Последний проблеск света

И я молюсь о мелочи. Не особенно важной в общей картине.

Но Трэвис возле меня ощущается странно поверженным, и это меня расстраивает.

Нам очень нужно безопасное место, чтобы провести ночь.

***

Мы едем минут пятнадцать, и я резко торможу.

Трэвис охает и хватается за поручень.

— Что такое?

— Смотри, — я показываю вправо.

— И на что я смотрю?

— Там еще одна тропа.

— И что?

— И то, что она, похоже, куда-то ведет.

Трэвис хмурится, до сих пор потеет и выглядит особенно ворчливым.

— Нельзя знать наверняка.

— Тогда зачем туда сворачивать? Там дорога поднимается выше по холму. Она должна куда-то вести. Может, там хижина вроде той, что мы нашли вчера.

— А может, ничего. Живописное местечко или типа того. Едва ли мы тут найдем уютный домик.

Я раздражена, и мое лицо это отражает.

— Ну, попробовать-то стоит, не так ли?

— Пустая трата времени.

Я прибавляю газа и поворачиваю на новую тропу.

— Я же сказал, пустая трата времени, — ворчит Трэвис.

— Мне все равно, что ты сказал. Я за рулем, и я думаю, что эта тропа куда-то ведет. Я думаю, что стоит попробовать. Так что заткнись и прекрати ныть. Если будешь вести себя как придурок просто из-за того, что получил травму, можешь сидеть с закрытым ртом.

Трэвис не отвечает, и минуту спустя я кошусь на него. Его лицо остается непроницаемым.

— Я не хотела срываться на тебя, — говорю я мягким тоном.

Он тихонько фыркает.

— Я это заслужил. Вел себя как засранец. Прости.

Я улыбаюсь ему, после чего приходится сосредоточиться на управлении джипом, чтобы не съехать с тропы. Она узкая и крутая с большим количеством изгибов, и тут много упавших веток. Я не уверена, смогли бы мы проехать здесь на другом автомобиле.

— Ты правда думаешь, что она куда-то ведет?

Я бросаю на него быстрый взгляд. Заметно, что ему все еще больно, но он прилагает усилия, чтобы не быть таким сварливым.

— А тебе так не кажется?

— Может быть.

Трэвис кажется сомневающимся, но я игнорирую это. Я еду вперед, и в кои-то веки моя настойчивость вознаграждается.

Мы наконец-то выезжаем из леса на огромную поляну на вершине холма.

Там дом.

Дом с весьма странной наружностью, но все-таки дом.

— Ха! Говорила же! — да, я достаточно мелочна, чтобы заявить об этом вслух. Он вроде как заслужил.

— Что это за место? — спрашивает Трэвис, высовываясь из-под крыши автомобиля, чтобы посмотреть получше.

— Похоже на дом, не так ли?

Однако я понимаю его вопрос. Здание кажется странным.

Дом состоит из одного этажа и обшит дранкой без покраски. Но крыша покрыта отражающими панелями, и с одной стороны много оборудования. Единственное, что я узнаю — некое подобие пропанового резервуара промышленных размеров.

— Это солнечные батареи на крыше? — спрашиваю я, все еще пытаясь понять, на что мы смотрим.

— Похоже на то. Заедь с той стороны, — он показывает на механизм с одного из задних углов.

Я подъезжаю туда и вижу, как Трэвис осматривается, оценивает, складывает детали воедино.

— Так и думал, — говорит он наконец. — Солнечный электрогенератор.

— Ты шутишь! Посреди такой глуши?

— А там позади определенно емкость с водой. Похоже, ручной насос, но он уходит в дом. Готов поспорить, там есть работающее водоснабжение.

Я сжимаю руль и смотрю на всю эту систему.

— Выглядит весьма странно.

— Это наверняка ручная работа. Тот, кто это сделал, явно хотел жить независимо от цивилизации.

— Это применимо ко многим людям.

— Конечно. Но на оборудование этого места наверняка ушли годы. Он начал задолго до удара. Нам придется быть осторожными. Такие люди не сбегут просто так. Может, тут кто-то живет. И он не желает видеть гостей. Поезжай снова к парадному входу.

Когда я подчиняюсь, Трэвис протягивает руку и несколько раз жмет на гудок. Затем кричит:

— Эй! Есть тут кто? Мы не ищем проблем. Лишь безопасное место для ночлега. Если хотите, чтобы мы уехали, мы уедем. Есть тут кто?

Мы ждем пару минут, но нет ни звука, ни движения.

— Не думаю, что тут кто-то есть. Если бы кто-то был дома, он наверняка ответил бы или выстрелил по нам.

Трэвис хмурится.

— Может быть, — он еще несколько раз сигналит. — Есть тут кто?

— Как мне кажется, пусто.

— Да.

— Я проеду по периметру, чтобы мы могли хорошенько осмотреться.

— Отличная идея.

Мы объезжаем дом по кругу и обнаруживаем сзади большую мастерскую, которая тоже выглядит пустой. Трэвис всматривается в окно мастерской.

— Погоди. Там. Смотри.

Я практически наклоняюсь через него, чтобы тоже посмотреть.

На земляном полу мастерской лицом вниз лежит тело.

Ну, уже не тело.

Скорее скелет, одетый в ветхую рваную одежду.

— Не выходи, — говорит Трэвис. — Просто подъезжай к двери. Я хочу посмотреть, что случилось.

Я проезжаю пару метров, и он дергает дверь в мастерскую. Не заперто. Трэвис выходит из машины и наклоняется.

Я замечаю рядом с трупом охотничью винтовку.

— Он застрелился?

— Не вижу огнестрельных ранений. Или сломанных костей в черепе и шее. Может, у него случился сердечный приступ или типа того.

— Наверное, он владелец дома. Бедняга. Обустроил все для выживания. Наверное, он был так горд собой, что оказался готов, когда ударила катастрофа. А потом у него однажды утром просто отказало сердце.

Глаза Трэвиса делаются нетипично мягкими, изучая мое лицо.

— Думаешь, произошло что-то в этом духе?

— А ты нет?

— Похоже на то, — он кивает. — Ладно. Тогда стоит попытаться попасть в дом, чтобы провести ночь.

Я направляю джип как можно ближе к окну, которое кажется самым простым для взлома. Трэвис хромает туда и ударяет по нему прикладом дробовика.

Мы оба ахаем, когда его оружие отскакивает обратно. Окно остается невредимым.

— Черт, — выдыхает Трэвис. — Это укрепленные окна.

— Он реально подготовился для выживания.

Трэвис делает шаг назад и косится на боковую стену дома.

— Мне бы очень не хотелось выбивать дверь, поскольку мы были бы в настоящей безопасности внутри.

— Подожди! Если он работал там в момент смерти, то у него наверняка при себе ключ. Надо проверить.

Трэвис снова бросает на меня этот нежный взгляд. Понятия не имею, чем это вызвано.

— Хорошая идея. Отвези нас обратно, и я проверю.

Я жду, пока Трэвис сядет обратно в джип, и тогда говорю:

— Я сама проверю. Ты пострадал и все такое.

Он издает сухой смешок, но не спорит.

На самом деле, мне совсем не нравится шарить в одежде мертвого человека в поисках ключа.

К счастью, теперь он уже превратился в скелет. Я не уверена, что справилась бы с этой задачей, если бы он до сих пор был сочным и разлагающимся.

Под его грудной клеткой я нахожу ключ на веревочке. Должно быть, он носил его на шее.

Мы возвращаемся к входной двери, и я легко отпираю ее ключом, позволяя Трэвису первому переступить порог с дробовиком наготове.

— Мы заходим! Есть кто дома?

Никто не отвечает.

Дом маленький и простой. Одна главная комната со старым диваном, креслом, небольшим столом со стульями и печкой. В отдельной маленькой комнате расположена кухня. А с другой стороны — спальня с двуспальной кроватью и ванной.

Во всех комнатах ни души.

— Должно быть, это был труп владельца, — бормочет Трэвис, когда мы завершаем осмотр дома. Он прислоняется к косяку. Я знаю, что у него болит лодыжка. — Все окна и дверь укрепленные. Если запремся здесь, ночью будем в безопасности.

— Хорошо. Ты сказал, тут есть солнечный генератор. Как думаешь, он еще работает?

— Не знаю. Нет причин для поломки вроде бы. Помоги мне найти щиток.

Мы отыскиваем панель на задней стене в кухне. Трэвис с минуту изучает ее.

— Похоже, тут есть автоматическое отключение. Должно быть, со смерти того парня прошло минимум шесть месяцев, раз он уже скелет. Может, даже больше. Электричество могло отключиться автоматически. Может, надо просто включить обратно.

Он щелкает переключателем.

Раздается жужжание, и загорается пара лампочек.

Я хлопаю в ладоши.

— Электричество! У нас есть электричество! Поверить не могу.

Трэвис тоже почти улыбается.

— Этот парень знал, что делает. Готов поспорить, что пропановый резервуар — это подстраховка для солнечного генератора, — он косится в сторону ванной. — Давай посмотрим, что он сделал для водоснабжения.

Ванная обустроена так же просто, как и остальное жилище — бежевый кафель, небольшая душевая кабинка, раковина и странного вида унитаз.

Трэвис изучает обстановку, затем начинает работать металлическим рычагом, подсоединенным к крану в раковине.

В раковину течет вода.

Я снова хлопаю в ладоши и сдерживаюсь, чтобы не начать пританцовывать.

— Водоснабжение! Этот парень был гением!

— Он был весьма сообразительным. Все управляется ручным трудом, чтобы ничего не зависело от электричества или аккумуляторов. Давай посмотрим туалет.

Трэвису требуется минутка, чтобы разобраться, но в итоге он показывает мне, как надо поработать рычагом, чтобы наполнить бачок. Он улыбается, сняв крышку с бачка, и наблюдает, как от его манипуляций с рычагом бачок наполняется водой.

— Видишь? Надо наполнить бачок перед походом в туалет, чтобы иметь возможность смыть. Если пописать, хватит и половины. Но лучше набрать полный бачок, если надо…

Я хихикаю, когда он умолкает на середине предложения.

— Если надо сходить по-большому.

Он прочищает горло.

— Да.

— А что насчет душа?

Трэвис осматривает его, несколько раз дергает рычаг насоса, затем щелкает переключателем на большом ящике, прикрепленном к стене у душа. Раздается звук, будто что-то включилось.

— Что это?

Теперь он безудержно улыбается. Я еще не видела у него такой улыбки.

— Водонагреватель.

— Что?

— Водонагреватель. Когда нагреется, будет горячая вода.

— О Господи! О Господи! — я обнимаю себя, слегка сгибаясь пополам. — Хочешь сказать, сегодня вечером мы сможем принять горячий душ?

— Не вижу, что может нам помешать.

А я к этому моменту не вижу, что может обрадовать меня еще сильнее.

***

Но я правда радуюсь еще сильнее.

Мы находим под домом огромный погреб, набитый едой. Консервированной едой. Сушеной едой. Многолетними запасами хорошо хранящейся еды для выживальщиков, которую раньше можно было заказать через интернет.

Из-за его лодыжки я не даю Трэвису спускаться по лестнице, и сама поднимаю пару банок говяжьего рагу, запечатанную пачку крекеров со сроком хранения 25 лет, упаковку смеси для брауни (к ней надо просто добавить воды) и бутылку пива.

Я беру лишь одну бутылку, ибо сомневаюсь, что мне оно вообще понравится.

— Трэвис! — я сердито смотрю на него, когда поднявшись, обнаруживаю, что он стоит на кухне и шарит по шкафчикам. — Тебе надо сесть и приподнять лодыжку повыше.

— Да нормально.

— Нет, не нормально. Твоя нога ужасно опухла.

— Плюс-минус час роли не сыграет. Я дам ноге отдых, когда мы поедим и примем душ.

Я начинаю протестовать, но в итоге сдаюсь. Трэвис нацепил свое упрямое лицо.

— Иди в душ первой, — говорит он. — Я приготовлю ужин, а потом помоюсь сам. Нам нужно время, чтобы вода снова нагрелась между двумя приемами душа.

Я колеблюсь, но он уже открывает одну из банок.

Он сегодня ворчлив, а меня до сих пор мучают спазмы из-за месячных, так что я решаю, что заслужила пойти в душ первой.

Вода вполне теплая, но не обжигает. Мне все равно. Это так приятно, что я стою под струями и дрожу от эмоций.

Прошли годы с тех пор, как я принимала горячий душ.

Я мою волосы, скребу все свое тело, а потом стою и наслаждаюсь.

Будь у меня бритва, я могла бы даже побриться. Я не брилась с тех пор, как электростанция вышла из строя. Большинство знакомых мне женщин тоже перестало бриться. Это одна из роскошей, которых мы лишились вместе со всем остальным.

Я решаю, что мне это не так уж важно.

Иметь гладкие ноги и голые подмышки — это приятно, но бритье всегда было занозой в заднице.

Трэвиса волосы, похоже, не смущают. Видимо, мое тело нравится ему и таким.

У меня все равно нет бритвы, если только я не хочу попытать удачи с опасной бритвой Трэвиса.

Мне этого совсем не хочется.

Главным образом я просто в восторге от того, что чувствую себя реально чистой.

Когда вода остывает, я выключаю ее и выхожу из душа. Я заворачиваюсь в одно из полотенец, лежащих на полке. Вся моя одежда грязная, так что я не хочу ее надевать. Поэтому я иду к шкафу в спальне и нахожу там большую клетчатую рубашку из хлопка, сделавшуюся мягкой от долгой носки. Я застегиваю ее и смотрю на себя.

Подол доходит почти до колен. Надо лишь закатать рукава и все будет хорошо.

Я расчесываю волосы и оставляю их мокрыми и распущенными, отправляясь на поиски Трэвиса на кухне. Он прислонился к шкафчику и медленно помешивает рагу, стоящее в кастрюльке на небольшой плите.

— Пахнет вкусно!

— И на вкус тоже отлично, — он оборачивается ко мне и замирает. Что-то загорается в его взгляде.

Я смущенно смотрю на себя.

— Я нашла это в шкафу. Ну, главное что чистое.

— Ага, — его голос звучит хрипло.

— Почему ты на меня так смотришь? Я полностью прикрыта.

— Знаю. Но это неважно. Ты адски сексуальна.

Я краснею и закатываю глаза. Затем достаю посуду для ужина.

Мы едим за маленьким обеденным столом. Мне не нравится пиво, так что Трэвис выпивает всю бутылку. Рагу вкусное, а крекеры оказываются настоящим лакомством. Хрустящие. Соленые. Хлебные.

Мы давно такого не ели.

Брауни готовы к тому моменту, как мы доедаем рагу. Они не похожи на настоящие брауни, но все равно шоколадные.

Шоколадные.

Я пребываю в счастливом трансе, пока мы прибираемся и чистим зубы. Трэвис остается в ванной, чтобы принять душ.

Мне нечего делать. Я довольная, усталая, чистая и сытая.

Так что я забираюсь в постель и жду его.

Трэвис принимает долгий душ, как и я, а вернувшись, он одет лишь в трусы. Я уже заперлась и выключила все освещение, кроме лампы на прикроватной тумбочке, чтобы он сразу мог лечь в постель.

— Ложись и дай мне еще раз перевязать твою лодыжку, — говорю я ему, вставая коленями на кровать. Я на той стороне, что у стены, так что Трэвис с тихим стоном ложится рядом. — Ты слишком переусердствовал. Так никогда не поправишься, если не будешь отдыхать.

— Выбора не было, — он кажется усталым.

Еще более усталым, чем я.

Я подвигаюсь ниже, чтобы осмотреть его лодыжку, которая сделалась пурпурной и опухшей.

— У тебя был выбор. Ты мог оставить больше работы мне. В морозилке есть формы для льда. Я их наполнила, так что завтра сможем приложить к твоей лодыжке лед.

— Звучит здорово.

Закончив бинтовать, я забираюсь под одеяло рядом с ним, и Трэвис выключает свет.

Он пахнет чистотой. Не совсем как Трэвис.

Я лежу рядом. В глубине души мне хочется подвинуться и пообниматься, но наши отношения не такие. Я не уверена, как отреагирует Трэвис, так что не рискую.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он.

— Что? О, нормально. Живот немного побаливает, но ничего ужасного.

— Хорошо, — он делает паузу на пару минут, затем продолжает: — Как ты относишься к тому, чтобы остаться тут на пару дней?

Я так удивлена, что поворачиваю голову и смотрю на него в темноте.

— Что?

— Нам необязательно это делать. Но я просто подумал. С моей лодыжкой сложно будет защищать нас в дороге. Так что я подумал, может стоит… отдохнуть немного, прежде чем пускаться в путь.

Я тяжело дышу. Даже не уверена, почему. Я не знаю, что сказать.

— Думаешь, мы можем позволить себе задержку?

— Не знаю. Никак нельзя сказать, когда тот парень отправился в дорогу, и как быстро движется стадо. Но нет толку спешить, если я не могу нас защитить. Лодыжка должна зажить.

— О. Да. Логично. И Мария же сказала, что найдет других людей, чтобы отправить с ними то же послание. Им может повезти больше, чем нам.

— Верно. Нам необязательно оставаться, — повторяет он. — Знаю, ты уже думаешь, что это бесконечное путешествие, так что, может, ты не хочешь откладывать…

— Я не против, — перебиваю я. Мне не нравится то, что я слышу в его голосе. — Все хорошо. Мы можем остаться на пару дней. Нам надо, чтобы твоя лодыжка зажила. И мы оба очень… устали. Мы можем побыть здесь. Само собой, мы можем задержаться на пару дней. Стада останавливаются и грабят каждый город, что им встречается. Это должно занимать немало времени.

Тело Трэвиса расслабляется рядом со мной.

— Ладно. Хорошо. Так и поступим.

Какое-то время мы лежим молча.

До меня доходит, что Трэвис может хотеть секса. У него ранее было такое выражение в глазах. Но он не пытается соблазнить меня. Даже не трогает. Мне сейчас так комфортно, и вовсе не хочется потеть и распаляться.

К тому же, спазмы от месячных вовсе не помогают почувствовать себя сексуальной.

Если мы останемся здесь на пару дней, то завтра будет полно времени для секса. При условии, что его не оттолкнут месячные.

— Жаль, что нельзя посмотреть телик, — говорю я наобум через несколько минут.

— Я видел небольшой телевизор на полке в главной комнате, но мы увидим лишь статический шум. Сейчас уже нет кабельного или трансляций.

— Я даже не видела в доме никаких книг. Интересно, чем этот парень занимался тут в одиночестве. Я была бы не прочь почитать.

— Можешь почитать свои стихотворения.

— Знаю, — я улыбаюсь и поворачиваюсь на бок лицом к нему. — Я все равно заучила большинство из них. Я пару раз видела, как ты их читал. Что думаешь?

— Неплохо, — он смотрит в потолок. — Некоторые хорошие. Некоторые я не смог понять. Почему ты их так любишь?

— Не знаю. Просто люблю. В девятом классе у меня была очень хорошая учительница английского, мисс Дженсон. Она была очень молодой (закончила колледж год или два назад), и она привила мне любовь к поэзии. Наверное, с этого все и началось.

— Мне понравилось стихотворение про парня, который убил свою жену.

Я хмурюсь, по памяти перебирая стихи в книге.

— Которое? «Аннабель Ли»?

— Нет. Я думал, тот парень просто спал с ее мертвым телом, — он кажется искренним, задумчивым, будто и правда пытается понять стихотворения.

Я усмехаюсь.

— Да. Наверное, именно это там и описывается.

— В этих стихах много жуткого. Я имел в виду то, где у богача был ее портрет, но это он ее убил. Ты понимаешь, о каком я?

— О да. «Моя последняя герцогиня». То есть, ты догадался, что он ее убил?

— Естественно. Жуткий тип. Богатый, бессердечный засранец. Но стихотворение мне понравилось.

Поддавшись импульсу, я начинаю читать стихотворение в темноте. Я столько раз декламировала его вслух, что слова сами слетают с языка.

Трэвис слушает, весело фыркая, когда я добираюсь до лучших строк.

«Так опускаться, унижать себя,

Я вовсе не намерен был».

Когда я заканчиваю, он протягивает руку, чтобы нежно дотронуться до меня.

— А «Аннабель Ли» знаешь?

Конечно, знаю. Я декламирую его вслух, и эти ритмичные зловещие слова повисают в тишине комнаты.

Когда я заканчиваю, Трэвис протяжно выдыхает.

— Изумительно. У тебя очень хороший голос для чтения стихотворений. Они мне особо не нравились, пока я не услышал их в твоем исполнении.

— Спасибо, — я чуть ли не ерзаю от удовольствия, доставленного его комплиментом.

— Какое твое любимое?

— Не знаю. Может, «Волшебница Шалот»?

— Та, что с леди в башне?

— Да. Оно самое.

— Я не смог понять, почему она умерла. Что произошло, черт возьми? Она ложится в лодке и просто отбрасывает коньки?

Я не могу перестать улыбаться.

— Ага. По сути, так и есть. Думаю, подразумевается, что она умерла от любви или типа того.

— Ты знаешь его наизусть?

— Да. Да, знаю.

С минуту я колеблюсь, затем начинаю читать его вслух. Оно длинное и занимает некоторое время, но я чувствую напряжение в теле Трэвиса, пока он слушает.

Он правда слушает.

На середине мне так и хочется что-то сделать со своими руками, так что я поднимаю руку Трэвиса с покрывала. Я играю с ней, ощупывая его костяшки и водя большим пальцем по его ладони.

Он не убирает руку.

— Очень красивое, — говорит он, когда я закончила. — Напоминает мне о тебе.

— Правда? Почему?

— Не знаю. Просто напоминает, — он кажется застеснявшимся, так что я не настаиваю.

— Когда я ездила в Лондон, я видела могилу Теннисона в Вестминстерском аббатстве. Я также видела могилу Браунинга. Он написал то, что про герцогиню. Я была в таком восторге, видя надгробья своих любимых поэтов.

— Не сомневаюсь. Когда ты ездила?

— Когда мне было пятнадцать. Бабушка и дедушка возили меня туда летом. Мы посетили Лондон, Париж и Рим, — я сглатываю, когда реальность накрывает меня подобно удару. Подобно физическому удару из ниоткуда. — Теперь их нет. Городов. Всех трех. Все в них пропало. Они просто… перестали существовать.

Мои глаза щиплет, и я не знаю, почему. Вроде я уже перестала плакать над потерянными вещами.

Трэвис берет меня за руку, переплетая наши пальцы.

— Да. Наверное.

Мое горло болит, но я все равно говорю.

— Ужасно думать о том, что теперь исчезло из мира. Эйфелева башня. Вестминстерское аббатство. Сикстинская капелла. Я помню, как посещала Лувр и видела Мона Лизу. Все это… все просто… исчезло навсегда.

Я уже плачу, а ведь я больше никогда не плачу. Но слезы текут из глаз, а тело дрожит.

Трэвис протягивает руку и привлекает меня к себе, обнимая обеими руками. Он держит меня, ничего не говоря.

— Прости, — мямлю я, по большей части взяв себя в руки. — Не знаю, что на меня нашло. Это просто вещи. Вещи. Умерли миллиарды людей, и я не могу плакать о них. Я не знаю, почему плачу об этом. О зданиях. О вещах.

— Нее, — хриплый голос Трэвиса окрашивается акцентом. — Это, может, не люди, но это и не просто вещи. В них вложено ужасно много смысла. Истории. Не знаю. Правды и красоты… как говорилось в том стихотворении. В непонятном про урну. То, что делает искусство хорошим.

— Человечность, — говорю я, смахнув несколько слезинок и найдя нужное слово.

— Человечность, — Трэвис как будто пробует слово. — Да. Что-то такое. В этих вещах заложено много человечности. И об их потере стоит плакать.

Я еще немного плачу и теперь уже не чувствую себя виноватой. Я утыкаюсь лицом в теплую обнаженную грудь Трэвиса, пока эмоции не исчерпывают себя.

— Хотелось бы мне поплакать и о людях, — шепчу я в темноте.

Трэвис очень нежно гладит меня по волосам.

— Может, однажды и сумеешь. Но я понимаю. Я тоже это чувствую. Иногда нам надо плакать о мелочах, потому что большие вещи — слишком бльшие.

Я шмыгаю носом и вытираю глаза простыней, затем снова прижимаюсь щекой к его груди. Я чувствую его сердцебиение. Оно быстрое и размеренное. Живое.

Когда я полностью расслабляюсь, Трэвис бормочет:

— Готов поспорить, Мона Лизу спасли.

— Что?

— Ну Мона Лизу? Это же картина, так? Я ее никогда не видел, но она не может быть слишком большой. У них была пара месяцев перед падением астероида. Кто-нибудь наверняка додумался ее спасти. Кто-то должен был отвечать за это. Они бы не позволили ей просто сгореть.

Я улыбаюсь от серьезности его голоса, еще несколько раз шмыгая носом.

— О. Да. Наверняка.

— Возможно, мы потеряли Эйфелеву башню. И Сикстинскую капеллу. И то место, где похоронены все твои поэты. Но кто-то должен был спасти Мона Лизу.

— Да. Да, — я вытягиваюсь, чтобы поцеловать его в подбородок. — Готова поспорить, так и есть.

— Я это знаю, — он утыкается в мои волосы носом в темноте. — Может, когда-нибудь в далеком будущем они отстроят мир до прежнего состояния. Может, я даже однажды посмотрю на нее.

Я крепко обнимаю его.

— Может быть. Мне понравилось, что ты сказал. Про правду, красоту и все такое. Это было очень умно.

Трэвис фыркает.

— Я никогда не говорил ничего умного об искусстве. Просто читал эти стихи и пытался их понять. Раз ты их так любишь.

Такое чувство, будто он улыбается.

Я тоже улыбаюсь.

Теперь мне лучше. Ноющая боль в груди отступила.

Может, это какая-то странная и внезапная надежда, но мне это помогает. Мона Лиза могла пережить разрушение Европы. И через десятки лет у Трэвиса может появиться шанс ее увидеть.

Когда теряешь почти все, ты черпаешь надежду там, где удается ее достать.

Спасение Моны Лизы.

Искорка человечности после конца света.

Я засыпаю, гадая, куда они могли поместить картину, чтобы сберечь ее.

Глава 8

Я просыпаюсь, зная, что проспала долго, и время уже очень позднее. В комнате светло даже с закрытыми ставнями, и я не ощущаю знакомого тяжелого утомления, от которого сложно даже открыть глаза.

Я смотрю в потолок и вспоминаю, где я.

Повернув голову, я вижу, что Трэвис крепко спит рядом со мной. Его рот слегка приоткрылся, обе руки лежат поверх одеяла.

Я поворачиваюсь на бок лицом к нему, наблюдая, как его грудь медленно поднимается и опадает при дыхании, и как одна его рука сжимает одеяло в кулаке.

Я и раньше видела, как он спит. В лесу, когда нам приходилось спать поочередно. Но он никогда не спит так крепко, когда мы ночевали в лагере. В большинство таких ночей он получает лишь несколько часов отдыха.

Я даже представить не могу, насколько он устал, и насколько ему нужно так отоспаться. Мне надо в туалет, но я не хочу выбираться из постели, поскольку боюсь его разбудить.

Так что я сворачиваюсь на боку, наблюдая за ним и стараясь не думать о том, как мне нужно пописать.

Может, он просыпается естественно, как и я, а может, он чувствует на себе мой пристальный взгляд. В любом случае, через несколько минут его ресницы начинают трепетать, и он слегка ерзает под одеялом.

— Лейн, — бормочет он. Его глаза до сих пор закрыты.

— Да. Я здесь.

— Лейн! — на сей раз мое имя звучит почти спешно. Его глаза распахиваются, и он приподнимает голову над подушкой.

— Я здесь, — я протягиваю руку и дотрагиваюсь до его голой груди. — Я здесь, Трэвис.

Его тело расслабляется, и он улыбается мне, опускаясь обратно на подушку.

— Доброе утро.

— Доброе. Мы заспались.

— Да. Поверить не могу, что проспал так долго. Должно быть, прошло часов двенадцать.

— Мы устали.

— Наверное, — он протягивает руку и убирает мои волосы с лица. Поскольку я не заплела их перед сном, волнистая масса рассыпается по моим плечам и подушке. — Ты хорошо спала?

— Да. Только что проснулась. За всю ночь практически не пошевелилась.

— Как себя чувствуешь?

— Нормально. Я же только что сказала, что хорошо спала.

— Я не это имел в виду.

Я хмурюсь, и только потом понимаю, о чем он спрашивает.

— О. Да. Нет, все хорошо. Этим утром спазмы почти не мучают. Как твоя лодыжка?

— Ноет. Но не слишком сильно.

— Ты мне врешь?

— С чего бы мне врать?

— Потому что это стоическое мачо-дерьмо в твоем духе. Тебе нравится строить из себя сильного и неуязвимого.

Его серо-голубые глаза теплее и мягче обычного. Мне очень нравится выражение в них. Его губы слегка изгибаются, и он говорит:

— Может, это не притворство. Может, я правда такой сильный и неуязвимый.

— Ну, ты сильный, — я вожу кончиками пальцев по аппетитным очертаниям его плеча и бицепса. — Но ты не неуязвимый. Помнишь, вчера ты растянул лодыжку.

— Не напоминай мне.

— Я буду тебе напоминать. И продолжу тебе напоминать. Сегодня тебе нужно поберечься и не расхаживать туда-сюда. Ты вообще ничем не будешь заниматься

— Ничем?

— Ничем, — я твердо киваю, показывая, что настроена серьезно.

Он тихонько хмыкает, но на лице отражается скорее веселье. Его выражение теплое и становится еще теплее.

— А я думал, мы могли бы кое-чем заняться.

— Чем, например? — можете считать меня дурой, но я до сих пор понятия не имею, о чем он говорит.

Его глаза распаляются еще сильнее.

— О.

— Только если ты хочешь. Прошлой ночью не хотел спрашивать, раз ты плохо себя чувствовала. Но если этим утром тебе лучше…

В моем животе зарождается трепет — теперь уже скорее эмоциональный, нежели физический. Я запускаю руку под одеяло, прикасаясь к его груди, животу и наконец добираясь до переда его трусов.

Он тверд.

— Ты так и проснулся? — спрашиваю я, отчасти веселясь, отчасти испытывая восторг, когда ощущаю его эрекцию под тонким хлопком.

— Практически да, — его бедра неуемно движутся под моей ладонью. — Тебе хочется?

— Меня сейчас не мучают спазмы, но все равно же идет… Ты можешь испачкаться.

— Какое мне до этого дело, черт возьми?

Я хихикаю, перелезая через него, чтобы выбраться из постели.

— Я сейчас вернусь. Надо сходить в туалет и кое-что проверить. А потом мы можем кое-чем заняться.

— Ты только недолго!

Смех и предвкушение все еще бурлят во мне, пока я бегу в уборную и делаю то, что нужно.

Вернувшись, я уже готова.

— Думаю, все будет нормально, — говорю я, забираясь на кровать, стягивая одеяло и седлая его бедра. — В плане месячных вроде все нормально, — когда Трэвис начинает приподниматься, я распластываю обе ладони на его груди. — Неа. Ты должен беречь лодыжку.

— Все с моей лодыжкой нормально, — его глаза блуждают по моему лицу и телу с жаром и собственничеством, которые вызывают во мне восторг. На мне все еще большая мужская рубашка, но Трэвису явно нравится то, что он видит. — Не нужно со мной сюсюкаться.

— Ну, а я все равно буду с тобой сюсюкаться. В этот раз я могу быть сверху, — я опускаю взгляд на его большое распростертое тело и ощущаю легкий трепет нервозности. — По крайней мере, я думаю, что могу. Возможно, тебе придется немного мне помочь.

Его улыбка выглядит нежной. Самоуверенной в такой манере, что пробуждает предвкушение. Как будто он смотрит на то, что принадлежит ему.

— Какая бы помощь тебе ни понадобилась, я к твоим услугам.

Моя легкая тревожность мгновенно унимается от выражения на его лице. Я вожу руками вверх и вниз по его груди, ощущая крепкие мышцы, жестковатые золотистые волоски, бугорки сосков. Он наблюдает за мной, пока я ласкаю его. Я опускаюсь к его напряженному прессу и дорожке волос, скрывающейся под поясом боксеров.

Его пах слегка приподнимается, и я понимаю, что движение неосознанное. Инстинктивный ответ на расположение моих рук. Я на несколько секунд кладу ладонь поверх бугра его эрекции, затем возвращаю ее к животу.

Трэвис стонет, когда я дразняще улыбаюсь.

Я наклоняюсь, мои губы тянутся к его рту, пока я не замечаю, насколько неподвижно он замер, почти застыл… и я внезапно соображаю, что творю.

Он не целует меня в губы. Никогда.

Значит, я тоже не могу его поцеловать.

Я быстро маскирую этот порыв, оставляя легкий поцелуй на его подбородке.

Затем опускаю лицо, чтобы поцеловать его в плечо. Поласкать ртом точку пульса на горле. Продолжить дорожку поцелуев к одному соску. Он пахнет чище обычного, потому что принял душ вчера перед сном, но его тело распаляется, и я улавливаю знакомый запах Трэвиса.

Мне это нравится.

Это оказывает странное воздействие на мои интимные зоны.

— Бл*ть, Лейн, — бормочет он, запутываясь обеими руками в моих распущенных волосах. — Ты меня убиваешь. Я и без того был готов.

Я хихикаю от его слов.

— Теперь ты знаешь, что я чувствую, когда ты делаешь так со мной.

— Это другое.

— Почему?

— Ну потому что.

— Ну-ну.

Выражение в его глазах в мгновение ока снова сменяется со смеющегося на сексуальное.

— Сними рубашку, Лейн. А потом немножко подвинься выше, чтобы я сделал тебя тоже готовой.

Я мгновенно реагирую на хриплые нотки в его голосе. Все мое тело напрягается от предвкушения. Я медленно снимаю рубашку, а затем позволяю ему подтянуть мое тело выше по кровати, где он поднимает голову и дотягивается до моих грудей.

В этой позе я чувствую себя немного неловко и беспомощно, но это почему-то еще сильнее возбуждает. Ноющая потребность нарастает между моих ног, пока он сосет и покусывает, а его ладони гладят мое обнаженное тело.

— Что стало с твоими трусиками? — спрашивает он, выпуская мою грудь изо рта и сжимая ладонями мою голую задницу.

— Я их сняла. Подумала, что так будет удобнее.

Он усмехается, и я чувствую эти вибрации, когда он снова берет мою грудь в рот.

— Хорошая идея.

Уже вскоре я хнычу и ерзаю, возбуждение становится глубинным и сильным. Трэвис все еще трудится ртом, сжимает и гладит мою задницу, бедра, между ног. Когда терпеть уже невозможно, я выпрямляюсь и смотрю на него, раскрасневшись и тяжело дыша.

Он одаривает меня еще одной сексуальной, самоуверенной улыбкой.

— Похоже, теперь ты готова.

Я прищуриваюсь.

— Видимо, утренний секс делает тебя самодовольным.

Он усмехается и помогает мне, пока я стягиваю его трусы.

— Не притворяйся, будто тебе это не нравится.

Мне это правда нравится. Мое сердце совершает сумасшедшие кульбиты, между ног горячо и влажно. Но я изо всех сил стараюсь сделать отстраненное лицо.

— Это в тебе говорит эго?

— Разве? — он опускает руку между моих бедер и раскрывает меня поглаживающими движениями. Затем вводит в меня палец, отчего влага так и сочится. — Непохоже, что это только мое эго.

Я стараюсь сохранить пренебрежительное выражение, но терплю полный провал. Перед ним просто невозможно устоять. Я трясусь от смеха и предвкушения, пока пытаюсь расположить себя над его бедрами.

Трэвис помогает, одной рукой держа эрекцию в нужном положении, а другой направляя мои бедра. Я медленно принимаю в себя его длину. Я мокрая и податливая и ахаю от удовольствия, пока он постепенно наполняет меня.

Он стонет и двигает бедрами подо мной.

— Бл*дь, Лейн. Ох, бл*ть. Ты ощущаешься так приятно.

Я ерзаю и опираюсь руками на его грудь. Мне так странно быть наверху. Весь контроль у меня, и я должна почувствовать себя могущественной, но вместо этого испытываю странную уязвимость. Будто я не уверена, как мое тело должно двигаться.

— Как тебе? — хрипло спрашивает Трэвис, скользя взглядом от моего раскрасневшегося лица и взъерошенных волос к моим обнаженным грудям и животу. Его взгляд падает на место, где мы соединены, и задерживается там.

— Хорошо. Это… хорошо.

— Если тебе не нравится, я могу быть сверху.

— Мне нравится, — мой голос звучит позорно запыхавшимся. — Просто это по-другому. Надо привыкнуть. Как я должна двигаться?

— Так, как тебе кажется приятным.

— Разве нет правильного способа это делать?

— Нет, конечно. Тут нет никаких правил. Просто попробуй всякое. Посмотри, что будет приятно.

— Но я хочу, чтобы тебе тоже было приятно.

Он весело фыркает и совершает толчок бедрами.

— Лейн, я внутри тебя, куда уж лучше. Мне точно будет приятно. Обещаю.

Он говорит искренне.

Я готова поклясться, что он говорит искренне.

Меня омывают эмоции и удовольствие.

Я пробую раскачиваться, наслаждаясь теснотой, трением, ощущением его эрекции во мне. Я изменяю угол, наклоняясь вперед. Затем я наклоняюсь назад, и это нравится мне еще сильнее. Я чувствую на себе взгляд Трэвиса, не отрывающийся от моего лица и тела, пока я двигаюсь.

Он держался за мои бедра, впиваясь пальцами в мягкую плоть моей задницы, но через пару минут он убирает одну руку и раздвигает мои лобковые волоски, находит клитор и начинает его массировать.

Моя голова запрокидывается, и с губ срывается протяжный, бесстыдный стон.

— Тебе это нравится? — спрашивает он низко и хрипло.

— Д-да. О да. Продолжай.

Мое раскачивание усиливается, пока он потирает меня, и я в мгновение ока кончаю, дрожа от быстрой и сильной разрядки.

— Это было хорошо, — бормочет он с улыбкой на губах. Он передвигает обе руки и накрывает мои обнаженные груди, кружа большими пальцами по соскам.

— Хорошо? Вот как ты думаешь? — я едва отдышалась, но стараюсь изобразить едкий тон.

— Выглядело явно хорошо.

— А ощущалось намного лучше, чем просто «хорошо», — признаюсь я.

— Отлично. Тогда давай попробуем еще раз.

Я не вижу причин возражать против такого плана, так что позволяю Трэвису ласкать меня, пока я раскачиваюсь на нем. Он мнет мои груди, после чего снова принимается за клитор. Он опять потирает меня, и на сей раз все ощущается еще приятнее. Я нетерпеливо подпрыгиваю на нем, когда оргазм зарождается. Трэвис продолжает свои ласки, и я кончаю, неряшливо, бесстыже и совершенно несдержанно, хотя знаю, что все это время он наблюдает за мной.

Когда удовольствие наконец-то утихает, я ахаю и цепляюсь за его плечи, едва в силах удержаться в прежнем положении.

— Ох, бл*ть, Лейн, — его голос звучит натужно, и Трэвис снова сжимает ладонями мою задницу. — Ты сейчас такая тесная. Ты ощущаешься так… ох, бл*ть, — его бедра вторили моему ритму, но теперь начинают двигаться по собственному желанию. Толкаться в меня со спешкой, которая доказывает — он наконец-то теряет контроль.

— Да. О да. Продолжай вот так. Именно так. О Боже, Трэвис, мне так нравится, — лепечу я, выгибая спину и позволяя ему трахать меня снизу. Обычно я бы смутилась от того, что так не контролирую свой язык, но сейчас мне просто все равно.

Во мне назревает очередной оргазм, а с моим сердцем происходит нечто иное.

В данный момент Трэвис берет то, что ему нужно от меня, и я хочу дать ему это.

Его пальцы впиваются в мою плоть, голова запрокинута и перекатывается по подушке.

— Бл*ть, Лейн. Ты такая горячая. Так хорошо. Так хорошо. Я никогда…

Мне хочется услышать, как он закончит это предложение, но этого так и не случается. Фраза сменяется беспомощным стоном, пока его пах совершает энергичные толчки.

Я снова кончаю, и мой крик разрядки застревает в горле, пока тело дрожит от удовольствия.

Затем Трэвис выдавливает:

— Ох, бл*ть, милая. Я вот-вот кончу. Тебе надо… Я вот-вот…

Он приподнимает меня, и его эрекция выскальзывает из меня. Он хватает основание своего ствола одной рукой и сжимает себя в момент разрядки, выплескивая сперму на низ моего живота.

Я падаю на него сверху, и Трэвис обнимает меня руками. Мы долго лежим вот так, запутавшись в объятиях, тяжело дышащие, вспотевшие, мокрые и перепачкавшиеся.

Это так приятно.

Так реально.

Его руки наконец-то разжимают хватку, и я приподнимаюсь.

Мы не на шутку испачкались. Сперма, кровь, пот и бог знает что еще.

Я стону, глядя на жидкости, размазавшиеся между нашими обнаженными телами.

Трэвис усмехается.

— Извозились мы, да?

— Да.

— Чертовски хорошо.

— Да.

— Я схожу за чем-нибудь, приведу нас в порядок.

— Нет, не сходишь. У тебя лодыжка больная. Я все равно буду с тобой сюсюкаться. Я сама нас помою.

Трэвис не спорит. И я слышу его тихий удовлетворенный смешок, пока иду в ванную за полотенцем.

***

Полчаса спустя я спускаюсь по лестнице в погреб, чтобы поискать что-то на завтрак. Я нахожу упаковку овсянки длительного хранения, которая наверняка будет вкуснее высушенных яиц, так что беру ее, а также изюм и коричневый сахар.

Трэвис в ванной, так что я ставлю воду для овсянки. Дожидаясь, когда закипит, я выхожу на улицу проверить температуру.

Тепло и туманно. Как всегда.

Мой взгляд падает на собачью миску на полу у задней двери.

Я все еще смотрю на нее, когда Трэвис открывает дверь позади меня.

— Все хорошо?

— Да. Я просто смотрела на ту собачью миску.

Трэвис хромает и встает рядом.

— У того приятеля, наверное, была собака.

— Да. Знаю. но посмотри, какая она чистая. Если она простояла тут так долго, она должна была покрыться пылью и землей. Почему она чистая?

Волосы Трэвиса взъерошены, и ему надо побриться. Он надел спортивные трико, но в остальном не накинул другой одежды.

— Не знаю.

— Как думаешь, может, собака все еще здесь и приходит лизать свою миску?

— Прошло слишком много времени, чтобы пес выжил сам по себе. Должно быть, тот приятель умер полгода-год назад.

— Знаю. Но собаки ведь довольно хорошие собиратели, так? И если не так, то почему миска чистая?

— Наверное, это возможно.

Я принимаю решение.

— Я видела в погребе собачий корм. Я достану его и наполню миску. Может, бедный пес вернется.

Трэвис смотрит на меня с легкой улыбкой в уголках губ. Я не уверена, почему, но выражение его лица заставляет мое сердце пропустить удар.

— Наверное, стоит попробовать. Если здесь до сих пор рыщет пес, он наверняка полудохлый от города.

Когда мы возвращаемся внутрь, вода уже кипит, так что Трэвис занимается овсянкой, пока я достаю из погреба собачий корм. Я наполняю миску на улице, осматриваю двор, мастерскую и деревья вокруг полянки. Не видно вообще никаких животных.

Маловероятно, что пес мог выживать так долго. Даже дикие животные еле как держались в последние несколько лет.

Но может быть.

Это не повредит.

Я оставляю еду снаружи и иду внутрь, чтобы позавтракать с Трэвисом.

Он нашел в шкафчике кофе, так что утро очень доброе.

***

Большую часть утра я занимаюсь стиркой.

Мне приходится быть строгой с Трэвисом, чтобы он держал лодыжку приподнятой. Он хочет помогать мне, но в итоге уступает, когда я не сдаюсь.

Так что он лежит на диване, держа лед на лодыжке, пока я стираю одежду, полотенца, спальный мешок и одеяло — все это в весьма паршивом состоянии.

В доме нет обычной стиральной машины и сушилки, но есть старомодная стиральная машина с ручным устройством для отжима, а на улице натянута бельевая веревка для сушки. У меня уходит немало времени, чтобы перестирать все и развесить, но закончив, я довольна собой. Поскольку на улице тепло и нет дождя, вещи должны высохнуть до наступления темноты.

Мне жарко, я устала и слегка вспотела, когда иду внутрь, чтобы проведать Трэвиса.

Он все еще растянулся на диване, но хмуро смотрит на меня.

— Не ной, — говорю я ему. — Тебе надо дать лодыжке отдых.

— Я ни слова не сказал.

— У тебя само выражение лица ноет.

— Но ты делаешь всю работу, пока я лежу тут как тюфяк.

— Не так уж и много работы я сделала.

— Да, много. Посмотри на себя.

Я опускаю взгляд на свое тело. На мне футболка и пара шортов на завязке, оставшихся от мужчины-владельца дома, и они мне велики. Я знаю, что выгляжу нелепо, но я хотела постирать все, что подходит мне по размеру. Я заставила Трэвиса переодеться в вещи этого парня, чтобы постирать и его одежду тоже.

— В смысле — посмотри на себя?

— Ты вся ужарилась и устала. Я мог бы тебе помочь, — он все еще хмурится. Он реально в плохом настроении из-за того, что он вынужден лежать и не напрягать лодыжку.

— Я не нуждалась в помощи. Я в состоянии сделать кое-какую работу. И я предпочту, чтобы ты позаботился о заживлении своей травмы.

— Да все в порядке.

Я подхожу, убираю лед и смотрю на лодыжку. Она до сих пор опухла и выглядит отнюдь не симпатично.

— Тебе нужен ибупрофен?

Трэвис хмыкает.

Думаю, это хмыканье должно выражать отрицание, но я притворяюсь, будто это согласие, и приношу ему таблетки.

В погребе я нахожу смесь для кукурузного хлеба, к которой надо просто добавить воды, и пеку его, чтобы поесть с чили на ланч. Я копаюсь и нахожу несколько бутылок кока-колы. Теперь у нас есть лед, так что мы делим бутылочку на двоих, и ничто не может быть таким вкусным, как эта кола.

Я мою посуду после обеда и оборачиваюсь. Я проверяла примерно каждые полчаса, так что удивленно дергаюсь, когда вижу что-то у собачьей миски.

— Трэвис! — шиплю я. — Пес! Пес!

Трэвис сидел за столом и ворчал, что ему не дают помочь с уборкой, но тут вскакивает и подходит ко мне у окна.

Собака выглядит дворняжкой, но там как минимум отчасти примешана австралийская овчарка. Животное пугающе худое, с длинной спутанной шерстью. Оно жадно ест положенную мной еду, уминая ее в считанные мгновения.

— Где то вяленое мясо? — шепотом спрашиваю я, будто пес может услышать нас в доме. — Я хочу посмотреть, не удастся ли заманить его в дом.

— Он наверняка уже наполовину одичал. Может оказаться совсем не дружелюбным.

— Знаю, но хочу попробовать.

Трэвис уже протягивает мне кусочек своего вяленого мяса, которое он оставил на столе с остальными нашими съестными припасами. Я беру его и делаю шаг наружу.

— Привет, дружок, — говорю я самым милым своим голосом.

Пес вылизывал свою пустую миску, но дергается от моего появления и пятится с низким рычанием.

— Все хорошо, дружок. Мы тебя не обидим. У нас есть еще еда, если хочешь, — я отрываю маленький кусочек вяленого мяса и бросаю псу.

Животное подозрительно принюхивается, затем жадно заглатывает угощение.

— Видишь. Вкусняшка. Я дам еще, если подойдешь ближе, — я бросаю второй кусочек, на сей раз недалеко от себя.

Пес медленно подходит, не сводя с меня глаз. Затем резко бросается за мясом. Я кладу еще кусочек, этот буквально в тридцати сантиметрах от меня.

Он подходит и за ним.

Теперь я беру кусочек и протягиваю его в руке.

— Хочешь и это тоже? Можешь съесть. Мы правда хорошие. Мы будем хорошо с тобой обращаться.

Проходит минута, прежде чем пес решает, что еда стоит риска, но в итоге он подходит и берет пищу из моей руки.

Я глажу его по грязной голове, и он слегка виляет длинным хвостом.

— Хороший мальчик. Ты такой хороший мальчик. Ты отлично справился, выживая так долго.

Пес снова виляет хвостом — робкие, полные надежды движения, и это почти заставляет меня расплакаться.

Я отдаю ему остатки вяленого мяса, затем оглядываюсь и вижу, что Трэвис выходит с еще одним кусочком.

Пес пятится и рычит при виде Трэвиса, но в итоге возвращается за едой. Он позволяет Трэвису тоже погладить его.

— Бедняга, — бормочет Трэвис, почесывая пса за ушами. — Должно быть, тяжко тебе тут приходилось одному. Мне очень жаль, что твой хозяин умер.

— Как думаешь, он зайдет внутрь? — тихо спрашиваю я. — Я бы хотела немного помыть его и посмотреть, не надо ли обработать его порезы.

— Можно попробовать. Я видел внутри собачьи вещи, так что живший тут парень наверняка иногда заводил его в дом.

Следующий час мы возимся с псом, заводя его внутрь, давая ему еще одну миску еды и воды, затем по возможности моя его. Когда мы закончили, пес подходит к маленькому коврику перед печкой в гостиной и сворачивается клубочком, засыпая.

Я улыбаюсь как дура.

— Наверное, это его место, — говорю я. — Смотри, как он счастлив.

— Бедняга, — Трэвис прислоняется к стене, смотря на пса. — Ну, хотя бы у него будет пара дней с нами.

— Да, — я замечаю, как Трэвис приподнимает лодыжку, чтобы не переносить на нее вес. — Тебе лучше снова прилечь и дать отдых ноге. Я подогрею воду и приму душ, ибо что-то мне не очень хорошо.

Трэвис хмыкает и не сдвигается с места, так что я просто оставляю его и иду включить нагреватель воды в ванной, а затем прибираю вещи, разбросанные после возни с собакой.

Я нахожу еще одну мягкую рубашку, чтобы надеть после душа, потому что мои вещи еще сушатся на бечевке. Затем я закрываю дверь ванной, раздеваюсь и ступаю под душ.

Слегка горячая вода сегодня ощущается так же приятно, как и вчера. Я стою и позволяю струям бить по лицу и стекать по телу. Ранее я заплела волосы, так что я просто оставляю их в косах, позволяя намокнуть. Нет необходимости снова мыть волосы.

Я только начинаю намыливаться, когда ощущаю порыв холодного воздуха. Я слегка взвизгиваю, когда кто-то входит в душ вместе со мной.

Трэвис. Абсолютно голый и теперь такой же мокрый, как и я.

— Ты что делаешь? — спрашиваю я, и мой шок сменяется хихиканьем.

— Принимаю душ. Подумал, что ты используешь всю горячую воду, так что лучше поделиться, — его тон теплый и дразнящий, и мне нравится, как это звучит. Он редко бывает таким.

— И ты не подумал сначала спросить?

— Ты не хочешь делиться? — он забирает у меня из рук мыло. — Я могу очень хорошо тебя помыть.

Мы слегка боремся из-за мыла, а потом я сдаюсь.

— Не думаю, что у тебя на уме было мытье, когда ты забрался сюда.

— Почему ты так решила? — он намыливает мою грудь и живот.

Я опускаю руку и обхватываю его эрекцию обеими ладонями.

— Вот поэтому.

— Это просто из-за того, что ты голая.

— То есть, ты не хочешь еще раз заняться сексом?

— Ну, я бы не отказался. Но настаивать не буду, — в его голосе все еще слышится улыбка, а руки бродят всюду по моему телу.

Мне очень нравится, как это ощущается, но я испытываю скорее нежную привязанность, нежели спешку.

— Мы занимались сексом буквально несколько часов назад.

— То есть, ты не хочешь?

— Не знаю. Лучше закончить мыть меня. Потом я помою тебя. А потом я решу.

Трэвиса, похоже, полностью устраивает такое предложение. Он неторопливо моет все мое тело, затем я делаю то же самое с ним.

Мне очень нравится, как напрягается его тело, когда я трогаю его, глажу, прикасаюсь везде. Я поднимаю взгляд и вижу, что его серо-голубые глаза распалились.

Мне хорошо и так, но он определенно возбужден сильнее, чем я. Он шипит всякий раз, когда я задеваю его эрекцию.

Это подкидывает мне идею.

Я никогда не делала этого прежде, но интересно будет попробовать.

И я хочу сделать Трэвису так же приятно, как он делает мне.

Я меняю позу, чтобы опуститься на маленькую скамеечку в углу душевой. Так я оказываюсь ближе к уровню его паха.

— Что ты делаешь? — сипло спрашивает он, глядя на меня.

Я протягиваю руку, чтобы подтянуть его ближе, затем обхватываю его твердую длину ладонями.

— Я хотела кое-что попробовать.

— Кое-что попробовать?

— Да. Кое-что попробовать.

Его пенис дергается в моих руках.

— Ты… ты имеешь в виду…

— Да. Это я и имею в виду. Но я никогда прежде этого не делала, так что едва ли я буду хороша в этом.

— Ты не услышишь от меня жалоб.

— Я серьезно. Я правда не знаю, что творю. Так что если все будет плохо…

— Это не будет плохо, Лейн.

— Откуда тебе знать? Я просто говорю — если я что-то сделаю не так, то ты можешь мне сказать. Это не заденет мои чувства. Я уверена, что с практикой все будет только лучше. Я не знаю никаких техник или типа того.

Он издает странно урчащий звук.

— Тебе не нужна практика, Лейн. Мне понравится все, что ты сделаешь со мной. Если женщина взяла мужчину в рот, а он ноет что-то про ее технику, то он вообще ее не заслуживает, — он обхватывает мою голову ладонями. — Делай все, что хочешь. Все, что покажется тебе правильным.

— Но что, если я сделаю тебе больно или типа того? — я тронута его словами, но немного нервничаю. Я искренне понятия не имею, как это делается.

Он улыбается. Почти нежно.

— Я дам знать, если ты сделаешь мне больно, но не думаю, что это случится.

Я решительно киваю.

— Ладно. Была не была.

Я с минуту глажу его пальцами, испытывая восторг от того, как напрягаются мышцы его живота и бедер. Затем наклоняюсь и провожу языком по головке эрекции.

Трэвис издает сдавленный звук, его руки крепче обхватывают мою голову.

Я так понимаю, это поощрение.

Я беру головку в рот и сосу ее как леденец.

Его бедра слегка дергаются, и он ахает.

Я позволяю ему выскользнуть из моего рта и поднимаю взгляд.

— Бл*ть, Лейн, — он мокрый, раскрасневшийся и великолепный. — Твоя техника превосходна.

Я смеюсь и возвращаюсь к своему занятию.

Я лижу и ласкаю его какое-то время, пока не набираюсь смелости посильнее взять его в рот. Я не готова к глубокому минету. У меня явно сработает рвотный рефлекс. Но я беру его в рот так глубоко, насколько это возможно, и сосу, ладонью сжимая основание эрекции.

Я экспериментирую, пока не нахожу ритм, который кажется естественным, затем поднимаю взгляд к его лицу.

Трэвис смотрит на меня так, будто я пища для оголодавшего. Его бедра совсем чуточку покачиваются в моем ритме, ладони крепко держат мою голову. Он охает каждый раз, когда я сосу.

Похоже, это работает — и для меня, и для него — так что я продолжаю, втягивая щеки, сосу и постепенно ускоряю темп.

Странное чувство. Интимное. Интенсивное. Сексуальное в очень уязвимой манере.

Но мне нравится, как он реагирует на меня. Мне нравится этот нуждающийся взгляд в его глазах и то, как он не может держать бедра неподвижно.

Свободной рукой я держусь за его сжимающуюся задницу и продолжаю.

Совсем скоро я чувствую, что Трэвис сбивается с ритма. Его постанывание становится громче, пальцы так и впиваются в кожу моей головы.

— Бл*ть, — хрипит он, нетерпеливо толкаясь бедрами и чуть ли не ударяя по задней стенке моего горла. — Ох, бл*ть, милая. Я…

Он со сдавленным криком выходит из моего рта и приподнимает мою голову. Я продолжаю сжимать его ладонью, пока он кончает. Спермы мало, потому что он кончил всего несколько часов назад, но то, что осталось, брызгает на меня чуть повыше груди.

Мы оба хватаем воздух ртом, а Трэвис поднимает меня на ноги и обнимает. Вода до сих пор теплая, но остывает. Очень скоро она будет совсем холодной.

Мне плевать. Мне очень хорошо. Мне нравится, как Трэвис меня обнимает.

Я не хочу, чтобы он меня отпускал.

— Спасибо, — бормочет он, уткнувшись в мои влажные волосы. — Тебе необязательно было это делать.

— Мне захотелось.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — я отстраняюсь и улыбаюсь ему.

Буквально на мгновение я уверена, что он меня поцелует. У него в глазах такое выражение — такое, что как будто должно привести к поцелую.

Но не приводит.

Он меня не целует.

Он просто улыбается в ответ.

— Хочешь, чтобы я что-нибудь сделал для тебя?

— Неа. Меня опять немного мучают спазмы, так что мне бы лучше вздремнуть.

— Я тоже не против вздремнуть. Целую вечность не спал днем.

— Тогда давай сделаем это. Давай вздремнем, — я завожу руку назад, чтобы выключить воду. — У пса лучшие планы на вторую половину дня.

Мы следуем примеру пса. Мы вытираемся, забираемся под одеяло и спим.

***

Я просыпаюсь ближе к вечеру.

Мне тепло, уютно, и меня переполняет то тяжелое удовлетворение после глубокого сна. Я моргаю, переваривая тот факт, что я прильнула к боку Трэвиса.

Когда я заснула, мы не соприкасались, но теперь точно соприкасаемся.

Мы соприкасаемся вообще везде. Его рука обвивает меня, моя щека прижимается к его коже. Моя рука покоится на его животе.

Я слегка меняю позу, чтобы взглянуть ему в лицо.

Он не спит. Наблюдает за мной.

Я сонно улыбаюсь.

— Я перекатилась на тебя?

— Что-то типа того.

— Извини.

— Не за что извиняться. Я не возражаю, — он не перекладывает меня. Он уютно прижимает меня к себе одной рукой.

У меня нет причин ему не верить. Может, он не возражает против таких обнимашек со мной.

Я решаю не шевелиться. Мне нравится то, каким правильным это ощущается.

Он помылся только пару часов назад, но уже слегка пахнет Трэвисом. Я льну еще ближе.

Он свободной рукой смахивает выбившиеся пряди с моего лица. Остальная масса все еще пребывает во влажных растрепанных косах.

— Хорошо вздремнули, — говорю я.

— Ага.

— Ты поспал?

— Примерно час.

— И с тех пор лежишь, проснувшись?

— Конечно. Не хотел тебя будить. И ты же целый день заставляла меня давать отдых лодыжке.

Я хихикаю и сжимаю его бок, ища мягкую плоть, за которую можно ухватиться. Такой нет. Этот мужчина тверд везде.

— Тебе правда нужно беречь лодыжку.

— Этим я и занимался.

— Когда ты в последний раз дремал днем?

— Понятия не имею, — он на мгновение поднимает взгляд к потолку. Затем добавляет: — Наверное, сразу после рождения Грейс. Она, бедняжка, всегда полночи плакала. Я дремал в воскресенье после обеда. Мы оба выматывались.

— Не сомневаюсь, — я удивлена, что он делится таким, но не хочу выдавать свой шок. Я не хочу разводить из этого шумиху, а то он снова отгородится.

— У Шэрил были проблемы с кормлением грудью, так что мы в половине случаев давали ей бутылочку. Я со своей стороны тоже старался, вставал ночью, чтобы покормить Грейс. Потом шел в мастерскую, работал весь день и возвращался домой, чтобы повторить все снова. Я месяцами чувствовал себя ходячим трупом.

— Охотно верю. Моя бабушка говорила, что Бог делает это нарочно — делает молодых родителей такими вымотанными, чтобы у них не было энергии по-настоящему переварить, что означает для них рождение ребенка.

Трэвис фыркает. Задумывается на минуту. Затем усмехается.

— Да. Звучит верно.

Я очень хочу задать вопрос, но не знаю, осмелюсь ли.

Я продолжаю прижиматься к его боку, легонько поглаживая живот. Наконец, я небрежным мягким тоном интересуюсь:

— Что случилось между тобой и Шэрил?

Он слегка пожимает плечом. Лицо выражает смирение.

— Мы развелись. Прямо перед ударом астероида. Мы поженились, когда нам было по восемнадцать, сразу после школы. Какое-то время мы были счастливы. Она хорошая женщина. Просто мы не особенно… подходили друг другу и не увидели этого, пока не стало слишком поздно. Мы рано поженились. А потом выросли и поняли, что… не ладим. В любом случае, мы постоянно ссорились. Готовы были порвать. Потом Шэрил забеременела. Это стало неожиданностью для нас обоих. Так что мы решили наладить отношения.

Мое сердце часто стучит, и я не знаю, от чего. Наверное, от волнения. От того, что Трэвис открывается мне, как никогда прежде.

— Но все равно не сработало?

— Неа. Дети не исправят того, что уже сломано. Так что мы все же расстались. Развод был узаконен прямо перед падением астероида. Но тогда… — он снова пожимает плечом, и одна его рука отрешенно держит мою косу. — Все стало иначе. Она и Грейс переехали обратно ко мне, когда дело начало принимать паршивый оборот. Мы уже не были женаты, но Грейс нуждалась в заботе от нас обоих. Затем Грейс заболела, и ей становилось все хуже.

Когда Трэвис не продолжает, я тихо спрашиваю:

— Что стало с Шэрил?

— Она уехала. Вместе с остальными жителями города.

Это поражает меня настолько, что я не в силах скрыть реакцию. Я сажусь на кровати и смотрю на него широко раскрытыми глазами.

— Она уехала? Она бросила тебя с Грейс?

— Не говори так, — голос Трэвиса звучит низко и хрипло. — Все было не так. Я уже не ее муж. Просто отец Грейс. А Грейс была… — он прочищает горло и отворачивает лицо. — Грейс уже была, считай, покойницей.

— Но она уехала.

— Не думаю, что она бросила бы Грейс, если бы не знала, что я остаюсь. Мы знали, что Грейс осталось жить несколько недель, и отъезд из Мидоуза для Шэрил был единственным шансом выжить. Она знала, что я буду заботиться о Грейс до самого конца. Ей было очень больно уезжать. Но у нее не было выбора. Я ее не виню. И не хочу, чтобы ты ее винила.

Я с трудом сглатываю и киваю. Я все еще сижу и глажу Трэвиса по щеке, пока он не поворачивается, чтобы снова посмотреть на меня.

— Ладно. Я понимаю. Судить людей несправедливо. Я это знаю. Подобное отчаяние толкает нас на поступки, которых мы иначе не совершили бы. Иногда мы делаем вещи, которые кажутся… противоестественными.

— Да, — голос Трэвиса звучит хрипло, в глазах видна боль и уязвимость. — Она всегда была хорошей женщиной. Я до сих пор люблю ее. Неправильно, что ей пришлось бросить дочь просто для того, чтобы выжить. Я был тем, у кого имелся шанс выжить в одиночку. Поэтому мне и нужно было остаться.

Почему-то я убеждена, что Трэвис никогда бы не бросил свою дочку, даже если бы у него не было шанса выжить.

Вот такой он мужчина.

— Я правда надеюсь, что она в порядке, — добавляет он.

Я стараюсь игнорировать то, как сильно меня обеспокоило его признание, что он ее до сих пор любит.

Когда он снова найдет ее, их отношения могут измениться. Если они до сих пор любят друг друга, возможно, они захотят попробовать еще раз.

Он так о ней беспокоится. Он хочет снова связаться с ней.

Это совершенно естественно, и я не должна на что-либо обижаться.

— Надеюсь, ты сумеешь ее найти, — говорю я, и мой голос лишь слегка дрожит.

— Да. А я надеюсь, что ты тоже сумеешь найти всех своих близких.

— Да. Пока туда не добралось стадо.

Трэвис пристально наблюдает за мной. Я чувствую его взгляд на своем лице.

— Думаю, нам лучше остаться здесь еще минимум на один день. Моя лодыжка до сих пор в плохом состоянии.

— Знаю. Нет смысла уходить, если ты не можешь передвигаться. Мы сами себя погубим.

— Но будем надеяться, что скоро удастся пуститься в путь и вовремя добраться до Форт-Нокса. Я сделаю все возможное, чтобы доставить тебя туда.

Этот ужас — понимание, что определенный злой рок надвигается на остатки нашего города и на всех беженцев, собравшихся в Форт-Ноксе — сидит подобно грузу на моих плечах. Если это место так укреплено, как все считают, то они сумеют выдержать небольшие атаки. Но силу целого стада?

Я не представляю, как это может быть возможным. Их единственная надежда — бегство.

Похоже, Трэвис ждет от меня какого-то ответа, но я понятия не имею, что сказать.

Что бы ни происходило между нами, это ощущается как никогда реальным, но я до сих пор не знаю, что это.

Но правда в том, что я боюсь.

Боюсь так сближаться с Трэвисом. Боюсь слишком нуждаться в нем — не только для выживания, но и в эмоциональном плане.

Что, если его отнимут, как и всех остальных в моей жизни?

Что, если он не нуждается во мне так, как я в нем?

Что, если он не чувствует того же?

Может, это нормальные страхи и вопросы в начале отношений, но ничто не ощущается нормальным с тех пор, как на Европу упал астероид.

И после конца света любовь может оказаться самым крупным риском.

Я одариваю Трэвиса дрожащей улыбкой и снова ложусь рядом.

Я не говорю ни слова.

Глава 9

Мы остаемся в доме на четыре дня.

На третий день Трэвис может переносить вес на свою лодыжку. Он до сих пор хромает, но наконец-то может вполне легко передвигаться. Я воспринимаю это как знак, что нам нужно уходить, но он ничего не говорит на этот счет.

И я тоже молчу.

Правда в том, что я не особо хочу двигаться дальше.

В этом странном маленьком доме настолько безопасно и уютно, насколько это возможно в нынешнем мире. У нас есть стабильное электричество. Водопровод. Укрепленные окна и двери. Предостаточно еды и припасов. Мы в глуши и не видели ни единой живой души поблизости. Мы можем хорошо спать, хорошо есть и не беспокоиться, что на нас в любой момент нападут.

Я хочу остаться здесь, но мы не можем. Если только я не готова пожертвовать ради этого всеми моими близкими.

А я не готова.

Я точно знаю, что Трэвис не готов пожертвовать Шэрил.

Это означает, что нам нужно уходить как можно скорее.

Однажды днем мы хороним кости человека, который построил и снабдил этот дом всем необходимым. Я читаю небольшую молитву над его могилой. Я ничего не знаю об этом человеке. Возможно, он был параноиком-психопатом или самым большим мудаком в мире, но то, что он оставил после себя, стало благословением для нас, и я хочу поступить правильно с его останками.

На третий день Трэвис клянется, что слышит диких индеек в лесу, поэтому берет свое охотничье ружье, чтобы отправиться на их поиски, все еще слегка прихрамывая.

Большая часть растительности погибла несколько лет назад из-за пепла и затмившегося солнца, но кое-что, наконец, начинает возвращаться. Мы слышали жуков. Мы видели птиц.

Не исключено, что другие животные тоже постепенно возвращаются.

У меня нет никакого желания охотиться на дикую индейку, поэтому я остаюсь дома. Трэвис пытается уговорить пса пойти с ним, но вместо этого он забирается ко мне на диван.

Чем больше я узнаю этого пса, тем больше убеждаюсь в том, какой он умный.

Трэвиса нет уже два часа, а я все еще растянулась на диване и читаю старый шпионский роман, который нашла в коробке под кроватью. Книга не в моем вкусе, но это лучше, чем ничего. Пес тоже растянулся, втиснувшись между моими ногами и спинкой дивана, и громко храпит.

Время от времени я наклоняюсь и глажу пса по голове.

Сегодня хороший день. Я чиста, сыта, мне уютно, и у меня есть книга для чтения. И Трэвис запер за собой дверь, так что я в безопасности.

Я говорю себе, что нам нужно уехать завтра. Мне нужно сказать об этом Трэвису, как только он вернется.

Я слышу, как Трэвис отпирает входную дверь, как будто мои мысли вызвали его. Он заходит в главную комнату, выглядя горячим и суровым в своих поношенных джинсах и старой серой футболке с оторванными рукавами.

Я улыбаюсь ему, когда он опускает свое охотничье ружье.

— Не нашел никаких индеек?

— Нашел, — говорит он, подходя, чтобы почесать за ушами пса, который несколько раз слегка виляет хвостом, не двигаясь и не открывая глаз. — Но их было только двое. Самец и самка. Не хотел убивать ни одного из них, так как у нас здесь полно еды.

— Логично. Свежая индейка была бы очень кстати, но я рада, что ты не убил бедняжек.

Я все еще улыбаюсь, когда Трэвис подталкивает меня, освобождая себе место на диване. Мы все трое тесно прижаты друг к другу, и мне практически приходится лежать на нем сверху.

Я не против.

Он удерживает меня на месте, обняв одной рукой, и пес бросает на нас недовольный взгляд, когда ему приходится вставать и заново устроиться, плюхнувшись нам на ноги.

— Как твоя книга? — спрашивает Трэвис.

— Ну. Нормально. Лучше, чем ничего.

— Надо было пойти со мной на охоту.

— Я не охотник.

— Я никого не убивал. Но я видел кролика.

— Да? — я поднимаю голову, чтобы посмотреть на выражение его лица. Он выглядит расслабленным и довольным, но в то же время в его глазах светится восторг. Должно быть, он наслаждался проведенным днем.

— Да. Кролика, индюшек и кучу других птиц.

— Каких?

— Несколько кардиналов. Голубую сойку. Три синицы. И пару ворон.

— Ух ты. Поверить не могу, что их было так много, — я прижимаюсь щекой к его груди. Я чувствую биение его сердца. Быстрое и размеренное. — Жаль, что я не увидела синиц. Они такие милые маленькие пташки. Они часто прилетали к птичьей кормушке моей бабушки. Другие птицы садились прямо на кормушку и отъедались, но синицы всегда хватали один маленький кусочек и взлетали на ветку, чтобы съесть его. Но когда других птиц отпугивала кошка или что-то в этом роде, синицы всегда были самыми храбрыми. Они всегда первыми возвращались к кормушке.

Похоже, Трэвис улыбается, когда бормочет:

— Тебе следовало пойти со мной на охоту. Могла бы увидеть синиц.

— Вороны мне тоже нравятся. У них такие повадки. Всегда кажется, что они обращаются прямо к тебе.

— Вероятно, так оно и есть. Вороны — одни из немногих птиц, которые могут узнавать конкретных людей.

— В самом деле? Я этого не знала.

— Да. Вороны очень умны. Когда я был ребенком, соседский мальчик часто кричал и швырял чем попало в пару ворон, которые ошивались на нашей улице. Прошло совсем немного времени, и каждая ворона в городе начинала каркать над этим мальчиком всякий раз, когда видела его. Я почти уверен, что вороны на моей улице рассказали о нем всем другим воронам. Они все ненавидели этого парня.

Я хихикаю над мысленной картиной, которую нарисовал его рассказ.

— Похоже, он это заслужил.

— Конечно, заслужил. Мне никогда не нравились те, кто плохо обращается с животными.

— Мне тоже, — я рассеянно поглаживаю его плоский живот, наслаждаясь ощущением его упругой плоти и напряженных мышц. — От тебя сегодня так пахнет свежим воздухом.

— Да? — он утыкается носом в мою макушку. — Я думал, от меня всегда воняет, как от Трэвиса.

Пару дней назад я подшучивала над ним по поводу его запаха Трэвиса, и он, очевидно, не забыл.

— Я никогда не говорила «воняет». И ты действительно всегда пахнешь Трэвисом. Но есть разные виды запахов Трэвиса.

— О, да? Какие же?

— Есть запах горячего, потного Трэвиса. А еще есть запах Трэвиса, только что принявшего душ. И еще запах готового к сексу Трэвиса. А еще есть уличный запах Трэвиса — тот, который пахнет землей, деревьями и воздухом. Вот как ты сейчас пахнешь.

— Ааа. Понял, — я чувствую, как что-то касается моих волос, поэтому я наклоняю голову, чтобы посмотреть, что это. Но Трэвис ничего не делает, когда я смотрю. Его глаза закрыты, а уголки рта приподняты.

— Как твоя лодыжка? — спрашиваю я.

— Хорошо. Все еще немного побаливает, но теперь я могу нормально двигаться, если она перевязана.

Я снова кладу голову ему на грудь, все еще лениво поглаживая его бок.

Я жду, не скажет ли он, что нам пора уходить, но он этого не делает.

Он ничего не говорит, когда его тело расслабляется под моим. Через пару минут я почти уверена, что он задремал. Пес определенно уснул. Он снова храпит.

Я не засыпаю, но мне нравится вот так прижиматься к ним.

Довольно скоро мы больше не сможем этого делать.

***

Трэвис дремлет всего полчаса.

Когда он начинает ерзать подо мной, я сажусь. У меня есть идея, которую я хочу попробовать на ужин, и мне нужно будет вскоре приниматься за нее.

Трэвис тоже садится, потягиваясь и лениво улыбаясь мне.

Вставая, он наклоняется, чтобы поправить повязку на лодыжке. Он сгибается в талии так, что его задница оказывается прямо передо мной, и мягкая джинсовая ткань туго натягивается на аккуратном, упругом изгибе.

Я даже не думаю об этом. Его задница просто неотразима.

Я легонько шлепаю его.

Трэвис хрюкает и дергается, явно удивившись. Все еще наклоняясь, чтобы закрепить компрессионную повязку на лодыжке, он бросает на меня прищуренный взгляд через плечо.

Я беспомощно хихикаю, глядя на выражение его лица.

— Прости. Не смогла устоять.

Он выпрямляется, нависая надо мной.

— Ты не смогла устоять?

— Верно, — я пытаюсь сохранить невозмутимое выражение лица, но безнадежно терплю неудачу. — Мишень была слишком заманчивой.

В его глазах вспыхивает искра. Наполовину свирепая, наполовину игривая. Когда он наклоняется ко мне, я знаю, к чему он ведет.

Он собирается шлепнуть меня по заднице так же, как я шлепнула его.

Естественно, я стараюсь не дать ему сделать это.

Мы устраиваем глупую борьбу на диване, где я пытаюсь вырваться из его досягаемости, а он пытается перевернуть меня, чтобы добраться до моей попки.

У меня получается довольно хорошо. По крайней мере, я так думаю.

Я беспомощно хохочу, крепко прижимаясь задницей к подушкам дивана.

Наконец Трэвис поднимает меня на руки и перекидывает через плечо, так что моя голова оказывается у него за спиной, а ноги свисают спереди.

Теперь моя задница легкодоступна. Он несколько раз быстро шлепает меня ладонью, пока я визжу, корчусь и хихикаю.

— Ты жульничаешь! — я хватаю его за рубашку сзади и тяну на себя.

— Почему это жульничество? — ему лучше удается сохранять невозмутимое выражение лица, чем мне, но я слышу нотки смеха в его голосе.

— Потому что это не моя вина, что ты сильнее меня, — я понимаю, что его задница находится в пределах досягаемости моих рук, поэтому шлепаю по ней несколько раз. Под таким углом шлепать не совсем удобно, поэтому звук получается неудовлетворительный.

Пес поднимает голову, чтобы посмотреть, что мы делаем, и тут же опускает ее обратно, вытягиваясь еще сильнее, так что он теперь занимает большую часть дивана.

Трэвис фыркает и начинает идти.

— Ты сама напрашиваешься, женщина.

— Я ни на что не напрашиваюсь. Куда ты меня несешь?

— Увидишь.

Вскоре становится ясно, что он несет меня в спальню. Добравшись до кровати, он снимает меня со своего плеча и бросает на матрас. Я пытаюсь вырваться, но он мне не позволяет. Он быстро надвигается на меня, обхватывая мои ноги своими, чтобы удержать меня на месте.

Он щекочет меня — мои бока, подмышки, нижнюю сторону коленей, ступни — и я визжу и смеюсь, пока почти не начинаю рыдать. Он тоже смеется. Мягким, низким и раскованным смехом. Затем он переворачивает меня на спину и несколько раз шлепает. Просто легкими взмахами руки.

Он все еще нависает надо мной, когда останавливается. Я лежу на животе, моя голова повернута набок, а щека прижата к одеялу. Он оседлал заднюю часть моих бедер и теперь наклоняется вперед, пока не оказывается надо мной, опираясь на предплечья. Его тяжелое дыхание обдувает мой затылок, шевеля волосы, выбившиеся из моих кос.

Мое сердце колотится как сумасшедшее, но оттенок моего восторга изменился.

Я внезапно осознаю его вес, размер, жар, силу позади меня.

Он меняет позу, и я ахаю, когда чувствую, как выпуклость в его джинсах упирается в мой зад.

— Ты хочешь? — хрипло бормочет он.

— Да, — мой голос звучит до смешного запыхавшимся. От возбуждения у меня между ног все сжимается почти до боли. — Да, пожалуйста.

Он приподнимается достаточно, чтобы схватить пояс моих леггинсов, и стягивает их с моих ног, забирая с собой носки и трусики. Затем он стаскивает с меня футболку, и я оказываюсь полностью обнаженной, когда он ставит меня перед собой на четвереньки.

Я смотрю через плечо, пока Трэвис снимает рубашку и джинсы. Он остается в трусах и снова нависает надо мной, целуя в шею сзади, затем прокладывая дорожку поцелуев по спине. Одну руку он заводит под меня, чтобы помять мои груди, и благодаря его рту, руке и моему беспомощному положению я вскоре ерзаю от нужды.

Трэвис повыше поднимает мои бедра, одной рукой трогая меня между ног. Я быстро сделалась горячей и влажной, и он одобрительно хмыкает, скользнув в меня одним пальцем.

Когда он убирает руку, я думаю, что он снимет трусы, но он снова целует меня, еще ниже. Опускается чуть ниже попки. Прежде чем я осознаю происходящее, он приподнимает нижнюю половину моего тела над матрасом и раскрывает меня, чтобы крепко и небрежно лизнуть меня от клитора до входа.

Я пищу от удовольствия и удивления, прежде чем он снова меня опускает.

— Понравилось, да? — в его голосе слышится горячая улыбка.

Я смотрю на него через плечо, пока он сбрасывает трусы. Он раскрасневшийся, сексуальный и напряженный.

— Ты просто удивил меня.

— Ага. Только и всего.

— Ну, может, это ощущалось вроде как приятно. Но я думаю, тебе нужно больше практики. Если хочешь попробовать еще раз, с моей стороны никаких возражений.

Он тихо и весело хмыкает, вставая на колени позади меня, теперь уже полностью обнаженный. Без предупреждения он приподнимает нижнюю часть моего тела и снова лижет, и на сей раз его рот задерживается достаточно надолго, чтобы вырвать из меня протяжный мяукающий звук.

Трэвис опускает меня обратно и разводит мои ягодицы, чтобы приставить себя к моему входу. Он несколько раз тычется, прежде чем погрузиться полностью, и я издаю жалобный стон, когда его толстая эрекция проникает в меня.

— Видимо, это тебе тоже нравится, — говорит он между хриплыми вдохами.

Я уже не могу изображать дразнящий сарказм. Мое тело ощущается слишком приятным, слишком наполненным, слишком нуждающимся. Я прижимаюсь горячей щекой к лоскутному одеялу и трусь попкой об его пах.

— Да. О да. Мне нравится.

Трэвис стонет, отстраняясь и совершая еще один медленный толчок.

Я ахаю и хватаюсь за покрывало подо мной.

Он толкается снова. И снова. Медленно. Глубоко. Томительно приятно.

Это продолжается так долго, ощущения нарастают так сильно, и я пытаюсь подавить рвущиеся из меня громкие и мучительные звуки.

Наконец, я уже не могу терпеть. Я хрипло умоляю его.

— О Боже, Трэвис, пожалуйста. Пожалуйста. Мне надо… О Боже, мне надо…

— Скажи мне, что тебе нужно, — он перестал двигаться, погрузившись в меня. Я чувствую, как его яички задевают мою чувствительную плоть.

— Мне нужно сильнее. Быстро. Мне нужно… мне нужно…

— Что тебе нужно, милая?

— Мне нужно…

— Скажи мне.

— Мне нужна тряска, — торопливо признаюсь я, гадая, почему это признание меня уже не смущает. — Мне нужно, чтобы твои толчки сотрясали меня. Сильно. Мне это нужно, чтобы кончить.

Трэвис издает фыркающий звук, и я не знаю, это от возбуждения или от веселья. Но он немедленно набирает скорость, толкаясь в меня жестко и быстро.

Я кричу от облегчения, когда его движения сотрясают все мое тело.

— Да! Еще. Пожалуйста, еще.

Он упирается одной рукой и жестко трахает меня сзади, вдалбливаясь со шлепающим звуком при каждом толчке. Я такая шумная, что поворачиваю голову и ору в покрывало, когда оргазм наконец-то овладевает моим телом.

Он хрипел как животное, а теперь издает сдавленный звук, когда мои внутренние мышцы крепко сжимаются вокруг него. Он проталкивается вопреки моим сокращениям, пока я упиваюсь оргазмом, а затем выходит.

Я думаю, что Трэвис кончит, но он этого не делает. Он без предупреждения поворачивает меня, снова разводит мои ноги и подтягивает меня за бедра ближе к тому месту, где он стоит на коленях. Затем приподнимает мою попку и снова пристраивается ко входу.

Я стону и выгибаю спину, тяну руки в поисках чего-нибудь, за что можно подержаться, но нахожу лишь покрывало. Я комкаю ткань в кулаках, когда он снова начинает двигаться во мне.

Горячие глаза Трэвиса в искусственном освещении кажутся серыми, и его взгляд блуждает по всему моему телу. По моему влажному лицу. По моим голым грудям, подпрыгивающим от его толчков. По моему животу. По моим разведенным бедрам. По месту, где соединяются наши тела, где он входит и выходит из меня.

Ему явно нравится все, что он видит. Выражение его лица собственническое. Почти первобытное.

— Ты хочешь снова жестко? — хрипит он.

— Да! — я беспомощно мотаю головой, когда во мне начинает нарастать очередной оргазм. — О да. Пожалуйста. Мне нужно очень жестко.

Он набирает скорость и силу до такой степени, что с каждым толчком отталкивает мое тело назад. Его хватка на моих бедрах беспощадна, мои груди, ноги и косы подпрыгивают от его движений.

Я кончаю, сама того не ожидаю, и на сей раз никак нельзя приглушить громкость. Я рыдаю и рыдаю, умоляя его не останавливаться.

Он продолжает трахать меня, пока наслаждение не становится настолько интенсивным, что меня это пугает.

— Хватит, — наконец, ахаю я. — Трэвис. Я больше не…

Он сразу же замедляется и перестает совершать толчки. Лишь слегка перекатывает бедрами.

— Ты в порядке?

Слезы катятся по моему лицу.

— Да. Да. Просто так хорошо, что я уже не могла это выносить, — я улыбаюсь, чтобы он видел — я правда в порядке.

Он улыбается в ответ, и пот стекает по его лицу.

— Мне нужна минутка, чтобы кончить. Хочешь, чтобы я вышел прямо сейчас?

Я качаю головой.

— Нет, когда ты будешь готов.

Он снова начинает двигаться, но не так рьяно, как раньше. Его глаза не отрываются от меня, пока он подводит себя к оргазму и до конца удерживает мой взгляд.

Его хриплые вздохи сменяются сдавленными звуками, а потом он выходит из меня, и его лицо искажается. Он все еще смотрит мне в глаза, сжимая себя в момент оргазма и кончая мне на живот.

По какой-то причине наш зрительный контакт не менее интенсивный, чем мои оргазмы.

Даже интенсивнее.

У меня в горле стоит ком, а глаза щиплет от слез, когда Трэвис испускает протяжный низкий стон и падает на меня.

Обычно он так не делает. Обычно он ложится рядом со мной. Но на сей раз он падает на меня сверху, и я обвиваю его руками. Его сперма теперь размазана по нашим животам, но нам обоим наплевать.

Он тяжело дышит в изгиб моей шеи. Его тело горячее и тяжелое.

Спустя пару минут он поднимает голову и смотрит на мое лицо.

— Ты в порядке?

— Да. Мне хорошо. Очень хорошо.

— Я был не слишком груб, нет?

— Нет. Ровно столько грубости, сколько мне хотелось.

— Ты сказала мне остановиться.

— Да, но не потому, что ты был слишком груб. А потому, что если бы я кончила еще раз, я могла бы попросту потерять сознание или умереть от удовольствия.

Он усмехается, черты его лица расслабляется.

— Тогда хорошо.

— Да. Даже лучше, чем хорошо.

— Ты бы сказала мне, если бы я был слишком груб, верно?

Мое сердце сжимается от робкого вопроса в его глазах.

— Да. Я бы сказала тебе, Трэвис. Я же сама просила жестко. Если я правильно припоминаю, я умоляла об этом.

— Да. Наверное. Просто убеждаюсь. Хочу быть уверенным, что хорошо с тобой обращаюсь.

Я поглаживаю его щеки обеими руками.

— Трэвис, ты хорошо со мной обращаешься. Ты всегда хорошо со мной обращаешься. Я никогда не встречала кого-нибудь, кто обращался бы со мной лучше.

— Хорошо, — он делает паузу. Затем бормочет: — Взаимно.

Я неуверенно улыбаюсь ему в ответ, когда он наклоняет свое лицо к моему. Мое сердце замирает, как всегда, когда мне кажется, что он может поцеловать меня, но он этого не делает.

Вместо этого он утыкается носом в мое горло, прижимаясь мягким поцелуем к точке, где бьется пульс.

Это кажется неожиданно нежным, и я обвиваю его руками, обнимая.

Теперь его тело стало более мягким. Не таким обжигающе горячим.

Мы еще несколько минут лежим, прижавшись друг к другу, пока я не спрашиваю:

— Ты не навредил своей лодыжке из-за всей этой активности, нет?

— Нет. Все просто прекрасно, — он глубоко выдыхает. Я чувствую, как воздух покидает его легкие.

Я сглатываю. Мои руки слегка поглаживали его спину, но теперь замирают.

— Да.

— Наверное, нам следует уехать завтра.

У меня сводит живот, хотя я знаю, что это правильно. Мы должны это сделать. Возможно, человеческая натура снова сводится к тому, что каждый сам за себя в погоне за выживанием, но оставаться здесь, пока всем нашим близким грозит опасность — это попросту невыносимо и эгоистично.

— Д-да.

Он поднимает голову и встречается со мной взглядом.

— В конце концов, придется уйти. Наши люди нуждаются в нас.

Он не говорит этого вслух, но я знаю, что он думает о Шэрил.

Его связь с ней всегда будет сильнее, чем его связь со мной. По веским причинам. Он знал и любил ее много лет.

Трэвис — мой попутчик и временный партнер для секса, но я не настолько глупа, чтобы ожидать чего-то другого.

Может, я и молода, но не глупа.

Место, в которое превратился этот мир, способно лишь вредить. И в конце концов ты теряешь людей, которых любишь.

Я снова пытаюсь улыбнуться.

— Приятно было побыть здесь, иметь возможность отдохнуть… но сейчас пора уходить.

Что-то меняется в выражении лица Трэвиса. Что-то, чему я не могу дать названия.

— Да. Пора идти.

В тот вечер на ужин я готовлю красную фасоль с рисом. Я нарезаю и обжариваю на гриле несколько консервированных сосисок, чтобы добавить к гарниру. Я не была уверена насчет этих сосисок, потому что мясо в банке — это «кот в мешке», но на самом деле они довольно вкусно сочетаются с фасолью и рисом, и Трэвис несколько раз за едой говорит, как ему это нравится.

Псу это тоже нравится. Он получает несколько кусочков сосисок.

Когда мы прибрались, я выпускаю пса и сажусь на заднюю ступеньку, пока он убегает в лес. Вечер кажется приятным. Воздух не очень густой и не слишком горячий.

Есть одно место за деревьями, откуда я могу видеть закат.

Трэвис выходит, чтобы присоединиться ко мне с остатками своей бутылки пива, и молча садится рядом. Он кладет предплечья на бедра, слегка наклоняясь вперед, чтобы увидеть, как солнце садится на небе.

Интересно, испытывает ли он те же тяжелые и душераздирающие чувства, что и я?

Мне действительно понравилось это место, и завтра мы должны его покинуть.

— Фиолетовым будет, — говорит Трэвис после нескольких минут молчания.

Я оглядываюсь и вижу, что его глаза устремлены в небо.

Он прав. Закаты после падения астероида стали странными. Дымка в небе меняет их внешний вид, цвет. Какое-то время цвета там вообще не было. Ничего, кроме тусклой серости. Но цвет вернулся примерно в прошлом году, уже не такой яркий, как раньше, и обычно преобладает один оттенок.

Сегодня вечером цвет темно-фиолетовый.

Мы наблюдаем, как бледно-голубоватое небо превращается в пурпурное, с краем светло-оранжевого цвета прямо вокруг солнечного шара. Окружающие горы и деревья загораживают нижнюю часть горизонта, но это все равно настоящий закат.

Это прекрасно. И странно грустно. Смотреть, как последний проблеск света окрашивается в пурпур. Наблюдать, как затуманенная яркость солнца медленно угасает по мере того, как оно опускается к горизонту.

Оставляя нас во тьме.

Но только после финального спектакля. Последнее слово солнца миру. Безошибочное доказательство его идентичности — его существования — даже когда оно исчезает.

Через несколько минут стеснение в груди и горле становится болезненным. Я протягиваю руку и нахожу ладонь Трэвиса на ступеньке между нами.

Он переплетает свои пальцы с моими и нежно сжимает. Мы держимся за руки, пока солнце не опускается за деревья.

Когда солнце снова взойдет, все будет по-другому.

Эта интимная передышка закончится.

Нам снова придется войти в избитый мир.

Уже темнеет, когда пес возвращается из леса. Он подбегает и обнюхивает Трэвиса, затем подходит ко мне и пытается протиснуться между моих ног, чтобы уткнуться носом мне в лицо.

Я освобождаю для него место, скользя ладонями вверх и вниз по его мягкой спине. Вчера мы смогли по-настоящему помыть его, так что сейчас он чистый. Его порезы заживают.

Комок в горле угрожает задушить меня, пока я позволяю животному уткнуться в меня носом. У него теплое тело. Прохладный, влажный нос. И собачье дыхание.

Он привязался к нам. Теперь он любит нас.

Он думает, что мы его люди.

Я издаю негромкий гортанный звук, пытаясь сдержать нарастающие эмоции.

— Мне так жаль, Лейн, — Трэвис протягивает руку, чтобы почесать собаке шею.

Он этого не говорит, но он не думает, что пес должен идти с нами. Я знаю все причины, которые он мог бы мне привести, и все они веские.

У людей больше нет домашних животных. Не в этом мире. Еда должна использоваться для того, чтобы накормить людей.

А не собак.

И пес снова и снова подвергался бы опасности в дороге с нами.

Четыре года назад я никогда бы не поняла такого решения, но сейчас я понимаю это.

Отчаяние меняет людей. Оно отнимает много хорошего в этом мире.

Я с трудом сглатываю, и мне приходится сглотнуть еще раз, прежде чем я могу заговорить. Я не знала наверняка, но мне не следовало надеяться ни на что другое.

— Я знаю, — я утыкаюсь лицом в шею пса и несколько раз дрожу, но, выпрямляясь, сохраняю самообладание.

Слез нет.

— Он будет ждать, когда мы вернемся, — хрипло говорю я, опуская руки и вставая.

Трэвис тоже встает. Говорит хрипло:

— Я знаю, что он будет ждать.

— Мы вообще не должны были заботиться о нем, если нам придется его оставить.

— И это я тоже знаю.

Мое горло болит, как рана, когда я впускаю пса внутрь и следую за ним. Как обычно, он сворачивается калачиком на своем месте перед дровяной печью — похоже, для него не имеет значения, горит огонь или нет.

Трэвис включил водонагреватель в ванной перед тем, как выйти на улицу, так что я принимаю последний горячий душ, мою волосы и наношу кондиционер. Я наполняю водонагреватель и снова включаю его, прежде чем выйти из ванной, чтобы Трэвис тоже мог принять душ.

Я расчесываю и заплетаю волосы, забираюсь под одеяло на своей стороне кровати — у стены — и жду, когда Трэвис присоединится ко мне.

Он приходит в постель примерно через двадцать минут.

Как только он забирается под одеяло, я подвигаюсь к нему, и он перекатывается так, что оказывается между моих ног. Он целует мой подбородок. Точку пульса на горле. Он медленно расстегивает свободную рубаху, в которой я спала, и целует обнажающуюся кожу.

Обычно мы разговариваем, пока занимаемся сексом, но сегодня ни один из нас ничего не говорит. У меня до сих пор стоит ком в горле, так что я все равно не уверена, что смогу говорить.

И не кажется, что нам нужны слова.

Я высвобождаю руки из рукавов, пока Трэвис посасывает мои груди, и провожу пальцами по его спине, от задницы до лопаток. Затем запутываюсь руками в его густых влажных волосах, ахая, когда он нежно тянет мой сосок зубами.

В итоге он прокладывает дорожку поцелуев к моей шее, посасывает точку пульса. Мое сердце уже бешено колотится. Эмоции во мне сильнее физического возбуждения, но и то, и другое переполняет меня, захватывает.

Трэвис приподнимает одно мое бедро, чтобы моя нога обхватывала его бедра. На нем одни трусы, и он тверд. Уже готов.

Но сегодня он не ощущается горячим и спешащим.

Он кажется тихим и нуждающимся, как и я.

Глубоким.

Он проводит губами по линии моего подбородка, прочерчивает ее очертания. Щекочет языком ямочку на моем подбородке. Дышит на кожу прямо у уголка моих губ, и я еле сдерживаюсь, чтобы не выгнуться и не прижаться губами к его рту.

Я тихо скулю, дергая его за волосы.

Трэвис опускает голову с приглушенным стоном и снова целует мое горло.

Теперь я уже подаюсь навстречу его весу, мои ладони опускаются к его заднице, забираются под трусы, чтобы ощутить крепкую теплую плоть.

Он охает, не отрываясь от моей кожи. Приподнимается, чтобы сдернуть боксеры. Устраивается между моих ног и придерживает себя рукой.

Затем он толкается в меня. Я обхватываю его ногами, сцепляя лодыжки, чтобы удержать их на месте.

Я мокрая и податливая, но все немного ноет от наших энергичных забав ранее. Я не ощущаю нужды кончить. Я просто хочу чувствовать его, обнимать вот так.

Знать, что он со мной.

Трэвис покачивает бедрами, его эрекция скользит во мне. Толчки неглубокие, он никогда не выходит слишком далеко. Иногда целует меня в шею. Иногда смотрит на меня в темноте, дышит на мою кожу.

— Тебе нужно посильнее? — спрашивает он через несколько минут.

Я двигаю бедрами в его ритме. Держусь одной рукой за его бедро, другой — за бицепс.

— Нет. Мне хорошо. Именно так.

— Как думаешь, сможешь кончить?

— Не знаю, — я прерывисто выдыхаю, мое горло снова ноет. — Но мне это нравится. Просто продолжай.

— Ладно, — он двигает бедрами. Наклоняется, чтобы потереться подбородком о мою щеку. Его щетина царапается. И это успокаивает. — Нормально?

— Да. Просто продолжай, — моя рука сдвинулась на его бедре, и теперь мои пальцы слегка задевают низ складки между его ягодицами. Это местоположение случайно. Это кажется интимным. Естественным. Я не убираю руку.

Так продолжается долгое время, и мне кажется, будто мне нужна каждая секунда. Будто стоит Трэвису кончить, и все хорошее исчезнет.

Пусть я и знаю, что это чувство иррационально, я ничего не делаю, чтобы подтолкнуть его к спешке.

Он терпелив.

Он всегда давал мне то, в чем я нуждалась.

Он и сейчас дает мне то, в чем я нуждаюсь.

Моему телу хорошо, но оно не приближается к оргазму. Однако в итоге я чувствую, что напряжение в теле Трэвиса начинает изменяться. Он становится горячее. Его ритм уже не такой размеренный.

Мне тоже надо дать ему то, в чем он нуждается.

Я впиваюсь пальцами в его задницу. Он охает и дергает бедрами.

— Ох, бл*ть, милая.

— Кончай сейчас, — я сжимаю его ногами и своими внутренними мышцами, заставляя его снова охнуть. — Я хочу, чтобы ты кончил.

— Ты уверена?

— Да. Я готова. Я хочу, чтобы ты кончил.

Его тяжелое дыхание учащается до громкого пыхтения, бедра активно работают. Минуту спустя он выдавливает:

— Лейн. Бл*ть. Лейн.

Его тело напрягается так, будто вот-вот сломается. Он с силой вдалбливается в меня.

В самый последний момент он ахает и приподнимает бедра, чтобы выйти. Он натужными брызгами кончает на мое бедро.

Он едва успел выйти. Обычно он делает это раньше.

После я притягиваю его сверху. Крепко обнимаю, пока его тело расслабляется.

Мое тоже расслабляется, но ком из горла не уходит.

Трэвис встает, чтобы привести нас в порядок, а я в итоге нахожу в себе силы сходить в туалет.

Я проверяю пса. Он развалился на боку на маленьком коврике в гостиной и громко храпит.

Затем я возвращаюсь в постель и перелезаю через Трэвиса, чтобы попасть на свою половину кровати.

Он притягивает меня к себе, и я засыпаю в его объятиях.

Я так и лежу в его объятиях, когда просыпаюсь следующим утром.

***

Мы тихие, как это обычно бывало по утрам, пока одеваемся, завтракаем и собираем вещи в джип. Мы берем столько еды и припасов, сколько можем вместить в грузовой отсек, и наполняем все наши бутылки водой из колодца.

Пес съедает порцию корма, уходит по своим делам, а затем ходит за нами хвостиком, пока мы собираем вещи, высунув язык и наблюдая за происходящим. Его хвост иногда нерешительно виляет, как будто он надеется порадоваться, но не уверен, что ему это позволено.

Я едва могу смотреть на него.

Когда мы упаковываем вещи и Трэвис в последний раз осматривает дом, чтобы убедиться, что нам больше ничего не нужно брать с собой, я быстро и крепко обнимаю пса, на минуту зарываюсь лицом в его шерсть, а затем отпускаю его. Я забираюсь на пассажирское сиденье машины.

Я не собираюсь плакать.

Это собака. Мы даже не придумали ему имя. Мы знали, что нам придется оставить его.

Я сажусь на свое место и молюсь, чтобы Трэвис поскорее вернулся, и мы уехали отсюда до того, как я начну реветь.

Трэвис все еще в доме, а пес сидит рядом с машиной и выжидающе смотрит на меня.

Когда я не двигаюсь, пес подходит и кладет передние лапы на пол с пассажирской стороны. Я думаю, он просто приподнимается, чтобы его погладили, поэтому наклоняюсь и глажу его по голове, по ушам.

Он несколько раз виляет хвостом и запрыгивает прямо ко мне в джип.

Я издаю приглушенный стон, когда он перелезает через мои ступни. Рядом с моими ногами лежит стопка сложенных полотенец и одеяло, поскольку это единственное место, где мы могли их разместить, и пес плюхается прямо на них.

Он радостно пыхтит, глядя на меня, выглядя очень довольным собой.

Я сижу напряженно, почти дрожа от волнения.

Я не могу выгнать пса.

Я просто не могу.

Я действительно не думаю, что способна на это.

Проходит еще минута, прежде чем Трэвис выходит, одетый в свои джинсы и черную футболку, которые мы нашли в том пустом доме. Он проверяет, заперта ли дверь — мы уже решили взять ключ с собой на случай, если нам понадобится вернуться за припасами когда-нибудь в будущем — а затем направляется к джипу.

— Пес, должно быть, убежал, — говорит он, приближаясь. — Не могу его найти. Хотел попрощаться… — он замолкает, проскальзывая на водительское сиденье и замечая пса поверх полотенец.

Он замирает, глядя сверху вниз на высунутый язык собаки и едва заметно виляющий хвост.

Его молчание длится так долго, что я ерзаю на своем месте.

— Я его сюда не сажала. Он залез сам.

Трэвис делает глубокий вдох, его взгляд перемещается с пса на мое лицо.

Я не шевелю ни единым мускулом. Я чувствую, как под моим левым глазом собирается слеза, и в конце концов мне приходится смахнуть ее кончиками пальцев, прежде чем она упадет.

Трэвис кривится.

— Черт возьми. Будь все это проклято. Ему придется сидеть прямо там. Другого места для него нет. Я схожу за собачьим кормом.

Я издаю негромкий всхлипывающий звук, когда из глаз вытекает еще пара слезинок. Я глажу пса, пока Трэвис уходит в дом и возвращается с пакетом собачьего корма.

— Это все, что мы можем взять с собой, так что псу тоже придется сидеть на пайке, — он наклоняется, чтобы втиснуть пакет рядом с кучей полотенец. — И у тебя не будет много места для ног.

— Мне все равно, — я чешу пса за ушами, когда он принюхивается к собачьему корму и более уверенно виляет хвостом. Похоже, он знает — пакет с собачьим кормом означает, что он определенно поедет с нами.

Трэвис качает головой, глядя на пса, но протягивает руку, чтобы быстро погладить его.

— Черт подери, пес. Ты и она… оба.

— Он и я оба что? — спрашиваю я, заинтригованная неясным заявлением.

Он качает головой, глядя на меня так же, как на пса.

— Ты и он оба. Погубите меня.

Я смахиваю еще одну скатившуюся слезу.

— Мы не хотим тебя губить.

— Я знаю, что не хотите. От этого только хуже, — бормочет он так, будто разговаривает с самим собой. Он смотрит на покатую земляную дорогу.

Я не уверена, что именно он имеет в виду, но кажется, это не что-то плохое. Его тон и лицо выражают нежность.

Пожалуй, я согласна на такое.

***

День долгий и дискомфортный.

Мне и псу очень тесно на пассажирском сиденье. Я, конечно, не собираюсь жаловаться, но я уже забыла, каково это — весь день быть в дороге. Всегда быть начеку в случае опасности. Постоянно искать бензин. Тащиться по старым горным тропам, потому что дороги — это слишком большой риск.

В середине дня мы находим старую проселочную дорогу. Она узкая, но мощеная и ведет в правильном направлении, так что мы решаем попробовать. Мы добиваемся приличного прогресса почти в течение часа, но затем она упирается в небольшой населенный пункт.

Они достаточно любезны, когда мы подходим, чтобы поговорить с охраной, но они нас не пропускают.

Так что мы тратим еще час, пытаясь найти маршрут через лес. Когда темнеет, мы вынуждены разбить лагерь на ночь.

Трэвис тихий, замкнутый. Он не разговаривает, пока мы разводим небольшой костер и разогреваем суп.

Я знала, что так и будет, как только мы снова тронемся в дорогу.

В доме Трэвис чувствовал себя расслабленно. Но сейчас — нет. Он больше не собирается дразнить меня, или обнимать, или расслабляться со мной. Он даже не собирается заниматься со мной сексом. Не тогда, когда мы вот так на виду.

Я скучаю по дому. Я скучаю по нашему душу. Я скучаю по нашей кровати.

Пес выглядит вполне довольным, съедает свою небольшую порцию собачьего корма, лакает немного воды, а затем некоторое время бродит в одиночестве по лесу, прежде чем вернуться, чтобы поскрести немного грязи и свернуться в тугой клубок рядом с тем местом, где мы сидим.

Я чищу зубы, прополаскиваю рот глотком воды и снимаю верхнюю рубашку, ботинки и пояс. Трэвис сидит, прислонившись спиной к дереву, рядом с ним его дробовик.

Он всегда позволяет мне поспать первой, поэтому я расстилаю спальный мешок рядом с ним, складываю полотенце в качестве подушки и ложусь.

Земля твердая и комковатая.

Я скучаю по сексу с Трэвисом.

Я скучаю по близости с ним. Он — напряженное и безмолвное присутствие рядом со мной.

Я несколько раз поворачиваюсь с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее.

— Ты в порядке? — спрашивает Трэвис через несколько минут.

— Да, — я переворачиваюсь на спину и смотрю на него снизу вверх. — Я просто не думала, что за четыре дня стану такой избалованной.

Трэвис тихо фыркает.

— Да. Понимаю, что ты имеешь в виду. Земля не слишком удобная.

— Да уж.

Он встречается со мной взглядом в угасающем свете пламени.

— Иди сюда, милая.

Я удивлена — и чувством, и нежностью. Он называет меня «милая» только тогда, когда мы занимаемся сексом, обычно прямо перед тем, как он кончает. Но я делаю, как он говорит, встаю и подтаскиваю спальный мешок поближе к нему. Он устраивает меня так, чтобы моя голова оказалась у него на коленях. Легонько гладит меня по волосам одной рукой.

— Так нормально? — спрашиваю я, беспокоясь, что ему будет неудобно или ему не понравится, что я на нем, потому что в случае неприятностей он не сможет так легко вскочить на ноги.

— Все просто прекрасно, — голос у него усталый, слегка натянутый.

Именно так я себя чувствую.

Пес поднимает голову и видит наше новое положение. Он встает и подходит, чтобы свернуться калачиком прямо рядом со мной.

Я закрываю глаза, чувствуя Трэвиса и пса рядом с собой.

Это не кровать. Это не наш маленький домик.

Но это лучше, чем было.

Жизнь больше не будет хорошей — не такой, какой она была в течение четырех дней в том доме. Но то было ненастоящим. А это — настоящее.

И в конце света ты учишься принимать то, что приходит.

Ты не грезишь о лучшем.

Я засыпаю, чувствуя, как Трэвис время от времени гладит мои волосы, шею, лицо.

По крайней мере, он больше не кажется таким далеким от меня.

Глава 10

Следующий день очень похож на предыдущий.

Мы наконец-то выбираемся из гор, и леса постепенно редеют, переходя в холмистые пастбища. В некотором смысле это облегчает дорогу, но в то же время оставляет нас гораздо более уязвимыми.

Люди в этом районе не уехали, как это было в Вирджинии, которая находится на побережье и которой угрожают ураганы, или в частях Западной Вирджинии и Кентукки, которые подверглись бомбардировке всеми этими разрушительными землетрясениями.

Здешним жителям, должно быть, несильно досталось от стихийных бедствий, но это значит, что их численность вокруг гораздо выше. Большинство городов оккупированы и охраняются, но есть также группы, все еще живущие на фермах и в небольших общинах по всей сельской местности.

Когда мы проезжали мимо, в нас несколько раз стреляли. Просто предупредительные выстрелы, но все же… Это заставляет меня нервничать. Большую часть нашего путешествия нам удавалось оставаться незамеченными, но здесь, в конце, мы больше не можем держаться вне поля зрения.

Пару раз мы останавливаемся, чтобы спланировать маршрут подальше от какого-либо города или населенного пункта, но это сложнее, чем должно быть. Я помню, как в детстве ездила в Сент-Луис, и как только мы отъехали от Восточного побережья, мне показалось, будто мы проезжаем мили за милями, не видя никаких признаков жизни, кроме других машин на межштатных дорогах.

Но сейчас в центре Кентукки многолюдно.

Слишком многолюдно.

Трэвис на взводе. Псу, похоже, неудобно, он кое-как съежился калачиком на полу у моих ног. И не раз я задавалась вопросом, зачем мы вообще это делаем.

Эта дорога займет целую вечность, и есть большая вероятность, что стадо доберется до Форт-Нокса раньше нас. Даже если мы доберемся туда первыми, с чего бы им верить нам? И даже если мы сможем убедить их уйти, куда тогда все пойдут?

Я с тоской думаю о маленьком домике, который мы оставили позади, но выбрасываю его из головы.

Даже этот дом, вероятно, не будет в безопасности вечно.

Сейчас середина дня, и мы остановились, чтобы размять ноги и сходить в туалет. Я нашла палку и бросаю ее, чтобы пес мог притащить ее обратно, когда слышу вдалеке какой-то звук.

Это странный звук. Как глухой, мягкий рев.

С тех пор, как пали технологии, в мире стало так тихо, что поначалу я даже не узнаю этого.

Трэвис прислонился к джипу и в десятый раз за сегодняшний день изучает страницы с картой. Но он поднимает голову на звук, и его тело замирает.

— Что это? — спрашиваю я, подходя к нему.

— Двигатели, — он хмурится, все еще прислушиваясь. — Их много, — он рывком выпрямляется, опуская страницы с картой. — Хватай пса. Возвращайся в машину. Быстрее. Быстрее.

Войдя в кризисный режим от торопливых ноток в его голосе, я зову пса и запихиваю его обратно в машину, запрыгивая следом. Трэвис уже сидит за рулем, выводя джип на тропу, по которой мы ехали через то, что раньше было большой фермой.

— Само собой, они же не собираются ехать прямо через эти поля, не так ли?

— Не знаю. Но они подбираются все ближе.

— Ты же не думаешь, что это стадо, нет? — даже это слово пугает меня так сильно, что у меня перехватывает голос.

— Надеюсь, что нет.

Не очень обнадеживающий ответ.

— Я думала, они придерживаются межштатных трасс.

— Я тоже, — он осматривает наше окружение и указывает на группу деревьев вдалеке. — Вот там. Там мы сможем найти какое-нибудь укрытие.

Он везет нас по пастбищам гораздо быстрее, чем мы обычно ездим. Я задерживаю дыхание, обнимаю себя за живот и молюсь, чтобы поблизости не было стада.

Все слышали кошмарные истории о заблудившихся путешественниках, которых настигло стадо.

Мужчин, которые дают отпор, быстро убивают. Они — счастливчики. Женщины и дети — даже те, кто не пытается сопротивляться, — подвергаются изнасилованию. Снова и снова. Некоторых держат неделями, месяцами, заставляя обслуживать того, кто на них претендует.

Я не позволю этому случиться со мной.

Я скорее покончу с собой.

У меня нет абсолютно никаких сомнений по поводу этого решения.

Я скорее умру, чем позволю захватить себя вот так.

Если они доберутся до меня, Трэвис уже будет мертв. Он будет сражаться, чтобы защитить меня, даже если это заранее безнадежная затея. Я знаю это наверняка.

Если Трэвиса убьют, у меня все равно ничего не останется.

Я терзаюсь этими унылыми размышлениями, пока мы не добираемся до укрытия деревьев. Это не лес и не что-то близкое к нему. Просто небольшая группа примерно из двенадцати сосен. Но между ними достаточно места, чтобы поместился джип, и я выдыхаю, когда понимаю, что мы больше не на открытом месте.

Если кто-то подойдет поближе, они наверняка нас увидят, но я не могу представить, чтобы кто-то подошел очень близко к тому месту, где мы прячемся.

Если это группа людей на обычных транспортных средствах, им нужна какая-то дорога.

Словно прочитав мои мысли, Трэвис толкает меня локтем в плечо и указывает сквозь деревья вниз по склону в противоположном направлении от того, откуда мы приехали.

— Смотри, — бормочет он. — Это старая окружная дорога. Должно быть, они следуют по ней.

Я киваю и начинаю что-то говорить, но звук двигателей становится громче. Я смотрю в направлении шума и вижу приближающийся пикап.

Я замираю, держа руку на псе, чтобы убедиться, что он не выпрыгнет.

Мы продолжаем наблюдать, как за первым следует еще несколько пикапов. Затем пара больших внедорожников. Джип. Школьный автобус. Они едут не очень быстро. На самом деле, они еле тащатся вперед.

— Автобус? — шепчу я.

— Это не стадо, — глаза Трэвиса прищуриваются, пока он вглядывается в машины, движущиеся организованным строем по двое. — Это караван. Держу пари, это город тронулся в дорогу.

Минуту спустя я понимаю, что он прав, когда вижу большую группу людей, идущих позади машин. По периметру идут охранники с оружием. Дети и пожилые люди, вероятно, в автобусе. За пешеходами следует еще один автобус. А потом еще пикапы и внедорожники. Столько, сколько они смогли заправить на дорогу. Вот сколько они забрали. Машины будут набиты припасами. Едой. Оружием.

Когда Мидоуз собрал вещи и уехал, они сделали это таким же караваном.

— Держу пари, они направляются в Форт-Нокс, — говорю я. — Куда еще они могли направиться по этому маршруту?

— Да. Наверняка, так и есть.

Я наблюдаю, как большая группа медленно ползет по дороге.

— Забавно, — говорю я еще через минуту. — Когда я была ребенком, я даже не задумывалась о том, что значит быть частью города. Это было просто место, где ты жил. Люди, которых ты знал. Где ты покупал еду и чинил машину. Но теперь…

— Ага, — несмотря на то, что я не закончила предложение, Трэвис, кажется, понимает, что я имею в виду.

С момента падения астероида небольшие сообщества сплотились как никогда раньше. Им пришлось это сделать. Это единственный способ выжить. Люди, которым все равно, бросают все на произвол судьбы, или присоединяются к группам ополчения, или сбиваются в стада. Но все, кто остается, нуждаются друг в друге.

После удара астероида Мидоуз значил для меня гораздо больше, чем когда-либо прежде. Если бы кто-нибудь в прошлом году спросил меня, откуда я родом, я бы ответила «Мидоуз». Не Вирджиния. Не Соединенные Штаты.

Просто Мидоуз.

Твои люди теперь — это твое непосредственное сообщество, и раньше так никогда не было, пока мы жили в нации, объединенной средствами массовой информации и кишащей пригородными районами.

— Мы могли бы спросить их, куда они направляются, — Трэвис повернулся, чтобы встретиться со мной взглядом. — Если они едут в Форт-Нокс, то, возможно, позволят нам присоединиться. Тебе было бы безопаснее в такой большой группе, чем только со мной.

Его предложение удивляет меня, хотя это абсолютно логично.

— Я не знаю, — медленно произношу я. — Я думаю, мы неплохо справляемся только вдвоем, но я не стану возражать, если ты считаешь, что так будет лучше. Как ты думаешь, что нам следует делать?

— Я правда не знаю, — он снова осматривает караван с серьезным выражением лица.

Я жду. Я абсолютно не представляю, каков был бы наилучший план действий. На самом деле я не в восторге от того, чтобы присоединиться к кучке незнакомцев. Я знаю Трэвиса и доверяю ему. Я не знаю никого из этих людей на дороге и не доверяю им.

Но я хочу быть в безопасности, и я хочу, чтобы Трэвис был в безопасности. Если в большой группе нам безопаснее, то нам стоит к ним примкнуть.

— Думаю, спросить не помешает, — наконец говорит Трэвис.

— Ладно. Стоит попробовать.

Он выезжает на джипе из-за деревьев и начинает спускаться с холма к дороге.

Мы еще очень далеко, когда в воздухе гремит выстрел.

Это предупредительный выстрел, и Трэвис немедленно тормозит, останавливаясь.

— Не очень дружелюбно, — говорю я.

Трэвис высовывает руку из машины и машет в попытке обозначить мирные намерения.

Я подпрыгиваю от неожиданности при очередном выстреле. Этот уже не предупредительный. Он попадает в верх нашей машины, отколов кусочек от угла.

— Бл*ть, — выдавливает Трэвис сквозь зубы. Он опускает мою голову на мои колени, положив руку мне на затылок, и удерживает ее там, пока другой рукой крутит руль, делая быстрый разворот. Как раз в тот момент, когда он поворачивается, они стреляют в нас еще раз.

Я съеживаюсь, прижимая к себе пса, который начал рычать и дрожать при первом выстреле. Трэвис держит руку на моей шее, газуя обратно вверх по склону.

— Придурки, — слышу я его бормотание. — Хватило бы еще одного предупредительного выстрела.

— Они напуганы.

— Я знаю. Это не значит, что им обязательно надо было стрелять по нам. Могли ведь попасть в тебя, — теперь он загнал джип на холм и, наконец, убирает руку, позволяя мне выпрямиться обратно.

— Или они могли попасть в пса.

Он фыркает.

— Верно. Могли попасть в пса, — теперь он почти улыбается.

Я улыбаюсь в ответ, хотя мое сердце все еще бешено колотится.