Последний шанс - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Сара Грандер Руиз (ч. 3)

— Я не против, — говорит она.

Джек хмурит лоб и внимательно её оглядывает.

— Разве у тебя сегодня не выходной?

Рошин пожимает плечами.

— У нас есть ещё место, если ты хочешь поиграть, Рошин, — говорю я и хлопаю по полу рядом с собой. — Бери пиво и иди сюда.

В итоге оказывается, что алкогольная «Дженга» это ужасная алкогольная игра, а особенно когда большинство участников похожи на открытые книги. Я отвечаю на каждый вопрос, который мне задают: на гитаре меня научил играть дед. Я уехала из Бостона, потому что ненавидела медицинскую школу и не хотела видеть родителей разочарованными. У меня нет любимого цветка, потому что они нравятся мне все.

Джек отказывается отвечать только на один вопрос о его самом большом страхе (заданный вашей покорной слугой), и спустя несколько раундов я знаю об этих людях больше, чем о своей сестре.

Когда объявляют последний напиток и все уходят домой, Джек и я заново отстраиваем башню, после чего садимся друг напротив друга за длинным столом в центре помещения, чтобы выпить ещё по стаканчику.

— Ну что, Лоррэйн Сьюзан Харт, — говорит Джек, который явно очень доволен собой, когда называет меня моим полным именем, — с нетерпением ждёшь завтрашнего выступления группы?

Я постукиваю пальцами по краю стакана.

— Нет, Джек Стивен Данн, я бы не сказала.

Джек смотрит на меня таким взглядом, который, как я уже поняла, означает: «Продолжай».

Я не свожу глаз со своего пива.

— Я нервничаю.

— Музыкальный феномен и бесстрашный путешественник, Рэйн Харт, нервничает из-за выступления каких-то музыкантов в нашем маленьком пабе?

— Ха, — я делаю глоток пива, после чего со вздохом ставлю его обратно на стол. — Просто… а что если никто не придёт?

— Я приду, — говорит Джек.

— Ты владелец паба, Джек.

— Но технически у меня завтра выходной. Так что я мог бы заняться другими делами.

Я не могу не рассмеяться из-за того, насколько это абсурдно. Не думаю, что с тех пор, как мы познакомились с Джеком, был такой день, когда я не видела его, независимо от того, работает он или нет.

— Я начинаю подозревать, что у тебя больше нет никаких дел.

Он проводит рукой по своему стакану и брызгает в меня конденсатом.

— Слушай, ты! У меня полно разных дел.

— Например?

— Например…

Он поворачивается и смотрит на огонь. Отблески пламени, которые падают на его лицо, делают его ещё более ярким.

— Ладно, у меня нет никаких дел.

— Думаю, ты так часто бываешь в пабе, потому что хочешь меня видеть.

Джек приподнимает брови, но ничего не отвечает, а только вращает подстаканник перед собой.

— Завтра всё будет классно.

Он сморит на меня так, словно по-настоящему в это верит. Как будто всё, что бы я ни делала, выходит классным. И я решаю, что я уже, как минимум, на четверть влюблена в него, если не наполовину.

После закрытия паба, когда Джек уходит, я брожу по первому этажу, раскручивая подстаканник в руках и думая о Джеке, а ещё о том, что он не ответил мне, когда я сказала, что он так часто бывает здесь для того, чтобы побыть со мной.

Я опускаю глаза на Себастьяна, который был моей молчаливой тенью последние десять минут.

— Как думаешь, не пора ли нам украсить это место?

Себастьян, конечно, не отвечает. Он трётся о мои ноги, после чего запрыгивает на ближайший стул и зевает.

Я собирала вещи для паба несколько недель, но не повесила ни одну из них, кроме пробковой доски. Я мысленно прохожусь по всем тем вещам, которые собрала — рисунки Джека, старые фотографии знаменитостей, футболки спортсменов в рамках, атрибутика различных ирландских брэндов. Мне ведь должно хватить всего этого? Когда я закрываю глаза, я представляю «Ирландец», но не так, как он обычно выглядит — пустой и тёмный. Я представляю тот образ «Ирландца», который сложился у меня в голове в тот вечер, когда я познакомилась с Джеком. И согласно этому образу, все столы там заняты. Всюду слышится смех и разговоры. Музыка наполняет помещение. Некоторые посетители окружили музыкантов и качаются в такт музыке или подпевают. Другие же тихонько прохаживаются по периметру помещения, осматривая детали интерьера. Куда бы ты ни посмотрел, что-то каждый раз привлекает твоё внимание, что-то стоящее.

Завтра вечером у меня будет музыка. Не знаю, придут ли люди. Это от меня не зависит.

Я снова вспоминаю о том, как Джек удивил меня «Дженгой», которую он купил для паба, и я тоже хочу его удивить. Я хочу, чтобы он пришёл сюда завтра и поразился, наконец, увидев это место таким, каким его вижу я.

Зарядившись энергией, я откладываю подстаканник и направляюсь в кладовку, где я храню элементы декора, которые мы собрали в ящики. Я переношу ящики в основное помещение. Некоторые из них такие тяжёлые, что мне приходится тащить их через всю кухню и задвинуть за барную стойку. Как только все ящики оказываются передо мной, я подсоединяю телефон к колонкам. Уже за полночь, но музыка и моё воодушевление заряжают меня такой энергией, что я совсем не чувствую усталости.

Я сдвигаю столы, расчищая пространство по центру помещения, где я могу разложить всё то, что мне удалось собрать, так как хочу увидеть цельную картину. Я снимаю ужасные фотографии, которые висят на стене, и перебираю новые картины, складывая их стопками перед стеной в том месте, где я планирую их повесить. Затем я вдруг понимаю, что забыла молоток, гвозди и лестницу. У меня уходит полчаса на то, чтобы найти молоток и гвозди. Но я не знаю, где лестница, поэтому решаю использовать стул, который я могу поставить на стол в тех местах, где не смогу дотянуться до стены.

Я не успеваю украсить и половины второй стены, как вдруг понимаю, что я серьёзно облажалась. Я вставляла работы Джека в рамки от старых фотографий по мере продвижения по стене. Первая стена выглядит так же чудесно, как я и рассчитывала. Но я лишь на глаз прикинула размеры рамок. Я была уверена, что у меня хватит рамок нужных размеров для картин Джека, но как выяснилось, их всего лишь пять.

— Это… не хорошо, — говорю я, осматривая весь тот хаос, который я устроила. — И не надо так на меня смотреть, — добавляю я, обращаясь к Себастьяну, который смотрит на меня с самодовольным видом.

— Всё в порядке. Я что-нибудь придумаю, — говорю я, но паника только нарастает.

Сейчас три часа утра, а вся эта работа заняла у меня больше времени, чем я ожидала. Я вдруг понимаю, что не смогу закончить то, что начала. Я перебираю в голове различные варианты. Наверное, я могла бы отказаться от картин и развесить всё остальное. Но тогда мне придётся решить, что поместить в рамки. Я могла бы оставить всё как есть, но паб выглядит нелепо, когда в нём украшено только полторы стены.

Энергия, которую я чувствовала, когда всё это начала, улетучивается, и я вдруг понимаю, что вымоталась. Я так устала, что чувствую, как схожу с ума. Я готова разрыдаться и не знаю, способна ли вообще сдвинуться с места, не говоря уже о том, чтобы потратить ещё несколько часов на то, чтобы разобраться со всем этим хаосом.

Я больше не могу этим заниматься. Мне надо поспать. Всего час или два, а затем я снова смогу спуститься сюда и решить, что делать до того, как придёт Олли и откроет паб.

— Всё будет в порядке, — говорю я Себастьяну, который выглядит так, будто ему всё равно.

Он зевает, и я тоже начинаю зевать. Я решаю, что это знак. Значит, сон это хорошая идея.

— Пойдем, лентяй.

Себастьян следует за мной на второй этаж. Я ставлю будильник на пять утра и падаю на диван, будучи не в силах дойти до кровати из-за усталости.

Меня будит солнечный свет. Он струится сквозь окна, почти ослепляя меня. Какое-то время я не могу понять, где нахожусь. Но как только понимаю, что лежу на диване, я вспоминаю, почему я здесь, и резко сажусь. Я начинаю искать телефон, который, конечно же, умер. Часы на кухонной плите сообщают мне о том, что сейчас девять утра.

Паника парализует меня на мгновение, но затем я прихожу в движение. На мне всё ещё надета вчерашняя одежда, но мне плевать. Я останавливаюсь только затем, чтобы схватить ключи, а затем несусь вниз и пугаю Олли, который как раз собирается отпереть паб.

— Чёрт подери, Рэйн, у меня чуть не случился сердечный приступ, — говорит он и поворачивает ключ в замке, а затем приподнимает бровь и говорит: — Что на тебя нашло? Ты выглядишь так, словно только что вернулась из ада.

— К слову об этом.

Он качает головой.

— О чём?

— О том, что я вернулась из ада. Там сейчас… нечто подобное.

Я киваю на дверь.

— Что ты имеешь в виду?

— Там полный беспорядок.

Олли прищуривается.

— Какого рода беспорядок?

Он смотрит на дверь так, словно способен видеть сквозь стены.

— Просто имей в виду, что всё под контролем. И паб ведь не сразу открывается, верно? Да и не так уж много людей приходят сюда сразу же после открытия, так что у меня есть время, чтобы всё прибрать.

— Что прибрать, Рэйн?

— Беспорядок.

— Что… Ладно, просто забудь, чёрт побери.

Он качает головой, и я готовлюсь к худшему, когда он открывает дверь.

Я захожу следом за Олли и напрягаюсь, когда он начинает оглядывать паб.

— Рэйн, — говорит он, даже не удосужившись повернуться и посмотреть на меня. — Что, чёрт возьми, здесь произошло?

— Всё под контролем! — говорю я, хотя не уверена, что это так. — Я хотела всех удивить, украсив паб перед сегодняшним концертом.

Когда Олли, наконец, поворачивается ко мне лицом, он выглядит так, словно его сейчас хватит удар.

— Ты думала, что сможешь просто взять и переделать весь паб за одну ночь?

У меня вырывается нервный смешок.

— Ну, когда ты так говоришь, это звучит нелепо.

Олли выругивается себе под нос.

— Даже не знаю, кто из вас прикончит меня первым, ты или Джек.

— Прости, я просто… переоценила свои силы.

— Да уж, — бормочет Олли.

— Мне очень-очень жаль, — говорю я. — Я не хотела добавлять сегодня ещё больше стресса. Стресса сегодня и так хватает, ведь группа будет играть у нас сегодня впервые. Поверь мне, я знаю. Тебе и без того хватает забот со всей этой готовкой, а тут ещё я кормлю вас завтраками. Прости за каламбур. Я не пытаюсь обратить всё это в шутку…

— Рэйн, — говорит Олли таким строгим голосом, что я захлопываю рот.

Я уверена, что меня сейчас уволят. Я потеряю работу, и после всего этого мне в любом случае придётся вернуться в Бостон, потому что я так и не нашла замену гитаре.

Какое-то время он смотрит на меня, а затем вздыхает.

— Дай мне сделать пару звонков. Посмотрим, сможет ли кто-нибудь прийти сюда и помочь.

— Ох.

Я не в силах сказать что-то ещё, потому что не понимаю, что чувствую. Стыд. Облегчение. Я чувствую себя полнейшим дерьмом. Я опускаю глаза в пол и почти начинаю плакать, как вдруг понимаю, что опять пришла на работу без обуви. Ты просто не думаешь, Рэйн.

— Извини, — выдавливаю я, наконец. — Я не хотела ещё больше всё усложнять.

— Знаю, что не хотела, — говорит он. Вздохнув, он достает свой телефон. — Почему бы тебе не начать прибирать этот долбаный беспорядок, а я пока позову подмогу.

— Хорошо.

Моё эмоциональное состояние меняется с «Вот дерьмо, как же неловко» на «Это моя самая худшая идея, и теперь все будут втайне меня ненавидеть».

Первой приходит Нина. Как только она заходит в дверь, она поворачивается ко мне и говорит:

— Готова признать, ты очень амбициозна.

Затем появляется Рошин, а сразу за ней — Ифа вместе с одним из сыновей. Олли исчезает на кухне, а все остальные начинают носиться по пабу, следуя указаниям Нины. Нина включает свой плейлист, который она назвала «Прибирайся, сучка!», и, несмотря на мой большой косяк, всем как будто даже весело, включая сына Ифы, который не похож на человека, который просыпается раньше полудня по своей воле.

За пятнадцать минут до нашего предполагаемого открытия, Олли выходит из кухни и обводит помещение взглядом. Он подходит к тому месту, где я вот уже пять минут пытаюсь повесить самую большую картину Джека. Мне казалось, что три минуты назад она висела прямо, но Нина убедила меня в том, что это не так. В итоге, когда я решаю, что больше не могу её держать, Нина кричит:

— Вот так! Не двигайся!

И я делаю шаг назад, чтобы случайно её не сдвинуть.

Олли приобнимает Нину рукой за плечи.

— Хорошая работа, котёночек. Сколько вам ещё нужно времени?

Нина осматривает паб и морщится. Рошин украсила большую часть своей половины паба. Ифа и её сын на другом конце помещения вешают гирлянду над входом в игровую комнату, которую мы вообще не трогали и которая сейчас заполнена книгами, потому что нет ничего лучше игровой комнаты, которая также является библиотекой. А в особенности, когда владелец паба такой рьяный библиофил.

— Ещё час или два, — говорит она. — Как минимум.

Олли вздыхает.

— Ладно, тогда нам нужно отложить открытие.

Нина пожимает плечами.

— Хотя бы до того момента, пока мы не закончим с основным залом. Мы можем поработать со смежными помещениями после того, как запустим посетителей.

Олли поворачивается ко мне.

— Почему бы тебе не сделать пост и не сообщить всем, что мы сегодня откроемся позже? — говорит он.

Мне требуется всё моё самообладание, чтобы не разрыдаться от расстройства на глазах у Нины и Олли. Я киваю и сажусь за ближайший стол, радуясь тому, что теперь у меня есть предлог опустить голову.

Я смотрю на телефон, но слёзы застилают мне глаза, поэтому я даже не могу выполнить это простое задание, которое поручил мне Олли. Мне уже всё равно. Я тут же вспоминаю обо всех тех проблемах, которые вызвал мой СДВГ. Потеря клиентов. Долги по счетам. Запасные зарядки для телефонов. Потраченное время на поиск вещей. Ощущение того, что я маленький ребёнок. Что все остальные по-настоящему взрослые, а я только притворяюсь. Расстройство из-за того, что я не в силах выполнять простые, повседневные действия, доступные большинству людей. Такие как стирка или звонки по телефону, или способность вовремя достать еду из морозилки на обед. Это и пропущенные сроки, и как следствие — упущенные возможности. И разорванные отношения. Ведь люди думают, что я ленивая и эгоистичная. Что мне всё побоку. Да я и сама считаю себя ленивой и эгоистичной, хотя я знаю, что мне не всё равно.

Я слышу, как кто-то садится напротив меня.

— Что случилось? — спрашивает Нина.

— Ничего, — говорю я, отказываясь взглянуть на неё.

— Определённо что-то случилось, — говорит Нина. — Ты выглядишь так, словно тебя затравил твой собственный телефон или что-то типа того.

Я вытираю слёзы рукавом худи, после чего поднимаю глаза на Нину.

— Ох, дорогая, — говорит она, увидев моё лицо. — Тебя, и правда, кто-то затравил в Интернете?

Я издаю невольный смешок. Мне не нравится, что я так сильно люблю это место. Так сильно люблю этих нелепых людей. И я ненавижу то, что мои ошибки повлияли на их бизнес и испортили всем день.

— Нет, я…

Я смотрю в потолок и начинаю моргать, чтобы отогнать слёзы. Когда я, наконец, снова обретаю способность говорить, я произношу полушепотом:

— Мне очень-очень жаль. Я не думала… Я хотела помочь.

Я вздыхаю и смотрю на свои руки.

— Я говорила Джеку, что я в полном раздрае. Он меня не послушал.

— Ага, ты в полном раздрае, — говорит Нина.

Её слова удивляют меня, поэтому я поднимаю на неё глаза, и её по обыкновению суровое выражение лица смягчается, а на лице появляется улыбка.

— Так же, как я. И Олливер, если уж на то пошло. Клянусь, этот мужчина никогда не может поставить свою обувь аккуратно. Я хочу сказать, что все пребывают в некотором хаосе. Просто в твоём случае хаос проявляется в буквальном смысле. Но, поверь мне, это даже лучше.

Я начинаю теребить телефон.

— Не знаю.

— Ну, а я знаю. По части создания хаоса в головах — я королева. Знаю, ты удивлена.

Неожиданно на стол запрыгивает Себастьян, и пугает нас обеих. Он смотрит на Нину, затем на меня, после чего перемещается со стола ко мне на колени. Я начинаю почёсывать его между ушами.

Нина глядит на Себастьяна.

— Видишь? Даже кот это знает. И если уж на то пошло, я думаю, что Джеку понравится новое оформление паба, когда он его увидит… но если не понравится… не принимай это на свой счёт, ладно? Дело не в тебе.

Я встречаюсь с ней глазами. На её лице отражается искреннее беспокойство. И там также проглядывает грусть, которую я никогда раньше не видела.

— А теперь, — говорит Нина и хлопает обеими руками по столешнице, чем заставляет нас с Себастьяном подпрыгнуть. — Вернёмся к работе. Нам ещё многое нужно убрать.

Нина уходит, бормоча что-то себе под нос про гирлянду. А я заканчиваю сочинять пост о более позднем открытии паба и думаю про Джека. Я всю ночь представляла, как он будет рад и удивлён, увидев преображение паба. Я даже не думала, что всё может быть иначе, хотя, конечно, это не исключено. Джек сам рассказывал мне о том, что ему плохо даются изменения в пабе.

Но он определённо будет удивлён.

Себастьян мурлычет у меня на коленях, словно пытается меня подбодрить, но это не помогает.

И у меня появляется тревожное чувство, что моя гениальная идея, может обернуться ещё большей катастрофой.

Глава 12

Джек

Когда я, наконец, приезжаю в «Ирландец», я решаю, что каким-то образом ошибся дверью. Паб почти невозможно узнать. Все чёрно-белые фотографии исчезли, а на их месте появились картины — большинство из них — мои, но не все. Фотографии. Вырезки из газет. Атрибутика с логотипами «Гинесса», «Мёрфис» и «Бимиш»¹³. А ещё десятки вещей, которые я пока не идентифицировал.

В течение нескольких недель Рэйн собирала вещи. Каждую субботу она ходила с Ниной по барахолкам. Даже посетители поучаствовали в этом. Они откапывали вещи в своих кладовых или скупали на распродажах. Зайдя внутрь, они сразу же начинали искать Рэйн. И с каждым днём посетителей становилось всё больше, причём многие из них приходили сюда из-за того, что периодически встречали её где-то или по её приглашению.

Так что у меня было полно времени, чтобы подготовиться ко всему этому. Но я не ожидал прийти сюда сегодня вечером и обнаружить совершенно другой паб. Она, наверное, не спала всю ночь, чтобы всё это провернуть. Либо ей помогли. Я не знаю ни единого человека в Кобе, который не согласился бы ей помочь.

Стены заполнены картинами, но всё, что я ощущаю, это отсутствие тех фотографий. Я осматриваю паб в поисках Рэйн, но не вижу её. В пабе полно народу. Здесь не было столько людей со времён папиных похорон.

Какая-то парочка сидит за ближайшим столом. И рядом с их полупустыми тарелками лежит нож.

А вдруг ты возьмёшь его и неожиданно пырнёшь кого-нибудь? Никто даже не успеет тебя остановить.

Я не хочу этого делать. Я этого не сделаю.

Мой пульс ускоряется. Я боролся с навязчивыми мыслями о том, что могу случайно кого-то поранить, в течение нескольких недель, но это впервые, когда у меня появилась мысль о том, что я могу навредить кому-то намеренно.

Я отворачиваюсь от стола, но всё, что я вижу перед глазами, это предметы, которыми я могу кого-нибудь поранить. Стакан с пивом. Бутылка. Стул. Я могу отнести салфетку к камину и поджечь паб. Если предположить, что существует тысяча различных способов убийства человека, то мой мозг, должно быть, знает их все.

Но из всех этих мыслей меня больше всего пугают жестокие способы убийства. Первая жестокая мысль, которая у меня появилась, была о том, что я могу задушить свою кошку. Мне было четырнадцать, и я только начал работать в пабе. Мы использовали квартиру на втором этаже, как склад, но мне нравилось ходить туда в перерывах и читать. Старая рыжая кошка Клио, которая жила в пабе, всё время ходила туда со мной. Однажды я поднял глаза от книги, которую читал, увидел Клио и подумал, что могу убить эту кошку голыми руками.

Я так испугался, что спустился вниз ещё до окончания своего перерыва. Клио как обычно ходила за мной по пабу, но мысли всё приходили и приходили. Я попытался прогнать кошку, но это не сработало. Я пробовал отвлечься, вытирая столы, и начал смотреть на те чёрно-белые фотографии на стене и считать углы. Один, два, три, четыре. Один, два, три, четыре. И это сработало. Помогло мне забыть. К тому моменту, как я закончил их считать, Клио куда-то убежала. Магия.

После той навязчивой мысли в квартире, я больше не поднимался туда во время перерывов. Вместо этого я покидал паб и шёл гулять. Я почти не садился, потому что мне было проще отвлечься во время движения. Но мои мысли становились только хуже. Мне было четырнадцать, и я был напуган. Я думал, что сошёл с ума. Мой мозг захватила какая-то другая версия меня, версия, которая, как я боялся, и была настоящим Джеком Данном. И он хотел причинять вред другим. Как папа.

И вот эти жестокие мысли снова появились у меня в голове, говоря мне о том, что я не безопасен.

Ты уверен?

Я никогда никому не причинял вреда.

Ты уверен?

Я уверен.

Тогда почему ты думаешь о таких ужасных вещах?

Потому что у меня ОКР. Это всего лишь мысли. Они ненастоящие. Они ничего не значат.

А что если… значат? Что если на самом деле у меня нет никакого ОКР? Что если я психопат? Но настоящие психопаты не переживают о других людях, а у меня подобные переживания происходят на автомате, как дыхание. Настоящие психопаты не переживают о том, что они психопаты. Мне хочется исчезнуть и перечитать ту статью, что я сохранил в закладках на телефоне, в которой говорится об отличиях между психопатией и ОКР, хотя я и так её уже выучил и множество раз пришёл к выводу о том, что я не психопат.

«Классический случай обсессивно-компульсивного расстройства», — сказала Мартина, мой психиатр, когда диагностировала его у меня.

Конечно же, она смогла бы разглядеть во мне психопата, если бы я им был.

Но что если она что-то пропустила?

Не пропустила. Я давно уже её не видел, но она лечила меня несколько лет. Она бы не смогла пропустить нечто подобное.

Но ведь психопаты обворожительные и хорошие манипуляторы, разве нет? Что если ты намеренно говорил только правильные вещи, пытаясь убедить её в том, что у тебя ОКР?

Это не так. Я не психопат. У меня ОКР, и это всего лишь навязчивая мысль.

Но что если нет?

Что если что если что если что если?

Меня охватывает беспокойство. Я не могу здесь оставаться. Я опускаю голову и прохожу за барную стойку.

— Что-то ты долго, — говорит Олли.

Я даже не отвечаю ему. Здесь шумно, и я вымотан. Наверное, я мог бы остаться дома, но я пообещал Рэйн, что буду здесь. И если я не появлюсь, она захочет знать, почему, а я не хочу ей говорить.

В межсезонье нам в лучшем случае удавалось заполнить помещение на четверть. Сейчас же, по крайней мере, половина мест занята людьми. Я знаю большинство из них, но не всех. Группки людей сидят вокруг столов, склонив головы друг к другу, в ожидании музыки.

— Господи, — говорю я.

— Знаю, — говорит Олли. — Твоя девочка постаралась.

— Она не моя девочка, — бормочу я.

— Как скажешь, Джеки.

— Отвали.

Я прохожу на кухню и направляюсь прямо к себе в офис, не решаясь осмотреть кухню, так как могу увидеть какой-нибудь нож.

Закрывшись внутри офиса, я прижимаю пальцы к двери, каждый по четыре раза, с одинаковой силой, и пытаюсь стереть из памяти все эти «что если?», не переставая повторять про себя «хватит, хватит». Мне нужно было сказать Рэйн, что любое действие, связанное с этими фотографиями, далось бы мне в особенности тяжело. Тогда она могла бы меня предупредить, а я бы подготовил себя и придумал, как мне это пережить. Но я не хотел ей мешать. Я не хотел, чтобы она сомневалась насчёт тех изменений, которые запланировала.

Когда я в прошлый раз запаниковал из-за того, что мы собирались убрать эти фотографии, Олли повесил их на место и сказал, что оно того не стоит.

Я осматриваю помещение офиса, но не нахожу ни одной из тех фотографий. Мне надо их найти. Я хочу повесить их на место. Нет, это неправда. На самом деле я хочу избавиться от этих мыслей.

Но они не уходят. Точнее уходят, но не полностью. И ненадолго.

Стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть. Мне нужно взять себя в руки, потому что если Олли увидит меня в таком состоянии, он вернёт всё на место, и тогда ничего не изменится, а, значит, Рэйн зря проделала всю эту работу.

— Джек? Ты там?

Рэйн. Я бы предпочел, чтобы это был любой другой человек.

Я делаю ещё один глубокий вдох, после чего разворачиваюсь и открываю дверь.

— Тебе не понравилось, — говорит она.

Я барабаню пальцами по косяку. Рэйн уперла руки в бёдра, и у неё сейчас такое лицо, которое не должно мне нравиться, но оно определённо мне нравится.

— Ты когда-нибудь слышала о Сердитом Коте¹⁴? — спрашиваю я.

Она прищуривает глаза.

— Да. А что?

— Ты сейчас похожа на него. Это очень мило.

Она смотрит на меня в ответ, даже не улыбнувшись.

— Это твой паб. Если тебе не понравилось, я всё поменяю. Ты можешь сказать мне правду.

— Дело не в этом, — говорю я. Она приподнимает брови, и я добавляю: — Я… не знаю, что думать об этом.

Она всматривается в моё лицо. Она опять закусила нижнюю губу, и, ради всего святого, почему я опять смотрю на её губы?

— Ты выглядишь так, словно тебе нехорошо, — говорит она, наконец.

— Мне нехорошо, — говорю я.

Не знаю, говорим ли мы об одном и том же? Не знаю, понимает ли она, что всё дело в ОКР? Часть меня надеется, что понимает. А другая часть надеется, что она решила, что у меня болит голова или что-то такое. Что она подумает, если узнает, в чём состоят мои навязчивые мысли? Я говорил о них лишь вскользь. Что если они её напугают? И не подумает ли она, что я действительно способен совершить те вещи, что возникают у меня в голове?

Я отвожу взгляд, не зная, что сказать. Я чувствую себя взвинченным и в то же время подавленным, словно страх насел на мою грудь. И, конечно же, эти мысли. Они всё крутятся, и крутятся, и крутятся у меня в голове.

Через пару мгновений Рэйн говорит:

— Ты бы не хотел выйти отсюда и недолго посидеть со мной за столом? Мне бы не помешала помощь. Нужно придумать идеи для викторины на следующей неделе.

Нет. Думаю, что нет. Это последнее, чего бы мне сейчас хотелось. Но ведь я должен уметь преодолевать дискомфорт, и Рэйн должна это знать. И я благодарен ей за то, что она не делает из этого проблемы. Так гораздо проще.

— Хорошо, — говорю я. — Конечно.

— Отлично.

Когда она начинает идти, я следую за ней. Я стараюсь не смотреть в сторону ножей, пока мы идём по кухне в сторону барной стойки, где Рэйн берёт ручку и пачку стикеров из-за кассы. Мысли всё появляются у меня в голове, но я говорю себе, что это всего лишь мысли. Это неправда. Они ничего не значат.

Рэйн останавливается у небольшого столика, который как будто спрятан в углу основного зала. Я сажусь напротив, а она кладёт стикеры и ручку напротив меня.

— Зачем это? — спрашиваю я.

— Я хочу оригинальный рисунок Джека Данна. Я ведь подумываю сделать татуировку.

— О, серьёзно?

Я беру ручку, кручу её в руке, стараясь не обращать внимания на ОКР, когда оно предлагает мне различные способы поранить себя с её помощью.

— И как ты планируешь это сделать? Зайдёшь в тату-салон, дашь бедному татуировщику стикер и скажешь: «Я хочу вот это»?

— Нет, — говорит она. — Я собираюсь отдать стикер тебе и сказать: «Я хочу вот это».

— Не думаю, — говорю я, хотя уже начал рисовать жука.

Мы замолкаем. Я рисую на стикере, а Рэйн что-то набирает на телефоне, периодически спрашивая мое мнение о темах для викторины. Я поднимаю глаза каждые пару минут и заставляю себя посмотреть на стены и на людей, которые нас окружают. Когда навязчивые мысли приходят ко мне, я с ними не спорю.

«Да, вы правы. Я жестокий убийца», — говорю я им.

Я продолжаю рисовать, чтобы мои пальцы были чем-то заняты, а не стучали по столу. Каждый раз, когда мне хочется мысленно произнести «хватит», я задаю Рэйн какой-нибудь вопрос. Тревога не уменьшается, но где-то через полчаса я привыкаю к ней. Я решаю, что мне нравятся изменения, которые сделала Рэйн. Вообще-то, они мне очень нравятся. Стены заполнены вещами, но это не создаёт хаоса. Они яркие, интересные и совсем не безжизненные.

Когда я заканчиваю рисовать жука, я наклеиваю стикер на стол между нами. Она берёт его и начинает пристально рассматривать.

— Идеально.

Она наклеивает его на стол рядом со своим телефоном, и мы снова замолкаем. Я рисую Себастьяна с его игрушечным батоном на верхнем стикере, после чего перехожу к следующему стикеру и так далее. Когда я бросаю взгляд на Рэйн, я вижу, что она разглядывает жука, которого я для неё нарисовал. Я продолжаю рисовать, но краем глаза поглядываю на Рэйн, которая осматривает паб, а затем снова глядит на рисунок у себя в руках.

— Твои работы по-настоящему красивые, Джек. Они заставляют людей останавливаться и разглядывать их, — говорит она.

Я начинаю смеяться.

— А кто сказал, что они останавливаются, потому что картины красивые? Может быть, их шокирует то, насколько они ужасные?

— Ты ведь так не думаешь.

Она права. Я так не думаю. Мне нравятся мои работы. Иначе я бы не стал набивать их на людей на всю жизнь. Но мне проще притвориться, что мои работы отстойные, чем думать о том, как у меня это отняли.

— Красота субъективна, — говорю я.

— Да. Но это не значит, что её не существует.

— Почему ты не стала врачом? — говорю я. — Я давно хотел спросить, но мне не хочется, чтобы ты решила, что я принижаю твою работу. Путешествовать по миру и играть музыку это действительно классно. Но мне просто интересно…

— Зачем я вообще проучилась половину срока в медицинской школе, если собиралась отчислиться и стать уличным музыкантом?

— Я как раз не хотел, чтобы ты это подумала.

— Расслабься, Джек, — говорит она. — Я знаю, что ты не имел этого в виду.

— Хорошо. Потому что это правда.

Она вздыхает.

— Наверное, я предпочла создавать красоту, а не спасать жизни. Такая вот я эгоистка.

Она улыбается, но в её улыбке проглядывает грусть.

— Ты не такая, — говорю я.

Она начинает жевать нижнюю губу.

— Я… ну, мне, правда, нравилась неотложная психиатрия. Я люблю людей и науку, но я никогда не хотела стать врачом. Если коротко, то я поняла, что хоть я и люблю медицину, но музыку я люблю больше. Может быть, это глупо…

— Это не глупо. Мне это понятно. Я зарабатывал тем, что вводил чернила людям под кожу. А теперь я продаю алкоголь. Представь себе мир без искусства и музыки, — я поднимаю на неё глаза. — Представь Ирландию без алкоголя.

Она смеётся.

— Не ты ли только что рассказывала мне о том, как важна красота? Прислушайся к своим собственным словам, ciaróg.

Она вздыхает.

— Думаю, ты прав.

Я делаю последний штрих, закончив рисунок, над которым я работал.

— К слову о важных вещах. Хочешь увидеть кое-что невероятно бесполезное?

— Конечно.

Я приподнимаю пачку стикеров и начинаю быстро перелистывать их. Лицо Рэйн озаряется, когда изображение Себастьяна оживает. Он поднимает игрушечный батон и плюхается на пол.

— Бесполезно, глупо, но важно, — говорит она. — Это мой любимый вид красоты.

А затем приходят музыканты, и Олли подзывает Рэйн.

— Ты посидишь здесь ещё пару минут? — спрашивает она, когда встаёт из-за стола.

Я киваю.

— Отлично, — говорит она. — Я сейчас вернусь.

Я смотрю за тем, как она пересекает паб и приветствует музыкантов. Я не слышу, что она им говорит, но обе женщины начинают смеяться. Я осматриваюсь. Почти за каждым столом кто-то сидит. Паб выглядит именно так, каким я всегда хотел его видеть — местом, наполненным смехом и радостью.

Но я не могу этим насладиться, потому что навязчивые мысли не оставляют меня в покое, и я слишком устал с ними бороться. Мои пальцы не находят себе места, и я продолжаю занимать себя рисунками на стикерах, но даже это не способно заглушить шум моих мыслей.

Я чувствую, как что-то прижимается к моим ногам, и, опустив глаза, замечаю Себастьяна. Я кладу ручку на стол и приседаю на корточки, чтобы его погладить.

— Привет, Себыч.

Себастьян трётся мордой о мою руку. Мне нравится жить у Нины и Олли, но я скучаю по нему. Обычно он не отходит от меня ни на работе, ни дома.

— Как поживаешь, дружище? — спрашиваю я и начинаю чесать его между ушами.

Что мне больше всего нравится в Себастьяне — так это то, что он всегда знает, когда я расстроен. И он может утешить меня, не выказывая беспокойства, не пытаясь помочь и не осуждая меня. Он не спрашивает меня, что я такого сделал, чтобы вызвать это состояние, как мама или Олли. Он просто даёт мне понять, что понимает, с чем я имею дело. Он просто… находится рядом. И это именно то, чего я хочу. Очень сложно бороться с ОКР в одиночку. Но поскольку меня волнует, что чувствуют другие по поводу моего ОКР, мне приходится держать всё это в себе, даже когда мне по-настоящему хочется поговорить об этом с близкими.

— Эй, Кёриг! Привет, пушистик.

Я поднимаю глаза на Рэйн, которая стоит у стола. Она всматривается в моё лицо.

— Ты не против провести прогулочное совещание?

Я бросаю взгляд на противоположный конец паба, где настраиваются музыканты.

— Ты пропустишь начало концерта.

Она пожимает плечами.

— Послушаю в следующий раз. Я провела тут целый день, так что мне не помешает свежий воздух. Это ненадолго. Мы можем прогуляться вокруг квартала или что-то типа того.

— Ну, ладно.

Я в последний раз чешу Себастьяна, после чего засовываю ручку и стикеры в карман, радуясь тому, что у меня появился повод уйти отсюда.

— Идём.

Как только музыканты начинают играть, мы выходим на улицу.

— Ты уверена, что не хочешь остаться? — спрашиваю я.

— Уверена.

Мы с Рэйн начинаем идти вдоль квартала. Она заснула руки в карманы своего пальто, и, Слава Богу, потому что мы идём так близко друг к другу, что наши плечи постоянно стукаются друг о друга, и если бы её руки были свободны, я бы вероятно, не думая, взял бы их в свои.

Когда мы заворачиваем за угол, Рэйн останавливается посреди тротуара. Я замедляю шаг, останавливаюсь и следую за её взглядом, который устремлён на собор Святого Колмана. Он сияет, возвышаясь над городом — огромный столп света, который разрезает монотонное тёмное небо.

— Разве это не прекрасно? — говорит она.

Я смотрю на неё.

— Красиво.

И когда Рэйн поворачивается ко мне и поднимает на меня глаза, я точно знаю, что никогда не видел, чтобы кто-то выглядел настолько прекрасно в свете уличных фонарей. Какая нелепая мысль. Уж я-то знаю. Я эксперт по части нелепых мыслей.

Было бы так легко поцеловать её сейчас. И я думаю, что она ответила бы на мой поцелуй. Я позорно нарушил своё обещание не флиртовать с ней. Чем больше времени я с ней провожу, тем больше времени мне хочется с ней проводить.

Я хочу поцеловать её. Я, правда, мать его, очень этого хочу.

И я почти это делаю.

Но затем мне в голову приходят мысли.

Что если она выпила?

Я провёл с ней весь вечер, и за это время она ничего не пила.

Но она могла выпить раньше. Она могла сделать это, когда ходила поговорить с музыкантами.

Она не пьяна.

Что если ты поцелуешь её и потеряешь контроль? Что если она захочет, чтобы ты прекратил? Ты, правда, думаешь, что способен себя контролировать?

Да. Конечно. Я же не животное.

Ты уверен?

Уверен.

Если ты так уверен, почему тогда сомневаешься? Почему сейчас об этом думаешь?

— Джек? — говорит Рэйн.

— Хм-м.

Она вглядывается в моё лицо.

— Ты в порядке?

Я сглатываю.

— Всё супер.

— Ты уверен?

Я никогда ни в чём не уверен.

— Я уверен, — говорю я.

Выражение её лица говорит мне о том, что она мне не верит, но вместо того, чтобы давить на меня, чего я очень боюсь, она просто берёт меня за руку и начинает идти, увлекая меня за собой. Как только я её догоняю, она переплетает свои пальцы с моими и говорит:

— Я рассказывала тебе о том, как упала в фонтан на «Трафальгарской площади»?

— Что?

— О, Боже.

Она начинает смеяться, и я притягиваю её поближе к себе, чтобы она случайно не сошла с тротуара на дорогу.

— Мне было так стыдно, Джек. Это настолько унизительно.

Я продолжаю держать её руку в своей.

— Начни сначала.

Рэйн начинает рассказывать, и мы начинаем идти обратно в сторону паба. Мы как будто не замечаем, что держимся за руки. Всё в её истории кажется большим и громким. Её голос. То, как она размахивает свободной рукой. Она говорит так оживлённо, а история такая запутанная, что мне приходится сосредоточить на ней всё своё внимание, чтобы ничего не пропустить.

Она отпускает мою руку только тогда, когда мы доходим до паба. Она поворачивается ко мне и буквально подпрыгивает, заканчивая свою историю. После этого на мгновение наступает тишина. Кто-то открывает дверь, и музыка из паба доносится нас.

— Тебе не обязательно оставаться, — говорит она.

Я перевожу взгляд с неё на паб. Я ненавижу то, что хочу зайти вместе с ней в паб, но не могу. Я ненавижу то, что моя собственная голова не даёт мне получить всё то, чего я хочу.

— Я бы хотел ненадолго остаться, просто…

— Сегодня не самый лучший день для твоей головы.

Я начинаю смеяться.

— Не самый лучший день для моей головы. Мне это нравится. И… да, у меня сегодня именно такой день.

— Может быть, это и к лучшему. Если бы мы проводили слишком много времени вместе, я бы тебе наскучила.

— Я очень в этом сомневаюсь, ciaróg.

Мы желаем друг другу спокойной ночи, и после того, как Рэйн исчезает внутри паба, я остаюсь стоять на тротуаре. Мне хочется сказать: «Пошло оно всё!», — и войти внутрь. Я хочу сказать ей, что передумал. Насчёт сегодня. Насчёт того, что я всегда веду себя исключительно профессионально.

Дверь открывается, и какой-то человек выходит наружу. Музыка снова окутывает меня. Всё, чего я хочу, это находится сейчас внутри своего паба. Я замечаю чьи-то рыжие волосы и понимаю, что это она. Дверь начинает закрываться, скрывая её из виду. И перед тем, как она совсем успеет закрыться, я хватаюсь за неё, снова распахиваю и проскальзываю внутрь.

Я пробираюсь сквозь толпу, и навязчивые мысли снова появляются у меня в голове. Я не препятствую им и пытаюсь сделать то, что, как я знаю, сработает. Я справлюсь. Я делал это раньше. Когда я дохожу до Рэйн, я наклоняюсь к ней, чтобы она могла меня слышать:

— Отличная работа.

Она поворачивается ко мне, задев моё лицо своими волосами.

— Ты остался!

Она чуть ли не начинает танцевать на месте с той самой улыбкой на лице, о которой я буду думать сегодня весь вечер. Она встаёт на цыпочки и припадает губами к моему уху.

— С тобой всё будет в порядке?

Я не уверен, но хочу попытаться. Хотя тревога уже обострила все мои чувства.

— Думаю, да.

Она одаривает меня ласковой улыбкой, после чего снова поворачивается лицом к музыкантам и, подойдя ко мне поближе, переплетает свои пальцы с моими.

Я смотрю на неё, но она сосредоточена на музыке. Её рука, лежащая в моей руке, не прогоняет мои мысли и не заставляет меня почувствовать себя лучше. Но благодаря ей, мне есть, за что ухватиться в тот самый момент, когда я не знаю — утону ли я или выплыву. Она служит мне напоминанием о том, ради чего я терплю эти мучения.

Я не в порядке. Я был не в состоянии признаться в этом, даже самому себе.

Я не в порядке.

Но я сделаю так, чтобы мне стало лучше.

Глава 13

Рэйн

Джеку удаётся выдержать большую часть выступления группы, после чего он исчезает. Как только паб закрывается и все расходятся, я сажусь за барную стойку и смотрю в телефон, размышляя о том, стоит ли мне ему написать.

— Ведь стоит же? — говорю я пустой барной стойке, и, едва закончив предложение, набираю сообщение и отправляю ему.

РЭЙН:

Ты в порядке?

— Я в порядке.

При звуке голоса Джека, я почти роняю телефон. Подняв глаза, я обнаруживаю его в дверях кухни.

— Я думала, что ты пошёл домой, — говорю я.

— Не-е.

Он встаёт за барную стойку прямо напротив того места, где сижу я. Когда он ставит локти на столешницу, я опускаю глаза на его руки и вспоминаю о том, каково это было — держать его руку в своей. Он, должно быть, подумал о том же самом, потому что наклоняется ближе, а затем его рука проходится по моей и задерживается там.

— Ты, правда, в порядке? — спрашиваю я.

— Я, правда, в порядке, — говорит он. — Как прошла оставшаяся часть концерта? Судя по тому, что я слышал, пока прятался в офисе, это успех.

Я пытаюсь вспомнить всё, что он пропустил, но не думаю, что кто-то из нас двоих, по-настоящему сосредоточен на разговоре. По крайней мере, не я. Потому что, когда он незаметно переплетает свои пальцы с моими, единственное, о чём я могу думать, это о том, что я не хочу, чтобы он уходил.

— Знаешь, Себастьян скучает по тебе, — говорю я, когда Джек смотрит на дверь, хотя большую часть вечера Себастьян провёл рядом с Джеком, а сейчас свернулся на барном стуле рядом со мной.

Джек смотрит на кота.

— Разве?

Я не должна этого делать. Уже поздно.

— Тебе стоит навестить его в квартире. Если ты, конечно, хочешь, — говорю я.

Джек смотрит на дверь, затем на меня, а потом снова на Себастьяна.

— Он, наверное, задаётся вопросом, почему я больше туда не прихожу.

Не знаю, на самом ли деле он в это верит, но пусть будет так.

— О, определённо.

— Значит, у меня нет выбора, верно?

Мы берём наши пальто, и Себастьян следует за нами, когда мы выходим на улицу. Меня охватывает нервозность, когда Джек запирает паб, после чего я отпираю дверь рядом с пабом, которая ведёт в квартиру.

— Мне нравится твоя квартира, — говорит Джек, следуя за мной в квартиру. — Очень стильная.

— У предыдущего владельца был прекрасный вкус, — говорю я, одаривая его улыбкой и стягивая ботинки.

Я осматриваю квартиру и съёживаюсь. У меня тут полный бардак. Мой новый MIDI-контроллер и ноутбук стоят на кофейном столике. Рядом с диваном лежит пара носков. По какой-то причине моя расчёска и упаковка с резинками для волос оказались на одном из книжных шкафов. А мой ножной тамбурин и стакан, наполовину заполненный водой, находятся на столике рядом с диваном. Полностью оглядев квартиру, я вдруг понимаю, что наполовину пустые стаканы с водой находятся повсюду. Джек заходил сюда пару раз, и в квартире никогда не было идеально чисто, но всё было не настолько плохо. Боже, наверное, я совсем отчаялась. Иначе я бы ни за что не привела его сюда, когда квартира находится в таком состоянии.

— Прости за… всё это, — говорю я, обведя рукой комнату.

Заметив недоумение на лице Джека, я добавляю:

— За беспорядок.

Просто супер. Теперь я обратила его внимание на беспорядок.

Джек пожимает плечами.

— Выглядит так, словно здесь кто-то живёт, — говорит он.

Я беру стопку книг с дивана и возвращаю их на полки, после чего поднимаю Себастьяна, бросаю на него взгляд, который, как я надеюсь, должен сказать ему: «Подыграй мне», и отдаю его Джеку.

Джек берёт у меня кота и чешет его между ушами.

— Ну, Принцесса Уродина, — говорит он. — Ты хорошо заботишься о Рэйн?

— Я думала, что это я о нём забочусь.

Джек смотрит на меня, после чего снова переводит внимание на кота.

— Стоит ли нам её переубедить, или пусть продолжает так думать?

Я закатываю глаза, сажусь на диван и засовываю под себя ноги. Джек подходит ко мне, всё ещё держа Себастьяна на руках, и садится на противоположный конец дивана.

— Думаю, Рэйн соврала, когда сказала, что ты скучал по мне, Себыч, но это ничего.

— Он, правда, по тебе скучает! — говорю я. — Ты только посмотри на него! Он так рад, что ты пришёл домой.

Но Себастьян самый худший сообщник, который у меня когда-либо был, потому что он спрыгивает с колен Джека и сворачивается рядом со мной

Джек смотрит на меня, приподняв брови.

— Из тебя ужасный актёр, — говорю я Себастьяну.

Джек кладёт руку на спинку дивана.

— Тебе не обязательно выдумывать причины, чтобы провести со мной время. Достаточно просто попросить.

Я начинаю гладить Себастьяна.

— Ладно. Ты бы хотел провести со мной время, Джек Данн?

Он достаёт из кармана телефон.

— Дай уточню, есть ли у меня для тебя свободное время в расписании.

— Ой, заткнись.

Я хватаю диванную подушку и кидаю её в Джека, который ловит её. Себастьян приподнимает голову, чтобы посмотреть, что происходит, после чего закрывает глаза, словно мы самые неинтересные люди, которых он когда-либо встречал.

Джек крутит подушку у себя в руках и широко мне улыбается.

— Конечно, я проведу с тобой время. И что мы будем делать?

Я хватаю другую подушку и прижимаю её к груди.

— Чем бы тебе хотелось заняться?

Он хмыкает себе под нос, а затем говорит:

— Мы можем построить домик для кота из футболки.

Я фыркаю.

— Плавали, знаем. Я только испортила футболку.

— Можем поискать носки, которые ты потеряла.

— Невозможно. Они разбросаны по всей Европе.

Джек вздыхает.

— Это всё, что мне удалось придумать.

Боже, что мне такого сделать, чтобы ему намекнуть? Сказать напрямую? Не говори. Не говори. Тебе нельзя этого говорить.

— Мы могли бы просто начать целоваться на диване, — говорю я.

И как только эти слова вылетают у меня изо рта, моё сердцебиение ускоряется.

— Конечно же, в шутку. Если только тебе нравятся такие шутки.

Хватит болтать хватит болтать хватит болтать.

Джек перестаёт крутить подушку и смотрит на меня.

— Или мы можем… этого не делать, — говорю я.

Зачем я это сказала? Зачем? Я знала, что мне не следовало этого делать, но всё равно сказала. Вот спасибо тебе, фронтальная кора.

Себастьян встает на лапы и потягивается, после чего плюхается рядом с Джеком.

— Ты в курсе, что ты сейчас испытываешь границы моего самообладания, — говорит Джек.

Я ещё крепче прижимаю к себе подушку.

— Я или кот?

Джек смотрит на меня.

— Конечно, ты. Себастьян слишком ленив для этого. Самое ужасное, что он может сделать, это заставить меня потратиться на кошачьи игрушки.

Я вздыхаю.

— Мы можем уже перестать притворяться, что не нравимся друг другу?

— Я не притворяюсь, — говорит он.

— Значит, я действительно тебе не нравлюсь.

Он взъерошивает рукой волосы.

— Дело не в этом. Просто я пытался… игнорировать… что ты мне нравишься. И, похоже, у меня это дерьмово получается.

— Давай проясним, то есть я тебе нравлюсь?

Джек начинает смеяться.

— Очень. А я тебе… тоже интересен?

— Верно. Итак, мы определились, что нравимся друг другу.

Он кивает.

— Думаю, да.

— Отлично.

— Супер.

— Итак…

— Просто… Я знаю, мы договорились, что я не твой босс, но ведь, по сути, я им являюсь?

Ах да, как я могла забыть, что Джек мой коллега, который ведет себя исключительно профессионально.

— Ладно, ты владелец паба.

— Именно, поэтому…

Я приподнимаю руку.

— Но я всё же думаю, что ты можешь немного расслабиться.

Не похоже, чтобы я его убедила.

— Я не собираюсь строить у вас карьеру, — продолжаю я. — Никто больше не конкурирует со мной за это место. Все вокруг пытаются нас свести. Ифа, Нина, Рошин. Никто не будет против, если мы немного… повеселимся.

— Повеселимся, — говорит Джек.

Он отворачивается и гладит Себастьяна, но ничего не говорит. Тишина растягивается, но через какое-то мгновение я уже больше не могу её выносить.

— Джек.

Он поднимает голову и улыбается. Как бы мне хотелось считать его эмоции, но я не могу. Он выглядит растерянным, словно не знает, что он обо всём этом думает и чувствует.

— Я бы очень хотел повеселиться с тобой, Рэйн, — говорит он. — Что бы это ни подразумевало. Игру в войнушку с лазерными пистолетами. Фигурное катание.

Я закатываю глаза.

— Ты знаешь, какого рода веселье я имела в виду.

Джек откашливается.

— Просто проверял.

Он похлопывает Себастьяна и встаёт на ноги. Я задерживаю дыхание, когда он подходит ближе и садится на диван рядом со мной.

— Этого мне бы тоже хотелось. Определенно. Но…

Он легонько тянет за локон моих волос. Его рука находится так близко, что я чувствую её тепло на своей щеке. Я всматриваюсь в его лицо, но он не смотрит мне в глаза. Он уставился на мои волосы между своими пальцами. Он выглядит так, словно ему больно их трогать. Я не понимаю. Это касание. Этот взгляд. Почему он не может поддаться влечению, если мы оба этого хотим?

— Я рассказал тебе не всё про своё ОКР, — говорит он.

— Джек… Что бы это ни было, всё будет хорошо.

Он качает головой.

— Ты не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Так скажи мне, и я тебе докажу.

— Я хочу, чтобы ты думала обо мне только хорошее.

Он поднимает на меня глаза.

— Пожалуйста, думай обо мне только хорошее.

Я всматриваюсь в его лицо, пытаясь понять, что его так напугало. Когда дело касается ОКР, вариантов может быть масса. Всё что угодно может превратиться в навязчивую идею. Но иррациональные мысли это всего лишь мысли. Я это знаю. Но я также знаю, как сложно в это поверить, когда тебя одолевают эти мысли. Особенно, когда не все твои близкие относятся к этому с пониманием.

— Конечно, — говорю я.

Какое-то время Джек совсем не двигается, а затем он отпускает мои волосы. Когда он снова начинает говорить, его голос звучит тихо, словно он не уверен в том, что хочет об этом рассказывать:

— Моё ОКР… Это не только мысли о том, что с людьми может случиться что-то плохое. Они занимают довольно большую часть, но также… У меня бывают мысли о том, что я причиняю вред людям. Я представляю, как делаю самые ужасные вещи. Страшные, жестокие вещи. Стоит мне увидеть нож, ножницы или войти в помещение, заполненное людьми, и моя самая первая мысль…

Он качает головой, словно не в силах закончить предложение.

— Я знаю, что не причиню никому вреда. Я бы никогда не сделал тебе больно… но… что если я ошибаюсь? Что если этот жестокий человек и есть я, а я только притворяюсь кем-то другим?

Он поднимает на меня умоляющий взгляд.

— Ты же не думаешь, что я способен причинить кому-нибудь вред?

Сказав это, он крепко зажмуривается.

— Нет, не отвечай. Я не должен задавать такие вопросы, чтобы убедить себя.

Ох, Джек. Я знала, что он переживает о том, что с людьми может случиться что-то плохое, но это… Я хочу сказать ему, что всё будет хорошо. Я хочу сказать ему, что нет, я не думаю, что он может причинить кому-то вред.

— Я не знала.

— Прости, что не сказал тебе раньше. Так плохо было не всегда. Я долгое время был в ремиссии, но…

Он отворачивается от меня и проводит рукой по лицу.

— Я никому об этом не рассказывал. Я не хотел признаваться в этом даже самому себе. Всё началось с малого, но… я думаю, что у меня случился небольшой… откат.

Небольшой откат. Это так похоже на Джека — преуменьшать свои собственные проблемы.

— Сейчас мне стало ещё сложнее справляться с этими мыслями, — говорит он. — И если я нахожусь с кем-то, даже если мы непринуждённо общаемся, они приходят. Мне следовало сказать тебе раньше, но я не хотел тебя напугать. Я не хотел, чтобы ты смотрела на меня и задавалась вопросом: думаю ли я о тех ужасных вещах. Ты мне так сильно понравилась, и всё произошло так быстро, а я был… напуган тем, что со мной происходило, и тем, что ты подумаешь. В общем, я хочу сказать, что я не могу обещать, что со мной будет очень весело. Так что это, наверное, плохая идея. Хотя ты и так уже, скорее всего, во мне не заинтересована.

Он издаёт смешок, но в нём нет ни намёка на юмор.

— Кому захочется быть с человеком, у которого возникают подобные мысли? Даже для несерьёзных отношений.

— Твои мысли… никого не касаются, — говорю я. — Ты никому не обязан про них рассказывать. Ты и твои мысли — не одно и то же. Если ты не хочешь быть с кем-то в данный момент, потому что тебе и так хватает проблем, это одно. Но если всё дело в том, что ты считаешь себя недостойным быть с кем-то… Джек, ты не обязан быть идеальным. Тебе не обязательно быть в ремиссии и всё контролировать. Ты заслуживаешь счастья. Не потом, а прямо сейчас. Ты заслуживаешь столько счастья, сколько сможешь получить. И если уж на то пошло, я думаю, что множество людей хотели бы быть с тобой именно сейчас, когда ты такой, какой есть. Включая меня.

Когда Джек встречается со мной взглядом, мне начинает казаться, будто мы играем партию в шахматы, только я не знаю, чей сейчас ход. Существует тысяча разных вариантов. Я могу наклониться и поцеловать его. Или притянуть его к себе и поцеловать. Или уронить его на диван и поцеловать. Я могу….

Раздаётся звонок в дверь, и Джек отводит взгляд.

— Ты кого-то ждёшь?

— Нет.

Я не представляю, кто может звонить в мою дверь, но кто бы это ни был, он меня уже раздражает.

— Может быть, они уйдут, если мы проигнорируем звонок?

Джек выглядит так, словно раздумывает о моём предложении, но затем звонок раздаётся снова.

— Уже поздно, — говорит он. — Надо хотя бы узнать, кто это. Оставайся здесь, хорошо?

Я иду за Джеком к двери, и смотрю за тем, как он спускается по ступенькам.

— Сейчас! — кричит он, когда снова раздаётся звонок.

Он тянется к двери, но выглянув в окно, поворачивается ко мне и говорит:

— Там какая-то женщина с чемоданом.

— Что?

Он пожимает плечами.

— Я её не знаю. Может быть, она ошиблась дверью?

Я почти спускаюсь с лестницы, когда Джек открывает дверь, но его тело заслоняет того, кто там стоит.

— Привет? — говорит он.

— И тебе привет, — отвечает женщина.

Услышав её голос, я сразу же понимаю, кто это. Выглянув из-за спины Джека, я начинаю думать, что вся эта ночь — просто сон. Потому что эти аккуратно уложенные каштановые волосы и этот шарф… они не отсюда.

— Что ты здесь делаешь? — говорю я.

— Приехала к тебе в гости, конечно! Надеюсь, я не помешала.

— Прости, — говорит Джек. — Но кто ты такая?

Она одаривает Джека таким взглядом, что мне хочется повесить на его запястье бирку со своим именем.

— Ты не хочешь представить меня своему другу, Рэйн?

— Это мой… — я вдруг осознаю, что даже не знаю, кем он мне приходится. — Джек.

Она смеется, а я надеюсь, что этот неловкий момент скоро закончится.

— Джек, познакомься с Кларой. Моей сестрой.

Глава 14

— Можно, я это возьму, — говорит Джек, и начинает тащить невероятно огромный чемодан Клары вверх по лестнице прежде, чем она успевает запротестовать.

Клара следит за ним взглядом и одаривает меня лукавой улыбкой.

— Это Джек? Джек, о котором ты мне рассказывала? Парень, в квартире которого ты живёшь, и по совместительству твой босс? Котовый папочка?

— Мм-хмм.

— Ого, я представила совсем не это, когда ты произнесла слова «котовый папочка». Не удивительно, что ты не захотела уезжать.

Я толкаю её локтем в бок.

— Хватит пялиться на моего босса!

Я хватаю её за руку и тащу за собой вверх по ступенькам.

Клара вздыхает.

— Если ты настаиваешь.

Когда мы доходим до самой верхней ступеньки, Клара бросается на меня и заключает в крепкие объятия.

— Я скучала по тебе, Рэйни, — говорит она так, словно вот-вот расплачется.

Клара никогда не плачет. Я уже много лет не видела её плачущей.

Я обнимаю её в ответ, но сжимаю не слишком сильно. Я боюсь её сломать, потому что сейчас она выглядит очень хрупкой.

— Я тоже по тебе скучала.

Я не понимаю, что происходит. Спонтанные визиты это так не похоже на Клару. Прогуливание занятий это так не похоже на Клару. Демонстрация слабости это так не похоже на Клару. По крайней мере, долгое время это было именно так. Я не понимаю, что это за человек, но кем бы она ни была, я за неё переживаю.

Я стою так, пока Клара не отстраняется. Она вытирает глаза тыльной частью ладоней, а я бросаю взгляд на Джека, который нерешительно смотрит на меня из дверного проёма.

— Идём.

Я обхватываю Клару рукой за плечи и завожу её в квартиру.

— Ты только приехала? — спрашиваю я. — Ты должно быть голодна или устала.

Она машет рукой.

— Всё вместе. Я всё вместе взятое.

Она смотрит на Джека.

— Спасибо за помощь, котовый папочка, — говорит она и плюхается на жёлтый диван.

Моя сестра никогда не плюхается на диван. Но, тем не менее, она это сделала, а теперь ещё легла на бок, свернувшись калачиком, и положила диванную подушку себе под голову. Я никогда не видела её такой расслабленной в присутствии незнакомцев.

Я уставилась на неё и не знаю, что делать. Я привыкла быть в полном раздрае. А Клара обычно ведёт со мной воспитательные беседы и учит меня мотивационным мантрам. Я не читала ни одной книги Брене Браун¹⁵, да и зачем? Ведь мне было достаточно провести с Кларой недельку, чтобы узнать о последних тенденциях в сфере психологической самопомощи.

Я не знаю, что сказать, потому что не в курсе, что случилось. А что-то определённо случилось, потому что Клара не должна быть здесь. Она должна быть на учёбе

Еда. Вот чем мне следует озаботиться в первую очередь.

— Сейчас вернусь.

Я жестом прошу Джека пройти со мной на кухню.

— Я не знаю, что происходит, — говорю я полушёпотом, лихорадочно открывая и закрывая шкафчики в надежде найти что-нибудь поесть.

Я как будто ни дня здесь не жила. Тарелки. Миски. Я даже открываю микроволновку и обнаруживаю миску с супом, который разогревала вчера, и о котором забыла. Я притворяюсь, что не заметила его и закрываю дверцу.

— Ты в порядке? — спрашивает Джек.

— Без понятия.

Я открываю холодильник и заглядываю внутрь, но забываю, что собиралась поискать там еду.

Джек проходит по кухне в сторону другого шкафчика и кидает мне банку чипсов «Принглз».

— Она точно сама не своя. Я пригласила её в гости, но она не говорила, что приедет. Она должна быть на учёбе. У неё каникулы только в конце марта.

— Я могу что-нибудь сделать?

Я качаю головой.

— Не думаю.

Джек кивает.

— Тогда я оставлю вас вдвоём. Не приходи завтра на работу, хорошо? Проведи с ней немного времени.

— Ты уверен?

Он кивает.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста, ciaróg.

Когда мы возвращаемся в гостиную, Клара лежит всё на том же месте, а Себастьян свернулся рядом с ней. Мы с Джеком обмениваемся взглядами, приподняв брови, и я чувствую укол ревности, так как моя сестра, по всей видимости, нравится Себастьяну не меньше меня.

— Тогда я пошёл, — говорит Джек. — Было приятно с тобой познакомиться, Клара. Надеюсь, я тебя ещё увижу.

— Ты совершенно точно ещё увидишь меня.

Джек смеётся, и я чувствую, как меня снова охватывает ревность, а он тем временем уже направляется к двери.

Как только Джек уходит, в квартире наступает тишина. Клара не смотрит на меня и гладит Себастьяна, пока мы едим «Принглз».

— Клара, я рада тебя видеть, но… почему ты здесь?

— У меня творческий отпуск, — говорит она.

— Но… его не бывает у студентов-медиков.

Она вздыхает.

— Ладно. Я бросила школу.

— Ты…

Я смотрю на неё, но её слова не имеют смысла. Клара никогда не бросает начатое.

— Нет, не бросила.

Клара переворачивается на спину и смотрит в потолок. Она скрещивает ноги, и в этот момент моя сестра кажется мне одним сплошным противоречием. Она полна сарказма, но при этом есть что-то уязвимое в том, как она лежит на диване, смотря в потолок и положив ноги мне на колени.

— Я собираюсь отчислиться из медицинской школы. Мне только нужно об этом объявить.

— Мама и папа знают, что ты здесь?

Она начинает смеяться.

— Нет! Конечно, нет!

— Почему ты собираешься отчислиться?

Она пожимает плечами.

— Я не хочу быть врачом.

Она врёт. Клара не похожа на меня. Она пошла в медицинскую школу не потому, что этого хотели наши родители. Она всегда любила медицину. Клара любит кровь и кишки не меньше, чем фильмы с Одри Хепберн и чистящие средства. В то время как большинство начинающих хирургов хотят специализироваться в пластической хирургии или нейрохирургии, Клара всегда знала, что хочет попробовать всё и планировала стать хирургом общей практики.

Но если Клара не хочет мне рассказывать, я не собираюсь на неё давить. По крайней мере, не сегодня. Я оставляю этот разговор на потом с пометкой: «Разговор, который состоится, когда Клара привыкнет к смене часовых поясов».

— Ты надолго приехала? — спрашиваю я.

— Сколько ты планировала здесь пробыть?

Я почти отвечаю «До тех пор, пока не куплю новое оборудование», но затем вспоминаю, что не рассказала ей обо всём, что произошло.

— Плюс-минус четыре недели.

— Именно столько я здесь и пробуду, — говорит Клара.

— И что ты будешь делать потом?

— Куда ты потом поедешь?

— Я… не знаю. Я думала поехать в Голуэй, но это пока не точно.

— Значит, Голуэй. Куда бы ты ни поехала, я поеду с тобой.

Ладно… теперь я ещё более озадачена.

— И что ты будешь делать? Я недостаточно зарабатываю, чтобы прокормить нас обеих.

Клара щурится, глядя в потолок, словно она даже не задумывалась об этом. Ещё одно доказательство моей теории о том, что это не Клара, а самозванка. Планы Клары точны до неприличия. Она перепроверяет всё по миллиарду раз. И старается продумать каждую деталь.

— Я буду петь вместе с тобой, — говорит она.

Я разражаюсь смехом, а затем закрываю рот рукой, когда она сердито смотрит на меня.

— Прости, просто… Клара, ты ужасная певица.

Она вздыхает.

— Ах, да. Забыла.

Голос Клары невозможно забыть. В плохом смысле этого слова.

— Чем там занимается женщина по имени Криста, которую ты встретила в Дублине? Жонглирует?

— Крутит обручи.

Клара щёлкает пальцами.

— Точно. За то время, пока мы будем здесь, я научусь крутить обручи. Буду крутить их по восемь часов каждый день. И к тому моменту, когда нам пора будет уезжать, я буду делать это как профессионал. Как думаешь, я успею научиться к этому времени?

— Нет.

— Знаю! Я буду одной из тех живых статуй. Раскрашу себя в золотой цвет и просто буду стоять. Ты не можешь сказать мне, что я не справлюсь.

Могу, но не буду. Клара слишком активная, чтобы быть живой статуей. У неё всегда есть, над чем работать, или запланирована какая-нибудь встреча. Моя сестра — высокопроизводительная машина. Она даже отдыхает с пользой: делает коллажи, занимается йогой, вяжет крючком.

Но при этом… она сейчас здесь, ест «Принглз» прямо из банки на диване Джека.

— Мы можем назваться «Бродячие Харты», — говорит она. — Понимаешь, о чём я? Ты будешь играть музыку, а я буду стоять рядом в каком-нибудь интересном наряде. Людям нравятся дуэты. Тиа и Тамера. Мэри-Кейт и Эшли. Бейонсе и Соланж. Рэйн и Клара. Звучит классно, не так ли?

Разве? Я не очень в этом уверена. Всё, что мне сейчас понятно, так это то, что моя сестра переживает непростой период, а я даже не знаю, что происходит и что делать.

— Звучит чудесно, — говорю я в надежде на то, что она придёт в себя, когда проснётся завтра утром, и я узнаю, в чём дело.

Проходит совсем немного времени, и Клара засыпает на диване. Я осторожно бужу её, и она улыбается мне своей неидеальной улыбкой, которую я так люблю. Мы переодеваемся в пижамы и идём в кровать. Я поворачиваюсь к ней лицом, говорю её, что я её люблю, и несмотря ни на что, всё будет хорошо, но её глаза уже закрыты.

Я вздыхаю и отворачиваюсь. Мой телефон загорается на прикроватном столике. Я хватаю его и обнаруживаю сообщение от Джека.

ДЖЕК:

У вас там всё в порядке?

Я смотрю на спящую сестру. Она засунула руки под подушку, и её рот слегка приоткрыт. Прядь тёмных волос упала ей на лицо, и слегка колышется, когда она выдыхает.

РЭЙН:

Клара сказала, что отчислилась из медицинской школы и хочет стать живой статуей, поэтому… наверное, нет. Она сейчас спит. Надеюсь, вытянуть из неё больше информации утром.

ДЖЕК:

Могу я тебе позвонить?

Я бросаю взгляд на Клару, после чего тихонько выхожу их комнаты. Себастьян, который спал между нами, следует за мной на кухню, где сейчас горит только лампочка над плитой. Я набираю Джека, и он отвечает после первого же гудка.

— Я сам хотел тебе позвонить, — говорит он.

— А это имеет значение?

— Я никогда не звонил тебе, чтобы просто поговорить.

Просто поговорить. Неужели он действительно хотел просто со мной поговорить? Улыбаясь сама себе, я заканчиваю звонок и сижу на полу кухни, помахивая перед Себастьяном одной из его игрушек, ожидая звонка Джека.

Проходит тридцать секунд. Затем минута. И как только я уже собираюсь снова ему позвонить, мой телефон издаёт сигнал.

— Алло? — говорю я.

— Ты меня сбросила?

— Ты же сказал, что хотел сам мне позвонить. Я не хотела тебя обделять.

— Я не знал, что ты отключишься. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что я разговариваю сам с собой.

Уже почти час ночи. Я должна быть вымотана, так как прошлую ночь едва ли спала, но в последние несколько часов произошло столько всего, что мой мозг продолжает гудеть. Когда происходит что-то большое, волнительное или удивительное, мой мозг словно говорит: «Сон? Никогда об этом не слышал».

В детстве, когда я была слишком возбуждена и не могла уснуть, моя мама рассказывала мне истории. Они всегда начинались одинаково: в моей комнате появляется гигантский пузырь, который поглощает меня и потихоньку уносит в красивые места, расположенные в разных частях нашей планеты.

Голос Джека у меня в ухе напоминает именно об этих моментах. Я словно в пузыре, где ничто и никто не может меня побеспокоить. Я могу растянуться на полу кухни, и никто не подумает, что я странная, потому что лежу на полу, а не сижу на стуле. Сейчас так поздно, что мне можно не думать ни о чём, кроме того, о чём хочет поговорить со мной Джек.

Я переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок, прижав телефон поближе к уху.

— И о чём ты разговаривал сам с собой?

— Это секрет.

— Какая нелепость.

— Aithníonn ciaróg, ciaróg eile.

Я отрываю телефон от уха и обнаруживаю стикер, который он мне нарисовал, и который я засунула в чехол телефона. Я разворачиваю его в тусклом свете.

— Когда ты будешь делать мне мою первую татуировку…

— Когда?

— Да, когда. Я хочу, чтобы помимо жуков ты ещё набил цветы.

— Это начинает превращаться в довольно сложную татуировку.

— Сложная — моё второе имя.

— Твоё второе имя — Сьюзан.

— В том-то и дело, что я хочу сложную татуировку.

Я прилепляю стикер к груди и поднимаю ногу. Штанина моей пижамы спускается вниз, оголив ужасно бледную кожу. Если уж мне суждено быть похожей на привидение, я могла бы хотя бы украсить свою кожу.

— На ноге.

— Нога это довольно большая конечность, Рэйн. Нельзя ли поточнее.

— Эм, я решу ближе к делу.

Джек вздыхает, но не говорит мне «Нет», или «Не думаю» или «Я больше не делаю татуировки». Я снова смотрю на рисунок жука, после чего прилепляю его обратно внутрь чехла телефона.

— Могу я у тебя кое-что спросить? — говорит Джек.

— Конечно.

— Если бы я тебя сегодня поцеловал, ты бы ответила на мой поцелуй?

Я смеюсь чуть более громко, чем следовало, и закрываю рот рукой.

— Ты это не серьёзно.

Джек ничего не говорит.

— Джек… Я прямым текстом попросила тебя поцеловать меня.

— Но это было до того, как я рассказал тебе… то, что я рассказал.

Я вспоминаю о том, как выглядел Джек перед тем, как пришла Клара, и мне хочется дотянуться до него через телефон и обнять. Ведь у нас не было возможности закончить наш разговор.

— Да, я бы ответила на твой поцелуй.

— Ты не чувствуешь себя так, словно я на тебя давлю? И тебя не смущает то, что я владелец паба?

— Если бы ты так на меня не давил, я бы уже сбежала. Поэтому хватит уже думать об этом и приди уже и поцелуй меня.

Это шутка, но Джек не смеется. Он так долго молчит, что я отрываю телефон от уха, чтобы убедиться, что он не отключился.

— Джек?

— Хорошо.

Я замираю с кошачьей игрушкой в руке.

— Хорошо…

— Я приду и поцелую тебя.

Я так быстро сажусь, что у меня перед глазами начинают плясать звездочки.

— Правда?

— Если ты не против.

— Да. Хорошо. Просто отлично!

Я смотрю на своё отражение в дверце духовки. Пижамные штаны. Пушистые носки из разных пар. Худи, который я нашла в шкафу Джека. Волосы собраны в небрежный хвост на макушке. Если Джек выйдет от Нины и Олли прямо сейчас, он будет здесь через пять минут. Так ему и надо, раз уж он решился поцеловать меня только в час ночи.

На другом конце телефона я слышу звон ключей Джека и тихий стук закрывающейся двери.

— Увидимся через пару минут?

— Эм… ага, — говорю я.

— Супер.

Когда Джек заканчивает разговор, я смотрю на телефон в течение нескольких мгновений. Джек идет сюда, чтобы поцеловать меня.

Я смотрю на Себастьяна.

— Пушистик, он идёт сюда, чтобы поцеловать меня.

Себастьян зевает.

Я поднимаюсь на ноги, бегу вниз по лестнице и начинаю смотреть в окно.

Джек появляется пару минут спустя, и я сомневаюсь, что когда-либо открывала дверь так быстро.

Как только я вижу его, я не могу перестать улыбаться. Он выглядит так, словно сам только что встал с кровати. Растрёпанные волосы. Серые пижамные штаны под чёрным пальто.

— Привет.

Я не знаю, что делать дальше. Я ведь должна что-то сделать? Как это работает? Я не продумала этот момент. Вообще-то, это было глупо.

— Это мой худи? — говорит он.

Я натягиваю рукава его худи на руки.

— Я нашла его у тебя в шкафу. Он пахнет тобой.

Джек смеется.

— И что это за запах?

— Запах свободного человека.

О, Боже, зачем мне вообще рот?

Джек прислоняется к стене.

— Что?

— Я хочу сказать, что свободные люди пахнут и выглядят именно так.

— И как бы ты описала внешний вид свободного человека?

— Я не знаю… он интересный.

Я не могу соображать, когда он пришёл сюда для того, чтобы поцеловать меня.

— Не думаю, что определение «интересный» значит что-то хорошее, когда дело касается запахов.

— Ладно! Ладно. У свободного человека такой вид, словно он может войти в магазин, намереваясь купить рубашку, но выносит оттуда кружку с котом, новую шторку для душа и раскраску для взрослых с изображениями Бритни Спирс.

— Какое… специфическое описание.

— Но это же хорошо? Ты вкусно пахнешь, и это делает мой мозг счастливым. Надеюсь, ты тоже счастлив, что заставил меня в этом признаться.

— В общем-то, это действительно делает меня счастливым.

— Знаешь, большинство людей не дают мне отклоняться от темы, — говорю я. — А ты фактически заставляешь меня углубляться во все эти мысли.

— Мне нравится смотреть, куда тебя может завести твой мозг. Это удивляет меня каждый раз. И мне нравится то, как ты смотришься в моём худи.

— Тогда… — говорю я, но не нахожу, что ещё сказать.

Я поднимаю глаза на Джека, но он больше не смотрит на меня тем дразнящим взглядом. Он подходит ближе, и когда его ботинки касаются моих носков, у меня в голове остаётся лишь белый шум.

Он тянет за прядь моих волос.

— Я не могу перестать о тебе думать.

— Это потому что я работаю в твоём пабе и живу в твоей квартире.

Он стоит так близко, что, когда смеётся, его дыхание согревает мне щёки.

— Не думаю, что причина в этом.

Когда Джек наклоняется, я тоже подаюсь вперед, но не под тем углом, и в результате мы стукаемся носами. Я взвизгиваю, а затем начинаю смеяться и тереть нос. Я смотрю на Джека, который тоже трёт нос и смеётся.

— Не так я себе это представлял, — говорит он.

— Я тоже.

— Если я снова попытаюсь тебя поцеловать, обещаешь, что не станешь на меня нападать?

— Я не нападала на тебя!

Он хватает мой подбородок.

— Не двигайся, — говорит он.

Я смотрю в его голубые глаза, и это уже совсем не смешно. Если он продолжит разговаривать со мной таким образом, я сделаю всё, что он захочет.

— Хорошо.

— Tá tú go hálainn, ciaróg.

— Что это значит?

— Это значит: Ты красивая, ciaróg.

— О, — говорю я, чувствуя, как краснею. — Ты знаешь много ирландских выражений?

— Только те, что выучил в школе. И ещё парочку фраз, которые помогают мне флиртовать с девушками.

— И как, работает?

— Иногда.

Он отпускает мой подбородок.

— Níl mé ag iarraidh go dtéann tú.

— А это?

Он улыбается.

— Не бери в голову.

Я уже хочу с ним поспорить, но затем он снова наклоняется и целует меня. Сначала он нежно касается моих губ, и отстраняется, но немного. Он всматривается в моё лицо, а я думаю «да, да». Я не в силах это произнести, но надеюсь, что он всё равно сможет меня услышать.

Следующий поцелуй совсем не нежный. Я изо всех сил стараюсь не двигаться, но не могу удержаться. Я притягиваю его к себе, и мы прижимаемся к стене. Его губы требовательные и берут от меня то, что я готова им дать. А когда его руки находят мои волосы, он хватает не одну прядку, а столько, сколько может удержать. Он прижимается ногой между моих ног, и «да, да, да» сменяется в моей голове на «ещё, ещё, ещё». Я запускаю руки ему в волосы, а затем начинаю расстёгивать пальто. Он тянет за худи, который на мне надет — его худи — но его оказывается довольно сложно снять в таком тесном помещении, так как это один из тех худи без молнии, поэтому я помогаю ему стянуть его, после чего бросаю на лестницу. Он снова прижимает меня к стене, не переставая целовать, а его руки проникают под мою рубашку. А затем тот звук, что он издаёт, когда касается меня, и то, как он касается меня, заставляют меня начать раздумывать о том, чтобы заняться с ним сексом прямо на лестнице.

Но в отличие от меня, у Джека, конечно, больше самоконтроля. Когда он отстраняется, у меня в голове не остаётся ничего, кроме приятного гула.

Он проводит рукой по волосам.

— Я думаю… может быть, нам стоит…

— Знаю, знаю, — говорю я, хотя и не хочу ничего знать.

Я хочу убедить его в том, что Клара всегда крепко спит, и что я могу вести себя так тихо, что он может закончить то, что мы начали. Но всё это неправда.

Я смотрю наверх на дверь квартиры.

— Я люблю свою сестру. Но в данный момент я её немного ненавижу.

Джек улыбается. Он заправляет мои волосы за уши, после чего наклоняется и еще раз меня целует. Это нежный поцелуй, и я чувствую, что снова оказалась в том пузыре и плыву по миру, где есть только хорошее.

— Спокойной ночи, ciaróg.

— Спокойной ночи, Кёриг.

Закрыв за ним дверь, я сажусь на нижнюю ступеньку, так как слишком потрясена, чтобы двигаться. Я не думала, что меня когда-нибудь будет тянуть к кому-то так сильно, как меня тянет к Джеку. И я не понимаю, как лёгкий флирт мог перерасти во всё это.

Я не знаю, что это значит, и к чему может привести, но я хочу это выяснить. Я не хочу, чтобы это заканчивалось, хотя точно знаю, что оно закончится.

Четыре недели никогда не казались мне таким коротким сроком.

Глава 15

Джек

Я тихонько прокрадываюсь в дом Нины и Олли. Я даже не останавливаюсь, чтобы снять пальто и ботинки, и сразу прохожу в свою комнату, где швыряю их в угол и падаю на кровать. Я снова и снова прокручивал у себя в голове тот поцелуй. То, как она ждала меня у двери. В моём худи. То, какими растрёпанными были её волосы, собранные на макушке. Какой сладкой она была. Какой мягкой.

Но перед тем как я почти проваливаюсь в сон, приходят мысли.

Ты сказал, что придёшь и поцелуешь её. Ты не просто её поцеловал.

Я сажусь и начинаю моргать в темноте. Но ей же понравилось? Я вспоминаю о том, как она помогла мне снять худи, как прильнула ко мне, когда мои руки скользнули ей под рубашку. Это ведь очевидно?

Может быть, она побоялась сказать «нет»?

Я уже даже представляю себе параллельный сценарий, хотя и уверен, что это неправда. Что если её дыхание участилось, потому что она была напугана, а не потому, что ей было хорошо? Что если я неправильно её считал? Очень многое свидетельствует об обратном, но всё же… мне достаточно всего лишь тени сомнения, чтобы ввергнуть себя в панику.

Я провожу руками по лицу, а потом начинаю тянуть за волосы, потому что мне хочется прижаться пальцами к чему-нибудь и заглушить мысль о том, что я зашёл слишком далеко. Почему я не могу быть уверен в чём-то хорошем? Почему я думаю только о плохом? Я ведь, и правда, пришёл туда только за тем, чтобы её поцеловать. Я не ожидал ничего другого. По правде говоря, я вообще не думал обо всём этом. Что если я что-то пропустил?

— Это навязчивая мысль, — говорю я в темноту.

Мой самый нелюбимый этап в экспозиционной терапии это сценарии. Вместо того чтобы бороться с навязчивыми мыслями, я должен с ними соглашаться. Я должен мысленно пробежаться по пугающему меня сценарию и проговорить его, не пытаясь отменить. Иногда мне приходится его записывать. Иногда я записываю его на диктофон и проигрываю по нескольку раз на дню. Мне нужно слышать, как я произношу те ужасные мысли, что возникают в моей голове. Я должен соглашаться с навязчивыми мыслями. Я должен произносить их вслух, но я так сильно этого боюсь. Ведь они могут воплотиться в жизнь. Это ужасно. Немыслимо. Я не могу это произнести. Я не буду этого делать.

Я хватаю телефон и начинаю крутить его в руках. Я мог бы просто написать Рэйн и проверить. Я ведь должен ей написать? Мне не обязательно спрашивать напрямую о том, чувствует ли она, что я ею воспользовался. Я мог бы аккуратно подвести её к этой теме. Прочувствовать её настрой.

Я смотрю на время. Уже почти два часа ночи. Мне не следует писать ей прямо сейчас. Она, наверное, спит, в отличие от меня. А если нет? Что если она не может уснуть, потому что расстроена?

Мой телефон вибрирует в руке. Имя Рэйн появляется на экране. Мои руки дрожат, когда я открываю сообщение, а самые худшие сценарии сражаются за место под солнцем в моей голове. Я читаю сообщение четыре раза и каждый раз убеждаю себя в том, что прочитал его неправильно. И когда смысл слов, наконец, доходит до меня, я чувствую что готов разрыдаться. Я не помню, когда плакал в последний раз.

РЭЙН:

Я рада, что ты пришёл.

Я должен чувствовать облегчение, но я его не чувствую. Я вымотан. Я, мать его, устал от того, что всё хорошее омрачается моими сомнениями. Я не уверен, что у меня вообще будет что-то хорошее, в чём я не буду сомневаться. Но ведь когда я был в ремиссии, я не давал своим сомнениям портить хорошие вещи.

Я могу заново научиться не портить хорошее.

Я выхожу из чата с Рэйн и набираю электронное письмо Мартине, пока не успел передумать. Нажав на «Отправить», я замечаю непрочитанное сообщение в папке «Входящие». Это ответ на один из постов, который я оставил на доске объявлений местных музыкантов. В теме письма говорится: «Re: Украденный «Гибсон» с наклейкой в виде ирландского флага на обратной стороне».

Я открываю письмо и быстро пробегаюсь по тексту. Мне приходится перечитать его дважды.

«Мне кажется, я нашёл гитару вашей подруги. Вот ссылка».

Я прохожу по ссылке, стараясь слишком не надеяться. Я оказываюсь на сайте, посвящённом продаже б/у инструментов. И хотя я никогда не видел гитару Рэйн в живую, я видел её на видео, поэтому я сразу её узнаю. Я не могу в это поверить. После стольких недель неустанных поисков, это не может быть так просто. Я начинаю просматривать фотографии и когда дохожу до фотографии задней части гитары, я вижу её… наклейку с изображением ирландского флага.

Я ещё раз просматриваю галерею, чтобы быть уверенным. Я вчитываюсь в каждое слово описания. Я просматриваю другие товары продавца, но он продаёт только гитары. Я не нахожу никаких признаков другого оборудования, так что вряд ли именно этот человек украл гитару. Я смотрю на запрашиваемую цену и начинаю смеяться. После чего снова перечитываю заголовок: Редкий «Гибсон». Продаётся.

Рэйн не шутила, когда сказала, что нельзя просто взять и заменить такую вещь.

Но всё, о чем я могу думать, это о том, как она будет счастлива снова увидеть свою гитару. Боже, это девушка будет стоить мне кучу денег.

Я хочу рассказать ей о том, что нашёл её. Но вдруг что-то пойдёт не так? Я не хочу её обнадёживать, чтобы потом не расстроить её ещё больше.

А ещё я хочу посмотреть на выражение её лица, когда она узнает, что ей не нужно покупать новую гитару.

Ей не нужно покупать новую гитару.

Воодушевление, которое я чувствовал мгновение назад, улетучивается. Гитара это самая последняя крупная вещь, которая необходима Рэйн. Я сказал ей, что ей не обязательно оставаться здесь на все двенадцать недель, если она вернёт себе своё оборудование, но она ответила, что учитывая стоимость гитары, которую она планирует купить, ей придётся проработать здесь все двенадцать недель, чтобы накопить на неё.

Но теперь ей не нужна новая гитара. Ей больше не нужно будет работать в пабе.

Как только Рэйн вернёт себе гитару, ей будет проще уехать отсюда. Всё это время я притворялся, что этого не произойдёт. Я не хочу, чтобы она уезжала… но в то же время, хочу, потому что когда я представляю будущее Рэйн, оно наполнено выступлениями, яркими огнями и посадочными талонами. Когда я представляю своё будущее, оно выглядит так же, как любой другой день за последние пять лет.

Мой телефон вибрирует. Ещё одно сообщение от Рэйн.

РЭЙН:

Новости о пушистике. 2:03 — сидит на моей голове, как на подушке, и его совсем не заботит то, как я должна теперь дышать.

Боже, мне кажется, что я люблю эту девушку. И затем меня накрывает паника.

Это самая ужасная вещь, что случалась со мной за весь день, и я даже не могу убедить себя в том, что это неправда. Ведь, как назло, та единственная вещь, в которой мне стоило бы сомневаться, не вызывает у меня никаких сомнений. А почему ещё её отъезд заставляет меня чувствовать себя таким несчастным?

Я не хочу, чтобы Рэйн уезжала, но я же не могу попросить её остаться? Конечно, мы нравимся друг другу. Но мы знакомы менее двух месяцев. С её стороны было бы глупо полностью поменять свою жизнь ради этого. Я бы не хотел, чтобы она это делала.

Но что если ей не придётся полностью менять свою жизнь ради того, чтобы остаться? Разве она не сказала мне, что если бы она была посмелее, она бы прекратила разъезды и остановилась где-нибудь на некоторое время, чтобы поработать над альбомом? Я не знаю, в чём заключается работа над альбомом, но почему бы ей не заняться этим здесь? Я мог бы её убедить. Она могла бы остаться в моей квартире подольше. Я бы предоставил ей столько времени и пространства, сколько ей требуется для того, чтобы сосредоточиться на музыке. Так, я выиграл бы ещё немного времени рядом с ней, но именно время мне сейчас и нужно. Время на то, чтобы разобраться во всех этих чувствах. Время на то, чтобы понять, чего я хочу. Понять, чего хочет она.

«Ты понимаешь, что ты из кожи вон лезешь, чтобы это сработало? Пожалуйста, скажи мне, что ты понимаешь бессмысленность всего этого».

Именно эти слова сказал мне Олли в тот вечер, когда мы познакомились с Рэйн, но ведь всё получилось отлично. Разве не может получиться и в этот раз?

Глава 16

Рэйн

Проснувшись, я обнаруживаю стикер, приклеенный к моему лбу, с сообщением от Клары.

«Проголодалась, пока ждала твоего пробуждения. Пошла вниз. Покормила кота. Целую».

Я хватаю телефон и обнаруживаю, что сейчас уже одиннадцатый час. Я вспоминаю, как Джек пришёл меня поцеловать, и не перестаю улыбаться. Я рада, что моей сестры здесь нет, потому что ей было бы достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, что что-то произошло. Я провожу руками по лицу, выползаю из кровати и прохожу в гостиную. Себастьяна нет ни на его лежанке, ни на диване, ни на подоконнике. Мне становится интересно, откуда Клара узнала, как за ним ухаживать. Но потом я замечаю стикеры с подсказками о том, что мне нужно помнить о Себастьяне, которые я расклеила по всей кухне.

Я умываю лицо, чищу зубы, а затем поспешно переодеваюсь и спускаюсь вниз. Смех Клары раздаётся сразу же, как только я открываю дверь в паб. Я замечаю её у барной стойки, а Себастьян сидит рядом с ней на стуле. Она поджала под себя ноги и болтает с Олли и Рошин так, словно провела здесь несколько месяцев.

Я отгоняю иррациональное чувство ревности. Я могу очень переживать, когда меня «отвергают», даже если это на самом деле не так. Последние несколько недель я воспринимала «Ирландец» своим, а этих людей считала своими. Хотя это и не так. Это всего лишь двенадцать недель моей жизни.

«Тот факт, что Клара идеально вписалась в это место, не означает, что ты сюда не вписываешься», — говорит голос разума.

Я мысленно закатываю глаза. Я ненавижу, когда голос разума звучит так… разумно.

— Глядите-ка, кто решил наконец-то проснуться, — говорит Клара, когда я сажусь с ней рядом.

Перед ней стоит тарелка с недоеденным французским тостом с ягодами, каким-то кремом и чем-то непонятным. Она пододвигает мне тарелку. Часть меня хочет сказать, что мне не нужны её объедки. Но другая часть меня голодна и ей все равно. Я прислушиваюсь к голодной части себя, потому что этот тост выглядит потрясающе.

— Это что-то новое? — спрашиваю я Олли и Рошин.

— Это невероятно, Рэйни, — говорит Клара. — Думаю, я буду есть это на завтрак до конца своей жизни.

Она поворачивается к Рошин и оглядывает её.

— Мне нравится твоя подводка. Никогда не умела рисовать такие стрелки.

Рошин отчаянно краснеет.

— О… спасибо. Могу тебя как-нибудь научить. Если захочешь.

Клара улыбается.

— Было бы здорово.

Олли хлопает Рошин по плечу.

— Не хотел бы тебя терять, Ро, но тебе пора прекратить страдать ерундой и пойти учиться. Фиг знает, зачем ты тратишь время в этом проклятом месте.

Рошин краснеет ещё сильнее.

— Фиг знает. Мне тут нравится.

Олли качает головой.

— Ну, если ты так хочешь остаться, тогда возвращайся в кухню и хватит тратить время впустую.

— Я не…

Рошин качает головой.

— Была рада с тобой познакомиться, — говорит она Кларе. — Надеюсь, ты здесь надолго.

— Если ты продолжишь для меня готовить, я вообще не уеду, — говорит Клара.

Рошин заводит прядь волос за ухо.

— Буду только рада. Включая подводку. В смысле, буду рада научить тебя подводить глаза, а не готовить… подводку.

— Ох, ради всего святого, — бормочет Олли.

Он уводит Рошин в сторону кухни, и как только они заходят в кухонные двери, я слышу, как Олли говорит:

— Я вроде бы учил тебя готовить, а не сплетничать с девчонками.

Когда Олли возвращается пару минут спустя, он бросает на Клару суровый взгляд.

— Если ты собираешься отвлекать моих сотрудников, я тебя вышвырну, так и знай.

— А кто сказал, что я их отвлекаю? Может быть, я решила стать музой Рошин. Я всегда хотела быть чьей-нибудь музой.

— К слову о музах… — я поворачиваюсь и замечаю Джека, который садится на стул со мной рядом.

— Теперь, когда я здесь, вдохновение должно забить ключом.

Я осматриваю его. Всё, что произошло вчера ночью — телефонный звонок, поцелуй, то, как он прижал меня к стене — вмиг пролетает у меня перед глазами.

Джек улыбается, но в его взгляде чувствуется неуверенность. Я не понимаю, что я должна делать? Должны ли мы сохранить в секрете то, что произошло вчера ночью? Нам, вероятно, стоит это обсудить, но когда?

— Единственное, на что ты меня вдохновляешь, так это на то, чтобы начать рвать на себе волосы, — говорит Олли Джеку.

Джек вешает своё пальто на крючок под барной стойкой.

— Ну-ну, не стоит обвинять меня в том, что ты начал лысеть, старший братик.

Олли проводит рукой по волосам.

— Я не… Ох, отвали, Джеки.

Клара подпирает щёку рукой.

— А сколько лет Рошин? Она забавная.

Олли смеется и снова уходит на кухню.

— Двадцать три, — говорит Джек.

Клара глядит на двери кухни, но говорит только:

— М-м.

Я не знаю, что это значит, и не хочу знать. Она вздыхает, а затем отклоняется назад и смотрит на Джека.

— Котовый папочка, ты собираешься с нами на выставку «Путь Титаника»?

Джек смеется.

— Я не знала, что мы собирались сегодня на «Путь Титаника», — говорю я.

— Ты обещала! Сегодня первый день моей новой жизни, и я хочу провести его на выставке «Путь Титаника».

Новой жизни? Мне пора выяснить, что случилось с Кларой. И мне почему-то кажется, что она по какой-то причине избегает оставаться одна.

— Ты хочешь провести первый день своей новой жизни в музее на выставке, посвящённой ужасной трагедии?

— М-м… да, — она поворачивается к Джеку. — Так что? Ты идёшь?

Он переводит взгляд с Клары на меня.

— Да, конечно. Если вы не против. Я в любом случае свободен до обеда.

— Мы не против, — говорит Клара.

Она обхватывает меня рукой за плечи и прижимает к себе.

— Будет очень весело!

***

Всю дорогу по пути к музею Клара болтает. Она выглядит почти так же, как та Клара, которую я знаю. В солнечных очках, как у Одри Хепберн, в шарфе, который я ей подарила. Её волосы чистые и аккуратно уложены. Но она кажется более бодрой и энергичной, чем обычно. Как будто Клара из средней школы, та самая Клара, которую я запомнила из детства, неожиданно воскресла.

Мы отводим Клару к «Колоде карт», после чего обходим парк, чтобы Клара смогла сделать идеальное фото домов и собора. Когда она поднимается на цыпочки и поднимает телефон над стеной, Джек слегка касается моих пальцев.

— Эй, ciaróg.

— Как ты вчера спал? — спрашиваю я.

Джек смеется.

— Я едва ли спал. Что-то не давало мне уснуть.

Он толкает меня плечом. И я снова замечаю неуверенность в его взгляде.

Я беру его за руку.

— Тебя не заботит то, что она может увидеть? — спрашивает он.

— Меня вообще не заботит, что кто-то может увидеть. А тебя?

— Нет.

— Отлично.

— Супер.

— Получилось!

Клара поворачивается к нам. Её взгляд моментально падает на наши руки, а лицо принимает выражение, которое я не понимаю. Она тут же отворачивается и начинает идти вперёд, прежде чем я успеваю его расшифровать.

Когда мы приходим в музей, Джек пытается заплатить за вход, но Клара достаёт телефон, чтобы кассир смогла отсканировать электронные билеты, которые она уже приобрела. Заблаговременная покупка билетов — это очень похоже на Клару. Кассир дает каждому из нас по открытке. На открытках изображены посадочные талоны, которые принадлежали кому-то из пассажиров, севших на «Титаник» в Кобе.

Клара смотрит на свой посадочный талон и широко улыбается.

— Пассажир первого класса. Это судьба.

— Твоя судьба — это стать пассажиром первого класса на тонущем корабле? — говорю я.

Она обмахивает себя посадочным талоном.

— Если я выживу, то да. А если нет, то нет.

Я изучаю свой посадочный талон.

— Я в третьем классе. Меня зовут Маргарет Райс, и я путешествую с… пятью сыновьями.

Я качаю головой.

— Надеюсь, это не моя судьба.

Я толкаю Джека локтем.

— А что насчёт тебя?

Джек поднимает глаза от своего посадочного талона.

— Первый класс. Вильям Эдвард Минэхэн.

Клара ахает, и этот звук пугает нас обоих. Она закрывает рукой рот.

— Ты мой муж, Джек! Прости, сестрёнка. Не хотела красть твоего мужчину.

Клара берёт Джека под руку.

— Верну его позже, — говорит она, и мы подходим к витрине с чемоданами, где остаемся дожидаться нашего гида.

Клара просто дразнит, но это всё равно меня нервирует. Конечно же, Кларе достался билет в первом классе, тогда как я застряла в третьем со своим выводком. И, конечно же, Джек её ненастоящий муж. Это всё ничего не значит, так как это не по-настоящему, но я неожиданно начинаю чувствовать себя так, словно я снова вернулась в старшие классы и колледж. Всё было в порядке, пока не появлялась Клара, и все не начинали говорить: «Рэйн, твоя сестра такая забавная!», «Рэйн, у Клары кто-нибудь есть?», «А Клара там будет?», «Рэйн, обязательно пригласи Клару!»

Я знаю, что в этом нет вины Клары. Я веду себя мелочно. Это настолько мелочно, что когда Клару приняли в ту же медицинскую школу, что и меня, это стало последней каплей. Именно это заставило меня понять, что мне на самом деле неинтересна медицина.

Рядом с нами ожидают ещё несколько посетителей. Когда приходит гид, наша небольшая группа проходит на выставку, которая оказывается гораздо интереснее, чем я ожидала. Мы осматриваем копии кают и столовых на борту «Титаника». Я настолько поглощена историями пассажиров корабля, которые рассказывает нам гид, что даже не раздражаюсь, когда слышу, как охает и ахает Клара, рассматривая каюты первого класса. Когда гид спрашивает нас о том, здесь ли семья Минэхэнов, Клара берёт Джека под руку и поднимает руку, а мы узнаем, что они единственные пассажиры первого класса сегодня. Похоже, только три пассажира первого класса сели на «Титаник» в этом городе. И моей сестре повезло стать одной из них.

Клару так радует эта информация, что если бы мы оказались на настоящем корабле, я бы спрыгнула с него прямо в воду. И без всякого айсберга.

Джек молчит, пока мы ходим по музею. И когда выходим наружу, чтобы посмотреть на пирс «Хартбрейк», откуда пассажиры садились на борт, я встречаюсь с ним взглядом и спрашиваю, в порядке ли он, но он говорит, что просто устал.

К тому моменту, как мы занимаем места в спасательной шлюпке в конце экскурсии, я очень проникаюсь судьбой Маргарет Райс и моих… её пятерых сыновей. В комнате становится темно и начинает проигрываться видео о той ночи, когда «Титаник» затонул. Начинают звучать рассказы выживших, и мы наблюдаем за тем, как тонет «Титаник», как если бы ехали на одной из лодок. Корабль медленно поднимается. На палубе играет музыка. Пассажиры в панике кричат. Обшивка корабля трещит. Мерцают огни. Это невероятно. Я знаю, что видео, которое я смотрю, это всего лишь симуляция, но те события на самом деле произошли. И они произошли с реальными людьми. Людьми, у которых были планы, надежды и мечты, как у меня. Когда один из очевидцев рассказывает о том, что видел в коридоре женщину и её пятерых детей, прижавшихся друг к другу, а я узнаю, что Маргарет Райс и пять её сыновей погибли, я начинаю дико рыдать прямо посреди этой ненастоящей спасательной шлюпки.

Гид откашливается, а я чувствую, что все взгляды обращены теперь на меня, в то время как видео продолжается. Мне так стыдно, что я встаю на ноги сразу же, как корабль раскалывается надвое, и выскакиваю за дверь, ведущую в соседнее помещение, прежде чем кто-то успеет меня остановить. Я оказываюсь в зале с различными экспонатами. К счастью, я здесь одна. И, к счастью, в помещении так много экспонатов, что я с лёгкостью могу потеряться из виду ожидая, пока Джек и Клара выйдут из того адского помещения, изображающего спасательную шлюпку.

Я ухожу в самый дальний конец зала, но не воспринимаю то, что вижу. Я всё ещё плачу, когда дохожу до последнего экспоната — огромной доски на стене, на которой перечислены имена пассажиров, севших на «Титаник» в Кобе с описаниями их судеб. Я стою там и смотрю на их имена, но это не помогает мне успокоиться, особенно теперь, когда я знаю про многих из них. Мне действительно надо успокоиться прежде, чем Джек и Клара найдут меня. Я разворачиваюсь в надежде найти менее депрессивный экспонат, и чуть не врезаюсь в Джека.

Прекрасно. Замечательно. Менее чем двенадцать часов назад мы целовались на лестнице, а теперь он стал свидетелем моего нервного срыва в ненастоящей спасательной шлюпке. Похоже, я решила отработать на нём все свои приёмы.

Я закрываю лицо руками.

— Мне так стыдно.

Джек обхватывает меня руками. Я утыкаюсь лицом в его плечо, сосредотачиваюсь на том, как он водит рукой по моей спине, и пытаюсь замедлить дыхание.

— Что случилось?

— Ничего не случилось. Только… это так просто забыть о том, что все они были реальными людьми и…

Я начинаю смеяться.

— Я слишком чувствительна, и иногда такое случается. Это так стыдно и…

У меня сводит горло, и я не в силах продолжать, иначе я могу снова расплакаться.

— В этом нет ничего такого, — говорит Джек. — Большинство людей не восприимчивы к трагедиям. Может быть, мир стал бы лучше, если бы они были более чувствительны.

— Не знаю, — говорю я. — Мне не нравится чувствовать себя так. И я не хочу, чтобы другие чувствовали себя так же.

— Что случилось? — говорит Клара.

Я не смотрю на неё, уткнувшись лицом в плечо Джека.

— Она просто немного переволновалась, — говорит он, когда я не отвечаю.

Я не знаю, перед кем я боюсь расклеиться больше, перед Джеком или Кларой. На самом деле, я не могу представить кого-то ещё, кроме этих двух людей, перед кем мне бы так сильно не хотелось разрыдаться во время симулятора в музее.

— О, Рэйни, — говорит Клара. — Она всегда была такой, — добавляет она, обращаясь к Джеку. — У неё большое сердце.

Её слова заставляют меня рассмеяться. «Большое сердце». Я бы совсем не так описала своё отношение к сестре сегодня утром.

Я издаю стон и поднимаю голову. Свет почти ослепляет меня, когда я убираю руки от лица.

— Я уже в порядке, — говорю я, стараясь не смотреть никому из них в глаза.

Джек отходит назад, а Клара обхватывает меня рукой за плечи, после чего мы покидаем зал и заходим в магазинчик с сувенирами. Я уверена, что Клара хотела бы остаться и купить себе пару вещей, но она не останавливается.

— Всё дело в том чёртовом видео, так? Если честно, я тоже была на грани слёз.

— Нет, не была.

Клара вздыхает.

— Маленькая ложь из солидарности с сестрой. Могла бы и не разоблачать меня. Но тебя, и правда, не за что здесь винить. Они давили на все рычаги, на какие только могли. Прямо как в…

— «Тарзане», — говорим мы с ней одновременно.

Клара смеется.

— В своё время Фил Коллинз¹⁶ сломал её, — объясняет она Джеку. — Совсем не пощадил.

— Я никогда его не прощу, даже несмотря на то, что он гений, — говорю я.

Как только мы выходим наружу, Клара и я смотрим друг на друга и начинаем во весь голос петь песню «You’ll Be in My Heart». Джек приподнимает брови, удивившись тому, как ужасно Клара поёт (и не без причины).

— Вы двое — просто нечто, — говорит он.

***

Тем же вечером мы с Кларой занимаем один из уединенных столиков в «Ирландце», чтобы поужинать и выпить. Себастьян лежит, свернувшись, рядом со мной. Он весь вечер ходил между мной и Джеком, который работает сегодня за барной стойкой.

Я так и не приблизилась к пониманию того, почему Клара здесь, но после сегодняшнего срыва с меня достаточно переживаний, поэтому я не рискую спрашивать её напрямую. Вместо этого я наблюдаю за Джеком, который наливает пиво компании ребят, только что пришедшей в паб. Сегодня в «Ирландце» больше людей, чем обычно. Я закрываю глаза и пытаюсь расслышать музыку, которая течёт над головами. Её едва слышно, но, как только я её узнаю, я широко раскрываю глаза.

— Что? — говорит Клара.

— Послушай!

— Что?

— Музыку!

— А что с ней!

— Это я! Один из моих каверов!

Мои глаза находят Джека, который занят напитками. Он подпевает песне, наливая стакан, и я вдруг замечаю, что тоже начала петь вслух.

Клара следит за моим взглядом.

— Ладно, я вела себя прилично, но теперь мне надо знать, что происходит между тобой и котовым папочкой.

Я закатываю глаза.

— Перестань его так называть.

— Ты первая его так назвала. Я не виновата в том, что это прозвище приклеилось к нему, — говорит Клара.

Она делает глоток своего напитка. Поставив его обратно на стол, она продолжает:

— Так что… у вас с ним серьёзно?

Я отрываю взгляд от Джека.

— Конечно, нет. Я не могу просто взять… и остаться в Кобе. Я люблю путешествовать. А у Джека здесь дела. Наши жизни не совпадают.

Клара помешивает соломинкой свой джин с тоником.

— М-м… но у тебя к нему серьёзные чувства?

— Я… не знаю.

Я сдвигаюсь на стуле и подтягиваю под себя обе ноги.

— Не думаю, что это имеет значение.

— Конечно, это имеет значение.

Я ничего не говорю.

— Ты из-за него не хотела возвращаться домой? — спрашивает Клара.

Я смотрю на неё.

— Я не пробыла здесь и пару месяцев. Я скоро опять отправлюсь в путь. С чего ты решила, что я не возвращалась из-за него?

Между нами повисает неловкая тишина, и Клара делает ещё один большой глоток своего напитка, а у меня появляется ощущение, что на самом деле Клара хочет обсудить вовсе не Джека.

— Зачем ты здесь, Клара? Что случилось?

Она ставит напиток на стол.

— Я тебе уже сказала. Я собираюсь бросить медшколу и стать живой статуей.

— Но почему ты собираешься бросить медшколу?

— Потому что я не хочу быть врачом.

— Это неправда. Ты всегда хотела быть врачом. Ты хотела быть врачом даже сильнее, чем мама и папа любят разговаривать о своей профессии. И это… о многом говорит.

Взгляд Клары становится пристальным, когда она встречается со мной глазами.

— Почему ты бросила медшколу, Рэйн?

Её вопрос застаёт меня врасплох. Я не понимаю, как это связано.

— Дело не во мне.

— Конечно в тебе! — говорит Клара. — Я приехала сюда, чтобы увидеться с тобой! Я думала, что мы будем вместе ходить в медшколу, а затем ты вдруг неожиданно отправляешься в своё волшебное путешествие! Я думала, что поеду с тобой в Ирландию, но ты поехала без меня.

А вот теперь я расстроена.

— Я устала тебя ждать! Я пыталась спланировать поездку на лето, когда ты закончила школу, но ты решила заниматься всё лето. Когда мы вместе ходили в колледж, я попыталась спланировать поездку на весенние каникулы, но ты всегда записывалась на дополнительные курсы на время весенних каникул. Я попыталась снова спланировать поездку на лето перед поступлением в медшколу, но ты была слишком занята в интернатуре. И не надо вести себя так, словно это моя вина.

Клара продолжает говорить, словно не услышала, что я сказала.

— Последний раз, когда я тебя видела, ты всё твердила о том, как ты ждёшь эту практику, а потом — бац! — ты отчисляешься и становишься уличным музыкантом.

Себастьян протяжно мяукает, и я начинаю почёсывать его между ушами, желая замедлить сердцебиение.

— Я знаю, что ты не воспринимаешь меня серьёзно, но…

— Это не так, Рэйн. Я просто этого не понимаю. Да и куда мне? Ты ничего мне не рассказываешь. Ты два года проучилась в медицинской школе. У тебя только начиналось самое интересное. Что-то должно было произойти.

— У меня случился нервный срыв, Клара!

В пабе наступает тишина. Клара моргает и смотрит на меня. Я чувствую, что краснею, но не решаюсь оглядеться по сторонам.

— Срыв? — говорит Клара. — Что значит, у тебя случился нервный срыв? Я думала, что ты просто… больше не хотела этим заниматься.

Я наклоняюсь к Кларе над столом и понижаю голос.

— Я всё время нервничала. Мне нужно было делать тысячу дел, и тысячи мыслей крутились у меня в голове. И да, я знаю, что всем нелегко в медшколе, но дело было не только в ней. Дело было во всём. Стирка, счета, ну и школа. Я пахала, пахала, пахала, до тех пор, пока не уперлась в стену. И потом я больше не могла этого делать. Я доставала учебники, но не могла заставить себя учиться. Я просыпалась на учебу, но не могла заставить себя одеться. А затем я узнала, что ты начинаешь учёбу осенью, и я была больше не в силах это делать. Мне надо было сбежать от своей жизни и найти новую.

— Была не в силах делать что?

— Разочаровывать!

Клара качает головой.

— Я не понимаю.

— Перестань, Клара. Как только ты появляешься, меня начинают сравнивать с тобой. А как я могу сравниться с той, кому суждено во всем преуспевать? Мисс Популярность? Мисс Лучшая Во Всём? И даже не спорь со мной, потому что ты действительно преуспевала во всех начинаниях. Поэтому нет, я не хочу снова жить у тебя в тени, особенно, когда я и так уже всё провалила. Вообще-то ты даже оказала мне услугу. Я бы всё равно бросила учебу, так что, когда тебя приняли, это только ускорило процесс.

— Ты уехала из-за меня?

Как только я вижу боль в её глазах, мне хочется забрать назад каждое своё слово.

— Нет, Клара. Я не это имела в виду. Прости, я просто…

— Всё, чего я хотела, это быть твоим другом, — голос Клары звучит так, словно вот-вот сорвётся. — Ты перестала быть моим другом, а я не знала, почему…

— Мы сёстры, это ведь лучше, чем друзья?

Она смотрит на меня.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Я не переставала быть твоим другом. Ты была всегда так занята. Ты так легко вписываешься в любые компании. Все тебя любят. И да, у меня были друзья, но даже им ты как будто нравилась больше, чем я. И я даже не хочу начинать про маму и папу…

Я поднимаю на неё глаза, но она отвернулась к стене.

— Тебе так легко всё даётся — школа, друзья. Ты всегда оправдываешь ожидания. И каждый раз, когда ты оказывалась рядом, я чувствовала себя так, словно я недостаточно хороша. Всё началось в старших классах, а затем то же самое произошло в колледже. Я просто хотела чего-то своего. Боже, это звучит так глупо, но я просто хотела хоть раз стать для кого-то любимым человеком.

Клара смеется. Слёзы катятся по её щекам, и когда она поворачивается ко мне, её лицо выглядит сердитым.

— Ты хотела быть для кого-то любимым человеком? Ты мой самый любимый человек.

Клара вскакивает с места и когда встаёт рядом с нашим столом, я начинаю чувствовать себя невозможно маленькой.

— Ты, правда, думала, что мне всё так легко даётся? Я записалась в летнюю школу, в больницу на практику и на дополнительные курсы, так как не хотела отставать. Если мама и папа постоянно нас сравнивали, то это не значит, что все остальные делали так же. Ты была единственным человеком, с кем мне не надо было притворяться, а затем ты просто взяла… и бросила меня. Ты была мне нужна. Ты нужна мне прямо сейчас. Но знаешь что? Я не хочу наступать тебе на пятки. Я не хочу ничего у тебя забирать.

Развернувшись, Клара направляется к двери. Я прогоняю Себастьяна и иду за ней следом.

— Куда ты идёшь?

— Заберу свой чемодан, найду золотую краску и стану живой статуей, сама!

Произнеся последнее слово, она открывает дверь и выходит наружу. Дверь закрывается за ней так, словно она закончила выступление и швырнула микрофон на пол.

Какое-то время я стою там, ошарашенная. Я чувствую, что все на меня смотрят. Вокруг так тихо, и я слышу только, как Джек спрашивает меня о том, что произошло, и звуки своей собственной глупой песни, которая играет у нас над головами.

***

Догнав Клару, я обнаруживаю её, сидящей у двери квартиры.

— Забыла, что у меня нет ключа, — говорит она.

Я ничего не говорю и достаю из кармана ключ. Клара поднимается на ноги и пробегает мимо меня, как только я открываю дверь. Я захожу за ней следом, пытаясь придумать, что сказать в то время, как она направляется к спальне. Пока я смотрю на дверь, она кидает в свой чемодан пару вещей, которые она успела достать.

Решительно застегнув чемодан, она выпрямляется, резко выдвинув ручку.

— Мы можем поговорить? Пожалуйста?

Клара отворачивается от меня.

— Ранее ты не очень-то хотела со мной разговаривать, так что я не знаю. Это ты мне скажи.

— Я хочу поговорить.

Я пересекаю комнату, и она не сопротивляется, когда я забираю у неё чемодан и ставлю его на пол. После этого я сажусь на край кровати и ставлю ноги на чемодан, чтобы не дать ей схватить его и сбежать.

— Давай поговорим, — говорю я и похлопываю рукой по кровати.

Клара смотрит на то место на кровати рядом со мной, но не садится. Вместо этого она прислоняется к стене напротив меня и смотрит на прядку волос, которая выбилась из её пучка.

— Ты первая.

— Прости, — говорю я.

— За что?

Клара начинает крутить прядку между пальцами. Если уж она не собирается на меня смотреть, может быть, нам будет проще вести этот разговор, если я тоже не буду на неё смотреть. Зрительный контакт может… отвлекать, особенно, когда я собираюсь сказать ей такие вещи, которые мне не очень-то хочется говорить. Я ложусь на кровать и смотрю в потолок.

— За то, что причинила тебе боль. За то, что отдалилась. Я не знала, что ты так себя чувствуешь. Я не думала, что тебе есть до этого дело.

— Конечно, мне есть до этого дело. И ты бы про это знала, если бы потрудилась по-настоящему со мной поговорить.

— Ты права.

Моё сердце ноет, как частенько бывает с моими пальцами, когда я слишком долго играю на гитаре. Наверное, на нём теперь тоже образовалась мозоль.

— Прости. Просто… мне и так уже было сложно из-за того, что у меня не получается соответствовать ожиданиям, когда меня постоянно сравнивают с тобой. И мне всегда казалось, что у тебя всё получается гораздо лучше. И я знаю, что ты в этом не виновата, но убеждать себя в том, что проблема в тебе, казалось не так болезненно, как посмотреть на себя со стороны.

Я пытаюсь отогнать слёзы, но тщетно.

— Если проблема в тебе, тогда мне не нужно задаваться вопросом: что я делаю не так. И почему я такая непутёвая. Почему я не могу разобраться со своей жизнью. Ты только посмотри на меня!

Я развожу руки в стороны на кровати.

— Мне двадцать восемь! Я не чувствую себя на двадцать восемь. Я решила стать бездомной по своей воле. У меня никогда не было нормальной работы. У меня никогда не было нормальных отношений. По крайней мере, хороших. И я просто… обманываю себя, думая, что я могу построить музыкальную карьеру. Я слишком боюсь исполнять музыку собственного сочинения. Я даже не могу придерживаться графика выхода постов! Не то, чтобы мне было, что выкладывать, после того, как мою гитару украли.

— Подожди… что?

Вот дерьмо. Я забыла, что не рассказала ей. Но какая теперь разница? Она здесь менее двадцати четырёх часов, а у меня уже было два нервных срыва на публике.

— На самом деле, я остановилась в Кобе из-за того, что мои вещи украли. Я познакомилась с Джеком. Он предложил мне работу. И это единственная причина, по которой я не вернулась домой.

— Рэйн, почему ты мне не сказала? Я бы тебе помогла. Я бы выслала тебе денег.

Я приподнимаюсь на локтях.

— Я не хотела, чтобы ты знала. Ты была так расстроена, когда я бросила медшколу. Я не хотела, чтобы кто-то знал, какая я неудачница.