ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ
I
Каролинские, Марианские и Маршалловы острова отличаются друг от друга и по своему геологическому происхождению, и по своей истории.
Если Марианские острова вулканические, то Маршалловы — коралловые, а Каролины и вулканические и коралловые.
Европейской колонизации первыми подверглись Марианские острова. Начало тому было положено во время кругосветного плавания испанских кораблей под командованием Ф. Магеллана.
В конце ноября 1520 г. Магеллан прошел через пролив, находящийся у самой южной оконечности Южной Америки и теперь носящий имя этого великого мореплавателя, и оказался в водах Тихого океана. Испанцы взяли курс на северо-запад. Около четырех месяцев плыли они, не видя земли. Переход этот был весьма изнурительным для экипажа судов.
Согласно устойчивой, но в исторической литературе оспариваемой версии, 6 марта 1521 г. корабли Магеллана достигли Гуама{22}. Как это ни парадоксально, но Магеллан действительно, пройдя с юго-востока на северо-запад всю южную часть Тихого океана, где находится целый континент — Австралия и многие тысячи островов, среди которых такие крупные, как Новая Зеландия и Новая Гвинея, натолкнулся лишь на маленький остров, расположенный уже в северных широтах.
Магеллан и его спутники, естественно, были весьма рады вступить на земную твердь после многомесячного трудного плавания. Они пополнили запасы пресной воды, погрузили в трюмы судов свежие продукты, отдохнули, но задерживаться на острове не стали. Испанцы спешили достичь вожделенных Островов Пряностей, как назывались тогда Молуккские острова. Поэтому 9 марта Магеллан покинул остров, взяв курс на запад. Правда, даже за столь короткий срок пребывания на Гуаме он успел серьезно поссориться с его обитателями. Обвинив аборигенов в попытке украсть лодку с одного из кораблей, Магеллан во главе отряда из 40 вооруженных матросов, произвел набег на окрестные селения. Было сожжено до 50 домов, убито семь островитян, были уничтожены их лодки. Злясь на аборигенов, Магеллан назвал открытую им землю Isla de los Ladrones, что в переводе с испанского означает «остров Воров, или Разбойничий остров»{23}.
Через 10 дней Магеллан открыл Филиппинские острова, ставшие местом его гибели. Здесь 27 апреля 1521 г. он был убит в стычке с жителями острова Мактан.
Магеллан, как мы видим, не находя ценности в открытом острове, не совершил сакраментального ритуала провозглашения над ним власти испанского монарха. Не сделала этого и вторая испанская экспедиция во главе с Гарсиа Хофре де Лойаса, побывавшая на Гуаме в начале сентября 1526 г. Лишь в 1565 г. испанская экспедиция под командованием Мануэля Лопеса де Легаспи формально распространила на остров суверенитет испанского монарха. 26 января 1565 г. Легаспи объявил Гуам «и все земли, относящиеся к нему», собственностью испанской короны{24}.
Между прочим, именно во время плавания Легаспи европейцы впервые увидели острова, позднее названные Маршалловыми и Каролинскими. Произошло это так.
В составе экспедиции были четыре корабля. Через 10 дней после начала плавания один из кораблей, «Сан-Лукас», отделился от остальных. Пересекая океан, «Сан-Лукас» посетил три острова Маршаллова архипелага, а 17 января 1565 г. экипаж корабля увидел группу неизвестных островов. На одном из островов Трук испанские моряки высадились. Их встреча с аборигенами проходила отнюдь не в дружеской обстановке. Капитан корабля Алонзо де Ареллано закончил свой отчет следующими словами: «Эти люди — дикари и воры, крадущие все, что попадает им на глаза; на все они смотрят, соображая как бы это украсть»{25}.
Архипелаг, острова которого обнаружил экипаж «Сан-Лукаса», получил свое название (сохранившееся до сих пор) — Каролинский в 1686 г. в честь испанского короля Карла II. Острова Маршаллова архипелага испанцы открыли во время плаваний Лойаса в 1526 г. и Сааведра в 1529 г., но они получили свое теперешнее название лишь после того, как английский капитан Маршалл в 1788 г. подробно обследовал их.
Провозглашение Марианских островов собственностью Испании было, однако, лишь символическим актом. До первой попытки подлинной их колонизации прошло более 100 лет. Колонизация же Каролинского и Маршаллова архипелагов началась еще позднее.
Все это время Гуам не имел постоянного европейского населения. Его посещали время от времени мореплаватели различных национальностей, но испанцам весь этот период он служил удобной станцией на пути следования их кораблей из Мексики на Филиппины и обратно.
Дело в том, что испанцы начали искать удобный обратный путь из Индии еще со времени экспедиции Магеллана. В 1522 г. один из его кораблей, «Тринидад», покинув Молуккские острова, попытался вернуться в Испанию через Тихий океан, но сильные штормы и недостаток продовольствия заставили судно повернуть назад. После того как испанцы прочно обосновались на Филиппинах, превратив Манилу в крупнейший торговый центр, связанный со странами Дальнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азией, они наладили регулярную связь между Манилой и крупнейшим городом на Тихоокеанском побережье Мексики — Акапулько.
Испанские корабли, груженные драгоценными металлами и камнями, тканями, специями и другими дарами Востока, отправлялись в Акапулько. Они покидали Филиппины обычно в июле. Их путь лежал на северо-восток почти до 38 или 40° с. ш. Там сильные ветры гнали корабли через океан до мыса Мендосино на калифорнийском берегу, а оттуда они шли вдоль берега до Акапулько. Позднее, чтобы избежать сильных штормов, частых в северных широтах, а главное — нападения английских и португальских пиратов, поджидавших корабли у американских берегов, испанцы стали выбирать путь южнее. Но здесь их корабли встречались с менее благоприятными ветрами и могли достичь Акапулько лишь за пять месяцев.
В Акапулько корабли, едва разгрузившись, собирались в обратное плавание. Их трюмы заполнялись серебром и другими товарами для будущей оплаты драгоценностей Востока. Кроме того, корабли везли частную и официальную корреспонденцию, оружие. Они доставляли к месту службы колониальных чиновников, солдат, миссионеров. Специальные корабли — галионы переправляли в ссылку на Филиппины осужденных в Мексике и Испании.
Никто не может сказать с уверенностью, какая страна была родиной галиона, этого удивительного корабля, так сильно отличавшегося от своих собратьев. Он выглядел неуклюжим и громоздким: четыре мачты, высоко поднятые нос и корма, широкий корпус при сравнительно небольшой длине судна. Тоннаж галионов достигал 2 тыс. т.
Галионы для манильской торговли обычно строились на Филиппинах, в Кавите. Они были прочны и вместительны. Остов делался из тика, шпангоуты, киль и руль — из местного дерева молаве с чрезвычайно прочной древесиной, обшивка — также из крепкого дерева лананг, такелаж — из манильской пеньки; полотнища для парусов ткались в провинции Илокос; металлические части ввозились из Китая и Японии. Даже 24-фунтовые пушечные ядра отскакивали от бортов галиона. Но тяжелое судно, не обладавшее ни скоростью, ни маневренностью, легко становилось жертвой если не пиратов, то штормов и тайфунов.
Командир галиона носил пышный титул «генерал от моря». Команда иной раз насчитывала до 400 человек, включая бомбардиров и солдат. Груз оценивался миллионами песо.
На Гуам галионы попадали во время обратного репса из Акапулько в Манилу. По королевскому указу 1668 г. заход на остров стал обязательным. Галион покидал Акапулько в феврале — марте и, подгоняемый пассатами, два месяца спустя подходил к берегам Гуама. Корабль ждали. В июне каждую ночь на вершинах холмов зажигались сигнальные огни.
Именно этим путем пришел к берегам Гуама в 1662 г. галион «Сан-Дамиан». Галион вез католических миссионеров из Акапулько на Филиппины. Один из них, отец Диего Луис де Санвиторес, увидев во время стоянки корабля на Гуаме местных жителей, вознамерился обратить аборигенов в католичество. Прибыв в Манилу, он попытался убедить губернатора в необходимости организации христианской миссии на Гуам. Губернатор не выразил желания содействовать ретивому священнику, тогда последний отправил письмо королю Испании Филиппу IV. В письме он не только просил помощи в организации миссии на Гуам, но и напоминал королю о его обязанностях перед католической церковью. Одновременно отец Санвиторес написал и жене Филиппа — Марианне Австрийской, прося ее поддержки в намеченном им предприятии.
Письмо Санвитореса получило королевское одобрение, и король послал приказ губернатору Филиппин об организации миссии Санвитореса на Гуам. Но задолго до того, как его приказ мог быть выполнен, Филипп IV скончался. Королевой-регентшей Испании ввиду малолетства сына Филиппа — Карла II стала Марианна. В ее честь в дальнейшем Гуам и другие острова открытого Магелланом архипелага, названные им сгоряча островами Воров, были стараниями благодарного Санвитореса переименованы в Марианские. В старинном документе, относящемся к «временам Санвитореса» на Гуаме, говорится: «Отец Санвиторес в знак глубокого восхищения благородством и великодушием ее величества дал этим островам ее имя и объявил, что острова будут известны повсюду как Марианские»{26}.
Марианна подтвердила, что приказ покойного короля об организации миссии на Гуам остается в силе. Но прошло еще немало времени, пока королевские приказы достигли Манилы. Лишь 15 июня 1668 г. миссия, возглавляемая Санвиторесом, прибыла на Гуам. Кроме Санвитореса, в ее состав входили четыре священника и несколько их помощников. Миссионеров сопровождали 32 солдата во главе с капитаном Хуаном де Санита Круз.
В течение первого года пребывания миссии на Гуаме ее дела шли успешно. Миссионеры успели за это время обратить в христианство 13 тыс. человек из примерно 50 тыс., составлявших население островов.
Вскоре Санвиторес решил распространить деятельность миссии на соседние острова Марианского архипелага. С этой целью он послал отца Моралеса с несколькими помощниками на остров Тиниан.
Но постепенно отношения миссионеров с местными жителями стали ухудшаться, отец Моралес со своей группой бежал с Тиниана на Гуам. При этом сам он был серьезно ранен, а два сопровождавших его солдата были убиты.
Поправившись, Моралес, сопровождаемый Санвиторесом, вернулся на Тиниан, а затем отправился на другие Марианские острова. По его возвращении Санвиторес решил сам посетить острова Марианской группы с тем, чтобы познакомиться с положением дел на месте. В июле 1669 г. Санвиторес и его помощник Педро начали свое путешествие. Впечатления Санвитореса были мрачными. Повсюду он видел враждебное отношение островитян к деятельности миссионеров. Во время этой поездки Педро был убит. На Тиниане Санвиторес обнаружил столь сложную и опасную обстановку, что поспешил на Гуам, где собрал необходимые силы и вернулся на Тиниан для наведения порядка. Затем он отправился на Гуам. В январе 1670 г. Санвиторес послал двух священников на Сайпан, соседний с Гуамом остров. Вскоре после прибытия туда оба священника были убиты. Да и на самом Гуаме обстановка для миссионеров продолжала ухудшаться. 23 июля 1670 г. островитяне открыто выступили против испанцев. Поводом для восстания послужило следующее.
В лесу был найден труп местного жителя, перешедшего в католичество; испанские власти арестовали нескольких жителей по подозрению в убийстве, но затем выпустили их из-за отсутствия улик. Потом власти пытались арестовать другого жителя. Все это вызвало острое недовольство островитян. Отдельные стычки кончились тем, что толпа в 2 тыс. человек атаковала здания миссии. Применяя огнестрельное оружие, испанцы убили немало аборигенов. Борьба продолжалась 40 дней. В конце концов островитяне прекратили сопротивление.
Но на исходе марта 1672 г. выступления жителей острова против испанцев вновь участились и приняли характер настоящей войны, длившейся почти до конца XVII столетия.
Движение сопротивления колонизаторам охватило и другие острова Марианского архипелага. Окончательно оно было подавлено лишь в июне 1695 г.
К Каролинским и Маршалловым островам испанцы проявляли незначительный интерес, и их колонизация шла вяло. Первые попытки создания христианских миссий на Каролинских островах относятся к началу XVIII в.: на островах Сонсорол — к 1710 г., на атолле Улити — к 1731 г. Члены обеих миссий были убиты островитянами, и испанцы оставили попытки освоения Каролинских островов до 70-х годов XIX в. Еще меньшую активность они проявили на Маршалловых островах. Впрочем, это не мешало Испании пристально следить за формальным сохранением своих «прав» на Марианские, Каролинские и Маршалловы острова вплоть до конца XIX в.
Испанская корона управляла своими заокеанскими владениями через Совет по делам Индий, который был создан спустя три года после посещения Магелланом Марианских островов и просуществовал до начала XIX столетия.
Совет ведал всеми сферами государственной деятельности: законодательной, судебной, финансовой, коммерческой, духовной. Все законы и декреты, касавшиеся управления, налогообложения, внутреннего порядка заморских колоний, подготавливались и объявлялись Советом с одобрения короля и от его имени.
Бюрократическая централизация при гигантских расстояниях делала управление империей, разбросанной в четырех частях света, весьма затруднительным. Так, например, королевский указ, разрешавший Санвиторесу открыть миссию на Гуаме, был доставлен из Мадрида в Манилу через год. Путешествие из Акапулько в Манилу и обратно длилось обычно 13–14 месяцев.
Через несколько лет после создания Совета по делам Индий были образованы два вице-королевства: Новая Испания и Перу. В первое входили Мексика, Центральная Америка, Антильские и Филиппинские острова, во второе — испанская Южная Америка.
Вице-король назначался испанским монархом и осуществлял светскую и церковную власть в пределах вицекоролевства. С течением времени в отдельных частях вице-королевства стали назначаться генерал-губернаторы. Они обладали автономией, отчитываясь за свои действия непосредственно перед королем и Советом по делам Индий.
Первым генерал-губернатором Марианских островов был Антонио де Саравия (с 1681 г.).
Саравия получил известность в связи с тем, что ввел на островах систему так называемого непрямого управления. Суть ее заключалась в том, что важнейшие посты в местном управлении занимали коренные жители, сохранявшие лояльность по отношению к испанским властям. В их руки была передана полиция. Саравия даже сделал одного из местных вождей «фельдмаршалом королевских войск» на Гуаме. Коренные жители получили статус испанских подданных.
Вторым по рангу после генерал-губернатора являлся сержант-майор — командующий войсками. И генерал-губернатор, и сержант-майор жили на Гуаме, который был центром управления Марианскими островами.
Во времена испанского господства административное управление островами имело следующий вид. Острова делились на муниципалитеты во главе с алькадами. Муниципалитеты, в свою очередь, делились на районы во главе с местными вождями, получившими в 1789 г. титул губернадорсильо (маленький губернатор). В каждом районе имелись два альгвасила, или полицейских офицера, и зелантор, следивший за исполнением жителями религиозных обрядов, предписанных миссионерами. Все должности, кроме генерал-губернаторской и сержант-майорской, занимали коренные жители островов. В 1793 г. было введено правило, согласно которому на официальные должности назначались только владевшие испанским языком. Поскольку бывало так, что представители местной знати в том или ином селении не знали испанского языка, а знал его кто-либо из простолюдинов, именно он и получал должность в администрации, подрывая таким образом традиционную иерархию.
До 1844 г. генерал-губернатор Марианских островов сохранял за собой функции верховного судьи. После 1844 г. была учреждена специальная должность — тениенте-губернадор, т. е. верховный судья всего архипелага, а командование войсками передано в руки тениенто-колонела, которому помогал сержант-майор. Административное деление осталось без изменений. В деревнях губернадорсильо собирали налоги и давали наряды на общественные работы. Правосудие осуществляли полицейский комиссар и двое судей, разбиравших споры из-за земли и жалованья; в их распоряжении находились два писца. Полицейский-альгвасил пресекал действия правонарушителей, а также ежедневно следил за выполнением общественных работ, к которым привлекались поочередно все жители. Деревни возглавляли принципалы, которым помогали сельские старосты, стоявшие во главе каждых 50 семей. Вместе со своими помощниками они вели перепись населения, облагали налогами и взимали их, отвечали за выполнение общественных работ. Должность сельских старост была пожизненной. Губернатор выбирал на нее одного из двух кандидатов, представленных губернадорсильо.
Районные власти — губернадорсильо, полицейский комиссар и судьи — назначались на два года. В выборе кандидата участвовали местные чиновники, но решающее слово оставалось за губернатором. До истечения срока полномочий должностных лиц губернатор созывал муниципальный электорат из 13 человек: губернадорсильо, шесть деревенских принципалов и шесть сельских старост, находившихся на своих постах свыше 25 лет. Это собрание тайным голосованием избирало судей, обязательно из числа лиц, занимающих или занимавших пост деревенского старосты, и двух кандидатов на должность губернадорсильо (третьим кандидатом считался функционирующий губернадорсильо).
Как правило, губернатор должен был назначать на должность того из кандидатов, который набирал большее число голосов. Но мог назначить и другого, объяснив при этом свой выбор.
Назначенный таким образом губернадорсильо получал исключительные полномочия у себя в районе, где он действовал без каких-либо консультаций с принципалами деревень и сельскими старостами. Лишь при чрезвычайных обстоятельствах он созывал муниципальный совет, представлявший население района.
Таким образом, испанская колониальная администрация состояла из губернатора, его помощника, главного судьи, казначея, руководителя общественных работ, санитарного врача, начальника порта, сборщика налогов и регистратора землевладений.
Эта система управления сохранилась до последних дней испанского господства на Марианских островах, т. е. почти до конца XIX столетия.
II
Испанская колонизация островов Микронезии, особенно в первый период, оказала губительное воздействие на жизнь их населения. Замечательный русский мореплаватель О. Е. Коцебу, посетивший Марианские острова в начале XIX в., с грустью замечал в своих записках: «Достойно сожаления, что испанцы при захвате этого архипелага и насильственном насаждении здесь католичества истребили все коренное население»{27}.
Это действительно так и было. Отец Санвиторес, в 1669 г. совершая поездку по Марианским островам, подсчитал, что население архипелага составляло около 100 тыс. человек. К концу XVII в. количество аборигенов Марианских островов не превышало нескольких тысяч. Пытаясь исправить положение, испанцы стали завозить туда жителей из других районов (главным образом с Филиппин и из Мексики), которые, смешиваясь с коренными обитателями, образовали, в сущности, новую народность. Представить себе внешность, характер, правы и обычаи аборигенов Марианских островов можно, лишь обращаясь к описаниям тех европейских мореплавателей, которые посещали архипелаг на протяжении XVI–XVII вв.
Спутник Магеллана — Антонио Пигафетта, ставший летописцем его плавания, так описывал жителей Гуама: «Каждый из этих туземцев живет согласно своей воле, так как у них нет властелина. Ходят они нагие, некоторые носят бороду и черные волосы, опускающиеся до пояса. Они носят подобно албанцам небольшие шляпы из пальмовых листьев. Они такого же роста, как и мы, и хорошо сложены. Они ничему не поклоняются. Цвет их кожи смуглый, хотя родятся они белыми. Зубы их окрашены в красный и черный цвета, они считают это признаком самой большой красоты. Женщины ходят голые, только срамная часть у них покрыта узкой полоской тонкой, как бумага, коры, растущей между древесиной и корою пальмы. Они миловидны и изящно сложены, цвет кожи у них светлее, чем у мужчин. Черные волосы их распущены и падают до земли. Женщины не занимаются полевыми работами, а проводят время за плетением циновок, корзин и изготовлением других хозяйственных предметов из пальмовых листьев. Пищу их составляют кокосовые орехи, бататы, фиги величиной в одну пядь, сахарный тростник и летающие рыбы, помимо другого съестного. Они мажут тело и волосы кокосовым и кунжутным маслом. Дома их построены из дерева, крышей служат жерди, на которых лежат листья фигового дерева длиною в две пяди; имеются полы и окна. Комнаты и постели убраны очень красивыми пальмовыми циновками. Спят они на пальмовых тюфяках, очень мягких и нежных. Иного вида вооружения, кроме копья с насаженной на его конце рыбьей костью, у них не имеется… Они бороздят море на своих лодчонках, что служит развлечением как мужчин, так и женщин. Они напоминают собой физолеры (небольшие быстроходные лодки на веслах. — К. М.), но они уже, некоторые окрашены в белый или красный цвет. Напротив паруса лежит заостренное в конце бревно; к нему накрест прикреплены жерди, опускающиеся в воду, чтобы уравновесить лодку. Парус изготовляется из сшитых вместе пальмовых листьев… Рулем служит лопасть, похожая на лопатку булочника, с куском дерева на конце. Корма служит также и носом; в общем, они напоминают дельфинов, которые перескакивают с волны на волну. «Воры» (островитяне. — К. М.), судя по знакам, которые они делали, были в полной уверенности, что, кроме них, на свете иных людей нет!»{28}.
Заселение Марианских островов, как считают, шло из Юго-Восточной Азии через Филиппины и Каролинские острова. На многие столетия связь между людьми, осевшими на Марианских островах, и внешним миром была прервана. Не удивительно, что аборигены Гуама считали себя единственными жителями земли.
Приведенное нами выше описание внешнего вида жителей Гуама, видимо, вполне соответствовало действительности, поскольку оно, в общем, не отличается от других описаний, сделанных европейцами в первые десятилетия после испанской колонизации острова. Приведем, например, слова Санвитореса: «У жителей Марианских островов цвет кожи несколько светлее, чем у филиппинцев, они выше ростом, дороднее и сильнее европейцев, приятны внешне, с привлекательными лицами. Они настолько тучны, что кажутся распухшими. Они остаются в добром здравии до преклонного возраста и очень часто живут до девяноста или ста лет…»{29}
В первых сообщениях европейцев об аборигенах Марианских островов подчеркивались большая физическая сила последних и их атлетическое сложение. Так, в одном из них говорилось, что туземцы огромного роста и очень сильны: «один из них, стоя на земле и схватив за ноги двух рослых испанцев, мог приподнять их на один фут (фут равен примерно 30 см. — К. М.) так легко, как если бы они были детьми»{30}. Пользуясь пращой, островитяне бросали камень с такой силой, что он глубоко проникал в ствол дерева.
Европейцев поражало умение туземцев великолепно плавать. Однажды к испанскому моряку, который с мечом в руке стоял на вахте, незаметно подплыл абориген, «выхватил у него меч и поплыл обратно. Когда моряк закричал, несколько солдат приготовились стрелять в туземца из аркебуз, как только тот вынырнет из воды. Заметив это, островитянин показался на поверхности, махая руками и давая понять, что у него ничего пет. Это заставило солдат воздержаться от стрельбы. После нескольких минут отдыха туземец снова нырнул и плыл под водой, пока не оказался вне досягаемости аркебуз. Уверенный в своей безопасности, он взял меч, который был спрятан между ног, и стал делать им выпады, посмеиваясь над теми, кого так легко обманул»{31}. Аборигены плавали так превосходно, что могли поймать рыбу руками.
Согласно ранним описаниям европейцев, древние жители островов были веселы и дружелюбны, обладали редким упорством и храбростью. Францисканский миссионер, который в 1596 г. жил на Марианских островах, писал о том, что аборигены сговорчивые люди, они «угощали его и его спутников и оказывали им большое уважение»{32}. Когда того требовали обстоятельства, островитяне становились серьезными, но чаще пребывали в состоянии беспечности и довольства, рассказывая истории, забавляясь, танцуя, состязаясь в силе и ловкости. Они получали большое наслаждение от шуток и розыгрышей. Как уже говорилось, Ф. Магеллан посчитал аборигенов Марианских островов весьма склонными к воровству. Но он ошибся. «Наши люди, — пишет современный гуамский ученый И. Гуерреро, — в древние времена жили племенами… Каждое племя само себя обеспечивало всем необходимым для жизни… Распределение товаров производилось на основе системы обмена. Обмен осуществлялся как между племенами, так и внутри племени между его членами… Система обмена дожила в сократившемся объеме до второй мировой войны. Некоторые ее элементы сохранились и поныне. Магеллан назвал Гуам островом Воров по совершенному недоразумению. Магеллан взял воду, продукты питания и другие вещи у наших людей, а наши люди взяли то, в чем они нуждались, с кораблей Магеллана. Магеллан назвал это воровством, а наши люди восприняли это как обмен»{33}.
Священник Ф. Гарсиа отмечал, что, «хотя островитян называют ворами из-за нескольких стянутых кусков железа с нашего корабля, они не заслуживают этого прозвища. Они оставляют открытыми свои дома, и очень редко из них что-нибудь пропадает»{34}.
В ранних сообщениях европейцев об островитянах говорилось, что аборигены-мужчины не носили никакой одежды, «даже лоскутка на срамных местах», а женщины или обвязывали вокруг талии шнур, «к которому привешивали немного травы или листьев деревьев»{35}, или прикрывались небольшими передниками, сделанными из пальмовых листьев. Во время рыбной ловли мужчины иногда надевали маленькие шляпы конической формы и зеленые козырьки из листьев, защищавшие от резкого света, изредка обувались в сандалии из пальмовых листьев. В праздники женщины вплетали в волосы венки из цветов, на шею вешали ожерелья из панциря черепахи или красных ракушек, которые ценились очень высоко, а к поясу привязывали нитки с маленькими кокосовыми орехами, которые красиво смотрелись поверх юбки из травы или листьев. Единственным украшением мужчин была тщательно сделанная трость. Об этом сообщил отец Гарсиа: «Неженатые мужчины… имели обыкновение ходить с палкой, называвшейся тунас, увитой причудливым орнаментом и раскрашенной корнями растения, называемого монгу: к рукояти палки они прикрепляли три узкие ленты с тяжелой бахромой, вырезанные из мягкой коры дерева»{36}.
Европейцы отмечали высокое мастерство аборигенов-ремесленников. Поражало прежде всего их умение строить каноэ и жилые дома. Гарсиа писал: «Эти дома были самыми чистыми из тех, что были обнаружены у индейцев; построены из кокосовых пальм и мариа с крышами из причудливо переплетенных кокосовых листьев. В них было по четыре комнаты с дверями или занавесями из того же самого материала. Одна служила спальней, другая — для хранения продуктов, третья — кухней и четвертая, достаточно большая, — для строительства и хранения лодок»{37}.
Каноэ вызывали восхищение европейцев. Сообщениями о них наполнены отчеты всех мореплавателей.
Наряду с небольшими аборигены делали каноэ, имевшие 9–12 м в длину. Они использовались как торговые суда, при торжественных церемониях и во время войны. Вследствие недостатка металла местные жители изготовляли необходимые им орудия из камня и достигли в этом больших успехов. Европейцев поражало качество их топоров, ножей, скребков, наконечников для стрел, молотков и т. д.
Между островами Марианского архипелага осуществлялись торговые операции, денежными единицами служили различные виды ракушек. Торговали марианцы и с жителями Каролинских островов. Так, в 1788 г. большая группа каролинцев прибыла на Гуам за железом. В обмен они давали гуамцам каноэ, тканую одежду, горшки, деревянные коробки, ракушки и другие предметы. Жители островов Яп приобретали на Гуаме камни, которые, по мнению современного исследователя Гуама Лауры Томпсон, «превращали в диски с просверленными отверстиями диаметром 12 дюймов (дюйм равен 2,5 см. — К. М.) и использовали в качестве денег»{38}.
Испанцы называли жителей Марианских островов «чаморро». Относительно происхождения слова «чаморро» существует несколько теорий. Первое письменное упоминание этого слова имеется в книге Хуана Антонио Торноса{39}. Как известно, испанцы, а вслед за ними и другие европейские мореплаватели, посещавшие Ладронские острова, называли местных жителей индейцами. После того как Санвиторес назвал острова Марианскими, их жители стали зваться марианами и именовались так на протяжении всего XVII в.{40} Когда же точно слово «марианы» было заменено словом «чаморро», сказать невозможно. Согласно толкованию, данному Франциском де Лара, слово «чаморро» означало во времена Санвитореса «местная знать»{41}. В этом смысле оно употребляется Ф. Гарсиа в его жизнеописании Санвитореса: «Ни за что на свете никто из вождей, величаемых «чаморро», не женится на плебейке, даже если она очень богата, а он очень беден»{42}.
Другие источники производят слово «чаморро» от двух латинских слов: caput — «голова» и mutilum — «стриженый»{43}. И эта теория имеет определенное основание, поскольку коренные жители Гуама брили головы, оставляя на макушке только хохолок. Некоторые авторы указывают на испанское значение слова «чаморро» — «тучный, жирный», связывая это с тем, что аборигены Марианских островов отличались полнотой{44}.
Сообщают также, что капитан Мануэль де Легаспи назвал жителей Ладронских островов «чаморро», потому что они очень часто повторяли это слово. Означало оно «друг»{45}.
И наконец, есть еще одно толкование слова «чаморро» — это искаженное местное «чамаури» или «чамаулег», т. е. «лучше». Островитяне, окружавшие прибывающие в Гуам испанские корабли, предлагая товары, якобы кричали: «Чамаури!» («Это — лучше»){46}.
А. Пигафетта, характеризуя общество древних чаморро, писал, как мы уже упоминали выше, что у них не было властелина, что они ничему не поклонялись и жили «согласно своей воле».
В действительности это было не так. Более поздние описания европейцами внутренней жизни чаморро рисуют картину, свидетельствующую об их довольно развитых духовной культуре и общественном строе. В обществе чаморро уже была заметно выраженная социальная дифференциация, указывавшая на то, что они находились на грани перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу{47}.
Высший слой общества составляли матуа, которые имели самые большие привилегии, являлись, как правило, землевладельцами и контролировали основную часть богатств острова. Только они приобретали престижные профессии — были воинами, моряками, рыболовами, строителями каноэ и торговцами. Представителю низшего слоя при встрече с матуа предписывалось кланяться и отводить глаза в сторону. Люди низшего слоя не имели права есть или пить в домах матуа или даже слишком близко подходить к ним. Они могли спрашивать матуа, только сидя на корточках и всегда с далекого расстояния.
Средний слой состоял из так называемых атчаот. Они являлись членами семей или близкими родственниками матуа и обладали почти теми же привилегиями, что и представители высшего слоя, помогали матуа в их делах.
Представители низшего слоя — манчатчанг — находились почти на положении рабов. Они были изолированы от остальной части общества, и их жизнь подчинялась целой системе регламентаций и табу. Им запрещалось становиться воинами, моряками, строителями каноэ и независимо от специальности и способностей порывать со своей социальной группой. Лаура Томпсон считает, что «представители низшего слоя являлись потомками древнейшего населения Марианских островов, покоренного в предысторические времена чужеземными пришельцами, занявшими на острове господствующее положение. Их низкорослость по сравнению со знатью могла быть следствием недоедания и вообще низкого уровня жизни, а не отличительной чертой расового типа»{48}.
До испанского владычества жители островов объединялись в роды по материнской линии. Вследствие этого женщины занимали в обществе весьма влиятельное положение. Каждый род состоял из нескольких семей, каждая семья включала супружескую пару, ее детей и других близких родственников. Семьи, которые образовывали род, были связаны крепкими социальными и экономическими узами, обязанностями, традициями. Деревни, в которых жили аборигены, располагались либо на побережье около небольшой бухты, либо на берегах реки, что обеспечивало их пресной водой, либо на высоком труднодоступном холме, что гарантировало им безопасность в случае нападения врагов. По сообщениям Санвитореса, в прибрежных деревнях насчитывалось 50–150 хижин, в деревнях внутренних районов — от 6 до 20.
Несмотря на то что островитяне не имели верховного вождя и общих законов, у них существовала определенная система управления. Острова делились на районы, включавшие одну или несколько деревень. В каждом районе знать, как мужчины, так и женщины, образовывала своего рода совет. Самый уважаемый мужчина из числа наиболее старых по возрасту представителей знати назначался вождем. Он назывался «магат-лахе», а его жена именовалась «мага-хага». Жители одного района весьма недружелюбно относились к жителям других районов. Нередкими были столкновения между ними. Воображаемое оскорбление или малейшая несправедливость оказывались достаточным поводом к войне. Обычно, однако, войны очень скоро заканчивались миром и были не слишком кровопролитными. Сторона считала себя побежденной, потеряв убитыми одного или двух воинов. Основным оружием аборигенов являлись копье и праща. Снаряды для пращи имели овальную форму и приготовлялись из камней или обожженной глины. Методы, которыми аборигены вели войны, свидетельствовали об их воинском искусстве и сообразительности, что испанцы испытали на себе в первый период колонизации островов.
О религии древних чаморро известно очень мало. Сохранились лишь отрывочные свидетельства на этот счет в ранних сообщениях европейцев. Так, Мендоза в 1586 г., находя, что Марианские острова — «чрезвычайно здоровая и плодородная местность» и что потому «их жителей будет легко обратить в христианскую веру», сообщал о религиозных ритуалах и церемониях аборигенов. «Как можно было понять, — писал он, — все они являются язычниками и поклоняются идолам и дьяволу, которому приносят в жертву добро, добытое в войнах с соседями»{49}. У островитян не было вероучения, касты жрецов, храмов. Существовали мифы, суеверия, культ предков. Останки предков туземцы бережно хранили в своих домах, смазывая кокосовым маслом, и поклонялись им. Санвиторес сообщал, что чаморро почитали духов мертвых, называвшихся «анити», и верили, что те — священные и могущественные — могут помочь им, а рассердившись, причинить большой вред. С духами умерших общались профессиональные колдуны — макахна, которые, по представлениям аборигенов, обладали способностью навлекать болезнь и смерть, вызывать дождь и приносить удачу в рыбной ловле. Очевидно, макахна знали некоторые приемы черной магии. Они, например, использовали «грязь», оставляемую врагами, т. е. слюну, пучок волос, ногти и т. д. Из суеверного страха перед макахна островитяне поэтому старались никогда не плевать вблизи чужого дома. Позднее появились колдуны какахна, которые будто бы вызывали и лечили болезни. Навыки колдовского дела нередко передавались по наследству.
Общественный строй, экономические условия жизни аборигенов Каролинского и Маршаллова архипелагов не походили на общественный строй и экономические условия жизни марианцев.
На Каролинских и Маршалловых островах ко времени прихода европейцев тоже произошло расслоение общества и образовались две группы: «благородные» и «простые». «Благородные» — вожди — не занимались физической работой. Они отличались от «простых» людей и внешне: особой татуировкой и украшениями. Дома их были лучше и находились в некотором отдалении от поселений. Вожди являлись единственными распорядителями земли. Они имели огромную власть над подданными, распространявшуюся не только на имущество простолюдина, но и в значительной степени на его личность.
На Каролинских островах вожди — томоль — стояли во главе обширных владений. Им подчинялись другие вожди, находившиеся к тому же в иерархической зависимости друг от друга.
Известный русский мореплаватель Ф. П. Литке, тщательно исследовавший в 20-х годах XIX в. острова Каролинского архипелага, оставил интересные заметки, дающие современному читателю живое представление о каролинцах тех времен. Кстати говоря, по свидетельству Литке, власть томоль, или тамолов, как он писал, была не одинаковой на разных островах архипелага. На острове Лугунор Литке познакомился с вождем по имени Селен. «Никто не оказывал ему ни малейшего уважения, — отмечал Литке, — и, кажется, он был не богаче других. Одно отличие старшин в том, что они имеют по нескольку домов: особый для женщин, особый для больших лодок и т. п. Вообще не заметили мы здесь следов исключительного права на землю или произведения ее, как на Юалане» (Уалан, или Кусаие. — К. М.){50}.
В «Общих замечаниях об острове Юалане» Литке писал: «Старшины их, юросы, разделяются на два класса, главные, которым принадлежат все земли… и второстепенные… Каждый главный юрос имеет под собой несколько второстепенных. Последние оказывают такое же уважение первым, какое им — простолюдины». Касаясь положения простолюдина, Литке отмечал: «Последний не имеет никакой собственности. Он может пользоваться сахарным тростником, сколько нужно для его пропитания, иногда пользуется хлебными плодами, но кокосов не касается… Во время прогулок наших мы часто просили кокосов, которыми деревья были отягощены, но всегда получали в ответ: юрос Сипе, юрос Сеза; и никто не решался сорвать ни одного…»{51}
Описывая внешность жителей Юалана, Литке замечает: «Цвет тела обоих полов каштановый, у женщин светлее, чем у мужчин. Рост последних не выше среднего… Мужчины ходят совершенно нагие, за исключением узкого пояса с мешочком, надеваемого наподобие суспензория и удовлетворяющего всем требованиям приличия. Как пояс, так и ткань из волокон бананового дерева, на него употребляемая, называются тол. Женщины носят кусок такой же ткани по поясу, шириной вершков шесть. Эта полуюбка обвязывается так слабо, что женщины по большей части должны ходить согнувшись, чтобы необходимая вещь эта держалась на сгибе крестца»{52}.
Говоря о жителях острова Понапе, Литке сообщает дополнительные подробности о внешности и одежде островитян Каролинского архипелага. «Цвет тела их представляет переход от каштанового к оливковому. Роста выше среднего, статны, кажется сильны, всякое движение их показывает решительность и ловкость. Одежда их состоит в коротком, пестром переднике из травы или растений и высушенной коры бананового дерева, который, привязываясь к поясу, висит до половины лядвей, подобно тому, как у обитателей Радака (остров в Маршалловом архипелаге. — К. М.). На плечи нанизывается кусок ткани из коры тутового дерева (шелковица); иногда посредине его есть прореха, через которую он надевается на голову, совершенно подобно южноамериканскому пончо и плащам, употребляемым на западных островах этого архипелага. Пояс, подобный известному маро островов Полинезии и отличающийся от юаланского тола тем, что не имеет мешочка, кроится из ткани, выделываемой из банановых волокон. Волосы, не завязанные и не завитые, остаются всклокоченными в беспорядке. На голову повязывается, подобно повязкам наших девушек, кусок ткани из той же коры длиной аршин (около 72 см. — К. М.) или полтора и шириной около двух вершков (вершок равен примерно 5 см. — К. М.), служащей им пращой. Знакомство с нами начинали они часто тем, что снимали с головы убор этот и нам дарили»{53}.
Литке подробно описал жилища островитян: «Дома их приспособлены к климату как лучше. Четыре высоких столба связываются вверху попарно под острым углом и в большей или меньшей высоте от земли, следуя по величине дома. На них накладывается стропило, которое составляется из трех жердей, соединенных таким образом, что концы его подняты около 10 футов над серединой, отчего крыша получает вид огромного седла… К столбам и стропилу прикрепляются поперечные и продольные жерди, вокруг которых переплетается крыша из пандановых листьев, не достигающая земли фута на четыре. Пустое пространство это заставляется щитами, сплетенными из тростника или расщепленного бамбука. Для выхода дыма особого отверстия нет; он выходит в дверь или теряется на верхней части крыши. Из-за высоты домов воздух в них никогда не спирается и всегда бывает чистый и прохладный»{54}.
По словам Литке, рыба и раки — единственная животная пища, употребляемая островитянами. «Они не имеют съедобных четвероногих животных; но леса их изобилуют голубями и курами, а берега куликами, которых они, однако, не едят. Главную их пищу составляют хлебные плоды, кокосы, корень катак, таро (аронник, арум), бананы, сахарный тростник и проч., которые они едят часто сырыми или просто спеченными, частью же в разных смесях»{55}.
С большой симпатией Литке описывает нравы и обычаи островитян. «Мужчины всех классов весьма любят собираться в кружок и разговаривать. Пристойность собраний их поистине достойна подражания… не заметили мы никогда неудовольствия, ни спора, ни крупного слова… Говорить тихим голосом есть общий обычай… Мы не заметили между ними азартных игр… Они не имеют совершенно никакого оружия, даже палки, против человека назначенной… Все доселе сказанное уже свидетельствует об удивительной доброте нрава сего народа, которому едва ли можно найти подобный в свете… Но больше всего обнаруживается кроткий, уживчивый нрав их в семейном быту. Поэты не выдумали бы здесь беса брачного, но, конечно, и бредней о Дорисе и Дафне. Супруги относятся друг к другу дружелюбно и, по-видимому, на равной ноге… К детям как отец, так и мать нежны, но без гримас… Дети их вообще благонравны; окруженные ребятами, не слышали мы никогда писка и визга их; в толпах мальчиков не заметили ни разу ни ссоры, ни драки… Беспримерная кротость нрава не исключает в них большой веселости. Кажется, они не знают, что такое скука; всегда рады случаю посмеяться, хотя бы это было на собственный счет их, кажется, охотнее смеялись над собой, нежели над другими»{56}.
Интересно отметить, что Литке прекрасно разобрался в причинах «воровства» островитян. «Народ, — писал он, — для которого в тесных пределах небольшого островка заключается мир и который только что узнал о существовании породы людей, от него отличной, никак не может иметь тех же понятий о справедливости и собственности, какие имеем мы. Поэтому наказывать его по-нашему за то, что, по нашим понятиям, есть преступление, конечно, было бы несправедливо и жестоко»{57}.
С такой же симпатией описывает Литке жителей острова Лугунор: «Мы нашли их гостеприимными, добродушными, скромными, приятного обращения»{58}.
С большим уважением говорит Литке об аборигенах как об искусных мореходах и рыболовах. «Лодки, на которых островитяне проводят половину своей жизни и совершают плавания, о которых финикияне и думать не смели, нашли мы… вполне соответствующими своему назначению… Морские путешествия их достойны удивления. Кроме великой смелости и сметливости, требуют они и подробного знания мест»{59}. «Рыболовные орудия, — продолжает Литке, — делают честь изобретательному их уму»{60}.
Мы уже видели, какие страшные последствия имела колонизация Испанией островов Марианского архипелага. Каролинскими и Маршалловыми островами испанцы, как отмечалось, с самого начала интересовались гораздо меньше, поскольку они лежали в стороне от главного маршрута галионов из Акапулько в Манилу, а с течением времени совсем утратили к ним интерес.
Англичане, побывавшие на Каролинском архипелаге в 1783 г., отмечали, что испанские власти, для которых эти острова «никогда не являлись объектом внимания», совершенно о них не заботились{61}. В 1895 г. команда британского траулера, высадившаяся на островах Палау, не нашла там ни испанского гарнизона, ни христианской миссии, ни торговой станции.
III
Со второй половины XIX в. на тихоокеанской сцене весьма активизировались Германия и США. Они спешили принять участие в колониальном разделе.
К тому времени и та и другая державы хотя и не обладали колониями, но уже прочно обосновались на Тихом океане.
Еще в 1831 г. прусское китобойное судно «Принцесса Луиза» посетило Гонолулу. В 40-х годах заходы германских китобоев на острова Океании стали носить регулярный характер. В 1846 г. на Таити, например, побывало 7 германских торговых судов, в 1847 г. на Гавайях — 21 китобойное судно.
Важнейшая роль в укреплении германских позиций в Океании принадлежала гамбургской компании «Годефруа и сын». Ее глава Иоганн Цезарь Годефруа, потомок французского эмигранта-гугенота, сумел превратить свое предприятие в крупнейшее в Гамбурге. Еще в 1845 г. он начал торговлю с Маркизскими и Гавайскими островами и открыл представительство в Перу. В период «золотой лихорадки» в Америке Годефруа несколько отвлекся от Океании и сконцентрировал внимание на Калифорнии и Виктории, но со спадом там деловой активности вновь вернулся к тихоокеанским островам. В 1855 г. представитель его фирмы в Перу Август Унсельм был послан на Каролинские острова. По пути он посетил острова Туамоту, Самоа, Тонга, Фиджи и Таити.
В докладе, представленном Годефруа, Унсельм писал, что лучшим местом для организации агентства фирмы в Океании был бы порт Апиа (остров Уполу, Самоа). Получив поддержку фирмы, Унсельм в следующем году вновь посетил Самоа, а в середине 1857 г. создал там агентство, которым руководил в течение семи лет. Через два года «Годефруа и сын» монополизировали всю торговлю Самоа.
К 1860 г. в Aпиa ежегодно приходило 14 германских, И английских и 13 американских судов. В 1861 г. агентство экспортировало 700 т кокосового масла, что на 100 т превышало весь экспорт масла с самоанских островов в 1858 г. В марте 1864 г. Унсельм погиб, возвращаясь из поездки на Фиджи. Его заменил Теодор Вебер, еще более предприимчивый делец. Вебер обратил внимание на то, что кокосовое масло доставляется в Европу сильно загрязненным и его приходится там специально очищать. Он предложил вывозить копру — ядро кокосового ореха, что значительно упростило дело. Вскоре копра стала главной статьей экспорта островов Океании, и такое положение сохраняется до сих пор.
Самоанское агентство «Годефруа и сын» наладило оживленную торговлю и с другими тихоокеанскими островами, особенно с Тонга. Увеличилось число ежегодных заходов германских судов на эти острова. Так, если в 1868 г. Самоа и Тонга посетило всего 65 торговых судов (из них 24 германских), то в 1878 г. — уже 120 (причем германских — 72). В 1878 г. с этих островов было вывезено товаров на 1525 тыс. марок, в том числе в Германию — на 1395 тыс. марок, а ввезено соответственно на 2576 тыс. и 2427 тыс. марок.
С 1871 г. фирма «Годефруа и сын» начала свою деятельность на Новой Британии. Через четыре года в торговлю с Новой Британией включилось и другое германское торговое предприятие — «Хернштейм», распространившее затем свое влияние на Каролинские острова. Германские предприниматели успешно торговали копрой, какао, кофе, сахаром.
В книге о германской колониальной политике, выпущенной после первой мировой войны английским министерством иностранных дел, констатируется, что с середины XIX в. германские фирмы имели торговые фактории на всех важнейших архипелагах западной части Тихого океана{62}.
В первый период колониальной экспансии германские частные предприниматели, в первую очередь гамбургские купцы, действовали значительно энергичнее своего правительства. Занятый сколачиванием и укреплением германской империи в Европе, Бисмарк в 60–70-х годах не хотел и слушать о приобретении заморских владений, считая, что это ослабит Германию в Европе. Поэтому, разгромив в 1871 г. Францию, Германия не потребовала передачи ей французских колоний;
Бисмарк отклонил обращение короля Фиджи (1872) и султана Занзибара (1874) об установлении германского протектората над островами. В 1873 г. в беседе с лордом О. Росселем, британским послом в Берлине, Бисмарк говорил: «Колонии явились бы источником слабости, потому что они могут защищаться только могущественным флотом, а географическое положение Германии не вызывает для нее необходимости превращения в первоклассную морскую державу»{63}.
Однако колониальная лихорадка все сильнее охватывала германскую промышленную и торговую буржуазию. В стране все активнее пропагандировалась колониальная экспансия. Создавались союзы для скорейшего осуществления далеко идущих целей: Западногерманская ассоциация колонизации и экспорта, Германский колониальный союз и, наконец, Германское колониальное общество, являвшиеся главными носителями колонизаторских идей в Германии. «К 1885 году, — пишет П. Мун, — накопилось тридцать томов, заключавших в себе всевозможные колониальные проекты»{64}. Колониальные устремления германской буржуазии объяснялись отнюдь не любовью к экзотической природе тропиков.
После объединения экономическая мощь Германии резко возросла. Так, производство чугуна в стране, которое в начале 80-х годов XIX в. составляло 40 % английского производства, к исходу столетия достигло 78 % последнего. Если в 1880–1884 гг. выплавка стали в Германии равнялась лишь половине английского производства, то к концу XIX в. она превысила его на 20 %. Германская буржуазия все настойчивее требовала новых рынков сбыта. «Несколько лет назад, — писал в 1899 г. английский консул во Франкфурте, — германское общественное мнение мало беспокоили сложные вопросы международной экономики. Сейчас идея завоевания мировых рынков приобрела огромную популярность»{65}. Германия быстро становилась основным конкурентом Англии на мировом рынке и по темпам роста объема внешней торговли значительно ее превзошла. В 1870–1874 гг. английский экспорт равнялся 230 млн. ф. ст., германский — 113,7 млн. ф. ст., или 49 % английского, в 1895–1899 гг. германский достиг уже 78 %. В 1913 г. германский экспорт составлял 490 млн. ф. ст. против 630 млн. ф. ст. английского.
С 1872 по 1910 г. германский экспорт вырос на 224 %, а импорт — на 175 %, в то время как английские экспорт и импорт за тот же период увеличились соответственно на 118 и 124 %.
На европейском рынке Германия опережала Англию не только по темпам роста, но и по абсолютному объему торговли. Германский экспорт превзошел английский в Бельгии, Голландии, Италии, Швеции, Дании, Норвегии, Румынии, Болгарии, Сербии, Греции, России. Однако в торговле со странами Азии, Африки, Южной Америки и Океании Германия все еще уступала Англии. Поэтому так настойчиво германская буржуазия добивалась собственных колоний.
Интересы капитала для буржуазного правительства, как известно, превыше всего. Сдался и «железный канцлер». Вопреки своему категорическому заявлению («до тех пор пока я являюсь имперским канцлером, мы не будем вести колониальной политики»){66} именно он создал германскую «kolonialpolitik», превратившуюся после Берлинской конференции 1885 г. в «weltpolitik» и через три десятилетия приведшую Германию к первой катастрофе.
Основными объектами внимания Германии в Океании стали Новая Гвинея, Самоа и острова Микронезии (Каролинские, Марианские и Маршалловы). Здесь германские интересы столкнулись с интересами Англии, США и Испании.
Первым колониальным приобретением Германии в этом районе явились северная часть острова Новая Гвинея, которая получила название Земли кайзера Вильгельма, и сопредельные с ней острова, названные архипелагом Бисмарка. Это было зафиксировано в англо-германском соглашении от 25–29 апреля 1885 г. Соглашение завершало собой трехлетнюю острую борьбу между Англией и Германией за этот крупнейший в Океании остров.
Пользуясь слабостью Испании, Германия в 1885 г. присоединила к своим тихоокеанским владениям и 24 острова Маршаллова архипелага. При этом Испания даже не заявила никакого протеста. Но попытка немцев захватить Марианские и Каролинские острова встретила ее противодействие. В Мадриде многотысячная разъяренная толпа во главе с офицером Саламанкой разбила стекла в здании германского посольства, сорвала и сожгла флаг и герб. Саламанка в порыве патриотических чувств отослал в Берлин пожалованный ему германским императором крест, заявив в письме, что постарается заполнить освободившееся место на груди новым орденом от испанской короны за победы над немцами.
Однако никаких кровопролитных событий не последовало. Испания обратилась за помощью к папе римскому в уверенности, что тот поддержит в трудный час ревностную католическую страну. Но папа действовал уклончиво, стараясь не обидеть Испанию и в то же время удовлетворить аппетиты Германии. Его решение заключалось в подтверждении испанского суверенитета над островами и в то же время в предоставлении Германии в этом районе широких прав торговли, приобретения собственности, организации плантаций, а также создания морской базы.
В соответствии с этим решением 17 декабря 1885 г. был подписан испано-германский договор.
Полученные по договору права недолго удовлетворяли Германию. С захватом Киао-Чао (Цзяочжоувань) германские аппетиты в Тихом океане разгорелись еще сильнее. Император Вильгельм все более увлекался идеей расширения своих тихоокеанских владений. Благоприятный момент для претворения ее в жизнь не заставил себя ждать. В 1898 г. началась испано-американская война. 11 мая 1898 г. принц Генрих Прусский, командир германской эскадры, находившейся в то время в Гонконге (Сянган), телеграфировал в Берлин, что, по имеющимся в его распоряжении сведениям, Филиппины «будут рады отдать себя под покровительство европейской державы, особенно Германии»{67}.
Как свидетельствуют документы, идея объявления германского протектората над Филиппинами обсуждалась германским правительством весьма серьезно, но в конце концов была отвергнута в основном из-за слабости германского флота.
Необходимо отметить, что в то же самое время Германия выдавала себя за друга Испании и в первый период войны даже пыталась сколотить нечто вроде блока европейских монархических государств, враждебного США. Однако она очень скоро убедилась, что не найдет поддержки.
Германское правительство решило добиваться нейтрализации островов, а если этого достигнуть не удастся, то постараться урвать себе возможно больший кусок из испанского тихоокеанского наследства.
С этой целью послу в Лондоне Хотуфельду было поручено выяснить отношение английского правительства к нейтрализации Филиппин. Одновременно сильная эскадра под командованием адмирала фон Дидерихса отправилась в филиппинские воды официально для охраны жизни и имущества германских подданных, а в действительности для наблюдения за развитием событий и осуществления оперативных мер в изменчивой военной обстановке вплоть до захвата для Германии морской базы на Филиппинах в случае капитуляции Испании.
Получив информацию о том, что Англия намерена поддержать захват Филиппин Соединенными Штатами, и понимая, что в этих условиях рассчитывать на нейтрализацию островов невозможно, Германия решила сторговаться с США. Она предложила Соединенным Штатам поддержку в захвате Филиппин в обмен на одобрение захвата Германией Каролинских островов и Самоа, а также получения морской базы на Филиппинах.
Американцы не дали определенного ответа, предложив отложить решение этого вопроса до заключения мира с Испанией.
Тогда уж Германия вспомнила о своем «друге» — Испании и вступила с ней в переговоры, проходившие в условиях сугубой секретности.
Даже когда договор был подписан, он еще некоторое время сохранялся в тайне. Русский посол в Мадриде Шевич писал министру иностранных дел М. Н. Муравьеву, что испанский министр иностранных дел Сильвила по секрету сообщил ему о подписании конвенции о продаже островов. «Это строго конфиденциальное сообщение, сделанное мне министром иностранных дел, явилось для меня тем более интересным, что, выходя из кабинета министра и застав в приемной германского посла, разговаривающего с другими представителями… я слышал как г-н Радовиц давал им самое положительное заверение в том, что о продаже вышеупомянутых архипелагов не было еще ничего условленного, ни даже решенного в принципе… Тождественное заверение было повторено тут же и мне моим германским коллегою»{68}.
Согласно договору от 10 сентября 1898 г. Испания обещала передать Германии Каролинские острова и, кроме того, гарантировать ей «благожелательное решение в будущем вопроса о передаче прав на свои островные владения»{69}. Более того, 10 декабря 1898 г. Германия подписала с Испанией второй договор, по которому последняя согласилась передать немцам не только Каролинские, но и Марианские острова (кроме Гуама).
Эти маневры Германии помогли ей при окончательном решении судьбы испанских тихоокеанских владений на Парижской конференции 1898 г. приобрести Каролинские и Марианские острова.
«Присоединение к германским заокеанским владениям групп островов Каролинских, Марианских и Палоо, — писал русский посол в Берлине Н. Д. Остен-Сакен М. Н. Муравьеву, — здешнее общественное мнение встречает крайне сочувственно. Большинство органов печати отмечает сравнительно низкую цену покупки и воздает должное дипломатической личности г-на Бюлова, которому будто бы без шума посчастливилось выполнить то, что не удалось в 1885 г. самому князю Бисмарку… Выгода получения новых имперских владений — это их сравнительная близость к германским колониям, архипелагу Бисмарка и Маршалльским островам… Социал-демократы и свободомыслящие сочли нужным подвергнуть критике начинание правительства… Так, например, Бебель высчитал, что каждый островитянин обойдется Германии в 340 марок, а Рихтер… исчислил, что при скудности белого населения каждый европеец будет стоить метрополии 170 000 марок»{70}.
Германское правительство объявило об этом событии как о величайшей победе. Канцлер Б. Бюлов, выступая в рейхстаге, сказал: «Теперь процесс приобретения владений в южных морях для Германии завершен, и этот договор вместе с договором с Китаем относительно Киао-Чао являются вехами на одном и том же пути — пути осуществления мировой политики»{71}.
В истории германских колониальных владений ясно видны два периода, отражающие общее направление колониальной политики империи.
В 80-х годах управление колониями находилось в руках частных компаний: Немецкого колониального общества для Западной Африки, Немецкого колониального общества для Восточной Африки, Немецкого колониального общества для Новой Гвинеи и Немецкого колониального общества для Маршалловых островов.
Общества формировали и финансировали аппарат колониальной администрации. Но уже к 1890 г. государство отобрало у них управление колониями, а их самих быстро ликвидировало. Первым было распущено западноафриканское, за ним (в 1890 г.) — восточноафриканское, в 1898 г. — новогвинейское, а в 1906 г. — Общество для Маршалловых островов.
В 1890 г. в системе германского государственного управления создается специальное имперское Колониальное управление, правда еще не как самостоятельный орган, а как часть министерства иностранных дел. Наряду с ним на правах совещательного органа в том же году образуется Колониальный совет, в состав которого входят представители частных компаний, ведущих дела с колониями, а также представители Германского колониального союза и миссионерских организаций. Все члены Совета назначаются канцлером.
В первые годы своего существования Колониальное управление занималось вопросами внутренней организации колоний. Все военные проблемы, связанные с колониями, решало морское министерство, а вопросы общей политики в колониях — министерство иностранных дел.
Усиливающаяся централизация государственного управления колониями привела к созданию 17 мая 1907 г. самостоятельного министерства по делам колоний и к ликвидации Колониального совета. Соответственно были внесены коррективы в местное управление в колониях.
С 1890 г. представителей частных компаний сменили губернаторы, назначаемые императором. Губернаторы были наделены всей полнотой власти, как военной, так и гражданской. Никаких элементов самоуправления в колониях не появилось.
Деятельность германских колонизаторов в Океании продолжалась 30 лет. Срок немалый. Могущественная европейская держава могла существенно помочь населению островов. Однако немецкая колонизация не принесла народам тихоокеанских островов ничего, кроме разочарования и горя. Немцы не спешили с распространением просвещения. За все время своего господства на островах они открыли лишь три государственные школы: две на Самоа и одну на Новой Гвинее. Зато весьма быстро была организована бойкая торговля людьми: германская фирма «Хандельс улд плантаген гезельшафт» приобрела исключительное право вывоза с Самоа и других островов коренных жителей и продажи их европейским плантаторам. Деятельность этой фирмы встретила активную поддержку германских колониальных властей. Немцы не создали никакой промышленности, не внесли ничего нового в сельскохозяйственное производство — основу экономики тихоокеанских островов. Обладание тихоокеанскими колониями не оказало по существу никакого влияния на развитие экономики самой Германии. Достаточно сказать, что в 1911 г., когда общий объем германского импорта составлял 10,8 млрд, марок, на тихоокеанские колонии приходилось всего 17 млн., или 0,16 %, а по экспорту — соответственно 8,4 млрд, и 14 млн. марок, или менее 0,2 %. В то же время немецкий налогоплательщик отдавал немалые суммы на покрытие расходов по управлению колониями.
Идеологи колониализма, как известно, указывали на перенаселенность европейских стран как на причину и оправдание колонизации. Но много ли немцев жило в тихоокеанских колониях? К 1914 г. там находилось лишь 1334 человека, в том числе чиновники колониальной администрации и солдаты. Вообще население всех германских колоний к началу первой мировой войны составляло около 24 тыс. человек, включая 6 тыс. солдат и чиновников.
Тихоокеанские колонии нужны были германским империалистам лишь для политических комбинаций, разжигания военного психоза, усиления милитаризации экономики Германии. Германская милитаристская пропаганда сводилась к следующему: Германия, если она хочет быть великой державой и играть ведущую роль в мировой политике, должна иметь колонии; захват колоний и их удержание связаны с необходимостью иметь могущественные армию и флот, а потому не следует жалеть средств на милитаризацию промышленности.
Выражая интересы финансовых магнатов, германское правительство выступало за максимальную милитаризацию. На заседании рейхстага 21 февраля 1898 г. во время дебатов по внесенному правительством законопроекту об усилении флота военный министр фон Госслер заявил, что Наполеон потерпел крах главным образом вследствие слабости флота. В войне с Испанией он не мог блокировать материк, и англичане беспрепятственно ввозили вооружение и людей. Обладая флотом, Наполеон, по мнению министра, легко покорил бы Испанию, да и войну с Россией повел бы совершенно иначе.
Абсурдность подобных рассуждений совершенно очевидна. Наполеон прекрасно понимал, какое значение имеет флот, однако (сколько ни стремился, доведя страну до полного истощения) быть одинаково сильным на суше и на море не смог. Но и не в этом дело. Его планы с самого начала строились на порочной основе — стремлении к мировому господству. История свидетельствует о том, что всем завоевателям, даже обладавшим гениальными способностями, жизнь жестоко мстила за попытку покорить весь мир.
Об этом забыло германское правительство, разжигая военный психоз, пропагандируя колониальные захваты. В результате разгрома в первой мировой войне оно потеряло все свои колонии.
Мандат Лиги наций на управление Марианскими, Каролинскими и Маршалловыми островами получила Япония, давно уже не спускавшая глаз с Микронезии и только ждавшая удобного случая для ее захвата. Эту возможность предоставила ей начавшаяся мировая война. Объявив войну Германии в октябре 1914 г., Япония сразу же осуществила оккупацию микронезийских островов. Сопротивления она не встретила, поскольку германских вооруженных сил в этом районе, по существу, не было.
Япония сравнительно недолго владела островами Микронезии, но успела продемонстрировать свои особые колониальные методы управления. Суть их состояла в «эффективной оккупации» подмандатной территории. К 1935 г. японское население в Микронезии равнялось коренному, а к 1939 г. значительно его превысило: достигло 70 тыс., тогда как коренное — лишь 50 тыс. человек.
Японские власти старались добиться и экономического эффекта от обладания микронезийскими островами. В период японского управления на островах Сайпан, Тиниан и Рота были созданы плантации сахарного тростника (производилось 80 тыс. т сахара-сырца в год). Палау, Трук и Понапе стали центрами рыбной промышленности (до 40 тыс. т в год). На ряде Марианских и Каролинских островов была развернута добыча фосфатов (экспортировалось свыше 200 тыс. т в год), на Палау — бокситов, а на острове Рота — марганца. На всех островах в довольно широких масштабах велись торговые операции.
Но эта энергичная деятельность управляющей власти не оказала никакого влияния на условия экономической жизни микронезийцев. Она осуществлялась только в интересах японского населения. Все предприятия, как промышленные, так и торговые, находились в руках японских фирм. Даже в качестве рабочей силы выступали почти исключительно японские и корейские иммигранты. Коренному населению была оставлена только одна отрасль сельскохозяйственного производства — копра — и то в незначительных размерах: 4 % общего производства копры в Микронезии. В денежном выражении это составляло всего 0,5 % стоимости сельскохозяйственного производства одних только Марианских островов. С уходом японцев из Микронезии после второй мировой войны все указанные выше предприятия сразу же перестали существовать.
IV
Соединенные Штаты стали интересоваться территориями, расположенными в западной, и юго-западной частях Тихого океана, уже с конца XVIII в.
Первые североамериканские суда появились в Тихом океане в 70-х годах XVIII в., но активная коммерческая деятельность США началась после установления торговых отношений с Китаем в 1789 г.
Пропагандистом в Америке «восточной» торговли выступил Джон Ледьярд — американец, участвовавший в третьем плавании Кука. Хотя сам Кук был убит во время этого плавания, его преемник довел корабль до берегов Китая и весьма прибыльно продал товары китайцам. Ледьярд правильно оценил открывающиеся возможности и по возвращении на родину начал действовать весьма энергично.
В результате шесть купцов Бостона и Салема, собрав 50 тыс. долл., в 1787 г. снарядили экспедицию из двух судов для продажи мехов в Китае. После этого торговля Соединенных Штатов с Китаем все более расширялась. В нее был втянут ряд крупных торговых домов Новой Англии (Дж. Астор, С. Жирар, Форбесы, Торндайки и др.).
Американцы повезли в Китай сандаловое дерево и жемчуг, которые они приобретали на островах Океании. Большое развитие получил китобойный промысел. Североамериканские суда стали заходить на самые отдаленные тихоокеанские острова. Но наиболее посещаемыми в тот период были Гавайские и Маркизские, а также Австралия. Так, в 1785–1794 гг. на Гавайских островах побывало 15 кораблей США.
Участник первого российского кругосветного путешествия на корабле «Нева» Б. Берг писал в начале XIX в., что вывозимые с Гавайских островов товары, и прежде всего «в самом большом количестве сандаловое дерево, выменивают… европейские мореходы, а наипаче североамериканцы, коих видят… всегда в большем числе, нежели других наций»{72}.
Получаемые американскими купцами прибыли от торговли были огромны. В одном сообщении, относящемся к 1813 г., говорилось, что за 10 китовых зубов можно купить сандалового дерева в количестве, достаточном для полной загрузки 300-тонного корабля, т. е. приобрести груз стоимостью около 1 млн. долл. В 1821 г. американские купцы ввезли в Китай 30 тыс. пикулей (пикуль — около 60 кг) сандалового дерева, продав его, по самым скромным подсчетам, за 300 тыс. долл. «Приобретая сандал по довольно высокой цене, — писал русский мореплаватель О. Е. Коцебу, — американцы все же получали огромные барыши, сбывая его в Кантоне (Гуанчжоу). Мне рассказывали, что они ежегодно выручают теперь от продажи этого дерева в Китае примерно 300 тыс. испанских талеров»{73}.
К 1830 г. число судов и моряков, занятых в тихоокеанской торговле, возросло почти в 5 раз по сравнению с 1812 г.
До 30-х годов XIX в. основным товаром в американской торговле с Китаем было сандаловое дерево, закупаемое главным образом на Гавайских и Маркизских островах (отсюда столь оживленное общение с этими островами). Но с начала 30-х годов наибольшее значение приобрел китобойный промысел. За десятилетие американский китобойный флот увеличился с 392 кораблей до 600, а численность экипажей возросла с 10 до 17 тыс. Только на Гавайях, например, в 1843 г. побывало 168 американских китобойных судов (судов других стран — всего 8), в 1845 г. — соответственно 520 и 50, в 1848 г. — 395 и 36. Из 50 китобойных судов, посетивших Таити в 1846 г., 47 принадлежали американцам. Американский китобойный флот, бесспорно, занял доминирующее положение в Тихом океане.
В связи с развитием китобойного промысла важное значение приобрел новозеландский порт Бей-оф-Айлендс. Число американских судов, заходивших в этот порт, увеличилось с 18 в 1835 г. до 44 в 1837 г. и до 62 в 1839 г.
Во второй половине XIX в. интерес США к Океании продолжал расти. Этому способствовали три обстоятельства: во-первых, открытие золотых месторождений в Австралии, вызвавшее десятилетнюю «золотую лихорадку», заразившую и североамериканских предпринимателей; во-вторых, обнаружение на ряде тихоокеанских островов запасов гуано; в-третьих, окончание в 1869 г. строительства в США трансконтинентальной железной дороги.
«В течение «золотого десятилетия», — пишет американский ученый Граттан, — в Австралии побывало больше американцев, чем в какой-либо другой период вплоть до второй мировой войны»{74}. В те же годы объем американского экспорта в Австралию возрос с 250 тыс. до 3 млн. долл. Все это увеличило значение островов юго-западной части Тихого океана как промежуточных станций для снабжения американских кораблей продовольствием, водой и топливом.
Что касается тихоокеанских островов, на которых нашли гуано, то из-за них разгорелись жаркие споры. Когда в 1854 г. стало известно, что на Галапагосских островах имеется гуано, государственный секретарь США Уильям Мерси поручил американскому послу в Эквадоре Фило Вайту начать переговоры с местными вождями о заключении договора, предоставляющего США исключительное право на его добычу. 21 ноября 1854 г. такой договор был заключен. Это вызвало острое недовольство Англии, Франции, Испании и Перу, заявивших протесты эквадорскому правительству. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы вскоре не выяснилось, что никаких значительных запасов гуано на Галапагосских островах нет. Договор США не ратифицировали.
Настойчивые требования американских предпринимателей более энергично защищать их интересы привели в конце концов к тому, что конгресс США в 1856 г. принял специальный закон, дававший «право» объявлять американский суверенитет над островами, где гуано найдено и эксплуатируется американскими гражданами.
В результате суверенитет США был объявлен над 50 островами Океании. Правда, он сохранялся лишь на период эксплуатации гуано.
Увеличение объема американского торгового мореплавания в бассейне Тихого океана и создание постоянных пароходных линий требовали поисков новых морских баз. В этой связи с конца 60-х годов XIX в. значительно возрос интерес американских предпринимателей к островам Самоа. Их привлекала гавань в Паго-Паго.
Рост экономического значения для США Тихоокеанского бассейна заставил американское правительство уже со второго десятилетия XIX в. весьма внимательно следить за положением в этом районе и перейти к прямой государственной поддержке своих купцов.
В 1813 г. в воды Тихого океана впервые вошел военный корабль США — 32-пушечный фрегат «Эссекс» под командованием Давида Портера, перед которым военно-морское командование США поставило задачу уничтожить английский китобойный флот. В октябре 1813 г. Портер взял в плен 12 английских китобойных судов, в результате чего, по его словам, «было совершенно прервано британское мореплавание в Тихом океане; суда, которые не были мною захвачены, попрятались, не рискуя выходить в плавание. Я оказал необходимую помощь нашим собственным судам, которые были до моего прихода весьма многочисленны, но не защищены. Доходный английский китобойный промысел был совершенно прекращен, и фактический ущерб, который мы им нанесли, может быть определен в 2,5 млн. долл., не считая стоимости судов, захваченных мной»{75}.
В своих посланиях конгрессу в 1819 и 1821 гг. президент США Дж. Монро специально останавливался на необходимости усиления защиты коммерческих интересов американских граждан в Тихом океане: «Признано также необходимым сохранять военно-морские силы в Тихом океане для охраны интересов наших граждан, вовлеченных в коммерческие операции и рыболовство в этом море»{76}.
Начиная с 1821 г. в водах Тихого океана с этой целью постоянно находилась эскадра военно-морского флота США. Командующий эскадрой коммодор Исаак Халл согласно специальному предписанию производил тщательное исследование тихоокеанских островов, в частности и для того, чтобы захватить прячущихся там американских моряков-дезертиров. Все увеличивающееся их число начинало серьезно беспокоить морское министерство.
«Наша торговля растет с огромной быстротой в том районе, — говорилось в инструкции морского министра коммодору Халлу от 24 мая 1825 г., — на который направлено Ваше внимание, и необходимо, чтобы правительство было снабжено самой достоверной информацией относительно него. Поэтому Вы обязаны наилучшим образом ознакомиться с этим районом, это позволяет Вам Ваше местопребывание, и послать в министерство доклад о Вашем плавании… Вы должны оказать нашим гражданам, кораблям и торговле такую защиту, которую сочтете необходимой… Одна из важных целей посещения Вами острова заключается в определении действительного положения моряков, выявление тех из них, которые являются гражданами Соединенных Штатов и находятся там в нарушение их контрактов и их гражданских обязанностей. Безопасность нашей торговли, так же как и дело сохранения мира и порядка на этих островах, требуют, чтобы они были выдворены из тех мест, где они наносят постоянный вред»{77}.
Выполняя предписание министра, Халл в мае 1826 г. посылает военный корабль «Пикок» под командованием коммодора Джонса к Маркизским островам и предписывает ему «оставаться там столько, сколько нужно для охраны американской торговли или какой-либо другой цели»{78}.
Имея столь широкие полномочия, Джонс по прибытии на Маркизские острова начинает вести переговоры с местными вождями о заключении договора о дружбе и торговле и добивается его подписания. Аналогичный договор Джонс подписывает и на Таити. «Мир и дружба, — говорилось в статье 1 договора с Таити от 6 сентября 1826 г., — существующие между Соединенными Штатами и их величествами королевой-регентшей и Помаре III… и их подданными… подтверждаются и объявляются вечными». Далее шли более серьезные пункты: «Их величества настоящим обязываются принять и охранять консула или другого агента, если Соединенные Штаты пожелают такового послать…» (статья 2). Статья 4 разрешала беспрепятственный заход судов США в порты Таити и предоставляла американским гражданам свободу торговли с таитянами. Статья 6 обязывала местных вождей помогать в борьбе с дезертирством с американских судов и выдавать бежавших{79}.
Представить себе методы, с помощью которых Джонс достигал успеха в переговорах с вождями островитян, можно, читая его письмо в конгресс США по возвращении из плавания: он просил возместить ему сумму в 1500 долл., истраченную на «богатые подарки вождям Нукухивы и островов Общества»{80}.
После Таити Джонс в октябре 1828 г. прибыл на Гавайские острова, где энергично помогал американским купцам и миссионерам, добивался уплаты гавайцами долгов, но самое важное — заключил с гавайским королем договор о дружбе и торговле.
В 1829 г. американский капитан Уильям Финч на корабле «Винсенс» прошел путем Джонса. Тремя годами позже новый командующий Тихоокеанским флотом США коммодор Джонс Даунс на корабле «Потомак» побывал на Гавайях, островах Общества и Таити. В 1835 г. коммодор Олик на корабле «Винсенс» (которым ранее командовал Финч) плавал на острова Фиджи, Палау и Суматру. Олик посетил также Савайи. Это был первый визит американского военного корабля на острова Самоа. В следующем году отправился к островам Океании коммодор Эдмунд Кеннеди, а в 1839 г. — Джордж Рид.
В середине августа 1838 г. началась морская экспедиция Чарльза Вилкеса, растянувшаяся на три года. По инструкции морского министерства Вилкес должен был в первую очередь изучить южную часть Тихого океана с точки зрения интересов американской торговли и китобойного промысла. Особое внимание ему предписывалось уделить островам Самоа, Общества, Фиджи и Гавайским.
Помимо кораблей военно-морского флота США в 1820–1840 гг. направляли на тихоокеанские острова постоянных торговых агентов и консулов. Первым представителем американского правительства в Океании был Джон Джонс, назначенный в 1820 г. торговым агентом на Гавайях. Позднее США посылали консулов и агентов на острова Фиджи, Общества и Новую Зеландию.
Пытаясь проникнуть в Самоа, США столкнулись с Англией и Германией. В 1878 г. США укрепили здесь свои позиции, подписав 17 января с вождями острова Тутуила Договор о дружбе и мореплавании. В ответ на действия США Германия в январе, а Англия в августе 1879 г. подписали с Самоа договоры, аналогичные американскому. Поскольку ни одна страна не сумела занять доминирующее положение, эти договоры открыли эру трехстороннего контроля над островами.
Такое положение не удовлетворяло ни одну из заинтересованных держав. Тогда они предприняли попытку, оказавшуюся безуспешной, договориться о разделе сфер влияния.
В то же время на Самоа разгорелась межплеменная война, разжигавшаяся в корыстных целях Германией и США. Для «наведения порядка» каждое из трех заинтересованных государств послало туда военные корабли. Если бы корабли благополучно дошли до островов, не исключено, что они вступили бы в сражение, а это привело бы к серьезному англо-американо-германскому конфликту. Но вмешались силы природы. Сильный шторм потопил все корабли, кроме одного английского. Узнав о случившемся, Англия объявила, что ее судно спаслось лишь благодаря превосходству английских судовых машин. Новая Зеландия попыталась оспорить эту точку зрения, заявив, что все дело в новозеландском угле, который использовал уцелевший английский корабль. Так или иначе, но шторм помешал военному столкновению.
Новая попытка урегулирования самоанского вопроса закончилась установлением кондоминиума — совместного англо-германо-американского господства на Самоа.
Оценивая действия США, Граттан пишет, что американцы «сделали решительный шаг по пути… который прямо привел к захвату Филиппин и Гуама в 1898 г.»{81}.
Как известно, в июне 1898 г., во время испано-американской войны, крейсер «Чарлстон», направлявшийся с Гавайев на Филиппины, по приказу командования Соединенных Штатов изменил курс. 20 июня он вошел в гавань острова Гуам и без предупреждения открыл огонь по форту. Связь острова с внешним миром в те времена была настолько плоха, что испанский губернатор принял зловещий гром боевых орудий за приветственные залпы салюта, так как и не подозревал о существовании войны между Испанией и США. Испанцы узнали о ней лишь тогда, когда посланная губернатором для приветствия прибывших американцев делегация вступила на борт крейсера. Испанский гарнизон немедленно капитулировал. Так появилась первая колония США в западной части Тихого океана.
Примерно в это же время окончательно решилась судьба Самоа. 2 декабря 1899 г. было подписано англо-германо-американское соглашение, по которому США заняли острова Тутуила, Аулу и Мануа, а все остальные — Германия. Годом раньше, в 1898 г., они захватили Гавайские острова.
Соединенные Штаты весьма привлекали и острова Микронезии. К 90-м годам XIX в. они довольно прочно обосновались на целом ряде их. Американские христианские миссии активно действовали в восточной части Каролинского архипелага и на Маршалловых островах. В период войны с Испанией именно миссионерские организации и их пресса призывали к аннексии Каролинских островов. Так, в июньском номере (1898) «Ревю оф ревюз» представитель Американского совета заграничных христианских миссий писал о необходимости захвата островов, а редактор издания, поддерживая его, заявлял: «…Нашей обязанностью является изгнание испанцев с Каролинских островов, восстановление и обеспечение тех прекрасных условий, которые были созданы в результате многолетних благородных усилий американцев до того, как испанцы наложили свою губительную руку на эту островную группу»{82}. Особенно сильная кампания за аннексию Каролинских островов развернулась в США после того, как на архипелаге летом 1898 г. начались антииспанские выступления коренных жителей.
Интерес США к Каролинским островам возбуждали не только религиозные организации, но и деловые круги. В то время шло обсуждение вопроса о прокладке подводного телеграфного кабеля в Тихом океане. С этой точки зрения особый интерес вызывали Каролины, и прежде всего остров Уалан (Кусаие), удобный для создания телеграфной станции. 13 ноября 1898 г. президент США У. Мак-Кинли поддержал предложение о выделении ассигнований на строительство «морской и телеграфной станции на Каролинских островах»{83}. В связи с этим американские представители на мирных переговорах с Испанией сделали несколько предложений о будущем Каролин. В одном из проектов высказывалась мысль об объединении всех Каролинских островов с Филиппинами, в другом — с северной частью Филиппин и островом Понапе и решении судьбы всех этих островов одновременно. Еще в мае 1898 г. сенатор Г. Лодж говорил адмиралу Лусу: «Каролинские острова должны рассматриваться как часть Филиппинских островов и разделить их судьбу»{84}.
На Парижских мирных переговорах американские представители следующим образом аргументировали намерение США взять контроль над микронезийскими островами в свои руки: «Испания управляла этими островами (Филиппинами. — К. М.) из Манилы, и после разгрома ее флота и окружения ее армии мы становимся полными хозяевами всей этой группы, каковыми до этого были испанцы… Марианские острова и Каролины также управлялись из той же самой столицы, тем же самым генерал-губернатором»{85}.
Испанские представители на мирных переговорах проявляли непоследовательность в решении вопроса о будущем микронезийских островов. Они то отказывались рассматривать предложение о передаче их США, то соглашались, то опять отказывались. Объяснялось это тем, что, как мы уже отмечали выше, 10 сентября и 10 декабря 1898 г. Испания заключила с Германией секретные соглашения о продаже последней Каролинских и Марианских островов. Активность Германии на Тихом океане в период испано-американской войны усилилась: она упорно стремилась приобрести испанские колонии в Океании. Беспокойство и раздражение в США росло. Адмирал Лус в письме сенатору Лоджу настаивал на скорейшем захвате Каролинских островов: «Мы можем и не оставаться там постоянно, но в подведении окончательного баланса после войны они могут иметь большую ценность»{86}. Коммодор Бредфорд в статье «Угольные станции для военно-морского флота», помещенной в журнале «Форум» в феврале 1899 г., писал о необходимости создания американских баз на Каролинских островах.
Но американское правительство не считало возможным в то время открыто выступить против германской экспансии в Тихом океане. Более того, американский посол в Берлине Уайт заявил, что «Соединенным Штатам… не повредит распространение влияния такой цивилизованной державы, как Германия, на восточные области, сейчас неразвитые…»{87} Это позволило Германии легко реализовать свои замыслы относительно Марианских и Каролинских островов, и, как мы помним, подписать официальный договор с испанским правительством об их приобретении. Для Соединенных Штатов это соглашение было неожиданностью, и, хотя внешне американское правительство не выразило своего к нему негативного отношения, внезапно возникшее соседство с Германией в Тихом океане вызвало у него чувство недовольства.
«Вашингтонский кабинет, — писал русский посол в США А. П. Кассини М. Н. Муравьеву 28 мая 1899 г., — был… неприятно поражен означенной сделкой, которая… обеспечивает за ней (Германией. — К, М.) в случае всегда возможных осложнений весьма важные стратегические пункты. В здешних правительственных сферах стараются относиться равнодушно к означенному факту и даже пытаются уверить себя и других, что неожиданное соседство Соединенных Штатов с Германией в этих отдаленных странах может со временем сблизить оба или даже три родственных народа, Германию, Соединенные Штаты и Великобританию, — по едва ли можно серьезно верить в искренность этих убеждений. Уступка Испанией островов Каролинских, Пелю и Марианских Германии, и в особенности Германии, произвела весьма неблагоприятное впечатление как на правительство, так и на американский народ»{88}.
Особое недовольство выражали военно-морские круги. Чем больше проходило времени, тем яснее представляло себе американское командование стратегическое значение Микронезии.
Поэтому, когда в конце первой мировой войны вновь встал вопрос о судьбе микронезийских островов, в США начались выступления с требованием захвата Микронезии. 24 января 1918 г. в журнале «Пасифик айлендс» генерал Боард писал о важном стратегическом положении Марианских островов: «Их нахождение в непосредственной близости от Гуама дает возможность сооружения баз для подводных лодок на небольшом расстоянии от Японии, и в случае войны они, находясь в руках этой страны, создадут постоянную угрозу Гуаму и любым морским операциям, предпринимаемым для защиты Филиппин». На Каролинских островах, отмечал генерал Боард, могут быть сооружены «три или четыре превосходные дополнительные базы для эсминцев и подводных лодок и для обеспечения снабжения флота, основная база которого может быть создана на Палау; базы на Маршалловых островах могли бы обеспечивать американские морские коммуникации и пресекать вражеские действия»{89}.
В начале декабря 1918 г. капитаны У. Эванс, Г. Ярнелл и Т. Харт представили адмиралу Бенсону, главе американского штаба военно-морских советников в Париже, предварительный меморандум об условиях мирного договора. Касаясь судьбы германских колоний, они писали, что те представляют особый интерес для военно-морского флота США. «Оставить Каролинские и Маршалловы острова в руках. Японии, — подчеркивали капитаны, — значит нанести ущерб интересам Соединенных Штатов. Но эти острова не могут быть отобраны у Японии и переданы другому государству без нарушения принципа честной игры и роста враждебности в Японии». Поэтому в меморандуме предлагалась интернационализация, причем не только Маршалловых и Каролинских островов, «германской» Новой Гвинеи и Самоа, но и Килльского канала, Дарданелл, Константинополя (Стамбула), Босфора, а также «всей Африки, кроме Египта, Алжира и Южной Африки…»
Любопытно отметить, что в меморандуме высказывалась мысль о предоставлении Японии «свободы рук» в Восточной Сибири с тем, чтобы отвлечь ее внимание от столь важного для Соединенных Штатов района в южной части Тихого океана{90}.
Предложения, содержавшиеся в меморандуме, не были выдвинуты американской делегацией на мирных переговорах в Версале. Правительство США согласилось с передачей Японии мандата на Марианские, Каролинские и Маршалловы острова. Современный американский исследователь Э. Помрой пишет об этом с глубоким сожалением: «Бывают времена, когда уже сделано так много ошибок, что кажется невозможным избежать других. Год 1919 был именно таким». Он напоминает, что, сражаясь против Японии и ее союзников во второй мировой войне, США израсходовали в сто тысяч раз большую сумму, чем Германия заплатила Испании за микронезийские острова в 1899 г.{91}
Следует подчеркнуть, что, несмотря на серьезный интерес, который проявляли к тихоокеанским островам военно-морские круги США, американская общественность мало интересовалась этим районом земного шара. Он вспыхнул лишь в период второй мировой войны. «Воскресным утром 7 декабря 1941 г., — пишет американский автор А. Сперри, — когда вражеские воздушные силы напали на Пёрл-Харбор, Тихий океан оказался в центре мировых событий. Острова, чьи названия были неизвестны большинству американцев… сразу стали как бы оборони-тельной линией, защищавшей западный фланг Америки»{92}.
Захватив в ходе второй мировой войны Марианские острова, американцы начали там интенсивное строительство аэродромов и портов (особенно на островах Сайпан и Тиниан) и довольно быстро превратили их в своего рода авианосцы. На Гуаме была значительно расширена уже существовавшая там морская база. В начале августа 1944 г. адмирал У. Нимиц объявил, что намерен сделать Гуам главной базой военно-морского флота США в Тихом океане.
Начиная с 24 ноября 1944 г. и до конца войны с расположенных на островах аэродромов американская авиация наносила массированные удары по Японии. Именно с Марианских островов (с острова Тиниан) 6 августа 1945 г. поднялся в воздух бомбардировщик Б-29 со страшным атомным грузом для населения Хиросимы.
В американской военной литературе Марианские острова часто называют ключом к войне на Тихом океане. Значение бомбовых ударов, наносимых с Марианских островов, в разгроме Японии подчеркивают многие японские военные и государственные деятели. Так, командующий обороной Японии в период второй мировой войны принц Нарухико Хигашикини писал: «Война была проиграна, когда Марианские острова отобрали у Японии и когда мы услышали, что летят Б-29… Мы, занимавшиеся обороной страны, почувствовали, что война проиграна, и сказали об этом»{93}.
В подобных высказываниях, несомненно, содержатся большие преувеличения. Видные военные деятели и теоретики США и Англии, такие, как генерал Арнольд, адмирал Нимиц, Бернард Броди, генерал Фуллер и др., не разделяют этой оценки роли воздушных бомбардировок в. достижении победы над Японией{94}. Но так или иначе, захват Марианских островов создал для американского командования весьма большие преимущества в войне с Японией.
С окончанием второй мировой войны стратегическое значение тихоокеанских островов не уменьшилось. Небольшие, разбросанные на необозримых просторах величайшего из океанов, они представляют собой превосходные естественные площадки для размещения военных баз ракетно-термоядерного оружия и проведения ядерных испытаний. Именно это обстоятельство обусловило непреодолимое желание США не только обладать уже захваченными к началу XX в. мелкими коралловыми рифами и вулканическими островами Тихого океана, но и расширять в этом районе свои владения. В период, непосредственно предшествовавший Сан-Францисской конференции, мысль о необходимости для страны приобретения островов Микронезии настойчиво пропагандировалась руководящими военными кругами Соединенных Штатов.
Адмирал Кинг в статье, опубликованной в «Арми энд неви джорнел», писал: «За эти атоллы и эти островные гавани заплачено американской кровью… Неудача в деле сохранения этих баз для нашей собственной обороны ставит важнейший вопрос: как долго еще будут Соединенные Штаты продолжать это движение по кругу — сражаться, побеждать и уходить, только сражаться, строить и побеждать и опять уходить?»{95}
Адмирал У. Нимиц в свою очередь настаивал на необходимости американского присутствия на Марианских островах, «жизненно важных для победы в войне и… в равной степени жизненно важных для нашей обороны в будущем… Эти острова, — писал Нимиц, — так же важны для Соединенных Штатов, как и Гавайские»{96}.
Американские конгрессмены внесли несколько проектов резолюций относительно сохранения в послевоенное время контроля США над микронезийскими островами. Объясняя свою позицию, один из конгрессменов — энтузиастов захвата Микронезии, сенатор Т. Харт (кстати сказать, один из упоминавшихся выше авторов меморандума 1918 г.), заявил в выступлении по радио накануне Сан-Францисской конференции: «Наши предвоенные позиции на Филиппинах, когда власть Японии распространялась на Маршалловы, Каролинские и Марианские острова, были очень слабы. Мы почувствовали это в первые же трагические дни войны. Наша ошибка заключалась в том, что, подняв флаг на Филиппинах, мы одновременно не воспрепятствовали переходу островов, лежащих на пути к Филиппинам, в чужие руки. Мы допустили их передачу Германии в 1899 г., а спустя 20 лет — Японии. Соответственно мы должны были вести трудную и дорогостоящую войну в центре Тихого океана для того, чтобы восстановить положение. Это никогда не должно повториться, говорят военные. Поскольку на них лежит ответственность за безопасность Филиппин, они должны иметь эти базы»{97}.
В конце войны подкомитет палаты представителей конгресса по военно-морским делам заявил, что «линия стратегической обороны Соединенных Штатов в Тихом океане должна проходить севернее экватора, через Гавайские острова, Микронезию (Маршалловы, Каролинские, Марианские острова) и Филиппины». Поэтому подкомитет рекомендовал установить контроль «над бывшими японскими подмандатными островами Маршаллова, Каролинского и Марианского архипелагов…»{98}
Именно на основе высказываний военно-морских кругов было сформулировано предложение американского правительства об отнесении бывших японских подмандатных островов Микронезии к «стратегическим подопечным территориям».
Получив право на опеку Марианских, Каролинских и Маршалловых островов, американское правительство передало их в полное распоряжение военно-морского командования.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги