Последний викинг. «Ярость норманнов»

Глава 3 Мед поэзии

Харальд сидел на могучем коне, а рядом с ним ехал на низкорослой кобыле Тормод Скальд Черных Бровей. Теперь надобно сказать о внешности исландца, а она была примечательной. Тормоду исполнилось тридцать две зимы – он был ровесником конунга Олава Толстого. Скальд был невысок ростом, имел смуглую кожу и черные как смоль волосы, что делало его приметным среди белокурых норманнов. Однако напрасно думают, будто прозвище Скальд Черных Бровей он получил за черные волосы и брови. Поведаю, как обстояло дело, ибо слышал об этом от людей, хорошо знакомых со скальдом.

Тормод был сластострастен. В его оправдание следует сказать, что скальдов нельзя мерить общей меркой. Недалеко от хутора, где Тормод жил у своего отца Берси, стоял хутор под названием Теснина. Хутором владела вдова по имени Грима. Ходили слухи, что она знала толк в колдовстве. В ту пору в Исландии христианство было молодым и нескладным, и поэтому многие почитали колдунов и колдуний. У хозяйки хутора была дочь по имени Тордис. Она была белокурой и имела хороший цвет лица. Скальд часто навещал Тордис, особенно зимой, когда Теснинное озеро замерзало и было удобно ходить по льду. Вдова вызвала Тормода на разговор и сказала ему: «Многие намекают, Тормод, будто ты дурачишь мою дочь. К ней уже сватаются, и не исключено, что этим людям померещится тролль за дверьми, если они услышат разные сплетни о вас. Если же ты захочешь посвататься к ней, я выдам девушку за тебя». Но Тормод думал только о веселом времяпровождении. Он ответил вдове: «Складно ложатся твои слова, но моя душа пока не лежит к женитьбе, так что всему свое время».

Как-то летом после тинга Тормод вызвался поехать с отцовскими работниками, чтобы забрать рыбу, которую Берси хранил у истоков фьорда в Сплавном заливе. Они спустили на воду небольшую ладью и доплыли до Долины Эрна. Тут навстречу им поднялся встречный ветер. Их снесло к суше. Они бросили якорь, а сами сошли на берег, поставили палатку и какое-то время провели там, ибо попутного ветра все не было. В Долине Эрна жила вдова по имени Катла. У нее была дочь, которую звали Торбьёрг. Девушка была обходительной, но не слишком красивой. Волосы и брови у нее были черные – за это ее прозвали Черная Бровь. Взгляд у нее был умным, она была худощава и длиннонога, но очень немалого роста, так что Тормод был ей по плечо.

Случилось так, что Тормод вышел из палатки и поднялся к хутору. Женщины приняли его очень хорошо, потому что скучали без мужского общества. Временами Тормод поглядывал на чернобровую хозяйскую дочь. С его уст слетело несколько любовных вис. Женщинам очень понравились висы. Тормод пробыл в Долине Эрна полмесяца и за это время сочинил хвалебную песнь о Торбьёрг Черная Бровь. Он назвал ее «Висами Черных Бровей». И когда песнь была готова, он исполнил ее в присутствии многих людей. Хозяйке хутора польстило, что ее дочь удостоилась такой чести. Она сняла с пальца золотой перстень и сказала так: «Дарю тебе перстень в награду за песню и в придачу к прозванию, ибо я нарекаю тебе имя, и отныне ты будешь зваться Тормод Скальд Черных Бровей».

Скальд отменно провел время в Долине Эрна, но пришла пора прощаться. Он вернулся на отцовский хутор и вспомнил о белокурой соседке. Он отправился в гости на хутор Теснина, но Тордис приняла его сухо и сказала: «Слыхала я, что ты нашел себе новую подругу и сочинил о ней хвалебную песнь». Скальд отвечал: «Правда в том, что, когда я жил в Долине Эрна, мне пришло в голову, как далеко чернобровой Торбьёрг до твоей красоты. Я сочинил об этом песню». Затем Тормод произнес «Висы Черных Бровей» и обратил те стихи, где было больше всего слов о Торбьёрг, в хвалу Тордис. Девушка очень обрадовалась. И подобно тому, как тучка разгоняет мглу над морем и ее сменяет яркий свет солнца при тихой погоде, так и песня изгнала все тревожные мысли и мрак из сердца Тордис.

На этом, однако, история не закончилась, ибо мать и дочь из Долины Эрна проведали, что хвалебная песнь в честь Чернобровой отдана другой девушке. Их возмутило поведение Тормода. Вдова грозилась выставить многочисленных свидетелей и привлечь Тормода к ответу на тинге, если он прилюдно не признается в своей подлости. Тормоду не оставалось ничего другого, как повиниться и объявить, что висы действительно были сочинены для Чернобровой и принадлежат ей по праву.

Тогда наступила очередь Гримы гневаться на скальда, который подарил ее дочери чужую хвалебную песнь. Она призвала своего раба Кольбака, человека могучего сложения и сурового нрава, вручила ему тяжелый тесак и велела расправиться с Тормодом. Раб устроил засаду и неожиданно напал на скальда, когда тот возвращался домой. Он разрубил ему правую руку. Рана была столь тяжелой, что Тормод лечился двадцать месяцев, но его рука так и не обрела прежней силы и подвижности. Берси гневно выговаривал сыну: «Связавшись с троллем, не оберешься позора! Дорого обходятся тебе подружки! Из-за одной ты стал всеобщим посмешищем, из-за другой получил увечье, от которого не оправишься до конца жизни!»

Сидя в седле, Харальд поглядывал на искалеченную руку скальда. Из-за давней истории с чернобровой и белокурой подружками Тормоду приходилось биться левой рукой. Обычная длинная секира была тяжела для него, и скальд заказал кузнецу выковать ему короткую облегченную секиру. Она не имела наварки из стали, как на всех секирах, зато была полностью закалена от обуха до лезвия и очень остра. С помощью этого необычного оружия скальд накормил ужином множество воронов.

Тормод с запинкой спросил Харальда:

– Н..н..не жмут ли н..н..носки?

Как многие исландцы, скальд владел искусством вязания и сплетал шерсть не хуже, чем низал стихи. Его часто можно было увидеть с вязанием, причем левой рукой он вязал столь же ловко, как иные люди вяжут двумя руками.

– Носки в самый раз. Даже слишком теплые. Я снял их на ночь.

– Я сс. свяжу тебе пояс. После битвы… если останемся живы.

– Как тебе понравилась моя виса?

– Не дд. дурно для нн. начала.

Скальд был заикой. Но он заикался только в обычном разговоре. Когда дело касалось высокой поэзии, его речь текла бурно и неудержимо, подобно водопаду, низвергающемуся с горных вершин.

– В настоящей висе восемь строк, а ты сочинил только половину. Посмотрим, как ты справишься с флокком, состоящим из множества вис, а тем более с торжественной драпой, где необходим запоминающийся припев. Впрочем, если речь зайдет о твоей голове, ты сочинишь и драпу.

Харальд понял намек Тормода. Конунг Кнут Могучий однажды разгневался, что в его честь сочинили простой флокк, а не торжественную драпу. Он приказал бросить скальда в темницу, но тот за ночь переделал флокк в драпу и тем самым вернул милость повелителя. Был и другой случай. Эгилем, сыном Грима Лысого, звали скальда, который родился не исландцем, а норвежцем. Как всякий норвежец, он был свиреп и жаден до добычи. Норвежский скальд был в распре с конунгом Эйриком Кровавая Секира. Когда конунга изгнали из Норвегии, он уплыл в Нортумбрию и захватил власть в этой стране. Однажды корабль Эгиля, сына Грима Лысого, был выброшен бурей на побережье Нортумбрии. Он оказался в руках своего кровного врага. Чтобы спасти свою жизнь, Эгилю пришлось сочинить драпу, воспевающую жестокость Эйрика:

Эйрик Кровавая Секира был польщен и простил пленника. Поэтому скальд назвал спасительную драпу «Выкуп головы».

– Мне нет нужды сочинять хвалебные драпы. Пусть скальды воспевают мои подвиги, – задорно возразил Харальд. – Я просто люблю мед поэзии.

– Ты, конечно, слышал, что мед поэзии хитростью добыл одноглазый бог Один?

– Нет других богов, кроме Христа! – воскликнул Харальд.

– Зз. знаю, что надлежит верить только в христианского Бога. Но молодым скальдам не следует пренебрегать сказаниями предков. Будь по-твоему, я назову Одина смертным вождем племени асов, который отдал свой глаз, чтобы испить из божественного источника мудрости. Великан Суттунг спрятал мед поэзии в скале и велел своей дочери сторожить чудесный напиток. Тогда Один, умеющий принимать разные обличья, обернулся змеей и через расщелину заполз в скалу. Он соблазнил великаншу, которая дала ему выпить меда. Тогда Один обернулся орлом и улетел в Асгард, волшебный город асов. Но по пути он расплескал часть меда, который нес в своем клюве. Люди, испившие этот напиток, стали скальдами. Но имей в виду, Харальд, что часть меда Один проглотил, и то, что вышло с другой стороны из его заднего отверстия, досталось бездарным поэтам. Надеюсь, ты не хочешь попасть в их число?

– Я хочу лишь научиться толковать темные стихи и оснастить свою речь старинными выражениями.

– Похвально, что ты желаешь поднабраться мудрости. Открою тебе, что мед поэзии созидается трояким путем. Всякую вещь можно назвать своим именем, но это проще простого. Второй вид поэтического выражения зовется заменой имен. А третий вид называется кённингом. Есть множество старинных кённингов, придуманных знаменитыми скальдами. Взять, к примеру, золотое ожерелье, которое подарил мне конунг. Оно, конечно, не потянет весом на марку, однако полмарки в нем будет наверняка. Щедрый подарок за старинную песню! Как бы ты описал то, что произошло между конунгом и мной?

– Очень просто. Конунг подарил тебе дорогое ожерелье, – пожал плечами Харальд.

– О нет! Слово «конунг» годится лишь для обыденной речи. Здесь напрашивается кённинг. Конунга можно назвать «Зачинщиком брани» или «Кормильцем бранных птиц», ибо вороны всегда слетаются покормиться телами павших на поле брани. А какой кённинг ты придумал бы для обозначения золота?

Харальд призадумался. Блеск золота навел его на сравнение, и он неуверенно выговорил:

– Пожалуй, золотое ожерелье можно назвать пламенем выи.

– Хх… хорошо! – кивнул скальд. – А еще допустимо сказать о золоте: «Заходящее солнце лба».

Харальд вспомнил шитую золотом повязку, которой его мать повязывала лоб по праздничным дням, и поразился точности кённинга. Повязка над холодными синими глазами Асты Гундбранддроттир отливала багровым отблеском, как закат над двумя горными озерами, лежащими у подножия ледника. Скальд продолжал свое поучение:

– Многие кённинги могут оценить только те, кто знает старинные сказания о богах и героях. Например, золото иногда называют «Рейна рудом» и «Распрей Нифлунгов».

– Я слышал, что на Рейне жили знатные братья Нифлунги, но плохо знаю сагу о них, – признался Харальд.

– О, это поучительная сага. У Нифлунгов была сестра, красавица Гудрун, которую они сначала выдали замуж за славнейшего из конунгов-воителей Сигурда. В земле саксов он известен под именем Зигфрид. Сигурд вызвал гнев валькирии Брюнхильд тем, что возлег на ее ложе без ее согласия. Брюнхильд подговорила своих родичей убить Сигурда. Когда он спал, его пронзили мечом, но, умирая, он вырвал из раны меч и метнул его в убийцу и пронзил того насквозь. Так красавица Гудрун овдовела, но вскоре ее взял себе в жены конунг Атли, брат Брюнхильд. Иные называют его Атиллой, вождем гуннов. У конунга Атли и Гудрун родилось двое сыновей. Конунг Атли решил убить братьев жены Нифлунгов, чтобы завладеть их несметными сокровищами. Он велел вырезать у них живых сердца. Гудрун отомстила за братьев. Она убила обоих своих сыновей от конунга Атли и велела сделать чаши из их черепов, оправив те чаши в золото и серебро. Когда устроили тризну по Нифлунгам, на пиру Гудрун подала мужу мед в тех чашах, и он был смешан с кровью мальчиков. Сокровища же никому не достались, ибо Нифлунги спрятали их на дне Рейна. Жестокой была распря. Поэтому самый точный кённинг золота – это «металл раздора». Взять, к примеру, это золотое ожерелье, подаренное мне конунгом. Я знаю, что из-за него Торир Собака проткнул копьем дружинника Карли, а он был красивым и доблестным мужем.

– Случалось ли тебе, Тормод, сочинять ругательные висы? – спросил Харальд.

Харальд знал, что худо приходится людям, вызвавшим недовольство исландских скальдов. Таких людей принято высмеивать в нидах, или ругательных стихах. Однажды даны захватили наш торговый корабль. Альтинг ввел особую подать – один нид с каждого двора. Все принялись сочинять ругательные висы, соревнуясь в остроумии и язвительности. Хулительные стихи разлетелись по Северным Странам, приводя в ярость данов.

– О-о. однажды, когда я был в Гренландии и скрывался в пещере над фьордом Эйрика Рыжего.

– Что заставило тебя избрать столь непривычное жилище?

– Гг. гренландцы объявили меня вне закона за то, что я убил на тинге второго по могуществу хёвдинга в Гренландии. Признаться, я сильно скучал в пещере, потому что там было немного развлечений. Я бы связал там много теплых вещей, но под рукой не было овечьей шерсти. Один раз в хорошую погоду я вышел, чтобы подняться на скалу. По дороге я встретил безобразного человека в тулупе, сшитом из тряпок, многослойном, как овечий желудок, и в шляпе, кишащей гнидами. Я спросил, кто он такой, и он ответил, что бродяга, ходит, где укажут, а звать его Одди Вшивец. Тогда я предложил ему поменяться верхней одеждой. Отдал ему плащ, подбитый мехом, за вшивый тулуп.

– Неравноценный обмен!

– Зато благодаря вшивому тулупу я сумел подобраться к трем братьям-гренландцам, которые приплыли на своем корабле. Они не обратили на меня никакого внимания, так как думали, что по берегу бродит Одди Вшивец в оборванной одежде. Когда корабль пристал к берегу, один из братьев по имени Торкель перегнулся через борт. Я выскочил из-за сарая и секирой раскроил ему череп. Два брата бросились за мной в погоню. Мне удалось первым добежать до прибрежных скал и прыгнуть на выступ перед пещерой. За мной прыгнул брат по имени Торд. Но он неловко приземлился и наклонился туловищем вперед. В этот момент я вонзил ему секиру между лопаток по самую рукоять. Прежде чем я успел освободить свое оружие, на выступ прыгнул Фальгейр, самый могучий из братьев. Он нанес мне тяжелую рану. Он был очень высок, на две головы выше меня. Я скользнул ему под руки и схватил его за пояс. Мы оба рухнули со скалы в море. То один из нас, то другой оказывался сверху. Фальгейр был очень силен, а я ослаб от раны. Но поскольку в тот день мне не было суждено умереть, бечева на штанах моего противника внезапно лопнула. Ему стало тяжело держаться на плаву, он то и дело погружался в пучину и каждый раз хватал ртом соленой воды сверх меры. Кончилось тем, что он захлебнулся. Его труп качался на волнах со спущенными штанами, сверкая под солнцем голым срамом. Я уже и не надеялся добраться до пещеры, потеряв столько крови. Однако боги оказались милостивыми, и я выжил. Когда я лежал, страдая от раны, мне пришли в голову ругательные стихи. Вот послушай:

– Обидные стихи! Чем же досадили тебе Фальгейр и его братья?

Тормод Скальд Черных Бровей промолчал. Харальд увидел, что скальд покраснел до кончиков черных волос. Кровь прилила к его щекам, и это было заметно, хотя лицо его было смуглым и обветренным. Юноша настаивал:

– Какова же была причина того, что ты опозорил братьев, а не воспел их как славных воинов, которых одолел в жарком поединке?

Скальд ответил, сильно запинаясь от волнения:

– О-о-они рр. распустили по всей Гренландии пп. позорные сс. слухи, будто я живу с мужчинами, как кк. кобыла с жеребцами.

Харальд едва не расхохотался, но, покосившись на грозную секиру скальда, спрятал ухмылку. Он не боялся смерти в бою. Однако скальд мог опозорить его в стихах, а это хуже самой мучительной смерти. Тормод заметил:

– Х..х..хорошо, что ты умеешь вовремя промолчать, Харальд. Э..э..это гораздо лучше, чем низвергать из уст ту часть меда поэзии, которая вышла из зада Одина.