Александр Бергер 7 ноября 2001 года. Соложенка

Женщина, которая нашла убитую Римму Тихонову и вызвала милицию, была следователю Бергеру дважды тезкой – по имени и отчеству. Правда, не однофамилица – фамилия у нее была Калинникова. У Александры Васильевны Калинниковой уже полгода не работал телевизор, отремонтировать его в деревне Соложенке было негде, в Семенов везти – накладно, вот Александра Васильевна и ходила каждый вечер к молодой соседке смотреть передачи. Как заявлялась в семь-восемь, так и уходила в десять-одиннадцать, по очереди перебирая все каналы. А если не было ничего интересного, включала видеомагнитофон и смотрела какие-нибудь старые фильмы. «Девчата», к примеру, или «Весна на Заречной улице», или «Добровольцы». Видеокассет с хорошими фильмами было много.

По ее словам, хозяйка Римма Тихонова совершенно ничего против этого не имела – телевизор стоял на первом этаже в комнате, а она обычно устраивалась со своей работой или просто с книжкой на кухне или в спальне на втором этаже. Даже когда она была в городе, позволяла Александре Васильевне приходить и смотреть телевизор сколько угодно. Тем более что та вообще за домиком Риммы приглядывала в ее отсутствие, а иногда и на огороде возилась, если были время и силы. Это летом. А в холодное время, когда Римма приезжала в Соложенку от случая к случаю, Александра Васильевна топила печи и поддерживала в доме чистоту, чтоб можно было в любую минуту заявиться – и застать там порядок и уют.

Она уверяла Бергера, что Римма свой дом в Соложенке очень любила, но к огороду ее и на вожжах было не подтащить. И когда он совсем уж неприлично зарастал, Александра Васильевна все-таки находила часок-другой прополоть и окучить морковку-петрушку и всякую такую мелочевку, которую Римма каждую весну торопливо совала в землю, уверенная, что в этом-то году будет заниматься землей исправно. Но свободного времени потом не оказывалось, вот и приходилось надеяться на помощь соседки.

А у Александры Васильевны какие особенные заботы? Свои пятнадцать соток сада-огорода при доме да еще делянка картошки за селом – десять соток, корова, хрюшка, две козы, семь кур с петухом, пес Бобик и блудливая кошка Зинка. Правда, работать в службе Александра Васильевна не работала, того, что выручала на семеновском базаре за плоды своих трудов, на жизнь вполне хватало. К тому же племянник с женой ей регулярно платили кое-какие деньжата за то, что присматривала за их сыном.

Славику было десять лет, но в школу он не ходил. Опять же за деньги к нему дважды в неделю ходила учительница из соложенковской школы, худо-бедно учила читать и писать. По-хорошему Славику надо было ходить в специальную школу, потому что он считался умственно отсталым ребенком. Но Александра Васильевна предпочитала называть его так, как называли в старину: блаженным либо юродивеньким. Славик в школе никак не мог прижиться – у него начинались припадки от страха. Нет, его никто там не бил, не пугал – просто он боялся людей, а отчего, никто не мог понять. Неведомо ведь, что там происходило, в его крохотном умишке, какие тучи там клубились. Он даже отца с матерью… не то что боялся, но дичился. Вот бабу Шуру не дичился. Учительницу Любовь Михайловну не дичился, ну еще пятерых-шестерых соложенковских жителей. И кроме них – Римму.

– Он ее даже мертвую не испугался, – рассказывала Александра Васильевна Бергеру. Она поминутно смаргивала слезы со своих небольших, очень ярких темно-карих глазок, но все же ясно было, что в очередной раз повествовать о том, как она нашла убитую соседку, причиняет ей не столько боль, сколько удовольствие. Бергеру довольно часто приходилось сталкиваться с такой словоохотливостью свидетелей, и, хоть его это несколько коробило, все же болтливый свидетель лучше молчаливого, поэтому он сам молчал и внимательно слушал, изредка поощряюще кивая. Впрочем, Калинникову и не требовалось поощрять!

– Я чуть не упала, аж ноги отнялись, когда заглянула в комнату, – а она вон в том кресле сидит, голова набок, вся в крови. – Александра Васильевна перекрестилась. – А Славик подошел, стал на нее смотреть. С той стороны зайдет, с этой… Наверное, он даже не понял, что она мертвая, решил, что это игра такая. Риммочка с ним часто играла, они шептались, секретничали… Я думала, он в крик ударится при виде ее, а он – ничего. Смотрел, смотрел… Там на полу валялись бумажки какие-то, видать, из рук у нее вылетели, он все поднял, аккуратно на столе сложил. Видеомагнитофон выключил – фильм кончился, а телевизор все работал…

Он знал, что Риммочка беспорядка не любила, у нее, может, огород и заросший был, зато в доме все чистенько, аккуратненько, все сверкало. И Славик у нее никогда не сорил, вещей не разбрасывал, всякую мусоринку норовил подобрать, если замечал. Риммочка с ним такая ласковая была, своих детей не имела, вот она чужих и привечала.

Я ей вот буквально на днях сказала: «Риммочка, вам первым делом нужно ребеночка родить, как только с Григорием Александровичем зарегистрируетесь!» А она грустно так усмехнулась: «Ну я уже завела себе одного ребенка. Причем весьма капризного!» Не пойму, она это про Славика говорила, что ли? Ну какой же он капризный, он очень тихий.

Риммочка вечно ему что-нибудь дарила, конфеты из города привозила, игрушки, раскраски – ну и он угождал ей как мог. Хоть и блаженненький, а понимал, кто его жалеет, кто к нему добрый. Она его рисовать научила, его теперь от альбомов, да ручек, да фломастеров и не оторвешь. Ой, этих ручек она ему передарила – не сосчитать! Бывало, как увидит у нее новую ручку, так давай просить. Нет, он не выпрашивает, мол, дай, а просто так сядет в уголке и смотрит, смотрит жалобно… Она посмеется и отдаст ему, чего он хочет. Конечно, для нее это пустяк, а для мальчонки такая радость… Правда, Славик, она тебе всегда все дарила, что ты хотел?

Александра Васильевна ласково обернулась к худенькому мальчику, пожалуй, слишком маленькому и худенькому для своих десяти лет. Ну что ж, не всем же быть акселератами! К тому же, вспомнил Бергер, ребенок болен. Хотя выглядел-то он вполне нормально: тонкие черты лица, высокий лоб, глаза хорошие, – только выражение в них какое-то… не то испуганное, не то задумчивое, а скорее все вместе. И отвечал он, когда к нему обращались, не скоро, чаще всего приходилось вопрос снова задать, тогда он обронит словечко.

– Славик, правда, Риммочка тебе всегда все дарила? – снова сказала Александра Васильевна – и аж руками всплеснула, когда он вместо того, чтобы кивнуть, вдруг покачал головой:

– Не-а.

– Да как же тебе не стыдно! – возмутилась Александра Васильевна. – Чего она тебе не подарила, ну чего?!

Славик насупился, отвесил нижнюю губу, опустил глаза.

Бергер тяжело вздохнул. У него не было времени ни выслушивать пререкания бабки с внуком, ни утешать плачущего мальчишку. А то, что у Славика слезы на подходе, и слепому ясно. Еще не хватало!

– Ты с пола-то, кроме бумажек, что-нибудь подбирал? – спросил он, пытаясь отвлечь мальчика, но тот, как надулся, так и стоял, не поднимая глаз. Только чуть головой покачал – ничего, мол, а ни словечка из себя не выдавил. Слез, впрочем, тоже лить не стал. На том спасибо!

Бергер снова, уже не первый раз перебрал бумаги, лежавшие на столе. Та самая рукопись, которую редактировала Римма Тихонова перед смертью. Титульного листа нет, не известны ни название, ни автор, а впрочем, какое это имеет значение? На страницах кое-где пометки карандашом или чернилами, знаки вопросов или восклицательные знаки. Наверное, там, где редактору что-то особенно нравилось или не нравилось. И это теперь не имеет никакого значения… Некоторые страницы были забрызганы кровью.

Бергер взял один листок, пробежал глазами отчеркнутый абзац, рядом с которым стоял восклицательный знак:

«…Тут я решил показать свою образованность и поведал о восхищении, кое вызвало у меня созерцание скульптурной группы Бернини „Экстаз святой Терезы“, виденной в церкви Санта-Мария делла Виктория. Святая изображена в экстазе божественной – и в то же время такой естественной любви, этот прелестный юный ангел со стрелой в руке как будто хочет обнажить ей грудь, чтобы пронзить сердце, а как он смотрит на измученную любовью женщину!

– Какое божественное искусство! – пылко воскликнул я. – Какое сладострастие!

Отец Филиппо слегка качнул головой, и в чертах его появилась печаль.

Какая жалость, – сказал он негромко, – что эти статуи легко могут вызвать мысль о мирской любви!..»

На взгляд Бергера, в этом отрывке не было ничего, способного вызвать такое уж внимание редактора. Но почему-то ведь отметила его Римма Тихонова этим своим щедрым восклицательным знаком. Почему-то эти слова восхитили ее. Или, наоборот, огорчили? Не потому ли, что здесь речь идет о любви?

По этой странице, исчерканной синими чернилами, особенно щедро рассыпались красные капельки…

Интересно, не эти ли слова спровоцировали Бронникова спустить курок? Он отрицает, что убил свою подругу из ревности, но, может быть, все-таки…

– Александра Васильевна, – повернулся Бергер к соседке, которая притихла, прижимая к себе внука, – при первом опросе, когда с вами ваш участковый говорил, вы показали, что в этот день в Соложенку приезжал Григорий Александрович Бронников. Но время не назвали. Забыли? Или не помните точно?

– Как не помню? – отчего-то обиделась Александра Васильевна. – Точно помню! Я крыльцо подметала, когда он мимо проехал. У него «БМВ» такой темно-зеленый. А Римма на своем крылечке стояла, уж не знаю, то ли она его ждала, то ли просто воздухом подышать вышла. Но как только он из машины начал вылезать, Римма вдруг повернулась и ушла в дом. Уж не знаю – может, они в ссоре были, хотя он такой приятный человек, Григорий Александрович…

Бергер посмотрел на соседку испытующе. Наверняка она еще не знает, что этот «приятный человек» подозревается в убийстве своей любовницы. Иначе не стала бы его нахваливать. За годы работы в районной прокуратуре, то есть фактически – по деревням, Бергер успел узнать: деревенские – народ крайне осторожный.

– Стало быть, Риммочка в дом пошла, – повторила Калинникова. – А на крылечке приостановилась и мне крикнула: Александра, дескать, Васильевна, не забудьте, что сегодня вторник, а значит, «Зимнее сердце» по шестому каналу не в восемь начнется, а в семь, смотрите не опоздайте. У вас ровно четыре часа осталось! Ну а если от семи отнять четыре, то и выходило, что разговаривала она со мной в три. В последний разочек… – жалобно протянула Александра Васильевна.

– А во сколько Бронников обратно поехал? Не обратили внимания?

– Не обратила, – огорченно сказала соседка. – Я в теплицу пошла, а оттуда ничего не слышно, что перед домом делается, на улице. Вот и пропустила машину, виновата.

Бергер кивнул. Ну понятно – в семь Калинникова пришла смотреть это самое «Зимнее сердце» и обнаружила труп Риммы Тихоновой. Убийство, значит, произошло с трех до семи – точнее, как значится в заключении эксперта, «смерть предположительно наступила между пятнадцатью и девятнадцатью часами».

Застрелив любовницу, Бронников спешно вернулся в город, отправился в бильярдный клуб «Карамболь», где слыл завсегдатаем, и весь вечер гонял там шары. Поразительное хладнокровие! Он алиби себе надеялся обеспечить, что ли? В принципе, это могло бы ему удасться. Если бы Калинникова не нашла Римму тем же вечером, тело могло пролежать в пустом доме и до завтрашнего дня, и до послезавтрашнего, и тогда установить время смерти было бы гораздо труднее. И Бронников вполне мог бы смастерить себе алиби, пусть и шаткое. Он же не знал, что Александра Васильевна придет смотреть «Зимнее сердце»!

Нет, почему не знал? Отлично знал. Он не мог не слышать, как Римма крикнула соседке, что ждет ее через четыре часа. Или все-таки не слышал?

А может быть, он, Бергер, переоценивает хладнокровие Бронникова? Вот ведь бросил же он пистолет, а потом вернулся за ним…

Наверное, после убийства Бронников был в таком шоке, что совершенно утратил контроль над собой, вот и кинулся сломя голову в этот «Карамболь». Любитель психологических надломов Федор Михайлович Достоевский счел бы, что стуком шаров Бронников надеялся заглушить грохот выстрела, все еще звучавшего в его голове. Хотя, впрочем, какой там такой уж особенный грохот у «вальтера» калибра 5,6? Пуля даже не прошила голову убитой насквозь, застряла в мозгу…

Надо будет завтра же предъявить Бронникову результаты вскрытия. Бергер знал: порою чтение сухих, протокольных, невыразительных строк, описывающих положение тела после смерти, перечисляющих содержимое желудка, к примеру, скупо описывающих огнестрельное ранение или состояние черепа, из которого была извлечена пуля, производит на убийц самое неожиданное действие. Человек иногда только при таком вот чтении начинает соображать, что он сделал, что натворил! Жаль, болен эксперт Григорьев, не проведена пока что баллистическая экспертиза, но результатов вскрытия, может быть, окажется достаточно, чтобы произвести на Бронникова особое впечатление?

Ну а если нет… Если нет, то надо будет показать ему еще одну страницу – заключение экспертов. Ту самую, где указано, что Римма Тихонова была на момент своей смерти беременна. Срок, правда, совсем небольшой – две недели, но факт налицо.

Интересно, Бронников убил вместе с женой своего собственного ребенка? Или все-таки чужого?

Бергер положил на стол страницу, которую все еще держал в руках, и подумал: а Римма-то Тихонова знала о своей беременности или нет? Наверное. О чем же еще она могла говорить соседке, мол, уже одного капризного ребенка завела себе?

Загрузка...