Последняя песнь до темноты

Илана С. Мьер

Последняя песнь до темноты

(Лира и кольцо — 1)

Перевод: Kuromiya Ren

Якову

Моей лестницы больше нет,

И я должен лежать там, где начинаются лестницы,

И сердце заперто в мешке костей.

— В. Б. Йетс

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Музыка доносилась до окна с запахом жасмина, лира играла очень старую песню о летних ночах, которую Дан знал с детства. Торговец улыбался себе, вырезая последние фигуры на колонне, над этим он работал весь вечер. Потому он любил работать в комнате с видом на улицу. Особенно летом, когда на Ярмарке Середины лета в Тамриллине собирались все певцы и артисты. Особенно певцы, обученные Академией поэты, чье искусство было гордостью Эйвара даже сейчас, веками после потери чар. Жена Дана жаловалась на шум, но в этом были все женщины.

Она жаловалась на многое, несмотря на значительное состояние Дана Бейлинта, за все те годы, которые они были в браке. Это было утомительно. Хуже того, это усиливало тревогу Дана, а жизнь его, как она должна была знать, была напряженной.

Корабли приплывали и уплывали, никто не знал, потонут ли с одним из них все богатства. У него была страховка, но агенты все время пытались обмануть. Всего месяц назад Дан потерял корабль в морях на дальнем востоке, весь груз жаккарда и специй навеки ушел к Майе. Он был одним из немногих торговцев Тамриллина, достаточно смелых и богатых, чтобы отправлять корабли в дальние моря, которые, как говорили, были красными от крови.

Дан в это не верил. Он подозревал, что капитанам кораблей нравилось сочинять истории, чтобы повысить цены. Что говорить об агентах страховки. Не было сомнений, что это рискованно, и его — Дана Бейлинта — знали из-за того, куда он осмеливался посылать корабли, как он рисковал. Дан был смелым, при дворе были его информанты, он украшал жену шелками и жемчугами, его сыновья могли унаследовать империю. И его дочь, если выйдет удачно замуж, в чем он не сомневался.

Его работа на день была закончена, Дан видел, что в лампах кабинета масла осталось еще на час. Он не позвал слугу, чтобы тот зажег лампы в коридоре, а замер у черной сатиновой накидки с золотой вышивкой на кресле. Она прибыла сегодня, к его радости. Он мысленно просчитал примерную стоимость: две дорогие привезенные ткани, сшитые вместе, изящная вышивка. Золотая застежка, которую он заказал в порыве, которая будет блестеть на его горле под лампами. Да, было дорого, но он собирался пойти на Маскарад Середины лета, в дом Придворного поэта, так что траты его не волновали.

Ценнее всего была маска, которую Дан поднял со стола и прижал к лицу, глядя на себя в зеркало в серебряной раме, которое само стоило целое состояние. Его глаза смотрели на него в обрамлении черного с золотыми узорами листа. Даже вечерний свет ламп мерцал на этой позолоте. Меч в узорах, рукоять и ножны идеально подходили друг к другу, и они дополняли образ. Он заказал маску и меч у мастера из Майдары, работы отличались от традиционного стиля Эйвара, и он был уверен, что будет выделяться. Дану нравилась эта мысль. Он намеренно не приглашал жену на маскарад с ним.

Думать о таком не стоило в то время ночи, когда ему нужно было спать. При дворе его привлекало еще кое-что: дамы, уставшие от браков до договоренности, живо интересовались человеком, который испытал моря, красные от крови.

Словно прочитав мысли Дана, певец снаружи закончил песнь о лете и принялся за неприличную балладу, ее бодрый ритм звучал странно в тишине ночи. Дан не мог разобрать слова, было что-то про обольщение. Об этом были многие такие песни.

Его информанты при дворе помогали в таких делах, сообщила Дану об интересах, возможностях. Например, удобно было знать о часто отсутствующих мужьях. Но это был не лучший способ использовать связи, Дан предпочитал получать от них информацию полезнее. Когда король был на грани помолвки с южной королевой, годы назад, Дан заранее уловил это, и он добыл такой красивый и большой изумруд, что его по сей день обсуждали при дворе. Подарок короля для невесты окружили золотом, сделали кулоном. И годы подобных действий укрепили власть Дана, расширили сферу его влияния, даже при дворе, ярко сияющем, как и вся столица.

Дан опустил маску, ощутил теплый летний воздух на лице. Сова тихо ухнула у окна. Песня подходила к концу, и Дан надеялся, ради своей жены, что поэт заканчивает. И ради себя тоже. Он собирался идти в кровать, быстро уснуть. Но сначала он встал у окна и смотрел на серп луны, обдумывая многое. Переваривая.

Несколько дней назад информанты сообщили ему кое о чем интересном… очень интересном. Мог снова представиться шанс. Дан отправил послание во дворец, используя свое преимущество. Хитрыми стратегиями, изобретательными ходами он обеспечивал жене богатый вид, она не ценила этого. Ее дети тоже были неблагодарными, это было ожидаемо. К счастью, Дану нравилась его работа и награды. Особенно награды.

За окном воцарилась тишина. Дан понял, что песню оборвали на середине куплета. Может, кто-то из сонных злых жителей ударил поэта. Дан любил музыку, даже поэтов, хоть они были нахальными.

Он снова посмотрел на луну, вдохнул запах летнего жасмина. Дан подумал не впервые, что, если бы не семья, он мог бы стать поэтом. Бродить от очага к очагу, сочинять песни, от которых даже самые жадные аристократы трепетали, полные восхищения или похоти. Ему говорили, что его певучий голос впечатлял, если он старался. Но у поэтов не было семей. Даже величайший поэт века, Валанир Окун, бродил без дома, как он слышал. А Дан всегда ставил нужды остальных выше своих.

Пока он обдумывал это, меланхолично и удовлетворенно, Дан услышал новую музыку, разбившую тишину. Но не эту музыку он слышал до этого. В ней не было гармонии, она терзала ночь. Его душу. А потом перед глазами потемнело.

Когда Дан проснулся, он с болью склонялся спиной над твердой поверхностью. В комнате горели свечи, чуть не ослепляя. Дан закричал.

Он увидел у мужчины перед собой вытянутый нож. Его лицо было красной маской. Через миг Дан понял, кто это был, и что маска была кровью.

— Дан Бейлинт, — сказал мужчина и провел ножом по горлу Дана. Это было быстро, главная артерия тут же оказалась перерезана. Вокруг онемевшего лица Дана возникла лужица крови, собравшаяся на столе. Аккуратная работа.

* * *

Лин с воплем проснулась. Она потянула одеяло с Леандра и прижалась к нему, хотя в комнате было жарко. Она дрожала.

— Ради богов, Лин, — пробормотал Леандр и потянулся за одеялом. — Отдай.

Ее пальцы ослабли, она позволила ему забрать грубую ткань. С кровати ей было видно луну, белую улыбку в небе. Лин покачала головой, метафора не помогала. Но ужас, пронзавший ее, не отступал.

— Что такое? — сказал Леандр. Наверное, ощутил ее дрожь.

Лин свесила ноги с кровати и подошла к окну. Снаружи она видела темный переулок, толком ничего. Запах оттуда заставлял закрывать окно даже летом.

— Я слышала крик.

— Это был сон, — сказал Леандр. — Или… ты знаешь, что бывает в таких местах. Ничего жуткого.

Она была рада, что он не видел ее, что его лицо все еще утыкалось в его плоскую подушку. Кошмары были не новым для Лин. Она не знала, почему именно этот так сильно ранил. Картинки уже угасали: длинный нож, свечи. Но крик был новым. Худшим кошмаром.

— Леандр, я могу сыграть нам песню? Одну? — Лин старалась звучать спокойнее, чем ощущала себя. Лира была его, ему не нравилось, когда она прикасалась к ней. И он спал.

Но, может, она недооценила его доброту. Он мог быть щедрым. Она знала.

— Ты с ума сошла, — сказал он. Она увидела, как он в тусклом свете потянулся. — Ты придумала кошмар, чтобы добраться до моей лиры. Одна песня.

Она кивнула, погладила нежно металлические струны инструмента. Она была благодарна тому, что была в этой комнате и с этой лирой в руках, и слезы выступили на ее глазах.

— Хорошо, — сказала она. — Я спою тебе колыбельную.

* * *

Глаза смотрели на нее. Нет, это были прорези, а не глаза, в маске, что стояла на прикроватном столике, озаренном луной. Но Рианне казалось, что за ней следят, и она прижала ухо к двери спальни. Тишина в коридоре.

Она ощутила укол вины на миг при виде прекрасной маски, подарка от человека, за которого она должна была выйти замуж. Но она уже двигалась. Она приоткрыла дверь, беззвучно, ведь петли она смазала до этого. Весь день она думала об этом моменте, за полночь, когда она была убеждена, что отец спит. Даже если он задержался и писал в своих книгах учета или расхаживал по кабинету, распивая вино. У такого торговца, как мастер Гелван, было много забот.

Отец Рианны был не из тех — часто богатых — мужчин, что запирали дочерей на ночь. Раньше она бы рассмеялась от такой мысли. Они оба рассмеялись бы. Он шутил, что семнадцатилетняя Рианна уже была рассудительной, как старая дева, и ужасно послушной.

Она скользнула за дверь, осторожно шагая в сатиновых туфлях. Они позволяли ей тихо скользить по плитке на полу, а потом по ступенькам в комнаты внизу. Ночью дом Гелвана казался зловещим, лунный свет отражался от белого мрамора пола и колонн, который так любил мастер Гелван. Этот камень доставили на кораблях с юга за большие деньги. Рианна думала, что ее тень на сияющем полу была как преследующий дух. Она поежилась.

Дариен дразнил бы ее, если бы знал.

Эта мысль показалась жуткой и заманчивой одновременно. От биения ее сердца можно было оглохнуть.

Добравшись до двери кабинета мастера Гелвана, Рианна услышала голоса. Ее отец и еще один. Ее сердце грохотало, но она замерла. Еще было время пройти на носочках мимо двери кабинета, чуть приоткрытой, и сбежать в главную комнату, а оттуда — в сад.

— …Записка на теле с именем, — сказал голос не ее отца. Рианне голос показался знакомым, а потом она поняла, что это был один из слуг с кухни, Кэл. — Похоже, это подтверждает вашу теорию, что между убийствами есть связь.

— Его кровь была осушена, как и у остальных, Кэллам? Уверен? — голос мастера Гелвана был тихим и тревожным.

— Я говорил со слугами мастера Бейлинта. Рана была такой же. Но мастера Бейлинта нашли не на улицах, а в его саду. Допросили ночного стража.

Рианна онемела. Она зажала руками рот, чтобы не было слышно ее дыхание. Убийства. Этот кошмар начался в прошлом году, но всегда был вдали: тела находили на ветхих улицах в бедных районах Тамриллина. Мастер Гелван скрывал бы это от нее, если бы мог, но слуги болтали. Убийства совершались в схожем стиле: рана от ножа на горле, крови в жертве не было. Пока таких жертв было шесть.

Дан Бейлинт, седьмой, был похож на ее отца — торговец со связями с королем и двором. И его нашли не на улицах. В саду.

— Я завтра отправлюсь сам и выражу соболезнования семье, — сказал мастер Гелван. — Спасибо, Кэллам, за хорошую работу. Насчет остального — приглашения разослать завтра. Думаю, нужно добавить в список несколько имен.

Рианна быстро пробралась мимо кабинета к главной комнате. Приглашения. Ее отец, конечно, говорил Бале Середины лета, который он проводил в этом году, каждый год. Все в Тамриллине, обладающие хоть какой-то значимостью, приходили туда, включая короля и его Придворного поэте, Никона Геррарда, самого мощного человека в Эйваре. Для развлечений позвали самых умелых исполнителей, прибывших на фестиваль. Так было каждое лето, сколько Рианна помнила.

Этот год был другим. Тут будет Дариен, исполнять со своим другом Марленом. В этом году ей нужно скрывать секрет от мира… пока не закончится состязание.

Она повернула ручку второй двери, которую она смазывала сегодня, которая вела в сад. Рианна думала о том, как спокойно отец говорил о ранах и крови. И Кэл…? Его тяжелая форма и печальные глаза часто напоминали Рианне гончую. Если гончие говорили о внутренностях животных, редисе и урожае.

Как слуга с кухни мастера Гелвана был связан с убийствами? Почему они так поздно не спали?

А потом она ощутила запах роз в летнем теплом воздухе, и Рианна почти забыла свои тревоги, увидев их у основания вишневого дерева.

* * *

Дариен Элдемур давно уже не нарушал закон. В прошлый раз тоже было из-за девушки. Марлен тоже был с ним, его друг был выше, и это пригодилось, чтобы дотянуться до неудобно расположенного засова ворот.

Дариен улыбнулся от воспоминания. Их с Марленом успех той ночью сделал их легендой среди учеников Академии, это все затевалось ради потрясающей дамы, вдохновившей его на одну из лучших песен. Она вскоре после этого вышла замуж за богатого лорда, как и делали потрясающие существа. Но Дариен уже сделал ее известной, хоть прославив внешность, а не имя, от Кровавого моря на юге Эйвара до голых гор на севере.

— Чего улыбаешься, безумец? — прорычал Марлен. Его темные волосы прикрывали глаза от лунного света.

— Из-за тебя, — сказал Дариен. — Тихо. Нас могут остановить стражи, — улица была тихой, пропитанной ароматами лета. Жасмин и жимолость укрывали стены, скрывая поместья Тамриллина от улиц. Дариен ощущал в этих запахах печаль, несмотря на их сладость, ведь они существовали недолго.

Странно думать об этом, пробираясь в дом богача. Но такие мысли хранились в разуме Дариена, в месте, где рождались песни. А потом женщины поражались, откуда он знал о печали, потере и несчастной любви, когда он казался самым веселым человеком.

Человеком, который теперь собирался весело совершить преступление.

Дариен благодарно помолился Киаре за то, что луна была тонкой. А потом:

— За мной, — сказал он и прошел к другому дереву. Шелест сообщал, что Марлен шел за ним, тихо ворча. — Хватит жаловаться, — пробормотал Дариен. — Потом споем об этом.

— Это точно, — сказал Марлен. — В тюрьме. Трагическую балладу. Или фарс.

— Ты слишком циничен, — возмутился Дариен. Он помнил, что идти нужно дальше. Искать нужную стену.

Они шли по переулку у поместья, добрались до площади, куда выходили сады. Каждый был окружен высокой стеной, чтобы богатые обитатели были скрыты.

Но в основании стены торговца камень сидел неплотно. Дариен пошевелил камень руками, пыхтя из-за его тяжести, и проем оказался достаточным, чтобы они пролезли.

Марлен недовольно отряхивался, Дариен озирался. Розы поприветствовали его, они казались белыми в свете луны, острова в темном море шипов и листьев. Каменный фонтан журчал в центре, обрамленный деревьями в цвету. Каменные скамейки стояли под деревьями с намеренной простотой.

Дариен заметил розу, что отличалась от остальных: в ночи она выглядела почти черной. Так выглядела в лунном свете кровь, он выхватил нож, чтобы срезать ее со стебля.

— Понадеемся, что торговец не заметит пропажу ценной красной розы, — сказал Марлен. — Единственной.

Дариен улыбнулся. Только выпускник Академии так подобрал бы слова, ссылаясь не только на цветок, но и на предполагаемого слушателя.

— За мной, — сказал он. Он не знал, почему вынужден делить этот опыт с Марленом, который, хоть и был его лучшим другом, вряд ли понял бы. Но было поздно что-то менять. Они подошли к вишневому дереву, где он должен был встретиться с Рианной.

— Долго нам ждать? — спросил Марлен. Он говорил тихо, хотя вряд ли его слова были бы слышны в доме с такого расстояния. И музыка фонтана скрывала их голоса.

Дариен покачал головой.

— У тебя есть другие планы на ночь?

— Возможно.

— Тебе бы лучше отточить «Джентльмена и его любовь». Я заметил, что ты ошибаешься в одном и том же месте.

Марлен вскинул голову.

— Я играю так, как нужно, Элдемур, — сказал он. — А тебе нужно научиться не ухмыляться, когда мы поем это. Зрители не знают, что это сатир, до третьего куплета.

— У меня это выходит невольно из-за твоей плохой игры, — сказал Дариен. Он улыбался, говоря это.

Они коротали время, оскорбляя друг друга, пока дверь дома не открылась, на ступенях появилась тонкая белая фигурка. Луна была серебром в ее длинных волосах. А потом она побежала, платье и волосы развевались за ней, она бросилась в его объятия. Она была в ночной рубашке, как понял Дариен, ее бы отругали. Но она не знала, ведь мать не могла научить ее.

— Вот и ты, — выдохнул он в ее волосы. Они были нежными и пахли жасмином, пахли летом. Через миг он отпустил ее и подарил розу. Она улыбнулась, и даже в лунном свете он видел ее румянец. Он знал, что Марлен это заметит, как и целомудренную краткость их объятий, и захочет объяснений. Дариен не хотел раскрывать эту часть для насмешек своего друга.

— Где мы можем поговорить? — спросил он.

Она опустила взгляд, надув губы.

— Планы отца изменились в последний миг. Он дома. Я видела, что он не спит и в кабинете.

— Не спит? Сейчас?

— Ночью… произошло убийство, — сказала она. — Торговца, как мой отец, убили в саду.

— В его же саду? — резко сказал Марлен. — Это странно.

— О, вы не знакомы, извиняюсь, — сказал Дариен. — Рианна Гелван, это Марлен Хамбрелэй… прицепился ко мне еще с Академии.

— Рад знакомству, — лениво сказал Марлен и поцеловал ее ладонь. Рианна была испугана, но кивнула и убрала руку, ее спокойствие было проявлением ее безупречного воспитания. Почти безупречного. Ее ночная рубашка была с высоким воротником и длинными рукавами, так что она считала ее достаточно закрытой. Эти подробности не проникали за высокие стены сада.

Но убийца как-то смог проникнуть в эту ночь в другой сад.

Дариен покачал головой. В столице происходили странные вещи. Он слишком долго жил отдаленно на острове Академии, порой уходя в ближайшую деревню, и даже это было против правил. Они с Марленом обошли много городов за прошлый год, но они не могли сравниться в сложности и размере с Тамриллином, столицей и королевой их всех.

— Думаете, это помешает Ярмарке? — спросила Рианна. Ее глаза были круглыми.

— Смерть торговца? Конечно, нет, — сказал Дариен. — Похоже, кто-то затаил на него обиду, — он сжал ее ладонь. — Не переживай, любовь. Состязание будет. Мы с Марленом лучшие, мы точно победим.

— Скромность в Академии не приветствуют, — отметил Марлен.

— О, молчи, — сказал Дариен и рассмеялся. — Зачем отрицать правду?

— Но состязание серьезное, — отметил Марлен. — На состязание прибыли лучшие люди со всей страны. Многие будут из Академии, но возможны сюрпризы.

— Если придет Валанир Окун, — сказала Рианна с искрой, и Дариен с трудом сдержался от гордой улыбки. Он обхватил рукой ее плечи, словно забирал приз, и она прижалась к нему, хрупкая, как пташка.

— Это будет нечестно, — возразил Марлен. — К счастью, по слухам, он где-то в Кахиши. Быть величайшим Пророком мира сложно.

— Он когда-нибудь выигрывал Серебряную ветвь? — спросила Рианна, ее голова была на плече Дариена.

— Нет… Валанир не участвовал в состязании, — сказал Марлен. — Говорили, он не хотел Ветвь, не хотел становиться Придворным поэтом. Конечно, было бы обидно, ведь они с Придворным поэтом Геррардом соперники.

Рианна покачала головой.

— Вряд ли у Валанира Окуна есть время на обиды, — сказала она, словно он нес чушь.

Дариен улыбнулся.

— Ты будешь удивлена тому, на что ему может хватать времени.

— Это видно по нашему присутствию здесь в такое время, — Марлен поклонился. — Я хочу попасть в дом и посмотреть, где мы будем исполнять на балу.

— Но ты видел это, — сказал Дариен. — Мы уже исполняли там.

— Да, но мне нужно увидеть снова, — сказал Марлен. — Твой отец мог уже уснуть?

— Не знаю, — растерялась Рианна. Она прислонилась к руке Дариена для поддержки. — Это… рискованно.

— Тем лучше, — сказал Марлен.

Они договорились, что Рианна вернется в дом и посмотрит, спят ли отец и слуги. Тишина внутри была абсолютной. Она проверила кабинет и поднялась наверх, чтобы убедиться, что дверь спальни отца закрыта.

— Спасибо, — сказал Марлен, когда она вернулась. — Я на минутку.

Дариен покачал головой.

— Не знаю, когда ты стал одним из тех поэтов, — сказал он. — Это просто пространство.

— Это важно, — сказал Марлен и пропал в доме.

— Мы можем побыть одни минутку, — сказал Дариен и поцеловал Рианну в щеку. — Хотел бы я оказаться с тобой наедине. Я бы пел для тебя.

— Скоро? — сказала она, прижав голову к его груди. Дариен не в первый раз понял, что он был первым мужчиной, которого она полюбила. Порой он поражался этому. — Ты же будешь на балу? — сказала она. — Даже если никто не знает, что это для меня.

— Буду, — сказал он. — И все мои песни теперь для тебя.

* * *

Дариен ощутил тишину, когда вернулся Марлен. Он в последний раз сжал ладонь Рианны и проводил ее взглядом. В тишине они выбрались через брешь в переулок.

Когда они добрались до улиц у их гостиницы, Марлен спросил с редкой неуверенностью в голосе:

— Что отличается в этот раз?

Дариен знал, о чем он. Они часто помогали друг другу в игре в соблазнение, редко соревновались, ведь их вкусы отличались. Женщины Марлена были несчастны в позолоченных браках, как змеи в клетке. Дариена тянули к улыбкам, смеху. Но Рианна заняла у него другое место. Ее глаза были спокойными, как пруды в лесу острова Академии, пробуждали в нем такое же спокойствие.

— Думаю, я люблю ее, — сказал он, качая головой. — Галицианскую девушку.

— В чем тогда проблема? — сухо сказал Марлен.

— Она обещана другому, — сказал Дариен. — И его происхождение впечатляет больше, чем самого младшего сына Элдемура. Ее отец говорит о зимней свадьбе.

— Похоже, тебе нужно спешить, — сказал Марлен. Он был удивительно сговорчивым, смотрел только вперед, длинный ноготь скользил по гладкому сердолику в его кольце Академии. Может, потому он не задавал Дариену очевидный вопрос: как он может думать о браке? Он, Дариен? Хуже всех для этого подходил только Марлен. Они не заключали официальный договор, но оба решили, что следующие десять лет проведут так, как предыдущий год: путешествуя, исполняя песни. Брак означал одну женщину, один дом, одну кровать.

Но Дариен еще ничего так не хотел в жизни, как хотел Рианну Гелван. Даже если это означало один дом. Жизнь с ней могла быть приключением, озаренным золотом ее волос.

— Была бы у нас магия, о которой любили рассказывать мастера Академии, — сказал Дариен. — Я мог бы магией забрать Рианну отсюда.

Марлен рассмеялся.

— Если бы у нас были силы, Дариен, ты бы мог создать себе идеальную женщину.

— Ужасная мысль, — сказал Дариен. — Такой могла быть песня — поэт магией создает идеальную женщину, и за этим следует разрушение. В песнях, по крайней мере, дела сердца всегда связаны с разрушением.

— Да? — сказал Марлен. — Я бы рискнул. Это не была бы какая-то девушка.

Дариен его почти не слушал.

— Я скажу тебе, что мне нужно сделать, — сказал он. — Серебряная ветвь стоит почти как королевство.

— Думаешь, торговец примет тебя, если мы победим?

Дариен в насмешливом возмущении погрозил пальцем.

— Нет, милорд Хамбрелэй, — сказал он с преувеличенной вежливостью. — Когда мы победим.

ГЛАВА 2

Всю жизнь музыка была для нее секретом. Тем, ради чего в полночь она уходила в подвал или в сосновый лес, чтобы играть или петь. Сочинение текстов было еще большим секретом, при свете свечи в темноте. И тогда Лин приходилось прятать огарок на следующий день, совать под груду одежды и доставать под покровом ночи.

Но теперь музыка была пьяной песне в таверне, исполняемой для толп грубых мужчин или, что редко, балладами для лордов у их каминов. А завтра… Завтра будет больше, чем это.

Во влажности ночи улицы задыхались от запахов весенних цветов. В столице Тамриллин музыка была танцовщицей, упивающейся своей юностью, почти не прикрывающей одеждой свою красоту. Для Лин она казалась распутницей, оголяющей то, что стоило держать в тайне.

Она знала, что дело в ее северном воспитании, холод к ней не подходил для этого красивого южного города. Она не ожидала увидеть его своими глазами. Величавые здания у воды сияли белизной, словно их тысячу раз полировали. Парад искусства, от позолоченной роскоши дворца короля до скульптур и фресок даже на самых скромных храмах.

Белый город у моря, так он раньше назывался в песне самого Эдриена Летрелла. Великий Пророк любил столицу. Теперь поэты называли Тамриллин «Белым городом» в честь Эдриена, из-за слов, написанных ночью светом одной свечи. Один человек так сильно влиял на остальных, хоть он умер много веков назад.

— Сегодняшняя ночь важна, — говорил Леандр. Он втащил ее в комнатку, которую они делили. — Ты не можешь пойти так. Придется купить тебе платье. Может, в кредит? Не знаю.

Лин была благодарна, что он не комментирует печальное состояние ее одежды. Большую часть года она носила одни и те же рубашки и штаны, которые украла из шкафа брата.

— Леандр, — сказала она успокаивающим тоном. — У меня есть платье. Смотри, — она развязала сверток, лежащий на кровати, которую они делили, и вытряхнула складки шелка цвета кукурузы. Она погладила их тыльной стороной ладони, ощутила вспышку воспоминания от ткани, запаха бергамота, поднявшегося в воздух, как дым.

Леандр был потрясен.

— Я всегда говорил, что ты благородного происхождения.

— Да, — сказала она. — Мой просчет.

— В облике?

Она не слушала его вопрос.

— Оценку уже провели?

Леандр кивнул.

— Я заходил в офис. Песни одобрили, мы сможем спеть их ночью.

— Хорошо, — сказала Лин. — Не хотелось повторять старый материал. Так что встретимся здесь через час для репетиции?

— Почему? Куда ты?

— Мне нужен воздух, — сказала Лин и чуть не рассмеялась. Их гостиница была в районе кожевенной, потому они и смогли найти комнату, но воздух здесь был густым от гадкого запаха промысла.

Но ее дела увели ее подальше оттуда по переулку, который сокращал путь. Она нашла его несколькими неделями раньше. Они жили в Тамриллине всего месяц, впитывали атмосферу и восторг Ярмарки Середины лета… и состязания. Когда его проводили в прошлый раз, Лин было одиннадцать лет, и она даже не знала о состязании. Никон Геррард, который нынче был Придворным поэтом короля, тогда был на пике илы. Было сложно представить это тогда.

Теперь она была в сердце всего этого. Местные ворчали, что это худшее время года, но Лин видела, что они гордятся. В середине лета тысячи торговцев, исполнителей и артистов прибывали в столицу со всего мира. Специи и шелка Кахиши, шерсть из северных холмов, булат и жаккард с юго-запада, нефрит и алебастр из дальнего востока, куда был опасно отправляться… хотя риск того стоил, как говорили Лин.

Переулок был узким проходом между стенами из камня. Окна в стенах начинались очень высоко и были темными дырами. Она спустилась по узкой витой лестнице и оказалась на площади, где фонтан украшал пересечение трех улиц. Он был в виде символа гильдии кожевников. Здесь начинался район, по улице слева она оставила его позади.

Одной из ночей во время прогулки по городу она обнаружила храм, но еще не входила. Но этой ночью ей предстояло петь в присутствии короля и — что еще тревожнее — Придворного поэта.

Лин прошла в бронзовые двери, и ее встретил занавес благовоний и дыма свечей. Она думала, что место напомнит ей о доме, успокоит ее. Но это место было проще часовни, к которой она привыкла, и светлее, словно южное солнце проникало сквозь камень. Мраморные статуи Троих озарял золотистый свет, а не призрачный белый, как она привыкла.

Старушка, укутанная в шаль, опустилась перед статуями, склонилась в молитве. Она не издавала ни звука, комната была тихой.

Три бога: Эстарра, Киара и Талион, сестры и брат. Эстарра — ужасающе красивая, с мечом, поднятым в приветствии или с вызовом. Талион — ее мужская версия, меч в руке, но в другой — большая книга, и символ равновесия — весы — был вырезан на его шлеме. Книга и весы связывали его с другой сестрой, Киарой. У нее был холодный взгляд, она была в мантии. Она прижимала к себе прялку, как и секреты земного мира. Она стояла слева от Талиона, Эстарра была справа от него. Это тоже было важно.

Неподалеку свеча погасла на подставке. Змейка дыма поднялась вверх ленивой спиралью, пропала, не добравшись до мозаики на потолках далеко наверху.

Мама Лин поклонялась Эстарре, исключая двух других, и, узнай это кто-то вне семьи, это сочли бы ересью. Но, конечно, никто не говорил.

Лин верила в Киару, как и все поэты Эйвара. Она зажгла свечу и опустила на алтарь в море огоньков. Они были одинаковыми, словно мечты и желания людей не отличались друг от друга. Молитва поэтессы, может, единственной в Эйваре, не отличалась от молитвы матери за больного ребенка или фермера ради хорошего урожая.

Или кожевника, раз храм был в этой части города. Лин улыбнулась.

Резкий звук в тишине: шаги за ней. Лин развернулась. Она узнала поэта, высокого и темноволосого, ироничная улыбка постоянно тянула за уголок его рта, словно он радовался скрытой шутке. Или, может, дело было в том, что он увидел ее.

— Хорошего дня, Марлен Хамбрелэй, — сказала она тихо, чтобы не побеспокоить молящуюся женщину.

— Ты, — сказал он, не понижая голос. — Пришла помолиться Киаре, полагаю.

— Должно быть, твоя проницательность делает тебя таким успешным поэтом.

— О, это мне нравится! — сказал Марлен и рассмеялся. — Как лед. Очень хорошо. Если интересно, я здесь за тем же. Мы выступаем сегодня.

— Как и мы, — сказала Лин. — Если не против, Марлен, я хочу помолиться в тишине.

— Мы будем на балу Гелвана, — сказал Марлен. — А вы?

Она вздохнула.

— И мы.

Марлен прищурился, маска безразличия соскользнула на миг.

— Как это удалось девушке в лохмотьях?

— Так же, как испорченному сыну лорда, я полагаю, — сказала Лин и услышала, словно издалека, холодный гнев матери в своем голосе. Так всегда было с ней, она скрывала огонь подо льдом.

И что бы мама Лин сделала с этим мужчиной? Лин было не по себе от мысли.

Марлен снов повеселел, по крайней мере, так выглядело.

— Тогда увидимся ночью, — сказал он с улыбкой. — Не дождусь увидеть тебя в лучшей рубашке и брюках, милая.

Лин знала, что Леандр разозлится из-за того, что она злила этот образец успеха в мире поэтов, так он это видел. Она отвернулась, опустилась перед статуей, склонила голову и закрыла глаза, словно была одна. Было легко забыть о Марлене, как только она закрыла глаза. Вернулась тишина, нарушаемая только оплыванием свеч.

«Я хочу только помочь вам», — сказал мужчина. Его зеленые глаза бодро мерцали, не сочетаясь с сединой в волосах и морщинами на лице. На третьем пальце его правой руки был лунный опал, одно из редчайших колец Академии. Он как-то прослышал о Лин и Леандре, нежелательной команде, учитывая, что официально поэтесс не признавали.

— Зачем вам помогать нам? — спросила Лин. Они сидели в общей комнате их гостиницы, она знала, что Леандр жутко смущен тем, что Террон увидел их в таком месте. Но Пророк, казалось, не замечал грязь и шум. Его губы изогнулись в слабой улыбке, словно он вспоминал то, что его веселило и печалило одновременно.

— Есть много изъянов в законах, — сказал Террон. Его голос был низким. — Например, что только мужчина может быть поэтом, что только мужчина может быть Пророком. Ты смело идешь против потока. Я бы хотел, чтобы смелость была вознаграждена.

Теперь уже Лин слабо улыбнулась.

— Благодарю, — сказала она, — но я не смелая. Но до этого моя жизнь была хуже, чем все, что я могу выбрать. Так что сейчас я ничем не рискую.

— Даже если не справишься? — в вопросе был убийственный вес, что резко контрастировало с шумом посетителей за другими столами.

Она встретилась с ним взглядом, намереваясь выдержать его.

— Я, скорее всего, не справлюсь.

— Да, если не позволишь никому помочь, — сказал Террон и взял ее за руку. — Примите приглашение на бал Гелвана. Пусть это выступление будет лучшим в ваших жизнях. Король будет там… что важнее, там будет Придворный поэт. Это может вам помочь.

Лин посмотрела на их соединенные руки на столе, и она поняла, что он был не таким и старым, вполне симпатичным. Еще и Пророком.

— Мы благодарим вас, — сказала она и убрала руку, сжимая кусочек пергамента, который мог стать ключом к их будущему.

— Да, — повторил потрясенный Леандр. — Благодарим.

— Мы отблагодарите меня лучшей музыкой, — сказал Пророк.

Лин отогнала эти мысли, пытаясь сосредоточиться на молитве.

«Киара, — думала она. — Хранительница секретов. Помоги нам справиться».

Она открыла глаза. Старушка ушла, как и Марлен. Полированный пол под ее коленями стал теплым. Лин поднялась на ноги, ощущая боль в коленях и голенях от того, как долго они прижимались к камню.

* * *

Марлен Хамбрелэй подумывал вернуться в храм Киары и помолиться, но решил, что ему все равно. Пусть темная богиня поступает, как хочет. На улицах его не замечали, очередной поэт среди сотен, прибывших в Тамриллин на Ярмарку. Раз в двенадцать лет они собирались здесь для самого престижного состязания, где можно было выиграть Серебряную ветвь.

Он прошел лоток, где продавали маски, половинки лиц с пустыми глазами. Таких было много по всему городу в эти дни, ведь ярмарка начиналась с маскарада. Марлена забавляла такая традиция, ведь, если посмотреть, лицо каждого уже было маской.

Марлен всегда был хорош в вынюхивании секретов. Еще со времен, когда он стряхивал братьев с яблочных деревьев в семейном саду, куда они залезали до того, как разрешалось собирать урожай. Озарять светом самые гадкие мысли людей его… развлекало.

Это отразилось и в его работе: критики хвалили Марена и Дариена за их мастерское раскрытие глубин человеческой души. Половина в этом была заслугой Марлена, который ощущал, как силы его желания поднимаются в свете свечи, превращаются в тени других, воображаемых фигур. Они с Дариеном прославлялись за то, что свергали героев минувших дней. Делали их похожими на людей, а порой и хуже.

Некоторые критики их песен выбирали другой путь, злились, что такие юные поэты популярны, ведь их тексты были исполнены цинизма. Порой они даже предлагали запретить такие песни, но юмор поэтов-сатиров развлекал двор. Так говорили Марлену. Пока не насмехаешься над придворными, писать сатиру о героях старины позволялось.

Много юмора исходило от Дариена. Марлен был тенью, что танцевала по краю, критики ощущали ее, но не могли точно описать, к их раздражению. Это тоже можно было считать секретом. Темным сердцем их музыки.

Но была разница между раскрытием секрета, который можно было обратить в песню, и важного секрета. Например, такого, из-за которого могли убить.

Марлен до этого не раскрывал такие секреты, а теперь не знал, что делать.

Виноват был Дариен, конечно, за то, что совал нос — и не только — не в свое дело. Дочь одного из выдающихся людей Тамриллина. Марлен знал, что отговорить друга не сможет: Дариен сделает так, как ему захочется. Мир давно научил его, что он может.

Марлен усвоил другой урок.

И он не успевал обдумать это, близился бал у Гелвана. Играть перед королем и самим Придворным поэтом… Он должен был сейчас репетировать с Дариеном. Но спонтанность всегда отличала их отношения, было поздно менять старые привычки. Даже сейчас, в критический момент их жизней.

Бал Гелвана. В доме, куда Марлен пробирался рассмотреть все, где они с Дариеном будут выступать. Где он не сдержался и немного осмотрелся, раскрыв при этом секрет торговца, который мог стоить ему жизни.

То, что семья Гелвана была из галицийцев, со стороны мастера Гелвана — точно, все знали. Как и то, что галицийцы очень любили деньги, так что не было сомнений в том, как отец Рианны от уборщика улиц поднялся до одного из самых влиятельных людей Тамриллина.

Но Марлен теперь мог доказать, что мастер Гелван, верный союзник короля, все еще поклонялся Безымянному богу галицийцев, а за такое карали смертью. Его беспечный обход кабинета мужчины раскрыл бронзовый маленький храм за гобеленом, а еще стопку книг на галицийском языке, который в Эйваре был запрещен веками. Галицийская религия не принимала существование других богов, был лишь один, по их словам. Что означало, что они не верят в Трех, хоть их имена благословенны.

За прошлые тысячу лет многие галицийцы попытались взять в руки меч, что означало, что многие были мертвы. Мастер Гелван был примером, как мужчина может отказаться от ненужного наследия и стать великим в глазах короля и двора.

И теперь, как оказалось, он был еретиком. А Марлен этой ночью будет пить его вино и улыбаться, петь в присутствии этого человека.

Марлен не мог перестать думать об этом, прокручивать это в голове, потому что он был сыном своего отца.

«Ты всегда будешь в тени?» — почти слышал Марлен его вопрос.

Он открыл дверь гостиницы, где остановились они с Дариеном, прошел к свету и теплу, где не было ни знака того, что его жизнь вот-вот изменится.

ГЛАВА 3

Свет набросился на нее в просторном зале, он исходил от ламп, висящих наверх на тонких ветвях, от факелов на стенах в декоративных кольцах из меди, от бокалов с вином, отражающих свет тысячами вспышек оскаленных зубов. Дом мастера Гелвана можно было по праву назвать дворцом, паркет был украшен кахишанскими коврами, на стенах висели картины, и Лин знала, что все они по-своему особенные. Музыканты играли бодрые мелодии, под которые некоторые уже танцевали.

Леандр поправил плащ, тревожно озираясь, а Лин делала свои подсчеты. В комнатах были лучшие люди города. А еще иностранные лорды и торговцы, которые прибыли в Тамриллин на неделю Ярмарки Середины лета. Лин нельзя было расслабляться. Она сомневалась, что Райен примет приглашение галициаца, хоть и такого влиятельного, как мастер Гелван, но уверена не была. У нее было преимущество: волосы были обрезаны, тело истончилось, и он вряд ли узнал бы ее сразу. И все же ночь была опасной.

Вспышка в сознании, и она оказалась в другом зале, похожем на пещеру, со шторами из лучшего бархата и гобеленами вековой давности. Она думала о лицах, смотревших с них. И Лина была посреди водоворота гостей, которые смотрели и шептались, точно обсуждали ее незамужнее состояние. Кружась в тенях с шипящим шепотом, гости напоминали ей духов. Она подняла бокал вина к глазам, чтобы оценить его цвет, букет, но ей просто нужно было на что-то смотреть… не на эти оценивающие глаза.

«Что-нибудь нравится? — Райен, теплое перышко дыхания у ее уха. — Хотя это не важно, любимая».

А потом она вернулась в дом торговца Тамриллина, снова была рядом с Леандром, они собирались выступать перед Придворным поэтом и королем.

— Лин, о чем ты думаешь? — сказал Леандр уголком рта. Он тянул синий плащ за манжеты, она знала, что он нервничает.

— Что все чешется, — она не врала, она давно не носила платье, и тело протестовало.

Они поприветствовали мастера Гелвана, стоявшего у входа, обрамленного резным мрамором. Он был худым мужчиной с уставшим лицом, его светлые волосы вот-вот поседеют. Его наряд был алым, с золотой вышивкой. Она представляла цену такого цвета. Рубиновый кулон лежал на груди торговца, простое золотое кольцо было на левой руке, хотя она знала, что его жена умерла много лет назад. Он кивнул Лин и Леандру, не удивившись поэтессе. Она была благодарна за это.

Теперь, разглядывая толпу, Лин сказала:

— О нет.

Леандр вздрогнул. Перед выступлением он всегда был на иголках.

— Что?

Она заметила двух в черном, безупречно подготовленных и красивых. У обоих на кожаном ремне на поясе были резные лиры.

— Они.

Леандр проследил за ее взглядом и тихо выругался. Лин вздохнула.

— Прости, — сказала она. — Я знала, что они будут здесь. Я встретила Марлена сегодня в храме, и он сказал мне. Любовался собой, конечно, хотя это, наверное, его нормальное состояние.

Они сразу бросались в глаза: высокий и задумчивый Марлен и тонкий и светловолосый Дариен с хитрыми голубыми глазами. Они прославились и в свой год в Академии, может, их будут обсуждать еще годы. Всего за год после Академии они стали известны, этому могли позавидовать даже некоторые Пророки.

Кто мог состязаться с ними? Поэтесса с малым опытом? Выпускник Академии, который пока не получил метку?

Она знала, о чем думает ее напарник.

— Леандр, послушай меня, — сказала она. — Террон послал нас сюда, потому что верил в наш талант. Пророк послал нас. Мы не должны робеть из-за этих людей.

— Они лучше нас, — сказал он. — И у них две лиры, так что их дуэты сложнее. Где вино?

Она поймала руку, надеясь, что это не вызовет подозрений. Нельзя было, чтобы здесь видели их ссоры.

— Ты знаешь, что с твоей концентрацией делает вино, — сказала она. — Сегодня ошибаться нельзя.

— Ты откажешь мне в вине из погреба мастера Гелвана после месяцев дешевого эля? — сказал Леандр. — Где твое сердце, Лин?

Она улыбнулась, радуясь, что его юмор вернулся.

— Потом, — сказала она. — Отпразднуем хорошо сыгранную песню.

И, когда придет это время, она тоже выпьет бокал вина. Бледно-золотого вина из горных виноградников, налитого до края, в стиле северных мужчин (или женщин). Жар лета окутывал их, но она все еще была собой.

Началась новая мелодия, эта была еще веселее, чем предыдущая. Музыканты играли на скрипках, тамбуринах и лютнях, инструментах мгновения. Торговец был ничем без роскоши.

Не глядя в глаза гостей, Лин заметила, что под аркой к мастеру Гелвану кто-то присоединился. Прекрасная девушка в изумрудном платье. Ее золотые волосы были замысловато завиты, они ниспадали с гребня, украшенного бриллиантами.

Это без сомнения была дочь мастера Гелвана.

У торговца было много сокровищ, но, как Лин думала, Рианна Гелван была самым дорогим из них.

Леандр оставил ее, пошел искать вина против ее желаний или женщин. Он пытался нарушить мнение, что привлекательным его может делать только кольцо поэта и поместье его земли на зеленой поляне на юго-западе. Лин считала, что у него, как у многих южных жителей, был удивительно позитивный взгляд на мир. Тамриллин во многих сентиментальных песнях назывался «Городом мечты», но Лин казалось, что мечты здесь убивают, а не воплощают в жизнь.

Но именно в этот город она пришла из холодных и темных лесов. Ничто уже не могло запугать ее. А потом Лин поежилась, выдавила улыбку с фальшивой бравадой.

В тот миг она заметила Пророка Террона в нише в стороне, вне поля зрения многих гостей. Их взгляды пересеклись, и он улыбнулся. Лин поняла, что он мог следить за ней.

Лин сказала себе не бояться и пошла к нему.

* * *

Она следила за ним. Пока все вокруг нее потягивали вино или общались группами, Рианна следила за Кэлламом. Он был в лучшем камзоле и ходил по комнате с графином красного вина, наполняя бокалы гостей. Но она сразу заметила, что он, наполняя бокал определенной гостьи — женщины средних лет, которую Рианна не знала — Кэллам спрятал записку.

Он говорил мастеру Гелвану о записке на теле.

Рианна прищурилась и почти не замечала Неда, пока он чуть не сбил ее.

— Что? — рявкнула она. — О, прости. Правда, Нед, прости, — он был неуклюжим, но она знала, что это он исправить не мог, ему мешали длинные конечности.

— Что тебя так увлекло? — спросил он с натянутой улыбкой. Рианна ощущала боль за этой улыбкой, она пожалела, что сорвалась на миг. Он заслуживал лучшего. Если она собиралась выбрать поэта, а не брак с Недом Альтеррой, ей нужно было хотя бы быть мягче.

— Что ты знаешь об убийстве мастера Бейлинта? — сказала она, склонившись вперед, чтобы слышал только он.

Он нахмурился.

— Я не ожидал, что тебя это интересует.

— А почему нет? — сказала Рианна. — Это друг моего отца. Был, точнее.

— Это ужасно, — сказал Нед. — Семья Бейлинта должна была прийти ночью, но, конечно, их нет. Мой отец оплатил элегию в Старейшем святилище… уверен, твой тоже так сделал.

— Но, Нед, как ты думаешь, что происходит? — сказала Рианна. — Ты не думаешь, что это странно, что он был убит как те бедняги на улицах?

Нед пожал плечами.

— Это могло быть подражание. Не знаю, Рианна. Я не думал об этом, признаюсь, — он провел рукой по волосам, нервная привычка всегда была с ним. — Я пришел говорить не об убийстве. Я думал… хотел… потанцуем?

А потом она увидела, как Кэллам подошел к мастеру Гелвану, наполнил его бокал. Быстрым движением записка перекочевала в карман ее отца. Рианна резко вдохнула.

— Что такое? — сказал Нед.

— Ничего, — сказала Рианна. Она выдавила улыбку. — Конечно, мы потанцуем.

* * *

Дариен заметил, что Марлен уже допивал второй бокал вина. Было странно видеть его таким перед выступлением. Хотя Марлен гордился тем, что был способен на все, пока был пьяным… и он любил говорить об этом женщинам.

— Похоже, ты скучаешь по Марилле, — сказал едко Дариен. — Почему не позвал ее?

Марлен издал смешок.

— Я не настолько важен, чтобы приводить ее на такие мероприятия. Тем более, думаю, она бы стала соблазнять самого властного человека в комнате. Это смущало бы, — он осушил бокал. — Вино ужасное.

Дариен смотрел на него. Он начал подозревать, что столица начала… менять Марлена. Разговор о Марилле вызвал в нем свирепость, которую Дариен редко видел за годы их дружбы.

Женщины были всегда после музыки. Такое часто недовольно говорили любовницы Дариена.

Он не мог представить, чтобы Рианна сказала такое. Было ужасно больно видеть ее в другом конце комнаты без шанса подойти. Но издалека он мог смотреть, как она сияет, как драгоценный камень, в свете ламп. А потом рядом с ней появился ее ухажер. Рианна говорила Дариену его имя, но он упрямо забывал его, желал, чтобы его не существовало. Но пока еще он был здесь.

— Чем упрекать меня в мыслях о распутнице, лучше посмотрел бы, как сам любуешься той девчушкой, — сказал Марлен, Дариен вздрогнул. — Это не твое дело, но я не видел Мариллу почти месяц.

— Это не мое дело, — коротко сказал Дариен. — И Рианна тебе не девчушка. Ради любви Талиона, она собирается выйти за того долговязого.

— За него? — Марлен удивленно вскинул брови. — Ого, наверное, у него деньги или титул. Внешне ничем не привлекает.

Дариен хотел ответить, но заметил, что комната затихла: музыка прекратилась, разговоры увяли. Двенадцать мужчин в черно-красных ливреях вошли в зал, у каждого был рожок в руках.

Дариен и его друзья называли стражу короля божьими коровками с презрением. Они проверяли, чтобы соблюдался закон, например, одобрение содержания и формы песен, правильный поклон при обращении к Его величеству. Но они могли разбежаться, так что уважать их не хотелось. Однако Марлен убедился, что они умели использовать оружие. А поэтов, чьи песни не одобряли, сажали за решетку, а то и наказывали хуже.

Дариен видел короля Гаральда один раз, а Придворного поэта Геррарда дважды. Было очень почетно, что они пришли сегодня, на Бал Середины лета к торговцу. Но Дариен знал, что мастер Гелван не был простым торговцем, он выстраивал доверительные отношения с королем, использовал источники для этого. Конечно, Гелван в таком был очень умелым.

Стражи встали по шесть по бокам от ковровой дорожки, подняли в унисон длинные медные рожки и затрубили. По ковру величаво пошли рука об руку король и королева, в таком темпе, чтобы окружающие успевали опуститься на колено, выражая уважение.

Король был в церемониальной мантии, был круглым и мягким, как и королева рядом с ним. Гаральд и Кора растили наследника, что был таким же круглым и мягким, как они, мальчику было двенадцать, по слухам, он боялся темноты и собак. Когда Дариен был ребенком, он слышал сплетни взрослых о правителях Тамриллина. Отца Гаральда, великого правителя, одолела болезнь. Остался его единственный сын, который не впечатлял.

В Академии ученики часто болтали про слабое правление, хотя умные понимали, что такой правитель может стать их дорогой к успеху.

Тот, кто шел за королем, привлекал к себе больше внимания. Никон Геррард, Придворный поэт, фаворит короля. С его плеч ниспадал плащ шести цветов, который можно было носить только ему. Красивый мужчина с возрастом только сильнее расцветал, у него был точеный профиль и немного седины на висках. Его взгляд был пронзительным и умным, словно от этого взгляда ничто не могло убежать.

Гаральд, по слухам, во всем полагался на него.

Музыка заиграла снова. Мастер Гелван поднял руки, словно указывал всей комнате, всем сияющим гостям в ней танцевать.

Дариен использовал бы этот шанс для флирта. Но он знал, что Рианна здесь и не с ним, так что сдерживался. А потом он заметил хрупкую девушку в шелке цвета кукурузы, ее голова была прикрыта шелковой шляпкой с жемчужиной. На ее лице выделялись глаза, огромные, глубокие на фоне бледной кожи. Она выглядела знакомо. Он сразу узнал мужчину, сопровождавшего ее, ведь он тоже был из Академии.

— Марлен, — сказал он, — кто эта бродяжка рядом с Леандром?

Он улыбнулся. В его бокале снова, как по волшебству, была магия. Его глаза были стеклянными и розоватыми.

— Представь ее в мужских штанах и рубашке, и ты вспомнишь, — сказал Марлен. — Она — наша коллега этой ночью. Это обижает, не думаешь?

— Я не знал, что это состязание, — сказал Дариен. Ему надоедало настроение друга, он хотел быть в другом месте. В другом конце комнаты протягивать бокал алого вина красавице в зеленом платье. Он видел в этом символизм, но не был против.

Музыка должна быть первой. Рианна Гелван была здесь, но здесь же были король и его свита… а еще Никон Геррард.

Дариен подумал потом, что, если бы знал, кто еще был в этой комнате той ночью, то это затмило бы все имена. Если бы он только знал, что произойдет в следующий час, вскоре после того, как луна поднялась над морем неподалеку.

* * *

Его зеленое одеяние сочеталось с цветом глаз. Об этом думала Лин, приближаясь к Террону. Неподалеку была группа, как ей казалось, кахишианской знати, темнокожей и в оттенках красного, фиолетового и желтого. Они говорили на своем языке. До этого она еще не видела людей пустыни. Конечно, они прибыли ради Ярмарки и знаменитого состязания.

— Эрисен, — сказала она, поклонившись. — Я не ожидала увидеть вас снова, — она заметила лиру на его бедре, золотую, с золотыми струнами. Волна желания обрушилась на Лин, она и не думала, что ощутит такое снова.

Она посмотрела в глаза Террона и задалась вопросом, заметил ли он эти эмоции в ее взгляде. Если и заметил, он не подал виду.

— Свет ламп и песен тех тепло еще зовут меня, — процитировал он. — Как я мог остаться в стороне?

Она увидела, что у него нет вина.

— Вы споете для нас?

— Надеюсь. А пока я восхищаюсь этой картиной.

Лин встала рядом с ним. У мастера Гелвана было много картин и гобеленов висело в комнате. На картине был седовласый мужчина с лирой, окруженный горами, на черном небе висела полная луна. Кожа поэта, казалось, сияла. Зато горы неподалеку были почти такими же темными, как небо. Камень на кольце поэта сиял как вторая луна.

— Эдриен Летрелл, — сказала Лин. — Конечно. Порой мне кажется, что у всех есть картина с ним.

Террон улыбнулся.

— Точно, но эта лучше многих. История поиска Эдриеном Летреллом Пути популярна не только среди поэтов.

— Может, потому что он вернулся с победой, — сказала Лин. — Людям нравятся истории с позитивным концом, по крайней мере, так было.

— Мы живем во время, когда знать часто сомневается или даже насмехается, — сказал Террон. — Но история Эдриена остается неприкосновенной.

Эдриен Летрелл, величайший Пророк своей эпохи. В далеком прошлом он искал Путь в Другой мир, который долго считали мифом, считали утерянным вместе с чарами. И он вернулся, отказываясь рассказывать, что видел, лишь принес зачарованную Серебряную ветвь из того королевства как доказательство. Поэты говорили об ее неземном сиянии, о том, как весной на ветви появлялись цветы и листья, а зимой они пропадали. Ветвь была наградой на состязании, которое проводили каждые двенадцать лет, но то была лишь реплика зачарованной Серебряной ветви, которая теперь хранилась в Зале лир в Академии.

В Академии Эриена Летрелла почитали. Он занимал такое же место в свою эпоху, как Валанир Окун в эпоху Лин. Эдриена почитали даже сильнее, ведь он нашел Путь. Поэт рассказывал ей об этом со смесью тоски и возмущения. В Академии не переставали оценивать и состязаться. Так ей казалось со стороны.

— Нам нужны такие истории, — сказал Террон. — А нынче они нам нужны даже больше, чем раньше.

Лин посмотрела на Пророка. Он все еще смотрел на Эдриена, затерявшись в мыслях. Звуки бала доносились до них: переливы смеха женщин, гул разговоров.

Вдруг загудели рожки, прибыли, видимо, король и его свита. Лин тут же обрадовалась скрытности ниши.

Пророк не дрогнул.

— Прибыли король и Придворный поэт, — сказала Лин его профилю. Его нос был крючковатым, глаза глубоко посажены и в тени. — Наверное, вы их встречали.

— О, да, — рассеянно сказал Террон. — Много раз.

Она ждала, но он все еще разглядывал картину перед ним, словно больше ничего не существовало. Наконец, Лин сказала:

— Не понимаю. Почему вы говорите, что истории нужны сейчас даже больше? — за ними снова заиграла музыка, в этот раз она была медленнее.

Террон посмотрел на нее, его выражение лица менялось в свете лампы от строгости до терпения, и наоборот. Она не могла понять, хочет ли он дальше говорить с ней, или хочет, чтобы она ушла. Она хотела выбрать последнее, когда он сказал:

— Я пойду в сад настроить свою лиру. Присоединишься?

Он протянул руку, как джентльмен даме. Она чуть не рассмеялась, хоть и не знала, почему. Вместо этого она безмолвно взяла его за руку и позволила отвести ее через высокие двери в сад, в ночь середины лета.

ГЛАВА 4

Обман мог быстро стать частью жизни. Рианна думала об этом, позволяя Неду вести ее в танец. Рианна обманывала давно ради его же блага. Эта игра никогда еще не казалась ей скучно до этой ночи. Она начала задумываться, как будет, если она позволит кому-то играть с ней.

Он заглядывал в ее лицо, словно искал подсказки. У него была привычка делать это, он делал так все годы, что она знала его, почти всю ее жизнь. Но теперь ее отец заговорил о зимней свадьбе, о том, чтобы сделать помолвку официальной, и Нед стал делать так чаще.

Рианна заставляла себя смотреть ему в глаза. Они часто проверяли друг друга, пока росли. Взрослый Нед не сильно отличался от Неда-мальчика, серьезного, долговязого и неуклюжего. Он странно сопротивлялся урокам, которые были вырезаны в каждом аристократе — касающиеся его грации и высокомерия.

Рианна выдавила улыбку.

— Почему ты такой тихий? — сказала она. Рианна склонилась в его руках, позволила ему закружить себя, почти без усилий. Ее ладонь легонько сжала его плечо. Его ладонь на ее талии была знакомой, они танцевали так много раз.

Нед покачал головой.

— Думаю, ты знаешь, почему, Рианна.

Кровь поднялась к ее вискам, пульсировала в ушах. Если одна из служанок сказала другой, а та другой…

— Нет, — сказала она, надеясь, что выражает смятение. Ей не нравилось изображать эмоции перед ним, словно надевать маску.

Нед вздохнул. Она невольно заметила, что в элегантной одежде он выглядел неловко, словно одежда на нем не сидела.

— Я знаю, что ты не любишь меня, Рианна, — сказал он. — Знаю, ты не выбирала этот брак… но и я не выбирал.

— Что ж… — ее сердце замедлилось, но она все еще не знала, как справиться с этим. Легкая мелодия, которую играли музыканты, грохотала в ее ушах, насмехаясь над ее чувствами.

— Я надеюсь лишь, что… — Нед прикусил губу. — Надеюсь, со временем ты полюбишь меня. Даже если не так, как я люблю тебя. Знаю, я тебя не заслуживаю, Рианна.

Это было слишком. Танец не отвлекал. Они развернулись лицом к толпе гостей, что могли сейчас обсуждать их. Она слышала шепот. Что ее галицианский отец использовал ее красоту, чтобы заманить сына лорда.

Как могли эти люди хоть уловить правду, что они с Недом знали друг друга с детства, что их дружба привела к тому, что их родители решили сделать из нее нечто большее? Ее отцу не нужно было больше золота, в этом она была уверена. Он хотел статус, который придет с именем семьи Неда. И она едва могла винить его, бывшего уборщика улиц, за такое желание.

— Нед, я люблю тебя как друга, даже как семью, — честно сказала она тихим голосом, насколько это позволяла музыка. — Так было всегда. Ты прав, что брак между нами ощущается… странным для меня. Вряд ли я бы сама это выбрала.

Он едва заметно вздрогнул.

— Мне жаль, — сказал он. — Думаешь, я еще могу сделать тебя счастливой?

Рианна думала, что ее сердце взорвется.

— Это вполне возможно.

У нее не было выбора. Дариен убедил ее, что он продумал план, но это означало, что за планом следовало предательство Неда.

Рианна слышала, что были королевства далеко за океанами, где мужчины и женщины создавали семьи по свободной воле. Это место было далеко. За зелеными холмами и озерами Эйвара, за огромной пустыней и горами Кахиши, за Кровавым морем и землями дальнего востока. Эти места ей не увидеть.

За плечом Неда она заметила Дариена, стоявшего в другом конце зала с Марленом и иронической улыбкой на лице. Он был противоположностью всех, кого она знала в своей жизни. Этой ночью она услышит, как он поет.

* * *

В саду было тихо. Хотя несколько парочек сбежало туда и шепталось среди роз, многие гости торговца предпочли остаться с музыкой и вином.

Опустились сумерки, Лин и Террон устроились на скамейке в тишине. Без слов Пророк начал настраивать золотые струны своей лиры. Лин ощутила укол чего-то менее приятного, чем желание. Она понимала, что такая лира может стать ее, только если она кого-то убьет.

За этой мыслью последовала другая, но она не могла поймать ее. И все было из-за звука его голоса, самого мелодичного из всех, что она слышала.

— Было смело с твоей стороны прийти сегодня сюда, — сказал он, все еще глядя на струны, цепляя их острыми ногтями. Звуки напоминали тихий звон колокольчиков в сумерках. — Быть представленной как поэт перед королем и придворным поэтом.

Легкий ветер шуршал среди деревьев, поднимая запах роз в воздух. Лин пожала плечами.

— Мы получили одобрение для песни. Нет законов о том, какого пола должен быть исполнитель.

— Верно, — он посмотрел на нее и улыбнулся. — Ты могла бы стать юристом, избавив себя от такой непостоянной профессии, как эта.

— Вместо поэтессы стать женщиной-юристом? — она вскинула бровь. — Все равно будет странно.

Он рассмеялся.

— Лин, — сказал он, — кто ты на самом деле?

Тут лунный свет пробился сквозь облака и коснулся лица Террона. И как по волшебству, чем это и было, свет попал на радужные узоры на коже Террона вокруг его правого глаза. Лин узнала в них древние руны, замысловатые линии, что мерцали в ночи и отражали свет луны.

Это было последнее волшебство, оставшееся в Академии: метка Пророка. Только Пророки знали, как создавалась метка. Ритуал был секретным. И юный поэт, научивший Лин всему, что она знала, тоже был в неведении.

Луна озарила кое-что еще: лунный опал на правой руке Террона, который сиял бледным огнем. Мысль, что кружила в голове Лин, вернулась, и в этот раз она поймала ее. Она ощутила, как кровь отступает от ее лица.

— Могу задать тот же вопрос, — сказала она ровным тоном.

Он склонил голову, признавая ее доверие, словно в дуэли.

— Что меня выдало? — спросил он. — Кольцо?

— Это, — сказала она, — и то, что я никогда не слышала о Пророке по имени Террон. Но вы явно мастер, чье имя должны знать.

Он улыбнулся, сияя холодом. Теперь он казался далеким.

— Благодарю.

Хотя было темно, метка вокруг его глаза сияла как звезда, упавшая на землю. Нет, эта фраза была слишком избитой. Но так и было. Свет и смех бала доносились до них сквозь двери из кованого железа, напоминая Лин, что ей еще петь этой ночью. Как и ему.

В тишине он сказал другим тоном:

— Помнится, ты задавала мне вопрос. О необходимости истории об Эдриене в эти дни.

Лин беспомощно тряхнула головой.

— Допустим, — сказала она, побежденная.

Его глаза были ярко-зелеными.

— До меня дошел слух, — сказал он, — что Красная смерть бушует в Сарманке.

Она резко вдохнула. Болезнь, что, как говорят, погубила великого Давида Прядильщика снов, последнего Пророка, наделенного волшебством. Сотни лет назад. Это были легенды. Лин покачала головой.

— Это практически детская сказка.

— Расскажи это людям Сарманки, — сказал мягко Пророк. Она не успела заговорить, он взял ее за руку. — Мне приходили отчеты, уже сто человек умерло.

— Почему никто не говорит об этом? — осведомилась Лин. — Люди, что сейчас внутри, знают? — Сарманка была на юго-востоке, у гор, что граничили с Кахиши. Райен говорил, что деревья там цветут красными ароматными цветами размером с его голову, их бархатные лепестки устилают землю летом.

— Правда о Сарманке — и о многом другом — была скрыта ото всех нас, — сказал Пророк. — Слушай, болезнь не останется на юге. Она распространится, доберется до Тамриллина, а потом до севера, пока не пострадает весь Эйвар.

— Так все пропало?

Его тон теперь был строгим.

— Я хочу знать, помнишь ли ты то, о чем, кажется, забыли все поэты, об истинной цели нашего искусства. Ведь это не выступления на балах и не состязания.

— Наша истинная цель? — Лин встретилась с ним взглядом. Знакомый гнев вспыхнул в ней. — Посмотрите на меня. Если бы моей целью было золото или похвала, Эрисен, меня бы здесь не было.

Пророк мгновение выглядел удивленно. А потом рассмеялся.

— Конечно, — сказал он. — Ты права, Лин. Прости, ты права. Кстати, — он покрутил кольцо Академии и, пока она не успела ответить, вложил кольцо в ее ладонь. — На хранение, — сказал он. — Ты сделаешь это для меня?

— Почему…

— Считай, что это предосторожность, — сказал он. — А теперь идем. Нам лучше зайти.

Лин смотрела на него, на тень, упавшую на его лицо, на свет над его правым глазом.

— Один вопрос, — сказала она. — Зачем вы нас обманывали?

— Мне нравились наши встречи, — сказал он. — А тебе?

Лин не ожидала этого, но кивнула.

— Тогда возьми его, — сказал он, — и не думай обо мне плохо, — он встал, отряхнул одежду, стал выше, чем раньше, и лира оказалась у него на боку. Сияние его метки, казалось, окутало все его тело, словно он весь сиял, но она знала, что это игра ее воображения.

Лин ощутила потерю, не понимая причину, пока смотрела, как Пророк кланяется и уходит в толпу. Он прошел в полоску света, падающую из дверей, она увидела, что он чуть прихрамывает, но знала, что это не важна, как и не будет важным ни для кого в комнате из тех, кто будет рассказывать об этой ночи до конца своих жизней.

* * *

Дариен говорил Рианне, что поэтесс не бывало, но это не объясняло женщину, стоящую в центре зала и поющую под лиру ее напарника. Ее острое лицо было повернуто к свету ламп, ее взгляд был направлен мимо них, мимо всех людей. Голос из ее хрупкого тела вырывался удивительно сильный. Это была песнь о потерянной любви.

Дариен тоже спел о любви, о ее мужском понимании, и песня, как Рианна думала, была написана для нее. Марлен стоял на уважительном расстоянии за ним, дополняя только мелодией лиры и своим голосом. Слова все еще звучали в ее голове:

«Ледяная королева моего сердца,

В темной ночи,

Если проиграю тебя тени я,

Навеки останусь один».

Он не сводил с нее взгляда, но музыка дрожала на ее костях, словно она была лирой, а ее нервы — струнами. Но она умела скрывать эмоции на лице.

Теперь этот поэт, Лин — другого имени она не называла — пела сильным голосом, платье было ей велико. Песнь была задумчивой, словно ее пела старушка, вспоминая всю свою жизнь. От этого на глазах Рианны выступили слезы, чего она не ожидала.

Песнь закончилась, Лин встретили тишиной, а потом медленно наросла волна аплодисментов, которые тут же угасли, как быстрый дождик. Рианна поняла, что, хоть она была в восторге от мысли о поэтессе, другие в комнате могли думать иначе.

Лин и ее напарник изящно поклонились. Отец Рианны выступил вперед, чтобы пожать их руки, и сообщил:

— Благодарим всех наших прекрасных исполнителей, удачи им в состязании!

Больше хлопков, все было под контролем. Рианна гордилась отцом, он хорошо выглядел этой ночью, и она знала, что женщины смотрели на него. Она решила, что лучше всего будет спросить у него лично о его с Кэлламом странном поведении. Объяснение точно должно быть.

Скорее всего, она думала о деле мастера Бейлинта, чтобы отвлечься от своего обмана и Неда.

— А теперь сюрприз, — сказал мастер Гелван. — У нас сегодня почетный гость, вернувшийся издалека, согласившийся спеть для нас. Словами не описать, как я рад принимать его в своем доме. Я представляю вам величайшего Пророка Эйвара, единственного и неповторимого Валанира Окуна.

Седеющий мужчина в зеленом вышел вперед с поклоном мастеру Гелвану. Рианна едва успела ощутить потрясение из-за присутствия человека здесь, ведь он столько лет был за границей, и от того, что ее отец скрыл это от нее. Еще больше секретов. Она посмотрела на Неда, он улыбался. Их взгляды пересеклись, и они рассмеялись. Как часто они говорили о том, что хотели увидеть хоть разок выступление Валанира Окуна? И вот, без предупреждения, он оказался здесь.

Пока Валанир Окун снимал с пояса лиру и устраивал инструмент в руках, аплодисменты были такими же сдержанными, как до этого. Рианна не знала, почему.

* * *

— Старый козел, — пробормотал Марлен. — Он вернулся.

— Этот старый козел — самый известный человек в мире, — сухо сказал Дариен. Он ощущал тепло от успеха их выступления, хотя аплодисменты были вялыми. В зале сегодня царила странная аура.

И теперь здесь был Валанир Окун. Так было не честно, это затмит их труд, но Дариен был рад услышать мастера. Пока Дариен был в Академии, Валанир был для учеников всего лишь легендой. Больше десяти лет он бродил по чужим землям… исполняя песни для султана Кахиши, как говорили, месяцами пропадая в пустыне.

— Да, но… — Марлен говорил с редким волнением. — Валанир Окун и придворный поэт Геррард — соперники. Заклятые враги. И оба здесь.

Дариен считал, что друг перегибает, но не успел сказать это, в комнате стало тихо. Валанир заговорил с сияющими глазами:

— Приятно быть дома, — каждое слово было произнесено с точностью резьбы по камню, падало в бездыханную тишину. — Это будет мое первое выступление с этой стороны гор. Первое и, наверное, последнее. Кто знает?

Дариен вскинул бровь. Они с Марленом переглянулись. Последнее?

— Благодарю мастера Гелвана, принявшего меня этой ночью, — продолжил Валанир. — В этом красивом доме, который вобрал в себя столько от Тамриллина. Искусство, музыку… а сегодня короля, королеву и самого придворного поэта.

Гости сразу же посмотрели на короля и королеву, и на придворного поэта рядом с ними. Лицо Никона Геррарда искусно ничего не выражало.

— Я написал эту песню, представляя розы и морские ветра Тамриллина, пока я укрывался в палатке в восточных горах по пути из Кахиши, — сказал Валанир Окун. Он начал неспешно играть на лире. — Песня, — сказал он, — посвящается моему дому.

* * *

— Ты знала? — прошипел Леандр ей на ухо.

— Нет, — сказала Лин. Не было смысла объяснять, да и музыка уже началась. Она хотела услышать каждую ноту, каждое слово. Хотя его слова сделали песни неуместными. Красная смерть в Сарманке.

И она едва верила, что в ее кармане оказалось кольцо Валанира Окуна.

Он просил, чтобы она не думала о нем плохо, словно ее мнение о величайшем Пророке, человеке, игравшем для королей и султанов несметное количество раз, стоило хотя бы капли в океане.

Началась музыка. Слезы наполнили глаза Лин, она не могла даже пошевелить рукой, чтобы вытереть их.

Хотя мелодия уже вонзилась в нее, Лин заставляла себя уделять внимание словам. Это была поэма о любви к городу, сияющему белизной у моря. Посвященная дому. Она ощутила укол разочарования. Она представляла только музыку, но не ожидала от Валанира Окуна таких банальных сантиментов.

Об этом она думала в первые мгновения песни. А потом все изменилось.

* * *

Марлен раньше всех в зале понял, что собрался сделать Валанир Окун. Кроме Никона Геррарда, который мог знать с самого начала.

Там были символы для тех, кто разбирался в их значении: белые розы для смерти, башни, пронзающие небо, — эхо жалобной песни о разрушенном городе.

Но Марлен не думал, что из-за образования уловил ранние признаки того, что назовут «преступлением Валанира» на улицах Тамриллина. Просто он чуял тьму в других. Порой только это он и знал.

И пока других могло потрясать, что идеальное лето в белом городе потемнело, Марлен был готов. Он уже перестал смотреть на Валанира Окуна, пока тот пел, и перевел взгляд на Никона Геррарда. У придворного поэта не дрогнул ни один мускул. Это впечатляло.

— Кто споет о моем городе? — пел Валанир. Подсказки закрались в музыку почти без предупреждения. Переход к ним был цельным.

Когда великие падут,

а музыка станет тенью

как и то, что было нашей гордостью.

Не важно, какого цвета

ветвь — серебра, меди или золота,

одно точно здесь:

Все не то. Все не то.

На этом он закончил. Марлен потом задумывался, была ли это вся песня, или он намеренно закончил в точке, где нити музыки и слов связались в единый узел.

Было сложно сказать, потому что в следующий миг Валанир оказался между стражей, которые выбрались из толпы под оханье гостей. Но, когда один из стражей ударил Валанира по лицу, тишину нарушил хруст, а потом люди принялись убегать, сталкиваясь друг с другом в спешке, как лошади, подгоняемые хлыстом.

ГЛАВА 5

Комната изменилась. Тишина сменила резкий звон мечей стражей. Сильный голос Никона Геррарда перекрыл шум.

Рианна отметила, что странно, что приказ поймать Валанира Окуна озвучил не король, а Придворный поэт.

Но хаос резко утих. Стражи ушли, и — что примечательно — Придворный поэт, король и королева, Валанир Окун тоже ушли. Гости тоже спешили уйти на большой скорости. Рианна не знала, чего они боялись, ведь они не сделали ничего плохого. А вот Валанир… он совершил нечто страшнее, чем исполнение не одобренной песни.

Рианна не знала, насколько серьезным было его преступление.

Нед обхватил ее рукой, словно закрывая от неприятной ситуации, но Рианна раздраженно оттолкнула его руку. Ее отец появился из толпы уходящих гостей, не обращал внимания на тех, кто в спешке и панике прощался с ним. Все правила этикета были забыты.

— Ты в порядке? — спросил он у Рианны.

— Конечно, — сказала она. — Но Валанир… что будет с ним?

Мастер Гелван сжал губы.

— Не знаю, Рианна. Может, ничего.

— Невозможно. — Нед был бледен. — За такое преступление…

— Мы не знали, что это произойдет, Нед, — сказал мастер Гелван, перебив его.

Рианна понимала, что он защищает ее. Сколько еще он скрывал от нее? Она вспомнила о записке, которую ему принес Кэллам.

— Мне нужен воздух, — сказала она и отошла от Неда, от отца. Они с тревогой смотрели на нее, но не пошли за ней. Она хотела выйти в сад, затеряться среди роз, пока не уйдут все гости. Обдумать случившееся с Валаниром и ее отцом.

И тут она увидела Лин, женщину, что выступала до этого. Она была на коленях, платье смялось на полу, лицо было в ладонях. Словно ее сбили, как куклу.

Рианна робко подошла к ней. Другие гости спешили мимо Лин, словно она была камнем в ручье, который тек к двери. Лин не двигалась.

Рианна решила, что ее уже будет слышно, и позвала ее по имени. Ничего. Рианна пыталась снова и снова, а ответа не было. Наконец, она коснулась плеча женщины и снова назвала ее по имени.

Лин вскочила на ноги, испугав Рианну и чуть не отбросив. На ее лице была маска гнева. А потом гнев пропал, и она сказала:

— Это вы, госпожа Гелван. П-простите.

Рианна видела, каким пепельным было лицо Лин. Она подумала, как спокойно Валанир воспринял арест, как он ушел из дома Гелван, окруженный стражей, с высоко поднятой головой, словно он был их командиром. Но его руки грубо держали за спиной, его подталкивали при этом.

Никон Геррард приказал им не нежничать с ним.

— Мы потеряли этой ночью хорошего человека, — сказала Лин.

— Почему? — сказала Рианна. — Что с ним будет?

Этот вопрос не давал ей покоя. А поэтесса, уже заинтриговавшая ее, могла ответить. Могла понять так, как не понимали мужчины, что Рианна не нуждалась в защите.

Лин смотрела вдаль.

— Он нарушил два закона, — сказала она. — Серьезные. Один могут расценить как измену.

В комнате становилось все тише.

— Измену?

Она ощущала сильнее, чем видела, что Лин набирается терпения для ответа.

— Состязание, Серебряная ветвь, было создано монархией веками назад, — сказала Лин. Ритм ее слов напомнил о ее песне этим вечером. — И любая сила поэта на его земле не сравнится с властью Придворного поэта, агента короля.

— И Валанир Окун сказал, что поэтам нужно найти настоящую Ветвь, а не приз за состязание, — сказала Рианна, пытаясь понять. В ее дом внезапно ворвался мир Дариена.

— Ветвь Эдриена, которую он принес с Пути в Другой мир, — серьезно сказала Лин. — Но это… это точно была метафора. Он не мог… — она замолчала.

— Метафора его погубит, — сказал новый голос. Марлен подошел к ним, пошатываясь, с бокалом вина в руке. Он криво улыбался, словно это все было в шутку.

Рианна отпрянула, ей не нравилось вмешательство человека, которого она считала вежливым другом Дариена. Почему он улыбался?

Словно ощутив ее отвращение, Марлен вдруг посерьезнел.

— Это расценят мятежом, — сказал он. — Нападением на ход вещей. Лин, ты знаешь, что это значит.

Они переглянулись, Рианна не могла это понять. После долгой паузы Лин сказала:

— Для меня дело всегда было в музыке. Не в победе.

— Это женский взгляд, — сказал Марлен, неприятная улыбка вернулась. — Мы все делаем ради победы. Как бы Валанир стал тем, кем он есть, без этого.

В глазах Лин появился холод. Она выпрямилась.

— Это так, великий лорд? — ее музыкальный голос был с презрением. — Так скажите нам, кем станете вы?

Его улыбка стала натянутой, Марлен взмахнул запястьем, и бокал вина опустился. Вспышка красного расплескалась на бледной плитке на полу. Не посмотрев на это, он развернулся и пошел прочь.

Заговорил Нед. Рианна даже не заметила, что он стоял рядом с ней.

— Что это было?

Гнев в Лин угас. Она выглядела уставшей. И она снова была маленькой, платье казалось большим для нее.

— Я даже не знаю.

Мастер Гелван тоже подошел к ним. Рианна не знала, что он думает об алой луже, растекающейся на полу. Как беспечно была оставлена метка неуважения к дому.

Ее отец не тревожился, даже не смотрел вниз, хотя она знала, что в его стиле было очень переживать за состояние плиток. Но его внимание было приковано к оставшемуся поэту.

— Миледи, — сказал он, обратившись к Лин. — Я мало знаю о делах Академии, но, если правильно понимаю, ваша карьера несправедливо оборвалась этой ночью. Вы в большом потрясении. Вы можете остаться на ночь в нашем доме, если хотите.

Рианна удивленно посмотрела на отца. Оборвалась?

Лин была мрачна.

— Вы добры, — сказала она. — Так добры, что уже много сделали для меня, позволив выступить в вашем доме, — она снова выпрямилась. — Я не буду подставлять вас еще сильнее, и мне нужно найти напарника.

— Хорошо, — хмуро сказал торговец. — Прошу, обдумайте это: моя дочь Рианна сейчас в возрасте, когда не помешало бы научиться поэзии и музыке. Я заметил ее интерес этой ночью. Сможете вернуться утром, чтобы мы обсудили это предложение и оплату?

Так он заметил интерес к выступлениям. Рианне часто было проще думать, что ее отец слишком занят своими делами, чтобы замечать такие детали.

Лин низко поклонилась, и ее глаза стали такими же, как во время ее пения. Теплыми, задумчивыми.

— Это будет честью.

— Благодарю, — сказала Рианна и поклонилась, хотя не привыкла к такому.

Лин кивнула с озабоченным видом. Край ее платья проехал по разлитому Марленом вину, она направилась к двери.

— И где этот пьяница, — Рианне показалось, что она успела услышать это, а потом Лин ушла слишком далеко. Оставив их троих. Семью.

Она вдруг подумала, что ей не нужно быть здесь.

— Аван, спасибо, что думаешь обо мне, — она обняла отца. — Эта ночь была… печальной. Могу я немного побыть в саду одна? Прошу?

Хотя она не обратилась прямо, Нед склонил голову.

— Что пожелаешь.

Он был серьезным и несчастным. Она обняла и его тоже. И его боль сменилась удивлением. Это все было из-за событий ночи. Она знала, что это из-за того, что Дариен пел песню о любви, написанную специально для нее, смотрел на нее в ее зеленом платье с другого конца комнаты.

* * *

Марлен ощутил укол сожаления из-за пролитого вина: слуги уже не носили графины, и он остался с пустым бокалом. Хоть он и старался весь вечер, напиться не получилось. Он уверенно шел к двери.

Многие гости ушли, но не все, и во многих нишах и затемненных угла этой комнаты еще были люди, успокаивали друг друга. События такой силы точно обсуждали, пытались понять, и этому не мешал сладкий ночной воздух. Он лишь давал им возможность.

Марлен подумывал найти Дариена, но понял, что друг мог воспользоваться хаосом. Увидеть в нем свой шанс.

Одной песней Валанир Окун разрушил равновесие во всем для поэтов, что участвовали в состязании в этом году. Марлен знал это, ему не нужны были указания отца, а он бы точно указал.

Вина не хватило.

— Ах, милорд Марлен. Единственный. Неповторимый, — голос был обучен, но алкоголь притупил его. Марлен развернулся и увидел Леандра, лира постукивала о его бедра. Внешний вид был важен для поэта и в том, как он носил лиру, и в том, как он пел.

— Не буду спорить, — сказал Марлен, хотя «лорд» было близко к гневному обращению Лин. Он с завистью заметил, что у мужчины еще было вино, бело-золотое, с севера. Леандр знал его, Марлен ощущал в нем слабость, еще когда тот был учеником. Им было просто управлять, и Марлен думал, что это из-за того, что тот не был в себе уверен.

— Что теперь? — сказал Леандр. — Я работал с Лин из-за ее таланта. Как я мог знать…

— Ты не мог, — плавно сказал Марлен. — Но теперь Никон Геррард займется делом, убедится, что поэты знают свое место. Поэтесс быть не должно.

— Она поймет, да?

— Она умная, — сказал Марлен с намеренным терпением. Ему нравилось в детстве смотреть на волков в лесу, как они осторожно преследовали зайцев и оленей. — Трое сделали ее простой, но не бесталанной. Как ее зовут на самом деле, Леандр?

Он спрашивал, но не понимал причину своего интереса. Может, он ощущал что-то скрытое там, а в природе Марлена было интересоваться всем скрытым или запретным.

Леандр смотрел на пол.

— Не знаю.

— Мне понравилось ваше выступление, — сказал Марлен. — Ты можешь выиграть и без напарницы, — он удивился тому, что заставило его сказать так. Он не верил в это.

Смешок Леандра больше напоминал всхлип.

— Шутишь, — он был восприимчивее, чем казался. — Вы с Дариеном — пара богов… солнце и луна. Никто не сравнится с вами.

Марлен грубо схватил его за руку.

— Найдем тебе карету, — сказал он. — Есть деньги? Хорошо, — он повел мужчину к двери. Марлен знал, что он не будет спать сегодня, но он не мог оставаться в этом доме. Иронично, что величайшего поэта века арестовали в доме еретика.

Пока иронию знал только он.

Вина было мало. Он опечалился. Он ощущал и свою слабость. Солнце и луна. Марлена тянуло к тьме в нем, источнику его таланта и не только. Солнце и луна. Конечно. Конечно.

* * *

Свет дня из грязного окна только начал падать на кровать. Скорее, это был матрас, тонкий и набитый соломой. Лин и Леандр Кейен делили его, держась на расстоянии. Они делили так кровать в гостиницах Эйвара, с севера до юга. Месяцы путешествий, сочинений, выступлений вместе.

Все это закончилось.

Она вернулась под утро, утомленная, и увидела, как Леандр собирает вещи. Он считал, что оказывает ей услугу, оставляет комнату, оплаченную на неделю вперед. Найти комнату для одного будет почти невозможно в дни перед Ярмаркой и состязанием. Наверное, ему придется делить кровать с тремя другими.

Она прокомментировала его предпочтения. Чтобы скрыть потрясение. Он, конечно, злился. Пока не вспомнил, что обещал ей после девяти месяцев в пути.

— Пойми, — сказал Леандр, он был бледен, глаза — пустыми. — Это мой единственный шанс. То, что ты сделала для меня… твои песни создали наше имя. Но Валанир Окун все изменил этой ночью.

— Знаю, — сказала Лин, — но это лишь состязание. Уверена, меня дисквалифицировали. Но потом…?

— Я не могу так рисковать. Я хотел бы продолжать так, но… женщины не могут быть поэтами. Ни Академия, ни двор не признают мою работу, пока я с тобой.

— Вот как, — сказала Лин. Она тряхнула головой, скорее себе, чем ему. Она опустилась на кровать и закрыла глаза. — Должна признать… ты меня удивил, — она почти улыбнулась, думая, что слова подвели ее, когда нужны были больше всего. Не в первый раз.

Она услышала, как скрипят половицы. Его ладонь легла на ее плечо. Ее яростная часть хотела стряхнуть руку, а потом ударить изо всех сил. Но в остальном она была потрясена, даже — за это она себя ненавидела — понимала это. Она знала слабости Леандра Кейена… а он не знал о них. Он думал, что может избавиться от груза, бросив ее. Она почти жалела его.

— Мои песни, — сказала она, наконец.

— Наши песни, — исправил он. — И я буду упоминать тебя, когда смогу.

У двери его шаги остановились. Она не поднимала голову.

— Я буду скучать, — сказал Леандр. — Я так и не узнал, кто ты.

Он закрыл дверь без шума. Она слышала, как он спускается по лестнице. А потом тишина, ведь рассвет только наступал, шум на улице еще не звучал.

Лин прижалась щекой к стене, покрытой пятнами. Она была грубой под ее кожей.

Она не имела права злиться на Леандра. Ее положение было шатким еще до того, как Валанир Окун сделал свой ход.

Но она не могла злиться на Леандра, потому что прошлой зимой он спас ее.

Они встретились, как и расстались, в гостинице. Тогда она была как призрак, худая, бледная от задержавшейся болезни, которую она скрывала, постоянно щипая себя за щеки, потому что хозяйка гостиницы выгнала бы ее на холод, узнав о болезни. У нее не было денег, только голос и песня в голове. За песню ей позволили немного хлеба и супа, а еще угол в конюшне на ночь.

Ее принимали за мальчика, конечно. Она не знала, что было бы, если бы они подумали иначе. Город страдал от зимы, люди были голодными не только до еды, но и до комфорта среди холода и тьмы.

В эту ночь им помогала песня мальчика.

Она помнила, как до боли щипала щеки, умоляла дать хлеб, а потом забралась на скамейку и запела. Ее слушали мужчины, которых развлекали еще и служанки на коленях. Ее голос был слабым в начале, и смех с ворчанием перебил ее, ноги ее превратились в воду.

А потом она заметила мужчину в толпе, отличавшегося от остальных. Леандр был тоньше, укутанный в хорошую накидку из меха. Но ее внимание привлекла лира, треугольник ивы и медных струн на его подпоясанной тунике. Она любовалась этим видом. Она давно не видела ничего такого красивого.

Ее взгляд упал на его правую руку, где было кольцо с круглым камнем, сияющим в свете обычных ламп. Его был аквамарином. Она вспомнила, как в Академии определяли камни. Аквамарин означал Чистоту сердца, душу зеленых лугов. Выпускники Академии не выбирали камни, это делали мастера, полагаясь на признаки, которые знали только они. Еще немного оставшегося волшебства.

Она посчитала, что ему можно доверять. Ее голос стал сильнее, она смотрела на него, пела только для него. Она пела о зимних дорогах, о надежде найти свет, укрытие от холода. Его глаза сияли, и она знала, что он признал ее талант, понял, что она — не мальчик.

Другие в комнате не узнали, но им понравилась песня, и в ту ночь они попросили ее спеть еще и две популярные баллады того времени. Ей бросали монетки, и она старательно собирала их в шляпу. Когда она закончила, Леандр Кейен захотел поговорить с ней.

Все было просто: Киара наделила Леандра умением сочинять мелодии, но со словами у него складывалось хуже. Поэты часто работали парами. Леандр недавно закончил Академию, ему требовались годы практики и учебы, чтобы получить метку Пророка. Но победа на Ярмарке Середины лета, даже второе или третье место, могла открыть двери. Аристократы хорошо платили победителям за выступления в их домах, а те, кто получил Ветвь, могли ожидать еще большего.

Лин знала об этом, но не думала, что это будет связано с ней, женщиной без обучения. Женщинам запрещалось даже ступать на остров, где находилась Академия, на северо-западе.

У Лин тогда не было планов, она пыталась прожить зиму, не знала, куда идти дальше. Тогда она легко могла упасть и не подняться.

Они ушли в его комнату для разговора, и Леандр заметил, что она больна, укутал в свою меховую накидку. Когда они закончили разговор и решили встретиться утром, она протянула ему накидку.

— Все хорошо, — сказал он, с жалостью глядя на ее тонкую рубашку. — Можешь взять, — он закрыл дверь в свою комнату, пока она не возразила.

Она чуть не заплакала впервые за долгое время. Несколько месяцев до этого она онемела, представляла себя статуей с синяками на щеках, неприступной. Неожиданная доброта Леандра была раной от меча. Она сделала бы все, что могла. В тот миг она поклялась. Она поможет ему победить.

Лин не говорила ему о своем решении в ту ночь. Как и не говорила, что до этой ночи у нее не было цели. Время шло, он догадывался о ее благородном происхождении из-за ее образования. Он знал, что она с севера, из-за ее акцента. Она показывала ему, как охотиться в глубоком лесу, трюки с ножом. Но если она молчала, он не спрашивал, и его мудрость потрясала. Леандр рассказывал ей о своих родителях, сестрах, и она слушала это с чем-то, схожим с восхищением. Ее семья была совсем другой.

Она начала зависеть от него, но тоже не рассказала ему.

Лин думала об этом, вставая на ноги. Она механически начала бросать вещи в сумку. Она вспомнила, что все еще была в платье. Стиснув зубы, она потянулась за спину, чтобы развязать корсет.

Необходимость переодеться и сложить вещи дала ей цель. На пару мгновений, а потом ей нужно было решать, что делать дальше.

Только ночью она сидела и говорила с Валаниром Окуном, величайшим Пророком после самого Эдриена Летрелла. Часы спустя она оказалась в гостинице и не знала, сможет ли собраться с силами, чтобы сделать что-то большее, чем броситься в объятия Троих, что как-то раз уже подумывала сделать.

Кое-что отличалось. Было ли это связано с песней?

Красная смерть в Сарманке. Дар Валанира ей — жуткие знания и его кольцо с лунным опалом.

Она не могла думать о том, что с ним сейчас происходит. Он сознательно подставил себя, она была в этом уверена. Но это не успокаивало. Придворный поэт Геррард ненавидел его по личным причинам. От этого ситуация ухудшалась.

Лин провела пальцами по кольцу в мешочке. Она знала возможное будущее, она была ответственна. Может, то, что Леандр отпустил ее, было тоже даром.

С детства Лин видела повторяющийся сон, где она стояла на вершине скалы, окруженной волнами океана. Вокруг не было видно признаков жизни. Тишина была давящей, несмотря на шорох моря. Неподалеку, чудо, было дерево, что было полностью серебряным, оно сияло на солнце.

Годами Лин думала, что это лишь сон. Знак ее тоски, что началась задолго до того, как она могла назвать ее.

Теперь она не была так уверена.

Валанир намекал, что Путь в Другой мир был ключом. Лин вспомнила картину Эдриена Летрелла, фигуру света среди черных гор. Его лицо было странно смесью удивления и смирения.

Этот путь был опасным, и она не была Эдриеном Летреллом, она даже поэтом не была, как думали многие.

Опасность не пугала Лин. Это давно не имело для нее значения.

ГЛАВА 6

Общая комната «Кольца и бутыли» была забита в тот день. Таверну часто посещали поэты, и туда прибыли Дариен Элдемур и Марлен Хамбрелэй, чтобы рассказать о произошедшем выпускникам Академии, окружившим их, они открывали в потрясении рты, завидовали им.

Зависть подпитывало и то, что они были талантливыми, красивыми и вполне могли выиграть Серебряную ветвь. И успех к ним пришел почти без усилий. Пока другие поэты безумно репетировали, особенно, перед состязанием, Дариен и Марлен ленились, сидели за столами и обсуждали местное вино. И, конечно, находили себе тамриллинских женщин.

Но разговор об этом был как соль на раны другим поэтам, ведь это были Дариен и Марлен, те, кто первые увидели выступление Валанира Окуна в Эйваре. Какой-нибудь юный выпускник Академии мог бы использовать это для написания поэмы об их реакции, описав и кристаллы соли на зияющей ране. Он бы получил свой успех.

И больше соли: они видели, как Валанир Окун совершил преступление и был арестован. Они все это видели, они уже сочиняли песню об этом.

Конечно.

— Продолжайте, — сказал Хассен Стир, невероятно высокий крупный мужчина, один из самых талантливых выпускников. Он развалился на стуле, откинув голову. — Расскажите еще больше о том, какие вы особенные, — он зевнул. Другие смотрели с восторгом, особенно юные, ведь только Хассен мог сказать это, не звуча обиженно или слабо. Он мог запугать своим видом, и это было нечестно.

Дариен рассмеялся. Его ноги лежали на столе перед ним. Он вел себя так, словно вокруг были придворные. Марлен стоял рядом с ним с кружкой в руке, другая рука постукивала не в такт по столу. Он напоминал беспокойного кота.

— Знаешь, — продолжил Хассен, — если тебе нужна помощь с песней, у меня есть пара идей. Как насчет: «И когда Валанир вернулся, его сразу арестовали, и он испортил жизни всем нам»?

— Остроумно, — протянул Марлен и допил свой напиток. — Ставлю на тебя, сын юриста.

Все знали, что отец Хассена был юристом, он происходил из обычной семьи, и было удивительно, что он смог поступить в Академии и проучиться там семь лет.

— Умно, — сказал Хассен. — Я начинаю подозревать, что вода в поместьях Хамбрелэй чем-то загрязнена. Иначе почему их наследник вечно ходит хмурый?

Дариен вмешался, подняв руку.

— Довольно. Хассен, если не хочешь нас слушать, выбор твой. Мы знаем, что видели это не из-за того, что особенные. Это удача, — он не дал никому вмешаться. — И мы не можем предвидеть, что из этого выйдет. Преступление Валанира отразится на всех нас, и это тревожит.

— Это мы уже поняли, — Пиет, тонкий и низкий выпускник, казалось, постоянно кривился от злости. Его тон сочился ядом. — Те из нас, кого не зовут на королевские балы, конечно, встревожены.

— Это не был королевский бал, — спокойно сказал Дариен.

— Умолкни, Пиет, — сказал Хассен. — Чего ты добиваешься?

Пиет ядовито посмотрел на него, развернулся и ушел. Он делал так по несколько раз в день и в Академии.

— Я думаю о времени, в которое мы живем, — сказал Хассен другим тоном, почти себе под нос. Внимание в комнате переключилось с Дариена Элдемура и Марлена Хамбрелэя на сына юриста. Порой он мог так делать, его баритон заполнял комнату, даже если был тихим. — Знаю, преступление Валанира Окуна повлечет последствия для нас. Поэты в мире, где Академия стала другой, где нас могут казнить за угрозу короне. Кто поверит, что Пророки когда-то были воинами, помогавшими уравновешивать правление короля? Сейчас, как я думаю, величайший поэт нашего века заперт в темнице… а то и хуже.

В комнате стало тихо. Некоторые склонили головы.

Хассен Стир сказал:

— Это насчет нас. Сделав это, Валанир отправил нам послание. О состязании, о нашем желании славы. Не знаю, хотели ли мы это слышать, — где-то на улицах играла лира среди шума Тамриллина теплым днем.

Юный поэт, новый в их компании, робко сказал:

— Хочешь сказать… Валанир Окун соверши преступление ради нас?

Хассен тряхнул головой.

— Я так и сказал.

Новый голо. Низкий, как у Хассена, но гладкий, как мед. Марлен Хамбрелэй сказал:

— И пока Валанир Окун терпит пытки, какие любят во дворце, а я уверен, что Придворному поэту это нравится, кто-нибудь готов занять его место? Кто-нибудь? — никто не ответил. Дариен вскинул бровь и покачал головой. Марлен сказал. — Что бы с ним не делали, Валанир знает о своей силе… и смеется.

* * *

Лин казалось, что она вмешивается в чужие дела, пока она садилась в кресло в комнате мастера Гелвана. Изящные линии комнаты, чистоту пронзали лучи полуденного солнца, падающие из окон, розовые розы стояли в голубой вазе на столе, все напоминало ей, что она была немытой, голодной. Сорняком.

Рианна Гелван была контрастом, золотые волосы ниспадали до талии, платье было подпоясано. Она была самой красивой женщиной из всех, кого Лин видела. Девушка протягивала ей чашку и улыбалась. Она не замечала, как выглядит Лин, протягивала руки, золото сияло за ней.

Как Эстарра. Богиня была яростной воительницей, но в другом перерождении она даровала земле урожай.

Лин устала так думать. Их всех богов она подумала об Эстарре. Она взяла чашку и сделала глоток. Вода была слаще той, что в гостинице.

— Отца здесь нет, — сказала Рианна и села напротив Лин за столом. — Но ты можешь остаться? Я… мне понравилась твоя песня прошлой ночью.

Лин растерялась. Девушка была восхищена от встречи или взволнованна.

— Это честь, миледи, — сказала она. — Я не ожидала, что мою работу запомнят после случившегося.

Рианна кивнула, словно ожидала такой ответ. Лин услышала вдали приятную мелодию колокольчиков.

— Я пришла извиниться перед вами и вашим отцом, — сказала Лин. — Я думала, что останусь в городе на пару недель, но… планы изменились. Я уйду после состязания.

Рианна снова кивнула.

— Понимаю. Жаль, но я удивилась, когда ты согласилась. Конечно, у тебя есть свои дела. У тебя-то.

— У меня?

Взгляд девушки стал пристальным.

— Скажи… как ты научилась? Мне говорили, что женщины не могут быть поэтами или учиться в Академии.

Вот, что восхищало девушку. Глупая идея о поэтессе. Лин слабо улыбнулась.

— Ты слышала правду. Женщинам нельзя учиться в Академии. Женщинам по закону даже на остров ступать нельзя.

Рианна вскинула бровь.

— Но как…

Лин снова ощутила, как губы изгибаются в замкнутой улыбке.

— Знакомый, — осторожно сказала она, — научил меня основам. Но я знаю очень мало. Потому я польщена тем, что ваш отец счел меня подходящей для вашего обучения.

Рианна пожала плечами.

— Уверена, ты понимаешь, почему он предпочел, чтобы меня учила женщина.

— Потому что учитель мог бы понравится, — сказала Лин и удивилась, когда Рианна прикусила губу и опустила взгляд на стол.

Она вспомнила, как Дариен пел неизвестной любви, своей даме. И в другом конце комнаты Рианна стояла, словно пораженная в сердце, ее спутник сжимал ее ладонь, словно знал, что она уже далеко.

— Дариен, — сказала Лин с печальной улыбкой. После всего произошедшего хоть это е развлекало.

Глаза Рианны расширились.

— Он…

— Конечно, нет, — отмахнулась Лин. — Мы не говорим. Мне до него далеко. Валанир Окун привел меня на почетный бал. Нет, только ваши эмоции на лице вас выдали во время его песни. И это не мог быть Марлен, — она задумалась, — надеюсь.

— Он тебе не нравится?

— Он может вас ранить, — сказала Лин. — А Дариен, надеюсь, этого не сделает. Не намеренно, но… что вы собираетесь делать? У вас есть спутник.

Рианна заерзала, смотрела на ногти, выглядя очень юно.

— Когда Дариен выиграет Серебряную ветвь, отец… позволит нам сыграть свадьбу.

Лин вжалась в кресло.

— О, — сказала она. Свадьбу? Это было… необычно. Она поняла, как жизнь поэтов изменила ее с их представлениями о скоротечной любви.

— Поэт, научивший тебя всему, — сказала Рианна. — Где он теперь?

— Ушел, — сказала Лин. — Как видите, мы не поженились. Но я не так красива, как вы.

— Я видела милое подобие тебя, — сказала Рианна. Она вдохнула и медленно выдохнула. — То, какая ты теперь… это выбор. Я видела, какой ты можешь быть, Кимбралин Амаристот.

Хорошо, что она сидела. Как-то Лин смогла сохранить голос ровным.

— Богатство может купить женщине немного красоты. И хорошо заплатить спутнику. Выбор? Тут я не соглашусь, миледи, у меня не было такого выбора, как вы подразумеваете.

И Лин увидела, что Рианна все это время держала маленькую картину, но Лин не было ее видно. Теперь Рианна развернула ее.

— Это пришло с просьбой доложить в Вассилиан, как только мы тебя увидим.

Нарисовано было три года назад, когда Лин исполнилось девятнадцать. Чтобы рассылать потенциальным спутникам. На картине она была в фиолетовом, почти черном платье, что оттеняло бледность ее кожи и подведенные глаза. Корсет обвивал ее талию, а пышные слои юбки, казалось, занимали остальную часть картины. Из окна на щеку падал свет солнца. Она вспомнила, как брат говорил художнику: «Сделай так, чтобы ее хотели, ради богов, и тебе хорошо заплатят».

Три дня она часами стояла в этом платье перед открытым окном, ей запрещали двигаться. Художник тихо ругался, пока работал, особенно, если она осмеливалась почесаться.

Лин казалось, что это было очень давно, та комната и тени на девушке, которые словно ласкали ее.

— Я давно не видела этот рисунок, — сказала она, наконец.

— Прошлой ночью я догадалась, — сказала Рианна. — Не думаю, что другие поняли.

— Надеюсь, — сказала Лин, поражаясь спокойствию своего голоса. — Брат меня ищет.

— Теперь ты знаешь мой секрет, — сказала Рианна. — Я поверю тебе, а ты можешь доверять мне. Но… зачем ты это сделала?

Она не уточняла, но Лин знала, о чем она. Зачем спать на соломе без дома в обносках? Зачем появляться на балу торговца и притворяться, что ты не лучше грязи под его туфлей?

— Прошу, сохрани это между нами, — Лин не стала отвечать. — Даже мой напарник не знает, кто я. Если хочешь, чтобы я учила тебя, пока у нас есть время… если хочешь, чтобы я жила… молчи, — ее желудок сжался. Никто не называл ее по имени Кимбралин уже почти год.

Рианна смотрела на нее. Лин встала на ноги. Она видела в глазах девушки тревогу и восторг, которые что-то задели в ней. Это вдруг показалось знакомым. И Лин знала, что мастер Гелван не был таким, как ее брат, но ей все равно было страшно.

— В обмен на молчание я научу тебя не только поэзии, — услышала себя Лин. Она вытащила нож и бросила его. Крутясь, нож вонзился в деревянную панель на стене.

Рианна охнула.

— Не переживай, лезвие тонкое. Твой отец не заметит метку, — сказала Лин. Она пересекла комнату и вытащила нож из стены, осмотрела его. У нее было мало вещей, но нож был ей важен. Он мог быть опасным. Опустив его, она посмотрела на Рианну, увидела потрясение и страх на лице девушки. — Даже леди Амаристот учили владеть ножом. Тебе тоже следует научиться этому.

ГЛАВА 7

Туман ранним утром стелился по крышам Тамриллина, нежно заполнял рощи сосны, дуба, кипариса за стенами города. Отец Рианны в шутку звал ее спальню ее «башней», ведь из ее окон был лучший вид в доме. Ребенком она часами смотрела в окно, как ветер играет с деревьями, а в небе летают птицы.

Внизу было слышно песнь ветра в саду. Звук дома. Ветер, звон колокольчиков, ковер под ногами — все это был дом. Только теперь, из-за мысли, что она это оставит, она стала это замечать.

Но даже без Дариена ей пришлось бы уйти. Шкатулка на столике у кровати напоминала об этом.

Ее отец никогда не позволял ей ходить на Маскарад середины лета. Это была ночь разбоя, порой — жестокости. В этом году Рианна пойдет туда впервые. Но не одна. В шкатулке у ее кровати была маска из сплетенного золота, украшенная сапфирами и синим бархатом. Сверху были перья павлина, чтобы развеваться над лицом владельца.

Это было неотразимо, и послание было ясным. Но Нед не оставил шанса на ее интерпретацию и вложил записку.

«В этом цвете я представляю тебя Ириной из Озер, — написал он. — Ты знаешь».

Она знала. Это была одна из самых знаменитых баллад. Спасая принца от утопления, Ирина из Озер, королева водных нимф, ушла в мир людей.

Если практичнее, цвет подходил ее глазам.

При мысли о Неде она задалась вопросом, почему для нее любовь должна быть такой болезненной. Но она и немного злилась на него. Он не оставил ей выбора. Она знала, что у нее вообще редко бывал выбор, но все равно порой злилась.

Она подумала о Лин, убегающей из лучшего дома в Эйваре. Семья Амаристот в их северном замке была известна большим богатством и безупречной родословной.

Рианна слышала и другое: они жили далеко на севере, черпали доход из поместий на юго-западе, потому что по их венам текла ледяная вода, а не кровь.

Лин не казалась ледяной. Она казалась раненой, даже по походке, словно она двигалась осторожно, избегая боли. Но ее голос напоминал песнь птицы в клетке. Рианна хотела задать ей много вопросов — о брате, о поэте, научившем ее всему. Она знала, что будет грубо спрашивать это.

Она подумала о ноже в стене комнаты отца, о вспышке в глаза Лин, о невольном оскале. Может, порой у женщин был выбор. Рианна не знала техник с ножом, но все равно могла ранить Неда.

* * *

В свете дня кабинет мастера Гелвана оказался удивительно простым. О богатстве говорили только полки с книгами на стенах, за них он заплатил несколько состояний. В остальном, в комнате были неплохие стол и стул, несколько гобеленов. Мастер Гелван позвал женщину, чтобы для Марлена принесли стул.

Марлен старался не смотреть на гобелен на задней стене, где он обнаружил храм… и там были книги на языке, который не только искоренили в Эйваре, но и запретили.

Мистер Гелван сегодня не был нарядным. Марлен ожидал, что у него отовсюду будут свисать украшения, но понимал, что таких еще не встречал. Может, любовь к деньгам у него проявлялась мягче.

Отец Марлена точно отметил бы, что нехватка украшений была хитростью торговца. Он обманывал ожидания людей для своих скрытых целей.

— Предложить вам вина, лорд Хамбрелэй? — сказал торговец.

— Буду рад, — сказал Марлен.

И снова послали женщину, которая вернулась с двумя бокалами вина на подносе ил олова. Темно-красное, почти пурпурное вино, и вкус подтвердил хороший урожай юга.

Он обрадовался. Значит, старик отметил род Марлена и вел себя предсказуемо.

— Я знаю вашего отца, — сказал мастер Гелван, сев за стол и указав Марлену на второй стул, который, в отличие от стула торговца, был с вышитой подушкой. Торговец провел рукой по светлым седеющим волосам, выглядя устало, и разглядывал отблески вина в лучах, проникающих в окно. — И поэтому, — продолжил он ровным тоном, — я удивлен, что вы здесь. Пересечь мой порог как войти в логово Темного, нет? Врага, с которым, насколько я понимаю, всегда бились Трое?

Марлен моргнул.

— Я… не мой отец, — выдавил он и опустил вино. А потом разозлился, что его это так задело, эти слова обычного торговца.

— Большая часть моей семьи пала от меча в атаке, которую вела компания лорда Перси Хамбрелэя, — сказал спокойно, даже монотонно мастер Гелван. — Это было одно из последних кровопролитий, последние из моих людей пересекали границу в Кахиши, пытаясь сбежать. Моя мама сбежала, но сперва ее изнасиловали. Оттуда у меня темноволосая сестра, напоминающая матери своим видом о том, что она потеряла. Но я все еще заинтересован тем, что вы хотите мне сказать, лорд. Особенно, если вспомнить, что в записке вы говорили о срочности.

— Я не могу ничего поделать с прошлым, — сказал Марлен. Галициане, как этот торговец, постоянно жаловались, за это их и стали ненавидеть.

Торговец слабо улыбнулся.

— Да, — сказал он. — Полагаю, я все еще страдаю из-за убийства моего отца и остальной семьи. И всех их друзей. Мы, галициане, в этом странные, — он сделал еще глоток вина. Его бледные глаза смотрели на Марлена. — Пока я не решил, что думать об этой встрече, чем обязан?

Марлен просил себя сосредоточиться. Нельзя позволять торговцу провоцировать его. Он был лишь пешкой в большой игре. И если Марлен решит, торговца повесят и четвертуют на улице.

В саду запела птица.

— Я знаю вашу тайну, — сказал Марлен, опустив речь, которую планировал.

Торговец не реагировал. Он просто ждал.

— Если сделаете, как я попрошу — небольшую просьбу — я буду молчать, — сказал Марлен. — Иначе я расскажу властям, что вы и дальше поклоняетесь своему ложному галицийскому богу.

Мастер Гелван отклонился на стуле.

— И как ты это докажешь?

— Доказательство есть, — сказал Марлен. — И вы о нем узнаете, если заставите меня перейти к этому.

— И что вы хотите за эту… секретность, лорд Хамбрелэй? — сказал мастер Гелван. Он лишь выглядел еще более уставшим.

Вот этот миг. Марлен много раз представлял его, но теперь… Он сжал бокал в дрожащей руке без грации и точности, которыми гордился, и осушил до дня. Ощутив себя решительнее, он опустил бокал и сказал:

— Вы — один из судий соревнования, да?

— Да, — сказал мастер Гелван. — Дайте угадаю, вы хотите победить.

— Верно, — сказал Марлен. — Но для этого мне не нужно ничего от вас или кого-то еще, кроме благосклонности нашей богини Киары. Если можно тут произносить ее имя.

— Ваш сарказм утомителен, — сказал мастер Гелван. — Продолжайте.

Марлен замешкался. Он позже вспомнит, что делал это, цепляясь за то, что считал доказательством. Но это была пауза, а потом он рассказал торговцу четко и с привычной точностью, что нужно сделать, чтобы его не порвали лошади двора Тамриллин.

Торговец слушал без эмоций. Только когда Марлен закончил, мастер Гелван сказал:

— Вам повезло, что вера Галиции запрещает убийство. Вам бы не мешало это перенять.

Марлен мог рассказать ему, что торговец средних лет, убивающий мечника рода Хамбрелэй, звучит как шутка, еще и плохая. Но мужчина произносил угрозу так спокойно, и он промолчал. Он встал и оскалил зубы в улыбке.

— Наоборот, торговец, — сказал Марлен. — Убийства редки, но в этом наслаждение.

* * *

Он вышел из дома торговца через пару минут и знал, что не вернется пока в таверну. Шаги унесли его прочь от широких улиц центра, от роз, жасмина и жимолости, которые раскинулись над белым гладким камнем.

Он пошел к темным улицам, где перекошенные строения закрывали солнце. Почти все были из дерева, опасность, если город загорится, как было сто лет назад. Это было на таких улицах, тут нашли трупы без крови. Он пришел к дому без двери, где мог легко войти и подняться по две скрипящие ступеньки за раз.

Она тут же открыла ему дверь. Ее полные губы изогнулись в довольной улыбке — или торжествующей, и эта мысль его разозлила. Локоны темных волос обрамляли ее широкие скулы, падали на ее наполовину открытую грудь.

— Я знала, ты вернешься, — сказала она.

Он ударил ее по лицу.

Она отшатнулась, смеясь. Марилла втянула Марлена в комнату, захлопнув дверь ногой. Ее поцелуй был теплым, спешным и острым от ее зубов. Она отодвинулась, и он увидел красный след своей руки на ее коже. Она была белой, как демонесса, и он не впервые так подумал.

Ногти Мариллы впились в его шею.

— Покажу, что в тебе еще есть, — прошептала она.

И он поддался.

* * *

Марлен пропадал на день или несколько дней, но пропажа перед состязанием раздражала Дариена. Им нравилось делать вид, что они не репетируют, но они играли почти все ночи, приехав в Тамриллин. Чтобы играть идеально. Но это не было важно.

Он сидел в «Кольце и Бутыли», не слушая взволнованных поэтов вокруг.

Марлен, наверное, топил печали в Марилле. Другой вопрос, откуда эти печали. С бала беспечность Марлена стала напряженной, он мог вот-вот лопнуть, как натянутая нить. Дариен не мог винить Хассена Стира и других за то, что он им надоел. Даже в лучшие времена Марлен скорее пугал, чем был популярным.

И тут он заметил новенькую. Он помахал.

— Лин! — позвал он. — Так тебя зовут, да?

В комнате на миг стало тихо, разговоры остановились, и люди оглянулись, чтобы понять, кто привлек внимание Дариена Элдемура. Когда они увидели потрепанного мальчика, то решили, что это шутка, и отвернулись, словно не давая Дариену обрадоваться, что он отвлек их.

Лин подошла к его столу с опаской в глазах.

— Ты правильно помнишь мое имя, — сказала она. — И я знаю твое.

— Конечно, — улыбнулся он. Ее лицо не изменилось. — Садись, — сказал он. — Расскажи о своем дне. Только ты здесь не вызываешь у меня ужасной скуки.

— Ты очарователен, — сказала Лин. — Но я не понимаю, как могу быть интереснее… других господ здесь.

— Ты думаешь, что я пытаюсь тебя очаровать, — сказал Дариен. — Может, ты права. Позаботься об этом, — добавил он, остановив служанку таверны.

— Или напоить меня, — Лин вскинула бровь, когда служанка ушла. — Со мной редко хотят такое сделать мужчины. Может, ты играешь из-за своей прихоти? Узнать, хочет ли мужчин переодетая женщина… и насколько сильно?

Дариен затих от потрясения, но лишь на миг. А потом сказал:

— Как-нибудь днем или ночью, напившись, ты расскажешь, что вызвало у тебя такое отношение к мужчинам.

— Бездна, лорд Элдемур, — сухо сказал Лин. — И камни, — она взяла у служанки кружку, когда та вернулась.

Дариен решил нарушить напряжение и сказал:

— Дорогая женщина, я просто хотел поздравить тебя с выступлением на балу.

Она кивнула. Снова вскинув бровь, она сказала:

— Та любовная баллада, что ты пел, была очень… личной. Ты явно ее кому-то посвятил.

— Думаешь?

— Да, — сказала она. — Что ты хочешь, Дариен? Ты можешь получить все и всех. Но тут нет защиты, к которой ты привык.

Дариен ощущал желание парировать, но подавил это. Она была серьезной, но не было враждебности. И в платье она выглядела неплохо. И он решил спросить:

— Кто ты, Лин?

Она покачала головой.

— Ты ушел от ответа.

— Ладно, — Дариен провел рукой по волосам. — У меня благородные намерения. Клянусь на лире. И я рад, что кто-то присмотрит за ней… Но не нужно.

Она склонила голову и с критикой посмотрела на него.

— Думаю, ты не врешь. Надеюсь. Я давала Рианне уроки поэзии. Потому что я женщина. Иронично, да?

— Почему? Потому что ты не хочешь быть женщиной?

Лин не ответила, а посмотрела на кольцо Дариена. Камень был темным в тени.

— Изумруд, — сказала она — Ты еще и обманщик. Удача и хаос преследуют тебя, сестры-близнецы, и слушаются тебя, — она посмотрела ему в глаза. — Могло быть хуже.