Последняя принцесса

18

Звук моего настоящего имени заставил меня застыть на месте. Над головой заухала сова, застывшая на ветке, как изваяние. Все происходило как-то замедленно.

— Ты знаешь, кто я, — сказала я, но голоса моего было почти не слышно.

Ночной воздух холодил кожу. Было так темно, что я с трудом различала Уэсли прямо перед собой.

— Да.

— Кто-нибудь еще знает?

— Насколько мне известно, нет.

Я отшатнулась.

— Как? Когда? — Я покачала головой, прежде чем задать вопрос, который мучил меня уже несколько недель. — Почему той ночью во дворце ты дал мне бежать?

Он кивнул, словно ожидал услышать нечто подобное.

— Я посмотрел тебе в глаза и… просто не смог поступить иначе. — Он помолчал, подбирая слова. — Пожалуйста, доверься мне.

Я подумала о тех моментах, когда мы оставались вдвоем, с оружием, и он не причинил мне зла. Если бы он хотел меня убить, то уже сделал бы это. Наконец я кивнула.

— Куда мы идем? — спросила я, все еще плохо соображая от изумления, когда мы зашагали обратно к центру лагеря.

— Увидишь, — мрачно ответил он.

Внутри шлакобетонного строения без окон, за толстыми прутьями, бились в стойлах боевые кони Корнелиуса Холлистера. Они были по меньшей мере на голову выше обычных лошадей, и их налитые кровью глаза горели яростью. Подкованные копыта рыли землю. Они ударялись головами о заграждения так сильно, что у некоторых сквозь разодранную шкуру виднелись кости.

Уэсли оседлал черно-пегую кобылу, пока я караулила в тени дверного прохода. Седло и уздечка висели на крюках, вбитых в стену, — толстые, в железных бляхах, больше походившие на броню, чем на сбрую. Я подумала о Джаспере и вздрогнула. Этих существ готовили к войне, их били с самого рождения, превращая в машины для разрушения.

Я увидела, как Уэсли вкладывает шипастые удила между челюстей кобылы, и подавила крик протеста.

— Что ты делаешь? — громко зашептала я. — Ей же больно!

— Знаю, — печально кивнул он. — Но на обычные удила они не реагируют.

Он вывел огромную лошадь из стойла во двор и подсадил меня в седло.

— Ее зовут Калигула, она одна из самых резвых.

Он вскочил в седло впереди меня, и Калигула рванула с места галопом через поля. Я крепко обхватила его за талию.

Когда мы скрылись в лесу, Калигула пошла рысцой, легко переступая через корни и упавшие стволы деревьев. Звуки ночного леса наполнили окружившую нас тишину. Стайка летучих мышей с писком пронеслась мимо маленьким темным вихрем.

Казалось, прошло около часа, когда Калигула неспешно затрусила по краю отливающего серебром озера. Уэсли озадаченно нахмурился.

— Странно, — пробормотал он, — этой воды я раньше не видел.

— Похоже на озеро, в котором мы купались в Шотландии, — сказала я, думая об озере, где с Мэри и Полли провела столько беззаботных летних дней.

Мы устраивали пикники, играли в разные игры, учились нырять с ветви, нависавшей высоко над водой. Джейми считал наши прыжки, закутавшись в одеяло: он мерз даже летом.

— Давай остановимся здесь, — сказал Уэсли. — В любом случае нам нужна вода.

Он спешился и привязал Калигулу к дереву.

— И надо охладить водой твой ожог, — добавил он, спускаясь по тропке.

Прежде чем я успела сообразить и оглядеться, по воде прошла рябь — и исчезла. Рыба? Я уже несколько лет не видела живых рыб. Я могла бы загарпунить ее и поджарить на костре: Джордж, отец Полли, научил меня ловить на гарпун лосося, когда я была маленькой. Я последовала за Уэсли к озеру, ожидая, что рябь появится снова. Подойдя ближе, увидела, что вода странного серебристого оттенка отражает свет, словно сияя изнутри.

Уэсли встал на колени и сложил руки, чтобы набрать воды. Я вдруг сообразила, почему вода светится.

На долю секунды задумалась, не остановить ли Уэсли: одного глотка могло бы хватить, чтобы отравить его, а я все еще не знала, доверяю ли ему и куда он меня ведет.

— Подожди… стой! — закричала я в последний момент. — Это ртуть! Она убьет тебя. Тут даже дышать не стоит.

Уэсли отпрянул, глаза его расширились при виде серебристой отравы. У края воды я увидела то, что не замечала раньше: изуродованные тела водных обитателей, плавающие на отмели. Рыбы с плавниками на месте глаз, лягушки без ног, угри с головами с обоих концов.

Я посмотрела на лес по ту сторону озера. В зарослях, увитых плющом, скрывалось здание из шлакобетона с огромным логотипом СХ. Один из тысяч заводов Chemex, где до Семнадцати дней производили все, от шампуней и удобрений для газонов до Облаков смерти. В начале разрушений смертоносные химикаты растеклись и отравили землю на мили вокруг.

— А я-то подумал, что это самая красивая вода, которую я когда-либо видел, — сказал Уэсли дрогнувшим голосом. — Я бы напился, если б ты не предупредила. Спасибо.

— Да ладно, — сказала я, и мне стало стыдно за мимолетное желание позволить ему пить. — Спасибо тебе за… — Я хотела сказать «за то, что пощадил меня», но вместо этого произнесла: — Что сохранил мою тайну.

Я посмотрела на озеро. Уэсли был прав. Такой красивой воды я в жизни не видела. Красивой, но смертоносной. Как почти весь этот мир.

Мое лицо все еще болело, но теперь и ладони болезненно пульсировали. Там, где в кожу впились осколки стекла и обрывки проволочной сетки, сочилась кровь.

Мы миновали ртутное озеро уже час назад, и я надеялась, что ехать осталось недолго.

— Почти на месте, — сказал Уэсли, словно в ответ на мой незаданный вопрос.

Он наклонился влево, отвел в сторону густой куст, и показалась узкая тропка, окаймленная лозами. Калигула осторожно зашагала, от ее дыхания в морозный воздух поднимались облачка пара.

Впереди на поляне стоял каменный домишко под соломенной крышей. Стены заросли мхом, краска на двери облезла, железные решетки на окнах были затянуты паутиной и плющом.

— Здесь… кто-нибудь живет? — тихо спросила я.

Я слышала, что у бродяг есть темный домишко на отшибе, где они держат пленных, чтобы потом их съесть, — такой человеческий холодильник.

— Тут никого нет, это безопасное место, — заверил Уэсли.

Но я крепко сжала пистолет, не обращая внимания на боль в руке, пока он привязывал Калигулу к столбу и доставал ведро воды из каменного колодца.

— Откуда ты знаешь? И почему уверен, что внутри никого нет?

— Больше никто не знает об этом месте.

Уэсли достал из кармана ключ и отпер входную дверь. Я осторожно последовала за ним внутрь.

Воздух в доме был холодный и неподвижный, пахло росой и влажной землей. Я стояла в маленькой гостиной, где напротив каменного камина были два плетеных стула и линялый двухместный диван в цветочек. Уэсли потянулся к восковой свече на кофейном столике. Вокруг пламени, подлетая опасно близко, кружили бурые мотыльки.

— Я разожгу камин, — сказал он. — Здесь холодно.

Оставаться ночью в лесу было страшно. Я посмотрела на окна и дверь. Выбить стекла было легко, дверь неминуемо подалась бы под ударами топора. Я все еще стискивала пистолет, словно для самоуспокоения, как ребенок — руку матери.

— Знаешь, пистолет можно положить. — Уэсли показал на мою руку. — Я тебя не обижу.

Я немного заколебалась, но все-таки положила оружие на стол.

— Знаю. Я боялась, что придут бродяги.

Уэсли задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, говорю ли я правду.

— Не придут. Обещаю.

Я села на диванчик, оглядываясь, чтобы понять, где мы. Низкий потолок пересекали балки из вишневого дерева, на полу лежал толстый овальный ковер. На окнах пыльные короткие бледно-желтые занавески, обшитые кружевом. В круге света я увидела скатерть с рисунком из розовых бутонов.

— Чей это был дом?

— Моей матери, — ответил он, подбрасывая хворост в камин.

Я ждала, что Уэсли продолжит, но вместо этого он смотрел на мои руки.

— Тебе надо промыть порезы. Я подогрею воду. Сходи на кухню, глянь в буфете, нет ли соли.

Когда я вернулась с солонкой в гостиную, оказалось, что Уэсли принес еще одно ведро воды и греет ее в котелке над огнем. По комнате плясали тени, отбрасываемые желто-красным пламенем. Было ясно, что в домике уже несколько лет никто не жил, но он все равно казался обжитым и любимым.

— Ты читал в детстве про кролика Питера? — спросила я. — Вот что это место мне напоминает — кроличью нору.

— Я рад.

Он улыбнулся. Я поняла, что впервые вижу улыбку на его лице.

— Ты совсем другой, когда улыбаешься, — тихо сказала я.

Уэсли встретился со мной взглядом и замер на мгновение, а потом посмотрел на мои окровавленные руки.

— Иди сюда.

Он показал жестом, чтобы я села на ковер перед камином.

— Будет щипать, но иначе раны не промоешь.

Насыпав соли в горячую воду, он опустился передо мной на колени, взял за запястья и медленно погрузил их в котел. У меня перехватило дыхание. Закрыв глаза, я попыталась отрешиться от боли. По чистой воде пошли кровавые разводы, и я остро осознала присутствие Уэсли, все еще стоявшего на коленях рядом со мной, его дыхание щекотало мне ухо.

Он резко поднялся.

— Оставайся здесь. Пойду посмотрю, нельзя ли добыть чего-нибудь съестного.

Через некоторое время он вернулся с несколькими банками овощного супа.

— Срок годности прошел, но, должно быть, еще ничего, — тихо сказал он, отодвинул котелок и поместил суп над огнем.

Когда тот согрелся, Уэсли налил его в две деревянные миски. Я обернула кисти импровизированными повязками, которые он нарезал из простыни, надеясь, что раны теперь чистые, и стала отхлебывать суп прямо из миски. И почти сразу силы начали возвращаться.

Уэсли подогревал очередной котелок с подсоленной водой. Когда она уже закипала, он окунул в нее полоску ткани, оторванную от простыни.

— Хорошо. А теперь ожог.

Острожными прикосновениями он очистил мою щеку теплой тканью.

— Поверить не могу, что Порция сделала это, — тихо сказал Уэсли.

Помолчав, я заговорила нарочито спокойно:

— Вы когда-то были вместе?

Уэсли печально и горько засмеялся и покачал головой.

— Мы с Порцией никогда не были вместе, Элиза, — медленно сказал он, — она моя сестра.

Я открыла рот от удивления и вдруг подумала, что у них одинаковые темно-зеленые глаза, русые волосы, высокие скулы. Я просто поверить не могла, что не заметила этого раньше.

— Но вы такие… разные.

Он снова приложил к моей щеке теплую ткань.

— В детстве мы были неразлучны. Но после смерти матери Порция изменилась.

Постепенно я начала понимать, в чем дело. Этот дом — последнее, что осталось у него от матери.

— Прости, — выговорила я.

— Порция думала, что мама нас бросила. Но это не так. Она никогда бы нас не оставила. — Выражение его лица стало жестче. — Мой отец убил ее и представил это как самоубийство.

Я заморгала, ошеломленная его откровенностью. Просто не могла представить себе, каково это — знать, что твой отец убил твою мать. Уэсли отвернулся и так сжал кулаки, что, когда посмотрел на свои ладони, увидел кровь.

— Но почему? — прошептала я, не в силах молчать.

— Она… узнала о нем кое-что.

Он стал помешивать угли кочергой. Пламя яростно взвилось.

— Я иногда возвращаюсь сюда, чтобы подумать и побыть одному. Порция здесь не бывает. Не уверен, что она вообще что-то помнит. Прости, не надо было тебе об этом рассказывать.

— Хорошо, что ты рассказал.

Я накрыла его ладонь своей. В его душе жила та же печаль, что и в моей. Такая, что находит тебя еще маленьким и остается с тобой навсегда.

— Ты кому-нибудь рассказывал? — тихо спросила я.

— Нет, даже Порции. Если бы отца посадили в тюрьму, мы бы остались одни. Я хотел пощадить ее, уберечь от боли. Но…

Он умолк, глядя в огонь.

— Прости еще раз, — сказала я, — это был ужасный выбор.

— Знаешь, что самое странное? — сказал он с горечью. — Я все еще люблю отца, хотя и знаю, что он сделал. И в то же время ненавижу его за то, кто он такой, и за то, что он сделал с Порцией.

Я ничего не сказала.

— Я горевал о матери, но Порции пришлось хуже. Она решила, что мама не любила ее достаточно сильно, чтобы жить для нее и заботиться о ней. Она пошла в амбар, где держала выводок крольчат и ухаживала за ними, и свернула им шеи. Так появилась новая Порция. — Он стиснул руки. — Ей тогда было восемь лет.

Я сидела молча, глядя в огонь и думая о своих брате и сестре. Где же их похоронили? Неужели они уже на небесах, с нашими родителями? Думая обо всем, через что пришлось пройти нашей семье, о боли, горе и ужасе, я снова возжелала убить человека, который был виной всему.

— Ты не знаешь, где я могу найти Корнелиуса Холлистера?

Уэсли резко повернулся ко мне:

— Он в Тауэре в Лондоне. А что?

— Он убил мою мать и моего отца, — тихо сказала я. — А возможно, еще брата и сестру. Он забрал у меня все, что я любила.

Уэсли с мрачным видом рассматривал свои руки.

— Ты хоть понимаешь, сколько солдат его охраняет? Они вооружены до зубов.

— Да. Я знаю, что погибну, и к этому готова.

— Ты не понимаешь! — сорвался он. — Он хочет уничтожить твою семью! Если ты умрешь, он сможет короноваться.

— Разве это не то, чего ты хочешь? — Я выпрямилась и отняла тряпку от щеки. — Я забыла, что мы по разные стороны баррикад, лишь потому, что ты спас мне жизнь.

— Мы не по разные стороны, — тихо возразил он.

— Пока ты в армии Холлистера, по разные.

— У меня не было выбора!

— Выбор есть всегда, — покачала я головой. — Я понимаю, каково это — мерзнуть и голодать… теперь понимаю. Но если ты правда не веришь в его дело, неужели нельзя было найти другой выход для вас с Порцией?

— Не в том дело, ты не…

Он помолчал.

— Пожалуйста, просто обещай мне, что не сбежишь с какой-нибудь самоубийственной целью.

Наши взгляды встретились, и на этот раз я не отвела глаза. Вместо этого позволила себе рассмотреть его при тусклом свете камина. Что-то изменилось. Застывшая маска солдата исчезла, передо мной был печальный одинокий парень. Я смотрела на его мягкие вьющиеся волосы, отливающие темным золотом, блестящие зеленые глаза, широкие плечи.

Наверное, я казалась ему такой уродливой — остриженная почти наголо, с красными волдырями на щеке. Я прикрыла лицо ладонями.

— Прекрати, — сказала я. — Я не…

— Элиза, — перебил он, взял мои руки в свои, осторожно отвел их от лица и приподнял мой подбородок, чтобы лучше меня разглядеть. — Ты красивая.

Он придвинулся ближе. Я почувствовала его дыхание на своих губах, теплое и нежное. Потом наши губы соприкоснулись. Его рука нежно заскользила от щеки к затылку, пальцы пробежали по шее, едва касаясь линии волос.

На миг он замер, и я знала, что он дает мне возможность отстраниться. Но я наклонилась ближе, раскрывая губы и отвечая на поцелуй, охваченная странной неутолимой жаждой. В этот момент все словно потонуло в забытьи: клеймо на щеке, знак Новой стражи, беспокоящее знание о том, что Корнелиус Холлистер в Тауэре. Имело значение лишь то, что мы здесь, опускаемся на подушки и целуемся, а огонь превращается в тлеющие угли и остывает.

Уэсли притянул меня к себе, словно обволакивая теплым коконом.

— Уже поздно. Тебе надо поспать. Иди в спальню — я могу спать здесь.

Он показал на диван.

Я кивнула, но не хотела, чтобы он меня отпускал.

— Пойдешь со мной?

Он встал и отвел меня в спальню. Я легла под покрывало, все еще в форме, и потянула его к себе. Он поставил фонарь на прикроватный столик и потушил фитиль, так что в комнате стало темно. Устроившись, обнял меня за талию, словно защищая. От его кожи пахло свежестью, как от воды. Я закрыла глаза, на миг представив, что это будет длиться и длиться, что мы навсегда останемся в тепле этого домика посреди отравленного леса.