Последняя аристократка

Глава четвертая

Распрощавшись с Яном, Наташа села в трамвай, который шел к её дому.

До встречи с Поплавским она собралась было зайти в Высший совет физкультуры, куда её приглашали на работу. Ей тридцать четыре года, летать под куполом — это удел молодых… Хотя, если честно, уходить из цирка было жалко.

"Начала с цирка, цирком и заканчиваю", — вдруг подумала она и тут же рассердилась на собственный пессимизм: что значит, заканчиваю? В свое время навыки, которые преподали ей бродячие цирковые артисты, ставшие потом её друзьями, помогли Наташе выжить, не умереть с голоду и дали в руки профессию, которой она могла гордиться.

Ее сиятельные предки вряд ли такое бы одобрили, но она живет в другое время и в другой стране, где быть цирковым артистом куда почетнее, чем княжной древнего рода, буржуйкой и эксплуататоршей…

Сказать "села" или "вошла" в трамвай про её езду можно было с большой натяжкой — отчего-то среди дня здесь оказалась уйма народу, так что ехала Наташа, стоя на подножке и держась рукой за поручень

У поворота путь трамваю преградила колонна солдат и, поудобнее устроившись на подножке, Наташа смогла посмотреть вокруг. Как раз напротив у обочины припарковалась большая открытая машина, водитель которой сосредоточенно копался в моторе. Стоящий рядом молодой человек в длинном кожаном пальто нервно барабанил пальцами по стеклу авто и с тревогой поглядывал на циферблат наручных часов. Он явно куда-то торопился.

Внезапно его лицо приняло решительное выражение; он что-то крикнул шоферу, который теперь оторвался от работы и кивал, слушая указания молодого человека. Тот махнул рукой и побежал к трамваю.

Трамвай уже трогался, так что бегущий в последний момент лихо прыгнул на подножку к Наташе и невольно крепко прижал её к впереди стоящим пассажирам.

— Осторожнее! — буркнула она, пытаясь разместиться поудобнее.

— Извините, — прямо в ухо сказал ей нежданный сосед, — но я ничего не могу поделать. То есть я с удовольствием раздвинул бы для вас жизненное пространство, но законы физики этого не позволяют.

На следующей остановке им пришлось временно сойти, чтобы выпустить выходящих из вагона пассажиров. Наташа почувствовала, что молодой человек украдкой оглядел её с ног до головы.

Она отчего-то разозлилась на него. И от того, что после встречи с Яном чувствовала себя не лучшим образом, а, значит, и выглядела соответственно. Разбившуюся в сумке сметану она так и не выбросила и, ко всему прочему, вынуждена была ещё и ухитряться её к себе не прижимать.

Ее сосед, конечно, этого знать не мог и не нашел ничего лучше, как попытаться завязать с Наташей разговор.

— Такие красивые женщины, как вы, не должны ездить на подножке, — сказал он.

— Считаете, им лучше ходить пешком? — холодно осведомилась она.

— Лучше ездить в личном авто…

— Которое чаще ломается, чем ездит, — закончила за него Наташа, давая понять, что к дружеским беседам с посторонними людьми она не расположена.

Несмотря на то, что несколько человек из трамвая вышло, ни Наташе, ни её нежданному соседу не стало удобнее. Скорее наоборот, потому что в последний момент следом за ними протиснулся молоденький парнишка, который прижал её к поручню и вовсе уж бесцеремонно.

От возникшего неудобства, от раздражения ей было не до того, чтобы следить за своими карманами или сумочкой, в которой как раз лежала её месячная зарплата.

Поняла она, в чем дело, только почувствовав возню за спиной и услышав возглас попутчика в кожаном пальто:

— Попался, голубчик!

Сумочка её оказалось открытой, и вытащить заветный кошелек карманному воришке, видимо, не хватило одного мгновения.

Сосед по подножке крепко ухватил карманника за руку и тот, попытавшись спрыгнуть, так и не сумел высвободить руку из его крепкого захвата. Теперь он повис в воздухе на одной руке, смешно дрыгая ногами и шипя:

— Отпусти, гад! Отпусти, хуже будет!

— Интересно, он ещё и угрожает! Что же ты мне можешь делать?

— А вот что!

Она услышала приглушенный вскрик мужчины и, скосив глаз, увидела на его руке кровь. Руку он, однако, не разжал.

— Что случилось?

— Укусил, змееныш!

— Укусил?!

— Не зубами, конечно, бритвой полоснул.

Юный карманник, однако, не успокаивался. Увидев, что он пытается повторить маневр, Наташа перехватила его вторую руку, и теперь они с соседом словно тащили его за трамваем на буксире, только по воздуху.

Трамвай остановился, и они услышали трель свистка постового милиционера и его грозный оклик:

— Граждане, попрошу вас сойти!

Все трое ступили на тротуар, а карманник сразу обмяк в их руках. Он лишь попытался выбросить какую-то монету, но милиционер, по-особому изловчившись, поймал её у самой земли.

— Зачем же выбрасывать свой инструмент? — нарочито ласково осведомился он, перехватывая руку воришки у Наташиного нечаянного знакомого. — Мало того, что по карманам шаришь, ещё и на жизнь советских граждан покушаешься?

— Дяденька, отпустите, я больше не буду! — захныкал малолетний вор.

— Посидишь в тюрьме, понятное дело, не будешь.

— Ну вот, а я только собрался вам все объяснить, — улыбнулся мужчина в кожанке.

На Наташу же словно столбняк нашел — все произошло так быстро, что она могла сейчас лишь односложно отвечать на вопросы и не возражала, что инициативу общения взял на себя её сосед по подножке.

— Чего ж тут объяснять, эта личность нам известна, да ещё и на горячем попался. Плохи твои дела, Рюрик!

— Рюрик? — удивилась Наташа. — Что за странное имя?

— Странное, не странное, а он всем рассказывает, что его отец плавал на "Рюрике", вот его так и прозвали.

— Но, может, это правда?

— Откуда, — махнул рукой милиционер. — Беспризорный он. И родители неизвестны.

— Известны! Что ты понимаешь, мусор, известны! — закричал воришка и даже попытался лягнуть постового.

— Вот. Еще и сопротивление властям, — спокойно констатировал милиционер. — А вас, товарищи, попрошу пройти со мной. Протокольчик надо составить.

— Видите ли, товарищ сержант, я тороплюсь на заседание в Наркомфин, — начал было Наташин спаситель.

— Справочку дадим, справочку! — заверил его сержант, одной рукой таща за собой вора, а другой слегка подталкивая их перед собой.

Молодого человека, как знала теперь Наташа, звали Борис Викторович Бессонов. Он родился в 1900 году и был на год моложе Наташи, что она отметила с некоторым сожалением.

"Сожалеет она! — ехидно хмыкнул внутренний голос. — Уж не рассматриваешь ли ты его как потенциального мужа, проехав с ним в трамвае две остановки! Ведь иначе тебе было бы все равно, сколько ему лет".

— Подумать только! — с восхищением сказал Борис, едва они вышли из участка. — Вы — воздушная гимнастка. Первый раз вижу живого акробата. Из цирка!

Она посмеялась про себя слову "живой", но внешне её лицо осталось бесстрастным. Еще подумает, что она с ним кокетничает!

— Вы опаздывали на заседание, — напомнила она.

— Но я же не могу раздвоиться и быть одновременно в двух местах! — он потешно развел руками. — Ведь я все ещё в участке, и выпустят меня из него не раньше, чем через полчаса!

— Как это?

— Так. Я попросил сержанта указать в справке лишние полчаса.

— И он согласился?

— А почему бы и нет? Я честно признался, что хочу проводить вас домой. Или в милиции — не люди?

Борис произнес это с восточным акцентом, и Наташа, не выдержав, расхохоталась.

— Слава богу! — нарочито восторженно сказал он. — А то я уж бояться начал, что вы никогда не смеетесь.

— А если я живу так далеко, что вы в полчаса не уложитесь?

— Обижаете, — сказал он и произнес на память её адрес. — Вы же сообщали его сержанту, а я был весь внимание!

— И что вы ещё запомнили?

— Что вы — вдова и живете вдвоем с дочерью.

— Вы — опасный человек!

— Опасный. Но не для красивых и умных женщин.

— То, что я красивая, понятно, каждый видит, — пошутила Наташа, — но как вы определили, что я ещё и умная?

— Хотите услышать, так сказать, развернутый комплимент? Извольте. В необычной ситуации вы не растерялись…

— Это говорит вовсе не об уме. У меня профессия такая: не теряться в трудных ситуациях. Вот я по привычке и сконцентрировалась.

— Ладно. Как вы излагали сержанту случившееся: четко, спокойно, без лишних слов…

— Немногословность — вовсе не синоним ума. А если меня вообще всего на две фразы и хватает?

Борис опять рассмеялся.

— Если вы не умная, то самая очаровательная глупышка из всех, что я до сих пор встречал… Не подскажете ли, что это у меня?

Он помахал в воздухе рукой, которую Наташа ещё в участке успела перевязать своим носовым платком.

— А уж носовой платок тем более не имеет к моему уму никакого отношения. Женщины во все века заботились о раненых мужчинах.

Он расхохотался.

— С вами не соскучишься! Ну, хорошо, вы разбили меня по всем позициям! Считаете, дурочке такое удалось бы?

— Считаю, что ваш комплимент все-таки недостаточно аргументирован.

Наташа и сама не понимала, чего это она так упирается, доказывает, что он в ней ошибся. Во все века женщины ведут себя с понравившимися мужчинами совсем не так: они хотят понравиться! Или ей приятно слышать, как он доказывает ей её же собственную привлекательность? Ох, и кокетка вы, Романова, а прикидывались безразличной!

— А как вам такой аргумент: вы понравились мне с первого взгляда!.. Не надо, не говорите ничего. Вернее, скажите, что вас беспокоит? Вы на все мои шутки вроде отвечаете, а сами мыслями где-то далеко… Конечно, это не мое дело…

— Я думаю о мальчишке… о карманнике. Совсем ещё ребенок. А получит срок… Неужели и вы верите в то, что тюрьма может исправить человека? Мне кажется, скорее, озлобит, искорежит…

— А вы, дорогая, романтик!.. Конечно же, я не верю в тюрьму, как в метод исправления, но могу вас успокоить: наши партия и правительство считают уголовные элементы социально-близкими остальному, некриминальному, народу и не относятся к ним с той жестокостью, как, например, к шпионам или другим врагам народа. То есть социально-чуждым.

— Вы сказали, жестокостью?

Он внимательно посмотрел Наташе в глаза и медленно произнес:

— Я оговорился. Хотел сказать, с должной коммунистической жесткостью, как и нужно относиться к врагам.

Слова Бориса звучали по-газетному правильно, а глаза продолжали изучать её, словно он что-то важное в этот момент решал для себя.

— Боря, вы коммунист? — спросила она, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Почему она это спросила, Наташа и сама не знала. Она ведь никогда не оценивала людей по их принадлежности к партии.

— Идейный, — кивнул он, — вступил в партию ещё в девятнадцать лет.

Она удивилась.

— Вы так подчеркнули это слово… Разве коммунисты бывают безыдейными?

— Наташа, вы — точь-в-точь мой друг Юрка Сокольский. Недавно он переехал в Москву — мы с ним с Украины — и все время изводит меня вопросами, до всего ему нужно докопаться, за каждое слово ответить… Идейный, иными словами, тот, кто поддерживает лишь идею коммунизма. Я ни в каких акциях, экспроприациях и прочих "циях" не участвовал. Разве что однажды, когда учился в высшем техническом училище, принял участие в одной акции. Тогда нам выдали винтовки и заставили три ночи дежурить на ткацкой фабрике. В рабочей среде начались волнения, и мы должны были их предотвратить. Правда, ничего этакого нам делать не пришлось…

Он поддержал Наташу за локоть, когда она вознамерилась перепрыгнуть через лужу, вытекающую из подворотни.

— Кстати, в юности это даже спасло мне жизнь: когда в мой родной город пришли петлюровцы, они меня не тронули, потому что местные жители за меня вступились — "он — идейный коммунист, никому ничего плохого не делал".

— А другие коммунисты, выходит, делали?

— Наташа, вы коварная женщина. Мне надо тщательнее следить за своими словами. Но с вами я бы не хотел лукавить. Просто на такой вопрос трудно ответить однозначно. Точнее сказать, действовали по своим убеждениям. По своему разумению: отнимали, делили, карали. И по тому, как они относились к человеческой жизни, остальной народ, видимо, их и воспринимал…

— А как ещё к человеческой жизни можно относиться, если не как к божьему дару?

— Как к досадной помехе на вашем пути, например. Вы идете вперед стройными рядами, а тут кто-то в ногах путается.

— Какой кошмар! — вздрогнула Наташа.

— Вы чересчур впечатлительны. Студенты-медики на первых порах в анатомичке в обморок падают, а потом ничего, привыкают, даже удовольствие получают, разрезая человеческую плоть.

— Вы сказали, что поддерживали коммунистическую идею. В прошедшем времени.

— Все, сдаюсь! — нарочито застонал Борис. — С вами, как и с Юркой, надо держать ухо востро. А ведь на первый взгляд я бы такого не подумал… Кстати, с первого взгляда я вам не понравился, так? Мне даже показалось, что какое-то время я вас раздражал.

— Извините, если я вела себя столь несдержанно.

— Ничего, я не обиделся, — мягко сказал он. — Просто я подумал, что вы чем-то очень огорчены, а в таком случае человеку лучше не докучать…

В самом деле, она стала совсем несдержанной. Разве он обидел её хоть одним словом? До сих пор никто не говорил с Наташей так откровенно о вещах довольно щекотливых. Борису, кажется, она могла бы задать любой вопрос из тех, на которые сама не всегда знала ответ.

— Кстати, у мальчишки-карманника была при себе какая-то странная монета, истонченная. Она как называется — заточкой?

— Честно говоря, не знаю, как она называется у карманников. По-моему, заточкой они называют нож. Знаю лишь, что монету воры — их ещё называют щипачами — стачивают до остроты бритвы и зажимают между пальцами, когда режут карманы и сумки…

Нет, вовсе не такой вопрос хотела бы задать ему Наташа. Ей ведь совершенно безразлично, что за инструменты у карманников. А какой? Действительно ли она ему понравилась или он привык говорить женщинам комплименты? А ещё — есть ли у него возлюбленная? Она представила себе, как бы он удивился. Такие вопросики, и всего лишь после поездки на одной подножке!

— Ну вот, я и пришла.

Наташа остановилась у дома, в котором жила, и протянула Борису руку.

— Спасибо, что проводили.

— Пожалуйста, — он задержал её руку в своей. — Вам, наверное, трудно одной воспитывать дочь? Четырнадцать лет у подростков — самый трудный возраст. Особенно для девочки…

— У вас тоже есть дети?

— Нет, я полгода учительствовал в школе и старался побольше читать соответствующей литературы.

О чем он говорит? О какой-то литературе, о воспитании дочери. Наташа недоумевала: не для этого же он пошел её провожать.

— Мне, к сожалению, такую литературу читать было некогда, — тем не менее призналась она. — Думаете, без специальных знаний ребенка не воспитать?

— Нет, я так не думаю, потому что видел людей, которые, и обладая подобными знаниями, совершенно не умели воспитывать… Наверное, это очень здорово изо дня в день наблюдать, как растет маленький человечек, плоть от плоти твой, в которого ты вложил частичку своего сердца… Как много, если подумать, я упустил! А ведь мне тридцать три года! Христа в этом возрасте уже распяли…

Вот оно что! Выходит, Борис завидует, что у Наташи есть дочь, в то время как он до сих пор один. Но для этого ему как минимум надо вначале завести себе жену!

— Ничего, зато Илья Муромец в этом возрасте слез с печи и пошел защищать Русь.

— Спасибо, вы меня успокоили… Я смогу увидеть вас ещё раз?.. Мне нужно вернуть вам платок.

— Оставьте себе, я вам его дарю.

— Я не привык принимать подарки от женщин.

— Тогда просто выбросьте!

Наташа повернулась и быстро пошла к дому, словно боясь передумать и согласиться на встречу с ним, но, наверное, она слишком долго жила одна. Почти привыкла к своему женскому одиночеству, хотя и непонятно, почему так отчаянно за него цеплялась? Ведь и мужчины неплохие попадались и любили ее…

Теперь она чувствовала себя неуклюжей, неинтересной, отчего-то злилась на него, и до самого подъезда ощущала спиной его взгляд, но так и не обернулась. Продолжала печатать шаг, будто солдат на плацу. А ведь в Смольном институте в свое время учили её, как женщина должна ходить. Чтобы её походкой любовались. Чтобы ей вслед оглядывались. А теперь оказывается, что Наташа все забыла!

Бесшумно открыв ключом дверь, — спасибо Авроре, очередной её поклонник отладил в квартире все замки и смазал машинным маслом все петли, — Наташа увидела картину, которая повергла её в шок. Дочь Ольга, особа четырнадцати лет, стояла перед большим старинным трюмо, которое перешло Романовым по наследству от прежних жильцов, и на шее её сверкало бриллиантовое ожерелье, на голове такая же диадема; а теперь она пыталась застегнуть на руке подобный браслет. Иными словами, она достала бриллиантовый гарнитур из материнского тайника.

В свое время Наташа бежала с Арнольдом Аренским из Аралхамада в разгар прощального пира, организованного Всемогущим магом Саттаром-ака. Все женщины на торжестве сверкали бриллиантами, стоившими не одно состояние, и Наташа вынуждена была соответствовать: её любовник Адонис собственноручно надел на неё этот бриллиантовый гарнитур.

За стенами Аралхамада стояла зима, и в последний момент Алька накинул на неё шикарную песцовую шубу, которую впоследствии в трудные для семьи дни Наташа отнесла на барахолку.

Бриллиантовый же гарнитур она боялась кому-нибудь даже показывать. Откуда такие бесценные вещи у обычной циркачки? Она и соорудила тайник под тумбочкой трюмо, в который неведомо как проникла её доченька.

— Браво, — сказала Наташа, — хоть сейчас на бал во дворец. Золушка превращается в принцессу… И кто же позволил тебе это взять?!

Олька хотела что-то сказать, но так и застыла с открытым ртом. Вообще-то она была послушной девочкой, и никогда прежде Наташа не могла упрекнуть её в самовольстве. Как и в том, что дочь берет вещи без спроса. Наверняка, на тайник она наткнулась совершенно случайно.

Наташа бы не стала делать зверское лицо — подумаешь, девчонка нашла драгоценности! Это же не означает, что о них тут же узнает ещё кто-то. Но услужливая память подсказала случай — о нем повествовали слухи, но слишком уж правдоподобные — известная балерина Большого театра была расстреляна по ложному обвинению в шпионаже, потому что жене одного из членов правительства понравились её бриллиантовые серьги старинной работы.

Иметь драгоценности — означало иметь неприятности. Интеллигенция называла эту страсть власть предержащих "золотой лихорадкой". Словом, задним числом пришел страх, и дочь, как всегда, это почувствовала.

— Мама, чего ты испугалась? Никто ничего не видел… Скажи, а откуда у нас это?

Наташа посмотрела на Олю несколько растерянно, но потом подумала, что девочка уже достаточно выросла, чтобы получать ответы и на такие вопросы.

— Пользуясь правом старшинства, я все же хотела бы сначала ответить вопросом на вопрос: как ты нашла драгоценности?

— Мам, я не нарочно!… Я просто хотела повесить шапку на вешалку, а она зацепилась за гвоздь…

— То есть ты, как всегда, подбросила шапку вверх, вместо того чтобы аккуратно её повесить.

— Ну, да, я встала на тумбочку трюмо, хотела снять шапку, а тумбочка возьми и развались…

— Ты не ушиблась?

— Нет, у меня в этом твоем тайнике нога застряла. Мама, это бриллианты?

— Бриллианты.

— Откуда они у тебя?

— Из сокровищницы Аралхамада.

— Из того подземного города, в котором тебя держали в плену? — восторженно ахнула Оля. — Но ты же их не украла, правда? Тогда чего тебе бояться, а тем более их прятать?

— Видишь ли, я решила, что не надо никому рассказывать про Аралхамад.

— Но там же остались такие сокровища, мама! Как бы они пригодились нашей стране! Даже если их разделить поровну между всеми… А кроме того, мы могли бы накормить африканских ребятишек, которые под игом капитализма умирают от голода…

"Как сказал бы мой дядя Николя, за что боролись, на то и напоролись!"

— Оля, я бы не хотела, чтобы наш с тобой спор вылился в ссору.

— Я бы тоже не хотела, мамочка!

— Как ты думаешь, я имею право на свою тайну?

— Думаю, имеешь.

Девочка сказала это неуверенно, чувствуя, что спрашивают её недаром, и ответом она сама себя может загнать в ловушку. Но она была ещё слишком мала, чтобы тягаться с матерью в дипломатических приемах.

— Тогда позволь мне самой решать, что делать с моей же тайной.

— Но мама…

— Обещаю, когда придет время, ты узнаешь, почему я так поступаю.

— Когда оно придет, это время, — уныло проговорила Ольга, снимая драгоценности.

— И тумбочку приведи в порядок. В следующий раз будешь знать, на что становиться!

— Да она же старая, как г… мамонта!

— Что ты сказала? — изумилась Наташа.

— Ничего, — пристыженно отреклась от собственных слов девчонка и пошла в кухню за молотком.

"Подумать только, в какой среде растет мой ребенок! — чуть ли не с паникой подумала Наташа и сама с собой пошутила: — А что ещё ждать от дочери княжны и контрабандиста?"