Последний шанс

Клара отпускает прядку волос и садится рядом со мной.

— Ты не неудачница, Рэйн.

Я начинаю смеяться.

— Серьёзно? Да перестань, Мисс Совершенство.

Она качает головой.

— Я не такая. Я…

Она замолкает, делает выдох и говорит:

— Я обманщица

— Что ты имеешь в виду?

— Я пропустила тест по анатомии, потому что заканчивала курсовую по гистологии. А затем завалила групповой проект по биохимии, потому что перепутала расписание и…

Она закрывает глаза.

— Ты сказала, что упёрлась в стену. Это я упёрлась в стену. Ты хотя бы продержалась два года. Поздравляю, ты лучше меня, потому что я не могу продержаться даже один. Я не создана для медицины.

Я смотрю на свою сестру.

— Но… мама и папа сказали, что у тебя отлично получается. Ты сказала, что всё классно! Что поменялось?

Клара теребит выбившуюся нитку на одеяле и не смотрит на меня.

— Я врала.

— Зачем?

— По той же причине, что и ты. Не хотела, чтобы кто-то знал, какая я неудачница.

— Если ты не хотела, чтобы я знала, зачем ты сюда приехала?

Клара вздыхает.

— Я хотела узнать, как у тебя это получается.

— Что получается?

— Как у тебя получается двигаться дальше? Как ты умудряешься забить на ожидания других людей… и делаешь то, что хочешь?

Я начинаю смеяться.

— Клара, я не забила на ожидания других людей. Я сбежала от них. И если бы мне действительно было всё равно, что думают обо мне другие люди, я бы исполняла свою собственную музыку.

Я жду, что Клара, что-то скажет, но она этого не делает.

— Ты, правда, хочешь бросить медшколу?

— Нет, — говорит она. — Я хочу быть врачом. Я всю жизнь хотела быть врачом, но это страшно. Что если, несмотря на все мои попытки, я постоянно буду проваливаться?

— Значит, даже если ты провалишься, ты будешь знать, что сделала всё возможное. Ты не будешь задаваться вопросом, что было бы, если бы ты была посмелее. Не бросай то, что любишь только потому, что это тяжело. Ты сможешь закончить медшколу. Я знаю, что сможешь. Не сдавайся так сразу.

Клара вытирает глаза и издает стон.

— Боже, ты только посмотри на нас. Джек был прав. Мы нечто.

Она вздыхает и смотрит на стену перед собой. Мне больно думать о том, что между нами выросла эта стена. Я сама воздвигла её из-за собственного страха. Если я что-то и знаю о Кларе, так это то, что больше всего на свете она хочет стать врачом. Я не могу представить её, занимающейся чем-то другим. Я не могу представить человека, который лучше всего подходит для этой работы.

Я толкаю её в плечо.

— Пожалуйста, возвращайся и попробуй снова. Это всего лишь кочка на дороге. Если кто-то и сможет с этим справиться, то только ты.

— Хорошо.

Она пристально смотрит на меня.

— Но только если ты сама не сдашься.

Я качаю головой.

— Клара… я бросила медшколу больше года назад, и мне почему-то кажется, что я не смогу наверстать упущенное.

— Я не про медшколу, я про музыку.

— Это другое.

— Нет, не другое, — говорит она. — Просто… попробуй исполнять своё.

— Я не знаю…

— Ты показала хороший пример своей младшей сестре, — говорит она и щиплет меня за руку.

— Ай! Ладно, хорошо! Обещаю, что попробую. Но я не могу пообещать, что стану успешной. Договорились?

— Договорились.

Клара замолкает на какое-то мгновение.

— Прости, что устроила сцену внизу. Я не думала…

— Всё в порядке.

— Это ведь не испортит твои отношения с котовым папочкой?

Я пожимаю плечами.

— Там нечего портить.

Она закатывает глаза.

— Перестань, Рэйн, не обманывай себя.

— Я не обманываю! Это просто интрижка. Дорожный роман.

Я улыбаюсь ей.

— Видишь, я теперь умудрённая жизнью.

— Как скажешь.

Клара похлопывает меня по ноге, а затем, вздохнув, садится.

— Не хочешь посмотреть какой-нибудь фильм? Можем продолжить рыдать и посмотреть «Тарзана».

— Не уверена, что у меня ещё остались слёзы.

Клара бросает на меня скептический взгляд.

— Рэйн, у тебя всегда найдутся слёзы. И ведь это «Тарзан». Не обманывай себя.

Когда она встает на ноги и пересекает комнату, я кричу ей:

— Эй, Клара.

Она останавливается у двери в спальню.

— Да?

— Я рада, что ты приехала.

Клара улыбается мне неидеальной улыбкой, которую я всегда любила.

— И я.

Глава 17

Джек

Немного за полночь раздаётся звонок от Рэйн.

— Я же тебя не разбудила? — говорит она.

— Я читал.

Правда, потом задремал. Раскрытая книга всё ещё лежит у меня на груди. Я беру стикер, который использую как закладку. Я нашёл его, приклеенным к пальто пару дней назад, когда собирался уходить с работы домой. Я сразу же узнал почерк Рэйн. Она, должно быть, оставила его перед тем, как отправилась наверх.

«Думаю, тебе это понравится», — было написано на нём. Под сообщением она оставила название песни и исполнителя. Я слушал эту песню на повторе в течение двух дней. И с тех пор она не перестает играть у меня в голове.

Я вклеиваю стикер в книгу, чтобы заложить страницу, а саму книгу кладу на прикроватный столик.

— У вас там всё в порядке? — спрашиваю я, вспомнив о том, как они с Кларой покинули паб.

Я написал сообщение Рэйн сразу же после её ухода, но она не ответила. Через час или около того она спустилась, чтобы забрать Себастьяна, и когда я спросил, в порядке ли она, она лишь сказала, что позвонит позже. Я весь вечер проверял телефон, ожидая сообщения от неё. После закрытия паба я задержался какое-то время на случай, если она позвонит, но, в итоге, исчерпал все свои причины оставаться там.

— Мне жаль, что всё так вышло, — говорит она. — Я не хотела накалять ситуацию.

— Я владелец паба. Поверь мне, я видел вещи и похуже.

Рэйн смеется.

— Но всё в порядке? — спрашиваю я.

— Всё в порядке.

— Хорошо.

После короткой паузы она говорит:

— Ты сейчас занят?

Я гляжу на книгу на прикроватном столике.

— Очень.

— Слишком занят для того, чтобы провести прогулочное совещание?

Мне требуется мгновение, чтобы понять, что она сказала, но как только это происходит, я вскакиваю с кровати и начинаю искать на полу чёрные штаны, которые я ранее туда бросил.

— Думаю, я могу слегка изменить своё расписание.

— Отлично. Скоро увидимся. Встречаемся внизу.

Когда несколько минут спустя я подхожу к двери, которая ведет наверх, Рэйн вылетает из неё и подбегает ко мне.

— И куда мы пойдём? — спрашиваю я.

— К воде?

Я киваю, и мы устремляемся вниз по улице.

— А Клара? — спрашиваю я.

— Почти уснула вместе с Принцессой Уродиной. Этот кот — предатель.

Она поворачивается ко мне, полная воодушевления.

— О! Хочешь послушать музыку?

— Конечно, — говорю я.

Она роется в кармане пальто, затем достаёт оттуда телефон и запутанные наушники.

— Прости, они проводные. У меня были классные беспроводные наушники, но… ты знаешь.

— Я не против.

Особенно если это означает, что она будет стоять ближе ко мне.

Она останавливается рядом со мной и бормочет что-то себе под нос, распутывая наушники. Как только она приводит их в порядок, она передаёт мне один наушник, а другой вставляет себе в ухо. Нахмурившись, она скроллит что-то на телефоне, а затем, наконец, выбирает плейлист. Начинает звучать спокойная электронная музыка. Не думаю, что поют на английском, потому что я не понимаю ни слова.

Она снова засовывает телефон в карман пальто.

— Ты это слышал?

— Нет.

Мы идём в тишине, слушая музыку, но я не могу на ней сосредоточиться. Всё, о чем я могу сейчас думать, это её гитара, и как завтра утром я поеду за ней в Дублин. Когда песня заканчивается, Рэйн достает свой наушник, и я вдруг понимаю, что у неё голые руки.

— Где твои перчатки? — спрашиваю я.

— О, я не знаю. Я их потеряла, — говорит она. — Но это ничего, у меня тёплые карманы.

Я останавливаюсь посреди тротуара, и она тоже останавливается. Я беру её руки в свои и грею их между своих перчаток.

— Ну и что мне с тобой делать, ciaróg?

— Всё, что захочешь.

Я, смеясь, отпускаю её, после чего стягиваю перчатки и надеваю ей на руки.

— Но ты замерзнешь, — говорит она. — Я и так уже украла твой худи.

— Ты сказала, что я могу делать с тобой все, что захочу. Я хочу отдать тебе свои перчатки, и чтобы ты не жаловалась по этому поводу.

Она улыбается мне.

— Это всё, что ты хочешь со мной сделать?

— Это нелепый вопрос, — говорю я.

— Почему?

— Думаю, ты знаешь, почему.

Я обхватываю её рукой за плечи и прижимаю к себе.

Мы позволяем музыке заполнить тишину по пути к воде. Дойдя до места, мы облокачиваемся о перила и смотрим на чёрную воду перед собой.

Рэйн поворачивается ко мне, когда песня, которую мы слушаем, заканчивается. Она берёт мои руки и прижимает к своим щекам.

— Ты замёрз.

Она смотрит на мои руки, а затем дует на них горячим воздухом.

— Почему на твоих костяшках вытатуировано «Last Call»? — спрашивает она.

Она притягивает меня ближе и засовывает мои руки в карманы своего пальто, хотя у моего пальто тоже есть карманы. Но я не напоминаю ей об этом.

Я вздыхаю. Мы стоим так близко, что я не могу точно сказать, где заканчивается её облачко пара и начинается моё.

— Я набил эту татуировку сразу же после смерти папы, когда решил вернуться домой и начал управлять пабом. Я сделал это в шутку. Чтобы поднять настроение. Но это не очень-то сработало.

Рэйн какое-то время молчит.

— У тебя были с ним не очень хорошие отношения.

— Это ещё мягко сказано.

— Тебе не обязательно об этом рассказывать, — говорит она. — Мне не следовало напоминать.

Обычно, я не разговариваю об этом. Обычно я говорю: «Наши мнения не совпадали», и на этом всё. Но я хочу рассказать Рэйн. Я хочу, чтобы она знала. Хотя отчасти напуган тем, что когда она узнает, каким был мой отец, она начнёт задаваться вопросом о том, способен ли я совершить те ужасные вещи, о которых постоянно думаю. И есть ли у меня генетическая предрасположенность к подобному злу. И я не буду её винить, если так и случится. Я бы подумал о том же самом.

— Он был жестоким, — говорю я. — Дома.

Рэйн замирает.

— О.

— Он также был обворожительным и весёлым, особенно в пабе. Долгое время я задавался вопросом: что мы делали не так, и почему он вёл себя дома совсем иначе. Больше всего он ругался с Олли, но когда Олли уехал, лучше не стало.

— Олли поэтому уехал?

Я киваю.

— Когда он уехал учиться в кулинарную школу, он пытался убедить маму уехать вместе с ним, но она не смогла. Я не знал об этом до самой смерти папы. Я во всём равнялся на Олли, когда был ребёнком. А затем он уехал, и я больше ничего о нём не слышал. Я не знал… Я много лет думал, что он просто забыл обо мне, или что я сделал что-то не так.

Рэйн подходит ближе и кладёт голову мне на плечо. И это помогает мне продолжать рассказывать, потому что я не вижу выражения её лица, и мне не надо переживать о том, что там с моим лицом.

— После смерти папы, мы с мамой перебирали его вещи, и именно тогда я нашёл несколько вещей Олли. Я, должно быть, сказал что-то про него, я уже не помню, и тогда мама рассказала мне об этом. Я в течение пятнадцати лет был расстроен из-за Олли, и только потом понял, что был не прав. Я помню, как мама спросила меня, всё ли со мной в порядке, но я просто встал и ушёл. Я бездумно бродил по городу несколько часов подряд. Просто бродил.

— Сейчас вы, кажется, очень близки, — говорит Рэйн.

— Я понимаю, почему он уехал. Я знаю, что он не виноват. Но иногда я задаюсь вопросом… Я спрашиваю себя, развилось бы у меня ОКР, если бы он остался. Или оно не было бы таким серьёзным? Или мне бы диагностировали его раньше? Мама не любила водить нас по врачам. Она не хотела, чтобы кто-то знал…

Я ничего больше не говорю. Рэйн может сама заполнить пробелы.

Рэйн ничего не говорит, и я этому рад. Я не хочу слушать о том, как ей жаль, и как это грустно.

— Эти мельницы когда-нибудь перестают крутиться? — спрашивает она.

— Я не знаю, — говорю я. — Я никогда об этом не думал.

Она ничего не говорит. Я смотрю за тем, как вращаются мельницы, и думаю о том, как сильно я хочу, чтобы она осталась. Я хочу, чтобы она каждый день задавала мне случайные вопросы вроде этого. Я хочу думать о таких вещах, о которых никогда не задумывался до тех пор, пока она не спросила.

— Могу я услышать одну из твоих песен? — спрашиваю я.

Когда она не отвечает, я опускаю глаза и вижу, что она смотрит на меня с неуверенным выражением лица.

— Пожалуйста?

— У меня нет законченных песен. Только наброски.

— Это ничего.

Она смотрит на телефон у себя в руках.

— Они не очень хорошие.

— Давай, я сам решу, нравится мне или нет.

— Ты честно скажешь?

Когда она смотрит на меня, я не знаю, как трактовать выражение её лица. На нём всё ещё написано сомнение… но и нечто сродни предвкушению. Это та творческая, открытая часть её, которая всегда говорит, всегда чем-то делится, всегда отдаёт. Мне требуется всё моё самообладание, чтобы не поцеловать её.

— Я редко говорю то, чего не думаю, — отвечаю я ей.

Какое-то время она не двигается. Думаю, мы оба задержали дыхание. А затем она достает наушник из уха и вставляет его в моё ухо.

— Я не смогу слушать её одновременно с тобой, — говорит она, после чего переводит взгляд на телефон и начинает скроллить.

Я не хочу сказать что-то не то, поэтому ничего не говорю. Мгновение спустя, голос Рэйн раздаётся у меня в ушах. Я смотрю на неё сверху вниз, но она не сводит глаз с экрана своего телефона.

Я ожидал, что музыка Рэйн будет хороша. Я знал, что она умеет петь. Я знал, что она хорошо играет. Но я не ожидал такого. Я не знал, что она может воплотить в песне всё то, чем она является. Потому что именно так и звучит эта музыка. Я не знаю, как ещё это описать. Это именно то, о чём я думаю, когда думаю о ней. Она глубокая, энергичная, тёплая и слегка неожиданная.

Когда музыка прекращается, она поднимает на меня взгляд, и когда я замечаю волнение в её глазах, то начинаю смеяться.

— Я же говорила, что она плохая, — говорит она и отводит взгляд.

— Я не поэтому смеюсь, — говорю я. — Я смеюсь, потому что не могу поверить в то, что ты не знаешь.

Она начинает искать взглядом мои глаза.

— Чего не знаю?

— То, насколько ты талантливая.

— Ты просто пытаешься быть вежливым, — говорит она.

— Нет.

На её губах появляется легкая улыбка.

— Ты предвзят.

— Да, но это не отменяет тот факт, что я прав, и что если ты поделишься своей музыкой с другими людьми, то сама это увидишь.

— Я не знаю…

— Сыграй в пабе, — говорю я.

— Я играла в пабе.

Я наклоняюсь ближе.

— Сыграй это в пабе.

Она открывает рот, чтобы ответить, но я прерываю её.

— Не отвечай мне прямо сейчас, — говорю я. — Просто пообещай мне, что подумаешь.

— Я подумаю. Но это всё, что я могу пообещать.

— Я об этом тебя и прошу.

Рэйн вздыхает и снова кладёт голову мне на плечо. Я стараюсь слишком не обнадеживать себя насчёт того, что мой план, призванный убедить её остаться, сработает, но не могу удержаться. Раньше она никогда не давала мне послушать свою музыку. Раньше она даже не предлагала подумать о том, чтобы поиграть свою музыку в пабе, перед публикой.

— Ты устала? — спрашиваю я, когда Рэйн зевает.

— Мм-хмм.

— Тогда давай отведём тебя домой.

Она поднимает голову с моего плеча. Я продолжаю держать её рукой за талию, когда мы начинаем идти обратно в сторону паба.

— Что у тебя за семья? — спрашиваю я.

— Ну, ты уже знаком с Кларой.

— Она кажется милой.

— Да. И она также… сложная. Мы были очень близки в детстве, а потом разошлись. Но думаю, что мы снова начинаем сближаться.

— А твои родители?

Она вздыхает.

— Они чудесные. Правда. Я знаю, что иногда по моим рассказам этого не скажешь. Но это так. Они нас любят. И желают нам добра. Они хотят для нас только самого лучшего. Но они также очень на нас давят. У них очень специфическое представление о том, что значит «лучшее».

— И это не включает в себя отчисление из медицинской школы ради того, чтобы стать бродячим музыкантом?

Она смеётся.

— Определённо нет.

— Готов поспорить, что это «лучшее» также не включает в себя трактирщика из Ирландии, покрытого татуировками.

Я не знаю, зачем я этого говорю. Я не должен думать о родителях Рэйн, людях, которых я никогда не встречал. И о том, что они подумают обо мне. Но часть меня хочет им понравиться.

— Вообще-то, я думаю, что ты им очень понравишься.

— Тебе необязательно мне врать, Рэйн. Я знаю, что думают люди, когда видят меня.

— Я не вру, — говорит она. — Они очень предвзяты в том, что касается нашей деятельности — школы, работы и всё такое. Они хотят, чтобы мы воспользовались всеми возможностями. Но они не стали бы судить тебя за твой внешний вид или работу.

— И почему тогда они будут меня судить?

— Ну, они любят посмеяться, и я думаю, что ты мог бы их рассмешить. Это точно добавило бы тебе несколько очков. Но даже если бы тебе не удалось их рассмешить… Они всегда говорили, что хотели бы, чтобы нас окружали добрые люди, которые могут сделать нас счастливыми.

Мы подходим к двери, которая ведёт в квартиру. Рэйн начинает снимать мои перчатки, но я прошу её оставить их у себя до тех пор, пока она не найдёт свои.

— Могу я тебя кое о чём спросить? — говорю я.

— Конечно.

— Ты сейчас счастлива?

Она улыбается мне, и при одном взгляде на неё, меня переполняют эмоции.

— Да, счастлива.

— Хорошо.

Какое-то время мы смотрим друг на друга в тишине. Рэйн пытается подавить зевок. Она закатывает глаза, когда я начинаю смеяться, и говорит:

— Ты поцелуешь меня на прощанье или как? Мне надо поспать, чтобы завтра быть красивой.

— Надо подумать, — говорю я, после чего обхватываю её за талию и начинаю наступать, оттесняя её к стене до тех пор, пока она не упирается в неё.

— И тебе точно не нужен сон, чтобы быть красивой.

— Ну, тебе все равно следует решить поскорее, — говорит она. — Я устала.

Когда я целую её, она подносит руки к моему лицу и притягивает меня к себе. Я начинаю блуждать руками по её телу, стараясь коснуться её везде. Она вся такая мягкая и приятная. Я пытаюсь остаться в реальности. Я хочу запомнить ощущение от прикосновения к ней перед тем, как она уедет. Меня убивает необходимость отстраниться от неё. Но уже поздно, и я знаю, что она устала, как, впрочем, и я.

— Увидимся завтра? — спрашивает она.

Я вспоминаю о сообщении на своём телефоне, в котором подтверждается время и место моей встречи с продавцом гитары Рэйн.

— Вечером, — говорю я. — У меня есть кое какие дела в городе. А теперь поднимайся наверх и ложись в кровать.

Она морщит нос.

— Ты такой командир.

Я качаю головой.

— Спокойной ночи, Рэйн.

Она вздыхает.

— Ладно-ладно. Спокойной ночи.

Но когда она разворачивается, я хватаю её за руку, притягиваю к себе и снова целую. Потому что, как только она вернёт себе свою гитару, она сможет уехать отсюда тогда, когда пожелает. Потому что завтра всему этому может прийти конец.

Глава 18

Как только я возвращаюсь в Коб после покупки гитары Рэйн, я осматриваю паб в поисках её. Сейчас начало третьего. Люди, приходившие сюда на обед, уже ушли на работу, и в пабе станет людно только ближе к пяти. Помимо Ифы и Рошин в пабе сейчас пусто.

Рошин поднимает глаза от кулинарной книги, когда я захожу за барную стойку.

— Вы видели Рэйн? — спрашиваю я.

— Они с Кларой пошли в парк дикой природы «Фота» пару часов назад.

— И как они…

— У них всё хорошо, — говорит Рошин. — По крайней мере, так сказала Клара.

Она касается телефона, чтобы проверить время.

— Она сказала, что они вернутся около четырёх.

Ифа даже не отрывает глаз от газеты, лежащей перед ней. Взгляд Рошин опускается на гитарный чехол в моих руках.

— Это?..

Я похлопываю по чехлу.

— Да.

Глаза Ифы округляются.

— О, Джеки, — говорит она. — Ты попал.

Она снова раскрывает газету.

Из кухни выходит Олли. Он осматривает гитарный чехол в моих руках.

— Ты нашёл её.

Я кладу чехол на барную стойку. На протяжении всего того времени, что я ехал на встречу, я почти надеялся, что когда приеду туда, выяснится, что это ошибка. Как бы ужасно это ни звучало. Но, покрутив гитару в руках, я заметил ирландский флаг на обратной стороне и буквы «Р.Х.», написанные перманентным маркером в углу наклейки.

Дверь в паб открывается, и я разворачиваюсь, ожидая увидеть Рэйн и наконец-то покончить со всем этим, но в дверь входит Нина вмести с Джози и Жаклин.

Как только Жаклин видит Олли, она кричит: — Папочка! — и бежит к нему.

Нина водружает солнечные очки на голову и говорит.

— Я вынашивала этих детей девять месяцев, и они оба оказались похожими на него.

Она вздыхает.

— Мать природа так жестока.

Олли подхватывает Жаклин и треплет её по волосам.

— Может быть, нам просто стоит попробовать ещё раз?

— Очень смешно, Олли, — отвечает Нина. — Умираю от смеха.

Джози, которая стоит рядом с Ниной, указывает на гитарный чехол на барной стойке.

— Что это?

— Это гитара, — говорю я.

Нина пристально смотрит на чехол.

— Это…

— Ради всего святого, да, это гитара Рэйн. Боже, сколько ещё раз мне придётся это сказать? Если бы я знал, что здесь будет столько народа, я бы пронёс её через заднюю дверь.

— Как ты собираешься отдать её ей? — спрашивает Нина.

— Отдам его, когда она вернётся из «Фоты».

Нина смотрит на меня так, словно она никогда не слышала такой ужасной идеи.

— Не будь смешным. Это твой шанс сделать большой романтический жест!

— Зачем ему это делать? — говорит Олли.

Нина указывает на меня.

— Очевидно, потому что он влюблён!

Все смотрят на меня. Я начинаю щёлкать одним из замков на чехле, но ничего не говорю.

— Ты не можешь просто взять и отдать его ей, — говорит Нина.

— Вообще-то могу, докучливая невестка.

Я защёлкиваю замок, забираю чехол и, обойдя Олли, захожу на кухню и направляюсь прямо в офис.

Оказавшись там, я ставлю чехол на пол и просто стою, уставившись на него. Дверь приоткрывается, но я не поворачиваюсь.

— Джеки, — говорит Олли.

— Что? Почему вы не можете оставить меня одного?

Олли вздыхает, а когда я разворачиваюсь, то обнаруживаю его, стоящим в дверях с Жаклин на руках. Она положила голову ему на плечо, засунув большой палец в рот, и смотрит на меня так, словно пытается бороться со сном.

— Если ты, и правда, её любишь, может быть, тебе стоит с ней поговорить, — говорит Олли.

— Спасибо за непрошеный совет, — говорю я.

— Я серьёзно, Джеки.

Он входит внутрь и закрывает за собой дверь.

— О чём здесь разговаривать? Вся её жизнь это путешествия. А моя — здесь, хочу я этого или нет.

— Я просто хочу сказать, что если ты хочешь быть с ней, ты должен ей об этом сказать. Не обязательно всё должно быть чёрным или белым. Пусть она решит, чего хочет.

Олли начинает гладить Жаклин по волосам, и её глаза медленно закрываются.

— И не надо делать вид, что это я тебя здесь держу. Я уже сказал тебе, что могу выкупить твою половину паба, если ты захочешь.

Я опускаюсь на офисный стул и смотрю на разбросанные на столе стикеры. Всю последнюю неделю мы с Рэйн общались при помощи стикеров, и это переросло в соревнование по тому, кто может составить самую нелепую записку. Всё началось довольно просто. Я обнаружил записку от Рэйн, в которой говорилось: «Shaggy «Angel» для Хитклипа? Где?»

Я не понял, о чём речь, но оставил рядом с запиской стикер, в котором говорилось: «Ты смотрела в котовом домике?»

С этого момента разговор начал быстро развиваться, и теперь мой стол покрыт нелепыми яркими записками. Я замечаю новый стикер рядом с клавиатурой: «Светящиеся палочки? Да нет может быть».

Я подцепляю его пальцем и начинаю смеяться.

Наступает тишина, нарушаемая только звуком сосания пальца, который издаёт Жаклин. Просто скажи ей. Легко ему говорить. У Олли счастливый брак, двое детей и комфортный дом, который он не ненавидит из принципа, а ещё нормальный мозг.

Стоит мне подумать об этом, как я начинаю переживать, что пожелал ему зла, и теперь он может лишиться всех этих хороших вещей.

Я хочу отменить эту мысль у себя в голове, но знаю, что мне не надо этого делать.

— Ну что, — говорит Олли. — Ты хочешь, чтобы я её выкупил, Джеки?

Я качаю головой.

— Я уже не знаю, чего я хочу.

Я беру ручку и обвожу слово «может быть» на стикере про светящиеся палочки, который оставила Рэйн.

Это не совсем правда. Я знаю, что хочу отменить те несчастья, которые я мог невольно попросить у вселенной. Я хочу знать, что я хороший человек. Что на самом деле я не способен на те вещи, о которых думаю. Я хочу, чтобы моя первая встреча с Мартиной состоялась как можно скорее. Я хочу снова себе доверять.

— Тогда я советую тебе начать думать об этом, — говорит Олли. — Надеюсь, ты определишься до того, как она уедет.

Глава 19

Рэйн

ДЖЕК:

Ты дома? У меня для тебя посылка.

Я хмурюсь, увидев его сообщение. Я не помню, чтобы что-то заказывала, кроме картриджа для «Хитклипа»¹⁷ с песней «Angel» группы Shaggy, который я импульсивно купила на eBay. Но я считала, что тот затерялся в почте. Я отвечаю Джеку, что спущусь вниз и заберу посылку, когда Клара, которая договорилась встретиться с Рошин, уйдёт. Джек отвечает через пару секунд и говорит мне, что посылка тяжёлая, и он занесёт её в квартиру.

Две минуты спустя раздаётся стук в дверь.

— Открыто! — кричу я, не в силах оторваться от кухонного стола, где я придумываю дизайн листовки про викторину по случаю Дня Святого Патрика. — Можешь оставить у двери… что бы это ни было, — говорю я, когда слышу, что Джек вошёл внутрь. — И спасибо, что занёс. Наверное, я забыла про этот заказ, потому что даже не представляю, что это.

— Думаю, ты захочешь это увидеть, — говорит Джек.

— Одну минуту. Мне нужно кое-что закончить.

— Рэйн, — говорит он нехарактерно серьёзным тоном. — Мне, правда, нужно, чтобы ты подошла сюда.

— Ох, ладно.

Я сохраняю файл и закрываю крышку ноутбука.

— Из-за чего весь переполох? — спрашиваю я, заходя в гостиную.

Но как только эти слова вылетают у меня изо рта, мой взгляд приземляется на гитарный чехол в руках Джека.

— Нет, — говорю я, потому что это не может быть правдой.

— Да, — говорит Джек.

Он ставит чехол на кофейный столик и отходит в сторону, широко мне улыбаясь.

— Нет! — кричу я.

Клара, которая красится в ванной комнате, вбегает в гостиную и переводит взгляд с меня на Джека и обратно.

— Что случилось?

Ни я, ни Джек не отвечаем ей.

— Нет, — говорю я. — Этого не может быть.

— Может, — говорит Джек.

— Не мог бы кто-нибудь объяснить мне, что происходит? — Клара следит за моим взглядом, который направлен на кофейный столик, и ахает. — О, Боже, — говорит она и смотрит на Джека. — Ты нашёл её?

— Не может быть, — снова говорю я.

Джек отстёгивает замки на гитарном чехле и приподнимает крышку. И когда я вижу её, у меня перехватывает дыхание.

— О! — говорю я, уверенная в том, что если отвернусь от гитары, то она исчезнет.

Из всего того списка вещей, которые мне надо заменить, гитара стояла самым последним пунктом, потому что сколько бы гитар я ни просматривала в Интернете — хороших, новых, красивых гитар — я так и не смогла остановиться ни на одной.

Я поднимаю глаза, и как только они встречаются с глазами Джека, я прихожу в движение, подбегаю к кофейному столику и провожу рукой по грифу. Я дёргаю за струну, но она оказывается ужасно расстроена. И всё же это самый прекрасный звук, который я когда-либо слышала.

Джек стоит рядом, и хотя я на него не смотрю, я чувствую улыбку в его голосе:

— В тот вечер, когда мы познакомились, я настроил оповещения в Google¹⁸ и опубликовал пару постов в Интернете о твоей гитаре, — говорит он. — Но до недавнего времени мне не везло. И вот я получил письмо на почту, в котором автор написал, что, кажется, нашёл её.

— Ох! — я не знаю, что ещё сказать.

Меня переполняют эмоции. Это… невероятно. Мне хочется взять гитару и настроить её. Мне хочется почувствовать, как струны вибрируют под моими пальцами. Но прежде, чем это сделать, я поворачиваюсь к Джеку, из которого вырывается «у-уф!», когда я врезаюсь в него и крепко обхватываю руками за талию.

— Ну, я пошла, — говорит Клара. — Не ждите меня. Буду поздно.

Она заключает меня в объятия и шепчет:

— Я по-настоящему за тебя рада, Рэйни.

Отпрянув, она бросает на меня такой взгляд, что сразу и не скажешь, о ком она говорит, о гитаре или о Джеке.

Как только дверь за Кларой закрывается, я достаю гитару из чехла, но не знаю, с чего начать. С гитары? С Джека? О чём он думает? Настраивая гитару, я не перестаю болтать о ней, рассказывая ему всё до мельчайших подробностей. Не знаю, понимает ли он меня.

Как только гитара оказывается настроена, мои пальцы приходят в движение. Музыка начинает играть сама собой, так как я исполняла эту последовательность аккордов миллионы раз. Вибрация струн под моими пальцами делает меня такой уверенной, какой я не чувствовала себя последние несколько недель. Я знаю эту гитару так, словно это продолжение моего собственного тела. Мои пальцы точно знают, куда двигаться и что делать. Мне даже не приходится об этом задумываться. Иногда мне кажется, что я думаю с помощью музыки. Она начинает играть внутри меня, а потом вылетает из-под моих пальцев прямо в мир. Когда я говорю, я произношу то, чего не имею в виду. Я спотыкаюсь. Я отвлекаюсь. Думаю, что произнесла что-то вслух, но на самом деле этого не говорила. Сказав что-то, я тут же об этом забываю. Но музыка… музыка это язык моего сердца.

— Пожалуйста, сыграй её в пабе, — говорит Джек.

Мне требуется мгновение, чтобы понять, что он сказал. И как только это происходит, я понимаю, что только что играла песню, которую давала послушать Джеку.

— Пожалуйста? — снова говорит он.

Я настолько взволнована — из-за того, как он просит об этом, из-за того, что ко мне вернулась моя гитара — что без раздумий отвечаю:

— Хорошо.

Брови Джека удивлённо приподнимаются.

— Правда? Ты серьёзно? Ты уверена?

— Я уверена.

И в этот момент я действительно уверена.

Джек больше ничего не говорит, поэтому я продолжаю играть. Мне так нравится… так сильно нравится держать эту гитару в своих руках, снова чувствовать себя собой, что через несколько минут мне приходится отложить гитару, потому что я начинаю сильно плакать, из-за чего больше не могу играть.

— С ней что-то не так? — спрашивает Джек, который до этого тихонько смотрел на меня.

Он садится со мной на диван, а я отворачиваю лицо и вытираю глаза рукавом его худи.

— Нет, всё… прекрасно. Я счастлива. Это слёзы радости.

Я пытаюсь сдержать их, потому что я, должно быть, выгляжу, как после катастрофы, учитывая то количество раз, что я плакала за последние двадцать четыре часа.

— Спасибо, Джек. Ты не представляешь…

Но слёзы угрожают снова меня захлестнуть, поэтому я не в силах закончить предложение. Я встаю на ноги, так как мне нужно отойти от него подальше, пока я не сказала или не сделала что-нибудь неловкое.

Я помещаю гитару в чехол и провожу пальцами по струнам, не решаясь закрыть крышку. Я больше не хочу выпускать эту гитару из виду.

— Прости, — говорю я. — Боже, сколько раз я уже плакала за последние двадцать четыре часа? Три?

— В этом нет ничего плохого.

Я чувствую, как он кладёт руку мне на плечо, но не поворачиваюсь к нему.

— Не смотри на меня. Я сейчас ужасно выгляжу, — говорю я.

— Вовсе нет.

Я начинаю смеяться.

— Как ты можешь так говорить? Посмотри на меня!

— Я думал, ты не хотела, чтобы я на тебя смотрел.

Я закрываю лицо руками.

— О, ты знаешь, что я имею в виду, — бормочу я.

Джек берет меня за плечи, и я не сопротивляюсь, когда он разворачивает меня.

— Ты не выглядишь ужасно, — говорит он, и осторожно убирает руки с моего лица.

Я не могу глядеть ему в глаза, поэтому отворачиваюсь, и мой взгляд падает на стену с рисунками. На все эти прекрасные наброски. Все прошлые недели я подолгу их разглядывала. Не все затронутые темы кажутся мне красивыми — но сами рисунки… все они красивы. Я не знаю, как он это делает. Как ему удаётся превратить любой предмет в нечто красивое.

Я хочу верить тому, что говорит обо мне Джек, но это не совпадает с тем, что я знаю. Я вспоминаю обо всех тех моментах, когда меня просили быть потише, успокоиться, перестать быть такой эмоциональной, вести себя в соответствии со своим возрастом. Я вспоминаю обо всех тех моментах, когда я пыталась быть как все, и у меня ничего не получалось. Я опускаю взгляд на свои руки и замечаю, что выдернула выбившуюся нитку из рукава его худи и кручу её между пальцами. Я со вздохом отпускаю нитку и начинаю натягивать рукава на руки, чтобы еще больше не испортить вещь.

— Всё в порядке, — говорю я. — Дело не в тебе. Я знаю, кто я такая. Я в полном хаосе. Я слишком остро на всё реагирую, даже на хорошие вещи. Я слишком чувствительная.

— В тебе много разных эмоций. Разве это плохо?

— Я не знаю, — говорю я. — Я только знаю, что это так. Я знаю, что всё это слишком.

— Рэйн, посмотри на меня.

Я качаю головой, не отрывая взгляда от своих рук, спрятанных в рукавах его худи.

— Ciaróg.

Он обхватывает руками моё лицо. Между нами растягивается тишина, такая же значимая и осмысленная, как пауза в музыкальном произведении.

Его взгляд блуждает по моему лицу, после чего он снова встречается с моими глазами, и от того, как он смотрит на меня, моя грудь сжимается. Он вытирает слёзы у меня под глазами, а затем берёт моё лицо в свои руки.

— Как ты можешь думать, что всё это слишком, если мне тебя мало?

Вот он — этот взгляд. Именно такой, который я всегда хотела увидеть. Он смотрит на меня так, словно я его самый любимый человек. Я… плачущая катастрофа.

— Джек…

— Хм-м-м?

— Что между нами происходит?

Он на мгновение замолкает, ничего мне не отвечая. А когда отпускает моё лицо и отстраняется, всё моё существо ожидает его следующих слов.

— Всё что захочешь.

Он осматривает меня. И везде, где задерживается его взгляд, я чувствую, словно по мне проходит ток. Я начинаю, как бы сиять под его вниманием, но мне отчаянно хочется большего. А когда его глаза снова встречаются с моими, я снова вижу этот взгляд, который заставляет меня чувствовать себя так, словно я для него — всё.

— Чего ты хочешь, Рэйн?

Глава 20

Джек

Рэйн мне не отвечает. Вместо этого, она обхватывает меня руками за шею и целует так, что я забываю, о чём её вообще спрашивал.

— Мне нужно больше, — говорит она, отстранившись.

В моё мозгу, вероятно, циркулирует недостаточное количество крови, потому что я не понимаю, о чём она говорит.

— Чем?..

— Поцелуи. Мне нужно больше, чем поцелуи.

— Ты уверена? — спрашиваю я.

— Абсолютно, — говорит она.

— Хорошо.

Мы перемещаемся на диван, я сажаю её к себе на колени и снова целую. Рэйн отказывается носить обычную одежду, когда находится в квартире, и Слава Богу. Потому что сейчас на ней надеты маленькие пижамные шортики, которые не оставляют для воображения почти ничего. Я запускаю руку под худи и обхватываю её грудь. Она начинает тереться об меня, и я чувствую, что уже наполовину не в себе, хотя мы всё ещё полностью одеты.

Что это ты делаешь?

Не сейчас.

Она твоя подчинённая.

Мы это уже обсудили. Всё в порядке.

Ты уверен? А что если ты услышал только то, что хотел услышать?

Она сказала мне, что хочет большего.

Но что если тебя понесёт? Что если она передумает, а ты не сможешь остановиться? Как ты можешь быть уверен в том, что это взаимно?

Я замираю.

— Джек, — говорит Рэйн.

Я поднимаю на неё глаза.

— Ты уверена, что хочешь?..

— Да.

— И ты не чувствуешь никакого давления…

— Я не чувствую никакого давления.

— Но что если ты этого даже не осознаёшь? Что если ты осознаешь это после того, как…

— Нет.

— Но что, если я причиню тебе боль.

— Не причинишь.

— Что если…

— Больше никаких «что если», — говорит Рэйн.

Я всматриваюсь в её лицо, пытаясь понять, не разозлил ли я её, но в то же самое время ищу подтверждения тому, что моё ОКР не ошибается.

— Я хочу тебя. Я тебе доверяю. И если что-то заставляет тебя в этом сомневаться, то это ложь.

— Ты уверена…

— Я с радостью даю тебе согласие делать со мной все эти вещи, о которых не говорят вслух, но, конечно, при условии, что они носят сексуальный характер.

Я не могу не рассмеяться, услышав её слова, и когда она улыбается, я расслабляюсь. Но только немного, потому что мысль о том, что я могу сделать ей больно, бумерангом возвращается ко мне.

— И ты не думаешь, что я могу причинить тебе боль? — говорю я.

— Я знаю, что ты этого не сделаешь.

— Ты скажешь мне, если тебе что-то не понравится? — спрашиваю я.

— Да.

— Обещаешь?

— Обещаю. Я также обещаю сказать тебе, если мне что-то понравится. Как тогда, когда ты ласкал мои груди. Это было супер, — говорит она и тянется ко мне в поисках моего прикосновения. — Однако должна тебе сообщить, что в определенный момент я не смогу сказать тебе о том, что мне нравится, словами. Знаю, это шокирует, учитывая, что я болтаю нон-стоп.

— Только ты способна шутить во время моих навязчивых мыслей в то время, пока мы обжимаемся на моём чертовом диване.

Она улыбается мне дразнящей улыбкой.

— Какие уж тут шутки? Всё серьёзно.

Неожиданно что-то меняется в выражении её лица, и она отстраняется. Мои руки падают ей на талию. На какое-то мгновение мне начинает казаться, что моё ОКР не ошиблось, и она действительно ощущает давление с моей стороны. Но затем она говорит:

— А ты хочешь это сделать? Я не хочу предполагать. Нам не обязательно это делать. Я не приму это на свой счёт.

Мой худи такой огромный, что поглощает её всю вместе с её маленькими шортиками.

— Я, правда, очень-очень хочу это сделать, — говорю я. — Ты выглядишь чертовски сексуально в этой кофте. Я весь день представлял тебе в ней, без ничего.

— Тебе не нужно это представлять, — говорит она.

— Итак, просто, чтобы убедиться…

— Джек.

— Прости, прости.

Она скрещивает руки на груди, и теперь я точно уверен, что разозлил её своими постоянными проверками, и теперь у неё пропал весь настрой, момент ушёл, и другого шанса у меня больше не будет.

Но затем она удивляет меня, когда говорит:

— Ты так и не сообщил мне о своём согласии делать с тобой все эти вещи, о которых не говорят вслух.

— О, я с радостью даю тебе согласие делать со мной все эти вещи, о которых не говорят вслух.

Она прищуривается и смотрит на меня.

— Даже не знаю… я не слышу особенного энтузиазма в твоём голосе.

— Тебе нужен энтузиазм? — говорю я. — Я покажу тебе, что такое энтузиазм, ciaróg.

Она раскрывает рот, чтобы ответить мне, но прежде, чем успевает что-либо сказать, я меняю позу и прижимаю её к дивану.

Я не собираюсь позволить своим мыслям испортить момент, о котором я мечтал несколько недель. Мне надоело просить её о заверениях даже по самому, мать его, незначительному поводу. Надоело чувствовать, что я теряю контроль, когда всё чего я хочу — это обрести его. Я хочу, чтобы она почувствовала себя моей, даже если мне придётся отпустить её раньше, чем мне бы хотелось. Я хочу, чтобы она мне принадлежала, по крайней мере, здесь и сейчас. И когда она будет в Тимбукту или в любом другом месте, в которое я никогда не попаду, я хочу, чтобы она думала обо мне, и когда она будет думать обо мне, я хочу, чтобы первая её мысль была именно об этом. А когда она будет с кем-то другим, я хочу, чтобы она пыталась почувствовать себя так, как это было со мной.

Я начинаю тянуть за худи.

— Сними эту чертову штуку, — говорю я.

Она приподнимает бровь.

— Я думала, ты хотел, чтобы на мне не было ничего, кроме твоего худи.

— Я передумал.

Она смеется, и мы вместе пытаемся снять с неё худи через голову.

— К черту его, — говорю я, освобождая её, и швыряю его на другой конец комнаты.

— Я одобряю такой энтузиазм, — говорит Рэйн.

Когда я снова смотрю на неё, я забываю, что хотел сказать, так как её соски просвечивают сквозь тонкую белую кофточку, которая на ней надета. Очередное «что если» возникает у меня в голове, но я говорю ему свалить подальше. Я снимаю с неё кофточку и также бросаю её на другой конец комнаты.

— Чёрт, ты такая красивая.

Какое-то мгновение я смотрю на неё, лежащую подо мной, на её живот, груди и рыжие волосы, рассыпанные по моему жёлтому дивану.

Мне недостаточно просто касаться её руками. Я хочу дотронуться до неё губами. И мне недостаточно этих лёгких вздохов. Я хочу, чтобы она выкрикивала моё имя. Я прокладываю дорожку поцелуев от её шеи к груди, которую беру в рот и начинаю наблюдать за тем, как она реагирует на каждый взмах моего языка. Она запускает пальцы в мои волосы. И когда ей что-то по-настоящему нравится, она начинает тянуть за них сильнее. Поэтому я решаю, что если у меня не будет болеть голова после всего этого, значит, я недостаточно постарался.

— Нам следовало сделать это раньше, — говорит она, когда я начинаю прокладывать дорожку из поцелуев к другой её груди. — Я хотела, чтобы ты пригласил меня к себе, и чтобы мы занялись этим в день нашего знакомства. И с тех пор я думала об этом каждую ночь.

— Я хотел тебя пригласить, — говорю я.

Я думал об этом каждую ночь… Не знаю, то ли она имела в виду, но я сразу же представляю её, лежащей в моей в кровати.

— Ты заставляла себя кончить в моей кровати?

Кажется, её удивляет мой вопрос. Я уже готов извиниться за него, но она смотрит мне прямо в глаза и отвечает:

— Да.

Я почти убеждаю себя, что мне это снится.

— И о чём ты думала, когда трогала себя?

Её щёки краснеют.

— О тебе.

Я легонько провожу рукой по её колену, и она раздвигает ноги ещё шире. Я тяну за пижамные шортики, и когда она приподнимает бёдра, я стягиваю их и швыряю на другой конец комнаты.

— И что я делаю в твоих мыслях? — спрашиваю я.

Я трогаю её поверх нижнего белья, а она прижимается к моей руке.

— Трахаешь меня, — говорит она.

Я не знаю, сколько я ещё смогу это выносить, но очень хочу это выяснить.

— Ты мне покажешь?

— Покажешь…

— Как ты себя трогаешь. Это нормально, если ты не хочешь. Я просто… чёрт, я так хочу увидеть, как ты выглядишь, когда думаешь обо мне.

— А я-то считала тебя своим коллегой, который ведёт себя исключительно профессионально, — говорит она.

Я начинаю смеяться.

— Не думаю, что я когда-либо произносил такую чушь.

— У меня есть текстовое сообщение, которое это подтверждает.

— Не думаю, — говорю я. — Потому что те вещи, которые я хочу с тобой сделать, далеки от профессионализма.

Она какое-то время вглядывается в мое лицо.

— Ладно.

— Ладно?

Она смеётся.

— Не думаю, что я видела тебя более воодушевлённым, а это о чём-то говорит.

— Я сам не думаю, что был когда-либо более воодушевлён, — говорю я.

Я сдвигаюсь, чтобы предоставить ей больше пространства, но она снова притягивает меня к себе и просит остаться на ней. Это не может быть сном. Я не смог бы придумать такой прекрасный сон. Я, должно быть, умер. И если это так, то не могу сказать, что я против.

Рэйн выделяет мне немного места рядом с собой. Она закидывает одну ногу мне на бедро и запускает руку в трусики.

Что если…

Иди на хер.

Но…

Она сказала, что доверяет мне. Она пообещала сказать, если не захочет что-то делать.

Но что если…

Иди на хер. Иди на хер. Иди на хер. Иди на хер.

А затем, потому что я очень-очень хочу получить от этого удовольствие, я произношу у себя в голове «хватит, хватит, хватит, хватит».

Я наблюдаю за тем, как она ласкает себя лёгкими круговыми движениями, и не понимаю, чем я это заслужил, но я надеюсь, что смогу снова это сделать. Я не знаю, на чём остановить свой взгляд. Она вся такая красивая. Её лицо, движения её руки, то? как поднимается и опускается её грудь с каждым вдохом.

— Ты думаешь обо мне? — спрашиваю я.

— Да.

— Где?

Её щёки краснеют, и она закусывает губу.

— Пожалуйста.

Я ослабляю хватку, когда понимаю, как сильно я сжимаю её бедро.

— Пожалуйста, скажи мне.

— В твоём офисе, — говорит она.

Теперь я точно не смогу там больше работать.

— Где конкретно?

Её щёки краснеют ещё сильнее.

— На столе.

Я целую её в плечо, затем в шею. А когда мои губы находят её ухо, я шепчу в него:

— Ты именно этого хочешь? Чтобы я трахнул тебя на своём столе?

Она ничего мне не отвечает, а только издаёт стон.

— Потому что я это сделаю, если ты хочешь, — говорю я.

Она отвечает мне очередным стоном.

— Ты уже близко? — спрашиваю я, когда она ускоряет темп, и её дыхание становится более частым.

— Мм-хмм.

— Стой. Пожалуйста.

Она вынимает руку и сжимает бёдра.

— Посмотри на меня, — говорю я.

Когда она открывает глаза, я убираю волосы с её лица, желая хорошенько её рассмотреть.

— Я тысячу раз думал о том, как трахаю тебя здесь.

— У меня нет презервативов. А у тебя?

— Есть, но они нам сейчас не нужны.

— Почему нет?

Она выглядит так, словно она в отчаянии, и, Боже, я так сильно хочу её трахнуть, но ещё больше я хочу доставить ей удовольствие.

— Потому что сначала я хочу, чтобы ты кончила от моих губ, — говорю я.

Её глаза округляются.

— Если ты согласна, — добавляю я.

— Я более… чем согласна.

Я сажусь, беру в руки её ногу и целую сначала её щиколотку, а затем начинаю подниматься вверх и останавливаюсь, когда дохожу до нежной кожи на внутренней стороне её бедра.

— Ты хочешь, чтобы я остановился?

— Если ты остановишься, я больше никогда с тобой не заговорю, — отвечает она.

Когда я добираюсь до её нижнего белья, мне хочется рассмеяться.

— Рэйн. Сегодня пятница. Почему на тебе нижнее белье с надписью «вторник»?

Она смеется, и я просто схожу с ума от этого звука. Я напоминаю себе, что мне стоило бы замедлиться, но я очень быстро теряю остатки разума. Не то, чтобы у меня его было много.

— Если бы у меня был ответ на этот вопрос, это была бы не я, — говорит она.

— Слава Богу, что ты это ты, — говорю я. — Можешь носить трусики с надписью «понедельник» в четверг, а трусики с надписью «четверг» в воскресенье. Можешь надеть их все сразу. А лучше никогда их больше не надевай.

— О чём ты таком говоришь?

— Я не знаю.

Я вижу сквозь трусики, какая она мокрая, и не могу сосредоточиться ни на чём, кроме того, что я вижу сейчас перед собой.

— Я не знаю, о чём я таком говорю. Я говорю ни о чём.

— Тогда хватит болтать, — говорит она.

— Только если ты мне скажешь, чего конкретно ты хочешь.

Я касаюсь её губами. Прикосновение лёгкое, едва уловимое. И когда она выгибает спину, чтобы коснуться моих губ, я отстраняюсь, а она издаёт стон.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — говорю я.

— Я хочу, чтобы ты это снял, — говорит она и начинает двигать бёдрами подо мной.

Я стягиваю трусики, и при виде её обнаженного тела подо мной, мне отчаянно хочется отправиться туда, где я хочу оказаться больше всего. Но я также хочу, чтобы она максимально долго чувствовала себя также прекрасно, как я, до тех пор, пока она не начнёт умолять меня довести её до оргазма. Мне кажется, что я никогда ничего так не хотел за всю свою жизнь. Словно единственное, чего я когда-либо желал, это заставить голову этой женщины кружиться от удовольствия.

— Черт, Рэйн. Ты…

Я не могу подобрать правильное слово, чтобы описать её. Я не думаю, что такое слово вообще существует.

Она вздыхает, и я начинаю целовать её бёдра. Я целую и облизываю её везде кроме того места, где она действительно хочет, чтобы я её поцеловал. И когда она уже не может больше этого выносить, её пальцы снова оказываются у меня в волосах.

— Пожалуйста, — выдыхает она. — Джек, пожалуйста.

Я больше не заставляю её ждать. Я не думаю, что сам на это способен. Рэйн как будто перестаёт замечать что-либо вокруг, когда мой рот оказывается у неё между ног, и я тоже перестаю что-либо замечать, кроме неё. Её вкуса. Звуков, которые вырываются у неё изо рта. Того, как она двигает бёдрами, чтобы получить от меня как можно больше удовольствия.

Когда Рэйн кончает, я не слышу, произносит ли она моё имя. Она сжимает меня своими бёдрами так сильно, что я вообще ничего не слышу.

Глава 21

Рэйн

Когда я, наконец, прихожу в себя после лучшего оргазма, который у меня когда-либо был, то понимаю, что практически раздавила бедного Джека.

— Прости меня ради Бога, — говорю я, разведя колени в стороны и освободив его от своего смертельного захвата.

Джек садится и смотрит на меня сверху вниз.

— Сейчас ты заберёшь свои слова назад.

Выражение его лица заставляет меня рассмеяться.

— Я серьёзно! — говорит он.

Он взъерошивает мои волосы, и теперь они выглядят ещё более дико, чем мгновение назад.

— Забери назад свои извинения. Мне они не нужны.

— Хорошо-хорошо, я их забираю.

— Спасибо, — говорит он.

— А теперь иди сюда, — говорю я, освободив ему место, чтобы он мог лечь со мной на диване.

Он проводит пальцем вниз по моему боку.

— Ты абсолютно невероятная.

— Как ты можешь такое говорить? Я ничего не сделала.

— О, ты много что сделала, ciaróg, и мне всё очень понравилось.

Я провожу рукой по воротнику его рубашки.

— Может быть, ты уже снимешь это?

— Тебе не нужен перерыв?

— Это и есть перерыв, и он закончился.

Он смеётся, после чего целует меня в нос и выпрямляется, чтобы стянуть рубашку.

Я замечаю множество татуировок, которые не видела раньше. Я обвожу пальцем контуры розы в нижней части его живота. А когда мой взгляд падает на татуировку, которая располагается выше, я не могу не рассмеяться.

— Это кот-астронавт?

— Слишком странно?

Я качаю головой, не в силах отвести от него взгляд. Этот мужчина само воплощение красоты — яркий и такой сладкий.

— Идеально.

Над котом-астронавтом набита змея. Моя рука перемещается к его груди, где по бокам изображены два пистолета, сложенные из пальцев и направленные друг на друга.

Мои руки двигаются вниз по его груди и останавливаются на боку.

— Джек.

— Хм-м-м?

— Это что — бублик с крыльями от самолёта?

— Это бублик-самолет.

Я смотрю на него и разражаюсь смехом.

— Даже не смей надо мной смеяться, ciaróg, — говорит он.

— Почему нет? Что ты со мной сделаешь за это?

— О, у меня целый список того, что я хочу с тобой сделать.

— Это длинный список?

— Невозможно длинный.

Я тяну за поясные петли его джинсов.

— Сообщаю тебе, что позже я собираюсь пристально изучить все твои татуировки.

— Это именно тот тип развлечений, который мне нравится.

— А мне нравятся такие развлечения, когда ты лежишь голым на диване, — отвечаю я.

Джек смеется, но вместо того, чтобы притянуть меня к себе, как я того ожидаю, он поднимает меня и закидывает себе на плечо.

— Ни за что, ciaróg. Я не буду тебя сегодня трахать.

Он относит меня в спальню, кладёт на кровать, и я чувствую расстройство.

— Нет?

Джек встаёт между моих ног и запускает пальцы мне в волосы. Когда он находит мои глаза, то наклоняется и целует меня.

— Но я бы очень хотел с тобой переспать, — говорит он. — Если ты не против…

— Я не против. Я очень даже «за».

Он смеется, после чего захватывает рукой мой подбородок и наклоняется ближе.

— И я был бы более чем счастлив трахнуть тебя в следующий раз. Может быть, даже на моём столе. Но сейчас, я не хочу торопиться. Я хочу, чтобы тебе было комфортно. Я хочу насладиться каждым твоим дюймом.

Я подавляю смешок, а Джек прищуривается.

— Даже не смей…

— Где-то я это уже слышала, — шепчу я.

— Ciaróg.

— Прости-прости, — говорю я. — Продолжай.

— В общем, — говорит он. — Я не думаю, что «трахаться» это подходящее слово.

— А как бы ты это назвал?

— Думаю, проще тебе показать, — говорит он.

— Так покажи.

Когда Джек целует меня, тот быстрый темп, в котором мы двигались в гостиной, сменяется чем-то более тягучим. Я полностью его раздеваю, и когда его кожа касается моей, и нам больше ничего не мешает, я испытываю новый, совершенно иной вид удовольствия.

И хотя это наш первый раз, я не чувствую себя неловко и не переживаю о том, что будет дальше. Когда я смотрю на Джека, я вообще ни о чем не переживаю. Словно ничего больше не существует.

Он давит на меня всем своим весом и медленно целует, словно у нас с ним есть всё время этого мира. И от его прикосновения Вселенная у меня в голове сжимается до одной единственной звезды. Каждое его движение неторопливое и внимательное. Я наслаждаюсь каждой мелочью. Ощущением от его волос между моими пальцами. Тем, как он смотрит на меня, когда натягивает презерватив и медленно входит в меня. Звуком его дыхания у себя в ухе.

Он задерживается везде, и теперь я понимаю, что он пытался мне объяснить, сказав, что не хочет меня трахать. Потому что это совсем не похоже на то, что произошло в гостиной. У меня никогда не было такого секса. Во всём этом акте как будто нет конечной цели. Вся суть в ощущениях. Меня и раньше касались в этих местах, но не так. Я была средством для того, чтобы кончить, но я никогда не была всем. Именно так ощущается занятие любовью. И я вдруг понимаю, что никто никогда не делал со мной этого раньше.

Он замирает и заводит прядь волос мне за ухо.

— Ты в порядке, ciaróg? Ты плачешь.

— Просто я чувствую, — говорю я. — Это хорошие чувства. Так здорово просто чувствовать и не думать.

Я провожу по тату ласточки на его плече.

— Наверное, мои слова звучат бессмысленно.

— Я прекрасно тебя понимаю. Ведь я чемпион по части бесполезных раздумий.

Когда я начинаю смеяться, слёзы расходятся не на шутку и начинают стекать по моим щекам.

— О, Боже. Мне так стыдно, — говорю я.

Я вглядываюсь в его лицо в поисках хотя бы намёка на раздражение и ничего не обнаруживаю.

— Чувствуй, что хочешь, — говорит он.

Его голос у меня в ухе звучит как лучший секрет, который принадлежит только мне.

— Но если ты почувствуешь, что тебе что-то не нравится, говори мне, ладно?

Я киваю.

— Хорошо.

Он стирает мои слёзы, хотя они всё подступают.

— Мне нравится, что ты столько всего чувствуешь. Я люблю это в тебе больше всего.

— А что ещё ты во мне любишь? — говорю я и притягиваю его ближе. — Не останавливайся. Пожалуйста.

Он снова врезается в меня и опускает голову так, что его нос касается моего.

— Я люблю твои веснушки, — говорит он. — Люблю твой голос.

Он целует меня в губы, в шею, а затем шепчет мне на ухо:

— Люблю звуки, которые ты издаёшь. Люблю то, как ты выглядишь, когда кончаешь. Люблю быть внутри тебя.

«А меня?» — думаю я. «Ты любишь меня?»

Я не спрашиваю его, потому что я, похоже, знаю. Я чувствую это по тому, как он целует меня, по тому, как его пальцы гладят меня по волосам, по ритму его дыхания и по размеренному неспешному темпу, в котором он двигается вместе со мной. Интересно, понимает ли он, что я его люблю, потому что это так.

Только я не уверена, что это имеет значение. Потому что как бы мне ни нравилось здесь, я не могу остаться. Я и так уже чувствую боль у себя в груди. Это напоминает синяк, который должен появиться, но ты его пока не видишь.

Когда я снова кончаю, я не могу понять, разваливаюсь ли я на кусочки или становлюсь цельной. Все те части меня, которые напоминали расстроенные струны, как будто обретают своё место. А, может быть, они всё же не были расстроены? Может быть, я просто слушала другую тональность — ля-минор вместо до-мажора? Может быть, я всё-таки играю правильные ноты, но просто начала не с того места? И весь этот диссонанс вызван тем, что я пыталась играть чужую песню.

Когда Джек тоже кончает, он утыкается мне лицом в шею, и я прижимаю его к себе как можно ближе. Я держу его и не отпускаю до тех пор, пока он не замирает. Я держу его и не отпускаю, пока наши дыхания не замедляются. Я держу его и не отпускаю, пока одно мгновение не сменяется следующим.

Я не хочу отпускать.

Затем мы лежим в тишине, а Джек следит взглядом за своим пальцем, который движется по моему обнаженному плечу. Интересно, о чём он думает? Он бормочет что-то себе под нос, словно пытается сосчитать веснушки, которых касается его палец.

Наконец, он поднимает на меня глаза.

— Куда ты отправишься?

— Хм-м?

— Когда уедешь из Коба.

— О.

Я уже задавалась вопросом о том, когда мы поднимем эту тему.

— Думаю, в Вену.

— Не в Голуэй?

— Не думаю, что он может сравниться с Кобом, — говорю я.

— Почему в Вену?

Потому что это далеко отсюда, и мне нужно уехать как можно дальше от тебя и этого места, иначе я не смогу этого сделать.

— Это очень музыкальный город.

— И… когда ты думаешь отправиться туда?

— Когда закончатся мои двенадцать недель, в апреле. Мы же договорились.

Джек какое-то время молчит.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — говорит он. — Но у тебя есть всё, что тебе нужно, и ты сделала для паба всё, на что я надеялся. Я не хочу тебя здесь задерживать. С моей стороны было бы эгоистично просить тебя остаться, если тебя здесь больше ничего не держит.

Его рука движется вверх и вниз по моей руке пока он говорит.

— Тебе нужно наверстать все те приключения, что ты пропустила из-за того, что застряла в этом глупом пабе вместе со мной.

— Не знаю. Думаю, я могу отнести эту ситуацию к одному из своих приключений.

— Надеюсь, это было хорошее приключение, — говорит он.

— Одно из лучших.

Я задумываюсь о новом походном чехле, MIDI-клавиатуре и микрофоне. Задумываюсь о новом комбике, рюкзаке и зарядке для телефона. О своей старой гитаре и ножном тамбурине. Я вернула себе свою жизнь. Я должна быть этому рада и… я рада. Я с нетерпением жду, когда смогу увидеть новые места и встретить новых людей. Когда снова вернусь к музыке. Я скучала по тому ощущению, когда не знаешь, что принесёт новая неделя.

Я хочу, чтобы он попросил меня остаться, потому что хочу, чтобы он хотел, чтобы я осталась. Но я также не хочу, чтобы он просил меня об этом, потому что знаю, что не смогу. Я люблю паб, но я не хочу работать там вечно. Я люблю Коб, и «Ирландца», и Джека, но я не могу бросить путешествия. Я не могу представить для себя обычную жизнь. Что если я останусь и начну ненавидеть место, которое я люблю? Ненавидеть его?

Не думаю, что я смогу это вынести.

— Клара улетает в Бостон в понедельник днём, — говорю я. — Так что я, наверное, поеду через неделю после неё.

— Хорошо, — говорит он.

Мы снова замолкаем. Я обвожу пальцем каждую из его татуировок, сначала их контуры, а потом каждую деталь.

— Сколько у тебя татуировок? — спрашиваю я.

Он хмыкает, ненадолго задумавшись.

— Понятия не имею. Я уже сбился со счёта.

Татуировка, изображающая выключатель, привлекает моё внимание. Она гораздо более выцветшая, чем все остальные. Линии нечёткие.

Я провожу пальцем по надписи в нижней части выключателя.

— «Отвали», — бормочу я, прочитав слова.

Когда я поднимаю глаза на Джека, он задумчиво смотрит на меня.

— Это моя первая татуировка, — говорит он. — Я набил её сам с помощью одной из маминых швейных игл, когда мне было четырнадцать. Чертовски глупо. Это чудо, что я не занёс себе заразу. Если бы Шона узнала об этом, сомневаюсь, что она взяла бы меня на обучение. Чёрт, она была бы в ярости, если бы узнала об этом сейчас.

Он прищуривает глаза.

— Так что лучше не рассказывай Рошин.

— Со мной твой секрет в безопасности, — говорю я.

Он смеется, а затем поворачивается ко мне лицом.

— Не могу поверить, что я вообще смог это сделать. Сейчас я не могу делать татуировки даже при должной санитарной обработке. Я не могу делать татуировки даже при чрезмерной санитарной обработке.

— Ты набил её из-за необходимости включать и выключать свет во время навязчивых мыслей?

— Думал, что мне станет лучше, если я попрошу их отвалить от меня.

Он вздыхает.

— Но, знаешь, лучше не стало.

Я перевожу взгляд на татуировку в виде ножниц на его предплечье, а затем на кинжал на шее.

— У тебя поэтому набиты ножницы и кинжал?

Он проводит рукой по волосам.

— Да. Мне казалось, что так я беру контроль в свои руки, но…

Он замолкает и снова проводит рукой по волосам.

— Мартина, мой психотерапевт, говорила, что мне нужно принять то, что я не контролирую навязчивые мысли, и это нормально.

— Она похожа на очень умного психотерапевта, — говорю я.

— Так и есть.

Он отводит взгляд и смотрит на свой палец, которым ведёт по моей ключице.

— Вообще-то, я решил снова начать её посещать.

— Джек, это прекрасно.

— С тобой легче.

Я смеюсь.

— Со мной? Каким образом из-за меня тебе легче начать ходить к своему психотерапевту?

Он берёт мою руку и целует её, а затем переплетает свои пальцы с моими и прижимает мою руку к своей груди.

— С тобой я чувствую себя нормальным.

— Потому что это нормально.

— Да, но…

Он вздыхает.

— Не со всеми я чувствую себя таким образом. Нина и Олли… если бы они знали, насколько всё плохо, они бы начали доставать меня разговорами о терапии до тех пор, пока я бы не сдался, независимо от того, готов я к этому или нет. Они бы сделали из моего отката целую проблему. И да, я думаю, это проблема, но это моя проблема. И ещё это… часть моей жизни. Это не нормально, но это нормально для меня. И с тобой я чувствую себя абсолютно нормальным.

— Это нормально.

Наступает долгая пауза прежде, чем он снова начинает говорить:

— Могу я у тебя кое-что спросить?

— Конечно.

— Ты, правда, имела это в виду, когда сказала, что сыграешь свою песню в пабе?

Я не совсем понимаю тот взгляд, который он на меня бросает. Он полон надежды и мольбы, и я не хочу его разочаровывать.

— Да.

— В среду? Ты смогла бы сделать это в среду?

— Не вижу причин для отказа.

Хотя от самой этой мысли меня начинает тошнить.

Джек широко мне улыбается, но затем его улыбка исчезает.

— Я знаю, ты надеялась, что я набью тебе татуировку перед отъездом.

— Джек, всё в порядке.

— Я собираюсь проработать это во время терапии. В прошлый раз я даже не пытался, но… Я скучаю по этому. Просто я не успею подготовиться до твоего отъезда. Но я очень хочу однажды набить тебе твоего жука, — говорит он. — Может быть вот… здесь, — говорит он и целует меня в шею в том месте, где мне особенно щекотно.

Я перекатываюсь на бок и пытаюсь высвободиться, но он прижимает меня к себе. Я утыкаюсь лицом ему в шею, и некоторое время просто слушаю ритм его дыхания, думая о том, что очень скоро останемся только я и моя гитара. Именно этого я и хотела, уезжая из Бостона. Именно этого я и хотела, когда в первый раз вошла в «Ирландец». Так почему я чувствую себя так, словно хочу большего в этой жизни? Я хочу всё сразу. Я хочу путешествовать и играть музыку. Но я также хочу дом и семью. Я хочу постоянно видеть что-то новое, но в то же самое время, я хочу найти место, которое будет мне знакомым и будет ощущаться как часть меня.

Я не хочу чувствовать сейчас эту боль в груди. Я провела столько времени, чувствуя себя разбитой. Я не хочу испортить это мгновение, думая о том, что будет дальше. Потому что, когда я рядом с Джеком, я чувствую себя чудесно. Благодаря ему я чувствую себя как дома в этом теле. В своих не совпадающих носках и потрёпанных коричневых ботинках с красными выцветшими шнурками. В его худи и его перчатках. И совсем без одежды. Рядом с Джеком я чувствую себя дома, и я чувствую себя собой. Вместе со своей музыкой, бессвязными словами и оплошностями. Я не знаю, смогу ли я забрать с собой это ощущение, но на случай, если оно останется здесь вместе с ним, сейчас я решаю полностью в него погрузиться.

Я не хочу отпускать.

Но я знаю, что раньше, чем мне бы хотелось, у меня не останется выбора.

***

Утром в понедельник мы с Джеком отвозим Клару в аэропорт. Я стою рядом с ней, пока она регистрируется на рейс, а затем мы останавливаемся перед входом в зону досмотра, чтобы попрощаться.

— Я, правда, буду очень скучать, Рэйни, — говорит Клара.

— Я тоже буду по тебе скучать. Но ты собираешься надрать задницу медшколе, поэтому я отпускаю тебя ради хорошего дела.

Она смеется.

— Ага, посмотрим. В случае чего я могу стать живой статуей. Это будет мой запасной вариант.

— Я бы не стала на это рассчитывать, — говорю я. — И тебе не нужен запасной вариант

— Спасибо, — говорит она.

— Иди, пока я не начала плакать, — говорю я.

Но это не помогает, потому что, когда я замечаю, как Клара вытирает слёзы под глазами, я начинаю смеяться и плакать.

— Ох! — говорит она, подняв лицо к потолку, чтобы сдержать слёзы. — Ты заразила меня своей чувствительностью.

В последний раз крепко обняв Клару, я наблюдаю за тем, как она исчезает среди охраны, а затем выхожу наружу, чтобы найти Джека.

— Ты в порядке? — спрашивает Джек, когда я со вздохом проскальзываю на пассажирское сидение.

— Думаю, да.

Он тянется ко мне, сжимает мою ладонь, после чего отпускает её, чтобы тронуться с места. Интересно, когда я буду улетать, он зайдёт со мной внутрь, как я сделала это с Кларой? Будет ли стоять рядом со стойкой регистрации? Или высадит меня у обочины и попрощается безо всяких церемоний? Я пытаюсь представить это, но не могу. Он должен, по крайней мере, выйти из машины, чтобы помочь мне выгрузить мои вещи, хотя мне и не нужна помощь. Я и раньше носила всё сама и продолжу делать это дальше.

Хотя было бы неплохо, если бы мне немного помогали. Какие-нибудь люди в новых местах.

Джек, должно быть, чувствует, что я смотрю на него. Он смотрит на меня в ответ и улыбается.

— Я слышал, что в Вене классные уличные художники, — говорю я. — Очень много сюрреализма.

— Правда?

— О, да, — говорю я. — Некоторые из них по-настоящему странные. Дерзкие. В буквальном смысле.

Он бросает на меня взгляд, после чего снова переводит его на дорогу.

— А вот на это я хотел бы посмотреть.

Я ничего не говорю. Вместо этого я наклоняюсь вперёд, включаю музыку погромче и начинаю представлять, как бы это было, если бы он поехал со мной. Мы могли бы исследовать весь город, если бы захотели. Я бы таскала его за собой по всем закоулкам в поисках самого странного искусства, которое только можно найти. Он, наверное, заставил бы меня потерять терпение. Он бы замечал что-то, что не видел никто другой, одинокий носок или ещё какую-нибудь уродливую вещь, которую выбросили, и нам пришлось бы останавливаться, чтобы он мог разглядеть в этом красоту. Я бы ходила туда-сюда вдоль квартала, а он бы сидел на лавочке или на обочине дороги, делая быстрый набросок. То же самое происходило во время наших многочисленных прогулок по Кобу, поэтому я ясно это вижу. Так ясно, словно этому суждено сбыться.

Мы молчим на всю дорогу до Коба. Глаза Джека устремлены вперёд, и он почти не глядит на меня. Я замечаю татуировку на его шее — кинжал, пронзающий сердце. Я решаю, что именно так я чувствую себя по поводу отъезда, но затем начинаю ругать себя за эту мелодраматичную мысль.

Но ведь я не обязана чувствовать себя именно так по поводу отъезда. Если Джек поедет со мной. Он способен на большее, чем думает. Он может путешествовать. Он может делать и изучать всё, что захочет. Ему просто нужно в это поверить. Но я не могу попросить его поехать со мной в Вену. Я должна начать с малого и показать ему, что он может.

Когда я возвращаюсь в квартиру, первое, что я делаю (конечно, после того, как приветствую Себастьяна) — это покупаю два билета в Лондон и обратно. Я сыграю в пабе в среду. Мы вылетим в четверг, переночуем там, и вернемся домой к вечерней пятничной смене.

Это всего лишь небольшая поездка. Маленький шажок, позволяющий прочувствовать ситуацию. Но это хотя бы что-то.

Я только надеюсь, что этого будет достаточно.

Глава 22

Джек

За час до предполагаемого выступления Рэйн, я стою в гостевой комнате Нины и Олли, держа руку на выключателе. Последние десять минут я пытаюсь убедить себя, что мне пора выходить, чтобы прийти в паб вовремя, но… я всё ещё тут.

Я мог бы выйти за дверь в коридор. Это заняло бы меньше секунды. Но я не могу оторвать руку от выключателя. Сколько бы раз я им ни щёлкал, я чувствую что, что-то не то. И я не могу уйти, пока всё не станет в порядке, иначе… Иначе что?

«Ничего», — отвечает рациональная часть моего мозга. «Ничего плохого не случится».

Но моё ОКР с этим не согласно.

Ранее, взяв свой телефон после душа, я обнаружил пропущенный звонок от мамы. Ни текстового, ни голосового сообщения. Что обычно для неё. Я перезвонил ей, но она не взяла трубку. Что тоже обычно. С тех пор, как она начала встречаться с Эдом, она более занята, чем обычно. Мы постоянно пропускаем звонки друг друга. И я особенно не задумывался об этом, пока одевался. Но затем, когда я открыл дверь гостевой комнаты, я подумал: «Что если с мамой что-то случилось? Что если она истекает кровью и звонила, чтобы попросить о помощи?»

Вместо того чтобы выйти из комнаты, я позвонил ей еще пару раз. Но она так и не ответила. Я позвонил Эду — что обычно стараюсь избегать, насколько это возможно — но он тоже не взял трубку.

В десять лет я начал играть в игры в своей голове. Одна из таких игр была игрой в кружки. Правила были простые: если мама давала папе красную кружку, это означало, что у того будет плохой день. Если она давала ему синюю кружку, это означало, что у него будет хороший день. Если у папы был плохой день, это означало, что и у нас с мамой будет плохой день. В итоге я сам предлагал папе кофе, чтобы убедиться в том, что он получит синюю кружку. Даже если это означало, что я должен был проигнорировать четыре чистых кружки в шкафу и помыть именно эту.

Я знал, что это не помешает папе разозлиться на нас, но я всё равно это делал. Так мне было легче проживать дни. Но затем я приходил в школу и начинал сомневаться, что дал ему именно синюю кружку. Тогда я начинал прокручивать в голове те события, что произошли утром, но всё равно не был уверен. Что если это было вчера, а не сегодня? Из-за этого я чуть не отчислился из школы.

Сегодняшняя игра называется «Если ты не щёлкнешь выключателем правильно, твоя мать умрёт». Эта игра — близкий родственник игры «Наступи на трещину, и твоя мать получит затрещину». Только правила этой игры чуть более сложные. Всё, что мне нужно сделать, это щёлкнуть этим долбаным выключателем множество раз до тех пор, пока я не почувствую, что моя мать вне опасности.

С этой игрой много проблем. Во-первых, она не настоящая. Во-вторых, она занимает много времени. В-третьих, она заставляет меня чувствовать себя так, словно я схожу с ума. В-четвёртых, правило четырех — на выключатель нужно нажимать по четыре паза, и я никогда не знаю, какой из них станет волшебным и не даст произойти тем ужасным вещам, о которых я думаю. Сегодня, я нажал на выключатель уже более сорока раз и всё ещё продолжаю это делать. Вкл-выкл-вкл-выкл. Вкл-выкл-вкл-выкл. Вкл-выкл-вкл-выкл. Вкл-выкл-вкл-выкл. Снова и снова и снова и снова. Твою мать. Это самое ужасное световое шоу в мире. И от него у меня уже болит голова.

Я мог бы остановиться прямо сейчас. Я должен перестать это делать. Я должен остановиться на нечётном числе и надеть ботинки неправильным способом — сначала левый, потом правый. Я должен сказать себе: «Да, моя мать истекает кровью где-то на Канарских островах, потому что я не ответил на её звонок. Я, вероятно, мог бы этому помешать, щёлкая выключателем, но я отказываюсь это делать. Если она умрёт, это будет мучить меня до конца моей жизни. Но, увы, мне придётся смириться с этими последствиями».

Я должен всё это сделать, но не делаю. Потому что я так близок к тому, чтобы всё исправить. Я уверен в этом. И тогда я могу отправиться в паб и не переживать о том, мертва моя мать или нет. Если я буду сопротивляться навязчивым мыслям, в скором времени моё беспокойство только усилится, а я слишком занят для этого.

Телефон вибрирует у меня в руке. Я отвечаю на звонок и прижимаю телефон к уху.

— Эд?

— Джек, всё в прядке?

— Где мама?

— Ушла плавать. А что? Что-то случилось?

— Мама в порядке?

— Она… в порядке, Джек.

— Ты сейчас с ней?

— Нет. Но я вижу её с этого места.

— Могу я с ней поговорить?

— У тебя там всё в порядке?

— Всё в порядке.

Эд вздыхает.

— Ты звонил двенадцать раз, Джек.

Я мог бы поклясться, что звонков было восемь, но я тогда плохо соображал. Я ничего не отвечаю.

— С Олли и девочками всё в порядке? — спрашивает Эд.

— Всё супер. Могу я поговорить с мамой?

Эд вздыхает.

— Джек… я скажу ей, чтобы она тебе перезвонила.

— Но…

— Знаешь, она переживает из-за тебя.

— Я в порядке.

— Я знаю, что ты много переживаешь…

— Эд, мы можем не…

— Но, похоже, в последнее время стало хуже. Ты звонишь гораздо чаще. Ты как будто на взводе. Твоя мама здесь в полной безопасности. Я за ней присматриваю, хорошо?

На самом деле ничего хорошего. Так как проблема не в том, что она сейчас далеко. Я переживаю о том, что она там вместе с ним. Я редко видел его даже рассерженным, но ты же не можешь досконально знать человека. Папа был самым очаровательным парнем, которого ты когда-либо встречал, пока он не начинал тебя избивать. А я… я постоянно думаю обо всех этих ужасных вещах. Разве могу я поверить в то, что Эд надежный, и что с ним безопасно, если я даже не верю самому себе?

— Ты не можешь отвечать за всех сразу, Джек. Так ты только себя убьёшь. Тебе нужно научиться жить с некоторым чувством неопределенности.

— Откуда ты это взял?

Эд смеется.

— Не знаю, но я сам до этого дошёл. Береги себя, ладно? Тебе больше не нужно переживать о маме.

Тебе больше не нужно переживать о маме. Эд, может, и считает, что знает, через что мы прошли, живя с папой, но это не так. Он знает только то, о чём рассказала ему мама, а мама видит только то, что хочет видеть. Она замечает только то, с чем может справиться.

Я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Мысли крутятся у меня в голове, пока я спускаюсь вниз по лестнице. А после, надевая ботинки, я начинаю с правильного.

***

Когда я, наконец, прихожу в паб, я обнаруживаю, что там больше народу, чем я ожидал. Все стулья у барной стойки заняты. Как и все столы. Это случалось и раньше, особенно в последние несколько недель. Но этот вечер чем-то отличается от всех остальных. Но я не понимаю, чем конкретно.

И я не уверен в том, что смогу оставаться здесь достаточно долго для того, чтобы это выяснить. Происшествие с выключателем и телефонный звонок Эда подействовали мне на нервы, как будто страх и навязчивые мысли никуда не делись, а только и ждут кого-то — или чего-то — чтобы вернуться. Сама мысль об этих мыслях заставляет моё сердцебиение ускориться.

Мне надо было зайти через заднюю дверь. Я смотрю на центральный вход, и мне хочется выйти наружу, обойти здание и закрыться в офисе, пока меня никто не заметил. А лучше вообще уйти из паба и вернуться в дом Нины и Олли. Мысли будут преследовать меня в любом месте, но, хотя бы, никто не станет этому свидетелем. Под «никто» я в основном имею в виду Рэйн. Я почему-то не думаю, что мой очередной срыв, добавит привлекательности Кобу в её глазах.

Я пристально гляжу на дверь паба. Желание пойти более лёгким путём и уйти очень сильно. Но именно я уговорил Рэйн на всё это, и если я смогу показать Рэйн, что она может играть свою собственную музыку, может быть, тогда ей хватит смелости её записать? И может быть тогда она решит остановиться здесь на какое-то время? Но теперь я понимаю, насколько это ужасный план. Разве я могу попросить её остаться в Кобе ещё на пару недель, когда я сам не могу остаться в этом пабе даже на пару минут?

Сделав первый шаг по направлению к двери, я слышу, как мой брат окликает меня по имени. Я притворяюсь, что не слышу его, и делаю ещё один шаг.

Я не должен здесь находиться. С моей головой не всё в порядке.

Но прежде, чем я успеваю дойти до двери, Олли кладёт руку мне на плечо, и я больше не могу притворяться, что не слышу его.

— Куда это ты, мать его, собрался? — говорит он.

— Домой.

Я пытаюсь сделать ещё один шаг, но Олли крепко держит меня за плечо, не давая сдвинуться с места.

— О нет, Джеки, никуда ты не пойдёшь. Ты не оставишь меня закрывать паб после всей этой толпы. Ты в курсе, что Ифа уходит сегодня пораньше?

Если бы я думал, что смогу уйти отсюда, не поговорив с Олли, я бы так и сделал. Олли прав. Но он сможет справиться в одиночку. Он поймёт. Я объясню ему, что происходит. Это будет быстрый разговор, после чего он разрешит мне уйти, как он обычно это делает в подобные дни. И тогда я смогу уйти домой без чувства вины.

Я поворачиваюсь к нему лицом, и его нахмуренные брови опускаются ещё ниже.

— Что с тобой такое?

— Ой, всё как обычно.

Олли осматривает меня и кивает.

— Идём.

— Куда…

— Тихо. Нам надо поговорить.

Я слишком устал, чтобы сопротивляться Олли, который обходит меня и кладёт руки мне на плечи. Он уводит меня за барную стойку, ведёт в сторону кухонных дверей, где ловко избегает столкновения с Ифой, которая снуёт туда-сюда, точно рыба в воде, принимая заказы и разливая напитки.

Я задерживаю дыхание, когда Олли заводит меня в дверь. В кухне тише, чем в зале. Рошин даже не поднимает глаза, когда мы проходим мимо. Я стараюсь не смотреть на нож в её руке, и опускаю взгляд на ботинки.

«Эстетика плохих парней, мать его», — думаю я. Вся эта чёрная одежда и татуировки не могут скрыть того факта, что я трус.

Олли отпускает меня и открывает офисную дверь. Он жестом приглашает меня войти, и я не без вздоха, подчиняюсь. Ни один из нас ничего не говорит, когда он заходит за мной следом и закрывает дверь. Я начинаю ходить вокруг стола и притворяюсь, что читаю надписи, на многочисленных стикерах, беспорядочно приклеенных к нему.

Я не смотрю на Олли, когда он садится за стол, хотя чувствую, что он за мной наблюдает. Я не знаю, как долго уже тянется между нами эта тишина. Тридцать секунд? Три минуты? Я слишком погружён в свои мысли.

— Почему бы тебе не присесть, Джеки? — наконец, говорит Олли.

Я качаю головой, но делаю, как он говорит.

— А теперь расскажи мне, что происходит.

— Всё как обычно. Как я и сказал.

— Что значит, как обычно?

Когда я смотрю на Олли, то начинаю чувствовать себя будто вне тела. Прошло уже пять лет с тех пор, как он вернулся домой, но, словно из ниоткуда, у меня в голове то и дело возникает мысль о том, что он здесь. Он приехал домой. Ради меня. Потому что я попросил.

— Мне надо домой.

Олли не говорит «хорошо», как это обычно бывает. Он осматривает меня и снова хмурит брови.

— Ты уверен, что это именно то, что тебе нужно, Джеки?

— Что ты имеешь в виду?

Олли поднимает лицо к потолку и вздыхает.

— Я знаю, я плохо разбираюсь в этой штуке.

— В какой… штуке?

— В твоём ОКР. Но я знаю, что… я должен делать. Я хочу сделать всё правильно, Джеки, но это тяжело. Я не хочу всё испортить. Все мои заверения… когда я помогаю тебе избегать триггеры… это кажется правильным, даже если это не так.

Я слишком изумлён, чтобы ответить ему. Последние несколько лет мы с Олли обсуждали моё ОКР только вскользь. Мы никогда не касались этой темы напрямую, если только это не было абсолютно необходимо. Я знаю, это не из-за того, что он меня стыдится. Я знаю, что ему стыдно из-за того, что его не было рядом, и он думает, что если бы он был рядом, то всё, возможно, было бы не так плохо.

— Ты опять начал ходить к психотерапевту? — спрашивает он.

— Первый приём был вчера.

— Хорошо. И… что бы посоветовал тебе твой терапевт? Тебе, правда, нужно пойти домой?

Я какое-то время смотрю на своего брата.

— Я не понимаю.

— Боже, я так непонятно говорю? Ты сказал, что тебе нужно домой. Тебе, и правда, это нужно или…

— Я не о том, — говорю я. — Я не понимаю… это.

Он смотрит на меня пустым взглядом.

— Тебя. Я не понимаю тебя, — я вжимаюсь в стул и скрещиваю руки на груди. — Это не похоже на заботу, когда ты пытаешься начать делать то, что якобы должен делать. А я-то надеялся, что ты продолжишь мне помогать.

Олли закатывает глаза.

— Ты, серьёзно, этого хочешь?

«Да», — хочу сказать я, но когда открываю рот, из него вылетают слова правды:

— Нет.

— Тогда чего ты хочешь, Джеки?

— Я же сказал, что уже не знаю.

— А я думаю, знаешь.

Олли удерживает мой взгляд. Я хочу отвернуться, но не могу. Олли суровый и грубый, но он максимально мне предан.

— Я хочу поправиться, — говорю я.

— Если ты сейчас уйдёшь домой, это приблизит тебя к выздоровлению?

Я качаю головой.

— Тогда не иди домой, Джеки. Останься. Хотя бы ненадолго.

— Я не знаю, смогу ли.

— Сможешь.

Я больше не могу смотреть на Олли. Я не привык к такому. Я не привык к тому, что он на меня давит.

— А знаешь, почему ты должен остаться? — говорит Олли.

— Потому что экспозиционная терапия невероятно эффективна.

— Да, именно. Но это не единственная причина.

— Продолжай.

Олли ставит руки на стол и наклоняется вперед.

— Если ты уйдёшь, ты оставишь здесь всё, что когда-либо хотел. Ты видишь, что творится в зале?

— Там куча народу, но…

— Там не куча народу, Джеки. Паб ожил. В этом разница. Я знаю, что меня долго здесь не было, но я тоже вырос в этом пабе. Я помню, как тут было, когда этим местом управлял папа, и да, иногда тут была куча народу, но он никогда не был живым. Сюда можно было сходить, но это место никогда не было твоим. Ты превратил этот паб в такое место, которое может стать твоим, Джеки. Ты и Рэйн.

Рэйн.

— Чёрт, она уже, наверное, играет, верно?

Олли улыбается.

— И ты пропустишь выступление своей девочки. Это причина номер два, из-за которой ты должен остаться.

— Ох, заткни уже пасть, Олли Волли.

— И не собираюсь.

Мы какое-то время смотрим друг на друга.

— Ну, ладно, я останусь. Но не знаю, сколько я смогу продержаться.

— Ты сможешь продержаться долго, если захочешь.

— Как же ты раздражаешь, — говорю я ему.

— Уж я-то знаю. И это явно наследственное. А теперь тащи свою задницу в зал. Нам ещё пабом управлять.

Глава 23

Рэйн

За последний год я выступала в таких местах, которые даже не могла себе представить — на Тауэрском мосту в Лондоне, на мосту Пон-Нёф в Париже, на Карловом мосту в Праге. Мостов было, правда, очень много. Но сейчас я смотрю на знакомые лица, и меня не покидает мысль, что «Ирландец» — моё любимое место.

Когда мой сет заканчивается, я оказываюсь в бесконечном потоке разговоров. И только когда паб закрывается, я, наконец, иду искать Джека, который пропал, как только я закончила играть свою последнюю песню. Сначала я решила, что он ушёл домой, не попрощавшись. На кухне тихо, не считая звука бегущей воды в раковине, у которой убирается Рошин. Его офис пуст. Я уже готова сдаться и подняться наверх, как вдруг замечаю, что задняя дверь паба слегка приоткрыта.

Джек поднимает голову, когда я раскрываю дверь и сажусь рядом с ним на верхней ступеньке. Он сгорбился, руки зажаты между коленями. Он медленно сгибает переплетённые пальцы, и я понимаю, что он сдерживается, чтобы не начать выбивать ими один из своих ритмов. Мне начинает казаться, что в его беспокойстве есть моя вина. Он хотел, чтобы я сыграла свою песню, а я… просто не смогла. Как только я сказала, что у меня есть ещё одна песня и начала играть первые аккорды, я увидела лица людей, сидящих за столами напротив меня, людей, которых я узнала и полюбила, людей, любовь которых я так хотела заслужить, и мои пальцы начали играть нечто иное. Чью-то другую песню.

— Прости, — говорю я и легонько прижимаюсь плечом к его плечу.

Джек вглядывается в моё лицо, словно не понимает, за что я извиняюсь.

— Моя песня… я её не сыграла.

— Всё в порядке. Я не должен был на тебя давить. Я просто надеялся…

Он замолкает, а затем отворачивается от меня и проводит рукой по волосам. Я замечаю рукоять кинжала на его шее, и мне хочется провести по ней пальцами.

— Ты просто надеялся… на что?

Он снова переплетает пальцы.

— Не на что… Я просто надеялся, что ты хорошо проведёшь время, вот и всё.

— Я хорошо его провела.

— Хорошо.

Я сомневаюсь, что это всё, на что он надеялся, потому что он кажется таким… грустным. Он улыбается мне, но я не знаю, как на это реагировать. Я думаю о билетах в Лондон, которые купила, но уже понимаю, что он не в состоянии туда поехать. Маленькая часть меня всё ещё надеется, что я ошибаюсь, и, к сожалению, мне хватает этого небольшого проблеска надежды, чтобы открыть рот.

Я опускаю глаза на свои ботинки и замечаю, что начала теребить растрёпанный конец одного из шнурков.

— Ты когда-нибудь хотел просто… сбежать от всего этого?

Какое-то время он молчит. Я чувствую, как его внимание тоже перемещается на мои ботинки, поэтому отпускаю порванный шнурок и перемещаю руки в карман-кенгуру его худи.

— Постоянно, — говорит он, и толкает меня плечом. — Наверное, здорово жить по своим собственным правилам.

— Неплохо.

Я шевелю пальцами ног в ботинках. Голос разума говорит мне не упоминать Лондон и путешествия, но слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю себя остановить.

— Ты бы мог, если бы захотел. Сбежать от всего этого. Может быть, мы могли бы поехать на денёк в Лондон? Я бы показала тебе свои любимые места для выступлений.

Сердце начинает колотиться в груди, когда я смотрю на Джека. На его лице отражается боль, и я начинаю чувствовать себя такой же побитой и потрёпанной, как мои походные ботинки.

— Забудь. Это была глупая идея.

— Рэйн…

— Да кому они нужны эти места для выступлений? Они не стоят того, чтобы тратиться на билет на самолёт.

Джек накрывает мою щёку рукой, и абсолютная уверенность, которая чувствуется в его прикосновении, заставляет меня замереть.

— Это не глупо. Я хочу увидеть твои любимые рынки, и парки, и мосты, и всё, что ты хочешь мне показать.

— Правда?

Он проводит большим пальцем по моей щеке.

— Конечно, хочу.

— Тогда поехали со мной, — говорю я.

И как только я произношу эти слова, печаль снова окрашивает лицо Джека, и мне хочется взять их назад.

— Я бы очень этого хотел, — бормочет он. — Но…

— Не нужно объяснять, — говорю я.

Моё лицо начинает гореть от стыда. Я отворачиваюсь, и его рука падает с моей щеки.

— Я просто не думала.

— Я бы очень хотел отправиться в путешествие, но…

— У тебя здесь настоящая жизнь, — говорю я. — У тебя здесь паб и твоя семья. Ты не можешь… таскаться где попало, как я.

— Рэйн.

— Я попросила тебя поехать со мной не по-настоящему, — говорю я. — Я просто болтала. Это ничего не значит.

— Рэйн, подожди и посмотри на меня.

Я не хочу на него смотреть, но всё равно это делаю. Он заводит прядь волос мне за ухо.

— Даже если бы у меня не было паба, я не представляю, как бы я мог поехать с тобой. Я не очень хорошо переношу неопределённость. Я бы хотел, чтобы это было не так. И я также хотел бы сказать тебе, что однажды смогу с этим справиться, но я не знаю, смогу ли.

Он улыбается мне нежной, но грустной улыбкой.

— Прости, что не смогу быть тем, кто разделит с тобой все эти приключения.

— Но, может быть, ты когда-нибудь сможешь это сделать. Конечно, не сейчас, но может быть однажды.

— Может быть, — говорит он. — Но до этого момента могут пройти годы.

— Или несколько месяцев.

— Или это не случится никогда.

— Я знаю, что нескольких сеансов у психотерапевта недостаточно, но ты сам сказал, что терапия изменила твою жизнь.

— Так и есть. И я знаю, что она поможет. Но я не знаю, насколько, и не знаю, сколько времени это займёт. Я не хочу, чтобы ты ждала того, что может никогда не произойти.

— У нас могут быть отношения на расстоянии. Я буду приезжать сюда раз в месяц или типа того.

Джек качает головой.

— Я не могу тебя об этом просить. Это было бы нечестно.

— Я не против…

— Это никогда не пройдёт полностью, Рэйн. Всегда будут ремиссии и откаты.

— Я знаю.

— Ты заслуживаешь лучшего, — говорит он.

— Дерьмо собачье.

Меня охватывает гнев, и я отворачиваюсь. Я не знаю, почему он это делает. Почему отрицает всё, чего он заслуживает, почему думает, что не может быть счастливым.

Джек вздыхает. Он хватает мой подбородок, и я не сопротивляюсь, когда он заставляет меня посмотреть на него.

— Ты встретишь кого-нибудь такого же смелого и безрассудного, как ты сама, и вы проживёте чудесную жизнь.

— Джек.

Он наклоняется ближе и шепчет:

— И чтобы ты знала, я уже ненавижу этого парня.

Джек целует меня. И как только его губы отрываются от моих, меня накрывает чувство потери, которое мне ещё только суждено испытать, и слёзы, которые я пыталась сдерживать, начинают стекать по щекам.

— Вот дерьмо, — шепчу я.

Джек вытирает мои слёзы.

— Я всё равно тебе не подхожу. Постоянно довожу тебя до слёз.

— Ой, всё доводит меня до слёз, — говорю я. — Очень хорошая чашка кофе может довести меня до слёз. Это не значит, что она мне не подходит.

Я утыкаюсь лицом в его плечо. Джек обхватывает меня рукой и прижимает к себе.

— Ты самый нелепый человек, которого я когда-либо встречал, — говорит он.

— И я очень серьёзно отношусь к своей роли.

— Хватит воровать мои шутки.

— Джек?

— Хм-м-м?

Я поднимаю к нему лицо.

— Ты обещаешь не ездить в Токио без меня?

— Обещаю.

Я вытягиваю мизинец, чтобы закрепить обещание, а он берёт мою руку в свою, и я взвизгиваю, когда он сажает меня к себе на колени. Он целует меня в подбородок, а затем хватает мою руку и целует мой локоть.

— Что ты делаешь?

— Хочу убедиться, что ничего не пропустил, — говорит он, и целует мой другой локоть. Когда он отрывается от меня, он приковывает меня суровым взглядом. — Ну, хватит грустить.

— А то что?

— А не то ты уволена, — говорит он.

— Ой, прекрати.

Мне хочется максимально насладиться этим временем, проведённым вместе с ним, хотя его осталось не так много. Рядом с Джеком я вспоминаю о своих самых лучших днях. Идеальных днях с идеальной погодой. Когда я смотрю на него, и его руки легонько обнимают меня за талию, я чувствую себя так, словно подставила лицо солнцу. Словно я стою посреди нового города, но почему-то чувствую себя как дома.

Глава 24

Свой последний вечер в Кобе я провожу в «Ирландце». Я сижу на том же самом стуле, на котором сидела в свой первый визит сюда. Я почти не вставала с него с тех пор, как закончилась моя смена, а это было почти четыре часа назад. Ифа, которая заняла место за барной стойкой после того, как Олли ушёл домой в пять часов, не слезает с моих ушей с тех пор, как пришла сюда. Я пытаюсь следить за разговором, но неожиданно мой телефон начинает вибрировать на барной стойке, и на экране высвечивается входящее сообщение от Джека.

ДЖЕК:

Задерживаюсь. Скоро буду.

— Ты в порядке, девочка? — спрашивает Ифа.

Какое-то мгновение я всё ещё смотрю на сообщение, после чего выключаю экран телефона, ничего не ответив Джеку, и поднимаю глаза на Ифу, которая ставит передо мной очередной стакан с пивом. Я начинаю подозревать, что она пытается меня напоить, чтобы я опоздала на самолет. Когда я спрашиваю её об этом, она отвечает только: «Кто-то решил, что всё про всех знает?» — и подмигивает мне.

Весь вечер я то включаюсь в разговоры, которые меня окружают, то отключаюсь от них. Из игровой комнаты раздаётся звук падающей «Дженги», за которым следует волна смеха. Я вспоминаю свой первый вечер в Кобе, и о том, что первой вещью, которую я заметила, войдя сюда, была музыка, играющая над головой. Я не могу не расчувствоваться, когда понимаю, как сильно здесь всё поменялось. Я провела здесь совсем немного времени, но уже хорошо знаю это место. Я знаю о происхождении каждой вещи, что висит на стене. Я знаю, в каких играх недостаёт деталей. Какие посетители заходят сюда и когда. Я точно знаю, какую песню Дэйв сыграет первой, когда достанет свою гитару, и мне хорошо знакомо выражение лица Ифы, когда она вспоминает особенно хорошую сплетню.

Я знаю, каково это — сидеть на полу перед камином, бросив ботинки рядом с собой, и не чувствовать на себе странных взглядов. Я знаю, что если порву на маленькие кусочки салфетку из стопки, которая лежит на барной стойке, я могу просто сложить их в ближайшую пустую тарелку, свою или чужую. Я знаю, что кто-то может присоединиться ко мне, если я пою сама по себе. Как и знаю, что услышу, как кто-то громко зовёт меня по имени с другого конца зала, как только войду в дверь паба.

Я знаю, каково это быть здесь, не в качестве туриста или прохожего, а в качестве своего человека.

Чем больше времени проходит, тем сильнее мне хочется разрыдаться. Когда Рошин зовёт Ифу с кухни, я сползаю со своего стула и выхожу на улицу в надежде, что небольшой круг по кварталу не даст мне снова выставить себя дурой на публике. С каждым новым шагом я пытаюсь напоминать себе о том, что всё это было частью моего плана. Я должна была остановиться здесь ненадолго. Да я вообще не должна была здесь останавливаться.

Я заворачиваю за угол, и когда замечаю собор, я останавливаюсь и смотрю на то, как он сияет над городом. Я стою там недолго. Всего лишь какое-то мгновение. Это лишь короткая остановка перед большим путешествием куда-то ещё.

Джек ждёт меня у двери паба, когда я возвращаюсь.

— А вот и ты. Сейчас объявят последний напиток, все тебя ждут.

— Почему все меня ждут?

— Не переживай об этом.

Я прищуриваю глаза.

— Ты заставляешь меня нервничать.

— Не нервничай.

Он целует меня в лоб, берёт за руку и заводит внутрь. Я удивляюсь, когда понимаю, что Джек не шутил. Внутри собрались все. И не только Ифа и Рошин, но и завсегдатаи, которые уже были в пабе, когда я пошла прогуляться. Дэйв и Нина, и даже Олли (который и так уже провёл здесь целый день) сидят рядом друг с другом у барной стойки.

— А вот и наша Рэйн, — кричит Ифа, заметив меня. — А я-то думала, куда ты убежала?

— Что вы все здесь делаете? Разве мы не закрываемся через пять минут?

Джек не успевает ответить на мой вопрос, потому что Нина спрыгивает со стула и подбегает ко мне.

— Я украду твою девушку, — говорит она Джеку, берёт меня под руку и тащит к барной стойке, несмотря на то, что Джек и я и так уже направлялись к ней.

Я не знаю, с чем связано это сборище, но когда Нина заставляет меня занять свободный стул рядом с ней, она шепчет мне, поиграв бровями:

— Готова запереться в пабе в первый раз?

— Серьёзно?

Я разворачиваюсь, чтобы посмотреть на Джека, но тот занят тем, что запирает дверь и закрывает окна. Я, конечно, слышала о подобной практике в пабах, но никогда не была тому свидетелем. Последний напиток объявляют в «Ирландце» в одиннадцать тридцать в будние дни, как и в большинстве пабов Ирландии. Но иногда, когда люди ещё не готовы отправляться домой, владелец паба или бармен продлевают вечеринку. Как только наступает время закрытия, все, кто не в курсе, уходят, после чего дверь запирают, окна закрывают, а те, кто остаются внутри, наслаждаются ещё парой раундов. Мой дедушка часто рассказывал мне об этом, и мне всегда хотелось это увидеть. Но такое происходит редко и обычно в этом участвуют в основном местные.

Остаток вечера оказывается наполнен историями, смехом и музыкой. А когда Дэйв просит меня поиграть на гитаре, я уже настолько пьяна, что мне хватает смелости сыграть свою песню. Как только Дэйв начинает меня хвалить, и я замечаю выражение лица Джека, мне становится так неловко, а эмоции настолько переполняют меня, что, закончив песню, я больше не могу сыграть ни аккорда.

Уже довольно поздно, когда я начинаю прощаться со всеми со слезами на глазах. В итоге в пабе остаёмся только я, Джек и Себастьян. Джек исчезает в офисе и возвращается с тремя небольшими подарками, которые он кладёт на барную сойку.

— Что это? — спрашиваю я.

— Небольшие прощальные подарки, — говорит он.

Он опускается на стул рядом со мной и протягивает мне один из них.

— Вот. Сначала открой этот.

Я не знаю, что сказать, поэтому ничего не говорю. Я разрываю упаковку первого подарка и начинаю смеяться, увидев новые ярко-красные шнурки.

— Тебе они нужны, — говорит он. — Ты не можешь разъезжать по миру в тех потрёпанных шнурках.

Я смотрю на свои ботинки.

— Я думала, тебе нравятся мои потрёпанные ботинки вместе с их потрёпанными шнурками, — говорю я.

Джек берет мою ногу, кладет себе на колени и начинает развязывать шнурки.

— Это так, но твоя безопасность — мой главный приоритет, а эти шнурки не отвечают требованиям безопасности

— Это смешно, — говорю я. — Спасибо.

Себастьян прыгает мне на колени и начинает тихонько урчать, в то время как Джек меняет шнурки на одном ботинке, а затем на втором. Он убирает старые шнурки на пустой стул позади себя, после чего передаёт мне второй подарок. Я тянусь за подарком, стараясь не потревожить Себастьяна, но всё бесполезно, и вальяжно потянувшись, Себастьян быстро перепрыгивает с моих колен на колени Джека.

Вторым подарком оказывается крошечный красный блокнот на спирали размером с мою ладонь. Я провожу рукой по обложке, после чего бросаю на Джека недоумённый взгляд.

— Это для некрасивого, — говорит он.

Я ничего не говорю, потому что пока что ничего не понимаю.

— Открой следующий, — говорит он и кивает на последний подарок.

Когда я разворачиваю его, то удивляюсь, когда обнаруживаю ещё один блокнот. Он более красивый, чем первый. Обложка выполнена из мягкой кожи насыщенного коричневого цвета. Я провожу пальцем по словам, которые выгравированы по центру: «Песни», — а ниже «Рэйн Харт». Моё имя.

— Где ты это достал?

Если Джек мне и отвечает, то я его не слышу. Я открываю блокнот и читаю надпись, написанную почерком Джека на первой странице: «Для 40 твоих лучших хитов, ciaróg».

Я переворачиваю страницу и понимаю, что это не простой блокнот. Бумага внутри не совсем обычная.

— Я подумал, что это сэкономит тебе время, — говорит он. — Если тебе не придется рисовать все эти линии для… музыкальной бумаги? Я не знаю, как она называется.

— Нотная бумага, — бормочу я, а затем, взглянув на простой красный блокнот, спрашиваю.

— Зачем два?

— Ты сказала, что у тебя был блокнот, в который ты записывала идеи для песен, но тебе не хотелось, чтобы записи в нём были неаккуратными. Поэтому ты сначала пишешь на чеках и листочках.

— Верно.

— Но ты постоянно теряешь листочки со своими идеями, и вот я подумал, что тебе нужен один блокнот для некрасивых записей, где ты могла бы хранить все идеи в одном месте. А потом ты могла бы переписать их в другой блокнот, когда будешь готова.

Я смотрю на него.

— Джек, это…

— Слишком?

— Нет.

Я провожу рукой по гладкой кожаной поверхности блокнота.

— Это идеально.

— Тебе завтра рано вставать? — говорит Джек, когда я веду его наверх, а затем в кровать.

— Я могу поспать в самолете, — говорю я. — Теперь, когда у меня больше нет босса, у меня куча времени на то, чтобы выспаться.

***

В итоге Джек засыпает, а я лежу рядом с ним и вспоминаю о том, как моя сестра плакала в аэропорту. Если она заплакала, прощаясь со мной, своей сестрой, которую она определённо ещё увидит, то как теперь должна я, чемпион по плачу, попрощаться с Джеком и не расклеиться? Я, вероятно, буду плакать всю дорогу по пути к зоне досмотра. Где привлеку внимание, и меня отправят на дополнительный досмотр. Это будет унизительно. Для меня, но и для Джека, вероятно, тоже.

Я не хочу, чтобы он запомнил меня такой.

В пять утра я выскальзываю из кровати. Себастьян мяукает, когда я дохожу до двери, поэтому я прошу его помолчать, так как не хочу разбудить Джека. Себастьян следует за мной в гостиную, где у двери меня ожидают чемодан, чехол с гитарой и рюкзак. Я расстёгиваю карман на рюкзаке, достаю блокнот для некрасивых записей, который подарил мне вчера вечером Джек. Себастьян следует за мной, когда я прохожу на кухню и сажусь за стол.

Я знаю, что не смогу проститься с ним, не потеряв самообладания. Поэтому я решаю ему написать.

Глава 25

Джек

Проснувшись, я вижу Себастьяна у себя перед носом.

— Ты пытаешься меня задушить? — говорю я и прогоняю его с себя.

Когда он начинает мурлыкать, я прошу его замолчать, так как не хочу, чтобы он разбудил Рэйн. Ей предстоит долгий день.

Рэйн. Я вытягиваю руку, но не чувствую её рядом с собой. Я начинаю быстро моргать, чтобы окончательно проснуться, но в комнате ярче, чем должно быть. Я хватаю телефон с прикроватного столика и резко сажусь. Уже почти десять. Я выхожу из комнаты и начинаю её искать, хотя и знаю, что её здесь нет. Себастьян следует за мной, и я чуть не спотыкаюсь, когда он пробегает у меня между ног.

— Может, хватит уже, Себыч?

Я осматриваю гостиную. Её ботинки больше не свалены в кучу у двери, но я замечаю один из её скомканных носков рядом с телевизором.

Себастьян снова начинает мурлыкать. Я поворачиваюсь на звук и замечаю, что он сидит на кухонном столе и смотрит на меня.

— Иду, иду. Господи, ты ведешь себя так, словно я не кормил тебя несколько лет.

Но когда я захожу на кухню, чтобы наполнить его миску, Себастьян не следует за мной, как он это обычно делает. Он продолжает сидеть на кухонном столе и смотреть на меня так, словно он никогда раньше не встречал такого непонятливого человека. Он снова начинает мурлыкать, и когда я пересекаю кухню, чтобы попытаться выяснить, что, чёрт возьми, не так с моим котом, то замечаю на столе письмо. Почерк Рэйн.

Кёриг,

Я знаю, что ты хотел отвезти меня в аэропорт, но не думаю, что смогу проститься с тобой. Поэтому я решила поехать поездом. Прости.

Я всё думала о том, как в нашу первую встречу ты говорил о том, чтобы подыскать для меня удобное местечко для работы. Я знаю, что так и не приняла твоего предложения, но только потому что ты, сам того не зная, нашёл его для меня. Каждый раз, когда ты напоминал мне о том, что пора поесть, или обсуждал со мной мои идеи, или проверял факты для викторины. Ты знал, что мне нужно, даже без моего участия.

Ты, конечно, не тот коллега, который ведет себя исключительно профессионально, но ты невероятный босс, и я думаю, что спустя некоторое время, с «Ирландцем» всё будет хорошо, потому что ты — сердце этого места. И НЕ СМЕЙ ДАЖЕ ОТМАХИВАТЬСЯ ОТ МОЕГО КОМПЛИМЕНТА! Я сейчас серьёзна на все сто процентов. Каждый, кто входит в эту дверь, обожает тебя. Разве могут они не прийти снова? Мне кажется, что твоя суперспособность заключается в том, что ты знаешь, что надо людям. НЕ СМЕЙСЯ. ЭТО НЕ ШУТКА. Ты дал Рошин возможность поработать у вас, когда она не была уверена в том, что хочет пойти в кулинарную школу. Ты дал работу Ифе с удобным расписанием, чтобы она могла содержать детей после смерти мужа. Ты оставил свою жизнь в Дублине, чтобы заботиться о маме, заботиться об этом месте, даже несмотря на то, что имел полное право этого не делать.

Но, Джек, пожалуйста, не забывай заботиться и о себе тоже. Я уже чувствую, как ты закатываешь глаза, хотя я ещё даже не закончила писать это письмо. И я говорю не о твоём ОКР. Я говорю о тебе. Будь эгоистом. Купи себе дюжину бубликов с маком и ни с кем не делись. Потрать пару часов на то, чтобы построить домик для кота из футболки. Возьми выходной, чтобы почитать какую-нибудь дурацкую книгу, которую ты забудешь сразу же, как только закончишь читать последнюю страницу. Создавай глупое и бесполезное, но важное искусство. Ты заслуживаешь всего самого хорошего, даже когда тебя посещают тёмные мысли. Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливым, даже когда ты не в порядке.

И любви… её ты тоже заслуживаешь.

Увидимся в Токио.

Ciaróg

Я сажусь за стол, когда заканчиваю читать письмо, и чешу Себастьяна между ушами.

— Прости, что рассердился на тебя. Знаешь, ты очень хороший кот.

Он прижимается к моей руке и мяукает.

— Знаю, — говорю я. — Я тоже уже скучаю по ней.

Мне кажется, что я буду скучать по ней еще долгое-долгое время.

***

РЭЙН:

Доброе утро из Вены! Твоя квартира испортила меня, и в хостеле уже не то. (Пушистик самый лучший сосед, который у меня когда-либо был, даже при том, что он постоянно опрокидывает чашки).

ДЖЕК:

Угадай, сколько твоих носков я уже нашёл с тех пор, как ты уехала.

РЭЙН:

Ноль. Я всегда очень тщательно собираюсь.

ДЖЕК:

Так я поэтому нашел ярко-розовый носок рядом с телевизором?

РЭЙН:

Это был прощальный подарок для Себастьяна.

ДЖЕК:

Он говорит спасибо.

И спасибо за письмо.

И ещё, ты украла мой худи?

РЭЙН:

Может быть.

ДЖЕК:

Я ожидаю, что ты его вернёшь.

Лично.

РЭЙН:

Я привезу его обратно, когда приеду за своей татуировкой.

АПРЕЛЬ

ДЖЕК:

Новости по Пушистику — 14:23 по ирландскому времени / 15:23 по берлинскому времени. Сидит на твоём любимом стуле и скучает по тебе.

РЭЙН:

Новости по Рэйн — Стою напротив очень болтливого мужчины в автобусе и тоже скучаю по Пушистику. И по тебе.

ДЖЕК:

Если он тебя достаёт, позвони мне, и я притворюсь твоим парнем. Можешь сказать ему, что я всё время ношу с собой огромный нож.

РЭЙН:

Я так понимаю, терапия проходит успешно.

Это у тебя нож в кармане штанов? Или ты настолько рад меня видеть?

ДЖЕК:

Как неприлично с твоей стороны.

РЭЙН:

Именно поэтому у меня никогда не будет настоящей работы.

ДЖЕК:

У тебя есть настоящая работа.

РЭЙН:

Ладно, значит, нормальной работы.

ДЖЕК:

Так лучше.

Но вернёмся к парню в автобусе.

РЭЙН:

Его зовут Элиас.

Он высокий, хорошо говорит, одет с иголочки.

А ещё ему восемьдесят, и он, не переставая, говорит о своей последней жене, хотя возможно просто пересказывает мне сюжет «Дневника памяти». Пока рано делать выводы.

МАЙ

РЭЙН:

Я просто оставлю здесь этот файл и убегу подальше. Спасибки, покааааа.

ДЖЕК:

Это… законченная версия оригинальной песни Рэйн Харт?

РЭЙН:

Нет.

ДЖЕК:

Думаю, да.

РЭЙН:

Нет, это не так.

ДЖЕК:

Я почти уверен, что так оно и есть.

РЭЙН:

Если тебе нравится, то да. Но если нет, то это не моя песня.

ДЖЕК:

Спасибо за новый рингтон.

РЭЙН:

Только попробуй!

ДЖЕК:

Слишком поздно. Хотя знаешь, для будильника тоже идеально подойдёт.

РЭЙН:

Хочешь просыпаться под звуки моего голоса?

ДЖЕК:

Может быть.

РЭЙН:

Надеюсь, не потому, что он настолько скрипучий, что мотивирует тебя встать с кровати.

ДЖЕК:

Рэйн. Он чудесный.

РЭЙН:

Вовсе нет.

ДЖЕК:

Он, правда, чудесный.

ИЮНЬ

РЭЙН:

ДЖЕК О БОЖЕ ТЫ НИКОГДА НЕ ПОВЕРИШЬ В ТО, ЧТО СЕЙЧАС ПРОИЗОШЛО

ДЖЕК:

Очень известный музыкальный продюсер случайно оказался в Копенгагене, услышал, как ты играешь одну из своих песен, и ты подписала великолепный контракт на запись альбома.

РЭЙН:

НЕТ

Хотя, я, кажется, начала играть некоторые из своих вещей…

ДЖЕК:

Правда?

РЭЙН:

В общем… не мог бы ты попытаться УГАДАТЬ, ЧТО СО МНОЙ ТОЛЬКО ЧТО ПРОИЗОШЛО?

ДЖЕК:

Я озадачен.

РЭЙН:

ЧАЙКА.

ТОЛЬКО ЧТО.

СЪЕЛА.

МОЙ.

ОБЕД.

ДЖЕК:

Ты шутишь.

РЭЙН:

Я отправлю тебе фото. Наглая чайка ест хот-дог.

ДЖЕК:

Ого. Как… невоспитанно.

РЭЙН:

Ты предсказал это в тот вечер, когда мы познакомились! Помнишь?

ДЖЕК:

Конечно, помню.

РЭЙН:

Ты — экстрасенс.

ДЖЕК:

Думаю, да.

РЭЙН:

У тебя есть для меня ещё какие-нибудь предсказания?

ДЖЕК:

Хммм.

Вообще-то есть.

РЭЙН:

Продолжай.

ДЖЕК:

Предсказываю: красивый, обворожительный и чудесный мужчина угостит тебя сегодня вечером ужином.

РЭЙН:

Ха ха.

ДЖЕК:

Даже не сомневайся, ciaróg. Я кое-что знаю.

РЭЙН:

Это ты только что отправил мне пятьдесят евро через PayPal?

ДЖЕК: