Последний викинг. «Ярость норманнов»

Глава 6 «Бросил тело братнее…»

Раненый Харальд с большим трудом добрался до сарая, стоявшего на вершине холма. Дверь сарая была выломана, и он вошел внутрь. На полу лежал толстый слой валежника. Харальд опустился на валежник, надеясь отдохнуть и набраться сил. Но едва он прилег, за полуразрушенной стеной сарая раздались голоса. Он поспешно зарылся в валежник, чтобы его не заметили. Голоса приблизились, было слышно каждое слово. Из отрывочных восклицаний Харальд понял, что к сараю подошли дружинники лендрманнов, участвовавших в битве на стороне язычников. Дружинники спорили о том, куда исчезло тело Олава конунга.

– Нет нигде, – произнес грубый голос. – Торир Собака как с цепи сорвался. Рычит, что всего несколько часов гонялся за Дагом, а когда вернулся, тела конунга не было на месте.

– Надо спросить у бондов. Наверняка они утащили мертвое тело, чтобы предать поруганию. У них здорово накипело против Олава конунга.

– Бондов не найти. Прямо удивительно! Было такое огромное войско, а к вечеру все разошлись. Они спешат по домам к своим коровам и козам.

– Посмотри в сарае, – приказал старший из дружинников.

Харальд затаил дыхание. Он услышал, как дружинник зашел внутрь. Наверное, вглядывался в полутьму. Хруст веток, сопровождавших его шаги, громко отдавался в ушах юноши. Никого не обнаружив, дружинник вышел.

– Там пусто!

Дружинники удалились. Когда вдали замолкли их голоса, Харальд перевел дух. Его мучил стыд. Быть может, следовало отбросить валежник, подняться во весь рост и принять бой с людьми Торира Собаки? Но с одной рукой он вряд ли бы причинил им большой вред, а вот его самого наверняка бы убили. Разумнее спрятаться, тем более никто не узнает о проявленном малодушии. Никто, кроме него самого, а от самого себя ничего не скроешь. А что бы посоветовала мать? Аста наверняка взглянула бы на трусливого сына холодными синими глазами и отвернулась бы с презрением. С каким негодованием она рассказывала сыновьям о том, как ярл Хакон по прозвищу Злой Ярл прятался от врагов в свином хлеве. В хлеву вырыли глубокую яму, закрыли ее бревнами, сверху насыпали земли и навоза и запустили в хлев свиней. Ярл несколько дней сидел в яме, согнувшись в три погибели, под хрюканье свиней, пытаясь сохранить свою жалкую жизнь, вместо того чтобы выйти к своим преследователям с оружием в руках и принять достойную смерть.

Харальд возблагодарил Бога, что его убежищем стал сарай, а не свиной хлев. Валежник лучше вонючего навоза. Сухо и хорошо пахнет. Впрочем, с края связки валежника намокли. Харальд пытался определить, откуда натекла лужа, но слабость одолела его. Он с трудом отодвинулся подальше, нащупал сухое местечко и забылся тяжелым сном.

Утром он пробудился от холода. Нестерпимо ныло предплечье. Рукав рубахи намок в чем-то густом и липком. Действуя левой рукой, он отбросил несколько вязанок валежника и замер в изумлении. На ложе из ветвей лежал конунг Олав Толстый. Его бледное лицо дышало спокойствием, глаза были широко открыты и пристально смотрели на брата. Связка валежника, отброшенная к стене, шумно сползла вниз. Харальду почудилось, что конунг шевельнулся. Юноша отпрянул от тела и выбежал из сарая.

Из утреннего тумана, окутавшего холм, на него в испуге смотрели два бонда, пожилой и молодой. Харальд предстал пред ними как мертвец, восставший из могилы. Бонды приготовились бежать без оглядки, но тут пожилой узнал юношу. Щурясь, чтобы лучше разглядеть его лицо, он робко спросил:

– Не младшего ли брата Олава конунга видят мои глаза?

– Я Харальд, сын Сигурда. Там… под валежником… или мне почудилось спросонья?

Сейчас Харальд не знал, что и подумать. На самом ли деле он видел брата? В белесом тумане все казалось зыбким, как в сновидении. Пожилой бонд поспешил развеять его сомнения:

– Тебе не почудилось. Мы спрятали тело конунга в сарае. Перед битвой Олав конунг просил нас позаботиться о мертвых, а если будет суждено погибнуть ему самому, то велел спрятать его тело, чтобы потом предать христианскому погребению. Мы местные бонды. Я – Торгильс, сын Хальма, владелец здешних земель, а это мой сын Грим Добрый.

Харальд разглядел глупую ухмылку на лице бонда помоложе. Видимо, прозвище дали дурачку в насмешку. Подтверждая его догадку, Грим простодушно добавил:

– Олав конунг щедро отсыпал нам серебра…

Торгильс поспешно прервал откровенную речь сына:

– Мы рады оказать последнюю услугу конунгу. Он был милостив к нам и велел не топтать наши посевы. Хорошо, что мы догадались спрятать его тело в старом сарае за оградой усадьбы. Вчера вечером люди Торира Собаки обыскали наш двор. Перевернули все вверх дном и допытывались, не знаем ли мы, куда подевалось тело Олава. Мы, конечно, отвечали, что ничего не знаем. Всю ночь мы с Гримом строгали гроб, а рано утром пришли забрать тело. Раньше, в век сожжений, умерших конунгов сжигали на кострах со всем их добром. Так установил бог Один, ибо каждый является в Вальхаллу только с тем богатством, которое сгорело на костре. Сейчас знатных принято хоронить в лодках или кораблях, над которыми насыпают высокие курганы. Олав Толстый верил в Белого Христа и просил похоронить его по обычаю новой веры. Мы не знаем, как это делается, однако в Нидоросе живет епископ Сигурд. Мы отвезем гроб на моем корабле, и епископ поступит с телом по-христиански. Пойдем с нами. Мы окажем двойную услугу конунгу, если позаботимся о его брате.

Харальд призадумался. В отличие от своего простоватого сына, Торгильс выглядел хитрецом. Говорит льстиво, но себе на уме. Вдруг он заманит его в ловушку, а потом выдаст врагам? Впрочем, в нынешнем положении выбирать не приходится. Куда он пойдет, раненый и голодный, и как найдет приют в незнакомой местности? Взвесив все это, Харальд сказал:

– Я доверюсь вам, бонды!

Бонды пришли с носилками, на которые положили тело Олава. Мертвый конунг пристально глядел вверх, словно хотел пронзить взором туман, закрывавший небо. Они двинулись в путь. Торгильс и Грим несли тело конунга, за ними брел Харальд, держась за ноющее предплечье. Бонды безошибочно находили дорогу в белесой пелене. Впрочем, до их усадьбы было рукой подать. Когда они проскользнули за ограду и оказались в безопасности, Торгильс извлек из стога сена гроб, сколоченный из старых, растрескавшихся досок. Наверное, они с незапамятных времен хранились под крышей амбара, и только скупость хозяина уберегла их от участи быть сожженными в очаге. Теперь из этих потемневших досок сделали гроб для конунга.

«Такого ли убогого ложа достоин повелитель Норвегии!» – печально думал Харальд. Но Олаву было все равно. Конунг смотрел мертвыми глазами в небо.

– Я слышал, христиане закрывают своим покойникам глаза, – промолвил Торгильс.

Харальд положил на веки брата два серебряных дирхема с затейливой надписью арабской вязью, значения которой не понимал, и произнес одну из немногих известных ему молитв: «Pater noster, qui es in caelis…» Когда он закончил молитву, глупо улыбающийся Грим накрыл гроб крышкой из толстой доски.

– Брат конунга поплывет вместе с нами в Нидорос? – осведомился Торгильс.

Харальд колебался. Он знал, что епископ Сигурд был даном и слыл ненавистником конунга. В христианском погребении он не откажет, но вполне может отправить младшего брата в могилу вслед за старшим. Так говорит о Харальде скальд Тьодольв:

«Вежей шлема» называют голову, ибо воину голова нужна, чтобы носить шлем. Размышляя о том, что в Трондхейме его выдадут с головой, Харальд вспомнил, что Рёнгвальд, сын ярла, собирался пробраться в Швецию. Тогда он сказал, что ему нужно в землю свеев.

– Конечно, господин! В Норвегии брату конунга не будет покоя. Но тебе не добраться одному. На всех дорогах засады. Надо ехать потайными лесными тропами. Я могу дать тебе доброго коня и надежного проводника. Надеюсь, юный господин щедро заплатит за услугу?

Харальд с подозрением глядел на плутоватую физиономию бонда. Если отдать ему сейчас золотое ожерелье, не бросит ли его проводник в непроходимой чаще? Он решил слукавить:

– Я все потерял после битвы. Монеты, которые я положил на глаза брата, – последние. Но в Швеции у нашей семьи много верных друзей. Они щедро наградят и тебя, и проводника.

– Согласен! Только я бы посоветовал снять знак, который выдает в тебе христианина, – Торгильс показал на серебряный крестик, висевший на шее юноши.

Харальд колебался. Снять крест означало лишиться покровительства Христа. Разумно ли это? С другой стороны, крест не защитил брата. Так ли силен христианский бог, как уверял Олав? Или все-таки положиться на заступничество Иисуса? Заметив его сомнения, Торгильс продолжил уговоры:

– Поверь, если кто-нибудь увидит крест, твоя голова недолго останется на шее. Но ты можешь всех обмануть.

Торгильс вынул из-за пазухи маленький молот Тора, прикрепленный к красному витому шнуру. Молот Тора имеет собственное имя – Мьёлльнир, что означает «молния». Неразумные язычники полагают, что это оружие выковано цвергами – братьями-карликами. Раскаленный Мьёлльнир нельзя удержать без железных рукавиц. Этим молотом Тор сокрушил владычество злых великанов. До сих пор вместо благопристойных христианских имен многие мужчины и женщины предпочитают называть себя именами, произведенными от имени Тора: Тормод, Торир, Торгильс, Торстейн и им подобные. Амулеты с молотом Тора в те времена носили почти все язычники. Торгильс сказал:

– Ты думаешь, это обычный молот? Гляди!

Бонд перевернул амулет, и тот сразу же стал похож на крест. Перевернул еще раз – и крест вновь обратился в молот.

– Пусть твой Христос смотрит снизу и видит крест, а Тор пусть смотрит сверху и видит свой молот. Оба останутся довольны.

Лукавые амулеты изготавливались для «неполных» христиан, принявших крещение, но продолжавших исполнять языческие обряды. Конунг Олав Толстый не привечал двурушников, но даже среди жителей побережья, которые вели обширную торговлю с христианами из других стран, было немало полуязычников, не говоря уж об обитателях горных долин. Харальд снял крестик и повесил вместо него полуязыческий амулет. Торгильс, довольный удачным обменом, спрятал подальше серебряный крестик.

На этом страдания Харальда не закончились. Торгильс убедил его облачиться в простонародную одежду. Он помог юноше освободиться от кольчуги и шелковой рубахи и тут же спрятал их. Харальду была выдана старая залатанная одежда, которую бонд, наверное, припас для своих рабов. Юношу переодели под бормотание Торгильса, что одежда пришлась в самую пору. В завершение Торгильс сказал, что Харальду придется оставить закаленную секиру, принадлежавшую Тормоду Скальду Черных Бровей. Как ни горько было расставаться с благородным оружием, Харальд не мог не признать, что человек в одежде бонда с такой секирой в руках сразу вызвал бы подозрение. Он отдал секиру скальда, и бонд тут же спрятал ее в свой бездонный тайник. Взамен Торгильс принес топор. Путник без топора выглядел бы непривычно. Топор был обыкновенным, какими рубили дрова и строгали бревна. Однако при необходимости он обращался в оружие.

Торгильс ушел за проводником, оставив Харальда наедине со своим сыном. Они сидели друг напротив друга на скамьях для хозяина и почетных гостей, которые располагались между деревянными столбами, поддерживавшими крышу. Торгильс принадлежал к сословию «могучих бондов», то есть зажиточных землевладельцев, но его жилище был выстроено без затей, как строили предки. Длинный дом, сложенный из толстых сосновых бревен, имел одно помещение – лишь в торце было выгорожено спальное место для хозяина и его жены. Остальные домочадцы спали на земляном полу по обе стороны от углубления, в котором был устроен очаг на каменном ложе. Дым от огня поднимался к закопченным балкам потолка и выходил через отверстие в крыше. Раньше люди жили под одной крышей с домашним скотом, но сейчас наступили другие времена, и у зажиточных хозяев скотина содержалась в отдельном хлеву.

Улыбающийся Грим в круглой шапочке с длинными завязками, которые носили все бонды, расспрашивал Харальда о жизни конунгов. Владыки Норвегии представлялись простодушному бонду кем-то вроде богов Одина и Тора. Если бы Харальд сказал, что конунги ездят на восьминогом коне, похожем на Слейпнира – волшебного коня Одина, или владеют кораблем, который после плавания по желанию хозяина уменьшается до размеров платка и прячется в карман, Грим наверняка поверил бы и только затряс бы в изумлении завязками своей шапочки.

Наконец вернулся Торгильс вместе с проводником. Им оказался племянник бонда, молодой парень, сверстник Харальда. Его звали Кетиль Тюленьи Яйца. Он назвал себя и с гордостью добавил:

– У меня приметное имя. Не каждый день встретишь такое.

Кетиль Тюленьи Яйца был крепким парнем, полным сил и задора. Торгильс уверял, что, несмотря на юные годы, его племянник отлично знает дорогу в горах. У Харальда не было иного выхода, кроме как принять его слова на веру. Торгильс наказал отвечать, если их остановят, что они едут в горы наняться лесорубами. Он шепнул Харальду, что не сказал племяннику, у кого он будет проводником. Кетиль, конечно, догадается, что его спутник из знатной семьи, но ему и в голову не придет, что Харальд – брат конунга. Племянник надежный парень, но лучше не соблазнять его дурными мыслями о предательстве.

В полдень Харальд распрощался с бондом. Торгильс наложил на повозку большой стог сена, под которым спрятал гроб с телом конунга, и готовился отвезти его на свой корабль, чтобы плыть по фьорду в Нидарос. Харальд и его проводник отправлялись на восток. Они сели на лошадей, о которых хитрый бонд сказал, что таких могучих коней не сыскать во всем Трондхейме, и поехали прочь из его усадьбы. Чтобы никому не попасть на глаза, Кетиль выбрал длинный окружной путь. Когда они обогнули Стикластадир, Харальд бросил с седла прощальный взгляд на место сражения. Мысленно простившись с воинами, павшими в битве, он хлестнул свою лошадь и пустился догонять проводника.