю и сопротивляюсь хватке.

Я не могу освободиться.

Это Трэвис. Я знаю, что это Трэвис. Я его не вижу, но его запах окружает меня.

Моя сиюминутная паника превращается в возмущение.

— Какого черта, Трэвис?

— Ты сказала, что хочешь, чтобы я помог тебе защитить себя, — его хриплый голос раздается прямо над моим ухом.

— Сказала. И вот что ты делаешь? Не мог предупредить заранее?

— Нет. Первый урок — всегда будь настороже.

Я ерзаю, но он меня не отпускает. Он железной хваткой прижимает меня к своему телу.

— Но это же ты. Я не думала, что надо быть настороже с тобой.

— Что, если бы это был не я? Что, если бы кто-то другой подошел к тебе сзади?

— Я знала, что это ты.

— Нет, не знала. Ты не могла знать наверняка.

— Знала. Я почувствовала твой запах.

— Все пахнут как я. Ни у кого больше нет дезодорантов, — его тон изменился, будто он удивлен, но продолжает продумывать ситуацию.

— Я в курсе. Но не все пахнут одинаково. Я узнаю твою запах. Я почуяла тебя задолго до того, как ты добрался до меня, — я безо всяких причин смущена из-за этого признания. — Я знала, что это ты. Я не думала, что мне надо быть настороже.

— Ладно, — его голос делается странным. Хриплым, но не от обычной ворчливости. — Я поверю тебе в этом. Но допустим, кто-то застает тебя врасплох и хватает вот так. Что ты сделаешь?

Пока мы говорили, его хватка ослабла, но теперь опять сжимается крепче. Одной рукой он сжимает обе мои косы, а вторая рука пригвоздила мои руки к бокам и прижимает мое тело к нему.

Я сопротивляюсь, пытаясь выскользнуть из его хватки. В ответ Трэвис отпускает мои косы и обхватывает меня обеими руками, сжимая еще крепче.

Я старательно борюсь.

Ничего не работает.

Я пытаюсь пинать его по ногам, но получается разве что отдавить ему пальцы.

Трэвис охает, но не отпускает.

Я пытаюсь пихнуть локтем назад, но не могу замахнуться достаточно сильно, чтобы нанести ощутимый урон.

Я в ловушке.

Он меня поймал.

Он намного крупнее меня.

Я так раздражена, что скулю и обмякаю.

— Помоги мне. Пожалуйста.

— Какой частью тела ты можешь пошевелить?

Я на минутку задумываюсь.

— Ногами.

— А еще?

Я шевелю пальцами, но руки прижаты к телу, и я не могу до него дотянуться.

— Еще? — его голос по-прежнему раздается над моим ухом, дыхание обдает мои волосы.

Я инстинктивно поворачиваюсь навстречу.

— О. Голова. Я могу двигать головой, — я наклоняю голову вперед, а потом с силой запрокидываю и ударяю его по плечу. — Ой! По-моему, мне было больнее, чем тебе.

Он хрюкает.

— Да уж. Не рекомендую так бодаться. Но как еще ты можешь шевелить головой?

Я выгибаю шею и поворачиваю голову, пока мои губы не задевают его футболку. Я замираю, когда в голову приходит идея.

— Вот именно, — бормочет он. — Сделай это.

— Угол неподходящий.

— Так сделай его подходящим.

Я ерзаю и извиваюсь, пока не удается достаточно повернуть голову. Затем открываю рот и сжимаю зубами плоть верхней части его руки — это единственная часть его тела, до которой я могу дотянуться.

Я не кусаю, но задерживаю зубы в таком положении.

— Сделай это, — хрипло требует он.

Я колеблюсь. Это же Трэвис, и я не хочу ему навредить.

— Сделай это, — его тело ощущается таким твердым и жарким позади меня, и это нравится мне сильнее, чем должно. — Сделай это, девочка. И одновременно топни по моей ноге. Не по пальцам. Выше к лодыжке. Так сильно, как только сможешь. Я не отпущу тебя, пока не буду вынужден сделать это. Вперед.

Я подчиняюсь. Я топаю по его ноге и одновременно кусаю за руку.

Трэвис громко охает, так что, должно быть, это больно. Он не убирает руки, но хватка ослабевает. Я вырываюсь и резко разворачиваюсь, одновременно доставая нож из ножен.

Я приставляю лезвие прямо к его животу.

— Хорошо, — Трэвис покраснел и слегка согнулся вперед, в его глазах проступило почти хищное выражение. — Очень хорошо.

Меня переполняет прилив восторга, силы. Я наблюдаю, как он снова приближается ко мне. Мне удается несколько раз ускользнуть, но потом он притворяется, будто нападает слева, но обманывает и хватает за запястье так крепко и неожиданно, что нож падает в траву.

Я пытаюсь снова подхватить оружие, но Трэвис опережает меня и дергает к своей груди как тряпичную куклу. Я немедленно начинаю извиваться и поворачиваю голову, чтобы опять его укусить, но на сей раз он применяет удушающий захват, и его рука давит на мое горло. Сейчас мои зубы ближе к его руке, но он не позволяет мне двинуть головой так, чтобы впиться в его плоть.

Я хватаю ртом воздух и скулю от давления на горло, хотя это мне не вредит. Даже синяка не останется.

Но он давит достаточно, чтобы держать меня в ловушке.

— Трэвис, — хриплю я.

— Чем ты можешь пошевелить? — его голос у моего уха охрип настолько, что едва можно разобрать слова. Это практически низкое рычание.

Я снова поднимаю ногу, чтобы топнуть, но другой рукой он обхватывает мои бедра, прижимая мои ноги к своим.

Он ощущается горячим как огонь. Твердый, крепкий и живой в такой манере, от которой внутри все пульсирует.

— Чем ты можешь пошевелить? — снова спрашивает он.

Я двигаю бедрами, толкаясь ими назад.

Я чувствую нечто новое. У поясницы.

Это вызывает прилив жара внизу живота. Завиток глубинного наслаждения, которое я едва могу осмыслить. Теперь пульсирует уже кое-что другое.

Я беспомощно дергаюсь в его хватке, но не уверена, что вообще пытаюсь вырваться.

— Проклятье, женщина, — его голос звучит натянуто и требовательно. — Прекрати так ерзать. Чем ты можешь пошевелить?

Руками. Я внезапно осознаю, что могу шевелить руками, поскольку он держит меня за шею и бедра. Я ударяю его локтем в бок.

Трэвис охает и дергается. Я пытаюсь вырваться, как и прежде, но на сей раз не удается освободиться.

Я теряю равновесие. А может, это он спотыкается. Мы оба валимся вперед в траву.

Я падаю лицом вниз, но успеваю упереться руками, когда он меня отпускает. Трэвис приземляется сверху, его вес прижимается к моей спине.

Мы оба тяжело дышим. Он упирается руками в землю по обе стороны от меня, поднимая часть своего веса.

Та пульсация между моих бедер становится как никогда сильной, и это заставляет мое тело делать вещи, о которых я бы никогда не подумала. Я приподнимаю бедра, пока моя попка не встречается с этим бугром в его джинсах. Я потираюсь о него, издавая странный гортанный звук.

Трэвис невнятно охает и поднимается с меня, скатившись в траву рядом.

Когда я поворачиваюсь, он садится и награждает меня самым гневным взглядом на свете.

— Ты что творишь, черт возьми?

— Прости, — я потираю лицо, пытаясь собраться. Я тяжело дышу, и каждая клеточка моего тела тянется к нему, стремится к нему, жаждет, чтобы что-то случилось. — Прости. Я не…

— Ты не можешь так делать.

— Я же извинилась. Я не подумала, — я сглатываю и накрываю ладонью пылающую щеку. — Я не… я не осознавала, что ты…

— Чего ты не осознавала? Что я мужчина? — он напряжен, зол и раскраснелся не меньше, чем я.

— Конечно, я знаю, что ты мужчина. Но мужчины же разные. Они не все хотят… хотят… — я умолкаю, все еще переводя дыхание. Все еще сдерживая себя, чтобы не забраться на него и не потереться всем телом. — Я не осознавала, что ты думаешь обо мне в таком плане.

Мы долго смотрим друг на друга посреди мертвой травы, оба тяжело дышим, и воздух как будто сгущается.

— Прости, — бормочу я снова. — Я не хотела тебя дразнить.

Он не отвечает.

— Ты зол на меня?

Он испускает протяжный хриплый вздох.

— Нее. Все хорошо. Бывает. Ничего страшного.

Надеюсь, он говорит искренне, но я сомневаюсь.

Многие люди — и мужчины, и женщины — не считают секс чем-то серьезным. Это может быть просто средством скоротать время. Получить быстрое удовлетворение. Это может быть средством отплатить за защиту. Средством манипуляции. Товаром.

Но для Трэвиса секс что-то значит. Я это понимаю. Он не относится небрежно к таким вещам. В противном случае ему не было бы так неловко.

И я не хочу испортить наши отношения просто потому, что питаю к нему иррациональное влечение.

Я не собираюсь рисковать.

— Нам лучше отправляться в путь, — говорит он и слегка постанывает, когда поднимается на ноги.

Я тоже встаю.

— Еще раз извини за… И спасибо, что помогаешь мне.

Он кивает, но без тени улыбки.

— Ты хорошо справилась. Попозже я могу еще поучить тебя.

Его слова порождают облегчение.

Может, я не испортила все.

***

День клонится к вечеру, когда мы добираемся до окраин города.

Дорожное полотно испорчено. Покрытие сплошь испещрено трещинами, некоторые из них толщиной почти тридцать сантиметров. Нам приходится съехать с дороги и объезжать этот участок.

— Что вообще произошло? — спрашиваю я, глядя на этот урон.

— Не знаю. Землетрясение, наверное. Что еще может так разрушить дорогу?

— Ничего из известного мне. Ого. Наверное, тут было совсем ужасно. Посмотри на тот дом.

Его совершенно сравняло с землей.

— Я не осознавала, что в здешних местах бывали землетрясения, — говорю я, пока Трэвис объезжает разрушения, чтобы вырулить обратно на дорогу. — Как будто весь мир оказался выбит из колеи после того удара.

— Да. Так и случилось.

Вскоре мы видим заправку с прилегающим ресторанчиком фастфуда, выглядящим так, будто по нему проехался бульдозер. Рядом находится аптека.

Весь фасад аптеки попросту обрушился.

— Должно быть, землетрясения разрушили и этот магазин. Это не могли сделать мародеры.

— Да уж, — он сворачивает на парковку. — Возможно, стоит проверить. Если это было спровоцировано землетрясениями, внутри может оказаться что-то полезное.

— Да! Давай взглянем. Может, там даже есть лекарства.

Трэвис заезжает за здание и паркует джип. Мы обходим строение и ищем безопасное место входа. Вскоре становится ясно, что любые ценные вещи, которые могли находиться в передней части магазина, основательно разворованы. Под битым стеклом я нахожу бутылку кетчупа и поднимаю, показывая ее Трэвису и разочарованно качая головой.

— Наверное, вся еда была в передней части, — бормочет он.

— Да. Но тогда аптека располагалась в задней части. И все препараты без рецепта. Если сумеем попасть в заднюю часть, то можем найти что-то полезное.

Это занимает какое-то время, но Трэвис в итоге обнаруживает вход, отодвинув один из больших холодильных стеллажей, в которых раньше хранились напитки и другие охлажденные продукты. Этот стеллаж упал вперед, опираясь на обрушившуюся часть крыши. Должно быть, он невероятно тяжелый, но Трэвису удается сдвинуть его достаточно, чтобы мы попали в заднюю часть здания.

Трэвис просовывает голову туда, затем останавливается.

— Тебе лучше остаться здесь. Здание может быть нестабильным.

Затем, будто разговор на этом закончен, он наклоняется, чтобы протиснуться в образовавшийся проем.

Я возмущенно пищу и хватаю его за футболку, сжимая ткань в кулаке.

— Ни за что! Я не буду стоять тут и надеяться на лучшее. Если для меня слишком опасно, то и для тебя слишком опасно.

Его лицо искажается. Он явно раздражен.

— Я серьезно, — говорю я ему. — Я не позволю тебе рисковать жизнью из-за бл*дского аспирина.

Я вижу смирение на его лице.

— Проклятье, а ты упертая, — однако его тону недостает жара, так что я знаю, что он на самом деле не зол. — Пожалуй, все выглядит достаточно безопасно. Пошли тогда.

Я следую за ним через проем, испытывая облегчение от того, что здание вроде не собирается обваливаться нам на голову. Многие полки опрокинулись, товары кучами рассыпались по полу.

Но тут много всего.

Много всего разного.

— О Боже! Ты посмотри на это! — я перебираю раскиданные лекарства, отпускаемые без рецепта.

— Ищи нужное, но не бери слишком много. У нас нет места.

Я довольна как слон, собирая лекарство от боли в желудке, сироп от кашля, ибупрофен и все необходимое для оказания первой помощи. Трэвис поднимает стеллажи и куски стены в самой задней части здания.

— В помещение аптеки толком не попадешь, — говорит он. — Пожалуй, нам не особо нужны препараты, отпускаемые по рецепту.

— Мне не приходит в голову ничего жизненно необходимого. Брось эту затею. Если сюда придет кто-то совсем отчаявшийся, может, и откопают.

Трэвис переходит в другую часть магазина, осматривает опрокинутые стеллажи и время от времени наклоняется, чтобы что-то подобрать.

— Нашел мыло, — сообщает он. Минуту спустя добавляет: — И еще солнцезащитный крем.

Я хихикаю, наклоняясь, чтобы подобрать бальзам для губ.

— Эм, тебе нужны эти штуки?

Я выпрямляюсь, чтобы посмотреть на то, что держит Трэвис.

Упаковка тампонов.

Он не смотрит мне в глаза.

— Не знаю, — говорю я ему, подходя ближе. — У меня несколько месяцев не было месячных. Я так понимаю, из-за плохого питания и всего остального. Но если есть маленькая упаковка, можно взять на всякий случай, — я вижу небольшую коробочку и тянусь к ней.

Я бросаю еще один взгляд на лицо Трэвиса и не могу не сжалиться над ним.

— Вон там я видела кое-какие инструменты и товары для дома. Возможно, тебе стоит посмотреть.

Я украдкой улыбаюсь, когда он бросает коробку тампонов так, будто они кусаются, и шагает в центр магазина.

Он очаровательно смущается из-за некоторых вещей в такой манере, которой я совершенно не ожидала.

— Ты не видел дезодоранта, нет? — окликаю я.

Он хмыкает.

Я смотрю в его сторону.

— Это было утвердительное хмыканье или отрицательное?

— Нет. Не видел, — он хмурится. — Я помоюсь, когда мы в следующий раз найдем воду.

Я тупо смотрю на него.

— Чтобы не вонять так сильно. Ты, видимо, чуешь меня за километры.

— О! — я тихонько смеюсь. — Не за километры. И я говорила не про тебя. Я говорила про себя.

Его хмурое выражение сменяется непониманием.

— Тебе не нужен дезодорант.

— Эм.

— Ты прекрасно пахнешь, — он разворачивается и принимается копаться в куче на полу.

Я минуту смотрю на его спину и задницу, испытывая странную смесь удовольствия и неверия.

Я не пахну прекрасно. Я пахну как та, кто провела много дней на жаре без дезодоранта.

Но может, он воспринимает мой запах так же, как я воспринимаю его запах. Присутствующий, но не совсем неприятный. Знакомый. Провоцирующий некий глубинный инстинкт обладания.

В любом случае, нет смысла беспокоиться о дезодоранте. Даже если я его найду, надолго не хватит, и в итоге я снова буду вонять.

Я перешагиваю кучу предметов женской гигиены и едва не пинаю упаковку презервативов.

Я смотрю на нее.

Я почти… почти… наклоняюсь и беру ее.

Я бы хотела заняться сексом.

Я бы хотела заняться сексом с Трэвисом.

Наши уроки самообороны ранее сделали это предельно ясным.

Мне бы это очень понравилось.

Я никогда прежде не занималась сексом.

Мне было всего шестнадцать, когда мир покатился псу под хвост, и с тех пор у меня был только один бойфренд. Мы с Питером дошли бы до этого, будь у нас шанс, но он умер прежде, чем нам удалось зайти так далеко.

А после него не было никого. Не то чтобы мне не предлагали. Предлагали, и не раз. И много раз это не ограничивалось словами. Но мне никогда не хотелось переспать с каким-то парнем, просто чтобы удержаться за него, просто чтобы защитить себя, просто чтобы иметь мужчину.

С Трэвисом все иначе.

Я хочу заняться с ним сексом, потому что я хочу секса. С ним.

Он предельно ясно дал понять, что никогда не будет приставать ко мне. Но ранее сегодня днем я выяснила, что я хотя бы немножко привлекаю его.

Так что, может, перспектива секса существует.

Я почти беру презервативы.

Но все же не беру.

Сейчас между мной и Трэвисом все хорошо, и я не хочу это испортить, посылая неверные сигналы.

Может, его эрекция — это просто эрекция. Это не означает, что он хочет меня как женщину.

И кроме того…

Сейчас нам нужно думать о вещах поважнее секса.

Все дорогие нам люди в опасности. Важно лишь добраться до Форт-Нокса вовремя, чтобы спасти их.

Я оставляю презервативы на полу, и мы готовимся уходить.

— Ты в порядке? — Трэвис встряхивает пакет, подобранный с пола, и начинает складывать туда наши находки.

— Да, — я улыбаюсь ему. — В полном порядке.

Я в полном порядке.

Секс сейчас попросту не является приоритетом. И неважно, что эта ирония вызывает горький смех.

Девственница и конец света.

Глава 4

Когда мы выходим из аптеки, идет дождь.

В год после падения астероида половина мира страдала от кислотных дождей. В США их было не очень много, но дождь не ощущается таким, как в детстве. Чистым. Освежающим. Естественным.

Как небо и воздух, дождь теперь ощущается… грязным.

Капли, падающие на мою кожу, не такие мерзкие, как раньше, но я все равно бегу к машине. Крыша несколько защищает нас, но бока джипа открыты, и ветер задувает дождь внутрь.

— Проклятье, — я вытираю влагу с лица, смотрю на свои ладони и испытываю облегчение от того, что они не испачканы сажей и грязью.

Дождь определенно становится лучше. Хотя бы он больше не делает нас грязными.

— Все равно скоро стемнеет, — Трэвис вытирает лицо футболкой. — Давай найдем дом и переночуем.

— Звучит здорово. Просто надо найти такой, что еще не сильно поврежден.

Мы проезжаем торговый квартал города, пока не добираемся до спальных районов. Многие дома разрушены землетрясениями, но мы наконец-то добираемся до квартала в нормальном состоянии.

Я уже вымокла от дождя и начинаю дрожать, поэтому хмуро кошусь на Трэвиса, когда он проезжает мимо пяти-шести домов, которые пострадали от землетрясения, но выглядят пригодными для проживания.

— Чем эти не подходят?

Он пригнул голову, всматриваясь в дождь и быстро сгущающуюся темноту.

— Ищу более безопасное место, если получится найти подобное. Тогда ты сможешь проспать всю ночь.

Я чувствую странное напряжение в груди. Мои глаза широко раскрыты, пока я смотрю на него.

Трэвис бросает на меня пару нервных взглядов.

— Что? — когда я не отвечаю, он спрашивает более ворчливо. — Что?

Я прочищаю горло.

— Ничего. Давай посмотрим вот там на холме. Оттуда открывался бы отличный вид, так что там наверняка более крупные дома.

Трэвис едет в указанном направлении, и мы находим двухэтажный дом, окруженный умирающими соснами. Это наименее поврежденный дом из всех, что мы видели до сих пор. Остановившись перед гаражом, Трэвис паркует джип, выходит, приближается к гаражу сбоку и заглядывает через окошко внутрь.

— Что теперь-то не так? — спрашиваю я. Моя реакция на его заботу ранее превращается в раздражение, потому что я абсолютно промокла и устала.

— Ничего. В гараже нет машины.

— Нам сейчас не нужен бензин.

— Я знаю. Оставайся тут. Пересядь на водительское место.

Я даже не пытаюсь скрыть стон.

— Проклятье, Трэвис. Мы можем просто забраться в этот дом?

— Да. Так и сделаем. Жди здесь. Я вернусь через минутку.

Прежде чем я успеваю возразить, он исчезает за домом.

В моем распоряжении минута с лишним, чтобы поворчать из-за возмутительных привычек Трэвиса.

Затем дверь гаража передо мной открывается, и его тело медленно открывается моему взгляду, пока он поднимает дверь.

Он машет мне заезжать в гараж.

— О, — я направляю джип в гараж, паркую и выключаю двигатель.

— Так машина не будет стоять под дождем на виду, — Трэвис помогает мне выбраться из джипа.

— Умно, — мой комплимент весьма неохотный, но искренний.

Он тихо фыркает.

Поскольку мы укрыты от дождя, мы имеем возможность выбрать те вещи, что понадобятся нам на ночь.

Обитатели этого места явно потратили время на сборы перед отъездом. Тут нет еды или личных вещей, но мебель и многие кухонные принадлежности на месте. Мы направляемся в три спальни на втором этаже.