Последняя Империя

ГЛАВА ВТОРАЯ. В ТРАКТИРЕ "УГРЮМАЯ УСТРИЦА"

Исторические и даже роковые события, которым положила начало эта ночь, пока никак не отразилась на трактире "Угрюмая устрица" и его хозяине. Оплывшая сальная свеча, чадя и потрескивая, освещала деревянную стойку, за которой, опершись гривастой головой о кулаки, сидел мрачный трактирщик. Где-то вдалеке потрескивали выстрелы. Время от времени начинал греметь у потолочной балки динамик, извергая очередную порцию инструкций верноподданному населению столицы. Трактирщик всего этого будто не слышал. А когда постучали в дверь, машинально ответил:

– Да, войдите!

Вошел человек в черной маске и черном плаще. Его таинственный и устрашающий облик, однако, не потряс трактирщика. Правда, он встал навстречу посетителю, но это было лишь чуть больше, чем простая вежливость. Посетитель махнул ему рукой: сидите. Снял плащ, аккуратно сложил его, повесил на спинку кресла. Снял маску. Это был старик, еще крепкий, но совершенно седой. Волосы кольцами лежали на его плечах, будто парик мольеровских времен. Бородка подстрижена клинышком, кончики усов лихо, по-мушкетерски торчали вверх.

– Здравствуйте, трактирщик, – сказал посетитель.

Трактирщик ответил:

– Здравствуйте…

Посетитель остановил его жестом, не дав закончить фразу, и заговорил сам:

– Вы знаете, город на осадном положении, черт побери, выходить запрещено. Но я, старый грешник, люблю нарушать установления. И вот, – он кивнул в сторону двери, за которой как раз грохнули выстрелы, – чуть не поплатился.

– Надеюсь, вы не пострадали? – спросил трактирщик таким тоном, что было похоже: надеется он как раз на противоположное.

Посетитель самодовольно расхохотался.

– Нет, я удрал. Вот только, – он показал огнестрельную дырку в плаще, – видите? Невмоготу было дома сидеть. Никакого нет покою. Сами знаете, сколько у меня домашних неприятностей. А тут еще – про рыжих-то уже слыхали? История! Гоняют их по всему городу, окошко мне из пистолета высадили, кто будет отвечать? Да за самым домом тюрьма, часу не прошло, как началось, а рыжими все камеры набиты, орут, попробуй уснуть. Ну, подумал, подумал – и к вам.

– Коньяк? Арманьяк? Бургоньяк? – угрюмо осведомился трактирщик.

– Успеется, – сказал посетитель, оглядывая помещение с недовольной гримасой. – Испортили мне настроение, ч-черт! И у вас тоже как-то уныло, мрачно… Скажите, вправду тут раньше было настоящее кафе? Что-то, понимаете ли, не верится. А?

– Было да сплыло, – нетерпеливо отвечал трактирщик.

– Зеркальные окна, а? Публика приличная?

Казалось, посетителю доставляет удовольствие донимать трактирщика вопросами и, действительно, тот еще больше поугрюмел, на его шишковатом лбу прорезались глубокие морщины. Зато он вдруг заговорил – будто сам с собой:

– Публика… да! Какая публика! Художники, студенты, профессора… – он спохватился, испуганно взглянул на посетителя, – то есть…

Посетитель благосклонно кивнул.

– Можете, можете… Не стесняйтесь. Веселились, а?

– Не заплативши, уходили некоторые, – угрюмо ответил трактирщик, снова уходя в себя. – Это студенты, конечно. И художники, – он снова оживился. – Гвалт, бывало, дым коромыслом… Картинки рисовали на стенах прямо, – он безнадежно махнул рукой, – все велел замазать… Стишки читали. Тут сочинят – тут и читают. Спорили, конечно, речи говорили…

– О чем?

– Не вникал. Нешто до того, знай подава-ай! – он широко повел рукой и вдруг улыбнулся до странности детской улыбкой. – А за этим самым столиком сидит он, бывало, думает…

– Кто это? – спросил заинтересованный посетитель. Но трактирщик его не замечал и не слышал.

– …строчит карандашиком в книжечке. Вокруг дым, гомон, а ему хоть бы что. Подойдешь: мешают вам, поди, не хотите ли в отдельный кабинетик удалиться? Смеется. "Мне, говорит, тут хорошо… Светло, говорит, у вас". Светло! Вот мне раз туго пришлось. Я говорю ему: так, мол, и так. Опять смеется. "Пустяки, говорит, трактирщик. Сделайте вот этак, а потом вот этак". И как рукой сняло…

– Да про кого это вы? – спросил посетитель, мучаясь острым любопытством.

– Простите, заболтался, – глухим голосом пробормотал трактирщик.

– Не бойтесь, черт побери, будьте откровенны! – воскликнул посетитель. – Я сам не умею держать язык на привязи. Смешно! Наше семейство пережило две революции, – это слово он произнес шепотом, – после этого поневоле станешь в некоторой степени, – шепотом, – демократом, или по крайней мере, – шепотом, – либералом. Вообразите, ведь потихоньку почитываю даже, – снова шепотом, – Вольтера и других этих… у него есть занятные штучки, "Орлеанская девственница" допустим, а у Дидро… – посетитель залился заразительным хохотом, хлопая себя по коленям. – Иногда я смотрю на себя в зеркало и думаю: Луи, кто ты? Да ты же настоящий красный! А? Каково? Так что не стесняйтесь меня, друг мой. Ну-ну, выкладывайте: про кого вы тут говорили?

– Нельзя про это, господин. Запрещено.

– Даже мне нельзя?

– Никому.

– Нельзя быть таким букой, трактирщик. Что же было с этим человеком дальше?

– Нельзя, – задумавшись, проговорил трактирщик. И так же задумчиво продолжал:

– Прямо тут его и взяли, за столиком. И повели. Били, в лицо плевали. "Колдун! – орут. – Старый колдун!" Дураки паршивые! Наслушались вранья… – он в страхе зажал себе рот огромной выдубленной ладонью.

– Понятно, – со значением сказал посетитель. Наклонился, стал читать сделанную карандашом полустертую надпись на столе: – "Здесь такого-то числа… такого-то года был арестован… уведен на казнь величайший ученый столетия. Позор!" У вас странный образ мыслей, трактирщик!

– Это не я, – трактирщик замотал тяжелой головой. – Это студент какой-нибудь… затаившийся… скрытый… руки оборву! Позволите стереть?

– И вы хорошо сделаете, если будете держать свой странный образ мыслей при себе, – строго продолжал посетитель. – Сотрите!

Трактирщик услужливо кинулся к столику.

– Коньяк? Арманьяк? Бургоньяк? – стал он спрашивать, преданно заглядывая в глаза посетителю.

Тот кисло ответил:

– Ни то, ни другое, ни третье. Вы мне окончательно испортили настроение. Чтобы его исправить, мне придется самому прогуляться по вашему погребу и сделать выбор на месте. Разрешаете?

– Окажите честь! – трактирщик слегка поклонился, обнаруживая зачатки хорошего воспитания.

Гость давно спустился в погреб, а хозяин трактира все еще стоял возле стола, морща лоб, разбирал надпись и бормотал: "По-озор… Дураки паршивые… Руки оборву…" Потом отошел от стола, снова кинулся к столу, принялся стирать надпись. В это время дверь открылась и вошел диковинный старичок в очках и домашних туфлях. По всей его повадке было видно, что он неплохо знает, как отворяется дверь в трактире "Угрюмая устрица".

– Ага, светло! – сказал старичок и заспешил к тому самому столику, над которым с тряпкой в руках стоял трактирщик.

На малоподвижном тяжелом лице трактирщика недоумение мгновенно сменилось ужасом. Он попятился перед старичком, не решаясь повернуться к нему спиной – пятился пока не уперся в стойку. Тут он и остался, у своего убежища, у самого надежного места на земле. Все лицо его приобрело цвет старого жира. А старичок не замечал этого. Он бубнил себе под нос:

– Тут, заметьте, коллега, возникает пульсационный кориомомент. Второе…

Серые губы трактирщика шевельнулись, беззвучно произнеся:

– Спаси нас и помилуй…

Старичок скороговоркой продолжал:

– Небель-функция с очевидностью приведет… Трактирщик, дайте мне кофе и много сахару, как обычно.

Трактирщик приподнял пудовую руку и медленно перекрестил старичка. Но старичок преспокойно остался где был. "Крест святой не действует, – пронеслось в голове трактирщика. – Конец света… мертвые восстанут… и всякая такая чепуха". А старичок укоризненно сказал ему:

– Вы медлительны, мой друг. Я ведь просил кофе.

– Ко-офе?! – выдавили серые губы трактирщика. – Кофе? Вы что – живой, что ли?

– Уж не думаете ли вы, что я призрак? – сказал старичок. – Я изучил этот вопрос и могу поделиться с вами любопытнейшими данными, но я не призрак. Кофе, прошу вас.

– Вы живой? – все еще не веря, сказал трактирщик.

– Можете меня потрогать, – пожав плечами, отозвался старичок. Трактирщик боязливо приблизился, осторожно дотронулся до руки старичка. И все его неуклюжее бычье туловище затряслось от рыданий. Размазывая кулачищами слезы по лицу, он срывающимся голосом выговорил:

– Мы с вами не виделись, господин профессор…

– Да, – подхватил старичок, – пять лет одиннадцать месяцев тридцать дней. То есть ровно шесть лет.

– Двадцать девять, – сказал трактирщик. – Двадцать девять дней, господин профессор. На один день меньше.

– У вас неплохая память, – ободрил его старичок. – Ошиблись только на день и забыли про кофе. Тридцать дней.

– Как же, – сказал трактирщик, – у меня вот записано: тридцатого июня, – он указал на надпись на столе. – Кто же это написал? – трактирщик снова заплакал. – Пускай он придет, я его расцелую! Даром напою, даром накормлю, погубителя!

– Тут кое-что сильно преувеличено, – сказал профессор, прочитав надпись. – Я не был здесь тридцатого. Это сказано о ком-то другом, вероятно, о Бугнере. В тот день я был уже довольно далеко отсюда.

– Да. Очень далеко, – сказал трактирщик загадочно и со значением.

– …и занимался делом чрезвычайной сложности. Оно неплохо удалось.

– Это я вижу, – сказал трактирщик. – Вы таки ухитрились вернуться.

– Вы имеете в виду – с того света?

– Конечно. Нет, я верю, что вы живой. Знаете, я даже не очень удивляюсь: вы столько умеете, господин профессор, вам это, наверно, было не так трудно.

– Я не был на том свете, – сказал профессор. – Это был бы любопытнейший эксперимент, но поставить его никогда не поздно. Кстати, у меня возникла мысль…

– Они схватили вас и потащили к двери, – говорил трактирщик, не слушая. – Там орала толпа. Они били вас, плевали в лицо, тащили по улице, колотили палками, пинали ногами. А я шел сзади. А потом они отрубили вам голову. Я видел, я близко стоял. А вы все забыли.

– По-вашему, я смог бы это забыть? – не без обиды спросил старичок.

– А я ни капельки не удивился бы.

– Мой друг, – терпеливо проговорил профессор, – повторяю: тридцатого я был в другом месте, довольно далеко отсюда. Моим друзьям дали знать, что меня хотят арестовать по обвинению в колдовстве. Они увезли меня из города на грузовике в пустой бочке и спрятали. Видите, моя память еще работает четко. Это было как раз тридцатого. А потом глубокой ночью привезли мальчика…

– Этого сорванца? – перебил трактирщик. – Вашего воспитанника?

– Да. И мне пришлось заняться его лечением.

– Это вам часто приходилось. После каждой драки.

– Тогда был гораздо более сложный случай, – серьезным и грустным тоном проговорил профессор.

– Я думаю, – ехидно отозвался трактирщик. – Такой шалопай мог схватить любую болезнь.

– Это было хуже любой болезни, – вздрогнув, сказал профессор.

– А что такое?

Профессор смутился.

– Не могу сказать. Пожалуй, мальчику было бы неприятно, если бы об этом узнали все.

– Так я и думал! – вознегодовал трактирщик. – Каков негодяй: в день вашей казни схватить что-то разэдакое! Ну и молодежь! "Мальчик", – передразнил он профессора, и было видно, что продолжается старый, много лет назад начатый спор. – Сколько времени своего золотого вы на него потратили, подумать тошно. С вашим-то умом не понять: нечего было с ним возиться. Гнать подлеца!

– А он сам ушел, – печально произнес профессор. – Выздоровел и удрал.

– Ай-яй-яй! Вот ведь дрянь какая!

Ученый немного обиделся.

– Зря вы так, – сказал он. – У мальчика был совершенно уникальный мозг, я в этом еще раз убедился, когда… Из него мог бы получиться…

– …проходимец высшей пробы, – закончил трактирщик.

– Ему было скучно заниматься наукой. Слишком живой темперамент. Он так любил приключения…

– Что да, то да, – согласился трактирщик. Оба помолчали. – И он сам не приходил больше?

– Может быть, и приходил, – сказал профессор задумчиво, – но меня скрывали все время в разных местах, вы ни за что не догадались бы… И он не смог бы меня найти. Но я сам искал его. Каждый год прихожу к воротам в эту ночь. Ведь завтра… вернее сегодня – полночь миновала? – день его рождения. Накануне этого дня я потихоньку убегаю от своих друзей, маскируюсь – видите? – другие очки, чужой пиджак… Почему вы смеетесь?

Бочкоподобный живот трактирщика и его сивая грива ходили ходуном, в горле что-то булькало.

– Каждый год… говорите? – выговорил он, задыхаясь. – И бродите возле города? И какое чудо вас спасает, горюшко мое? – тут хохот, наконец, прорвался наружу, и это напоминало извержение вулкана.

Прохохотавшись и утерев лицо огромным полотенцем, трактирщик сказал:

– Знаете что, вы, наверно, кофе хотите? Один момент: ваш любимый сорт, последняя пачка. Много сахару. Устроим пир горой!

– Как вы развеселились, трактирщик! – послышалось позади. Из двери погребка вышел первый посетитель, о котором хозяин начисто забыл. – Познакомьте меня с вашим гостем, – продолжал он. – Два больших бокала, трактирщик.

Изящно ступая, он прошел к столику, уселся. Трактирщик, снова помрачнев, подал бокалы и запыленную бутылку. Где-то неподалеку грохнуло несколько выстрелов.

– Вот и повод, – сказал посетитель. – Давайте выпьем за успех большой императорской охоты.

– Что? – удивленно сказал профессор. – Президент Адольф…

– Его величество суперимператор Цезарь-Адольф Второй, – предостерегающе подсказал трактирщик.

– Изволит охотиться на рыжих, – закончил посетитель. И, видя, что на лице собеседника выразилось непонимание, удивление, досада, спросил:

– Вы что, из тех, кто считает это не слишком справедливым?

– А вы? – спросил в ответ профессор.

Посетитель был навеселе, но только чуть, слегка. На его уверенной властной повадке это никак не сказывалось. Он пожал плечами.

– Я из тех, кто считает, что это не мое дело. Рыжих, правда, не люблю. Вообще рыжих. Конечно, те рыжие, с которыми я знаком, вполне приличные люди. Этих, пожалуй, не стоило бы преследовать. Но остальные – боге ними…

– Там убивают невиновных, – сказал профессор, – а вы… Уберите это, я не стану с вами пить.

Посетитель взглянул на него снисходительно.

– Громкие слова. Политическая наивность. Вы лишнего наговорили тут, я не возражаю, конечно, но… вы снова расстроили меня. Ах, какие крайние взгляды… Мне придется утешиться в вашем погребе, трактирщик.

Он встал, чуть пошатнувшись при этом, направился к низенькой двери погребка в глубине трактира. Никто не расслышал слабого стука в наружную дверь.

Проводив гостя взглядом, трактирщик сказал с угрюмой тоской в голосе:

– Не лезли бы на рожон. Один раз допрыгались. А это…

Громкий стук в дверь прервал его нравоучительную речь. Трактирщик в испуге схватил своего ученого друга за локоть.

– Прячьтесь!

– Зачем? – спокойно ответил профессор, высвобождая руку. – Я же замаскированный.

Трактирщик захлебнулся гневом, но тут дверь широко распахнулась, вбежал какой-то человек в шляпе, нахлобученной на самые уши. Он захлопнул дверь и стал запирать ее на засов. На него и опрокинулся гнев трактирщика.

– Эй! – загремел он. – Вы чего тут хозяйничаете, а?

У вбежавшего подогнулись колени от этого крика.

– Я не знал… – забормотал он невразумительно. – Простите… за мной гнались…

– Кто гнался? – ревел трактирщик.

– Жа-жандармы…

– Ты преступник, что ли?

– Да, – произнес человек в шляпе, поникнув.

– Так чего… чего же ты… – лютовал хозяин трактира. – Вон отсюда!

– Минутку, – вмешался профессор. – Какое преступление вы совершили, юноша?

Голос у человека в шляпе дрожал:

– Я… Эх, все равно!

Он сбросил шляпу. На его лоб свалилась пышная копна великолепных волнистых сияющих волос. Трактирщик отшатнулся, опешив.

– Рыжий! – он кинулся к двери. Голос профессора остановил его на полдороге.

– Трактирщик! Что вы хотите сделать?

– Как что?! – снова забушевал трактирщик. – Выдать его, конечно! Радио слушали? Если застанут… Понимаете?

– Не понимаю. Кажется, я перестаю вас уважать, трактирщик.

Хозяин трактира стоял покачиваясь, как оглушенный бык.

– Но… но… – бормотал он.

– Я… я… – шевелил губами рыжий.

– Перестаньте оба. Стыдно трусить.

– Но… но…

– Сейчас мы все поправим, – сказал ученый старичок. – Стакан воды.

Трактирщик метнулся к стойке, принес полный стакан. Профессор высыпал в воду порошок из двух разных пакетиков, взболтнул, посмотрел на свет, протянул стакан рыжему.

– Выпейте.

– Это смерть? – робко, еле слышно вымолвил рыжий. – Да, другого выхода нет. Тихая смерть… Вы избавляете меня от мук, спасибо… но вы были так добры… мне не хотелось бы… здесь… Я успею уйти?

– Перестаньте, – с досадой сказал профессор. – Пейте.

В наружную дверь забарабанили – властно, без стеснения. Всем было понятно, что обозначает этот стук. Трактирщик весь обвис, будто скелет его вдруг сделался резиновым. Рыжий крикнул:

– Мы… вы погибли! – и залпом осушил стакан.

Дверь затряслась под ударами, но задвижка была прочной, а трактирщик не смог сдвинуться с места: не слушались ноги. Тут в дверь ударили чем-то тяжелым, она грохнулась на пол, сорванная с петель. Порыв влажного свежего воздуха погасил сальную свечку. В темноте загремел беспорядочный тяжелый топот кованых сапог, с улицы внесли два зажженных фонаря, и тогда обнаружилось, что в трактир ворвалась пожарная команда во главе с брандмайором. Трактирщик осмелел.

– Вы чего балуете? – спросил он сердито. – Тут никакого пожара нету.

Но брандмайор был не расположен шутить. Он схватил хозяина за ворот, что пожарному было вроде бы не по чину.

– Ах ты, старый гриб! Издеваться вздумал?! Я тебя проучу! Как смел не открывать? – он заметил профессора. – А это кто в очках? Книжечки почитывать изволите в тревожное для государства время?

Пожарные с фонарями в руках обшарили все углы трактира. Двое из них вынырнули из погреба, таща седовласого гостя с мушкетерской бородкой, он яростно отбивался ногами, выкручивался, но две пары дюжих лап, хоть и не без труда, доставили его к стойке пред лицо брандмайора.

– Еще один? Вот как, прятался? Осиное гнездо? Заговор седобородых? Посмотрим, что ты за птица. Фамилия?

Посетитель уже успокоился, перестал вырываться и поглядывал вокруг не без юмора. Услыхав вопрос брандмайора, легонько пожал плечами.

– Фамилия? Сам толком не знаю. Иные говорят – Капет, иные…

– Беспаспортный! – оборвал его брандмайор, наслаждаясь властью. – Непрописанный! Не помнящий родства! Скрываешься тут, бродяга, сволочь безымянная?

– Нет, почему же, – невозмутимо отозвался посетитель. – Имя-то у меня есть.

Казалось, происходящее его даже развлекало.

– Да ну? – насмешливо отозвался брандмайор. – Как же вас кличут, негодяй?

– Людовик Двадцать Четвертый, король Франции, – сказал посетитель. Ловко освободив руку, он сунул ее в карман штанов, вытащил оттуда корону и посадил ее на голову. Раздался дружный топот: пожарные стали по стойке смирно. Брандмайор склонился до полу.

– Ваше королевское величество, – смиренно проговорил он. – Не умоляю о прощении. Ведаю, что его не может быть, но…

– Вольно, брандмайор! – прервал король Людовик. – Я здесь инкогнито, – он уселся в кресло, снял корону, положил ее на колени. – Ну, брандмайор, как наши пожары?

– Осмелюсь доложить, мы больше не тушим пожаров, ваше величество.

– А что же вы поделываете? – спросил король.

– Мы, ваше величество, с корнем выкорчевываем рыжую опасность. Железной рукой ловим и арестовываем рыжих.

– Но, по-моему, это дело жандармерии, – заметил король Людовик.

Брандмайор объяснил:

– Обратите ваше августейшее внимание на масштабы проводимого мероприятия: нужно арестовывать всех рыжих – раз, их родственников, как полурыжих, до четвертого колена включительно – два, их друзей и единомышленников, как зараженных рыжим духом, – три, друзей их друзей и родственников этих последних, чтобы выжечь даже почву, зараженную ядовитыми семенами, – четыре. Кроме того, ведется большая работа по выявлению скрытых рыжих…

– Понимаю, – перебил король. – Все как обычно. Однако при чем тут вы?

– В полиции ощущается недостаток кадров, ваше величество. Поэтому пожарные, а также чиновники почтовой службы и других ведомств мобилизованы для проведения…

– Можете не продолжать, – остановил его король. – Мой кузен и сюзерен, как всегда, проявляет подлинную государственную мудрость и невиданный размах. Нет слов. Но, брандмайор, умоляю: скажите этим вашим рыжим – в тюрьме, чтобы они чуть потише вопили.

Брандмайор поклонился.

– Я передам августейшую волю начальнику тюрьмы немедленно, ваше величество. Но позволю себе выразить опасение, что выполнить ее не удастся.

Король поднял бровь.

– Это еще почему?

– Такое дело… – брандмайор замялся. – Там ведется следствие. Ведь каждый должен признаться. А как признаешься, что ты рыжий, когда ты от рождения брюнет? Вот и приходится… – он сделал жест, изображающий не слишком вежливое обхождение. – Так что…

– Ясно, – с досадой заключил король. – Хоть бы рты им затыкали… при этом. Из гуманных соображений: надо же дать населению столицы покой! Вы свободны, брандмайор.

– Нет, ваше королевское величество, – сказал брандмайор с грустью, – я обязан выполнить свой долг.

Он медленно повернулся на каблуках и очутился лицом к лицу с рыжим, на которого до сих пор никто еще не обратил внимания. Рыжий залепетал неслышно:

– Не на… Поми…

Но брандмайор и не поглядел на него. Командным тоном он выкрикнул:

– Пожарные! Чего вы ждете? Не знаете, что делать с человеком, который оскорбил августейшую особу? Действуйте!

Пожарные подбежали все разом, набросились на брандмайора, опрокинули его на пол, принялись топтаться по нему коваными сапогами. Брандмайор молча вытерпел это.

Потом на него надели наручники, подняли за шиворот и поволокли к двери, подгоняя ударами и пинками.

А потом стало тихо. Трактирщик зажег свечу. На полу блестела перевернутая каска брандмайора. Все молчали.

Первым заговорил Людовик XXIV.

– Понимаю вас, друзья мои. Как это все здесь грубо, примитивно, как лишено того, что у меня в Париже называют шарм. С другой стороны, конечно, государственная необходимость… и аппарат у них организован превосходно… а дисциплина, дисциплинка-то какова? Без этого нельзя! – он строго поднял палец. – И все-таки… вот хоть это последнее указание: нельзя больше ходить. Этак – фланировать. Всему населению, включая и нас, королей, предписано в общественных местах маршировать под государственную музыку. Марши транслируются по радио с шести до одиннадцати. Когда передают последние известия, делай стойку, как пойнтер. А? Каково? Вот вы, – кивнул король профессору, – что вы об этом думаете?

– Не знаю, – сказал профессор отрывисто, – я ведь почти никогда не выхожу.

– О! Это мысль! – воскликнул король, оживившись. – Я тоже не буду выходить – и точка. Устрою, так сказать, – он понизил голос, – забастовку. Что скажете? Ха-ха-ха! Но как же, как это грустно, как царапает душу, привыкшую к более тонкой атмосфере. Грустно, грустно…

Он встал, забрал плащ и маску и ушел, помахивая короной.

– Они… не тронули меня! – потрясение вымолвил рыжий.

Профессор, глядя в книгу, ответил:

– И не тронут. Посмотрите в зеркало.

Рыжий дрожащей рукой поднял свечу перед закопченным зеркалом, повел ею вверх, вниз, глядя округлившимися дикими глазами: волосы его были чернее угля!