Последняя из рода Болейн

Глава первая

Всякий раз, оглядываясь с высоты прожитых лет, она мысленно видела тот солнечный день в Гевере, когда впервые узнала, что в жизни существуют такие вещи, как сомнения, страх и боль. Все они были тогда такими юными: ей едва минуло восемь лет, Джордж был на год старше — значит, малышке Анне в то лето исполнилось пять. Июльское солнце нежно ласкало золотыми лучами зелень ухоженного маленького сада, окаймленные тисами лужайки и густую траву геверских газонов. Но грезы об этой красоте, о ласковом тепле меркли под гнетом воспоминаний, упрятанных в темные глубины памяти. Ведь именно в тот день она впервые узнала, что ее отсылают далеко от дома, превращают в инструмент в чужих руках, а дорогая матушка так опечалится из-за этого.

Прежде всего вспоминается, как визжит от восторга Анна, как Джордж высоким голоском выкрикивает команды, а в ответ раздается тявканье рыжих щенков спаниелей, такое громкое, что в нем едва не тонет гудение пчел над клумбами роз и турецкой гвоздики. Этот выводок всего четыре месяца назад принесла мамина любимица Глинда, но Джордж вознамерился выдрессировать их как следует и сделать так, чтобы они признавали хозяином его.

— А ну, прекратить! Немедленно прекратить! Я научу вас повиноваться, щенята неразумные! — Когда Джордж выкрикивал это, в его мальчишеском дисканте прорезались взрослые нотки и он ловко щелкал спаниелей ивовым прутиком. Щенкам было больно, они сердито тявкали, но все так же резвились и боролись друг с другом — мелькали только длинные шелковистые уши и неловкие пока лапы.

— Угомонись, Джордж! Бесполезно хлестать их и дрессировать, они еще слишком малы, — послышался чистый голосок Марии, сидевшей чуть в стороне от всей этой возни, в беседке, увитой диким виноградом. Ее начинали сердить и слишком громкий смех, и жалобное тявканье щенков. — Они же не охотничьи собаки, это комнатные собачки для дам. Для их дрессировки нужны только нежность и любовь. Оставь их в покое, не то пожалуюсь матушке или Симонетте!

Брат повернулся к ней, лицо его скривилось в презрительной ухмылке. Он упер кулаки в бока, выпрямился и сощурился от солнца, вглядываясь в затененное убежище сестры.

— Ты не смеешь помыкать мною, Мария. Я — старший, я — сын, и я уже владею тремя гончими и двумя соколами. И служба при дворе короля ожидает меня куда раньше, чем тебя. Мне отец обещал!

— И теперь обещал? — насмешливо бросила Мария. В последнее время Джордж очень сердил ее: он вел себя так, будто уже стал рыцарем или оруженосцем лорда, а не остался безвестным деревенским мальчуганом, отец которого служит при дворе и почти никогда не бывает дома. — Имей в виду, мы можем так и остаться с матушкой в Гевере, а может быть, в Бликинге или Рочфорде, и вовсе не попасть ко двору, — добавила она.

Обычно такого рода колкости выбивали Джорджа из колеи и заставляли утихомириться, но на этот раз вышло по-иному. Брат быстрым шагом устремился к ней и, когда он оказался в тени беседки, Марию удивили его раскрасневшиеся щеки и сошедшиеся на переносице брови. Вслед за рассерженным братом бежала разбираемая любопытством Анна, ее черные как вороново крыло волосы выбились из-под перевитой белыми лентами шляпки.

— Светловолосая госпожа Мария, унаследовавшая красоту бабушки Говард! Не воображай, что ты выше нас с Анной, потому что темные кудри и не такие тонкие черты выдают в нас кровь Батлеров. Крови Говардов в нас ни капельки не меньше, и когда-нибудь я стану хозяином здесь, в Гевере, а тебе придется слушаться меня, не то я выдам тебя замуж за какого-нибудь бедного рыцаря, у которого и земли-то чуть-чуть!

Горячность брата удивила девочку — ведь она не раз поддразнивала склонного командовать Джорджа или молча усмехалась, когда он пытался показать свое превосходство; однако он почти никогда не отвечал ей так, как в этот раз. Мария даже немного испугалась и готова была дать надменный ответ, если бы на нее не смотрели так доверчиво огромные карие глазищи Анны.

— Ничего дурного я не хотела сказать, братец, и никогда не говорила, будто во мне больше крови Говардов, чем в тебе. Наш господин часто повторяет, что мы должны гордиться своим происхождением от ирландца Батлера и могущественного Норфолка — разве наш дедушка не был хранителем казны отца нашего короля?

Джордж небрежно кивнул, словно поставил сестру на место, и вновь обратил свое внимание на щенков. Те же, устав от своей возни, растянулись в лужицах солнечных зайчиков у клумбы с ноготками.

Анна, напротив, не спешила уходить, стояла рядом, и ее светло-желтое платьице едва не касалось густо-зеленых юбок Марии. Малышка часто не сводила глаз со старшей сестры. Ее приводили в восторг золотистые волосы, ясные голубые глаза и хорошенькое личико Марии, красоту которой отмечали все, но крошка Анна гораздо сильнее самой Марии чувствовала, насколько это важно. Так или иначе, эта красота показывала, что Мария особенная, не такая, как все, и пусть Джорджу это не нравилось, зато малышка взирала на сестру с восторгом и обожанием.

— Мария, а почему нам нельзя пойти в светлицу повидать отца? Он так редко приезжает увидеться с нами! Что он рассказывает матушке такого секретного, что Симонетта отослала нас прочь из дома? Вот если бы он вышел сюда, поиграл с нами и со щенками! Только он не выйдет, я знаю.

Анна села рядом с Марией на деревянную скамью и сложила руки на коленях. Выглядела она при этом такой робкой и застенчивой, что Мария не в первый уже раз подивилась тому, как мгновенно может меняться настроение у этой девочки, непостоянной, как ртуть. Старшая сестра не ведала ни такого лихорадочного возбуждения, ни таких приступов гнева со слезами и криками, на какие была способна Анна.

— Милая Энни[3], Симонетта сказала лишь, что отец хочет сообщить матери что-то важное, а нам обо всем расскажут позже. Уверена, ты сможешь потерпеть до ужина, ведь отец в любом случае не уедет раньше завтрашнего утра, вот ты его и спросишь за ужином, проказница.

Малышка, у которой сошел со щек румянец, прикусила губу, и Мария поняла, что сейчас последует новый вопрос. Неужели она никогда не устает от бесконечных стараний разобраться во всем подряд? «Ум у нее быстрый, а во французском и в латыни она скоро и меня перегонит», — подумала Мария.

— Мария, — сказала своим тоненьким голоском Анна, — а как ты думаешь, король в жизни такой же, как на портретах? Когда я спускаюсь по лестнице или поднимаюсь в светлицу, мне всегда кажется, что он искоса смотрит на меня. У него такие большие, сильные руки! И вид такой строгий, даже страшно делается!

Глаза у нее стали будто влажная черная галька на берегу ручья, и Мария погладила ее белую щечку.

— Я тоже не видела Его величество, малышка, но ты же знаешь, отец очень гордится этой копией с портрета мастера ван Клеве[4]. Я думаю, король там очень хорошо нарисован. Я согласна с тобой, Энни: глаза и руки у него такие, что вправду страшновато, особенно ночью, когда повсюду в холле темно, только свечи чуть мерцают. — Она подумала и добавила: — Хочешь еще что-то спросить, Энни?

Мария улыбнулась младшей сестре; та яркая красота, которая злила Джорджа, заботила мать и радовала отца, сестренку восхищала и удивляла: а почему у нее самой нет таких золотистых волос, небесно-голубых глаз и такого ангельского личика, точно на витражах в бабушкиной часовне?

— Просто я надеюсь, Мария, что он вернулся не для того, чтобы увезти меня к королевскому двору: мне страшно было бы уехать от мамы, Симонетты, Джорджа и тебя. Страшно, даже если бы отец был там, потому что у отца и глаза, и руки как у короля. — Губы у нее задрожали, и это глубоко тронуло Марию, хотя сама она не испытывала таких детских страхов.

— Не нужно, Энни, не бойся. Мы еще слишком маленькие, чтобы уезжать отсюда. Первым, верно, уедет Джордж; конечно, мы с тобой можем быть с кем-нибудь помолвлены, но об этом пока и речь не заходила. Может, отец приехал сообщить, что его намного повысили, и он уже не просто дворянин королевской свиты? Я знаю, что отец хочет подняться высоко.

— Правда, Мария. И матушка говорит, что он своего добьется. А как ты думаешь, она тоже скучает по нему, как и мы?

— Ну конечно! Даже больше, я думаю. Но ей нравится здесь, а ко двору вовсе не хочется, хотя и не знаю отчего. Да и кому не понравилось бы жить в нашем Гевере, Энни? — Мария быстро обежала глазами невысокие кусты самшита и тщательно ухоженные клумбы с буйно цветущими ноготками, львиным зевом и нежными анютиными глазками.

— Отец скоро снова поскачет на королевскую службу, а нам будет тихо и спокойно здесь, с матушкой и Симонеттой. Вот увидишь! — успокоила она сестру.

Крошка одарила ее лучезарной улыбкой и сломя голову умчалась в другой конец сада, к Джорджу и щенкам. Вскоре на весь сад снова разносились мелодичный смех малышки и команды Джорджа, перемежающиеся возбужденным тявканьем щенячьего выводка.

Мария с гримаской неудовольствия поднялась со скамьи и ушла подальше от игр: ей не хотелось снова кричать на Джорджа и ссориться с ним. К тому же невинные вопросы Анны встревожили ее куда сильнее, чем жестокость брата по отношению к щенкам.

Отец совершенно неожиданно прискакал из самого Гринвича, едва не загнав коня. Он привез важные для семьи вести — это она знала. Однако девочку больше всего озадачило и встревожило то, что он отослал детей играть в сад, тогда как Симонетту позвал к себе. Для чего их гувернантке слушать, что он скажет, если только это не касается одного из трех ее подопечных — отпрысков рода Буллен? Сердечко забилось чуть сильнее, когда она обогнула окаймлявшие прямоугольник сада кусты самшита с их пьянящим ароматом и вышла на дорожку к дому.

Стоило ей выйти из сада — и тут же открылся нарядный фасад замка Гевер, будто драгоценный самоцвет в прозрачно-голубой оправе безоблачного неба. Стены из светло-желтого кирпича, декоративные дымовые трубы главного здания, ров, в котором там и сям плавали водяные лилии, — все это было окружено лугами, раскинувшимися между двумя рукавами тихой реки Иден. Мария хорошо знала историю замка, ведь то была славная история ее семьи, ее предков, и она — как и Джордж, и Энни — наизусть помнила все подробности.

«Замок построен нашим прадедом Джеффри Булленом, лорд-мэром Лондона, взявшим себе в жены гордую дочь лорда Ху, — проговорила девочка нараспев. — Поначалу это был простой охотничий домик, ныне же он превратился в родовое гнездо его внука, лорда Томаса Буллена, занимающего пост при дворе великого короля Генриха, и его супруги, леди Элизабет Буллен». Эта декламация задала ритм шагам Марии к дому, временно закрытому для нее и других младших Булленов. Она прошла через подъемный мост, теперь уже бесполезный в военном отношении, миновала ворота, где над головой нависали заржавевшие острия опускной решетки. Когда Марии было столько лет, сколько теперь Анне, она воображала, что эти ворота — пасть огромного страшного дракона, который в любой миг может захлопнуть челюсти и съесть юную красавицу, попавшую к нему в зубы. Тогда, давным-давно, она вихрем мчалась через ворота, дрожа от страха, что железные челюсти запрут ее в своей ловушке, а то и раздавят; теперь же она стала слишком взрослой, чтобы выдумывать подобные глупости.

На вымощенном булыжником парадном дворе было пустынно и тихо, начищенные до блеска свинцовые переплеты окон горели в лучах клонившегося к закату солнца и ничем не выдавали тех страшных тайн, которые с важностью обсуждались в скрытых ими комнатах. Что ж, она подождет родительского вызова в своей спаленке, подальше от визга щенков, надменных замечаний Джорджа и даже от по-детски наивных вопросов Энни. Может быть, Симонетта уже вернулась в детскую и расскажет ей, что это за важные новости, — разве Симонетта не ценит превыше всего счастье своих трех воспитанников?

Одна створка дубовых дверей, ведущих в холл, была распахнута настежь. В доме, который часто стоял наглухо запертым, свежий теплый летний воздух воспринимался как благодать. Солнечные лучи, в потоке которых плясали пылинки, ярко освещали потертый дубовый пол; девочка сделала шаг через порог и настороженно осмотрелась вокруг. Из светлицы долетали голоса родителей — приглушенные, но все же довольно громкие: там явно продолжалось горячее обсуждение. Мария подошла к парадной лестнице, поставила обутую в легкую туфельку ножку на первую ступеньку и тут же замерла в огромном квадрате яркого света — до нее долетели слова матери, которая от волнения повысила голос:

— Дорогой мой лорд Томас! Я признаю, что вам оказана честь, я горжусь тем, что вас назначили посланником при эрцгерцогине Савойской[5]. Но о втором деле даже речи быть не может! — Ее чистый голос затих, и Мария попыталась представить, как выглядит мамино красивое лицо, когда она гневается. Мать умела владеть собой, и девочка видела ее неизменно спокойной и доброжелательной. Конечно же, отец не будет настаивать на том, чтобы взять Джорджа с собой в чужие страны, куда его самого посылают с новым поручением.

— Не надо топорщить перышки, милая моя красавица-наседка. — В голосе отца слышались характерные властные нотки. — Я уже договорился, место предоставлено. Для всех троих у меня планы грандиозные, а здесь, уж поверь, так неожиданно представилась возможность. Никак нельзя упустить такой шанс — сразу и выдвинуться, и приобрести необходимый светский лоск. Когда еще нам прямо в руки свалится золотое яйцо, да к тому же совсем даром? Я, конечно, давненько подумывал: как только сестру короля выдадут замуж в другую страну, так и время подоспеет, но все случилось куда быстрее, чем я надеялся.

Завороженная голосами, Мария приблизилась к огромной двери светлицы; та была чуть приотворена, чтобы пропускать внутрь свежий воздух. Чувствуя себя виноватой, она оглянулась и посмотрела в глаза короля на портрете, висевшем в полутьме холла, там, куда не проникали лучи солнца, лившиеся на ее дрожащее тельце. Да, малышка Анна оказалась права: король смотрел на нее, обвиняя и грозя карами.

Вдруг сердце у Марии затрепетало, а в мозг врезалось каждое слово, произнесенное матушкиным дрожащим голосом:

— Молю вас, милорд, пусть эту милость отложат, пока ей не пойдет хотя бы десятый год. Ей же пока только восемь, она совсем ребенок и еще не получила должного воспитания.

У Марии подкосились ноги, и она, чтобы не упасть, прислонилась к резным панелям, украшавшим стены холла. Сжавшиеся кулачки комкали помпоны на зеленых юбках. Это о ней они говорят… ее отсылают в… в… где эта Савойя?

— Ты только представь, Элизабет: Маргарита Австрийская, правительница Нидерландов! Это же самая высокая ступенька, на какую мы можем пока взобраться! Она там получит такое образование, как нигде, кроме разве что самого французского двора. А когда возвратится, ей предложат не что иное, как место одной из фрейлин королевы Екатерины, всегда на виду Его величества!

— Разумеется. Как же по-другому? — тихим голосом ответила леди Элизабет Буллен, и Марию удивил и испугал прозвучавший в нем гнев.

Марии было слышно, как отец расхаживает по комнате — он часто так делал, когда что-нибудь обдумывал или отдавал распоряжения. Вот шаги приблизились к двери и повернули назад. Девочке хотелось убежать, однако колени у нее подгибались, а ноги словно приросли к полу.

— Не все женщины твоей красоты, Элизабет, предпочитают находиться всю жизнь вдали от средоточия власти, вдали от жаркого солнца, сколь бы ни были очаровательны их поместья, вроде Гевера.

— Солнце есть и здесь, милорд, и своя прелесть, а еще и душевный покой.

— Не трудись перечить мне, Элизабет, ты ведь знаешь мой нрав и мои мечты. Томас Буллен из купеческого рода — да-да, пусть смеются себе на здоровье. Мы всех их обставим и вскарабкаемся на самую высокую вершину королевства, коль нам и дальше станет благоволить Его величество.

Матушка заговорила снова, и Марию изумило то, что она решается оспаривать мнение своего господина: никто в семье никогда не осмеливался ослушаться его или перечить ему.

— Чем выше мы взберемся, милорд, тем больнее будет падать, может статься. Мне пришлось видеть короля вблизи, так же, как и вам, и поверьте мне: ему нельзя ни в чем перечить, иначе ослушнику придется очень плохо. Он никогда ничего не прощает, и я опасаюсь…

— Довольно, леди! Сколько раз мы уже говорили об этом прежде — и к чему пришли? Великий Генрих хотел сделать тебя своей возлюбленной — тебя, золотоволосую красавицу из рода Говард, Элизабет, молодую жену Буллена, но ты не пожелала принять эту честь. Клянусь всеми святыми, мадам, мне пришлось проявить чудеса хитрости и лести, чтобы нам вообще удалось пережить этот удар. Согласись ты тогда, и мы сейчас продвинулись бы куда выше нынешнего положения.

— А вы, милорд, считали бы это только честью? Вас ни на миг не смутило бы то, что вашу жену завлек на ложе принц Генрих и, быть может, заронил в нее семя, из которого произросли ее дети? Тогда в их жилах не текло бы ни капли крови Булленов — чем же вам было бы гордиться? — Весь этот монолог она произнесла ровным голосом, но при каждом слове сдерживаемые рыдания грозили прорваться наружу. Глаза Марии наполнились слезами — не столько от осознания смысла сказанного, сколько от звуков этого голоса.

— Конечно же, я бы мучился, но ведь ему предстояло стать королем, леди, нашим нынешним королем. Что ж, с тех пор прошло уже десять лет, но обещаю тебе, что впредь я ни за что не упущу подобную возможность! — Наступило долгое молчание, и Мария собралась уж было бежать от двери.

— Брюссель так далеко, Томас. А она такая юная, такая невинная…

Невинная? Пережитый несколько минут назад испуг уходил и вот уже сменился волнением от осознания важности, которую она теперь приобретала, и возбуждением от того неизведанного, что ожидало ее где-то там, далеко. Она повернулась к лестнице, однако голос матери, прозвучавший неожиданно близко, заставил ее снова приникнуть к двери.

— Я пойду позову Марию, раз уж Симонетту отослали укладывать ее вещи. Дети играют в саду за стеной. — Матушка легкой походкой вышла из комнаты, не заметив девочку, спрятавшуюся за дверью.

— И ничего не говори ей об этом, леди! — раздался вдогонку повелительный голос отца. — Я сам все скажу, чтобы она поняла, какое счастье ей выпало.

Элизабет Буллен, стройная, как девушка, вскинула голову и отправилась на поиски Марии, так и не обернувшись на голос мужа. Какими красивыми были у матушки и лицо, и фигура, как прелестно смотрелись ее золотистые волосы, в которых при ярком свете солнца поблескивали нити чистого серебра!

Мария решила пойти следом за матерью и встретить ее, когда та станет возвращаться. Мать так и не узнает о том, что Мария услышала разговор, и о том, как дочь опечалена. Может, чтобы успокоить матушку, ей надо сказать, что она уезжает с радостью? Или же маму обидит то, что дочь так легко готова расстаться с ней сейчас, да и вообще когда-нибудь?

Мария на цыпочках подкралась к входным дверям и, немного подумав, осторожно выглянула — проверить, ушла ли матушка со двора. Во дворе пусто и тихо; светло-коричневый булыжник, которым он вымощен, и стены замка из кирпича медового цвета купаются в ярком свете солнца. Как страшно ей уезжать отсюда, как сильно ей этого не хочется!

— Мария! — раздался голос отца почти у нее над ухом, и девочка подскочила от неожиданности. — Твоя госпожа матушка сказала, что ты играешь за стенами. А ты где была? — Отец возвышался над нею, красивый, уверенный в себе. Темная бородка аккуратно подстрижена, а бархатный камзол на плечах в лучах солнца кроваво-красен. Он слегка наклонил голову, пристально всматриваясь в дочь карими глазами. — Давно ты бродишь по холлу?

— Нет, отец. Мы гуляли с Джорджем и Анной, но они пошли дальше, а я… ну, я потом вернулась в дом.

— Ты чуть-чуть разминулась с матерью, зато у меня есть чудесный сюрприз для тебя, я расскажу тебе о нем наедине.

Отец взял ее за плечо своими тонкими сильными пальцами, а другой рукой, унизанной перстнями, показал на открытую дверь светлицы. Мария с опаской шла на ослабевших вдруг ногах, возбуждение в ее душе перемешивалось с детскими страхами. Ей чудилось, что король Генрих косым взглядом провожает ее из холла в светлицу. К беседам наедине с отцом девочка вовсе не привыкла — он ведь нечасто бывал в Гевере. Она так любила его, так сильно хотела ему угодить, как он сам стремился угодить королю!

Отец указал ей на круглый табурет под окном в свинцовом переплете (здесь матушка часто сидела за вышиванием), сделал шаг вперед, собираясь расхаживать по комнате, потом вдруг резко остановился, сел в свое кресло и откашлялся. Марии внезапно пришла в голову забавная мысль: знатный придворный, наверное, боялся сообщить ей о своем решении, против которого так резко возражала его жена Элизабет.

— Ты так красива, моя Мария, — у тебя безупречный овал лица, золотистые волосы, а хрупкая фигурка обещает стать тонкой и стройной. Большего я и желать бы не мог от послушной красавицы дочери.

— Я рада, милорд. Симонетта утверждает, что я точь-в-точь похожа на матушку, какой она была, когда вы только обвенчались и приехали от двора в Гевер.

— Возможно, Симонетта помнит много такого, о чем лучше не рассказывать, Мария. Но, когда ты вырастешь и станешь взрослой, ты будешь очень похожа на матушку. Хотя я молю Бога, чтобы ты выросла более рассудительной и более отзывчивой к воле своего господина. Окажешься ли ты и вправду такой, золотоволосая крошка Мария?

Говоря это, он наклонился к дочери и погладил ее руку. И снова, в который уже раз за те немногие часы, когда они виделись, Мария почувствовала горячую любовь к отцу, переходившую границы дочерней привязанности. Ведь этот высокий красивый вельможа короля был ее отцом, которого она почти не знала. И никогда еще он не смотрел на нее с такой улыбкой, никогда не говорил с ней наедине, не дотрагивался до ее дрожащей руки.

— Да, господин мой отец. Я всегда буду стараться угодить вам, обязательно, — отвечала она почти шепотом, а напряженные губы скривились в бледном подобии улыбки.

— Тогда мы с тобой, Мария, отправляемся ко двору Маргариты, эрцгерцогини Австрийской. Я — как королевский посланник, а ты будешь среди ее фрейлин, научишься тем изящным искусствам, которыми полагается владеть настоящей высокородной леди. Ты станешь носить замечательные наряды, познакомишься с замечательными людьми, овладеешь как следует французским языком. Тебе такое приключение придется по душе, разве нет, милая моя?

Девочка подняла светловолосую головку, и ее чистые голубые глаза наполнились слезами, встретившись с требовательным, пронизывающим насквозь взглядом отца.

— А там очень похоже на Гевер, отец?

— Нет, там лучше, там куда больше блеска, красоты, великолепия. Прекрасные люди, огромные замки, чудесные фонтаны и сады. Твоя красота и воспитанность, несомненно, очень понравятся эрцгерцогине.

— А вы будете рядом, отец? — Голосок у Марии задрожал при мысли о любимых чертах материнского лица, о вредных и милых Джордже с Анной, о Симонетте и смирной лошадке, на которой она любила кататься в Гевере.

— Да, дитя мое, поскольку я королевский посланник, ты сможешь видеться со мной, когда пожелаешь.

— Тогда, я уверена, мне понравится жить там с вами, — сказала Мария просто и доверчиво.

Отец быстро поднялся и погладил ее худенькое плечико.

— Вот, Мария, — поспешно добавил он, протянув руку к столику за спиной дочери. — Теперь ты вступаешь в высший свет, и я привез тебе розу Тюдоров из королевского сада в Гринвиче. Наступит день, и ты станешь дамой при английском дворе, девочка моя, так что помни об этом, когда окажешься среди великолепия и роскоши бельгийского двора.

Ее растрогал этот подарок, так не похожий на все, что прежде делал ее надменный и практичный отец. Конечно же, теперь она будет куда ближе ему, когда они вместе отправятся в далекие земли. Роза была красная, нежная, бархатистая, хотя и поникла немного, пока ее везли так далеко от родного сада.

— Роза просто чудесная, отец, — сказала Мария, взяла цветок за стебель и тут же ойкнула: в палец ей вонзился острый шип. Девочка надавила на палец, показалась алая капелька крови.

— Тебе надо научиться избегать острых шипов, глупенькая, — проворчал отец. — Ну, давай, бери свою розу и ступай наверх, к Симонетте. Она уже целый час укладывает твои вещи. Мы уезжаем из Гевера завтра на заре, а в понедельник должны отплыть из Дувра. Ступай, девочка.

Мария грациозно встала с табурета и, осторожно сжимая в руке цветок, сделала церемонный реверанс.

— А что сказала об этой чести госпожа матушка? — вдруг услышала она собственный голос.

Отец повернулся к ней лицом и посмотрел прямо в ясные голубые глаза.

— Она в полном восторге оттого, что тебе выпала такая редкая удача, — ответил он. — И она надеется, что ты не посрамишь благородную кровь Батлеров и Говардов, которая течет в твоих жилах, в жилах гордого семейства Буллен. А теперь ступай.

Девочка стремительно повернулась, зашуршали юбки, взметнулись золотистые волосы. Ей не хотелось, чтобы отец или кто-нибудь другой заметил только что родившиеся в ней сомнения и боль, написанную на челе и светившуюся в глазах.

Глава вторая

Мария горько рыдала — в первый раз за два года с тех самых пор, как скрылся за могучими дубами и толстыми стволами берез яркий фасад замка Гевер и растаяли вдали фигурки матушки и Симонетты, Джорджа и Энни. Она ни капельки не плакала даже тогда, когда господин ее отец оставил ее одну среди многолюдного двора эрцгерцогини Маргариты — двора блестящего, но жившего по суровым правилам. Не плакала, мучительно тоскуя по дому в бесконечно тянувшиеся первые месяцы; и тогда, когда эрцгерцогиня была вынуждена с глубокой грустью расстаться с ней по настоянию лорда-посланника Англии, тоже не плакала. Вторично отъезжая в спешке из Англии, на этот раз с миловидной принцессой Марией Тюдор, любимой сестрой самого короля Генриха, маленькая Мария Буллен не пролила ни слезинки. А что толку в глупых бессильных рыданиях, если никто их не услышит и они ничего не изменят?

Теперь ей исполнилось десять лет, и она искренне рада была служить такой красивой и доброй госпоже, как «роза Тюдоров», тем более что той также пришлось покинуть родной дом. Впрочем, принцесса Мария стала королевой Франции, ее брак был залогом мира между двумя могущественными государствами, а сама она являлась связующим звеном между своим братом, властелином Англии, и своим супругом — символом Франции.

Но сейчас Мария Буллен не выдержала и расплакалась, так горько и бурно, что едва не задохнулась. Король Людовик XII[7], престарелый супруг Марии Тюдор, повелел немедля выслать из Франции всех английских фрейлин своей супруги.

Отец будет опечален, да и разгневан, но этого девочка не боялась: ее вины не было в том, что его грандиозные планы воспитать дочь при французском дворе, подле любимой сестры короля Генриха, пошли прахом. Нет, ей было до боли жаль саму la Reine Marie[8] — ведь ее хрупкая и добросердечная госпожа окажется один на один с чужеземным двором, со своим престарелым больным супругом-королем и его коварным племянником Франциском, наследником престола, опасным из-за обуревающей его жажды побыстрее занять трон. Девочку пронизывала и острая жалость к себе. Как теперь распорядится ею отец? Мария боготворила мягкую и добрую французскую королеву и так же не хотела расставаться с ней, как некогда — с родной матерью.

Сидя на стуле с роскошной обивкой в личных покоях королевы, Мария Буллен (la petite Anglaise[9], как называл ее сам король Людовик) была далеко не одинока в своих переживаниях. Рядом с ней шмыгали носом, всхлипывали и проливали слезы Элизабет Грей, Маргарет и Джейн Дорсет, рыжеволосая Роза Дакр. Даже леди Гилдфорд, которую смешливые фрейлины прозвали «наша матушка-заступница», то и дело вытирала опухшие от слез глаза, отдавая бестолково суетившимся француженкам короткие сердитые распоряжения о том, как укладывать вещи.

— Довольно, девушки! Вытрите глаза и соберитесь с духом, скоро вернется наша добрая королева. Не хотите же вы, чтобы расставание доставило ей еще больше горя, нежели она уже испытала! Ведь королева и без того умоляла позволить вам остаться — просила больше, чем дозволяют приличия, и дольше, чем допускает достоинство ее сана. — Она повернула седую голову к служанкам-француженкам. — Oui, oui[10], все планшетки и обручи корсетов сложите вместе. Это не важно. Возможно и то, — на одном дыхании продолжила леди Гилдфорд, неожиданно вернувшись к разговору со своими подопечными-англичанками, — что Его величество заявит свой протест на подобные утеснения своему упрямому кузену королю Людовику.

Мария, как и старшие девушки, поднялась со стула и постаралась принять спокойный вид. Она отряхнула свои бархатные юбки бледно-лилового цвета, немного припудрила пылающие щеки рисовой пудрой, которая имелась в запасе у Джейн Дорсет. Пусть она была намного моложе остальных, просто девчонка по сравнению с ними, но Мария изо всех сил старалась подражать манерам и походке придворных дам. Даже мягко облегавшее ее фигурку бледно-лиловое верхнее платье, в прорезях которого виднелось другое, нежно-желтое, было сшито в подражание причудливой французской моде, перенять которую отчаянно стремились все английские фрейлины королевы. Тесный внутренний рукав желтого атласа был украшен густой вышивкой и в нескольких местах разрезан, открывая взору кружева тонкой рубашки, которая слегка показывалась из овального выреза платья, а легкие бархатные туфельки и откинутые верхние рукава были того же цвета, что и верхнее платье. Само собой разумеется, Мария готова сделать куда больше, чем просто подражать моде, — лишь бы угодить красивой и печальной королеве.

Предшествующая отъезду суета вдруг стихла. Распахнулись белые с золотом двери, и вошла королева, шелестя огромными юбками из розового шелка, украшенными пеной кружев — работой знаменитых мастериц Шантильи[11]. Пятифутовой длины шлейф согревал королеву и добавлял платью изысканности, тонкую талию перехватывал поясок, украшенный мехом горностая и самоцветами. Шапочка с острыми углами также была отделана горностаем, а розовые туфли с закругленными носками усажены аметистами и изумрудами.

«Какой спокойной она всегда выглядит, какой ослепительно красивой», — подумала оробевшая вдруг Мария. Ах, если бы когда-нибудь она и сама стала похожей на королеву, столь же обожаемой своими дамами и своими близкими! Как сиял августейший брат Марии Тюдор король Генрих VIII Английский, крепко обнимая ее на прощание, целуя в щеку и произнося ласковые слова напутствия:

— Бог да хранит тебя, любимая сестра моя Мария!

А она схватила его огромную руку, унизанную перстнями, прижала к своей щеке и прошептала так тихо, что слов не расслышал никто, кроме нее самой, ее царственного брата и тоненькой золотоволосой фрейлины, которая держала подбитый мехом плащ своей госпожи.

— Не забывайте своего обещания, господин мой, даже если пройдут многие годы, — просила Мария Тюдор своего брата Генриха.

Король ответил резко, сразу же отведя глаза в сторону и даже не замечая (как показалось юной Буллен) обращенного к нему печального лица сестры.

— Разумеется, я не забуду об этом, леди, — сказал он и отвернулся от нее.

Этими воспоминаниями Мария раньше очень гордилась: она воочию видела достославного Генриха, короля Англии, а ее отец переминался с ноги на ногу чуть поодаль, за ее спиной. Последние события заставили померкнуть память о былом. И все же их королева, румяная, с иссиня-черными кудрями, мужалась, несмотря ни на что.

— Увы, милые, супругу моему королю угодно, чтобы я была французской королевой, меня не должны окружать те, кто ослабляет влияние французских обычаев. Сейчас, — она положила изящные длинные пальцы на дрожащую руку леди Гилдфорд, — мы должны подчиниться. Возможно, король смягчится, когда увидит воочию, насколько предана Франции его королева, хотя в ее жилах и течет гордая кровь английских Тюдоров.

— Когда ваш дорогой брат и наш повелитель король узнает об этой жестокости, он, несомненно, выскажет Его величеству все напрямик, — с горячностью воскликнула никогда не терявшаяся Роза Дакр. — Я сама расскажу ему все как есть, едва мы вернемся в Англию, госпожа!

— Нам нужно сохранять спокойствие, Роза, а мой брат, конечно же, узнает об этой… об этом недоразумении прежде, чем ты ему расскажешь. Я молю Бога о том, чтобы он не забыл свое обещание всегда заботиться о своей преданной сестре. — Королева слабо улыбнулась, но Марии эта улыбка показалась ослепительной.

Королева заметила серьезное личико Марии, их глаза встретились.

— Его величество все же сделал одну маленькую уступку, мистрис[12] Буллейн, — он сказал, что не собирался отсылать тебя, ибо ты еще совсем юна, да и прислана ко двору отчасти для того, чтобы получить французское воспитание. Его величество сказал, что он вовсе не собирался высылать «la petite blonde Boullaine»[13].

Она протянула девочке руку, Мария просияла и под изумленными взорами остальных фрейлин подошла к королеве.

— Моя госпожа, я так счастлива, что мне разрешено остаться! — Она присела в реверансе, потом выпрямилась. — Жаль, что не могут остаться те, кто вам дороже, однако я приложу все силы к тому, чтобы вы не чувствовали себя одинокой.

Учтивый ответ понравился королеве и немного успокоил остальных, столпившихся вокруг своей госпожи, чтобы попрощаться с нею. На людях никаких душераздирающих прощальных сцен не будет, дабы не давать пищи придворным сплетням и злорадным смешкам, которые у французской знати вполне уживаются с изысканными и церемонными манерами. Пожитки Марии Буллен спешно распаковали, последовали долгие прощальные взгляды, реверансы, пожатия рук — и вот Мария впервые в жизни осталась с глазу на глаз с обожаемой Марией Тюдор, одинокой новой королевой Франции.

В следующие несколько месяцев после высылки фрейлин-англичанок они часто проводили время вместе, что королеве казалось совершенно естественным, а юной Марии — прекрасным и удивительным. Пиры, балы, маскарады следовали один за другим, хотя стареющий и недужный король Людовик редко наслаждался ими. К возрастающему удовольствию большинства придворных, которым иначе пришлось бы ограничить свои развлечения вследствие временного недуга короля, молодая королева с головой окунулась в водоворот дворцовых празднеств. Поблизости неизменно скользил тенью обворожительный, умный и красивый дофин[14] Франциск. В свои двадцать лет он по уму и наблюдательности не уступал зрелым и пожилым. Молодая королева нашла его весьма очаровательным и даже неотразимым, так показалось юной Марии Буллен. В глазах десятилетней девочки он весь излучал обаяние, притягивал и завораживал.

Чуткая юная англичанка, компаньонка королевы Франции, многое видела и подмечала, но мало в чем участвовала в силу своего возраста; свою же веселую госпожу она боготворила. Впрочем, королева, хотя и была почти все время окружена придворными, не чувствовала себя с ними вполне естественно. Казалось, что красавице королеве Мари хочется, чтобы время летело как можно быстрее.

Нередко, когда они оставались наедине, закрывшись в покоях королевы, Ее величество снова и снова вспоминала Англию, своего дорогого грубоватого брата Хала[15], каким он был еще до того, как вступил на престол, о замечательных и радушных людях, которые составляли двор Тюдоров.

— Мне кажется, госпожа, я всех их могу теперь перечислить без труда, — призналась Мария королеве однажды вечером, когда они с бокалами подогретого вина сидели за позолоченной шахматной доской, почти не уделяя ей внимания, — их беседа перескакивала с одного предмета на другой. — Мне кажется, что я знакома и с нашей королевой Екатериной, и с Его величеством, и даже с его главными приближенными — например с сэром Чарльзом Брэндоном, восхитительным герцогом Суффолком. — Мария Буллен рассмеялась своим нежным мелодичным смехом при мысли о том, как удивился бы отец, если бы она показала ему, что узнает всех важных придворных прежде, чем он успеет указать на них своими проворными руками. Вдруг она, растерявшись, оборвала смех: королева заметно побледнела и сжала в кулаке шахматную фигуру из позолоченной слоновой кости так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Чарльз Брэндон… восхитительный? Почему ты именуешь его так, Мария? — Голос прозвучал неуверенно, а не гневно, как опасалась Мария; в нем слышались удивление и страдание.

— Ничего особенного я не хотела этим сказать, Ваше величество. Это то слово, которое вы сами употребили, когда рассказывали о нем, и я лишь хотела…

— Я действительно сказала «восхитительный»? Ах, он такой и есть, ma petite[16]. — Королева тепло улыбнулась ей, но взор ее был затуманен, а мысли, казалось, блуждали где-то далеко.

И Мария сделала для себя открытие: королева и сейчас видит его мысленным взором.

— А что еще я говорила о самом близком и верном друге моего брата-короля? — спросила Ее величество, теперь уже шутливым тоном.

Мария помнила наизусть все похвалы, все радостно пересказываемые события, однако тут она оробела и не решилась повторять слова своей госпожи. В ее наивную головку вдруг пришло ясное понимание того, что эта женщина могла любить кого-то другого, а вовсе не своего супруга, старого короля Франции. Конечно же, брак ее был делом государственным. Много лет назад ее рука была обещана Карлу Кастильскому, но они так и не встретились. Так разве не могла она отдать свое сердце кому-то другому, пусть она и принцесса и должна быть связана узами брака не по своему выбору? А разве ближайший к ее любимому брату придворный не был чаще всего рядом? Значит…

— Наверное, я часто говорю слишком много, всего не запомнить и не пересказать, Мария, — сверкнули в улыбке безукоризненно ровные белые зубы, а в карих глазах зажглись веселые искорки. Королева потянулась вперед над разделявшей их широкой шахматной доской, застучало по мрамору блиставшее самоцветами распятие на тяжелой золотой цепочке, унизанной жемчугом. Ее величество положила свою белую руку на маленькую ладошку Марии.

— Да простит меня Господь, Мария, но мне Чарльз Брэндон милее всех на свете — разумеется, после моего брата и моего законного супруга.

На глазах у нее выступили слезы, повисли капельками на густых ресницах. Она сильнее сжала руку Марии.

— Ну вот, я это высказала, и мне стало легче, Мария. Сохрани мою тайну, прошу тебя. О ней кроме тебя знают всего трое: Его величество, я и сам герцог. — Нежный голос затих, она разжала пальцы, державшие руку Марии, явно удивившись тому, что сжимала ее так сильно. — Понимаешь, Мария, мой господин король Генрих торжественно поклялся, что если я овдовею, служа Англии всем сердцем в качестве супруги короля Людовика, то я — только я сама — смогу избрать себе следующего мужа! — Все это она произнесла негромко, но очень пылко.

Мария сидела напряженно, с широко открытыми глазами — ведь ей поверяли тайны коронованных особ! — а пылкие признания королевы отдавались эхом в ушах и в сердце.

— Право же, Ваше величество, это дар весьма щедрого и чудесного человека. — Девочке трудно было подыскать нужные слова, чтобы успокоить королеву.

— Это Его величество, мой дорогой брат — щедрый и чудесный человек, ma cherie?[17] — прозвучал над доской музыкальный смех. — Что ж, может быть, и так, однако твердой уверенности в этом нет. Видишь ли, в то время ему было выгодно дать мне такое обещание. Если же ему будет невыгодно, а я пожелаю выполнения этого удивительного договора, то вот в чем вопрос, Мария: вспомнит ли он вообще о своем обещании? Этот вопрос даже ответа не требует. Сдержит ли он свое слово, если ему потребуется выдать меня замуж в какую-нибудь другую страну? Меня охватывает дрожь — от предвкушения возможной перспективы, но и от страха тоже.

Королева протянула над доской руку ладонью вверх — рука заметно дрожала, и шахматная королева на доске тоже задрожала в танцующем мерцании свечей.

Глаза Марии Тюдор сосредоточенно рассматривали красивое открытое личико Марии Буллен.

— Ты должна хорошенько во всем разобраться, Мария. Возблагодари Царицу Небесную, первую Марию из всех, за то, что твой отец — сэр Томас Буллен, каким бы он ни был честолюбивым и хитрым, а не король, потомок королей.

Мария не успела справиться со своими чувствами: рот ее открылся от искреннего изумления, а глаза, не научившиеся лгать, округлились. Ее, конечно, учили ничем не обнаруживать своих чувств — и при дворе эрцгерцогини, и при изысканном французском дворе, — однако она оставалась еще слишком наивной и доверчивой, чтобы овладеть этим искусством в совершенстве.

— Послушай меня сейчас внимательно, Мария. Вот как устроен наш мир! — Изящным, но решительным движением затянутой в шелка руки королева смела с доски все фигуры, те с шумом покатились по паркетному полу. — Забудь все выдуманные правила шахмат, Мария. Вот как идет эта игра по-настоящему. Вот великий король — он может делать все, что пожелает, в любую выгодную для него минуту. — Она так резко поставила затейливую резную фигуру шахматного короля в самый центр доски, что Мария подпрыгнула от неожиданности. — А вот это все, Мария, — маленькие пешки, которыми жертвуют по капризу короля, дабы он мог выигрывать каждодневные игры: при дворе, в парламенте, в отношениях с другими королевствами, — любые.

Она взяла пригоршню ярко раскрашенных позолоченных пешек из мрамора и расставила их как попало вокруг возвышавшегося над ними короля.

— Разумеется, короля окружают несколько рыцарей[18], которые самим себе кажутся знатными людьми, а не этими причудливыми конями. Но они тоже всего лишь пешки, хотя мало кто из рыцарей осознает это. И ты, Мария, и даже я — мы всего лишь пешки и ходим туда или сюда, как того пожелает вот этот король. — И ее проворные пальцы щелчками разбросали наугад несколько маленьких пешек.

— Но, госпожа, — дар речи вернулся наконец к Марии после столь неожиданной и странной выходки горячо обожаемой повелительницы, — вы-то на самом деле вот эта великая королева, а не какая-нибудь пешка!

— Нет, Мария, я же тебя предупредила: тебе необходимо выучить настоящие правила, если ты хочешь удержаться при любом дворе, будь то во Франции или в Бельгии, в прекрасной Англии или в далекой Аравии. — Комната снова наполнилась переливами ее смеха. — Короли могут возвести некоторых пешек в королевы, но не обольщайся: они так и остаются пешками, и вся их сила заключается лишь в том, чтобы сознавать это и принимать такое положение, что я и делаю!

Госпожа откинулась на спинку кресла, словно исчерпав силы от кипения противоречивых страстей, которые вызвали такой необычный для нее порыв к откровенности. Черные как вороново крыло локоны разметались по кроваво-красному бархату обивки, глаза все еще были задумчиво прищурены, щеки пылали, полная грудь ровно вздымалась. Взор королевы остановился на растерянной девочке.

— Я не собиралась произносить целую речь, Мария. Пойми, мое отчаяние никак не связано с тобой. Обычно я скрываю его за улыбками, милостивыми кивками и любезной беседой. И это еще один урок, который тебе надобно затвердить, petite Marie Boullaine[19].

— Я запомню, государыня. Я старательно учусь, и я благодарна господину моему отцу за то, что имею возможность учиться при вашем дворе и получать уроки из ваших собственных уст.

— Это не мой двор, Мария. Далеко не мой. Но, видишь ли, я очень привязалась к тебе, мне было бы жаль расстаться с тобой, а теперь особенно, ибо ты видела настоящую Марию Тюдор, узнала тайны ее сердца и все же держишься так, словно любишь ее, как прежде.

— Но так и есть, государыня, правда!

— Тогда, моя милая, надеюсь, что я сумею удержать тебя при себе, что бы ни произошло. А вскоре могут последовать важные события.

— Вы всегда можете рассчитывать на меня.

— Да ведь тебе, Мария, всего десять лет, а «всегда» — это куда больше. Боюсь, я недолго пробуду королевой здесь, но я молю Бога об этом.

— Госпожа, я…

— Довольно, Мария. И поклянись, что никогда не поделишься моими опасениями и мечтами, о которых ты сегодня услыхала, ни с кем, особенно с твоим отцом, как бы сильно ты его ни любила. И тем более — с очаровательным дофином. Он тоже выжидает и присматривается ко всему, Мария.

Мария вновь удивленно вскинула брови, но ответила без малейшего колебания:

— Клянусь, государыня!

Грациозная королева Франции кивнула ей и поднялась из кресла, положив руки на углы огромной шахматной доски. Мария понимала, что госпожа израсходовала весь запас энергии и душевных сил; она терпеливо ожидала позволения удалиться. Но вот королева снова наклонилась к ней, и ее тихие слова вонзились в Марию, будто стальные жала стрел.

— Ты должна хорошенько понять, Мария, что ты — ничем не защищенная пешка. Ты такая хорошенькая, а с годами будешь становиться все краше. Я уже говорила тебе, что ты станешь вылитой копией своей матери, красавицы Говард — такой, какой она появилась при дворе моего отца, об руку со своим только что обретенным мужем. С нее не сводили глаз, ею все восхищались. Все, Мария, ибо ее осыпал милостями мой брат принц Гарри, когда он еще не женился на вдовствующей принцессе, испанке Екатерине[20].

Она прервала свой рассказ, не будучи уверена, как его воспримет юная собеседница, но светловолосая девочка смотрела ей прямо в глаза и ни разу не отвела взгляд.

— Отец твой честолюбив и стремится занять при дворе положение еще выше нынешнего, а потому не забывай: свое сердце нельзя открывать никому. Возможно, когда-нибудь ты сумеешь сделать так, чтобы самой распорядиться своей любовью, и я молюсь, чтобы это удалось мне. — Гибкая рука на миг задержалась на бледной щеке фрейлины. — Пока это в моих силах, моя англичаночка Мария, я сама буду защищать и направлять тебя.

Мария улыбнулась и закивала головой, в такт утвердительным кивкам слегка покачивались золотистые кудри. Она сделала реверанс и отошла немного назад, чтобы позвать прислужниц королевы, но тут госпожа снова заговорила.

— И знаешь что, Мария: мы обе возьмем себе по одной такой маленькой раскрашенной пешке как напоминание о том, что сообща владеем своей тайной. — Девочка протянула вспотевшую ладошку, и королева вложила в нее позолоченную фигурку из бело-зеленого мрамора. — Погляди, Мария, твоя — точь-в-точь копия моей, даже цвета Тюдоров на ней, изумрудный и белый. Поистине пешки Тюдоров!

И снова маленькую комнату наполнил ее серебристый смех; он звенел в ушах очарованной Марии, когда та покидала личные покои королевы.

Глава третья

Уже неделя прошла с того дня, когда почил с миром старый и больной король Людовик XII. Он уснул вечным сном так легко и быстро, как падает с крепкого дерева гнилое яблоко. Оставшийся на ветке плод был зрелым и сочным, и весь обширный сад плодородной Франции замер в напряженном ожидании.

Давно ожидаемые возгласы «король умер!» почти сразу же сменились громкими криками «да здравствует король Франциск!», когда на престол взошел энергичный двадцатилетний племянник покойного монарха. Сметливая матушка Франциска, Луиза Савойская, уже собрала новых советников сына, а умная и деятельная сестра его Маргарита непрерывно направляла ему поток указаний и пожеланий. Новый монарх предпринял все необходимые шаги, чтобы обеспечить долгожданное восшествие на престол (в возможности чего многие нередко сомневались) и упрочить свое новое положение. Одно чрезвычайно важное распоряжение касалось восемнадцатилетней королевы-англичанки, которая слишком быстро из «la nouvelle reine Marie»[21] превратилась во мнении двора в «la reine blanche»[22]: по королевскому указу ее поместили под строгий надзор в крошечный средневековый дворец Клюни.

Погруженной в траур молодой вдовствующей королеве не грозила ни малейшая опасность, однако новый король, ее племянник по мужу, решил укрыть и защитить ее. Впрочем, все понимали, что она сама может представлять угрозу, потому и последовали старинному обычаю: надлежало держать ее взаперти на протяжении шести недель, дабы новый король мог удостовериться, что она не носит под сердцем дитя покойного государя, каковое лишило бы Франциска столь долго и страстно желаемого престола.

«La reine blanche Marie» останется в Клюни до тех пор, пока Франциск и его алчная семейка не удостоверятся, что она не беременна, — хотя сам Франциск отлично знал, что старый Людовик давно миновал пору расцвета своих мужских способностей. Все же бывшая королева была молода, притягательна, очаровательна. Разве он сам не возмечтал соблазнить ее и убрать с дороги свою толстую и чрезмерно благочестивую жену Клод?[23] Не исключено, что вокруг нее могли увиваться и другие мужчины, так что Франциск должен знать положение вещей совершенно точно. После чего необходимо как можно скорее снова выдать ее замуж — в Савойю или к какому иному двору, тесно связанному с Францией. Следует удержать ее во Франции и не допустить возвращения к брату, который, вне всяких сомнений, использует Марию Тюдор для нового замужества, выгодного англичанам. Ни в коем случае она не должна достаться сопернику Франциска в борьбе за титул императора Священной Римской империи — Карлу Кастильскому, которому некогда была обещана ее рука. К тому же она была так хороша собой, так желанна, так замечательно созрела для любви, что он охотно оставил бы ее при своем дворе для собственных нужд.

Сама же вдова пребывала в смятенном состоянии духа. Ее потрясло то, что все так быстро закончилось: несколько коротких месяцев в вихре придворных, разодетых в парчу, непринужденно болтающих; морщинистые руки старика, обнимающие ее стан, — и все. С затаенным в душе отчаянием она написала письмо архиепископу Уолси[24], передав его через нового посла во Франции Томаса Буллена, другое — более осторожное — своему любимому брату, понимая, что вся ее переписка будет тщательно проверена новыми приближенными Франциска.

Промозглыми французскими ночами она подолгу лежала без сна и в темноте слышала лишь биение своего сердца, сумятицу мыслей и произносимые шепотом молитвы. Вопреки здравому смыслу она продолжала надеяться, что милый брат сдержит слово, она сможет вернуться в Лондон и обвенчаться со своим Суффолком. Закутавшись в траурную белую накидку, она мерила шагами покрытый роскошными коврами каменный пол и долго, мучительно ожидала зари, вглядываясь в сереющий восток поверх квадратного двора Клюни, ставшего ее тюрьмой. С карниза над окном склонялись к ней гротескные горгульи, а их демонические морды преследовали ее в коротких предрассветных снах и навевали страхи во время вышагивания по опочивальне. Чаще всего в такие мгновения милая крошка Буллейн (королева настояла, чтобы фрейлина была при ней и чтобы ей было позволено спать в опочивальне госпожи) начинала ворочаться на ложе и спрашивала, здорова ли госпожа и может ли она чем-нибудь утешить Ее величество.

— Ты утешаешь меня, ma cherie, уже тем, что ты рядом со мной в такое… в такое трудное время. Тело мое настоятельно требует сна, но мысли не дают мне уснуть. Никто меня по-настоящему не поймет, да оно и к лучшему. Довольно того, что ты рядом со мной. А теперь спи, Мария.

— Но я так сильно люблю вас, Ваше величество, — может быть, я сумею понять хотя бы отчасти. — В тусклом свете опочивальни измученная королева могла лишь с трудом различить длинные светлые локоны девочки. Она подошла ближе, плотно запахиваясь в покрывало цвета слоновой кости, и устало присела в ногах узенького ложа фрейлины. Заговорила едва слышным шепотом:

— Этот особняк, Мария, станет моим последним пристанищем, если я в ближайшее время не получу ответа. Здесь надо пробыть шесть недель, а прошла всего лишь одна. Я превращусь в тот серый холодный камень, который здесь повсюду!

Неужто при английском дворе даже не ведают, что происходит в Париже? Прости меня, Мария, — немного помолчав, сказала она уже чуть спокойнее. — Я знаю, что твой отец передал в Лондон все мои мольбы.

— Конечно, передал, госпожа, скоро придет и ответ.

— А он говорил тебе, что ответ придет скоро, ma cherie?

— Я… я же вижусь с ним, Ваше величество, не чаще, чем обычно. Как новый посланник во Франции, он очень занят, вы же понимаете. — Ее голосок смолк, повисло молчание, и вскоре обе они погрузились каждая в свои невеселые думы.

— Я знаю, что вы постоянно думаете о нем — своем брате-короле — и о… герцоге, миледи. Но ведь прошло всего семь дней. Скоро кто-нибудь прибудет.

— Верно, да только тот, кто прибудет скоро, — это мой любящий племянник Франциск, le grand roi[25]. И посетит он меня не за тем, чтобы выразить притворные соболезнования, а для того, чтобы принудить меня сочетаться браком с кем-то из его клевретов либо с одним из тех, кого выбрали его мать или сестрица. Как мне ослушаться его, Мария, не опираясь на могущество моего брата? Мне страшно, Мария, мне страшно!

Они, не сговариваясь, отыскали в темноте руки друг друга, переплели пальцы. Марии так отчаянно хотелось протянуть своей старшей подруге хоть ниточку надежды, какой бы тонкой та ни была.

— Несомненно, мой отец скоро снова навестит меня, и вы, Ваше величество, можете хотя бы спросить у него совета.

— Нет, милая Мария. Даже за все золото Франции я не согласилась бы обидеть тебя, но только его совет тоже будет приказом, которого я боюсь: «Вступите в тот брак, который ваш венценосный брат сочтет наиболее полезным для Англии», — вот что он скажет. Ну уж нет! С меня довольно этого!

Ее пальцы так внезапно сжали руку Марии, что той стало больно.

— Я должна найти — и найду во что бы то ни стало — путь между Сциллой замыслов Франциска и зловещей Харибдой, новым браком за границей, что готовит мне брат. Ни за что!

Мария Тюдор отпустила руку девочки и встала — плотно закутанная фигура в полумраке опочивальни. В глазах Марии ее королева была странно похожа на привидение в белом одеянии, какое у французов принято носить в знак траура. Юная фрейлина ощутила, как у нее покалывает в пальцах, к которым снова прилила кровь. Ей хотелось возразить своей прекрасной госпоже, что ее отцу, конечно же, вполне можно доверять как полномочному посланнику короля и что Генриху тоже можно верить — ведь он добрый христианин и сдержит данное сестре слово. Мария своими ушами слышала его обещание! Однако знала она и то, что ее госпожа не доверяет ни одному из этих двоих, коль скоро речь заходит о ее горячей и безнадежной любви к герцогу Суффолку, а потому девочка прикусила язычок.

— Мне кажется, la petite blonde Anglaise, я смогу теперь уснуть. Я не допущу, чтобы новый король нашел меня усталой и измученной, с темными кругами под глазами и залегшими на лбу складками. И сделай, Господи, так, чтобы зубная боль перестала донимать меня, когда придется принимать монарха.

Изящная фигурка королевы скользнула прочь от Марии, к огромному ложу под балдахином, уже убранным в светло-коричневый и белый цвета, с изображением саламандры — символики нового короля Франциска I.

— Я скажу королю, что ты должна остаться при нашей беседе завтра утром, Мария. Мне с тобой будет спокойнее, а он наверняка не станет лишать меня единственной оставшейся фрейлины-англичанки. Добрых сновидений, Мария.

— Да хранит Господь Бог нас обеих, Ваше величество, — послышался шепот Марии Буллен, и темная опочивальня снова погрузилась в тишину.

«В декабре даже свет дня выглядит морозным», — подумала Мария Буллен, глядя на свинцово-серое небо, нависшее над каменными балюстрадами особняка Клюни. По крайней мере, можно закутаться потеплее и снова побродить по римским развалинам в заледенелом парке.

— Если бы этот особняк Клюни стоял на берегу реки, мы бы точно окоченели, Ваше величество, — заметила она своей госпоже; та напряженно застыла в резном дубовом кресле, ожидая прибытия нового короля. Тяжелые юбки из златотканой парчи, собранной в тугие складки, казались высеченными из мрамора, но Мария-то знала, что ее государыня вовсе не холодная статуя. Она видела, как от порывистого дыхания Марии Тюдор вздымается тесный корсаж цвета слоновой кости и колышется изящно ниспадающий на него с плеч каскад тюля и белого крепа. Ровно мерцали драгоценные камни на внешних парчовых рукавах и в их декоративных прорезях, открывавших такие же внутренние рукава, и на тяжелом поясе, с которого до самого ковра, до носков бархатных туфелек, свешивались длинные четки.

Сама юная фрейлина замерзла и казалась себе невзрачной в платье из бархата и парчи, которое четко обрисовывало пока еще миниатюрные формы, обещавшие превратиться со временем в пышные округлости женской фигуры. В комнате царила абсолютная тишина, пока не заговорила ее обожаемая королева и подруга.

— Боюсь, что мы все равно окоченеем, Мария, — во всяком случае, души у нас заледенеют, — если только не удастся в самом скором времени покинуть этот особняк. Франциск прекрасно понимает, что я не жду дитя. Как страстно я жажду сжечь у него на глазах эту бесцветную парчу, шелка, тюль и креп, а потом смеяться и танцевать на его коронации в Реймсе!

Ее горячность испугала Марию, она ощутила, как защемило сердце.

— Вы просто утомлены, Ваше величество. Скоро, совсем скоро придут добрые вести. Зубы у вас прошли?

— Болят, Мария, все сильнее и сильнее. Мятное масло с камфарой совсем не помогает. Впрочем, у меня все болит — кто поймет, в чем причина, кто пропишет лекарство? — Она как-то странно рассмеялась, и Мария даже обрадовалась, когда раздался стук в дверь. Она тихонько отступила к самой стене, чтобы казаться как можно менее заметной в грядущем столкновении царственных особ. Неожиданно громким показалось ей шуршание белых юбок.

Створки дверей бесшумно, словно сами собой, скользнули в стороны — и вот явился он, куда более высокий и величественный, чем она привыкла видеть его на банкетах, маскарадах и играх. Могучие плечи, казалось, готовы разорвать белый бархат дублета, а голова с гладко зачесанными черными волосами и точеными чертами лица смотрела чуть ли не из-под потолка на завороженную Марию. В этот потрясающий миг Мария думала только о том, чтобы не разинуть рот, и была не в силах оторвать глаз от стремительных крепких ног, не прикрытых белым бархатом короткого, отороченного мехом горностая плаща. Франциск мелькнул перед ней и быстро подошел к ожидающей Марии Тюдор. Его белые одежды — дублет, короткие штаны, узкие чулки — были сверху донизу покрыты вышивкой, кружевами, тончайшими складками, обшиты изысканной каймой. Франциск излучал тепло и жизненную силу, хотя был одет в белое, как и обе дамы, с головы до ног. Филигранно расшитые золотом подвязки подчеркивали каждое движение мускулистых ног. Он сдернул с головы горностаевую шапку, украшенную длинными снежно-белыми перьями цапли, а золотой пояс, кинжал и богато разукрашенный гульфик, хранивший его мужское достоинство, — все кричало о богатстве и дышало жаром, какого отнюдь не испытывали обе англичанки в своих траурно-белых одеяниях.

Мария затаила дыхание, боясь нарушить хрупкую тишину, царившую в комнате, пока никто еще не сказал ни слова. Если на госпожу этот король из дома Валуа произвел такое же впечатление, как на ее фрейлину, беседа обещала стать очень интересной!

Франциск учтиво склонился, поцеловал бледную женщину в обе щеки и долго не выпускал ее из объятий.

— Ma cherie Marie![26] Как вы себя чувствуете, прекраснейшая моя королева?

— Я уже не королева, Ваше величество, и вам это хорошо известно. Однако благодарю вас, я вполне здорова.

— Но вы так бледны! Как бы мне хотелось, чтобы Франциск сумел вызвать нежные розы на ваших устах и белых щечках!

Казалось, его голос был из того же бархата, что и плащ, а обращался он к собеседнице таким ласковым и доверительно-нежным тоном, что Мария даже смутилась, увидев, каким ярким румянцем вспыхнули щеки ее госпожи под пристальным взглядом короля.

— Ваше величество, я прошу, чтобы моей английской фрейлине было позволено остаться. Она очень дорога мне.

Франциск плавно повернул гладко причесанную голову, и его пронзительные черные глаза обратились на Марию. Такого она еще не испытывала: эти глаза в один миг обежали ее всю, пронзили насквозь, оценили. Но присесть в реверансе она не забыла.

— La petite blonde Anglaise Boullaine. Oui[27]. Помню. Она растет настоящей Венерой, верно?

Чувственные губы, над которыми нависал длинный, с горбинкой нос, без запинки выговорили эту фразу, и сердце у Марии ухнуло куда-то вниз. Еще бы — такого комплимента ее удостоил сам король Франции! Она подумала, что он просто старается быть, как всегда, обворожительным. «Что за глупая девчонка эта “petite Boullaine”», — твердо сказала она самой себе.

Новый король и недавняя королева сели рядом у окна, под большим гобеленом, изображавшим Орфея и Эвридику, пытающихся вырваться из темной бездны Аида. Мария примостилась на позолоченном стуле в уголке и стала усердно делать вид, что не обращает ни малейшего внимания на их оживленную беседу.

— Вам совершенно нечего страшиться, Мари, — уверял своим звучным голосом Франциск. — Я позабочусь, чтобы у вас всего было в полном достатке.

После секундной паузы королева ответила просто, хотя голос ее чуть дрожал:

— Merci[28], мой король.

— Вам известно, что вы будете получать восемьдесят тысяч франков ежегодно и налоги с Сентонжа[29]. Вы ни в чем не будете знать нужды. И я хочу, чтобы вы всегда оставались здесь, с нами, окруженная любовью и защитой как своего супруга, так и боготворящего вас короля.

Мария Тюдор, до сих пор старавшаяся оставаться спокойной, на миг задохнулась. Хотя взгляд его стал чуть более настороженным, царственный Франциск крепко держал бледную женщину за руку и развивал свою мысль дальше:

— Дорогая моя, герцог Савойский принадлежит к семье моей достопочтенной матушки. Он честен, прямодушен и будет обожать вас.

Королева так энергично замотала головой, что иссиня-черные локоны выбились из-под обшитой белыми кружевами шапочки с острыми углами. От волнения она не могла говорить, и Марии захотелось подбежать к ней и обнять за плечи, успокоить. Но вместо ее рук дрожащие плечи Марии Тюдор обхватывала мускулистая рука короля Франции.

— Нет, cherie? Он вам не по сердцу? Тогда, быть может, тот, с кем вы ближе знакомы и кто неизменно любил вас, — герцог Лотарингский? Такой белокурый, такой высокий и красивый! Вы прежде не раз были веселы в его обществе.

Вдовствующая королева теперь разглядывала свой сжатый кулак, лежавший на колене, тогда как другую ее руку захватил в плен Франциск. От усталости и уныния ее молодое тело обмякло, его сотрясли рыдания, но слезы не брызнули из глаз. Мария Буллен в ужасе приросла к своему стулу.

— Вы получите в придачу большие доходы от Блуа и станете жить как настоящая королева! Мари, ma cherie, которого из них вы выберете?

Тогда слезы полились потоком, и девочке показалось, что она слышит, как каждая из них падает на нежный белый атлас платья, оставляя на материи серебристые дорожки. И все же доведенная до отчаяния женщина упорно не отводила глаз от своего сжатого кулака. Марии стало страшно за нее.

Король сидел неподвижно, как статуя, потом вдруг резко встал, потряс за плечи рыдающую женщину.

— S’il vous plaît[30], Мари, Мари!

Тело его напряглось, будто круп сказочного коня, который вот-вот встанет на дыбы. Тут уж Мария Буллен не смогла больше молчать, чем бы это ей ни грозило.

— Прошу вас, Ваше величество! — шелестя шелками юбок, она устремилась к своей госпоже. — Ей дурно спалось, у нее невыносимо болят зубы и ей… ей так необходим верный друг!

Она опустилась на колени рядом с королевой, не обращая внимания на неудовольствие стоявшего перед ними короля, погладила одной тонкой ручкой ее вздрагивающие плечи, а в другую взяла залитые слезами кулаки.

— Ваше величество, все будет хорошо. Разумеется, великий король сумеет вам помочь, если поймет ваше сердце, ведь разве вы не назвали его самым выдающимся chevalier[31] во всем королевстве? Он — христианнейший государь, он будет чрезвычайно добр к вам, миледи.

Мария Тюдор подняла взгляд, ее широко открытые глаза почти ничего не видели. На один краткий миг Мария испугалась, что госпожа разгневается на вольность фрейлины, которая посмела советовать королеве открыть свое сердце тому, кто вполне мог разрушить ее единственную возможность обрести счастье. Затем темные глаза королевы заглянули в невинные голубые глаза Марии, и напряжение стало понемногу покидать ее тело.

— Если бы только я был свободен и сам мог жениться на вас, Мари, — голос Франциска прогремел над самым ухом Марии, и та едва не отшатнулась от неожиданности, — то вам бы и вовсе нечего было бояться.

«Поверит ли он в то, что моя госпожа любит лишь его одного и, следовательно, не пойдет к венцу ни с кем из его вассалов?» — задалась вопросом Мария. Да и кто бы не влюбился в этого мужчину, подобного богу?

— Я истинно люблю и почитаю вас, мой Франциск, но не совсем так, как вы это понимаете. Несомненно, я полюбила бы вас безраздельно, если бы не долг перед другими, который есть у каждого из нас, и не мое восхищение вашим величием.

Мария Тюдор неожиданно встала, словно отдаляясь от застывшего в изумлении молодого короля. Она остановилась за спинкой кресла, глядя ему в глаза, щеки ее по-прежнему блестели от недавно пролитых слез. Фрейлина так и осталась коленопреклоненной у опустевшего кресла, а Франциск ожидал продолжения, слегка расставив ноги и подбоченясь.

— Любезный мой государь, еще прежде того, как я впервые увидела ваше прекрасное лицо, прежде, чем я была обещана королю Людовику, я полюбила другого. То была благородная любовь на расстоянии, но я по-прежнему люблю его глубоко, всем сердцем, и больше не стану любить на расстоянии. Да и брат мой король однажды твердо пообещал, что, случись мне когда-нибудь овдоветь, я смогу сама избрать себе второго мужа, а он благословит меня на такой брак.

Мария почувствовала, как напрягся стоящий рядом Франциск. Она буквально ощущала, как сжались его мускулы, как напряглась каждая жилка, и ей снова стало страшно за этих двоих. Мария же Тюдор стояла на месте спокойно, твердо.

— И кто же этот счастливейший из людей? — вопросил монарх.

Она помедлила с ответом, а затем произнесла имя — с глубоким волнением, в быстром потоке слов:

— Самый любезный королю Англии друг, Чарльз Брэндон, герцог Суффолк.

И это имя встало между ними — двумя гордыми молодыми людьми, каждый из которых желал исполнять лишь свою волю. Мария Буллен затаила дыхание, и у нее вдруг мелькнула мысль: ее отец разгневался бы за то, что она посмела вмешаться в дела особ, стоящих куда выше нее, и оказала сестре короля поддержку в «affaire du coeur»[32].

— Раз так, драгоценная любовь моя, то ваш брат, король Франции, поможет сбыться желанию вашего сердца! — сказал Франциск с громким смехом и обошел кресло, чтобы крепко прижать к себе изумленную женщину. — Право же, мы обвенчаем вас, когда он приедет, — разве не пожелал этого мой кузен король, разве не пообещал он вам счастья, которого вы жаждете? — Монарх говорил, глядя поверх черноволосой головки, как раз уместившейся под его подбородком.

Мария Буллен вдруг устыдилась того, что в такую радостную минуту она не может думать ни о чем, кроме одного: каково это — ощущать, что тебя крепко прижимают к такому могучему телу?

— Суффолк, как мне доложили, вот-вот прибудет из Лондона, дабы выразить соболезнования, так что мы обо всем позаботимся. Предоставьте это мне.

Мария Тюдор отстранилась и посмотрела прямо в его оживленное лицо.

— Он прибудет сюда… и скоро?

— Oui, ma Мари. Тогда мы втайне сменим ваши траурные одежды на подвенечное платье. А уж после сообщим об этом на весь свет, и я стану вашей опорой. Не страшитесь ничего!

— И даже гнева моего брата, государь?

— Этого — меньше всего. Он же дал вам свое слово. Неужто он не желает счастья прекрасной «розе Тюдоров» и своему ближайшему сотрапезнику? Я напишу ему и все объясню, а если он и не согласится поначалу, вы сможете жить у нас во Франции при дворе Франциска, среди пиров и веселья.

В его черных, как у сатира, глазах плясали искорки, и Марии Буллен вдруг вспомнилась картинка, висевшая у бабушки в замке Рочфорд: там очень похожий на него дьявол у врат преисподней поджидал заблудшие души.

— Ну разве не прекрасна будет эта невеста, демуазель[33] Буллейн? — Он сверкнул ослепительной белозубой улыбкой, и Мария была околдована.

— Oui, mon grand roi[34], — только и сумела вымолвить она.

— Значит, я позабочусь о том, чтобы ваша жизнь была исполнена радости, милая сестра моя Мария.

Фрейлина встала с колен и с немым обожанием созерцала эту блестящую пару. Она и сама просияла улыбкой своему новому королю, уверенная, что с этой минуты все будет хорошо.

Глава четвертая

Роскошные готические здания Парижа были сплошь увешаны шелком знамен и алыми полотнищами. Из узких окошек свешивались ленты и разноцветные флажки, а белые с серебром транспаранты с приветственными надписями были водружены на высоких шестах и тянулись через все тесные улочки по пути движения королевского кортежа. Изо всех окон высовывались во множестве головы простолюдинов, тогда как знать Франции созерцала происходящее с высоты седел или из окошек карет. Каждый вытягивал шею, щуря при этом глаза на свету холодного зимнего солнца. И каждое сердце наполнялось восторгом при торжественном въезде в город недавно коронованного Франциска I. Каждая душа исполнилась веры в то, что сегодня во Франции начинается новая волнующая и счастливая эпоха.

Это восхитительное событие одновременно знаменовало собой официальное окончание траура по усопшему Людовику, который упокоился рядом со своими царственными предками под древними плитами собора Сен-Дени. Сегодня истек положенный срок скорби и для молодой вдовы, Марии Тюдор. Мария и ее юная фрейлина-англичанка радостно вдыхали вольный воздух Парижа.

Но не освобождение из королевского заточения наполняло восторгом их сердца и заставляло их хорошенькие головки кружиться от бурной радости, которая буквально пьянила обеих. И не гром барабанов, не звуки фанфар, не экстаз французов, восторгавшихся своим новым королем. Чарльз Брэндон, ближайший личный друг короля Английского, стоял рядом с английскими дамами на узком дворцовом балконе с резными перильцами: Франциск исполнил все обещанное сполна. Мария Тюдор и ее возлюбленный, герцог Суффолк, два дня тому назад тайно обвенчались.

— Ваше величество! Я вижу серебристый балдахин над его конем! — закричала Мария Буллен, в детском восторге позабыв манеры светской речи, которым ее старательно обучали. — Ой, взгляните: конь даже не хочет стоять под этим балдахином, так и норовит прянуть в сторону. Какой он чудесный наездник!

— Правда, милая Мария. Он был отличным воином и наездником куда раньше, чем стал королем. — Новая герцогиня Суффолк обняла Марию за плечи своей изящной, унизанной перстнями рукой, и лисья опушка рукава меховой накидки защекотала девочке щеку.

— Ручаюсь, все короли отлично ездят верхом, — послышался голос герцога, лицо которого было скрыто от Марии пышными локонами его супруги. — И самый лучший наездник, с каким мне доводилось скакать бок о бок, — это Генрих Тюдор.

Одно лишь упоминание имени короля Генриха сразу заставило всех троих погрузиться в молчание. Мария метнула быстрый взгляд на прекрасную чету. Несомненно, сами Небеса предназначили их друг другу. У обоих одинаково белая кожа, темные глаза и волосы, у обоих такая благородная осанка, и они захвачены своей любовью… Нет сомнений, что Его величество Генрих, как только увидит их, от души пожелает счастья своему любезному другу и нежно любимой сестре.

— Как я надеюсь, что настанет конец ужасающему молчанию господина моего короля и лорд-канцлера Уолси, — донесся до Марии голос ее госпожи, почти потонувший в шуме улицы. Ей показалось смешным слово «молчание», потому что пение фанфар, грохот барабанов и народные клики под их наблюдательным пунктом слились в беспорядочный гул, напоминающий рев моря в сезон осенних штормов у Дувра. — Неужели он забыл о своих клятвах и о той любви, которую питает к нам обоим? — закричала Мария Тюдор, почти прижавшись к своему высокому мужу, чтобы он мог ее расслышать. — Слава Господу милосердному, что у нас есть сильные союзники — Франциск и его королева.

Глаза герцога сузились, в них зажегся огонь, который усиливался контрастом с густыми темными волосами и бородой.

— За нас — время и наша любовь, моя ненаглядная. Что же касается Франциска — что ж, в таких делах он союзник лишь самому себе.

Эти слова прозвучали как предостережение, а Мария Буллен, хотя и задумалась об их значении, перенесла все свое внимание на кипящую под балконом толпу. Теперь король, наряженный во все белое с серебром, был хорошо виден. Его снежно-белый жеребец почти целиком скрывался под позолоченными попонами и вычурным седлом.

Когда Франциск ответил на приветствия народа, Мария закричала и запрыгала вместе с толпой. Казалось, король плыл в бескрайнем море парчовых нарядов и пестрых знамен, пока не скрылся из виду, въехав во дворец. Она лихорадочно грезила о том, чтобы он с победой возвращался с войны — к белокурой англичанке Марии, чтобы ее красота, ум и безупречные манеры навеки привязали его к ней. Какой королевой стала бы она для него, как гордился бы ею отец! На свою коронацию она пригласила бы матушку и Энни и танцевала бы с Франциском, а они улыбались бы и восхищались. «Что за глупости!» — тут же укорила она себя: ей всего десять лет, она бедная фрейлина из Англии, и, скорее всего, он больше на нее и не взглянет. Она вернется в Лондон вместе со своей любимой госпожой, сестрой короля Англии, и в предстоящие годы будет лишь вспоминать о сегодняшнем замечательном событии. А что сказал бы господин ее отец, если бы только знал, какие странные мечты посещают его дочь?

— Мария, мистрис Мария! — герцог махал ей рукой: теперь, когда Франциск завершил торжественный въезд в город, они с сияющей герцогиней уже перешли с балкона в комнаты. — Довольно грезить, нимфа, и стоять на холоде. Входи в комнаты.

Она поспешно повиновалась, потому что неизменно старалась угодить этому рослому мужественному человеку, которого обожала ее принцесса. Он близкий друг короля Генриха, и совсем не удивительно, что пылкие Тюдоры так его любят. Сумеет ли она сама найти такого же очаровательного и любящего господина, как этот герцог или король Франциск?

Мария помогла госпоже снять плащ и заметила легкий румянец на ее лилейных щеках. Хотя зима еще свирепствовала вовсю, Мария Тюдор цвела здоровьем и красотой. Лорд Суффолк часто называл ее «моя собственная роза Тюдоров, хранимая в тайне». «Несомненно, — подумала восхищенная Мария, — этот румянец вызван огнем любви».

Влюбленные молодожены сели рядышком на обтянутое розовой парчой канапе, а Мария, которой доставляло удовольствие прислуживать им, налила в бокалы темно-красное бургундское (в такие моменты госпожа не допускала к себе французскую прислугу). Февральское солнце заливало комнату, заставляя сиять и переливаться надетое сегодня на новобрачной платье из бархата изумрудного оттенка, с низким вырезом.

— Спасибо тебе, милая малышка Буллен, — раздался звучный голос лорда Суффолка, хотя что за нужда благодарить ее за услуги, которыми она столь дорожит? — Ты уж прости меня, девочка, но я нахожу поистине удивительным, что столько тепла, доверчивости и невинности исходит от дочери самого хитрого лиса среди всех политиков, Томаса Буллена. — Герцог заметил в ее глазах смущение и обиду и поспешно добавил: — Те, кто служит королю, должны непременно быть умными и хитрыми, Мария. Я не хочу сказать ничего плохого о твоем родителе. Он служит королю верно, сообразуясь со своими понятиями.

Суффолк неспешно отхлебнул вина, не сводя глаз с внимательно слушавшей его девочки. Вдумываясь в его слова, она подалась вперед всем маленьким хрупким телом, одетым в чудесно шедшее ей платье из нежно-розового бархата, с глубоким вырезом у шеи. На мягком полотне рубашки, выглядывавшей из рукавов и из-за корсажа, цвели искусно вышитые цветы и порхали такие же вышитые бабочки. «Как она мила, — подумал герцог, — такая свежая, весенняя!» Каким-то образом эта невинная малышка с простодушным личиком сумела утешить и поддержать старшую годами и куда более искушенную женщину, которая теперь стала его ненаглядной супругой.

— Возможно, твой отец скоро доставит нам послание из Гринвичского дворца, от короля Генриха, малышка Мария Буллен, — сказал Суффолк, чтобы прервать молчание и успокоить ее. — Часто ли ты видишься с ним теперь, когда он служит в Париже, при дворе Его величества короля Франциска?

Голубые глаза Марии опустились, она стала разглядывать крепкие пальцы герцога, сжимающие бокал, ее снова охватило гнетущее чувство одиночества.

— Нет, милорд. Он так занят королевской службой, а я столь же ревностно служу обожаемой принцессе, поэтому… поэтому здесь, во Франции, мы редко находим время повидаться. — Она подняла глаза в поисках ласкового взгляда госпожи, надеясь найти у нее то утешение и понимание, какое встречала так часто, но Мария Тюдор ласково улыбалась мужу, словно вообще не слышала свою фрейлину.

— Служить Англии, Мария Буллен, — значит отказывать себе в том, что приносит нам самые большие радости. И для этого всем нам необходимо набраться мужества. Теперь я понимаю, отчего ты стала моей дорогой жене настоящим верным другом.

Девочка ответила ему благодарной улыбкой: она нашла утешение там, где и не искала. И только в эту минуту английский джентльмен Чарльз Брэндон, тонкий знаток как лошадей, так и женщин, в полной мере ощутил замаскированную наивным выражением личика неодолимую притягательность красоты юной фрейлины. Она повзрослеет, и эта красота сослужит ей немалую службу при английском дворе, когда им позволят вернуться… если позволят, конечно.

— Мария, подай, пожалуйста, мою шкатулку с драгоценностями — ту, украшенную эмалью. Я покажу своему господину кое-какие королевские регалии. — Мария Тюдор рассмеялась своим мелодичным смехом, словно сказала что-то особенно остроумное, а лорд Суффолк лишь прищурился и сделал еще глоток бургундского.

Мария хорошо знала шкатулку, которая требовалась госпоже: ящичек с тремя отделениями, выкрашенный белым, ярко-синим и золотым. Знакомы ей были и сами драгоценности, аккуратно разложенные на синем бархате, переливающиеся всеми цветами радуги; ей не раз приходилось доставать то одно, то другое украшение, когда ее королева одевалась, а в последнее время госпожа иной раз сидела над ними, глубоко задумавшись над чем-то. Несчастный усопший король Людовик осыпал ими свою молодую королеву, будто леденцами или детскими погремушками. Однажды, когда Ее величество принимала ванну, Мария вынула массивное жемчужное ожерелье и приложила на златотканую парчу своего платья, под которым лишь слегка угадывались юные груди, примерила диадему с сапфирами, так гармонировавшими с небесной синевой ее глаз, и представила себе, что…

— Спасибо, Мария. Оставь дверь открытой, чтобы ты могла сразу позвать нас, если прибудет посланник, твой отец.

Черноволосые головы новобрачных склонились над шкатулкой с драгоценностями, а Мария присела в реверансе и вышла из комнаты. Она спала теперь в маленькой передней, ведь они с почетом переехали во дворец Франциска и Мария Тюдор стала делить опочивальню с новым супругом.

Девочка взяла со стула незаконченное вышивание, с минуту виновато разглядывала его, потом бросила на свое узкое ложе. В последнее время она была слишком занята, чтобы уделять время такой кропотливой работе. Да и скучно это, когда не с кем поболтать, поделиться волнующими дворцовыми сплетнями, чтобы скрасить однообразие движений: вдела нитку, потянула, завязала узелок.

Садясь на стул, Мария аккуратно расправила юбки розового бархата: госпожа заказала ей новое платье недавно, чтобы надеть, когда окончится траур, и девочка не хотела помять его — а вдруг сегодня приедет отец? Придет сюда, но не для того, чтобы повидаться с ней. Она охотно прощала ему постоянную занятость делами, но, Боже, как ей не хватало его, как она страдала оттого, что он никогда не зовет ее к себе, не приходит к ней, даже подарка никогда не пришлет! Лишь короткие письма приходили — письма, в которых он наказывал ей верно служить сестре короля, быть благодарной за счастье занимать положение при дворе, не ронять достоинства крови Булленов, Батлеров и Говардов, которая течет в ее жилах. Течет? Скорее, страстно бурлит, знал бы он только! Бурлит, струится, рыдает о госпоже — а теперь, когда та счастлива, о ней самой, о Марии Буллен!

Она вдруг резко откинула голову, сердито уперев ее в высокую резную спинку стула. Она горячо любит отца и должна прежде всего поступать так, чтобы он ею гордился!

В полной тишине покоев до нее долетели негромкие голоса Марии и Чарльза Брэндонов. Они, кажется, спорят о зеркале, или ей только послышалось? Речь, конечно, идет о «Зеркале Неаполя» — большущем алмазе, вырезанном в форме капли и вправленном в кулон; он пылал, как костер, между полных грудей Марии Тюдор, чуть выше овального выреза бархатного или парчового корсажа.

— Он принадлежит тебе как вдовствующей королеве, правда? Назад его никто не заберет. А кардинал утверждает, что такая вещь могла бы смягчить недовольство Его величества тем, что мы обвенчались без его дозволения. Радость моя, эта цена невысока, а передать их надежнее всего через посланника Буллена.

Мария Тюдор пробормотала несколько слов в ответ, однако ее голос, обычно такой серебристо-звонкий, сейчас звучал глуше, чем голос супруга. Значит, они собираются отослать драгоценности королевы в подарок Генриху, а госпоже жалко с ними расставаться. Но это, решила Мария Буллен, и впрямь невысокая цена за расположение великого короля.

Неожиданно громко в дверь следующей комнаты постучали три раза, и девочка поспешила встречать гостя, уповая на то, что вид у нее достойный и подобающий. За дверью в напряженной позе стоял ее дорогой отец, уже поднявший кулак, чтобы постучать снова; за его спиной в полутьме коридора маячил услужливый паж с зажженным факелом.

— Отец! Как я рада вас видеть! — Как отчаянно ей хотелось обнять отца за плечи, закутанные в меха, но она застыла неподвижно, а отец распахнул дверь настежь и вошел.

— Принцесса и лорд Суффолк здесь, Мария? — Глаза его мигом обежали всю комнату.

— Да, отец. Они там, во внутреннем покое.

— Ожидают меня?

— Да.

— Притвори дверь, девочка. И доложи им о моем приходе. Да, Мария, не уходи никуда, я потом с тобой поговорю. Нам нужно уладить одно дело.

Сердечко у нее заколотилось. Уладить дело? Было видно, что отец сердит. На нее? Но ведь он всегда наказывал ей хорошенько служить принцессе, так, может быть, теперь она возвратится вместе с «розой Тюдоров» в Англию, ко двору? Ведь именно такой будущности для нее отец и добивался.

Она привычно закрыла тяжелую дверь и скользнула мимо молчавшего отца в опочивальню Ее величества. К своему несказанному удивлению, госпожу она застала в слезах, а герцог прилагал все старания, чтобы утешить ее. Он недовольно вскинул голову, покосился на девочку, остановившуюся в полутьме, не доходя до круга света, в котором сидели супруги.

— Посланник Англии, господин мой отец Томас Буллен желает видеть вас, Ваше величество[35]. Он ожидает.

Чарльз Брэндон вскочил на ноги, а Мария Тюдор стала вытирать щеки. Через полминуты, как уже не раз доводилось видеть Марии, гордая женщина полностью взяла себя в руки и кивнула ей.

— Проси его, Мария.

Она сделала реверанс и попятилась за дверь, едва не налетев на угловатую фигуру отца: тот скрестил руки поверх плаща на груди, одной рукой придерживая уже снятую шляпу.

— Ее величество просит вас войти, милорд.

Он кивнул и вошел, плотно притворив за собой дверь.

Каким привычным показалось ей вдруг все это: видеть отца и держаться с ним официально, вынужденно ожидать, пока он за закрытыми дверями беседует с другими, как в тот уже далекий день в замке Гевер, когда отец объявил матери, что увозит Марию далеко от дома.

На глаза навернулись непрошеные слезы, она почувствовала себя слабой, усталой и очень одинокой. По правде говоря, она была уже не нужна Марии Тюдор, не так нужна, как прежде. Девочка радовалась, что Ее величество счастлива, любима, так отчего плакать? Отец сердит, и она боится его неудовольствия, а воспоминания о Гевере и о матушке всегда причиняли ей боль. Ах, как ей хотелось, чтобы ее полюбил такой чудесный и знатный кавалер, как французский король-красавец!

Мария изо всех сил старалась взять себя в руки. Когда дело касалось чувств, у нее не получалось скрывать их так, как умели ее госпожа и другие дамы. Ей предстояло еще очень многому научиться, прежде чем являться ко двору короля Англии.

Она посмотрелась в маленькое серебряное зеркальце, отразившее ее лазурные глаза, и вытерла щеки, осторожно пощипывая их, чтобы вызвать румянец. Потом медленно припудрила лицо, пригладила волосы, накрутила на указательный палец свисавшие по бокам локоны, чтобы те выглядели завитыми. Зашагала из угла в угол, пытаясь выбросить все из головы, но мысли ее метались по комнате, стремились проникнуть за толстую дубовую дверь, туда, где красавица сестра великого Генриха вела беседу с его посланником. Разумеется, перед любимой сестрой короля он будет держаться смиренно.

И вдруг отец оказался перед ней. Лицо было бесстрастным, однако взгляд выдавал напряжение и гнев.

— Садись, Мария. Я буду краток.

«Пожалуйста, отец, задержись хоть ненадолго!» — подумала она, но села на стул изящно, правильно.

— Трудно сказать, долго ли пробудут во Франции принцесса Мария и ее… и герцог. А когда уедут, то направятся, возможно, отнюдь не к английскому двору. Поэтому она освободила тебя от обязанностей по службе, и ты теперь станешь служить королеве Клод в качестве фрейлины и будешь совершенствоваться во французском языке и придворных манерах.

На лице Марии ясно отразилось смятение, она сжала кулачки, словно собиралась умолять отца.

— Но, милорд, она ведь говорила, что нуждается во мне и желает, чтобы я оставалась с ними.

— С ними, Мария? — Голос отца источал яд, и глаза девочки расширились, будто ее ударили. Отец понизил голос и угрожающе наклонился к ней. — Глупенькая моя девочка, никаких «они» нет и быть не может, если только не утихнет гнев короля. Дурень Суффолк совершил государственную измену, вступив тайком в подобный брак. Он осмелился! Он осмелился настолько приблизиться к трону посредством брака! Это оскорбительно для его повелителя короля, его некогда лучшего и доверенного друга!

— Но ведь король Генрих пообещал ей, что она сможет сама выбирать себе супруга, если вдруг умрет король Людовик, — тихо возразила Мария.

— Ха-ха! Его величество пообещал! Когда-то, может, и пообещал, но теперь ветер подул с другой стороны. Ей отведена важная роль в делах государственных, а она взяла и все поломала.

— Она просто влюбленная женщина, милорд.

— А еще она дуреха и дорого за это заплатит, вот и начало… — Отец протянул руку и разжал кулак; на широкой ладони лежал алмаз «Зеркало Неаполя». «Каким он выглядит тяжелым и тусклым в отцовской руке!» — не к месту подумалось Марии.

— Я не позволю, чтобы ты пошла на дно вместе с ней, дитя мое. Мне казалось, что тебе лучше всего служить именно ей. — Он крякнул и сунул большой алмаз в карман. — Я ошибся.

— Новый король Франции одобряет этот брак, милорд. Он, конечно же, поможет переменить мнение Его величества.

Отец протянул руку, его пальцы больно впились в плечо Марии.

— Какая ты глупая! Да он просто обрадовался тому, что устраняет с дороги ценную пешку, которая могла вступить в брак, выгодный для Англии и опасный для него. Он и сам охотно сделался бы двоеженцем, лишь бы не дать Марии Тюдор выйти замуж за Карла Кастильского. Любезный и отзывчивый Франциск помог им с герцогом только для того, чтобы вернее погубить!

Слезы заструились по щекам Марии, закапали с подбородка. Слезы застилали ей глаза, она никак не могла их сморгнуть. Непроизвольные рыдания слегка сдавили ей горло. Отец снял с ее плеча свою тяжелую руку и на шаг отступил.

— Тебя заманили в ловушку, дитя, тобой играли, а я этого не допущу. У меня свои виды на тебя, и роль тебе отведена не маленькая. Могу лишь уповать на то, что король так и не узнает, что ты была посвящена в подготовку к этому браку, а мне ничего не сказала. И я молюсь, чтобы он не возложил на меня вину за то, что я им не помешал, хотя как я мог помешать этому хитрому лису Франциску свершить задуманное?

— Франциск и Клод со всем двором отправятся теперь в Амбуаз, — продолжал отец. — Это на реке Луаре, там будет основная резиденция короля. Ты отправишься с ними в путь на заре. — Он искоса взглянул на ее маленький дубовый гардероб. — Надо укладывать вещи, не теряя времени.

— Так они не останутся здесь, в Турнельском дворце? — услышала Мария свой голос словно со стороны.

— В Париже чересчур шумно, и церковные власти слишком близко. Король делает очередной ловкий ход. Нет нужды говорить, что принцесса Мария и герцог останутся здесь до тех пор, пока не разрешатся их трудности — в ту или иную сторону.

— А вы им поможете?

— Я помогаю только моему королю, дитя. — Он повернулся, пошел к двери, а Мария стояла, отчаянно ожидая доброго слова, ласкового взгляда. — И, конечно, роду Булленов, — добавил отец уже у самой двери. — Утри слезы, Мария. Нам очень повезло, что новая королева желает взять к себе на службу двух девушек-англичанок. Она благочестива, ее любит народ, хотя Франциск, как и наш король, находит себе любовь на стороне.

— Вы сказали — двух англичанок, отец?

— Нынешним летом к тебе присоединится твоя сестра Анна. Я отправляюсь домой: отвезу этот камешек Его величеству, а заодно заберу ее. Надеюсь, ты сама понимаешь, что об Анне следует хорошенько заботиться? Она уже показала свой ум и сообразительность, хотя с красотой Говардов, доставшейся тебе, ей никогда не соперничать.

«Что ж, — подумала Мария, — у меня будет Энни, значит, я уже не одна». Она широко распахнула отцу дверь; дремавший в соседней комнатке паж тут же вскочил, готовый следовать за господином. Да, но ведь Энни всего восемь лет, к тому же она мамина дочка.

— Анна так юна, милорд, — совсем как я, когда отправлялась ко двору эрцгерцогини Маргариты, — сказала Мария, а про себя подумала: «Теперь матушка будет совсем одна в садах Гевера».

— Она-то моложе, Мария, да соображает получше. И не забывай: все, что вы обе станете делать, обязательно отразится на мне и всей семье Буллен. Сделай так, Мария, чтобы я и твоя матушка гордились вами. А теперь быстро попрощайся с принцессой Марией. Я напишу тебе из Англии.

Дверь за ним закрылась. Мария обессиленно опустилась на свое узкое ложе. По крайней мере, у нее будет Энни, с которой надо заново подружиться, которой надо будет помогать, опекать, любить.

«А он за все время, что был здесь, даже не снял плащ», — горько подумала девочка. И снова подступили к глазам слезы.

Глава пятая

Громоздкий, тяжеловесный средневековый замок в Амбуазе переживал чудо второго рождения. Массивные стены из каменных глыб покрылись затейливым узором легких арок, а очаровательные кремовые башенки потянулись, как пальцы, к высокому синему небу, шатром накрывавшему долину Луары. Некогда мрачные внутренние покои озарились светом, лившимся из громадных окон на полы наборного паркета; ароматные кустарники стали обрамлением регулярных садов, наполненных клумбами персидских роз и нежной лаванды. В фонтанах журчали высокие тонкие струйки прозрачной воды, стены галерей и комнат оклеили обоями, украсили итальянскими гобеленами и живописью. Замок короля Франциска гордо вознесся на ярко занимавшейся заре французского Возрождения.

Три года минуло с той поры, как ушли в небытие дряхлый Людовик XII и его допотопные порядки, и за это время вся Франция расцвела под вселявшей большие надежды десницей нового монарха. На гербе Франциска была изображена легендарная саламандра, способная выходить невредимой из огня, и еще ни разу король не изменил своему девизу: «Nutrisco et extinguo»[36]. В последние два года молодой король совершил победоносный поход на юг, навязал свою волю швейцарцам и вступил триумфатором в покоренный Милан. Сам Папа Римский оказал ему почет и уважение, король окунулся в атмосферу Италии, где расцветали науки и искусства, где достигало вершин Возрождение. С победой возвратился он в Марсель, переполненный новыми планами, захваченный стилем итальянского искусства, сопровождаемый Леонардо да Винчи, которому исполнилось тогда шестьдесят четыре года. Под властью и защитой Франциска его королевство устремилось в будущее. Он истреблял загнивающие сорняки средневековья и заботливо лелеял рвущиеся к свету ростки Возрождения.

Не обошли стороной эти перемены и Марию Буллен — ведь она жила в эти времена подъема и порыва в будущее. Оторванная от своей попавшей в опалу госпожи и покровительницы, молодой вдовствующей королевы Франции, она стала одной из трехсот дам и фрейлин, прислуживавших набожной, вечно беременной королеве Клод. Нынешней зимой Мария присутствовала на запоздалой коронации королевы, а затем радовалась вместе со всей Францией тому, что после двух любимых, но совершенно бесполезных с династической точки зрения дочерей королева родила наконец наследника престола. И сестра Марии, одиннадцатилетняя Анна, присоединилась к ней в качестве фрейлины при блестящем дворе Франциска, хотя Мария не могла понять, чем было вызвано столь долгое промедление — ведь отец обещал ей это целых три года назад!

— Ну скажи, Мария, — уже не раз жаловалась Анна, прибывшая в Амбуаз неделю назад, — отчего нам непременно нужно молиться в часовне или зубрить латинские тексты? Даже вышивать и то надо религиозные сюжеты!

Мария вздохнула, потому что Анна высказала вслух чувства, обуревавшие большинство тщательно оберегаемых demoiselles du honneur[37] Клод.

— Ее величество — женщина добрая и благочестивая, Энни, а мы находимся под ее опекой. Она не всегда будет отделять нас от другой половины двора. Просто нас слишком много, ей за всеми не уследить, но кого-нибудь из нас она скоро заметит и отличит. Вот посмотришь!

— Другая половина — это кавалеры du Roi[38] Франциска? Oui, ma Мари, но мне-то всего одиннадцать, вряд ли мне удастся повидать много beaute или gallantre. C҆est grande dommage[39].

Мария отложила вышивание на мраморный подоконник и восхищенно загляделась на прекрасную долину, окаймленную голубизной и зеленью лесов и покрытую полосками тщательно возделываемых виноградников.

Как раз сегодня, размышляла Мария, они с Энни замечательно вписываются в эту прелестную картину натуральных оттенков: на Анне было платье из золотистого атласа, в прорезях которого виднелась нежно-желтая, как нарцисс, парча внутренней юбки; сама же Мария была одета в платье из бледно-зеленого муара с расшитой серебряными нитями каймой низкого овального выреза корсажа, шнуровкой на талии, украшенной тонким кружевом, двойными рукавами с прорезями. Да, если сидеть спокойно, как сейчас, — разве золотой и желтый цвета не оттеняют искорки, пляшущие в карих глазах Энни, а ее собственный наряд нежно-зеленых оттенков разве не позволяет незаметно раствориться в этом пейзаже?

— Когда-нибудь, Энни, ты далеко пойдешь. Латынь у тебя великолепная, по-французски ты говоришь прекрасно, и уже сейчас ты такая умненькая и сообразительная. А посмотри на меня: мне четырнадцать лет, а я все еще фрейлина-англичанка, затворница, совсем одинокая, если не считать, что рядом ты, Энни!

— Пожалуйста, перестань называть меня так, Мари. Это звучит совсем по-детски, будто Симонетта все еще водит меня за ручку, не отпуская от себя. А мне теперь хочется освоиться в мире взрослых, да и отец говорит, что мой ум и обаяние когда-нибудь позволят мне подняться высоко.

Слова младшей сестры уязвили Марию, и она не сомневалась, что это отразилось на ее лице. Почему-то ей так и не удалось освоить искусство надевать на лицо маску пренебрежения, чтобы скрыть обиду или грусть. Ее голова на длинной точеной шее была обращена к окну, а увлажнившиеся глаза не отрывались от густой зелени долины Луары и окружающих ее невысоких холмов.

— Разумеется, Анна. Ведь отец никогда не ошибается. Как я и сказала, ты пойдешь далеко, будь то при дворе Франциска или нашего собственного короля, — в этом я ни капельки не сомневаюсь.

— Однако же, Мари, если б только я была похожа на тебя, а не была бы такой тощей, бледной и черноволосой, как ворон. Да еще, — тут она понизила свой детский голосок настолько, что ее стало едва слышно, и Марии пришлось наклониться к ней ближе, — если бы не эта нелепая рука.

Мария бросила взгляд на колени Анны, где та старательно прятала под только что начатым вышиванием не красившие ее пальцы: как и всегда, она скрывала крошечный обрубок шестого пальца, сросшегося с мизинцем левой руки.

— Да его никто не замечает, Энни… Анна. Ты отлично прикрываешь его суживающимся рукавом.

— Уж если кто-нибудь когда-нибудь станет смеяться надо мной, я уверена, что сразу же его — или ее — возненавижу и уж найду какой-нибудь способ заставить тоже страдать! — Она нахмурила тоненькие черные брови и прищурилась.

«У нее характер такой же несдержанный, как у Джорджа, ей обязательно надо научиться обуздывать себя, — грустно подумала Мария. — Отчего же мы не чувствуем себя такими близкими друг другу, как мне мечталось, когда она только приехала?» Вероятно, время, которое им предстояло провести здесь вместе, должно было помочь сблизиться.

— Мари, Анна! Нам разрешено отлучиться, прямо сейчас, если нам так хочется! Я была уверена, что нам удастся освободиться от службы после обеда, надо только терпеливо дожидаться. Я была убеждена в этом!

Эти добрые вести принесла рыжеволосая Жанна дю Лак, которой Мария безгранично восхищалась за яркую красоту и то внимание, какое оказывали ей многие придворные красавцы. Замечательная новость заключалась в том, что они свободны на ближайшие несколько часов и могут посмотреть на захватывающие турнирные схватки в парке, вместе с королем и его очаровательными друзьями.

Они не стали терять время на то, чтобы отнести вышивание в свои комнаты или подобрать подходящие головные уборы: час был поздний, праздник уже наверняка начался. Мария снова увидит Франциска, короля Франциска, о котором втайне грезила три года, с той минуты, когда его колдовские глаза на миг задержались на ней и он назвал ее юной Венерой. Каким он был чудесным, каким далеким! И какое счастье выпало тем, кто окружает его!

— Сейчас, Анна, ты увидишь всех тех великих людей, о которых мы тебе рассказывали, увидишь великолепие двора, — задыхаясь, пообещала Мария, и они поспешно сбежали по огромной витой лестнице из порфира, быстро миновав длинную галерею, которая связывала замок с регулярными садами. Франциск приказал расчистить обширное пространство для рыцарских поединков, и в теплые месяцы оттуда часто доносились призывный звук фанфар и приветственные крики зрителей.

— Oui, ты увидишь другую половину двора, ту, которую любой француз с горячей кровью предпочтет затененному мирку благочестивой королевы Клод, — вставила свое слово Жанна, когда они замедлили шаг, сознавая, что оказались теперь на виду, хотя залитые солнцем регулярные сады казались безлюдными. Безлюдными, если не считать седовласого и бородатого мастера-итальянца, которому теперь покровительствовал Франциск. Он сидел в профиль к девушкам, положив на колени блокнот для зарисовок, и задумчиво глядел на что-то вдалеке.

— Он Premier Peintre, Architecte et Mechanicien du Rois[40] — так звучит полное название его должности, — объяснила хорошенькая Жанна, словно просвещала гостей дворца. — Король говорит, что его да Винчи рисует здешнюю долину и представляет, будто он на родине, во Флоренции.

— Король сам сказал тебе это? — благоговейно спросила Мария.

— Я слышала, как на днях он говорил это Франсуазе дю Фуа[41], Мари, — небрежно ответила Жанна. Она обратилась к младшей сестре Марии: — Франсуаза дю Фуа — нынешняя королевская maitresse en titre[42], ma petite Анна, — объяснила она.

— Право, я уже рассказывала Анне о ней и обо всех придворных, Жанна, хотя до нынешнего дня ей не выпадало случая увидеть их воочию, — сказала Мария.

— Я так поняла, что в Англии королю приходится скрывать свою возлюбленную от двора. Это правда? Кажется таким нецивилизованным, — высказала свое мнение Жанна.

Мария была рада, что можно не отвечать: они добрались до празднично разукрашенных навесов, а турнир был уже в разгаре.

Время от времени раздавались подбадривающие возгласы зрителей, а распорядители зычными голосами объявляли имена, титулы соперников и исход каждого поединка. Надулся и снова опал под порывом ветра навес, и девочки стали вглядываться в участников текущего поединка поверх голов тех, кто не удостоился сидячих мест на трибуне для знати.

— Это же сам Бонниве! — взволнованно зашептала Жанна. — Я узнаю его по доспехам и навершию шлема.

— Ближайший друг короля, — произнесла Анна; смышленая девочка действительно за неделю пребывания в Амбуазе затвердила наизусть весь список знатных придворных.

— Ни для кого не секрет, что он обожает и мечтает соблазнить сестру короля мадам дю Алансон, которая вовсе не любит своего супруга, — поспешила добавить Жанна, чтобы произвести впечатление своей осведомленностью о скандальных происшествиях в высших кругах. — Идемте. Под навесом должны найтись свободные места, оттуда лучше видно.

Англичанки пошли за ней, осторожно пробираясь вдоль рядов сидений, покрытых мягкими подушками, мимо зрителей, разодетых в шелка всех цветов радуги, и стараясь не наступить на ноги в модных башмаках. Пристроились они в стайке других свободных от обязанностей цветущих девушек, служивших при многолюдном дворе, и стали вместе с соседками переживать и хлопать в ладоши.

К горькому разочарованию Марии, сам Франциск вышел на поединок первым, и они уже пропустили блестящую победу, одержанную им над противником по жребию — Лотреком, братом его возлюбленной.

Мария с Жанной принялись просвещать смотревшую во все глаза Анну, указывая на самых важных придворных, но многие сидели слишком далеко, по ту сторону ристалища, а другие — под этим навесом, но в первых рядах, и опознать их можно было лишь по затейливым прическам или перьям на шляпах.

— Вон та красивая и изящная дама, которая так оживленно беседует сейчас с матушкой короля, — это Франсуаза дю Фуа, его возлюбленная?

— Нет, что ты, ma petite, — с жаром перебила Жанна начавшую было объяснять Марию. — Это же любимая сестра короля, Маргарита, его «mignonne»[43], как он сам ее называет. А вон, подальше, сидит дама, вся в драгоценностях, — это и есть Франсуаза. У матери и сестры короля она не в чести, хотя во всем остальном Его величество прислушивается к их советам.

«Ах, — восторженно подумала Мария, — быть Франсуазой дю Фуа или любой другой дамой, на которую он взирает с любовью, — как это чудесно! Даже лучше, чем быть самой королевой, толстой, с бескровным лицом и вечно брюхатой: с ней король делит ложе только тогда, когда пустует очередная детская колыбелька. Всем известно, что Франсуаза дю Фуа уже третья по счету официальная фаворитка короля, однако она так дивно красива, так весела — нет сомнений, что этот роман будет длиться еще долго».

— Мари, послушай меня: Рене де Бросс снова смотрит на тебя влюбленными глазами, как смотрел в саду на прошлой неделе. — Жанна легонько подтолкнула ее локтем и бросила взгляд в противоположную сторону. — Не смотри на него, глупышка, иначе он поймет, что мы это заметили!

Мария почувствовала, как порозовели ее щеки, но ей удалось, пусть не без труда, сохранить на лице безразличное выражение.

— Мне он не нравится, Жанна дю Лак. Готова поклясться, ему не больше пятнадцати, у него еще прыщи не сошли. Было бы куда приятнее, если бы на меня обратил внимание его старший брат Гильом.

В ответ она услышала серебристый смех Жанны.

— Гильом, ma Anglaise charmante[44], уж два года как женат. Хотя мало кого из мужчин такие вещи заставляют остепениться, ходят упорные слухи, что этот супруг до сих пор хранит верность жене.

— Смотри, Мари, он идет сюда. Ты совершенно права, он еще очень неуклюж, — снова заговорила Жанна. Она взбила свои прекрасно уложенные рыжие пряди. — Может быть, нам с Анной пройти дальше? Я представила бы ее моей сестре Луизе.

Мария упрямо встала со скамьи вместе с ними. Ей не понравилось, как Жанна принимает на себя опеку над ее младшей сестрой, да и оставаться наедине с этим долговязым Рене ей вовсе не хотелось.

— Не будь гусыней, Мари, — упрекнула ее Жанна. — Ты выделяешься среди фрейлин своей красотой, об этом все дамы говорят, и не будет никакого ущерба ни твоей репутации, ни опыту, если тебя проводит придворный хорошего рода, пусть и с прыщами. Может, уговоришь познакомить тебя с его братом. — Она улыбнулась Марии и шутливо закатила свои зеленые глаза.

— Ну пожалуйста, Мария! А мне будет хорошо с ma bonne amie[45] Жанной, — присоединилась к просьбе Анна; обе они повернулись и стали осторожно пробираться между придворными.

Только на миг Мария ощутила себя вытащенной на берег лодкой рядом с морем разноцветных шелков — почти тотчас же подошел Рене, сдернул с головы шляпу с бледно-лиловыми перьями. Его долговязое тело было обтянуто светло-фиолетовым шелком, и даже слегка раздутый разукрашенный дублет и окаймленные бархатом внутренние рукава с глубокими прорезями не придавали мужественности его плечам, как не видно было крепких мужских мускулов на ногах с широкими, украшенными драгоценными камнями подвязками. Мария устремила взгляд за его спину, надеясь увидать чье-нибудь знакомое лицо, и лишь потом улыбнулась, кивнула и стала слушать, что он говорит, а Рене взял ее за руку и повел прочь от скамей. Ей не удалось даже краешком глаза увидеть Франциска, так что день все равно был потерян. Прогулка с Рене уже ничего не могла ни добавить, ни убавить, а ведь еще недавно день был таким чудесным!

— Как себя чувствует наша королева Клод после рождения дофина? — спросил долговязый юнец, учтиво склоняясь в ожидании ответа.

— Она еще немного слаба и недужна, месье, — отвечала Мария, мечтая о том, чтобы он не наклонялся так близко, не соприкасался с ней. Она вдруг рассердилась на себя за то, что они так рано покинули турнир. Ей все еще было хорошо слышно, как стучит копье о щит, как герольды торжественно возглашают имена следующей пары соперников.

— Без сомнения, вы грустите по вдовствующей королеве, Марии Английской, которой служили прежде, — продолжал тем временем свою болтовню Рене. — По крайней мере, она возвратилась к себе на родину. Известно ли вам, что ей пришлось откупаться от брата и даже отдать драгоценности, подаренные ей как королеве, а когда она прибыла в Кале, чтобы переправиться в Англию, то вынуждена была скрываться от разъяренной толпы? Во Франции принцессы не вступают в такие глупые брачные союзы. Ей повезло еще, что английский roi простил ее.

— Будьте любезны, Рене, — прервала его Мария, — не говорить о ней ничего дурного. Я и вправду очень грущу о ней. Я очень любила ее.

— Ах, ну конечно же, та Мари. А вы знаете, как замечательно идет вам румянец? У вас такие золотистые волосы, они так восхитительны, когда их не закрывает головной убор, а глазами и лицом вы — настоящая Диана, — проговорил он и, вытянув руку, ухватился за высокий, аккуратно подстриженный куст бирючины, чтобы не дать Марии идти дальше. — Я слишком долго боготворил вашу красоту издали, взирая на вас с другого конца залы. — Голос его пресекся от волнения.

«А вот это, — подумала осмотрительная Мария, — уже совсем другой подход к делу. Он явно хорошо усвоил придворные правила утонченной лести».

— Благодарю вас за любезность, месье Рене. — Она не могла решить, как лучше поступить: то ли сразу убежать, то ли сначала посмеяться. В этот момент Рене протянул вторую руку и медленно, осторожно обвил ее талию.

— Не могли бы вы называть меня mon Rene, cherie?

Мария не успела ни отступить назад, ни поднять к груди руку — он резко наклонился и впился в ее губы поцелуем. Глаза ее распахнулись от удивления, и она тут же подумала: даже в мечтах невозможно представить себе, чтобы она сумела заинтересовать такого обаятельного, решительного мужчину, как Франциск, если вокруг нее станет увиваться этот молокосос. Изо всех сил Мария толкнула его в грудь, но он не отступил. Наоборот, сжал ее сильнее, придавив к своей тощей груди, затянутой шелком.

Она отвернулась, едва сумев пошевелить головой, но, к своему удивлению, услышала как бы со стороны собственное пронзительное восклицание:

— Рене, не надо, s’il vous plaît!

Мария стала извиваться, пытаясь освободиться. Оба они слегка зашатались и налетели на куст, покрытый острыми колючками. Она завизжала от испуга и боли, а он наклонился, поцеловал ее в шею и резко потянул за низкий овальный вырез платья.

— Драгоценная моя Диана, я много чего могу сделать для вас при дворе. — Голос у него по-прежнему дрожал — казалось, он запыхался.

Он принадлежал к влиятельному семейству. Возможно, отец разгневался бы, услыхав, что она чем-либо обидела одного из де Броссов. А эта дурочка Жанна, уж конечно, станет сплетничать и смеяться над ней.

— Нет, не надо! — несмотря на все эти опасения, закричала она, когда его длинные пальцы проникли под платье и погладили напряженный сосок. Неужто он считает ее такой простушкой-англичанкой, которая ляжет с ним средь бела дня здесь, в королевском парке?

— Pardon, jeune monsieur[46], — раздался странный надтреснутый голос, а большая рука с тонкими пальцами опустилась на плечо Рене, тесно прижатое к обнаженному теперь плечу Марии. — Demoiselle не угодны сейчас проявления вашего внимания, monsieur, а опытный воин всегда ведь знает, когда необходимо отступить, sì?[47]

То был старый седовласый художник из Италии, которого так ценил король Франциск. Слава Богу, хоть самого короля не было поблизости и он не стал свидетелем столь постыдного зрелища!

— Синьор да Винчи! — только и вымолвил Рене и так быстро убрал руки, что Мария чуть снова не свалилась на колючий куст бирючины. Старик поддержал ее за локоть, а она резко дернула обнаженным плечом, приводя в порядок измятое платье.

— Вероятно, послеполуденные часы — не лучшее время для романов, тем более рядом с ристалищем, где проходит королевский турнир. Вы ведь месье де Бросс, я не ошибаюсь?

— Oui, синьор да Винчи. — Неожиданно Рене стал похож на огромного щенка, которому хозяин дал отведать плетки. То, что он так быстро отпустил Марию и не выказал ни малейшего гнева на месье да Винчи, объяснялось, вне всякого сомнения, той заботой и почестями, которыми окружил старика король, о чем знал весь двор. Говорили, что они проводят в беседах друг с другом долгие часы.

— Значит, подходящим следует считать какое-нибудь другое время, месье де Бросс. Я же буду иметь честь проводить вашу даму назад в замок.

Рене, заметно смущенный и не нашедший, что на это возразить, молча поклонился и нагнулся подобрать свою шляпу, упавшую на ровно подстриженный газон.

— Мадемуазель Буллейн, — коротко бросил он и скрылся, свернув за кусты на перекрестке дорожек.

— Уже давненько не приходилось мне выручать девушку из затруднительной ситуации, мадемуазель Буллейн, — промолвил синьор да Винчи тихим мелодичным голосом, и Мария восхитилась тем, как он почти поет французские фразы. — Вы дочь английского посланника, так ведь? — проговорил он нараспев следующую фразу.

— Oui, синьор да Винчи. Merci beaucoup[48] за вашу помощь. Эти ухаживания были совершенно неуместны.

— A-а, sì. Мы не станем более об этом говорить. Я услыхал вас, когда старался рассмотреть, как холмы на том краю долины соприкасаются с маленьким прильнувшим к скалам городком. Видите ли, Луара очень похожа на далекие низовья Арно.

Они неспешно брели по дорожкам, окаймленным ровными рядами колючего кустарника, и вышли к фонтану с видом на долину — здесь девушки по пути на турнир и заметили старика. Он не уходил отсюда с самого обеда.

— Я живу в Клу, в просторном доме, предоставленном мне Его величеством, но здесь виды гораздо приятнее глазу и больше напоминают мою родину. — Взгляд его глаз под густыми снежно-белыми бровями устремился куда-то поверх ее плеча и затуманился грустью.

— Флоренцию, синьор?

— Sì, Firenze[49]. Но теперь мой дом здесь. — Он вздохнул и жестом пригласил ее сесть с ним рядом на мраморный бортик фонтана. Польщенная, она аккуратно присела, а он взял оставленный здесь блокнот для зарисовок и палочку коричневатого древесного угля.

— Вот этот вид, — кивнул старик в сторону долины, — похож только на Францию и Италию или такой можно встретить и у вас, в Англии?

Мария медленно обвела взглядом подернутые легкой дымкой невысокие холмы, лазурно-голубые небеса и вогнутую чашу долины.

— В Англии я не встречала именно такого пейзажа, синьор, но у нас есть свои красивые реки и прекрасные охотничьи парки. А сады в Англии просто замечательные! — Голос ее прервался.

— Один такой замечательный сад вы видите сейчас глазами своей души. Вы можете рассказать мне о каждом лепесточке, о каждой бабочке и солнечных зайчиках, разве нет? Знать, как нужно смотреть, — вот самый великий Божий дар. «Sapere vedere»[50].

Теперь его левая рука легко заскользила по бумаге, но казалось, что он почти не отрывает взгляда от каменных башенок вдали. Мария смотрела затаив дыхание, хотя ей очень хотелось спросить, о чем он беседует часами со своим покровителем Франциском и что он сам думает об этом чудесном человеке.

Старик наконец завершил работу и склонился над своим блокнотом. Казалось, длинный нос указывает прямо на подернутые легкой дымкой холмы, леса и городки, которые он нарисовал без малейших усилий. «Он пишет задом наперед», — подумала девочка, когда да Винчи подписывал рисунок, но потом решила, что это итальянские слова выглядят так странно.

Он повернулся к Марии и несколько минут внимательно смотрел на нее, однако она чувствовала себя совершенно свободно.

— Клуэ[51] рисовал вас? — спросил он наконец.

— Нет, синьор, он ведь придворный живописец.

— А разве вы не принадлежите ко двору, мадемуазель Буллейн?

— Нет, синьор, я всего лишь одна из фрейлин королевы Клод.

— A-а, вторая половина двора, чинная и благонравная, — произнес мастер и поднялся. — А я вращаюсь чаще в земном мире проектов короля, — продолжал он на своем напевном французском языке. — Я черчу план канала в Ромартене, рисую декорации для придворных карнавалов, веду свои записки. Помню я других королей, другие проекты и записные книжки… Ну, довольно говорить о причудах старика.

Мария увидела, что по саду идут теперь и другие люди, которые возвращаются с ристалища. Вот если бы сам Франциск подошел поздороваться со своим художником, и тогда…

— Когда-нибудь я нарисую вас, — сказал мастер. — Знаете, вы могли бы быть флорентийской красавицей — такая белокожая, светловолосая, голубоглазая. В глазах у вас отражаются самые сокровенные мысли — это сейчас не модно, зато так трогательно и так по-женски. Как у Джоконды. — Он улыбнулся, и его глаза снова подернулись дымкой. — Я вас не забуду. Мы еще увидимся, мадемуазель Буллейн.

Старый художник закрыл блокнот, прижал его рукой в коричневом шелковом рукаве и медленно поклонился Марии.

— Не забывайте о моем девизе, прекраснейшая дама. При дворе умение смотреть и видеть может в буквальном смысле спасти или погубить жизнь. Adieu[52].

Он повернулся и медленно пошел по травянистым террасам, она даже ответить ему не успела и уж потом спохватилась — как нелепо было махать рукой его удаляющейся спине.

Уметь видеть — да, это верно. Знать бы еще, как не встретиться с этим молокососом Рене де Броссом, удержать от насмешек Жанну, а Энни — от излишнего любопытства.

Глава шестая

Первые два дня пребывания в Париже послов короля Англии стали самым захватывающим событием в жизни Марии Буллен. Ее отца постоянно можно было встретить поблизости от Турнельского дворца, где поселились на время этого визита Франциск и Клод. Более того, бесконечные официальные церемонии и празднества вынудили забеременевшую вновь королеву Клод отказаться от обычного жесткого богоугодного распорядка, так что Мария получила возможность видеть чудесного Франциска совсем близко. А что самое замечательное, Мария попала в число двадцати фрейлин, составивших постоянную свиту королевы. Как шутливо заметил по этому поводу жизнерадостный Франциск, «миловидные demoiselles послужат превосходной декорацией такого великолепного fete[53]».

Уже в первый день официального визита тридцати тщательно отобранных Генрихом VIII послов и их личных советников Мария собственными глазами наблюдала королевскую аудиенцию. Франциск преисполнился решимости ни в чем не уступить, а лучше всего превзойти великолепие и пышность, с какими минувшей осенью кардинал Уолси и дорогой «кузен» Генрих принимали во дворце Гемптон-Корт[54] его личного представителя Бонниве. И вот теперь совершался брак по доверенности: годовалый дофин Франциск брал себе в жены двухлетнюю дочь короля Генриха и его супруги-испанки, королевы Екатерины Арагонской. Отношения между Англией и Францией достигли небывалых высот, и Франциск не намерен был допустить ни малейшей экономии на празднествах, которых требовали законы гостеприимства.

Все девушки, которым доверено было нести опушенные мехом горностая шлейфы матери, сестры и супруги короля, отличались белизной кожи и светлыми волосами — их специально отбирали из трех сотен фрейлин королевы. Завтра утром им предстояло нарядиться в нежно-золотые, бежевые и кремовые шелка, дабы гармонировать с великолепными декорациями, написанными великим мастером Леонардо да Винчи для грандиозного бала во дворце Бастилия[55]. Сегодня, однако, в той же Бастилии происходило более торжественное событие, церемония государственной важности.

В противоположность дорогому и смелому наряду, отложенному на завтра, Мария выбрала на день нынешний платье из розовато-лилового шелка с изящными парчовыми вставками. Гладкий корсаж сиреневого цвета туго обтягивает уже вполне развившиеся груди, слегка приоткрытые — по последней моде — низкой линией выреза, усаженной мелким жемчугом. Тихо шуршащие юбки при ходьбе переливаются оттенками цвета от розово-лилового до фиолетового. Длинные внешние рукава оторочены мягким, но недорогим кроличьим мехом, а внутренние рукава той же длины заканчиваются выступающими наружу узкими манжетами из бельгийских кружев.

Когда вместе с другими фрейлинами, которым были доверены тяжелые шлейфы ближайших родственниц короля, Мария приехала в тяжеловесную, сложенную из серых каменных глыб Бастилию, она была чуть ли не на седьмом небе от счастья. Скоро прибудут царственные особы и займут свои места. Затем, в точно выбранный момент, к ним приблизятся послы и с церемонными поклонами вручат свои верительные грамоты с приложенными восковыми печатями. Впрочем, некоторые из менее важных английских советников уже прибыли: они наблюдали за тем, чтобы все приготовления шли согласно протоколу, обшаривали глазами огромный парадный аудиенц-зал, переходили от французских церемониймейстеров к важному английскому посланнику при французском дворе Буллену с его советниками и секретарями.

К удовольствию Марии, в этой суете наступила пауза, и отец, блистательный в своем парадном наряде из бархата с горностаевой опушкой, с массивной золотой цепью поперек широкой груди, жестом подозвал ее к себе. Отец стоял за несколько шатким столиком, на котором лежали печати, воск и бумаги в некотором беспорядке, раздавал распоряжения, расспрашивал каких-то людей, которые по его приказаниям бросались бегом то туда, то сюда. Когда Мария подошла к нему, старательно избегая ступать по длинной дорожке из пурпурного бархата (по ней предстоит шествовать к восседающему на троне Франциску членам английского посольства), отец как раз велел очистить столик и убрать прочь. Рядом с ним остался лишь один молодой человек, выше всех прочих ростом и шире в плечах; они негромко беседовали, поэтому Мария остановилась в нескольких шагах, взволнованная в предвкушении грядущих событий.

Молодой человек внимательно слушал отца, вскинув крепкую русую голову, слегка расставив ноги; в такой позе он был одного с Томасом Булленом роста. Раньше Мария никогда не замечала этого человека. Либо он был французом, служившим у отца, либо только что прибыл из Лондона. Как бы то ни было, он мешал ей поговорить с отцом, а ведь ей редко когда выпадало побеседовать с тем наедине, и ни разу — когда он был в таком хорошем настроении. В нарастающем нетерпении она топнула ножкой, обутой в шелковую туфельку.

Оба собеседника замолчали и взглянули на нее; отец протянул к ней руку, унизанную перстнями.

— Как ты прекрасна в этом наряде, Мария! Ты здесь оказалась сегодня во многом благодаря тому, что ты дочь английского посланника, хотя и будешь выглядеть французской придворной. Кому ты сегодня прислуживаешь?

— Королеве, милорд, хотя у матери и сестры короля по столько же фрейлин.

— Славно, славно.

Он отвернулся и махнул рукой немедленно подбежавшему помощнику. Казалось, отец совершенно позабыл о том, что она стоит рядом и что они не виделись уже три месяца. В этот момент она снова заметила высокого мужчину и сообразила, что он так и не сводил с нее взгляда и продолжает подчеркнуто медленно разглядывать ее лицо, фигуру, розовато-лиловое платье с парчовыми вставками. Казалось, он изучает ее, нимало не смущаясь.

Первым побуждением Марии было отвернуться от такого неучтивого разглядывания и уйти прочь, однако она не теряла надежды еще поговорить с отцом. К тому же этот высокий мужчина чем-то заинтересовал ее, несмотря на то что девушку смущал его откровенно изучающий, пристальный взгляд.

Одет он был во все темно-коричневое, под цвет волос, хотя наряд его был не таким богатым и не таким вычурным, какие она привыкла видеть на знатных дворянах при великолепном дворе Франциска. Лицо грубоватое, широкоскулое, отнюдь не отличавшееся утонченностью черт, как у самого Франциска или Рене де Бросса. У него были угольно-черные, кустистые брови, тяжелый квадратный подбородок, нос от природы правильной формы, только сломан — возможно, не один раз. «Скорее всего, в драке, а может, на турнире», — подумала Мария. Ей не хотелось бы в том признаться, однако она находила, что стоит он в непринужденной позе, с каким-то грубоватым изяществом, излучая мужскую притягательность. Почему-то особенно заинтересовали Марию его губы, чуть искривленные сейчас в усмешке: он то ли забавлялся, то ли получал удовольствие от ее осмелевшего взгляда. Потом он заулыбался совсем уж нагло, и Мария отвела глаза, ощущая, как краска стыда заливает ее, поднимаясь все выше по груди, над вырезом платья, окаймленным шелком и жемчугом, захватывает шею, переходит на щеки.

— Скажи, пусть этот дурень проследит за всем в передней, пока не начали строиться gendarmes[56], — долетел до ее слуха раздраженный голос отца. — А, чтоб вас, я сам прослежу!

Он резко повернулся и скрылся из виду, только взлетели полы нефритово-зеленого плаща; за отцом трусил рысцой растерянный посыльный. Мария сильно смутилась, осознав, что стоит в двух шагах от разглядывающего ее высокого незнакомца, а поблизости совсем никого нет в этом огромном зале, обтянутом королевским пурпуром.

— Какая удача! — негромко сказал по-английски незнакомец.

— Простите, сэр? — Она постаралась ответить ледяным тоном и не шевельнулась, когда он бесцеремонно сделал шаг к ней.

— Да ведь лорд-посланник ушел и предоставил мне честь проводить его дочь — красавицу Марию Буллен.

Ее имя он выговорил как-то по-особенному, и Марию это заинтриговало.

— Не уверена, что он оставил вас в качестве моего спутника. — Она заколебалась, не желая уходить, хотя он явно переступал рамки своего положения. — Я должна вернуться к своим обязанностям.

Мария осторожно, медленно пошла вдоль кромки ковровой дорожки, а незнакомец непринужденно оказался рядом с ней.

— Будьте так любезны, позвольте мне представиться, леди Мария. Я во Франции впервые, а по-французски говорю с трудом, и то если постараться. Для меня большое удовольствие встретить столь очаровательную даму, с которой я могу беседовать на своем родном языке. Француженки представляются мне легкокрылыми бабочками, но я предпочитаю в любом случае добрую честную девушку-англичанку.

«Как это мы так быстро перебрались на такую тему?» — недоумевала Мария, не поднимая глаз. Его огромные ноги едва не наступали на оборки ее юбок.

— Что-то вы оробели, Мария Буллен! А всего минуту назад мне казалось, что ваши глаза горели не меньше моих. — Она резко вскинула голову, посмотрела прямо на него и снова столкнулась с тем же изучающим взглядом глубоких карих глаз. Он выглядел молодым, но отчего-то слишком приземленным.

— А вы секретарь из чьей-нибудь свиты, сэр? — парировала она, надеясь, что этот укол его заденет.

Но он лишь рассмеялся во все горло, и Марии оставалось отчаянно надеяться, что остальные фрейлины и ее отец не увидят их и не услышат, как неучтив ее спутник.

— Я телохранитель нашего великого короля Генриха, и он нередко удостаивает меня своей доверенности. Мы все, Мария, служим ему, даже если тихо сидим при дворе королевы Клод, больше похожем на монастырь. — Он улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. Марии вдруг стало досадно, что у ее спутника такое загорелое лицо — это в декабре-то! — тогда как почти все англичане были совсем бледными.

— Право же, сэр, я не хотела вас обидеть, я…

— Именно обидеть меня вы и хотели, златовласая Мария. Touche![57] — Он снова улыбнулся ей, и она испытала еще большее раздражение, чем прежде. Как смеет он насмехаться над ней, да еще и читать ее мысли! Довольно с нее этого остроумия не ко времени! И не важно, что он придворный короля Генриха.

— Вас, Мария, выдают ваши чистые голубые глаза, — проговорил он с совершенно серьезным видом, и она сразу резко отвернулась, пошла прочь от него, зашуршав атласом платья. И не обернулась, даже когда до нее долетели его прощальные слова:

— Вильям Стаффорд, неизменно к вашим услугам, мадемуазель Мария Буллен.

Ей было весьма досадно, что минутная беседа вывела ее из душевного равновесия, а особенно то, что Вильям Стаффорд видел, как поспешно покинул ее отец, словно тому не было никакого дела до собственной дочери. И все же отец похвалил ее внешний вид, и она твердо знала, что он горд ее участием в подобной церемонии государственной важности.

Пышность и торжественность этой церемонии вскоре заставили ее позабыть и о безразличии отца, и о насмешках Вильяма Стаффорда. Король, как никогда, напоминал древнего бога, и Мария, стоя на закрытом ширмой возвышении в углу помоста, могла, глядя поверх полного плеча королевы, любоваться его орлиным профилем. Король восседал на троне; украшенный серебром плащ с окантовкой из перьев цапли выгодно подчеркивал силу и мускулистость его тела, затянутого в золотистый шелк. Милостивым наклоном головы и взмахом руки он приветствовал англичан, которые предъявили официальные документы, подтверждавшие их полномочия, и звучной латынью зачитали заученные наизусть приветствия короля Английского. Когда они умолкли, Франциск вместе со своими советниками и троицей разряженных и увешанных драгоценностями дам спустился с королевского помоста и пошел к выходу по длинной дорожке пурпурного бархата; вдоль нее выстроились две сотни gendarmes, вскинувших в салюте на уровень лица позолоченные боевые топоры.

Мария дрожала от возбуждения. Она метнула исполненный гордости взгляд на отца и встретилась с его внимательными глазами, когда прошла рядом, по левую сторону шлейфа королевы Клод. Но ей с трудом удалось удержаться от гримасы неудовольствия, когда она поймала на себе внимательный взгляд этого грубияна Вильяма Стаффорда, который стоял совсем близко от послов короля Генриха.

Второй день визита английских послов продолжился чудесной феерией красоты, блеска и великолепия. Сразу после полудня, после торжественной, с соблюдением всех канонов, парадной мессы в хрустальном морозном воздухе разнеслось пение фанфар, звон, треск и стук — начался парадный турнир. Хотя Мария, как и другие фрейлины, не имела возможности присутствовать при этом увлекательном событии, о такой потере не приходилось сожалеть: всю середину дня они посвятили окончательной подгонке новых замечательных нарядов, привезенных из Флоренции, а также репетиции той роли, которую им предстояло играть вечером на банкете.

— Такого чудесного платья у меня никогда еще не было! — призналась Мария белолицей, светловолосой и голубоглазой, как и она сама, девушке, которую звали Эжени. — Королева говорила, что синьор да Винчи рисовал каждый наряд в отдельности, чтобы они сочетались с его декорациями к маскараду. Ах, как мне не терпится все это увидеть!

— Это будет необычайное зрелище! — отвечала малышка Эжени, вытягивая над головой руки, окутанные роскошным шелком. — Я не выношу стоять, пока меряют, подгоняют… Да, и знаешь, Мари, эти платья нам нужно будет взять с собой, а надевать их уже в Бастилии — негоже подавать королю сласти, когда на тебе помятая юбка. — Эжени рассмеялась и отвернулась, а Мария блестящими от волнения глазами вбирала нежные переливы красок по всей комнате: девушки, все светловолосые, в шелковых нарядах — кремовых, белых, светло-желтых, золотистых, и лишь кое-где среди них виднеются более скромные наряды белошвеек, которые собирали свои разбросанные повсюду принадлежности, собираясь уходить. Как хотелось Марии, чтобы сам король пришел поглядеть на отобранных фрейлин и чтобы его взор остановился на ней, как когда-то давно!

Она вздохнула и сбросила платье. Она была одной из трех девушек, одетых во все белое с золотом, лишь на оборках пышных атласных юбок — крошечные розовые бутоны из шелка. Ей сказали, что синьор да Винчи написал на эскизе этого платья, что оно предназначено для фрейлины-англичанки Буллейн. Мария улыбнулась этому знаку внимания: мастер не забыл девушку, которую спас некоторое время назад в парке Амбуаза.

Похожая на маленькую проворную птичку швея набила рукава платья ватином и поспешно удалилась, неся его на высоко поднятых руках. Мария вместе со всеми перешла к куаферам, специально приглашенным по такому случаю. Вскоре она обнаружила, что главный организатор этого сложного и изысканного зрелища прислал многочисленные рисунки куафюр, которые надлежит сделать каждой фрейлине. И на одном таком рисунке, тщательно выполненном, было изображено хорошо знакомое ей лицо, тогда как на остальных были лишь абрисы голов с локонами или высоко взбитыми прическами. Мария завороженно рассматривала набросок.

— Это ведь точно мое лицо! — выговорила она, задыхаясь.

— Похоже, мадемуазель Буллейн, что premier peintre du Roi именно вам предназначил эту прическу, — улыбнулся ей куафер. — Сидите, сидите! Надеюсь, я своим искусством не разочарую месье да Винчи.

Время летело как на крыльях, и у Марии от волнения кружилась голова. Их кареты подъезжали к массивному зданию дворца Бастилия за час до того, как прибудут члены королевской фамилии, послы и две с половиной сотни приглашенных гостей. Улица, ведущая к воротам Бастилии, напоминала скорее тропинку в густом лесу, оттого что все лавки и узкие дома с башенками были увиты и украшены распространяющими аромат ветками самшита, лавра и гирляндами цветов.

Фрейлин провели в переднюю, примыкающую к парадному двору, где должны скоро начаться банкет, танцы и маскарад. Когда они облачились в свои наряды, их придирчиво оглядел со всех сторон один из церемониймейстеров, после чего предоставил их самим себе, строго наказав не выглядывать, когда прибудут царственные особы, а также не садиться и не облокачиваться о стены. И они стояли бежевыми и желтенькими группами, весело переговаривались, предвкушая великое событие и нервно хихикая.

Но вот церемониймейстер вернулся, и вместе с ним — сам мастер fete du royale[58] Франциска, синьор Леонардо да Винчи. Он постарел, еще больше сгорбился, как заметила Мария, однако от его лица и фигуры исходила какая-то удивительная сила жизни. Девушки сразу же умолкли.

— Великолепно, великолепно, — проговорил старик нараспев, покачивая в такт словам гривой снежно-белых волос. — Все нимфы Олимпа, а с ними и Диана с Венерой.

Мария стояла слева от него, и он медленно приблизился к ней. Глаза у него были усталыми и сильно покраснели. Мария сделала реверанс.

— Стойте прямо, моя Диана, стойте прямо. Sì, линии платья и прически безукоризненны. Я знал, что они оттенят ваше лицо так, как я вижу его в своих мыслях. — В знак одобрения он сжал руки, покрытые синей сетью вен, а Мария улыбнулась ему благодарной и ласковой улыбкой. Старик понизил голос и повернулся спиной к церемониймейстеру, топтавшемуся неподалеку. — Хотите посмотреть остальные декорации к моему произведению, ля Буллейн?

— Конечно, хочу, синьор да Винчи! А можно?

— Разумеется. Кто запретит художнику поделиться своим замыслом с теми, кого он создал?

Он указал ей на выход, не обращая внимания на встревоженного распорядителя, который явно не желал выпускать из-под своего присмотра ни одну из уже одетых в костюмы подопечных. Двойные двери, ведшие на центральный двор замка, были распахнуты настежь, и стоило им войти, как у Марии захватило дух. Вокруг царило волшебство. Посреди холодного декабрьского дня он создал сады, напоминающие Гевер или Амбуаз. Над ними раскинулся полог ясной звездной ночи, на синем бархате неба над головой дрожали золотые звездочки светил. От радостного изумления у Марии на глаза навернулись слезы.

Из этого состояния безмолвного восторга ее вывел негромкий старческий голос:

— Хотя вы и молчите, уверен, вы все понимаете. За вас всегда говорят глаза, charmante Буллейн.

— Но это великолепно, просто невероятно!

— Всего лишь навощенный холст, разрисованный звездами, с привешенными золотыми шариками, и освещается это сотнями свечек и фонариков. Но как смотрится, а? — Он улыбнулся, густые усы приподнялись. — Знаете, много лет тому назад я сделал нечто куда более грандиозное в Милане, для Лодовико Сфорца.

Мастер поднял тонкую левую руку и стал указывать.

— Королева Франции и королева-мать будут сидеть на нижней галерее, а сам король со своей любимой сестрой Маргаритой — вон там, в центре. — Он задержал взгляд на покрытом парчой возвышении, обильно увитом цветами, ветками самшита и побегами плюща. — Du Roi настоял на том, чтобы на стенах и на ковре были изображены его герб и фамильные цвета — светло-коричневый и белый. Но все равно это небеса Флоренции или Милана, есть здесь саламандры Франциска или нет. Все уже готово. Пожалуй, лучше мне вернуть вас вашему тюремщику, — снова улыбнулся он. — Пусть я и очень занят все время и не видел вас уже довольно долго, мадемуазель Буллейн, я хорошо представлял себе, как повзрослеет за это время ваше прекрасное лицо. Я не раз рисовал вас с того дня, когда мы познакомились, — часто в образе целомудренной Дианы, а однажды в образе Мадонны.

— Пречистой Девы, синьор? — Мария даже споткнулась.

— Sì. Не удивляйтесь и не воспринимайте это только как честь. Понимаете ли, у той Марии в глазах всегда была заметна печаль. Даже когда она родила Спасителя и преклонилась перед Ним, все равно она не в силах была затаить эту печаль. Adieu, mi Буллейн. — Он слегка поклонился и пошел назад, к своему творению; Мария даже не успела поблагодарить, попрощаться или расспросить его о смысле сказанного — беспокойный церемониймейстер сразу поторопил ее в оживленно щебечущую стайку, доверенную его попечению.

Девушки и не заметили, как пролетело время. Прозвучали фанфары. Все пришло в движение. К столам участников пиршества расторопные подавальщики доставили девять перемен блюд, и каждую торжественно возглашали герольды. Подали голос нежная флейта и звонкая виола, возникли перед гостями танцовщицы и певцы. А затем молчание воцарилось среди двадцати фрейлин: они понимали, что настал их черед.

Появились слуги с украшенными цветами подносами с пирожными и засахаренными фруктами, которыми златовласые нимфы станут угощать особ королевской крови и почетных гостей, как англичан, так и французов. Мария восхитилась цветками апельсина и лимона, которые в середине декабря украшали предназначенный ей поднос.

Задыхаясь от волнения, они выстроились друг за дружкой. Распахнулись двери. Девушки заулыбались и весело выпорхнули, заскользили между группами столов, сиявших золотом в трепетном свете шестисот свечей.

Гости обменивались впечатлениями друг с другом или громко вздыхали, их взор был снова поражен ослепительным зрелищем, а блюда и кубки наполнились деликатесами и тонкими винами. Они не спеша выбирали себе сласти, ни на миг не отрывая восхищенных взглядов от по-флорентийски утонченных живых творений мастера да Винчи.

Лишь после того, как чуть улеглось волнение, вызванное их нежданным появлением, девушки смогли рассмотреть происходящее в деталях. Мария вновь охватила глазами нависшие над двором небеса и вновь испытала восторг от их сияющего великолепия. Горели и переливались всеми цветами драгоценности на королеве Клод и Луизе Савойской. Мария не сумела отыскать среди гостей-англичан отца, хотя и вглядывалась внимательно в калейдоскоп лиц. Зато лицо короля Франциска ясно стояло перед ее глазами, когда она с улыбкой и поклонами протягивала поднос к гостям, сидевшим по обе стороны от прохода.

Франциск служил солнцем, притягивавшим к себе всю эту миниатюрную вселенную; он двигался среди гостей своим собственным курсом. На нем был великолепный наряд из белого атласа, расшитый крошечными золотыми циферблатами, астрономическими инструментами и циркулями, — несомненно, также произведение мастера да Винчи. Мария старалась как можно чаще смотреть на короля, поднимая на него взгляд всякий раз, когда переходила от одного гостя к другому либо протягивала поднос вправо или влево.

— Это дочь Томаса Буллена, так мне сказали, — объявил сидевшим рядом друзьям англичанин могучего телосложения.

Мария лучезарно улыбнулась ему и отвечала:

— Да, хотя я и воспитана при французском дворе, милорд, но душа моя верна Англии.

Несколько человек зааплодировали ей и похвалили друг другу такой ответ. Она не видела отца, с которым можно было бы поделиться радостью этой минуты, но спрашивать у чужих, где он сидит, было бы весьма неумно. Зато — увы! — она увидела пожиравшего ее глазами высокого и русоволосого Вильяма Стаффорда, сидевшего всего через одного человека от гостя, которого она угощала в эту минуту. Ах, как хотелось ей нарочно пройти мимо или уязвить его едким замечанием, лишь бы стереть с его губ эту улыбку и заставить не таращиться на нее во все глаза, — но сделать что-либо подобное на виду у множества гостей она, конечно, не посмела.

Когда Мария подошла к тому рубежу, за которым будет вынуждена угощать сластями Вильяма Стаффорда, несколько англичан, сидевших рядом, вдруг сразу поднялись на ноги, и она быстро оглянулась, надеясь обнаружить короля неподалеку. И едва не выронила позолоченный поднос: король оказался настолько близко, что ее раздувшиеся ноздри ощутили исходящий от него запах мускуса, а сверкающий золотом белый атлас дублета чуть не ослепил ее. Когда она присела в реверансе, ей показалось, что пол уходит из-под ног.

— Богиня в золотом и белом, чтобы гармонировать со своим королем, — шутливо проговорил Франциск на своем несравненном французском. Сердце у Марии заколотилось быстро-быстро, взгляд короля прожигал атлас ее платья и юбок. Она не в силах была отвечать. Бровь над одним из прищуренных карих глаз Франциска поползла еще выше. Мария задрожала, и тут, на ее счастье, он вдруг перевел свой взор на почтительно стоявших англичан.

— Вот теперь, — похвастал король, — вы способны еще глубже понять красоту и славу моей Франции. — В его глазах и белозубой улыбке отражалось пламя бесчисленных свечей. Франциск протянул руку со множеством перстней и на глазах у всего зала своими тонкими изящными пальцами потрепал Марию по залившейся румянцем щеке. Он возвышался над нею, уходя головой, казалось, прямо к нарисованным небесам, и девушка застыла на короткий миг, показавшийся ей бесконечно долгим.

— Однако же, Ваше величество, эта золотоволосая нимфа на самом деле прославляет прекрасную Англию, — произнес чей-то голос по-французски, но с сильным акцентом. — Это Мария, старшая дочь посланника Буллена.

Кое-где послышались приглушенные смешки, однако большинство, привыкшее к придворному этикету, ожидало, как отнесется к реплике король.

— Что ж, тогда я стремлюсь всей душой сблизить Францию и Англию еще больше, милорды, — ответил он с добродушным смешком, и все окружающие тут же взорвались громким хохотом, оценив остроумие монарха.

Мария сделалась пунцовой и быстро переводила глаза с одного лица на другое, мучась страхом: а что скажет по поводу подобных шуток отец? Она встретила взгляд Вильяма Стаффорда. Он не смеялся со всеми вместе, а выглядел весьма раздосадованным.

Франциск бережно принял из ее рук поднос и поставил на край стола, накрытого белоснежной скатертью. Потом решительно взял ее правую руку и крепко прижал к своему теплому, сильному, одетому в атлас телу.

— Полагаю, господа, что дочь английского посланника должна играть более важную роль в союзе двух наших великих народов. Кроме того, она подходит французскому королю больше, чем любая другая дама, присутствующая здесь сегодня. Чистота наших цветов — белого и золотого — уже сама по себе обязывает нас держаться вместе!

Он снова рассмеялся и, держа Марию под руку, пошел дальше, непринужденно беседуя с гостями и поднимая бокал в ответ на их льстивые тосты. Мария, впрочем, сколь ни была поражена и захвачена происходящим, заметила под темно-синими с золотом небесами синьора да Винчи важные подробности: мимолетный снисходительный взгляд королевы Клод, довольную улыбку сестры короля Маргариты, горечь в глазах Франсуазы дю Фуа. Наконец она немного успокоилась, увидев гордо улыбавшегося отца, который коротко кивнул ей, но все никак не могла прогнать из памяти неодобрительное выражение на лице дерзкого сэра Вильяма Стаффорда. Еще она думала о том, что прочитал бы в ее глазах Леонардо да Винчи, случись им встретиться сейчас, когда она шествовала под разрисованным им вощеным небом.

Глава седьмая

При дворе королевы воцарилась привычная гнетущая тишина: Клод, которой исполнился двадцать один год, в пятый раз за четыре года брака носила во чреве очередного королевского отпрыска и чувствовала себя дурно. Ее молодые жизнерадостные фрейлины снова тайком перешептывались в коридорах, тихонько делясь сплетнями и старательно приглушая хихиканье. Двадцать любимиц фортуны — фрейлины, которые присутствовали на роскошных церемониях в Париже, — слишком быстро перестали служить объектом восхищенных пересудов, и жизнь вернулась в будничную колею регулярных молитв, чтения, учебы и вышивания.

Для Марии Буллен, однако, отведенное королеве крыло Амбуазского замка с его монотонными повинностями и гнетущей тишиной на этот раз казалось желанным убежищем. Покои Клод — тихая гавань, в которой можно было набраться сил перед той бурей чувств и девятым валом событий, которые вполне могут бросить ее на коварные рифы власти Франциска, где влияние королевы утрачивает силу. Жаклин, Жанна, Эжени и ее собственная сестренка Анна могут роптать вполголоса и сетовать на то, что порядки стали еще строже, но Мария втайне радовалась выпавшей ей передышке.

Правда, слава о прогулке об руку с королем на банкете в Бастилии невероятно подняла ее престиж и влияние среди фрейлин. Анна заставляла сестру рассказывать и пересказывать все подробности, однако ни одной из своих слушательниц Мария так и не сказала ни слова о невеже Вильяме Стаффорде, о долгом поцелуе, который запечатлел на ее устах Франциск перед тем, как возвратиться к своей властной сестре; не сказала и о королевском обещании (произнесенном шепотом на ухо): они встретятся снова — вскоре и наедине.

Именно мысль об этом и пугала ее. Мария знала вполне достаточно о порядках при дворе и ничуть не заблуждалась относительно намерений короля. Она видела его красноречивый пронзительный взгляд и ощутила, как пробежались его пальцы по тугому золотистому корсажу, когда король бросил ей на прощание «adieu». Как драгоценен был для нее каждый волшебный миг, проведенный рядом с ним! И как страшилась она такого будущего, когда окажется подле короля!

Детские грезы о Франциске теперь развеялись. Казалось, Мария заледенела, ей никак не удавалось вызвать снова те сказочные мечты, которые без конца пленяли ее воображение с той самой далекой минуты, когда он взглянул на нее своими колдовскими глазами в замке Клюни, в холодных покоях принцессы Марии Тюдор. Теперь все было совсем иначе. Франциск был не воображаемый, а живой, из плоти и крови, и юная фрейлина уже не могла управлять его желаниями и галантными манерами, как управляла ими в своем послушном воображении. Она боялась за свою репутацию, боялась того, что отец и королева Клод оттолкнут ее, если она опозорит их своей связью с королем. Но, с другой стороны, разве не было в этом и чести — стать избранницей короля? Мария зябко передернула плечами, хотя сидела прямо перед большой жаровней в прихожей королевы.

— Тебе холодно, Мари? А мне кажется, здесь скорее душно. — Проворные пальчики Анны на минуту зависли над ткацким станочком, зажав тонкую малиновую нить.

— Нет, Анна, я не замерзла.

— После поездки в Париж ты стала так много времени терпеливо высиживать здесь, — заметила Анна, слегка прищурив миндалевидные карие глаза. — Раньше ты была рада хоть ненадолго сбежать из этих унылых покоев. — Она заговорила совсем тихо. — Должно быть, на твое настроение, Мари Буллен, сильно действует меланхолия Ее величества, когда она в положении.

— Не смейся надо мною, Анна. Сегодня на улице пасмурно. А если тебе так хочется развлечься прогулкой или поискать приключений на ледяном ветру в парке, Жанна с большим удовольствием составит тебе компанию. Я же останусь в ожидании распоряжений Ее величества. Кроме того, скоро сюда должны прийти королева-мать и мадам Алансон, а уж с ними скучать не приходится. По правде говоря, королевство держится на них не меньше, чем на самом короле.

— А ты часто мечтаешь повидать его снова, Мари? Как это здорово, когда великий король по-настоящему знает тебя, отличает от прочих и уделяет тебе внимание! Разве тебя не прельщает мечта о власти?

— Его величество всего лишь явил свою доброту, Анна. Я же говорила тебе — случилось так, что наряды наши были схожи, а я случайно попалась ему на глаза. Вот и все.

— Трусишка, — поддразнила ее Анна и рассмеялась. — Когда я в следующий раз увижу нашего отца, непременно спрошу, что он обо всем этом думает.

— Не стесняйся оставить меня одну, сестренка, если тебе больше нравится додумывать все самой. — Мария быстро поднялась со своего места, уронив с колен несколько льняных нитей.

— Милая сестра моя Мари воистину обнаруживает ту же горячность нрава, в которой она всегда укоряла нас с Джорджем. — Анна шутливо округлила глаза, поддразнивая Марию, а та наклонилась и собрала пряжу с пола и со скамеечки для ног.

Она сердилась больше на себя и интуитивно искала убежища в комнатах королевы, куда ни Анна, ни другие фрейлины добровольно за ней не последуют.

В покое королевы, от которой лишь недавно вышел ее исповедник, огонь еле теплился. Королева Клод полулежала на диване, держа на коленях раскрытый молитвенник, а по бокам, словно безмолвные стражи, застыли две придворные дамы. Живот королевы стал уже довольно большим. Мария обратила внимание на то, что с каждой новой беременностью (а они следовали одна за другой с малыми перерывами) живот королевы опускался все ниже и разбухал быстрее. Королева медленно перевела взгляд на Марию, глаза ее горели черными угольками на белом лице. Всем казалось, что левый глаз Клод косит, и это очень нервировало ее фрейлин.

— Мари, entrez[59]. — Мария сделала реверанс и присела на маленькую молитвенную скамеечку у ног королевы. — Что сегодня происходит за нашими стенами, ma demoiselle?[60]

— Я не выходила сегодня из покоев, Ваше величество, — безыскусно отвечала Мария.

— Но из окон небо выглядит все таким же хмурым, Мари?

— Oui, Ваше величество.

— Тогда что мне толку пытаться впустить сюда немного света прежде, чем пожалуют матушка моего дорогого супруга и милейшая Маргарита? Я вот лежу, собираюсь с силами для беседы. — Королева говорила больше для себя, чем для слушательниц. — Вы же знаете, они вносят столько живости, а у меня ее в последнее время, кажется, ни капли не осталось.

Тем не менее она приказала распахнуть внутренние ставни, и комната наполнилась бледным светом хмурого дня. Королева встала, чуть покачиваясь, и пробормотала, не обращаясь ни к кому из присутствующих особо:

— А мой бедный Франциск! Как он сердится на такую погоду! Ему всегда нужно чем-то заниматься, ему необходимы перемены. А этот ужас с выборами нового императора Священной Римской империи! Я ежечасно молюсь, чтобы выбор пал на моего супруга.

Королева, словно почувствовав приближение Луизы Савойской и Маргариты, повернулась к двери как раз в ту минуту, когда обе дамы стремительно вошли в ее покой. На Маргарите было бархатное платье огненного цвета, окантованное где только можно либо золотистым атласом, либо снежно-белым в черную крапинку горностаем. Более полная и сдержанная Луиза была одета в роскошное бордовое платье с тяжелым златотканым, горевшим самоцветами поясом и тяжелыми нитями жемчугов на груди. Каждая из гостий заботливо взяла королеву Клод за руку. Мария и две другие дамы отступили к стене — королева настаивала, чтобы при ней неизменно находились несколько фрейлин. Царственные же особы составили тесный кружок у очага. Несмотря на то что королева вновь села и старалась держаться прямо, ее спина была похожа на согнутый лук, тогда как две ее гостьи напоминали Марии тугие тетивы, с которых готовы сорваться тучи острых стрел.

— Бедная Клод, дочь моя, — начала своим гортанным голосом Луиза Савойская, — как поживает принц, которого ты носишь?

— Он ворочается и сводит меня с ума, матушка, — отвечала свекрови Клод, и Мария поразилась той кротости, с какой королева разговаривала с этими гостьями.

И в Маргарите, и в королеве-матери Мария без труда узнавала длинноносого черноглазого Франциска, и в каждой из них была глубоко спрятана взведенная пружина царственной воли.

— А как поживает в эти дни мой супруг? — спросила королева. — Очень ли заботит его мантия императора, которая должна принадлежать ему по династическому праву?

— Oui, oui, он весьма этим озабочен, — быстро проговорила Маргарита на своем певучем французском. — Но если кто и способен склонить на нашу сторону этих жалких германцев, располагающих голосами[61], так это королевский посол Бонниве. Папа уже за нас, мадам, но эта волчица, Маргарита Австрийская, ненавидит весь наш род. Ах, если бы мне только до нее добраться — я бы ее задушила за вечные козни!

У Марии закружилась голова при упоминании имени ее первой царственной покровительницы, добрейшей эрцгерцогини Маргариты. Ей было совершенно не понятно, с чего милой старушке так ненавидеть Франциска. Надо не забыть спросить об этом отца, если у него найдется время на объяснения.

— И деньги, мадам, еще одно затруднение — деньги, — продолжала Маргарита, оживленно кивая головой, чтобы подчеркнуть важность своих слов. — Миллионы франков, а банкиры все норовят отвертеться от займов. Это королю-то Франции!

— Я благодарна за то, что родственницы моего дорогого государя способны поддержать его в делах управления. — После горячности Маргариты голос Клод звучал вяло и бесцветно. — Я часто не имею возможности помогать ему в его начинаниях.

— Но так и должно быть, милая дочь моя, — ответила на это Луиза Савойская. — Твоя поддержка государю проявляется здесь, в любви и заботе о его детях. Так и должно быть, — медленно повторила она.

— Я и сама отдаю этому предпочтение перед всеми иными королевскими обязанностями, ибо какой в них смысл, когда у du Roi есть вы и Маргарита?

Луиза Савойская молча кивнула, как бы закрывая эту тему, но тут в разговор снова вступила Маргарита.

— Поскольку ты спросила, сестра, скажу, что Франциск в последнее время весьма не в духе. Его беспокоит позиция Англии, а еще — и тебе об этом приятно будет узнать — он совершенно охладел к своей «даме», этой надутой Франсуазе дю Фуа. Уже давно пора ему было разглядеть, что собой представляет эта женщина.

— Право, Маргарита! Сомневаюсь, что наша милая Клод желает — в ее-то положении — выслушивать дворцовые сплетни…

— Но ведь вы тоже недолюбливаете эту женщину, матушка, она вам никогда не нравилась, — возразила Маргарита, поигрывая своими темными кудрями. — Эта белоснежная богиня что-то уж слишком увлеклась Бонниве и теперь пожинает, что посеяла. — Принцесса издала резкий отрывистый смешок. — Возможно, отчасти поэтому Бонниве и был назначен полномочным послом короля в Германии, подальше от сетей этой дамы.

— Помолчи, mignonne, — упрекнула ее мать. — Ты так поглощена мыслями о Гильоме де Бонниве, что напрашивается вопрос: тебя-то что интересует в нем? — Луиза нахмурилась и покачала головой.

Мария вдруг вспомнила: действительно, не раз поговаривали о том, что принцесса Маргарита давно уже неравнодушна к Бонниве, хотя замужем она за Алансоном.

— Как бы то ни было, — вставила неугомонная Маргарита, бросив украдкой быстрый взгляд на свою раздосадованную матушку, — наш roi du soleil[62] заскучал и утратил душевное равновесие, а погода не такова, чтобы сражаться на турнире либо устроить охоту на оленя или вепря.

Клод слушала все это с безразличием, и Мария, хотя и не видела лица королевы полностью, ясно представила себе ее ничего не выражающий взгляд и водянистые глаза, один из которых косил.

— Нам пора уходить, милая Клод, — прервала Луиза Савойская неловкое молчание. — Я бы хотела по пути задержаться в детских покоях.

— Разумеется, — учтиво ответила Клод, медленно вставая из кресла вслед за гостьями. — Вчера я навещала их, все было хорошо, а дофин уже говорит чуть ли не целыми фразами. Мне сказали, что первыми его словами были du roi. Очень уместно, вы не находите?

— Ты совершенно права, дочь, — проговорила свекровь, уже направляясь к двери и глядя на невестку поверх своего покрытого бархатом плеча.

Ястребиные глаза Маргариты приметили Марию, стоящую ближе всех к двери.

— Дочь Буллейна? — спросила она то ли девушку, то ли сама себя. — Однако сегодня вы не в золотом и чисто белом. — Маргарита рассмеялась и удалилась вслед за своей внушающей трепет матерью, распространяя ароматы изысканных благовоний.

Мария от всей души надеялась, что королева не усмотрела в этой реплике никакого упрека, ибо та благосклонно напомнила Марии, как мило она смотрелась вместе с любезным королем на празднестве. Но после этого Клод снова утонула в своих огромных подушках на диване и сразу же, казалось, задремала. Мария долго сидела у ее ног, затем поднялась уходить. И тут до ее ушей снова долетел голос королевы Клод.

— Не позволяй мадам дю Алансон подшучивать над тобой, а королеве-матери — запугать тебя, petite Буллейн. Но, с другой стороны, будь осмотрительна и не становись у них на дороге.

Мария обернулась, и ее юбки громко зашуршали в полной тишине комнаты.

— Merci, Ваше величество.

Королева Клод, однако, склонилась на подушки, словно забывшись сном. Слабый огонь очага освещал ее располневшую фигуру.

Скоро Мария поняла, как глупо с ее стороны было надеяться, будто можно избежать свидания со своенравным королем, стараясь держаться поближе к изолированному покою королевы. Как довелось ей узнать в тот же день, рука короля дотягивалась куда угодно, не ведая преград.

— Мари, здесь месье дю Фрагонар — в синем кабинете, — он хочет видеть тебя наедине, — взволнованно сообщила Жанна. Она наклонилась ближе и предусмотрительно понизила голос: — Нет ни малейших сомнений, что он послан Его величеством, Мари, ведь Фрагонар ближе всех к королю, поскольку это касается личных дел.

Мария ощутила, как громко и тяжело забилось сердце.

— Что ж, значит, я должна побеседовать с месье Фрагонаром, — только и сказала она.

Жанна прошла с ней по узкому коридору до приемной — одной из нескольких парадных приемных, редко используемых затворницей Клод. У двери Жанна остановилась, а Мария, постучав, вошла внутрь.

У месье Фрагонара были посеребренные годами волосы, а дублет и чулки сшиты из мерцающего серого атласа. Он поклонился Марии — церемонно и слишком низко.

— Мадемуазель Мари Буллейн… — Ее имя он, казалось, не произнес, а вдохнул, как аромат цветка. — Не могли бы мы с вами посидеть минутку вместе? У меня послание для вас от du Roi. — Он учтиво улыбнулся, а она села там, куда он указал. — Послание, предназначенное только для ваших ушей.

Рукой в кружевном рукаве посланец опирался на серебряный набалдашник трости.

— Наш король до сих пор очарован вашей красотой и учтивостью, которой он насладился — увы, слишком недолго, — находясь рядом с вами в Париже в прошлом месяце. Вы же — ах, несомненно! — также думаете о нем с нежностью.

Мария замешкалась с ответом, отчаянно перебирая в уме возможности, которые позволили бы ей отодвинуться от края разверзающейся пропасти. «Дурочка, — сказала она себе, — да разве не об этом ты мечтала целых четыре года?»

— Oui, месье. Конечно же, я с нежностью думаю о du Roi.

— Хочу по-дружески объяснить вам, мадемуазель: король в последнее время очень занят, на его плечах лежит тяжкое бремя. Какой радостной была бы обязанность облегчить это бремя и развлечь его приятной беседой и разнообразными занятиями, вы согласны?

— Все охотно готовы служить королю, месье.

Фрагонар внимательно всмотрелся в ее лицо.

— Oui. В таком случае должен вас известить, что Его величество просит, чтобы вы осчастливили его своим присутствием, мадемуазель Буллейн. — Он поднялся и тщательнейшим образом поправил выступающие сквозь серебристые прорези кружева надетой под дублетом рубашки.

— Когда же, месье? — спросила Мария, также поднимаясь.

— Сейчас. Разве вы не можете сейчас оставить свои обязанности? Время раннее, еще далеко до ужина и вечерней молитвы королевы. Могу ли я проводить вас?

Он распахнул дверь, и Мария подумала было, что сейчас увидит застывшую на пороге Жанну дю Лак, однако примыкающие покои и передняя были совершенно безлюдны. Чтобы успокоиться, сделала несколько неглубоких вдохов. Она ясно ощущала каждый шаг по длинной галерее, которая вела в крыло дворца, занимаемое королем. Хорошо хоть, на дворе был день, ее не вызвали среди ночи, как она ожидала со страхом, и тогда было бы ясно, что король собирается не только беседовать с ней. Месье Фрагонар ритмично постукивал своей тростью по мозаичному полу, будто регистрировал каждый ее вздох, каждый удар ее сердца.

— Мы пришли, mademoiselle, — объявил он наконец. — Этим путем можно, не привлекая внимания, попасть в дневной кабинет Его величества. — Он распахнул узкую дверцу, и они оказались лицом к лицу с высоким gendarme, вооруженным мечом. Проводник Марии только кивнул стражу своей завитой головой, и они пошли дальше, через две комнатки, уставленные шкафами с книгами и несколькими низкими столами, где располагались странные сферы, механизмы и часы. — Скажу вам пока adieu, мадемуазель Буллейн, — неожиданно произнес Фрагонар, когда они оказались перед очередной закрытой узкой дверцей. Он постучал три раза, поклонился и ушел тем же путем, каким они только что пришли.

Мария вздрогнула, когда он ушел, — не столько от волнения или страха, сколько от непонятной антипатии к этому столь учтивому проводнику. Почему-то он ей напоминал грациозную серебристую змею.

Дверца широко распахнулась, за ней стоял Франциск, залитый светом из комнаты за его спиной. Он прищурился, стараясь разглядеть свою гостью. Мария не ожидала, что он вдруг окажется так близко. Одет король был по-домашнему: короткие штаны и чулки из фиолетового атласа и распахнутый дублет коричневого бархата, под которым белела шелковая вышитая рубашка. Кричащей роскошью выделялись лишь бархатные, густо расшитые золотом башмаки с квадратными носами да еще огромный гульфик, также украшенный богатой вышивкой. Мария, сама не своя, начала было приседать в реверансе, но Франциск взял ее за руки и бережно втянул в комнату.

— Моя Мари, моя золотая красавица Мари, — проговорил он, словно размышляя вслух, а тем временем прижимал ее руки к бокам и внимательно в нее вглядывался.

— Сегодня я вряд ли похожа на вашу золотую Мари, Ваше величество. — Она сокрушенно опустила глаза, рассматривая повседневное платье из зеленого муара с тоненькой полоской кружев, окаймляющей округлые груди, которые чуть выступали из-за корсажа с глубоким овальным вырезом. — Однако вы меня вызвали так неожиданно, что я пришла как есть.

— Чего же еще может желать мужчина, cherie? Однако же я направил вам приглашение, а не приказание явиться. Если когда-нибудь я отдам такое приказание, вы сразу ощутите разницу. Или Фрагонар что-то не так сказал?

— Отнюдь, Ваше величество. Он был исключительно учтив.

— Зеленый цвет тоже к лицу вам, Мария. По правде говоря, как и все остальные цвета. Но зеленый особенно радует глаз в эти мрачные холодные месяцы, когда почти нельзя ни скакать верхом, ни охотиться. Одни только дела, тревоги да бесконечные поучения то от советников, то от родственниц.

Он улыбнулся, отпустил ее руки, и Мария вздохнула свободнее. Как удивительно было это ощущение собственной важности, когда она находилась рядом с ним! Конечно же, он не станет посягать на ее репутацию — ведь она дочь лорда Буллена, к тому же находится под покровительством королевы. Он гораздо старше Марии, а короли, насколько ей приходилось слышать, никогда не вступали в связь с незамужними девушками. Она приветливо улыбнулась ему.

— Теперь я вспомнил, — тихо проговорил Франциск, — отчего я думаю о тебе как о золотой Мари, в какое платье ты ни была бы одета. — Он шагнул к ней и тут же отвернулся. — Выпей немного вина со своим другом Франциском, Мари.

Оживившись от его ласкового обращения, Мария охотно взяла кубок с высокой ножкой и без всякого страха заглянула в черные глаза. И сразу же ее сердцем вновь овладела знакомая робость. Франциск ничего не говорил, только внимательно изучал ее, и огоньки, которые зажглись в его глазах, предупредили Марию о грозящей ей беде.

Она отвела глаза от его жаркого взгляда и стала рассматривать комнату. Стены были из темного дуба с обшивкой в несколько слоев, с позолоченными карнизами. Весело потрескивал огонь в камине за резным экраном. Вдоль одной стены стояли шкафы с книгами, обитые атласом мягкие кресла, длинная узкая кушетка, лежал огромный компас, на стене развешаны географические карты. Окно было одно-единственное, но слабое зимнее солнце освещало комнату, его лучи ложились полосками на ковер.

— Пойдем, Мари. — Она взглянула на него с испугом. — Пойдем посмотрим, какой вид открывается из моего любимого окна. Оттуда я вижу почти всю долину, а Луара похожа на зеленую ленту в твоих волосах.

Он облокотился о роскошные панели обшивки, повернул голову и высунулся в глубокую нишу окна. Мария присоединилась к нему, поставив сперва на стол допитый лишь до половины кубок. Слишком поздно она сообразила, что могла бы отгораживаться этим кубком от короля, когда они оказались совсем рядом.

Франциск по-братски прижал ее к своему боку, приобнял одной рукой за плечи. Он указал на крохотную деревушку, прижимавшуюся к скале напротив замка.

— Я поделюсь с тобой одной тайной, ma cherie. Однажды ночью, прошлым летом, мы с Бонниве и еще несколькими моими гостями переоделись в простую одежду и проскакали по улицам, бросая яйца в окна домов и во всех встречных. — Он рассмеялся, и Мария почувствовала, как при этом заходили ходуном его ребра и плечи. — Деревушка маленькая, но вино и женщины там не уступят никакой другой. — Он сжал ее плечи, усмехнулся, снова отпустил, его потяжелевшая рука просто лежала на ее плече. — Как же, черт побери, называется эта деревушка? Нужно будет непременно повторить эту шутку, если только удастся пережить нынешнюю чертовски скучную зиму.

— Я видела, как ваш мастер да Винчи однажды зарисовывал этот пейзаж, сидя в парке, Ваше величество.

— Правда, лапушка? Синьор Леонардо болеет — наверное, он тоже не переживет нынешнюю зиму. Он гений. Мы с ним очень уважаем друг друга.

— Говорят, сир, вы часто проводили с ним долгие часы в беседах… ну, обо всем. — Она почувствовала, как закололо у нее сердце от жалости к старику.

— Так говорят, лапушка? Тогда это один из немногих правдивых слухов о короле среди всех прочих, какие в последнее время так и летают по всему дворцу. Так, может быть, мы дадим двору новую пищу для разговоров, чтобы легче было скоротать угрюмые месяцы до весны, а, золотая Мари?

Он развернул Марию к себе, вглядываясь в ее губы. Не к месту она выпалила:

— Королева-мать и ваша сестра мадам дю Алансон были сегодня с визитом у королевы.

Франциск не отвел глаз, он навалился на Марию, прижав ее своим весом к стене.

— Вот и славно. Значит, им будет чем заняться, они не станут докучать милому Франциску весь чудесный сегодняшний день до вечера.

Он наклонился и прильнул к ее губам — сперва нежно, долго, затем страстно и настойчиво. Мария крепко зажмурилась и пыталась изо всех сил унять дрожь в коленках. Она ни о чем не могла думать в это мгновение, лишь ощущала прикосновение его груди, одетой в бархат, крепких мускулистых ног и проникающего между ее губами языка. Но думать-то ей надо, обязательно!

Его руки обняли тонкую талию, потом одна рука медленно, тихонько поползла к ее плечу, скользнула к овальному вырезу корсажа, потянула. Он слегка сдвинулся, и теперь его губы ласкали ей шею, целовали горло. Густые черные волосы щекотали подбородок Марии. Франциск вскинул голову.

— С той первой минуты, когда я увидал тебя, cherie, я не сомневался, что нам суждено быть вместе. Ты такая милая, такая красивая — глаза, губы, волосы. Венера моя, твой король был бы безмерно счастлив, если бы ты позволила ему и созерцать тебя, как Венеру, — обнаженной.

Мария открыла было рот, чтобы ответить на это, как сумеет, но он запечатал ей уста огненно-страстным поцелуем. Она собиралась сказать «нет», но ей хотелось его все сильнее, хотелось его ласковых взглядов, его комплиментов, его похвал. Умом она понимала, что все его слова преследуют лишь одну цель — соблазнить ее, но была не в силах побороть желание мужских объятий, королевских в особенности.

Его пальцы скользнули дальше, между округлых грудей, и Мария, к своему удивлению, выгнулась ему навстречу. Вторая рука Франциска протиснулась между ее бедрами и стеной и крепко сжала ягодицу сквозь плотные складки ее юбок. Она широко раскрыла глаза, внезапно ощутив, как прижался к бедру его гульфик, когда Франциск навалился на нее. Такой горячей мужской любви она и желала, но… но это был не обезумевший от любовного желания Рене де Бросс в кустах парка. Перед ней был Франциск, король Франции… Страх окатил ее ледяной волной.

— Умоляю, Ваше величество, умоляю, не нужно!

Он взглянул на нее сверху вниз, выгнув дугой одну тонкую черную бровь.

— Боишься, cherie? Мне бы надо называть тебя не Венерой, а Дианой, правда, невинное создание?

Она попыталась вырваться, но его крепкое тело не пускало ее.

— Ты же до сих пор невинна, так ведь, Мари?

— Это так, мой король.

— Значит, мне пока следует обращаться с тобой очень нежно. Где можно лучше научиться искусству любви, если не у самого короля?

Он сгреб ее в охапку и отнес к узкому ложу с одним мягким валиком, служившим подушкой. Мария подумала, что он уложит ее, но Франциск поставил ее на ноги, повернул к себе спиной и принялся расшнуровывать платье.

— Я много думал о тебе, краса моя, после того банкета в Бастилии в честь англичан. Все видели, какая мы чудесная пара. Я — такой темный, а ты — такая светлая, лучистая.

«А как же Франсуаза, ваша возлюбленная? — настойчиво спросил ее внутренний голос. — Я послужу вам для удовольствия лишь сегодня, а потом вы вернетесь к ней?»

— Позволь, Мари, — сказал король тихонько. Одним рывком он стянул с нее и платье, и рубашку. Мария дернулась в сторону, запуталась в складках своих юбок и чуть не упала, но руки короля крепко держали ее за талию.

— Ты должна довериться мне, краса моя. Довериться. Закрой глазки и доверься своему Франциску.

Он подтолкнул ее к ложу, а сам начал снимать свою одежду. Ей хотелось, чтобы он просто ласкал ее, заботился о ней, любил ее, а вот этого совсем не нужно! Однако же его любовь стоила того, чтобы потерпеть, раз пришлось.

Франциск наклонился над ней, потом лег рядом. Комната закружилась перед глазами Марии. Ее тело стало каким-то чужим. Она пыталась прижаться к чему-нибудь надежному, спокойному, но прижиматься могла только к Франциску. Ошеломленная, едва живая, она в последний миг пожалела, что не может убежать куда-нибудь далеко-далеко.

— Уф, — сказал король, когда все наконец осталось позади и он перестал давить ее своим могучим телом. — После Клод у меня не было ни одной девственницы. — Посмеиваясь, он поднялся, отыскал свои штаны и натянул их на ляжки. Марии вдруг стало холодно, одиноко, тоскливо. Широко открыв глаза, она смотрела, как он заправляет в штаны помятую рубашку.

— Нет-нет, лежи, лапушка, — приказал король, когда она сделала попытку подняться. — Я сейчас пришлю служанку поухаживать за тобой и одеть.

Он погладил ее обнаженный бок, снова склонился к ней, пока не послышался внезапный стук в дверь. Король встал, а Мария резко села на ложе. Растерявшись, она потянулась за нижней юбкой, чтобы как-то прикрыться.

Франциск зашагал к двери, сделав Марии знак, чтобы она молчала.

— Что там такое?

— Ваше величество распорядились доложить, если мастеру Леонардо станет хуже. Простите, сир, но он пребывает ныне у врат смерти и жаждет увидеться с Вашим величеством.

— Я отправлюсь тотчас. Подождите там. Или нет — ступайте позовите сперва Изабеллу, служанку.

— Жаль, что мастер да Винчи пробыл здесь так недолго, — проговорил король, надевая башмаки и обращаясь больше к себе самому. — Я очень в нем нуждаюсь. — Король набросил свой темный бархатный плащ. — Я не собирался покидать тебя столь внезапно, Мари, — сказал он, уже потянувшись к дверному засову, — но Изабелла о тебе позаботится, а месье Фрагонар благополучно доставит обратно. Он ожидает там. — Франциск показал на ту дверь, через которую она входила в комнату. — И скажи Изабелле, пусть приведет в порядок твою прическу. — Голос его звучал уже нетерпеливо. Однако он подошел к Марии, сидевшей на ложе; нижняя юбка закрывала ее от груди до колен. Король отбросил эту юбку и снова внимательно оглядел Марию.

— Не забывай меня, Мари. Как бы мне хотелось вернуться и вновь предаться ласкам, когда Изабелла сделает для тебя все, что нужно. Вскоре я позову тебя снова. — Он повернулся, резко распахнул дверь и скрылся из виду.

Минуту Мария снова лежала, бесцельно разглядывая расписной потолок, затем приподнялась и снова завернулась в нижнюю юбку. Бедный синьор да Винчи — он умирает! Что подумал бы добрый старик о происшедшем здесь, если бы знал? А что скажут Жанна, Энни, Клод, весь двор? Господь и все его святые, а что скажет отец?

Изабелла постучала в дверь один раз и сразу вошла, неся воду и полотенца; взгляд у нее был безразличный, а руки проворные, уверенные. Пока служанка помогала ей одеться, Марию снова обуял страх. Если об этом случае узнает набожная королева, она прогонит Марию. Отец придет в ярость от такого позора. Да, но если бы она прогневала своим отказом Франциска — что было бы тогда? Прежде чем все откроется, она должна признаться отцу. Если он узнает сам, то она навлечет на себя такой же гнев, какой навлекла Мария Тюдор, когда за спиной короля Генриха обвенчалась с герцогом. А может быть, Франциск вступится за нее перед отцом?

Одетая и причесанная, она кивнула Изабелле в знак благодарности и потянула на себя дверь, за которой затаился Фрагонар.

— Теперь я провожу вас обратно, мадемуазель Буллейн, и, если я чем-нибудь могу услужить вам от имени короля, вы только…

— За одну услугу я была бы весьма признательна, monsieur.

— Так говорите!

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы моему отцу, посланнику Буллену, доставили короткое письмо. Я уже несколько недель не виделась с ним, мы с сестрой очень по нему скучаем.

— Мне доставит удовольствие послужить той, которая так сладостно служит нашему великому roi, — отвечал Фрагонар, отворяя дверь ее комнатки своей тростью с серебряным набалдашником.

Глава восьмая

Первый луч зари тонким пальчиком раздвинул тяжелые бархатные занавеси опочивальни и злорадно уткнулся в ложе. Король по-прежнему дышал глубоко и ровно, и Мария поразилась тому, что впервые они провели вместе всю ночь до утра. Раньше она никогда долго не задерживалась в постели после их ласк, но теперь многое изменилось. Каким принужденным был его смех последние несколько месяцев, какими резкими стали некогда плавные движения, как легко он стал раздражаться! Государственные дела и опасения, что не его изберут новым императором, безжалостно давили на Франциска — даже в те минуты, когда он сжимал в объятиях Марию.

Она вспомнила сейчас, как нарастал ее страх с каждым новым свиданием после соблазнения в Амбуазе. Всякий раз, оказываясь с ним вместе, она дрожала, и не только от того, что он проделывал с ее телом, но больше потому, что ее тело, вопреки стыду и страху, отзывалось на его ласки, вырываясь из-под контроля ее воли.

Дошло до того, что однажды в конце февраля она спряталась от Фрагонара, едва заслышав его голос в передней и стук серебряной трости в дверь ее комнатки. Они жили вместе с Анной, но в тот час Анна дежурила при королеве Клод. Мария не отозвалась на стук и услышала металлический голос Фрагонара, который с кем-то заговорил; затем его шаги, к счастью, удалились. Но не более десяти минут она сидела и радовалась тому, что сегодня ей не придется таять, как воск, в объятиях короля и выполнять любую его прихоть. Дверь с резким стуком распахнулась настежь, и на пороге возник сам король, сразу заполнивший собой весь тесный дверной проем.

— Мари! Какая удача, что ты возвратилась! А то я не люблю, когда милейший Фрагонар, посланный за моей ненаглядной, возвращается без нее. «Да ведь она непременно должна была сидеть там и ждать, Фрагонар, — говорю я ему. — Разумеется, она ожидала моего зова затаив дыхание, разве что уснула, а?» — Франциск усмехнулся, увидев, какими огромными стали на побледневшем лице ее голубые глаза и как плохо удавалось ей скрывать свои мысли и чувства, тотчас отражавшиеся на хорошеньком личике. Движением плеча он захлопнул дверь и с кошачьей грацией двинулся к ее ложу, а Мария забилась в уголок, окутанная облаком своих небесно-голубых юбок.

— Ваше величество… но ведь вы никогда не приходите в покои дам! Я… Фрагонар…

Он рассмеялся тихим горловым смехом, явно наслаждаясь ее растерянностью и смятением.

— Мари, Мари, непослушная девочка! Нельзя шалить со своим королем, но зато можно пошалить под ним. Прямо здесь, прямо сейчас. Мне надоели все эти увертки!

Он заложил дверь на засов, одним рывком снял свой дублет в красную и черную полоску и рубашку с гофрированными белыми кружевами.

— А ваши гвардейцы в передней, сир? — пролепетала она, не сводя глаз с Франциска, снимавшего черные бархатные штаны и чулки с подвязками, искусно расшитыми и украшенными драгоценными камнями.

— Они внизу, у покоев Клод, ma cherie, а всем этим придворным дурочкам есть о чем пощебетать и помимо того, что король решил уложить кого-то в постель среди всех свалившихся на него политических передряг. Но, если тебя беспокоит, что нас застанут вместе, тогда я приму меры. Я не буду снимать с себя перстни, чтобы уйти побыстрее, а ты… ладно, давай сделаем все быстро, раз уж ты так робка, любовь моя.

У Марии запылали румянцем щеки и шея, горячая волна залила ее до квадратного выреза простенького повседневного платья из голубого бархата. Она знала, что королю нравилось помучить ее прежде, чем овладеть ею. При этой мысли в ней поднялся гнев, к тому же ей пришлось бороться и с отчаянным страхом — а вдруг король поймет, что она нарочно не открыла Фрагонару! Она посмотрела на него, высоко вскинув голову.

Но в ту минуту он обходил с другой стороны накрытое балдахином ложе, которое она делила с Энни, и вид его мускулистого тела, напоминавшего ей сатиров на картинах, в который раз поверг Марию в трепет и восхищение. Франциск улыбнулся, сверкнув глазами, и Марии стало неприятно, что он забавляется, лишая ее душевного покоя и тайно взлелеянных глупых надежд на то, что он любит ее.

— Ваше величество, право же, комнатка фрейлины — не совсем подходящее место для du Roi Франции.

— Да ведь тебе известно, маленькая моя девочка, что твой Франциск любит бывать в разных местах — он любит разнообразие, без которого жизнь так скучна.

Он рассмеялся, потом навалился на нее. Бесцеремонность его рук и требовательность губ как бы пародировали сцену совращения.

— Нет! — выпалила Мария.

Король оторвался от нее, поднял свою красивую, гладко зачесанную голову; страсть исказила его черты.

— Не нет, а да, Мари, — сказал он и толкнул ее на постель. — Oui и oui — всякий раз, когда я того пожелаю, всякий раз, когда я посылаю за тобой. В следующий раз ты не придешь, а прибежишь ко мне, не так ли?

В тот день он наказывал ее, но разве не было все это сплошным наказанием, если вдуматься? И сейчас, почти пять месяцев спустя, лежа с ним на ложе в огромном охотничьем замке в Фонтенбло, она не проронила ни слезинки по глупенькой Марии Буллен. Вместо этого она повернула голову и пристально посмотрела на спящего рядом мужчину. Осторожно высвободила из-под его выпростанной левой руки свои густые локоны. Спящий застонал и забормотал что-то неразборчивое. Мария улыбнулась: даже королей во сне посещают кошмары, совсем как ее или Энни.

Несколько месяцев пронеслись быстро; сначала она испытывала одновременно возбуждение и страх от жадного внимания короля, затем — дурные предчувствия по мере того, как он становился с ней беспокойным, вспыльчивым, лакомился другими аппетитными фрейлинами, а когда аппетит угасал, снова устремлялся на роскошное ложе Франсуазы дю Фуа. Все эти месяцы Марию мучило расставание с детскими мечтами: чтобы он любил ее одну, чтобы она смогла вечно удерживать подле себя этого красавца короля, чтобы он стал ее рыцарем-защитником… Король Франциск наслаждался своей Мари, когда ему приходила такая прихоть, но ценил он ее ничуть не больше, чем одну из лошадок целой конюшни или одну из чистокровных гончих в большой отборной своре.

Иной раз ей приходило в голову, что она смогла бы стерпеть все разочарования, кроме одного: король желал, чтобы она развлекала его доверенных друзей. В тот раз она едва не умерла от стыда. Однажды ей довелось услыхать, как они посмеивались между собой, сравнивая потаенные достоинства красоток из своей коллекции jeune filles[64]. В тот роковой миг в ее душе увяло что-то светлое и радостное, умерла лелеемая многие годы любовь к François du Roi[65]. Давным-давно мудрый синьор да Винчи сказал ей, что от умения видеть вещи такими, какими они есть, зависит иногда само выживание при дворе. Но Мария не видела Франциска до конца, пока не разделила с ним ложе, а теперь не знала, как выбраться из этой ситуации, не понеся непоправимого ущерба.

Она возблагодарила Святую Деву: господин ее отец не ведал, что помимо короля были еще и другие. Когда она обратилась к отцу за советом и наставлением, он поощрил ее к тому, чтобы разделить с королем ложе славы, ибо разве подобная служба не есть отличие? Она вновь и вновь горячо молилась, чтобы отец не узнал, как однажды Франциск расплатился ею за проигрыш в кости. При одной мысли об этом ее пробрала дрожь. Победителем тогда вышел Лотрек, искушенный братец Франсуазы дю Фуа, и от воспоминаний о том, что он с нею проделывал, в душе Марии все сжималось.

Она отодвинулась подальше от Франциска, повернулась на бок спиной к нему и свернулась калачиком, как в детстве. «Это честь, — сказал отец, — если тобой обладает король Франции, монарх почти столь же великий, как и король Генрих». Он пообещал, что это окажет самое благотворное влияние на ее репутацию и здесь, и на родине. Но Мария постоянно представляла себе слезы матушки, если та узнает, неодобрительное ворчание Симонетты, укоризненный взгляд Вильяма Стаффорда, вспоминала предостережение синьора да Винчи о том, что в ее глазах проглядывает печаль. Мария не сомневалась, что Клод знает обо всем, однако расположение королевы к ней не уменьшилось ни на йоту. Лучше уж быть болезненной, некрасивой, как Клод, чем миловидной и здоровой, да оказаться в такой западне. Боже правый, когда-нибудь она сумеет бежать отсюда, как-нибудь доберется до дома и покажет этому человеку, который пользовался ее телом и растоптал ее гордость, что он ей не мил.

Ах, если бы она походила на ту даму с портрета работы мастера да Винчи! Франциск неизменно вешал этот портрет в опочивальне, в какой из своих резиденций ни находился бы, и сейчас картина висела близ этого ложа — миловидная дама, взгляд и улыбка которой лишь слегка приоткрывали ее душу. Франциск называл ее Джокондой. Мария привстала, разглядывая портрет, но картина оставалась пока еще в сумраке, лучи солнца не добрались до нее. Спокойствия Джоконды король никогда не потревожит, даже ломясь сквозь густые заросли за могучим оленем, танцуя зажигательную гальярду или удовлетворяя похоть со своими нимфами.

— Просыпайся, золотая Мари, — раздался за ее спиной звучный голос монарха. Теплой рукой он лениво погладил ее спину. Руки ее покрылись гусиной кожей; она медленно повернулась и посмотрела ему в лицо. Глаза короля, полуприкрытые веками, были еще совсем сонными. — Ты же не собиралась уйти, правда, ma cherie, ma petite Anglaise, так не похожая на эту ведьму Франсуазу?

При мысли о Франсуазе Франциск повысил голос и одним прыжком вскочил с постели.

— Пусть черти заберут ее лживую душонку за то, что она мне изменила с Бонниве — Гильомом Бонниве, одним из самых близких моих друзей!

Об этом Мария ничего не знала. Так вот почему он был особенно жесток в последнее время!

Франциск изверг поток ругательств и натянул белую шелковую рубашку, надел штаны. Мария села на ложе, подтянув колени к подбородку и закутавшись в простыню, как в кокон.

— Я достаточно наказал ее тем, что был с другими почти две недели, — продолжал неистовствовать король. — Я решил, что она довольно помучилась проявлениями моего монаршего гнева. А заодно, милая Мари, я отправил Бонниве своим представителем — уговорить или подкупить проклятых князей, которые избирают императора Священной Римской империи. Теперь новости могут поступить в любую минуту, потому что выборы состоялись четыре дня назад.

В продолжение этой тирады он гладко причесал свои блестящие волосы, потом толкнул дверь и вышел в переднюю комнату, откуда Мария тотчас же услышала приглушенные голоса. Она встряхнула простыню и набросила ее на изножье кровати, чтобы скрыть лежавшее там платье. Ну почему он бросил дверь открытой? Кто-нибудь может войти и застать ее в таком виде! Вход в опочивальню был только один, так что ей придется ждать, пока Франциск со своей свитой не покинет переднюю комнату и не отправится в погоню за вепрем или оленем.

Прокравшись босиком под прикрытие двери, она надела сорочку и нижние юбки, как вдруг глухое гудение мужских голосов, прерываемое изредка отрывистым смехом, смолкло совершенно.

— Новости из Франкфурта от Бонниве? — Голос Франциска едва не дрожал; потом он заорал: — Черт тебя побери, трус, встань и отвечай своему королю! Франциск ждет!

«Дай Бог, чтобы новости не были плохими», — подумала Мария, прижимая к груди измятое платье. Если же всем им придется жить под сенью этого неистового характера, то…

— Ваше величество, ваш покорнейший слуга Бонниве просил меня сообщить, что архиепископы и курфюрсты нарушили свои обещания, данные вам, и… и… — Глухой голос говорившего дрогнул. — Они избрали молодого Карла Кастильского, сир.

В комнате повисла мертвая тишина, ибо все присутствующие, пораженные новостью, затаили дыхание. Потом раздался глухой звук удара и хруст. Мария отскочила назад, словно это ее ударили.

— А почему же Бонниве сам не явился сюда поведать государю о своем провале? — завопил Франциск. — Ну?

— Месье Бонниве не на шутку захворал и пребывает в плачевном состоянии вследствие трудов, предпринятых им во благо своего короля, Ваше величество. На обратном пути он был принужден остановиться в своих владениях и призвать лекарей.

Визгливый смех Франциска прорезал воздух.

— Черти бы побрали Бонниве и эту волчицу Маргариту! Всех их к черту! Так, значит, Карл? Карл, ублюдок проклятый! А ну, вон отсюда все, да поживее! Я сказал, что мы отправляемся травить вепря, — мы и отправимся, клянусь самим сатаной!

— Франциск, милый мой, дорогой! — послышался новый голос в передней, и Мария узнала королеву-мать. — Стало быть, новость пришла дурная, несмотря на все твои замечательные свершения, радость моя. Что ж, мой милый, пойдем поговорим. Есть, радость моя, и другие пути к высшей власти для того, кто ее заслужил, для того, кто избран самим Богом.

— Но какой это удар для меня, матушка! Черт бы побрал Бонниве! — Неожиданно Франциск заговорил тоном обиженного ребенка, который ждет, чтобы его утешили. Голоса приблизились, и Мария рванулась подальше от двери. Мать и сын вошли в опочивальню. Луиза Савойская обнимала короля за поникшие плечи; они сели рядышком на измятую постель с разбросанными простынями, не замечая полуодетую встревоженную Марию. Франциск повесил голову, низко склонился, в его голосе послышались рыдания.

— Все, все пропало, матушка! Три миллиона ливров коту под хвост.

— Нет, Франциск. Мы свое наверстаем. Только теперь нужно следовать другим путем и не ввязываться в войну с Испанией.

Король закрыл лицо руками. И тут Луиза Савойская с неприкрытым удивлением узрела застывшую на месте Марию, однако всего лишь сделала той знак стоять молча и продолжала успокаивающим тоном:

— Ты, мой милый, уже доказал свое величие короля-воина. Теперь ты докажешь величие в качестве государственного мужа. Мы заключим с Англией и твоим братом королем Генрихом VIII договор о союзе против Карла. Ты убедишь англичан, что ведешь с ними переговоры, потому что силен, радость моя, а вовсе не слаб. — Она нежно погладила Франциска по голове, успокаивая его, и Мария восхитилась ее властью над непостоянным нравом короля.

Наконец он поднял голову.

— Англичане, oui, великий союз двух могущественных королей и их держав… Я с ним встречусь. Oui, я прикажу ему прибыть сюда.

— Не прикажешь, сын мой, а попросишь, даже станешь уговаривать. Ведь сила маскируется под притворную мягкость, oui?

Франциск резко вскочил на ноги, почти стряхнув с себя руки обнимавшей его матери.

— Так я и поступлю, матушка. Неудивительно, что король Франциск столь могуществен, ведь у него матушка — верная волчица, правда? — Он отрывисто захохотал и встретился глазами с Марией. Она страшилась его гнева, ибо стала свидетельницей его слабости.

— Одевайся, petite Anglaise, сегодня король Франциск в одиночку расправится с вепрем на парадном дворе. Он убьет большущего жирного вепря, а также всякого, кто подвернется ему под руку!

— Милый мой, — тихим голосом вставила Луиза Савойская. — Неужто ты проявишь такую ребячливость и станешь рисковать собой только ради какого-то вепря? Пешим?

— Oui, матушка. Я поклялся в этом. Мне это доставляет радость, и я это сделаю.

— Франциск, тебе необходимо понять…

— Так что, Мари, — пресек король мольбы матери, — быстренько одевайся и ступай к остальным на галерею. Матушка, пойдемте, вы будете гордиться своим сыном!

Он зашагал к двери, потом вдруг резко обернулся.

— Хотя Мари Буллейн прекрасно несет свою службу, матушка, я бы сейчас, ей-богу, предпочел видеть на ее месте вечно недовольного, вечно озабоченного делами посланника Буллейна. Сегодня он сослужил бы мне хорошую службу, потому что теперь мне требуется куда больше англичан, чем одна-единственная робкая фрейлина.

Его отрывистый смех долетел до слуха Марии, когда она встряхнула свои пышные внешние юбки и стала их надевать. Луиза Савойская же покинула опочивальню, не сказав ей ни слова, не удостоив ни единым взглядом, и Мария осталась в одиночестве под портретом дамы с улыбающимися глазами.

Франциск запланировал на этот день развлечения, но настроение придворных в Фонтенбло было далеко не праздничным. Мария заметила, что они перешептываются, собираясь маленькими тесными группками, будто ожидают, что король снова ударит кого-нибудь из них кулаком, как утром.

Франциск расхаживал быстрыми шагами, приказывая гвардейцам то передвинуть барьеры, то заменить деревянные столбики, преграждавшие вход на парадную лестницу со стороны арены, где ему предстояло схватиться с вепрем, которого королевские ловчие только что поместили в загон на глазах зрителей; зверь громко ворчал и сердито рыл землю. Придворные толкались, стараясь получить место получше возле узеньких окошек; те, кто пришел позже, а также дамы, заняли места на лестнице за ограждением, откуда было хорошо видно. Мария, надевшая новое платье и старательно причесанная, подошла к Жанне дю Лак.

— Нужно ли мне спрашивать, где ты была, Мари? — ледяным тоном спросила та, приподняв бровь. — Франсуаза дю Фуа совершенно вышла из себя, когда до нее дошел слух, что ты провела с ним всю ночь. Она боится, что король ускользает из-под ее влияния, и она очень внимательно следит за нами.

Мария почувствовала, как щеки залил яркий румянец, и поспешила направить беседу в другое русло.

— Всем уже известно о победе Карла на выборах нового императора?

— Oui. И говорят, король пришел в такое негодование, что даже закатил оплеуху несчастному посланцу от Бонниве. — Она рассмеялась своим серебряным смехом.

— Это правда, Жанна. Я присутствовала при этом.

— Да ну! Ты мне расскажешь, как все было? — Последовала пауза. — Франсуаза утверждает, что он интересуется тобой только потому, что ты не похожа на других. Ты ведь англичанка — наверное, поэтому.

— И еще потому, что она строит из себя такую тихоню, — промурлыкала прямо у них за спиной Франсуаза. — Всякому мужчине время от времени необходимо отдохнуть от изысканных блюд. — Ее ярко-зеленые глаза впились в Марию, словно провоцируя на пикировку.

— Совершенно справедливо, мадам дю Шатобриан, — ответила Мария и вновь обратилась к широко открывшей глаза Жанне. — То же самое подчеркивает и Его величество. Однако он находит утомительным, когда ему приходится стучать в дверь и представляться, чтобы кое-кто другой успел освободить то место, где надлежало бы отдыхать самому королю.

Кошачьи глаза Франсуазы сузились, она резко развернулась и отошла. Жанна же едва не лишилась дара речи, когда мягкая и послушная Мария дала такую отповедь самоуверенной Франсуазе.

— Мари, расскажи же, что произошло, — просительно сказала Жанна, когда они оказались позади других дам. — На что это ты сейчас намекала? Расскажи!

— Не сейчас, Жанна, я не хотела быть такой язвительной. Боюсь, что мне захотелось ее уколоть, а она тут как тут.

Громкий вздох одновременно вырвался из груди всех зрителей, предвкушавших поединок: ловчие длинными палками вытолкнули дикого кабана на импровизированную арену. Появился Франциск, облаченный в тот охотничий костюм, который надел еще утром в опочивальне. Он стремительно прошел мимо толпившихся дам и бесстрашно перепрыгнул через барьер у подножия лестницы, высоко держа свое единственное оружие — меч. Все разразились приветственными возгласами, одна Мария хранила горькое молчание. Ей подумалось, что она хорошо понимает вепря, знает, каково ему — загнанному в западню, напуганному, обреченному на заклание ради развлечения короля.

Франциск хохотал над ее смущением и страхами, когда явился к ней прямо в покои королевы Клод, пользуясь тем, что сама Клод с большинством фрейлин в то время молилась в часовне. Он забавлялся ее откровенным ужасом, что их застанут на ложе самой королевы, где король, как он сам признался, не бывает ни разу, пока не придет время наградить несчастную Клод очередным младенцем.

А если бы тогда вошла одна из фрейлин и увидела, как король Франции скачет между обнаженных бедер англичанки Марии Буллен, или их застала бы королева-мать, сестра короля, даже сама Клод? Не приведи Господи, увидел бы это ее отец!

Она передернула плечами и тряхнула головой, не замечая, что Жанна не спускает с нее пристального взгляда. Сколько мучений доставляло ей осознание того, что для Франциска она ничего не значит — случайное развлечение! Как росла в Марии ненависть к нему! Все прежние мечты о том, что он полюбит ее, как некогда она сама любила его, теперь рассыпались в прах. И взамен детских грез пришло женское знание света, в котором обиды и боль были не только возможны, но и неизбежны.

— Какой он храбрый, какой неотразимый! — громко произнесла Жанна, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Вепрь рыл копытом булыжники двора, потом ринулся на короля, который с безумным смехом ловко увернулся от него. Когда зверь проносился мимо, Франциск воткнул в него меч. Поросшую щетиной спину сразу залила кровь. Обезумев от страха, кабан разметал преграду, перемахнул через низкие столбики и рванулся вверх по лестнице. До смерти перепуганные дамы, толпившиеся на ступеньках, с визгом бросились врассыпную. Брызгая слюной, тяжело сопя, вепрь промчался мимо них. Мария в страхе прижалась к Жанне. На развевающихся пышных юбках Марии осталось черное пятно крови спасающегося бегством животного. У нее в ушах еще стоял собственный вопль, а мимо уже пробежал Франциск в сопровождении шестерых вооруженных придворных, преследуя вепря, мчавшегося теперь по галерее дворца. Окружающие сочувственно спрашивали, не пострадала ли она, но Мария лишь дрожала от страха и отвращения. Потом все заторопились вслед за королем, и Жанна потянула Марию следом за ними.

— Можешь сказать королю, что вепрь налетел на тебя, — этого надолго хватит, чтобы Его величество чувствовал себя виноватым и заботился о тебе, Мария. Ой, посмотри — кровавая дорожка!

Мария молча встала за спинами придворных, столпившихся в дверях чудесной гостиной, превратившейся в поле битвы между королем и его жертвой. «Быть может, вепрь ранит, а то и убьет Франциска?» — внезапно подумала она и поспешно перекрестилась, прогоняя недостойную мысль.

Вепрь кружил по комнате, опрокидывая мебель; король загонял его в угол, но животное резкими бросками ускользало от него.

— Не подходить! Не подходить! — предупредил король, тяжело дыша и не переставая гоняться за ошалевшим от страха кабаном. — Это королевская охота!

Изогнутые кабаньи клыки вспороли бархат тяжелой завесы, животное снова рванулось, молотя ногами и бешено кружась по толстому ковру и полированному полу. Третий удар короля достиг цели: меч Франциска пронзил вытянутую шею вепря, тот упал на колени, еще глубже насадившись на клинок. По телу кабана пробежала дрожь, он завалился на бок, раздирая плюшевый ковер одним клыком. Франциск эффектно приблизился к поверженному врагу, рывком вытащил окровавленный меч, погрузил его в сердце и оставил там. Серебряная рукоять весело закачалась над зарезанным кабаном.

Забрызганного кровью, обливающегося потом короля приветствовали общим восторженным ревом. Черные глаза его сияли, дыхание со свистом вырывалось из полуоткрытого рта. Все зрители были потрясены хладнокровием короля и его мастерством, но Мария вдруг почувствовала слабость, дурноту, колени у нее подогнулись. Чтобы не упасть, она оперлась на руку Жанны.

— Тебе дурно от вида крови, Мари? А мне казалось, что англичане тоже отличные охотники. Давай, Мари, присядь вот здесь, сейчас все пройдет.

Жанна подвела Марию к резной скамье в огромной прихожей замка, а сама поспешила в гостиную, где Франциск купался в льстивых поздравлениях своих миньонов.

Мария откинула голову на украшенную резьбой обшивку стены и крепко зажмурилась, пока не пришла в себя. Как это глупо! Она и раньше видела, как животных загоняли в западню и убивали, а когда она вернется домой, то ей придется участвовать в этом развлечении, нередком и при дворе короля Генриха.

Домой! Для нее домом был Гевер, а не Лондон. Иногда ей казалось, что домой, в Гевер, она уже не попадет никогда. Разве что отец захочет выдать ее за какого-нибудь английского лорда, который окажется добрее, чем Франциск: будет любить ее по-настоящему и защищать. Она перевела взгляд наружу, на разрушенную ограду, и дальше, на зелено-голубые густые леса Фонтенбло.

Из задумчивости ее вывела запыхавшаяся Жанна.

— Все идут сюда, Мари. Вечером будет большой банкет и танцы, а к столу подадут того самого кабана, которого король убил на наших глазах!

Мария поднялась со скамьи. Придворные толпой прошли через двери на лестницу, поахали перед разломанным ограждением. Несколько человек наклонились потрогать ее окровавленные юбки, а заодно снова и снова превознести храбрость и ловкость своего короля.

Потом мимо нее быстро прошел смеющийся Франциск об руку с сияющей сестрой Маргаритой, а позади шествовала разъяренная Франсуаза дю Фуа. Заметив побелевшее лицо Марии, он остановился и предложил ей вторую руку.

— Мари, мне сказали, что вепрь испачкал ваше платье кровью, когда мчался, преследуемый по пятам королем. Он не ранил вас?

— Нет. Благодарю Ваше величество за заботу. — Учтивые слова оседали пылью на ее губах, но они уже были произнесены.

— Отлично! Я бы не хотел начинать сближение с Англией, нанося раны одному из ее самых ценных сокровищ.

Мария оперлась на руку короля, и тут Франциск краем глаза увидел Франсуазу.

— А вы, мадам, можете поискать своего проклятого Бонниве и погреть ему постель. Не сомневаюсь, что он весьма нуждается в подобном утешении после своего позорного провала в Германии.

Насколько могла заметить Мария, нефритовые глаза Франсуазы не выразили ни боли, ни гнева. Она присела перед своим королем в низком реверансе, не опуская гордо поднятой головы, отчего стали почти полностью видны ее пышные груди, выступающие из низкого выреза платья.

— Лучше уж отправьте меня в Московию, Ваше величество, и позвольте замерзнуть там до смерти. Нет, даже если я впала в немилость, я все же останусь подле солнца! — Она ослепительно улыбнулась королю, и Мария почувствовала, как он дрогнул.

— Что ж, в таком случае, — отвечал Франциск, — позаботьтесь не слишком приближаться к солнцу, чтобы оно не опалило ваше чудесное платье и чтобы его чрезмерный жар не повредил вашу нежную кожу.

— Я была бы только рада, Ваше величество, даже если бы мне пришлось сгореть от этого дотла.

Франциск, довольный, засмеялся и весело воскликнул:

— Ну, пойдемте все! Нам сегодня еще многое предстоит!

И, хотя Мария опиралась на руку короля по другую сторону от принцессы Маргариты, пышные юбки Франсуазы дю Фуа, которая весело щебетала и смеялась вместе со своим королем, едва не оттеснили ее в сторону.

Глава девятая

Эту низменную травянистую равнину между Гином и Ардром[67] назовут Полем золотой парчи: здесь состоялась блистательная встреча монархов двух великих стран. Мария и Анна Буллен были в восторге — на все три недели этого великого события их вверили попечению отца. Они находились среди своих соотечественников, хотя Анна сочла тех необразованными и грубоватыми в обращении по сравнению с французскими придворными. А самое важное — отец пообещал представить их королю Генриху.

Марии нравилось уже то, что хоть какое-то время ее не станет донимать своими капризами Франциск, который то желал ее видеть, то не желал. А как здорово будет побывать на пирах, турнирах, изысканных увеселениях — такое и не приснится при душном дворе королевы Клод! «Увы, — вздохнула она, — одна тучка на горизонте все же есть». Связующим звеном между королем Английским и ее отцом был Вильям Стаффорд, и Марии пришлось смириться с его присутствием, которое досаждало ей.

— Отчего вы ухватились именно за эту должность? — холодно поинтересовалась она у Стаффорда, как только ей представилась такая возможность. Она вознамерилась с самого начала поставить его на место, чтобы он не докучал ей в последующие дни. Мария научилась осаживать Рене де Бросса и ему подобных, переняв у Жанны и у Франсуазы дю Фуа некоторую язвительность.

— Я за нее не ухватился, мистрис Буллен. Это привычка собак, пиявок и льстивых придворных. На меня эту обязанность возложил Его величество, хотя более приятного и ответственного поручения я не мог бы себе и представить. — Стаффорд смотрел на нее с усмешкой, слегка расставив мускулистые ноги и заложив руки за спину.

— А себя вы не относите к числу льстивых придворных, сэр?

— Я служу Его величеству при дворе не ради собственной выгоды, Мария. Он сам пожелал, чтобы я был рядом с ним: считает, что со мной он в безопасности. Если бы я сам распоряжался собой, то был бы вполне доволен сельской жизнью — у меня скромное поместье в Центральной Англии. Но об этом я поведаю вам в другой раз.

В соседней комнате послышался раздраженный голос Томаса Буллена, Стаффорд отвернулся от Марии и стал разбирать бумаги. Сельская жизнь? Марию сильно озадачила такая явная глупость со стороны придворного, который пользовался, несомненно, благоволением короля. На себя же она была сердита за то, что заинтересовалась его словами вместо того, чтобы отделаться от этого человека раз и навсегда.

Она обернулась и радостно улыбнулась отцу, который быстро вошел в комнату, сопровождаемый несколькими мужчинами; позади шла оживленная сестра Анна, которой исполнилось уже тринадцать лет.

— Мари! Отец разрешает нам поехать посмотреть на приготовления к завтрашней встрече короля Франциска и короля Генриха. Нам можно будет даже войти в прекрасный дворец короля Генриха.

— Успокойтесь обе да наденьте костюмы для верховой езды, если хотите отправиться туда, — перекрыл ее слова мощный голос отца. — Стаффорд, я доволен вашей расторопностью. Его величество называет вас, кажется, Стаффом?

— Да, милорд.

— Тогда и я стану вас так называть. Припоминаю, два года назад в Париже вы показали себя толковым помощником.

Можно и здесь использовать вас с толком. Когда будем наблюдать за приготовлениями, не отходите далеко от меня и присмотрите, пожалуйста, за девочками.

— С величайшим удовольствием, милорд.

Мария нахмурилась, заметив, что последняя дерзкая реплика позабавила ее отца, обычно такого сурового; впрочем, сегодня, кажется, у всех было чудесное настроение. Она поспешила к себе — надеть перчатки для верховой езды и широкополую шляпу для защиты от солнца в такой ясный и жаркий летний день.

В инспекционной поездке приняли участие не только они вчетвером, как представляла себе Мария, — пятнадцать человек верхами выехали из старинного Гинского замка и направились по узкой тропе в сторону раскинувшейся чуть ниже равнины. Сестры ехали на красивых лошадках, доставленных на прошлой неделе из Англии.

— Примерно четыре с половиной тысячи придворных и слуг прибыли в Кале в составе свиты Его величества, да лошадей две тысячи, — сообщил скакавший рядом с ними Вильям Стаффорд.

— Пожалуйста, расскажите нам все, что знаете, — и об этом, и о самом дворе, и о Его величестве, — попросила скакавшая по другую сторону от него Анна.

— Увы, мистрис Анна, — рассмеялся он, — боюсь, что сейчас на все не хватит времени, мы уже почти приехали, однако я почту за честь рассказать вам все в подробностях позднее.

— Мы будем весьма признательны вам, сэр.

Мария хотела было вставить едкое замечание, но тут же осеклась.

Пораженные открывшимся их взорам зрелищем, они натянули поводья. Вся равнина была покрыта словно выросшими из-под земли сотнями разноцветных шатров, напоминавших формой морские раковины. Устремлялся в небесную синь огромный позолоченный шатер, ярко сверкавший на солнце. На равнине были устроены поля для турниров с ярко раскрашенными барьерами, разделявшими каждую пару поединщиков, повсюду реяло бесчисленное множество флагов. Над всем этим великолепием возносился только что построенный дворец английского короля — Дворец иллюзий.

— Это чудо! — воскликнула Мария.

— Согласен, но я и не ожидал меньшего — при одиннадцати тысячах рабочих-голландцев, изобретательности Уолси и миллионах фунтов из королевской казны, — заметил Стаффорд.

Они поскакали по дороге вниз, к сказочному дворцу, потом Стаффорд помог обеим девушкам сойти с седел. Мария, задрав голову, любовалась сияющими стеклянными окнами, зубчатыми стенами и четырьмя громадными башнями с декоративными узкими бойницами. На столбах ворот восседали четыре золотых льва, а в вышине свежий ветерок развевал штандарты Тюдоров.

— Говорят, что дворец построили в Англии, а затем перевезли сюда по частям, — сказала Мария. — Но ведь он, похоже, из камня!

— Не все таково, каким выглядит, — ответил Вильям Стаффорд, наклонившись к ее уху. — Это просто искусная мистификация: раскрашенное полотно, натянутое на столбы из прочного английского дерева. И поддерживают все это надежные английские подпорки.

Мария пропустила мимо ушей его загадочные намеки и огляделась вокруг, отыскивая глазами отца. Тот вместе со своей свитой уже успел скрыться внутри, а вслед за ними, к досаде Марии, скрылась из виду и сестра.

— А разве вы не собираетесь войти во дворец, мастер[68] Стаффорд?

— Может быть, мы так и сделаем, мистрис Мария? И можете, если желаете, называть меня Стаффом.

— Вы говорили, что так вас называют король и друзья, а я ни то ни другое.

— Я бы хотел стать вашим другом, Мария Буллен.

Она посмотрела ему прямо в глаза — и едва сумела устоять на ногах. Его открытый взгляд проникал ей в душу, но не был похож на те хитро изучающие или откровенно похотливые взгляды, к которым она уже привыкла при дворе. Она отвернулась, чтобы развеять это наваждение.

— Какие изумительные фонтаны, — сказала она, совладав с собой. — Вакх и Купидон вознеслись над всеми!

— Вакх символизирует добрые времена, а Купидон указывает, что между англичанами и французами существует взаимная любовь, пусть это в лучшем случае и мимолетная любовная интрижка. Кардинал Уолси временно спрыгнул с безопасного местечка, откуда наблюдал за Франциском I и новым императором Карлом, но спрыгнул ненадолго. Лично я предпочитаю браки англичан с англичанками.

— А вы, похоже, циник, мастер Стаффорд, — недовольно заметила Мария.

— Из этих фонтанов, между прочим, бьет белое вино — мальвазия и кларет. Простые французы уже за одно это полюбят английского короля, какой бы там мир ни последовал за нынешним свиданием. Простолюдинам велено, под страхом заключения в тюрьму, не подходить сюда ближе шести миль, но они станут стекаться толпами. Понимаете, Мария, я вовсе не циник, я реалист.

Они прошли под овальной аркой ворот, пересекли выложенную плиткой прихожую.

— Все подумают, что мы слишком замешкались, — заволновалась Мария и ускорила шаг. — А мне хочется быть поближе к отцу.

При этих словах Вильям Стаффорд демонстративно уселся на длинную скамью возле громадного стола на скрещенных ножках в середине обширной прихожей.

— Вы можете не сомневаться: в ближайшие недели он не будет отходить от вас далеко, Мария, потому что пожелает быть поблизости всякий раз, когда вы находитесь рядом с Его величеством.

Она резко остановилась и обернулась к нему, раздосадованная тем, что он умеет делать зловещими самые простые утверждения.

— Прежде чем вы станете упрекать меня, Мария, я дам вам повод сердиться. Надеюсь, вы подумаете над моими словами и поймете, что они вызваны заботой о вас, а вовсе не злым умыслом.

— Я уже и так услышала от вас больше чем достаточно, мастер Стаффорд! — Голос ее заметно дрожал, хотя она собиралась осадить наглеца холодным тоном. Чтоб им всем! Ушли и оставили ее наедине с этим человеком!

— Мне надо найти остальных, — сказала она и повернулась к нему спиной. Однако Стаффорд оказался проворнее. Он стрелой сорвался со скамьи и крепко схватил ее за руки, не успела она сделать и четырех шагов.

— Оставьте меня!

— Послушайте меня, Мария. Или вы боитесь того, что можете услышать?

— Я закричу и позову остальных!

— Зовите, тогда они все услышат мои предупреждения относительно ваших отношений с Франциском и его избранными друзьями.

При этих последних словах сердце у Марии перестало биться, а внутри задрожала каждая жилка.

— Молва летит впереди вас, прекрасная Мария. Возможно, она несправедлива, но вы должны полностью осознавать, какая трясина разверзается перед вами.

Она перестала вырываться, и он отвел ее на скамью.

— Я готова слушать. Что вы хотите мне сказать?

— Уверен, вы понимаете: при французском дворе всем известно, что вы являетесь одной из недавних фавориток Франциска — помимо дю Фуа, которой он вот-вот даст отставку.

— Это я понимаю. — Мария напряженно разглядывала свои сложенные на коленях руки. — Трудно хранить в тайне то, что касается короля.

— А что известно сплетникам при французском дворе, о том шепчутся и при дворе английском, Мария.

Она испуганно подняла глаза.

— Но ведь Амбуаз так далеко от Лондона!

— При дворе в любой стране принято знать все, что касается своего собственного короля и королей других стран. Папе Льву X в Ватикане наверняка известно, сколько раз Франциск укладывал вас в постель.

Лицо Марии побелело, по всему телу пробежала дрожь. Могла узнать и матушка — однако она, к счастью, совсем не бывает при дворе. Как же теперь смотреть в глаза королю Англии?

— Но ведь отец сказал… — начала она и сразу осеклась: что подумает об отце Вильям Стаффорд, если узнает, что тот поощрял ее связь с королем!

— Я так и знал! Догадывался! — воскликнул Стаффорд с гневом и сильно ударил кулаком по колену. — Без сомнения, это он посоветовал — сказал, что так будет лучше для вас же самой, — теперь уже прошипел он.

Мария не смела поднять глаза на Стаффорда, но хотела защитить отца. Как он смеет сомневаться в ее родителе! Однако она боялась рассердить его, ведь ему и так уже было слишком многое известно.

— Вы говорили о «других», Вильям. — Она назвала его по имени, и это, казалось, смягчило гневное выражение его лица. — Умоляю, не упоминайте об этих других в присутствии моего отца, — продолжала Мария. — Я совершенно ничего не могла поделать, когда король требовал от меня услужить его друзьям. Он не спрашивал, согласна ли я. Только, пожалуйста, отцу не говорите.

— Я не скажу, обещаю вам. Да и нужды в том нет, ибо он узнавал об этом, без сомнения, куда раньше, чем я или даже король Генрих.

Мария громко закричала, словно ее ударили под ложечку.

— Вы лжете! Отец никак не мог знать о них. Я сама ни разу не слышала, чтобы кто-то при дворе говорил об этом.

— Значит, вы не просто ступили на зыбучие пески, Мария, а с головой утонули в них — с вашей прекрасной светловолосой головой.

— Он не мог знать об этом! Он ни разу ничего не говорил! — Ее голос сорвался на крик и, не в силах больше выслушивать его наглую ложь, она размахнулась и изо всех сил ударила его по лицу. Звук пощечины громко прозвенел в высоком зале, Мария отодвинулась по скамье подальше. На щеке Стаффорда налился краснотой след от удара.

Он спокойно протянул свои лапищи, взял ее за запястья и притянул поближе к себе. Мария напряглась, но атласные юбки заставили ее заскользить по полированной скамье к нему.

— Когда вы ударили меня, вам стало не так больно, Мария? — Голос его звучал мягко, и ей захотелось упасть ему на плечо и выплакать весь свой позор.

— Я еще не все сказал. Можете ненавидеть меня, если так хочется, но слушайте внимательно. Король Генрих, мой повелитель, которому я служу каждодневно, найдет вас весьма соблазнительной, когда ваш отец подкинет ему вас как наживку. Да и какой мужчина из плоти и крови не соблазнился бы? Он наслышан о ваших похождениях, но, вопреки тому, что думаете вы сами, его это скорее заинтригует: такие вещи возбуждают его пресыщенные чувства и развлекают скуку, которая иногда одолевает его разум.

Мария смотрела в карие глаза Вильяма Стаффорда, не в силах отвести взгляд. Как он может говорить такое о своем короле?

— И когда он увидит вас, милая, увидит вашу красоту и наивность, вашу молодость, светлые волосы и невинные глаза, он окажется на крючке. Если ваш отец попытается увезти вас домой, в Англию — а я не сомневаюсь, что именно так он поступит, — это чудесная возможность для вас вырваться из той западни, в которой вы оказались. Но поезжайте домой с открытыми глазами, не то снова окажетесь в точно такой же западне. — Он взял ее за плечо и легонько встряхнул. — Это вам понятно?

— Думаю, понятно. Мне бы очень хотелось вернуться домой.

— Домой, Мария, — но ради чего? Вот где опасность. Пришло время великому Генриху поверить, что он вас любит. Ему давно уже надоела испанка Екатерина, которая рожает только мертвых сыновей. Его возлюбленная Бесси Блаунт — белокожая блондинка, как и вы, — родила ему в прошлом году сына[69], и его интерес к ней также угас. Так что ступайте осторожно, милая Мария, смотрите в оба и не доверяйте ни королю, ни своему отцу.

— Кому же в таком случае я могу доверять? — спросила она с вызовом. И тут же подняла голову, услыхав приближение всех тех, кто с ними приехал, и голос отца, ясно выделяющийся из общего невнятного хора.

Вильям Стаффорд помог Марии подняться на ноги.

— Я бы посоветовал вам довериться мне, Мария Буллен, но мне не хочется заработать еще одну пощечину, когда вы снова рассердитесь. Однако обещаю, что когда-нибудь вы дорого заплатите за все пощечины, царапины или оскорбления, нанесенные мне. Вы заплатите за них, милая Мария, но тогда и так, как я сам пожелаю.

Она вспыхнула и хотела ответить ему, но в помещении теперь было многолюдно, и Мария отвернулась, чтобы взять себя в руки.

— Мария, здесь есть секретный ход на случай, если королю вдруг потребуется скрыться, — он ведет с галереи до самого Гинского замка. Его прорыли под землей! — выпалила Анна, бросаясь к сестре.

— А вот и вы, Стаффорд, — сказал отец. — Мы хотим на обратном пути завернуть к золотому шатру Франциска. Черт возьми, жалко, что из фонтанов пока еще не льется вино! Чертовски жарко сегодня. Ты вдоволь насмотрелась на королевский Дворец иллюзий, Мария?

— Да, отец, — выговорила она с трудом. — На сегодня вполне достаточно.

Они возвратились к коновязи, и Вильям Стаффорд, к величайшей досаде Марии, помог ей взобраться в седло.

— Вы слышали, Мария? — прошептал он ей на ухо. — Не зря его назвали Дворцом иллюзий.

— У меня хороший слух, мастер Стаффорд.

— Тогда хорошенько запомните то, что вы слышали, — заключил он, повернулся и ловко вскочил в седло своего застоявшегося жеребца.

Едва оглядевшись в сверкающем зале, Мария поняла, что никогда не забудет этого зрелища. Наряды и куафюры были не столь великолепны, как французские, зато она была в окружении блестящего Тюдоровского двора, и полузабытая английская кровь вскипела в ней с неожиданной силой. «Ах, — подумала она, — если бы только отец привез сюда матушку!» Сама Мария испытывала бы в это чудесное мгновение абсолютное счастье.

На Марии было синее атласное платье с боковыми прорезями и таким низким квадратным вырезом, на какой она редко отваживалась. Ее золотистые волосы были зачесаны назад и уложены валиками над высоким белоснежным лбом. Из украшений она надела один-единственный кулон с громадной жемчужиной, некогда принадлежавшей ее бабушке. Анна тоже выглядела восхитительно в малиновом с белым платье, а бледность ее кожи подчеркивала живые темные глаза. Из длинных рукавов, как обычно, выступали очень пышные кружевные манжеты, призванные скрывать небольшой дефект левой руки.

Отец провел их в самую середину густой гудящей толпы, которая ожидала выхода короля. В этом водовороте бархата и позолоты Мария почти не узнавала лиц, за исключением своего дяди, герцога Норфолка, и своего кузена сэра Фрэнсиса Брайана, который запечатлел на ее щеке долгий поцелуй и наговорил им всем уйму любезностей. Несмотря на жестокие слова, сказанные сегодня в Ардре Вильямом Стаффордом, Мария радовалась тому, что отец так близко, и набралась смелости задать ему столь волновавший ее вопрос.

— Что, Мария? — откликнулся он, когда она заговорила; отец слегка поворачивал голову влево-вправо, глаза были устремлены вдаль: он внимательно разглядывал собравшихся.

— Я спросила, господин мой отец, скоро ли я отправлюсь на родину.

— А почему тебе пришло это в голову, девочка?

— Я теперь уже старше большинства фрейлин, и… вот я и подумала…

— Возможно, отправишься. Я скоро обдумаю это, быть может, даже сегодня вечером.

— Ах, отец, мне так хотелось бы оказаться дома, в Гевере!

— Гевер — это не совсем то, что я готовлю тебе, Мария. После блестящих возможностей, открывшихся перед тобой при французском дворе, я, видишь ли… — Взгляд отца в неожиданно наступившей тишине метнулся в дальний конец зала. — Король идет! — шепотом сообщил он.

Мария стала внимательно вглядываться. Загремели в духоте фанфары, все головы повернулись, и по рядам придворных волной пробежал поклон, когда Тюдоры вошли в зал и направились к своим креслам. Томас Буллен удачно разместил своих подопечных, потому что совсем скоро Мария увидела рослого темноволосого мужа Марии Тюдор, а затем и улыбающегося рыжеволосого великана-короля.

Обе сестры присели в глубоком реверансе и не выпрямлялись, пока члены королевской фамилии не устроились на своих местах. Вдруг Мария увидела дорогую подругу прежних далеких дней, свою покровительницу, красавицу сестру короля. Брат-король простил ее, и теперь она вся сияла от счастья рядом со своим любимым Чарльзом Брендоном. Глаза Марии наполнились слезами радости.

Однако самое большое восхищение вызвал у Марии король. Ей даже с трудом верилось, что ее отец уже так долго служит этому великому властелину. До сих пор она видела его лишь однажды — когда держала плащ принцессы Марии и слышала, как Генрих обещал сестре, что в случае смерти французского короля она сможет выйти замуж за кого сама пожелает. Мария уж и позабыла, как великолепно он сложен. А золотисто-рыжая борода прекрасно оттеняла румяное лицо и серо-синие глаза. «Светловолосый великан одолеет своего соперника, черноволосого короля-сатира», — подумала она с гордостью. Монарх Англии был одет в серебристо-белые шелка, его широкую грудь от плеча до плеча пересекали массивные золотые цепи, прекрасно уравновешивавшие могучие бедра и мускулы икр, от которых туго натягивались шелковые чулки, перехваченные расшитыми золотом и украшенными самоцветами подвязками. Аналогичный узор из золота и самоцветов украшал и внушающий почтение своими размерами гульфик, хранивший мужское достоинство короля. Эти узоры подчеркивали расшитый золотом и усаженный по краям драгоценными камнями воротник — таким образом, наряд короля привлекал особое внимание к его мужественному лицу и могучим чреслам.

Лишь когда отец велел им выйти вперед, Мария заметила королеву — полную, бледную, в темно-зеленом платье, с лежащим на обширной груди большим распятием. «Еще одна Клод», — подумалось Марии. Она была поражена бьющим в глаза контрастом между жизнерадостным подвижным королем и тихой грустной королевой.

Едва направившись к возвышению, семейство Буллен сразу было замечено королем, и он мановением руки, на каждом пальце которой ярко искрились перстни с самоцветами, подозвал своего посланника.

— Томас, ради бога, где носит этого Уолси? Он давно должен быть здесь, на нашем приеме! — Голос монарха обладал богатством оттенков и модуляций. Мария встала чуть позади отца, а Анна — отдельно от обоих, глядя во все глаза.

— Ваше величество, я видел его сразу после полудня — ему оставалось еще многое сделать в Ардре. Не сомневаюсь, что скоро он воротится, завершив все дела.

— Ему же лучше, если так. Вот это все — его затея, а я не желаю приезжать туда утром, прежде моего брата Франциска. Я не буду стоять там и дожидаться прибытия французов.

— Мы продумали каждую мелочь, Ваше величество. Позвольте также заметить, что шелковый шатер Франциска не идет ни в какое сравнение с вашим поразительным Дворцом иллюзий.

— Ну что ж, я и хочу всем им показать мощь и величие Англии. А что говорят наши юные английские красавицы, пусть и воспитанные при французском дворе? Это твои дочери, так ведь, мудрый мой посланник? Разрази тебя гром за то, что ты скрывал от нас таких прелестниц!

Он сверкнул глазами, прищурился и окинул обеих девушек быстрым взглядом. Мария, к своей радости, не ощутила в этом взгляде никакой любовной искры. «Вильям Стаффорд ошибался», — заключила она, а король Генрих тем временем повернулся к супруге и представил их.

— Это прекрасные цветы из сада Буллена, дорогая. Ты их растил и лелеял за крепкими стенами своего Гевера, а? — Генрих и его посланник засмеялись.

— Они несколько лет воспитывались при дворе Франциска, Екатерина, — продолжал объяснять король, не сводя глаз с Марии. — Вне всяких сомнений, это прекрасная школа для завершения образования. — Последняя фраза заставила Марию побледнеть, но Анна ответила неожиданно легко и свободно.

— Нам очень нравится французский двор, Ваше величество, но мы, конечно же, скучаем по своему родному Геверу и всей нашей прекрасной Англии.

На губах королевы Екатерины появилась ласковая улыбка.

— Помню, я встречала вашу матушку при дворе, когда еще не была супругой Его величества, — сказала она, слегка коверкая английские слова. — Когда смотришь на вашу светловолосую дочь, лорд Буллен, кажется, будто все это было только вчера. Вы согласны, милорд? Она так прекрасна!

— Да, да, милая Екатерина. Но годы протекли, теперь перед нами стоит совсем другая леди, юная и готовая познать столько захватывающего и неведомого — верно, Томас?

— Простите, государь?

— Твоя Мария уже вполне достаточно повзрослела, чтобы возвратиться на родину. Мне кажется, она созрела для замужества. Она помолвлена?

— Еще нет, Ваше величество.

— Мы сосватаем ее за доброго англичанина, пока какой-нибудь французский щеголь не успел вскружить ей голову, Томас. А Екатерине пригодится придворная дама из благородного семейства.

Благодарный Томас Буллен низко склонился перед королем, королева же не сказала ни слова.

— Я всегда прислушиваюсь к вашим советам, государь. Я поразмыслю над тем, за кого ее выдать. Анна же, конечно, должна остаться здесь — ей ведь всего тринадцать.

— Анна? Ах да, но мы говорили о Марии.

— Я так и понял, Ваше величество.

— И еще, Томас. Я уже слышал о нраве короля Франциска от тебя и нашего кардинала, однако хочу услышать и из уст той, которая все последние годы жила при его дворе. Если я буду точно знать, насколько мы с ним схожи, мне будет гораздо легче вести с ним переговоры, — это он произнес громко, ибо толпа любопытных окружила Буллена с дочерьми сперва в два, а потом и в три ряда.

— В наблюдательности и остроте ума с ней никто не сравнится, государь, — вставил с важным видом Томас Буллен. — Если вам будет угодно, Мария может предложить свое мнение о нем.

— Ты будь под рукой, Томас, — это были последние слова короля, которые Мария расслышала ясно, а затем место близ короля заняли другие, и все голоса слились в глухой ровный гул.

— У тебя что, язык отнялся, девочка? — бросил ей вполголоса отец, когда они выбирались из толпы. — Анна и то сумела сказать. Я-то думал, ты теперь уже привыкла общаться с королями. Лесть, улыбки, учтивые речи — а ты стоишь, как истукан позолоченный! На одной красоте дальше не поедешь, а дурочки его не привлекают.

При этом неожиданном выговоре глаза Марии наполнились слезами, к горлу подступил ком.

— Я не имела позволения говорить, отец. Вы не обращались ко мне, а лишь говорили обо мне.

— Ладно, он, во всяком случае, побеседует с тобой позднее. Ты уж постарайся к тому времени вспомнить, как положено говорить с королем!

— Непременно, отец.

— Наверное, Мария слишком оробела, отец. С ее красотой нет нужды так оттачивать свой ум, как приходится мне, — серьезно вставила Анна, внимательно за всем наблюдавшая.

— Так и есть. Ладно, вы обе сегодня выглядите на диво хорошо — не стыдно за имя Булленов. Знаете, ваш брат отдал бы своего лучшего сокола, лишь бы сейчас быть здесь, так что не подведите нас всех. Я не намерен забирать Марию от одного королевского двора, пока не буду уверен, что ее примут к другому. Ты поняла, Мария? Ты вернешься на родину вовсе не для того, чтобы долгими вечерами заниматься вышиванием вместе со своей матерью в Гевере, и не для того, чтобы растить детей в каком-нибудь сельском имении. — Он вздохнул и потрепал Марию по плечу. — Утри слезы, дитя. Я не хотел укорять тебя в такой замечательный вечер. Просто дело в том, что я хочу и для тебя, и для Анны самого лучшего. Надо было раньше вам все это объяснить, да только я слишком занят королевскими поручениями. Это вам понятно?

— Кажется, я теперь стала понимать гораздо больше, отец, — тихонько ответила Мария.

— Вот и прекрасно. А теперь мы будем ожидать, когда король вспомнит, что ему хотелось побеседовать с тобой о Франциске. Не желаешь ли снова подойти к трону и поговорить со своей бывшей госпожой, принцессой Марией? Припоминаю, что некогда ты была весьма опечалена необходимостью расстаться с ней. Она сейчас снова в фаворе у короля.

— Да. Я с радостью подойду к ней, к тому же надо представить ей Анну, принцесса никогда ее не видела.

Они стали лавировать между тесными группками придворных, пробиваясь к королевскому помосту; наконец прекрасная «роза Тюдоров» увидела Марию и ее отца. Мария подумала, что сестра короля стала еще красивее. Платье переливчато-пурпурного цвета подчеркивало прекрасные алые губы и румяные щеки. Сквозь прорези облегающего красного корсажа были продеты золотистые ленты, а с точеной шеи принцессы и туго затянутого пояса из колец свисали изумруды, оправленные в золотые розетки филигранной работы. Пышные внешние рукава окаймлены узором из полосок лисьего меха и белейшего горностая, как и расшитый пурпурный головной убор — этот узор отделял темные тона роскошного бархата и парчи от молочно-белой кожи и образовывал нечто вроде драгоценной рамы для заключенной в нее прекрасной картины. Не успели еще молодые фрейлины выбраться из толпы придворных, как принцесса Мария Тюдор — ныне горячо любимая супруга герцога Суффолка — протянула свою изящную тонкую руку старой подруге, Марии Буллен.

— Мария, милая, как ты похорошела, расцвела! — восхищенно сказала принцесса. — Милорд, помните ли вы очаровательную девочку, которая была моей английской фрейлиной, когда мы в первый раз венчались в Париже?[70]

Черные глаза Чарльза Брендона вгляделись в раскрасневшуюся Марию, оказавшуюся в этот миг в горячих объятиях его супруги.

— Разумеется, помню. Она выросла настоящей красавицей. Я слышал, вы пленили сердце короля?

Мария на мгновение подумала, что он говорит о короле Генрихе, но затем, вспыхнув, сообразила, что Вильям Стаффорд рассказывал ей чистую правду. При английском дворе все знали о ее похождениях с королем Франциском.

— Довольно, милорд, — вмешалась герцогиня. — Ее красота кого угодно пленит, и не следует вам распространяться по этому поводу.

— Ты должна простить ему, милая, — по-дружески обратилась она к Марии, понизив голос, — он до сих пор не может забыть обид, нанесенных французским королем и твоим отцом. Я позабочусь, чтобы тебе не было никакого ущерба от этих его чувств.

С благодарностью выслушав ее, Мария представила герцогу и герцогине Анну. Темноволосая девочка держалась уверенно, очень умело подавая себя, что вновь приятно удивило Марию и не укрылось от пристального взора Томаса Буллена.

— Мы увидим тебя при дворе? Она теперь возвратится в Англию, милорд посланник? — Принцесса Мария обращалась непосредственно к Томасу Буллену, чтобы растопить лед между своим супругом и посланником своего брата.

— Его величество только что высказал такое предложение, ваша светлость. Вполне возможно, что Мария станет жить при дворе, если мы сумеем найти ей подходящего мужа. Она никогда не забывала вашей доброты.

— Значит, мы будем видеться, Мария. Я уговорю свою невестку, королеву Екатерину, взять тебя на службу в свой штат придворных, а может быть, даже в мой.

После такого предложения Томас Буллен заторопил своих дочерей прочь от принцессы, но они были близко к трону и вновь привлекли к себе внимание короля. Его величество поднялся из кресел и последовал за ними в толпу придворных. Довольно долго Генрих Тюдор улыбался Марии, льстил ей, старался задобрить ее, хватаясь за каждое сказанное ею слово и каждую мысль о короле Франциске и его придворных. Мария, под пристальным взглядом отца, в свою очередь улыбалась и льстила королю, стараясь проявить как можно больше любезности. Время пролетело быстро, и впоследствии Мария мало что могла вспомнить из той беседы, похожей на яркое сновидение, которое к утру совершенно выветривается из памяти. Единственное, о чем она думала на всем пути обратно в Гин, — о том, что Вильям Стаффорд не напрасно давал ей советы и предупреждения. Она совсем не замечала ни мечтательного взгляда Анны, витавшей мыслями где-то далеко, ни самодовольной победной улыбки отца.

Глава десятая

Вот уже десять дней равнина близ Ардра оглашалась пением фанфар, приветственными кликами и бурей оваций. Дворянство двух королевств так и кишело среди окруженных крошечными парками разноцветных ярких палаток, примыкавших к ним площадок для турниров, танцевальных лужаек и борцовских арен. Знать обоих королевств перемешалась здесь точно так же, как переплелись боярышник Англии с малиновым кустом Франции в золотом шатре, где встретились и крепко обнялись два царственных великана — светловолосый и черный как вороново крыло. С этого и начались празднества. В такой обстановке «сердечного согласия» вершились государственные дела: Уолси встретился с Луизой Савойской, Суффолк — с Бонниве; обсудили финансовые вопросы; маленькую дочь короля Генриха вновь обручили с французским принцем. В царившей вокруг атмосфере всеобщего веселья каждая из сторон старалась скрыть вполне естественные подозрения за любезными улыбками. Смех и шутки лились столь же обильно, сколь и вино из фонтанов Генриха, однако вся эта золотая мишура плохо маскировала мощный гранит недоверия, накопившегося за многие века.

Для Марии Буллен дни проносились вихрем, точно могучие боевые кони, устремлявшиеся друг на друга вдоль турнирных барьеров. Она общалась с представителями обоих дворов, но более непринужденно чувствовала себя среди англичан. Пока еще она никого там не знала близко, однако каждый день заводила новые знакомства и убеждала себя в том, что интерес к ее персоне доказывает их неведение относительно ее запятнанной репутации, которую так безжалостно представил ей Вильям Стаффорд. Сам английский король приглашал Марию к беседе всякий раз, как ему случалось заметить ее поблизости, и в ее голове постепенно начал созревать небольшой план. Она даст почувствовать королю Франциску, как мало ценит его, если сумеет часто показываться в обществе великого Генриха. И впрямь — чего ей бояться, коль предстоит возвращение в Англию. На это намекали, даже обещали и ее отец, и сам король.

Мария шла вместе с принцессой Марией, Розой Дакр и несколькими другими английскими фрейлинами мимо галереи у турнирного поля, покрытой тюдоровскими бело-зелеными полотнищами с одной стороны и светло-коричневыми с белым цветами Франциска — с другой. Направлялись они к лужайке, где весь день с большим успехом шли состязания борцов.

— Мой отец говорит, Ваше величество, что наш король — замечательный борец, — сказала Мария.

— Мой дорогой брат блистает во всем, за что бы ни взялся, — гордо ответила принцесса, — а как король он обязан превосходить своих дворян. Насколько я помню, Франциск в этом искусстве также не знает себе равных. Я возношу хвалу Господу всемогущему за то, что нам удалось удержать их обоих от поединка, будь то на ристалище или где-либо еще. Сегодня господин мой Суффолк одержал победу над Бонниве на турнирном поле. И до тех пор, пока королей на любых поединках представляют их приближенные, я не теряю надежды на мирный исход этих переговоров.

«А как бы я хотела увидеть их в схватке, и чтобы английский король взял верх над Франциском!» — произнесла Мария про себя заветное желание.

— Поговаривают, Ваше величество, что оба короля показали уже всех своих лучших бойцов, скоро им некого будет выставлять.

— Если случится так, Мария, мы проявим свой патриотизм и вызовем на бой могущественную королеву-мать и сестру короля, а может быть, Франсуазу дю Фуа, — пошутила принцесса, и обе они расхохотались.

— Да ведь, Ваше величество, — вставила с сияющей улыбкой Роза Дакр, — леди Мария Буллен уже бросала перчатку Франсуазе дю Фуа.

От этой колкости смех застыл на губах Марии, но ей на помощь пришла принцесса.

— Роза! Когда мне было очень горько, Мария стала мне верной подругой, и я не позволю смеяться над ней ради твоей глупой забавы, пусть даже сейчас у всех настроение веселое и легкомысленное.

— Слушаюсь, Ваше величество. Я не хотела обидеть тебя этой шуткой, Мария.

Мария же посмотрела на красавицу принцессу глазами, полными самой горячей признательности. В этот момент они приблизились к неровному кругу придворных, толпившихся по краю борцовской арены. Обе Марии выбрали на сегодня зеленые платья — династический цвет Тюдоров, хотя платье принцессы было, разумеется, куда роскошнее, чем то, что Мария Буллен могла приобрести на средства, выделенные ей отцом. Ее платье было темно-зеленого цвета, простого покроя, и украшала его только нежно-розовая атласная окантовка рукавов да еще узкие розовые полоски вдоль облегающего корсажа. Платье Марии Тюдор, из блестящей нефритово-зеленой ткани, искрилось и переливалось на солнце, подмигивая самоцветам, которыми были усажены поясок из тонкой лайки, перчатки и даже туфельки с квадратными носами. Анна Буллен, наряженная в ярчайший канареечно-желтый шелк, оказалась поблизости вместе с Жанной дю Лак и несколькими другими фрейлинами. Она тут же подошла к принцессе и изящно присела в реверансе.

— Ваше величество, следующим выйдет бороться помощник господина моего отца Вильям Стаффорд, — сообщила Анна. — Он всегда очень обходителен с Марией и со мной. А его противником будет, — торжественно объявила она, и в глазах вспыхнули озорные искорки, — брат фаворитки французского короля Франсуазы дю Фуа. Это знаменитый Лотрек, один из лучших французских военачальников.

Мария впилась ногтями в ладони, стараясь не выдать обуревавших ее чувств. Ее совершенно не интересовало то, что Вильям Стаффорд выступает за короля Генриха, но ведь он будет бороться с Лотреком, лукавым царедворцем, которому отдал ее Франциск, проиграв в кости. А вдруг Лотрек увидит ее здесь и упомянет при Стаффорде о том, что было? Этот надоедливый тип и без того знал уже слишком много, ему нельзя доверять. В ее мозгу промелькнули обрывки воспоминаний о том, что именно делал с нею Лотрек почти до самого утра на своем необъятном ложе, и Мария изо всех сил зажмурилась, надеясь остановить поток этих воспоминаний.

— Сестра, ты не захворала ли? — спросила стоявшая рядом Анна. — Или ты находишь сегодняшний день слишком жарким?

— Нет-нет, Анна, благодарю тебя, я здорова. Мне уже совсем хорошо. Только, быть может, нам следует занять места на галерее, а не стоять на краю арены, где мы можем помешать схватке?

— Смотреть отсюда куда интереснее, Мария, — сказала ей Анна наставительным тоном, будто ребенку.

— Действительно, Мария, — поддержала Анну принцесса, — мы уже вдоволь насиделись сегодня. Останемся здесь — по крайней мере до тех пор, пока господин мой супруг или король на заметят нас и не призовут к порядку. — Она рассмеялась мелодичным смехом. В эту минуту оба борца вышли на арену и поклонились своим государям.

— Король Генрих сегодня выглядит просто великолепно, — с гордостью отметила Мария.

Хотя Генрих и Франциск сидели в тени навеса, рядом со своими бесцветными королевами, увешанными с головы до ног драгоценностями, Мария нашла, что Генрих своим блеском затмевает темноволосого Франциска. Его рыжая борода казалась почти золотой; волосы у обоих королей были коротко обрезаны: они уже исполнили данную друг другу клятву не стричься и не брить бороды, пока не встретятся на Поле золотой парчи. К ее удовольствию, король кивнул ей головой и поднял в знак приветствия руку — или же он приветствовал принцессу, стоявшую рядом с сестрами Буллен? Как бы там ни было, он не приказал им присоединиться к царственным особам, и они остались на краю арены среди прочих придворных. Ах, как хотелось Марии, чтобы Франциск заметил адресованный ей пристальный взгляд короля Англии и ее ответный поклон, сопровождаемый ослепительной улыбкой!

Стаффорд, одетый только в штаны с кушаком ярко-зеленого и белого цветов, повернулся лицом к своему мускулистому противнику. Загорелую грудь Стаффорда покрывали темные курчавые волосы — в противоположность Лотреку, у которого кожа была более бледной и гладкой. Оба бойца, приседая, стали осторожно кружить по арене, ожидая каждый, пока другой откроется для захвата. Мария отчетливо слышала их ровное дыхание; Лотрек что-то бормотал себе под нос. И вот Стаффорд нырнул вперед, нацеливаясь на ноги противника выше колен, боднул его каштановой головой в бедро. Лотрек отпрыгнул назад, и оба упали на колени. Лотрек схватил Стаффорда за руку и попытался заломить ее, оба покатились по аккуратно подстриженной траве лужайки, стараясь удержаться на коленях. Напрягая мускулы, стремясь повалить соперника, оба хрипели и рычали. Из окружающей толпы и с королевской галереи раздались подбадривающие возгласы и советы. Глядя на обливающегося потом, сопящего Лотрека, Мария вновь припомнила ту ужасную ночь, когда Франциск потребовал, чтобы она в постели расплатилась с Лотреком за его проигрыш. Слишком еще наивная в то время, она сперва даже не уразумела, чего именно желает от нее король.

— Ваше величество! — приветствовала она в ту ночь коротким реверансом короля в покое, куда он вызвал ее.

— Мари, я… Ты должна сразу приготовиться лечь в постель. Здесь Изабелла, она тебе поможет, а я подожду, пока ты будешь готова.

— Но нам никогда не требовалась…

— Дорогая моя золотая малышка-англичанка, — начал он едва ли не стихами, потом брови у него сердито сошлись на переносице, он принялся вышагивать по комнате. — Делай, что велено. Быстро! Мне нужно кое-что тебе объяснить.

Она стояла, как деревянная кукла, застыв от накатывающего панического страха и ощущения беды, а решительные руки Изабеллы избавили ее от одежды и прошлись по телу губкой с розовой водой. Король говорил отрывистыми фразами, объяснял, сколько поставил в игре против своего собутыльника Лотрека, скорее, что именно поставил — и проиграл.

Мария неожиданно вырвалась из рук растерявшейся Изабеллы, когда та пыталась припудрить ее, и белое тонкое облачко медленно поплыло в воздухе, осело на ковер. Король громко чихнул и тем едва не заглушил ее первый молящий вопль:

— Не может быть, господин мой король! Только не меня! Этого же не может быть!

— Oui, Мари. Только одну ночь. Послушай, милая, ты ему нравишься, по крайней мере, нравятся твои светлые волосы, твой вид невинности и чистоты.

— Невинности и… — Она не смогла повторить его слова и лишь открыла рот от такой издевки.

— Нет, — повторила она. — Нет, вы не сделаете этого. Я не вынесу этого, я же знаю.

— Послушай меня, — тихо произнес король, встряхнув ее за плечи. — Ты сделаешь это ради меня. Я отличил тебя, нежил и баловал. А ему я дал слово, так что ступай и не вздумай плакать, иначе, клянусь, я распишу твое поведение самыми мрачными красками перед твоим дорогим батюшкой… или позабочусь, чтобы его лишили нынешней должности.

Она тогда заглянула в глаза Франциску и лишь уповала на то, что крайнее отвращение, сквозившее в ее взгляде, спрячет неприкрытый страх, который Мария испытывала от его угрозы: рассказать отцу или причинить тому вред.

Теперь же эти воспоминания мелькали и кружились у нее в голове, совсем как два борца у ее ног. Француз одолевал своего могучего противника. Одно загорелое плечо англичанина почти уперлось в проведенную мелом границу круга.

Совершенно неожиданно, сама тому ужасаясь, Мария громко закричала, подбадривая Стаффорда. Вообще-то этот человек был ей неприятен, но как было бы чудесно видеть поражение самоуверенного Лотрека, а прежде всего — унижение гордого Франциска.

— Давай, Стафф, ты побьешь его! Вставай, вставай, ну, пожалуйста! — Она вопила точь-в-точь как простолюдинка, торговка рыбой на парижских улицах.

Оба соперника лежали почти у самых ее ног. Мария испытала непреодолимое желание пнуть Лотрека или столкнуть его с извивающегося тела Стаффорда.

— Стафф, Стафф, давай же! — завопила она снова, не замечая удивленных взглядов принцессы и своей сестры.

И вдруг Стаффорд с хриплым рычанием сделал невероятное усилие и сбросил с себя Лотрека. Затем он впился в плечи француза и всем весом прижал его к земле, а распорядитель открыл счет:

— Один…

Мария затаила дыхание. Позор Лотрека — это ее отмщение, хотя поделиться этим она не могла ни с кем.

— Два…

К сожалению, вышло так, что ее защитником, сам того не ведая, оказался этот сующий повсюду свой нос Вильям Стаффорд.

— Три… Слава королю Генриху и джентльмену его свиты мастеру Вильяму Стаффорду!

Толпа закричала и зааплодировала, а бойцы тяжело поднялись с земли и пожали друг другу руки. К вящему удовольствию Марии, Лотрек в своем измазанном светло-коричневом и белом казался похожим на одного из перепачканных травой работников, убиравших арену. Оба соперника поклонились королевской ложе, а Стаффорд, прежде чем уйти вслед за побежденным Лотреком, повернулся к дамам и отвесил низкий поклон принцессе Марии. На его потном загорелом лице ярко блестели глаза и белые зубы.

Франциск был заметно раздосадован, а Генрих дружелюбно хлопнул его по спине и напомнил, что французские молодцы за минувшую неделю выиграли немало поединков и на арене, и на турнирном поле. Однако же всем было ясно, что англичане, представители страны меньшей по населению и более бедной, не уступали французам по части атлетического искусства.

— Дорогой мой брат, — произнес громовым голосом король Генрих, не снимая руки с покрытого шелком плеча Франциска, — я пригласил бы вас на борцовскую схватку, по-дружески. Принимаете?

— Ах, нет, милый Генрих, — услышала Мария рядом с собой тихий голос принцессы, — это неразумно.

— Право же, я согласен, брат Генрих, — так же громко ответил Франциск, поклонившись и улыбнувшись восхищенным гостям на галерее. Как только они встали с мест и двинулись к арене, обе королевы протянули руки, пытаясь удержать мужей и упросить их вернуться назад, но дороги назад не было: свидетелями вызова были солнце и все присутствующие.

Бонниве как секундант своего государя помог ему снять дублет и рубашку, тогда как вся толпа заинтересованно глядела на могучего короля Франции, стоявшего перед всеми полураздетым. Герцог Суффолк поспешил помочь своему королю, его темные гладкие волосы составляли контраст с прической и бородой Генриха Тюдора, сиявшими на солнце.

— Оба великолепны, — слова Розы Дакр прозвучали слишком громко в наступившей тишине. Мария молча кивнула. Она надеялась, что никогда в жизни больше не увидит обнаженный торс Франциска. Рядом с этой прилизанной лисой король Генрих выглядел львом: его могучая грудь и руки поросли золотыми волосами.

Царственные противники осторожно переступили через полустертую меловую черту и одновременно поклонились своим взволнованным королевам. Из толпы не слышалось подбадривающих возгласов или громких советов. Казалось, всех, кто окружал арену, сковали колдовские чары. Тогда закричали, подбадривая своих государей, Бонниве и Суффолк, и вскоре толпа подняла настоящий рев. Многие придворные, слонявшиеся неподалеку, поспешили подойти, восторженная толпа разбухла, а принцесса Мария в тревоге заламывала руки.

Английский король шагнул вперед, оказался сбоку от Франциска и упер мускулистую ногу позади своего гибкого противника, рассчитывая опрокинуть того подножкой. Франциск ловко вывернулся из этой ловушки, и Генрих, потеряв равновесие, едва не грохнулся наземь. Оба соперника заняли прежние позиции и вновь стали с оглядкой подкрадываться, сверля друг друга взглядом. И вот Франциск рванулся вперед. Генрих вытянул свои огромные руки, чтобы взять в захват корпус короля Франции. Франциск стремительно согнулся, так же быстро распрямился. Король Англии взлетел в воздух и растянулся плашмя на земле.

Все крики стихли. Даже Франциск замер на месте, как статуя; похоже, он и сам не ожидал такого исхода. В мертвой тишине король Генрих поднялся во весь рост и сказал напрямик:

— Я желаю второй схватки. Сейчас же. Вот тогда и посмотрим.

У Марии от волнения и страха засосало под ложечкой. Ей так хотелось увидеть, как великий Генрих уложит на лопатки этого самоуверенного Франциска, но в то же время она сознавала, что исход поединка способен внести сумятицу и уничтожить все достигнутое на этом прекрасном Поле золотой парчи.

И тут произошло нечто удивительное. Будто зеркальные отражения друг друга, две сестры королей вихрем ворвались в круг арены и сделали почтительный реверанс своим братьям. Маргариту в разбухшей толпе Мария до этого даже не замечала, зато прекрасно видела, как сильно встревожена Мария Тюдор.

— Вы оба были прекрасны, даже дух захватывает! — на далеко не безупречном английском сказала Маргарита, обращаясь к двум великанам, по телам которых струился пот. Принцесса Мария просто взяла брата под руку и прижала к себе его стиснутый кулак. В таком положении она сделала реверанс французскому королю и Маргарите.

— Еще давно, будучи королевой вашей страны, я неоднократно имела честь наблюдать вашу замечательную силу и ловкость, François du Roi, и часто замечала, как и сегодня, сколь божественно схожи вы с моим дорогим братом во всем, что делаете!

Теперь с галереи уже спустились и Клод с Екатериной, и королева Англии пролила на соперников целебный бальзам.

— В чудесном королевском Дворце иллюзий сервирован обед, — сказала она по-французски с заметным акцентом, затем повторила по-английски, хотя все присутствующие достаточно хорошо понимали французский язык. — Пожалуйста, пойдемте все вместе в банкетный зал.

Все внимание придворных было в этот миг приковано к небольшой борцовской арене, где столпились два короля, две королевы и драгоценные сестры королей. Через волны людского моря Мария заметила лицо Вильяма Стаффорда и подумала: давно ли он наблюдает за поединком государей? Тут Анна тихонько потянула ее за рукав, и они поплыли среди перешептывающихся придворных, рекой текущих к громаде Дворца иллюзий.

Настал черед короля Генриха набивать царственные и дворянские животы всевозможными яствами и винами. Всякий вечер, принимая гостей, король старался превзойти свой предыдущий пир хотя бы каким-нибудь новым кушаньем, украшением зала или же увеселением. И сегодня сюрпризы были таковы, что у гостей захватывало дух, хотя на пиршества с участием августейших особ допускалось всего триста высших царедворцев из нескольких тысяч, оказавшихся на этом нескончаемом празднике. Хлеб ночной выпечки подали не на простых подносах, как всегда, а на блюде из чистого золота, но это еще не все: каждому гостю вручили по ложке и вилке, тогда как обычно все обходились своими собственными ложками, а вилок не было вовсе. Однако самый волнующий сюрприз этого вечера был еще впереди. Подавали фазана с печеной айвой, рубленую оленину с острым соусом, фаршированных куропаток, дельфина и тридцать павлинов, держащих в клювах зажженные свечи; щедро лилось в кубки сладкое хмельное оссе из Эльзаса. А после всего этого подавальщики вкатили великолепный торт, являвший собою миниатюрную копию Дворца иллюзий; в окружавших стену рвах плескался оранжад, а по углам — огромные розы Тюдоров и саламандры Франциска. Гости бешено рукоплескали, и король Генрих сиял от гордости.

Мария сидела между Розой Дакр и Анной за столом, занятым преимущественно английскими фрейлинами. Ей хорошо был виден королевский стол, стоявший на возвышении, а если немного наклонить голову вбок, то виден был и отец с веселым кузеном Фрэнсисом Брайаном — за столом, ближайшим к королевскому. Глядя на них, она дважды встречала всевидящий взгляд Вильяма Стаффорда, который сидел рядом с ними. Мария перестала оглядывать обширный зал и стала прислушиваться к щебету соседок. Заинтересовала ее эта беседа лишь тогда, когда речь вдруг зашла о впавшей в немилость фаворитке Франциска — Франсуазе дю Фуа.

— Вы только посмотрите, как она стоит там, у королевского стола, выставляя себя всем напоказ, — и совсем рядом с королевой, — злым шепотом говорила Роза Дакр. Мария и вправду посмотрела. Действительно, очаровательная Франсуаза наклонилась к креслу Франциска и что-то ему рассказывала, а он благосклонно улыбался, подняв на нее глаза. Королева Клод, как всегда, смотрела куда-то в сторону, зато английский король не отрывал взгляда от беседующих.

— Уверена, он сам ее позвал, — вставила Анна. — Даже у нее не хватило бы наглости вторгнуться туда непрошеной.

— Анна, не нужно, пожалуйста, — укорила ее Мария, пораженная тем, что младшая сестренка способна вести такие светские речи. У нее вдруг мелькнула мысль: «Интересно, обо мне она тоже так высказывается?»

— Я не в силах представить себе двор менее христианский, нежели французский. Только представьте: выставить свою любовницу напоказ перед всем двором и самой королевой! — возмутилась Джейн Дорсет, которая, прищурившись, внимательно разглядывала Франсуазу. — У нас, конечно, знают о Бесси Блаунт и о побочном сыне Его величества, но он же никогда не показывает этого так открыто!

— Одна фрейлина французского двора — это Жанна дю Лак, Анна, — говорила мне как-то, что считает весьма нецивилизованными порядки при английском дворе, где король вынужден скрывать свою возлюбленную и делать вид, что у него и нет таковой, тогда как всем известно, что есть, — тихонько сказала Мария, и все украшенные великолепными куафюрами головки в пределах слышимости тут же повернулись к ней. — Впрочем, я не жила при английском дворе и не знаю здешних порядков, — добавила она.

— Его величество не меняет женщин каждую неделю, как поступает, мы слышали, король Франции, Мария, — послышался язвительный голос Розы Дакр. — Но ты, поскольку давно живешь при французском дворе, возможно, расскажешь нам об этом подробнее.

Мария почувствовала, как румянец заливает ее щеки, и ничего не ответила.

— Я не желала отозваться непочтительно о Его величестве, — сказала она, помолчав. — Когда я вернусь в Англию, мне предстоит многому научиться, это я понимаю.

— Учтем к тому же, Мария, что ты, кажется, и впрямь очень быстро всему учишься, — продолжала наседать Роза; смутившись, однако, тем, что никто не поддержал этот обмен колкостями, она перевела разговор на другую тему: — Ага, вот идет официальная возлюбленная Франциска, и ее очаровательное личико мрачнее тучи.

Франсуаза с высоко поднятой головой приблизилась к их столу, раскланиваясь и обмениваясь репликами с теми, кого знала. Наконец она замедлила шаг позади Розы Дакр. Мария не огорчилась бы, если бы Франсуаза прознала о словах Розы и пришла высказать той укор за дерзость.

— Мари Буллейн, — проговорила Франсуаза по-французски своим певучим голоском, — король Франциск желает, чтобы вы подошли к его столу побеседовать. Я не спрашивала его, о чем именно, — должно быть, он хочет передать через вас что-нибудь для вашего отца.

Мария в смущении выбралась из-за стола. Она ничего не говорила, пока они с Франсуазой не оказались достаточно далеко от ее соседок по столу; тогда только она сказала:

— Если бы король Франциск желал передать что бы то ни было моему отцу, он без труда подозвал бы к себе его самого, что вам и самой прекрасно известно.

— Возможно, ему хочется продемонстрировать королю Англии все свои победы в строгом порядке, малышка Буллейн, — отвечала Франсуаза ровным голосом, и улыбка не сходила с ее очаровательного лица. — Я-то знаю: на самом деле он хочет обидеть и унизить меня, чтобы я сама приползла к нему в постель покорной жертвой, вроде тебя. Можешь передать ему, если захочешь, что для этого потребуется куда больше, нежели попытка унизить меня, посылая за его английской потаскушкой, — так легко я не сдаюсь! — Тут Франсуаза умолкла, явно удивившись собственной горячности, а Мария с трудом удержалась, чтобы не ударить наотмашь по этим ярко накрашенным губам, находившимся совсем близко.

— Я передам ему все, что ты сказала, Франсуаза дю Фуа, прямо сейчас, в присутствии королевы Клод и моего государя Генриха Тюдора. И тогда я, возможно, услышу — когда буду уже дома, в Англии, — о том, что ты возвратилась в замок своего супруга, далеко от королевского двора. — Мария отвернулась прежде, чем та успела сказать хоть слово, и поднялась на возвышение.

Король французов был прекрасен в наряде из фиолетового бархата, составляя контраст с английским королем, одетым в дублет и чулки густо-малинового цвета. Франциск протянул Марии руку, и она почувствовала, что надо принять эту руку, хотя ее обеспокоили вздернутые рыжие брови короля Генриха. Франциск сразу сделал первый выстрел — так, чтобы его слышал сидевший рядом король-соперник.

— Вы должны поскорее посетить мой золотой шатер, Мари. В последнее время я вас так редко вижу! Уж не взяли ли англичане вас в заложницы? А в моем шатре потолком служит звездное небо — то, что расписал мастер да Винчи для великолепного пиршества, где мы с вами в одинаковых нарядах гуляли под своими собственными небесами. Вы ведь помните, Мари?

Мария кивнула головой и слегка поклонилась, не произнося ни слова. Как только она выпрямилась, Франциск рассыпался в цветистых благодарностях Генриху за прекрасных фрейлин-англичанок.

— Прошу вас, пришлите нам всех, кого только сможете, брат мой Генрих, — заключил он со смехом.

Генрих Тюдор скупо улыбнулся, но не рассмеялся. Мария, которой еще ни разу не доводилось беседовать с одним из них в присутствии другого, почувствовала, как сгущаются за этим столом тучи. Был ли тому причиной лишь нелепый борцовский поединок или за этим крылось нечто большее?

— Мария уже достигла брачного возраста и, разумеется, незамедлительно отправится в Англию, — решительно заявил Генрих.

— Вот как? Я об этом еще не слышал. Меня это известие огорчает. И кто же принял столь внезапное решение? Золотая Мари, как вы сами относитесь к подобному приказу? — обратился к ней Франциск, испытующе глядя своими сузившимися черными глазами.

— Я буду счастлива воротиться на родину, Ваше величество. Ведь я настоящая англичанка и воспитана в Англии, хотя служба при вашем дворе придала этому воспитанию блеск. Конечно же, я буду с грустью вспоминать доброту любимой всеми нами королевы Клод. Она всегда была ко мне благосклонна, какие бы ошибки я ни допускала по неразумию.

Сердце у Марии затрепетало при этом дерзком ответе, о котором она так долго и горячо мечтала. Она предприняла попытку мило улыбнуться и сделать вид, что побуждения у нее самые бесхитростные. Франциск сердито сверкнул глазами, но тут же раздался голос Генриха — на этот раз более непринужденный, почти веселый.

— Не огорчайтесь так сильно, брат мой Франциск, из-за того, что ваша королева потеряет одну фрейлину. Уверяю вас, такая красота и такой ум не пропадут втуне. Я сам подыщу для «золотой Марии» достойного мужа-англичанина, и она станет служить при дворе своего государя.

Мария отчетливо видела, как Франциск сжал зубы, а его тонкие пальцы впились в ножку кубка, наполненного рубиновым вином.

— Завидую мужу, которому достанется такое сокровище, — проговорил он. — И если мы с вами, верный друг мой Генрих, действительно так похожи, как о том говорила сегодня ваша дорогая сестра — это когда я положил вас на лопатки, — то мне, быть может, следует завидовать и вам? — Он громко, отрывисто расхохотался, а Мария сделала реверанс и повернулась, чтобы уходить, хотя формально ей не было дано такого позволения. Она чувствовала на себе пристальные взгляды трех сотен гостей, наполнявших пиршественный зал, однако не в силах была находиться дольше при этой пикировке двух государей, каждый из которых располагал обширной и грозной властью.

— Мария, — долетел до ее ушей голос короля Генриха, и она вернулась на место.

— Да, Ваше величество?

— Я призову сейчас вашего отца, хочу обсудить с ним некоторые дипломатические дела. Я бы хотел, чтобы вы подождали меня — и своего отца — в передней комнате.

— Как пожелаете, Ваше величество.

— Я не приказываю вам, Мария. — Голос стал вкрадчивым. — Я всего лишь прошу.

Ей сейчас же вспомнились точно такие слова, сказанные когда-то Франциском, — слова, которыми он обманул ее глупое сердце, прежде чем совратить в той маленькой комнате Амбуазского замка.

— Я непременно исполню это, государь. — Ей удалось слегка улыбнуться, но чувствовала она себя обессиленной, смущенной, гордой и испуганной. С облегчением увидев, что обе королевы по-прежнему заняты беседой и не смотрят на своих супругов, Мария сошла с королевского помоста.

Когда давно желанное столкновение с Франциском оказалось позади и Мария вышла из зала по узкому коридору, увешанному гобеленами, она почувствовала слабость в коленках и непроизвольную дрожь. Оказавшись в передней комнате, она с удовольствием села в кресло, на бархатные подушки. В просторной комнате, где на гобеленах были сплошные змеи и хитрые лисы, огромный Генрих, похожий на медведя, казался далеким видением. Мария закрыла глаза, стараясь восстановить душевное равновесие и власть над собой, прежде чем ей придется снова предстать перед ними — королем, отцом… Она молила Бога, чтобы ей больше никогда не довелось увидеть вблизи Франциска, этого похожего на древнего бога François du Roi, который растоптал ее детские мечты ради собственного удовольствия и развлечения — и ради того, чтобы расплачиваться за свои проигрыши в кости.

— Мария, вы хорошо себя чувствуете? У вас есть силы оставаться или же мне проводить вас в Гин?

Ее глаза мигом раскрылись при звуках знакомого голоса — Стафф! Он стоял совсем рядом, и Мария с неудовольствием вынуждена была признаться самой себе, что и в изысканном наряде из раззолоченного бархата и тяжелой парчи он выглядит таким же красивым и мужественным, как тогда, на борцовской арене — покрытый потом и перепачканный землей. Могучие плечи распирали дорогую ткань, дублет туго обтягивал мощные мышцы груди, плоский живот и узкую талию, а под чулками четко обрисовывались крепкие бедра и голени. Вопреки всей неприязни, которую Мария старалась выказать Стаффорду, ее глаза украдкой метнулись к затканному золотой парчой гульфику, где сходились могучие чресла. Потом она перевела взгляд и встретилась с его взглядом, неспешно ее изучающим; между ними, как и всегда, словно молния проскочила, только что искры с треском не посыпались.

— Вильям Стаффорд, вы меня преследуете? Могу я взглянуть хоть куда-нибудь без того, чтобы увидеть вашу персону? Вас король прислал?

— Нет, Мария. Ваш отец. Вы не слишком утомились после столь рискованной беседы? Интересно, каково это — чувствовать себя маленькой пешкой, которую двигают туда-сюда два короля?

— Я не нуждаюсь в ваших дерзостях, мастер Стаффорд!

— Меня восхищает то, что под покровом любезности и покорности в вас по-прежнему пылает душевный огонь. Я также надеялся, что с сегодняшнего дня вы станете называть меня Стаффом.

— С чего бы это?

— Возможно, вы станете так звать меня тогда, по крайней мере, когда взволнованы или захвачены чем-нибудь. Разве не ваш чистый голосок я слышал, катаясь по земле у ваших ног на арене: «Давай, Стафф, ты побьешь его»?

Мария ощутила на щеках жаркую волну румянца.

— Не воображайте, что я желала победы именно вам. Вы же знаете, что я настоящая англичанка и стала бы подбадривать любого соотечественника.

— Увы! А я-то надеялся, что вы переживаете за меня по другой причине. — Он повесил голову в притворном горе, и Мария чуть не рассмеялась. Тогда Стаффорд тихо продолжил: — Я надеялся, что вы желаете победы мне, а не поражения бедному Лотреку. Он вам враг?

— Нет! Право же, нет, да вас это и не касается.

— Значит, что-то у вас с ним было, — сверкнули зубы в дерзкой улыбке, — но я утешусь тем, что вам он, кажется, неприятен. Понимаете, милая Мария, вы так и не овладели искусством лгать — во всяком случае, лгать так, чтобы это не было заметно. А вот совесть у вас сохранилась. Лучше бы вам, барышня, научиться лгать, а совесть эту поскорее похоронить, если хотите добиться успеха при дворе великого Генриха.

— Какое право вы имеете давать мне советы? Да и вообще, с чего это вы обо мне так заботитесь?

— Поверьте, Мария, это не входит в обязанности моей службы ни вашему отцу, ни королю. Следовательно, у меня на это должны быть личные причины. Возможно, мы поговорим о них, когда вы повзрослеете и поумнеете. А до тех пор — думайте сами.

У Марии так и чесалась рука закатить ему вторую пощечину — вот только примет ли он ее так же спокойно, как первую? Ей хотелось колотить его по груди, лягать ногами, царапать и при этом вопить. Она сама испугалась того, что этот человек возбуждает в ней такие чувства, тогда как не должна была бы обращать на него ни малейшего внимания — с его-то положением.

В наступившем неловком молчании распахнулись портьеры, и в комнату влетел Томас Буллен.

— Она хорошо себя чувствует, Стафф?

— Спросите ее сами, милорд. Я бы сказал, что она в весьма боевом настроении.

— Она у нас молодец, — кивнул Буллен. — А что сказал тебе король, Мария?

— Который из королей, отец? — Уголком глаза Мария заметила, что Уильям Стаффорд удовлетворенно улыбнулся этой дерзости.

— Разумеется, Его величество. Он обещал подобрать тебе супруга. А имя не называл?

— Не называл, только сказал, чтобы я дожидалась его — и вас — здесь.

— Прекрасно. Прекрасно. Вполне возможно, ты возвратишься на родину в составе королевской свиты.

— Но мне бы хотелось по возможности навестить матушку в Гевере.

— Да, если должна состояться свадьба, ты обязательно вернешься туда — готовиться. Если будет дозволено, — добавил он, спохватившись. — А что Франциск говорил? Они что, спорили?

Мария собралась пересказать всю сцену, опустив лишь свои дерзости, но тут на фоне портьеры возникла массивная фигура Генриха. Отец и Стаффорд низко склонились перед королем.

— Она была великолепна, Томас, просто великолепна! Дала французскому королю такую отповедь, какой я в жизни бы не ожидал от обычной миленькой куколки. — Только теперь Мария заметила, что вслед за королем пришел невысокого роста крепыш, которого она часто видела в королевском окружении.

— Мария мне только что рассказала: вы изволите избрать ей супруга по возвращении домой, государь. Ваша забота — высокая честь для всей семьи Буллен.

— Не изволю, Томас. Уже изволил. И выбор сделал самый лучший — вот человек любящий, преданный, носящий имя, которое он сам прославил при королевском дворе. — Генрих взмахнул сжатой в кулак рукой, и стоявший позади человек выступил вперед, поклонился.

У Марии расширились глаза: она ясно видела, что Вильям Стаффорд, стоя за их спиной, скрестил руки на груди и покрепче уперся в пол ногами.

— Милорду Буллену известна безупречная репутация Вильяма Кэри, дворянина личной свиты короля, Мария. Понятно, что при дворе это должность важная — ведь дворяне свиты несут по ночам караул у дверей королевской опочивальни, а также ведают гардеробом короля и его доспехами.

Он остановился, и Мария беспокойным взором оглядела этого Вильяма Кэри — сосредоточенного, серьезного, с волосами песочного цвета. Внешность его весьма располагала к себе, разве что круглое лицо не шло в сравнение с мужественным квадратным подбородком, отличавшим Стаффорда. «Ах, с какой стати именно сейчас думать об этом негодном человеке!» — с досадой подумала она.

— Мария Буллен, — обратился к ней король, — я с гордостью представляю вам Вилла Кэри в качестве вашего будущего мужа, любящего и заботливого.

Мария с трудом сдержала подступившие рыдания. Она присела в реверансе. Генрих просиял, а у отца было непроницаемое лицо. Вильям же Стаффорд, стоявший в тени, выглядел таким сердитым, каким Мария его еще не видела.

— Я понимаю, что сейчас вам хочется о многом поговорить друг с другом, но, если сэр Вильям соблаговолит подождать за дверью, я обещаю, что буквально через минуту верну ему очаровательную невесту. Томас, я сказал ему, что сегодня он может только проводить ее до замка. Не сомневаюсь, что ты меня понимаешь. — Король слегка повернул вбок свою большую рыжеволосую голову. — Стафф, это ты, что ли? Какого черта ты здесь делаешь?

— Меня вызвал лорд Буллен, государь, — отвечал Стаффорд немного охрипшим тихим голосом. — Я сейчас уйду. Желаю мистрис Буллен большого счастья в предстоящем замужестве. — Он поклонился и удалился.

— Ступайте, ступайте оба! Мы дольше минуты не задержимся. Я хочу поблагодарить молодую леди за то, что она так ловко осадила французского лиса, а то этот плут думал, что может взять верх над англичанами. Ха!

Мария осталась наедине с королем, однако этот волнующий факт отчего-то не произвел на нее должного впечатления. Она даже не могла улыбнуться ему, хотя разум подсказывал, что улыбнуться надо.

Король медленно приблизился к ней и взял ее руки в свои лапищи.

— Я надеюсь, Мария, вам понравится тот муж, которого я выбрал. Он человек добрый, терпеливый, а должность требует его постоянного присутствия при государе. После короткого медового месяца вы станете жить при дворе. Вы же знаете, что медовый месяц — это обязательно, такова традиция. Как вы полагаете, Мария, вам по душе будет жизнь при нашем дворе?

— Конечно, Ваше величество. Это для меня большой почет.

— Я хочу оказать вам больше, чем почет, прекрасная Мария, — сказал он, наклонившись ближе к ее бесстрастному лицу. — Я хочу, чтобы вы были счастливы. Знаете, мы с вами станем близкими друзьями.

Она смогла наконец поднять на него взгляд. Его глубоко посаженные глаза скрывала тень, и Марии не удавалось их рассмотреть, хотя она чувствовала, что он внимательно следит, ожидая ее ответа. И вдруг она почувствовала себя счастливой, ей стало легко. Она едет домой, к матери в Гевер. Что же до замужества — а чего она ожидала? Вильяму Кэри придется быть с ней ласковым, раз уж ее сосватал ему сам король. Она будет при дворе, далеко от Франциска и всех пересудов.

— Я с нетерпением жду возвращения домой, Ваше величество. У меня нет сомнений, что там все будет чудесно. Благодарю вас за внимание и заботу. — Она лучезарно улыбнулась королю, и тот по-мальчишески заулыбался. «Да что там, — подумала она с облегчением, — доставить удовольствие этому человеку будет ничуть не труднее, чем тому глупцу Рене де Броссу».

— Вы так красивы, Мария, — проговорил, задыхаясь, Генрих Тюдор. — Так красивы и так милы. — Он медленно поднес ее руки к своим губам, над которыми нависали усы, и запечатлел на каждой долгий поцелуй.

«Ничего в этом нет, — уверяла она сама себя. — Ему не удастся так вскружить мне голову, как удалось Франциску, когда я была совсем девчонкой. Вильям Стаффорд заблуждается, считая, будто этот король расставляет мне ловушки и капканы».

Генрих наклонился, легко прикоснулся к ее губам и, не говоря больше ни слова, провел ее за откинутую портьеру. Вильям Кэри стоял навытяжку, а отец сидел немного дальше, на скамье, в ожидании короля. В зале к этому времени уже почти никого не осталось. Едва завидев короля, вытянулись в струнку телохранители, а слуги продолжали убирать со столов остатки пиршества.

— Препоручаю ее тебе, Вилл. Вас будут сопровождать до самого Гинского замка два моих телохранителя, потому что груз очень уж ценный, да, Томас?

Мария сделала реверанс, Вильям поклонился, и они вышли под чистое звездное небо.

Она жадно пила свежий воздух, вглядывалась в раскинувшееся над ней бескрайнее небо, а звезды подмигивали серебристому Дворцу иллюзий, построенному королем Генрихом. Как это все было похоже на сказку, на те небеса из навощенного холста, расписанные бедным милым синьором да Винчи!

Вильям Кэри бережно взял ее под руку, и они неспешно зашагали по залитым светом факелов аллеям к темневшему далеко впереди замку.