Посмертие. Второй шанс

Глава 3.

Небо было милостивым к четвёрке путешественников. Неугомонные ветры умчались куда‑то по своим делам, и воды реки ничем не потревоженные спокойно двигались в сторону далекого океана. Они уверенно несли на себе хрупкое судёнышко, лишь мерно покачивая его на мелкой волне. Лишь солнце никак не желало умерить свой жар, но ближе к вечеру и оно уже порядком утомилось.

Направляемая двумя парами рук, лодка уже почти приблизилась к конечной цели своего маршрута. Оставалось миновать последний изгиб русла, за которым река вливалась в большое озеро с многочисленными островами, островками и заливами. Неподалеку от этого места, на берегу одного из заливов, и находилось нужное путешественникам селение.

— Неужели нас встречают? — обратился сидящий на носу лодки мужчина к своим спутникам, когда открылся вид на озеро.

Дёйствительно, по водной глади навстречу довольно быстро двигались два таких же судна. В каждом сидело по пять человек, активно работая вёслами.

— Похоже на то, Геброн, — отозвался один из гребцов.

Вскоре все три судна остановились, прижавшись, друг к другу, бортами.

— Что случилось, Коргар? — спросил воин, годы которого выдавал только совершенно белый цвет волос и сетка морщин на лице.

— Мы попали в засаду. Рексан и Омба погибли. Геброна ранили. Потом появился он.

Рука Коргара указала на тело, которое лежало на дне лодки.

— Греф? Как он выжил?

— Я не знаю. Эйла говорит, что он дрался с врагами. Когда их настигли, он превратился в зверя, чтобы спасти её. Потом появился один из колдунов хиддим, и они сражались.

— Он ранил Грефа, — вмешалась в разговор девушка.

— Я не знаю, Греф ли это, но сейчас ему нужна помощь.

— Слепой Буддар сказал, что вам нужна помощь, чтобы доставить раненного к Моран. Ещё он приказал нам спешить.

— Но Грефу нужна помощь шаманов! — возмутилась Эйла.

— Его будет лечить Моран, — отрезал седой воин, — Теперь я вижу всю мудрость Буддара — живому оборотню нечего делать в селении среди женщин и детей. Коргар, оправишься с ним к ведьме и расскажешь всё, что знаешь.

— К Моран отправлюсь я, — решительно заявила девушка.

— Он права. У ведьмы будут вопросы, а я знаю всё только со слов Эйлы. Мне лучше поспешить в селение.

— Хорошо, — согласился седой, — Ты, ты и ты, — указал он на троих воинов, — поможете Эйле. Потом вернётесь в селение. Меняйтесь местами.

Назначенные им воины только согласно кивнули. Они перебрались со своим оружием в лодку с раненным. Следом за ними последовали два довольно солидных размеров тюка. После этого два судёнышка двинулись в сторону берега, а третье направилось к группе островков.

Этот небольшой архипелаг состоял из скалы и окружающих её групп камней и клочков суши. Часть из них словно соединяли главный остров с вытянувшимся в озеро мысом. И сама скала, и все остальные островки густо поросли деревьями, кустарником или тростником. Многочисленные протоки были столь мелки, что человек вполне мог перейти большую часть из них вброд. В прозрачной воде кружились стайки рыб, а на островках гнездилось огромное количество водоплавающих птиц.

Лодка быстро скользила по протокам, приближаясь к главному острову. Там на небольшом галечном пляже их уже поджидала одинокая фигурка. Увидев её, самый молодой из воинов — почти подросток, с удивлением и опасением спросил у товарищей.

— Откуда ведьма узнала о нашем визите?

— У говорящих с духами много тайн, — ответил воин чуть постарше.

— Как она живёт здесь одна? И почему?

Всё тот же воин молвил наставительным тоном.

— Духи леса говорят с ведьмой и помогают ей в делах. Они заставляют зверей служить ей. Взамен она должна служить им и исполнять их волю.

— Шаманы тоже говорят с духами, — возразила Эйла, — Но они живут с людьми, потому что и сами люди. Кровь убийц, текущая в её жилах, является источником могущества ведьмы. Но она же служит причиной её отшельничества. Так говорили нам наставницы.

— Говорят, что Моран всегда помогала племени. За что же её изгнали?

— Ведьма сама ушла на этот остров.

— Хватит разговоров, — оборвал всех самый старший из воинов, явно не приветствующий всю эту болтовню.

Повисла тишина, нарушаемая только звуками ударов весел о воду и криками птиц. Вскоре дно черкнуло о камень. Воины сноровисто выскочили из лодки и потащили её на берег.

Неподвижная до этого момента ведьма подошла к прибывшим на остров людям. Свободная хламида из грубой, неравномерно окрашенной в коричневый и зелёный цвета ткани, скрывала очертания её фигуры. На ткань были нашиты небольшие костяные пластинки, с фигурками людей, животных и непонятными знаками. Глубоко надвинутый капюшон и повязка прятали от пытливых взоров молодых воинов лицо и волосы хозяйки острова. Только глаза, голубые до синевы, и тонкая полоска очень тёмной гладкой кожи вокруг них, оставались открытыми. Но двигалась ведьма быстро и плавно, и её походка наводила на мысли о молодости загадочной отшельницы. Она подняла правую ладонь в знаке приветствия.

— Приветствуем тебя, Моран, — почтительно обратился к ней самый старший из воинов, — Буддар послал нас к тебе.

— Глаза Буддара не различают света и тьму. Но они видят столь многое, что и не знаешь, за что его прозвали Слепым. Берите раненного и несите в мой дом. Я укажу вам путь. И не теряйтесь в этом лесу.

Голос был неожиданно сильный и приятный одновременно, хотя его и приглушал слой ткани на лице. Но в нём чувствовалась некая сила, которая заставила воинов повиноваться. Они даже на насмешку не отреагировали.

Двое воинов осторожно достали из лодки шкуру, на которой лежал так и не пришедший в сознание мужчина. Так на шкуре его и понесли следом за укутанной в хламиду фигурой. Эйле и самому молодому из воинов достались тюки и оружие. Им пришлось догонять быстро движущуюся процессию.

Сознание возвращалось с трудом. Холодная и какая‑то липкая тьма никак не хотела отпускать его из своих крепких объятий. Но что‑то буквально тащило его назад к свету, словно из болотной трясины.

Наконец тьма исчезла, уступив место тусклому красному свечению. Перед глазами всё плыло и колыхалось. Зрение упрямо не желало фокусироваться, показывая только странные размытые тени.

Одновременно с этим пришла боль. К левому боку, словно кто‑то приложил раскалённый железный прут, да ещё и медленно проворачивал его. Жгучая пульсирующая боль волнами катилась по всему телу, норовя утащить сознание обратно в спасительную темноту нечувствительности. Хотелось орать, но сил едва хватало на частое хриплое дыхание.

Кто‑то невидимый в этом красном мареве приподнял его голову. В рот тонкой струйкой потекла невообразимо горькая жидкость. Она была настолько горькой, что даже адская боль на время уступила ей первенство по части неприятных ощущений. Хотелось отплёвываться от этой гадости, но чьи‑то пальцы зажали нос. Пришлось глотать, чтобы не захлебнуться.

Мучения продолжались недолго. Неизвестной отравы влили в рот буквально пару глотков, после чего он снова обрёл возможность дышать. В желудке, словно вулкан взорвался: там что‑то забурлило и возмущённо заурчало. Казалось, что его вывернет наизнанку, но обошлось. Холодный пот покрыл всё тело после завершения экзекуции.

А потом настало блаженство. Боль куда‑то отступала. Тело расслабилось, дыхание успокоилось, а сознание снова померкло. Но на этот раз оно не погрузилось во тьму, а уступило место сну без сновидений.

Эйла смотрела на ведьму с восхищением и страхом одновременно. Насколько же велика сила этой с виду довольно хрупкой женщины, если ей уступило проклятие колдовского оружия? Только теперь она начала догадываться о причинах, по которым Моран предпочла одиночество. Наверное, её действительно никто не изгонял. Ведьма была настолько сильна, что стала опасной для людей. Лучше уж жизнь в лесу, чем вечные раскаяния за совершенные в гневе поступки.

А характер у Моран был действительно непростой. Она бесцеремонно прогнала воинов, едва те положили раненого на ложе и сложили тюки. И столь же бесцеремонно заявила Эйле, что та остается на острове. Старший из воинов всё же попытался задать вопросы. Однако ответом ему послужили только пронзительные гневные взгляды и крепко сжатые на дереве посоха пальцы. Провожать их обратно к лодке ведьма не стала.

Едва они остались одни, как на Эйлу обрушились вопросы. Чем нанесена та или иная рана? Кем? Когда? Как вел себя Греф после ранения? Сколько времени он без сознания? Ответы требовались быстрые, точные, да ещё и подробные. Эйлу не раз обрывали на полуслове и требовали не болтать про всё подряд, а отвечать на вопрос. При этом не удосуживались сообщить, что именно нужно рассказать. Во время этого допроса, ведьма осматривала раны, касалась их пальцами, или водила над ними ладонями, закрыв глаза и приказав девушке помолчать. Заинтересовал её и странный амулет на груди у мужчины.

В конце–концов ошалевшая и даже разозлившаяся Эйла была тоже выдворена прочь из дома. Моран её злость вроде даже позабавила, но не более того. Она приказала заняться своими делами и не мешать, но и далеко не уходить.

Потом из‑за опущенного полога двери донеслись звуки бубна и заунывного пения без слов. В воздухе появился запах дыма от каких‑то пряных трав. Эйла сочла за нужное отойти подальше от жилища ведьмы, но всё же не настолько, чтобы потерять его из виду. Мало ли.

Ритм бубна то убыстрялся, то стихал. Пения же тянулось практически на одной ноте, но постепенно его тональность всё повышалась. Потом, в какой‑то миг, Эйле почудилось, что деревья вокруг зашелестели своими листьями, словно под порывом сильного ветра. Но вот только ветра не было. И ещё ей показалось, что загудела скала под ногами, словно кто‑то невидимый в недрах острова пытался что‑то сказать на своём неизвестном людям языке. Девушка испуганно мотнула головой, моргнула, и не поверила сама себе: всё вокруг было совершенно обычным. Только бубен уже молчал и пение прекратилось. А вскоре ведьма уже требовала принести воды и хвороста. Потом Эйла сидела в полутьме жилища ведьмы и смотрела, как та поит очнувшегося Грефа каким‑то отваром. Видимо, пойло было ещё то, поскольку даже в таком плачевном состоянии мужчина попытался его выплюнуть. Но мучительница умело зажала ему нос, заставив проглотить положенное количество лекарства. Рана на боку была густо смазана какой‑то остро пахнущей мазью и перевязана. Остальные ранения особого внимания не удосужились: они были чистыми и уже начали затягиваться.

Когда раненный уснул, Моран зябко укуталась в плащ из пушистых шкурок и принялась пить травяной отвар из большой деревянной чаши. Видимо, ритуал дался ведьме нелегко. Вторую чашку она знаком предложила девушке, и когда та уселась напротив, требовательно сказала:

— Рассказывай всё с самого начала. Не спеша и со всеми подробностями.

Эйла помедлила, соображая с какого именно момента начинать свой рассказ, и заговорила. Она старалась говорить как старые опытные воины, с которыми много общалась во время своего обучения. Кратко описала путь их отряда до трёх холмов, которые скрывали вход в пещеру с оловянной рудой. Потом принялась рассказывать о засаде, о гибели двух братьев, о ранении Геброна и своем отступлении. Рассказала о том, как попыталась избежать плена и одновременно увести противника от двух своих товарищей. Как увидела неизвестного мужчину, который сражался с одним из вражеских воинов, а труп ещё одного врага лежал неподалеку. О том, как узнала в неизвестном Грефа, которого все уже считали мёртвым, и о том, как тот превратился в зверя.

Говорила она долго, и всё это время молодая ведьма слушала молча. Только когда Эйла закончила свой рассказ, Моран начала задавать вопросы. Было их у неё достаточно, и на многие девушке пришлось отвечать отрицательно: «Не помню. Не знаю. Не видела. Не слышала».

— Многое непонятно во всей этой истории, — заговорила, наконец, ведьма, глядя в пляшущие на поленьях языки пламени, — Греф был в плену у племени Волков. Их шаманы проводили над ним свой жуткий ритуал, но что‑то пошло у них не так. Зверь не покорился их воле и обрёл свободу.

— Откуда ты это знаешь?

— Я видела следы на теле. Это от ритуальных порезов. А дальше ты и сама знаешь ответы на свой вопрос.

— Он спас меня, — то ли спросила, то ли уверила себя девушка.

— Да. И это значит, что зверь в этом теле не служит оружием шаманов племени Волков. Он свободен. Но вот амулет на его груди…

— Мы его заметили, но не стали снимать. Это ведь просто камень.

— Камень, — задумчиво произнесла ведьма, — Для тебя и для меня. Но ему он спас жизнь. От таких ран человек или зверь умирает в течение суток. А он продержался почти в три раза дольше. Словно сама Земля давала ему силы противостоять смертельному колдовству хиддим.

— Голос, — тихо сказала Эйла.

— Что? — переспросила Моран.

— Когда ты вершила ритуал, я словно слышала голос этой скалы. Мне так показалось, — поправила себя девушка.

— Нет, не показалось. Я чувствовала, что кто‑то из духов Земли помог мне. Почему‑то этот человек важен для них.

— Это зовут Греф.

— Нет, девочка. Я не знаю, что произошло с ним в плену, но теперь это точно не тот Греф, которого ты знала раньше. Он что‑то кричал тебе. Ты поняла его слова?

— Не–ет, — медленно выдавила из себя Эйла через силу, словно отказываясь верить своим словам, — Я не поняла его. Но он же спас меня. Он дрался за меня!

— Да, ты говорила об этом. И это странно. Очень много загадок. И ответить на них сможет только он сам. Ты можешь успокоиться — он будет жить. Нужно время, чтобы он поправился. А ты пока поживешь здесь.

— Зачем?

— Боишься меня?

— Нет! — повысила голос Эйла.

— Боишься. И правильно делаешь. Но я не намерена делать тебе ничего плохого. Просто есть надежда, что человек в этом теле ещё помнит Эйлу. Твое присутствие может помочь вернуть ему память, — объяснила ведьма, и, помолчав секунду, добавила, — Если она ещё есть, эта память. Время покажет.

Поначалу выздоравливать Владимир не торопился. Рана, нанесённая странным оружием, упорно сопротивлялась усилиям организма и стараниям целительницы. Она воспалилась и жутко болела, так что первые несколько дней прошли практически полностью во сне. Он просыпался, его поили бульоном и отварами, после чего снова наступало дурманное забытьё. Постоянно снились какие‑то кошмары, но сами сны не запоминались. Хотя что‑то они значили.

Потом странная зараза начала отступать, унося с собой мучительную боль и оставляя жуткую слабость в теле. Пару десятков шагов давались с большим трудом и головокружением. Приходилось пользоваться помощью лучницы, которая являлась причиной этих страданий. Но на конечном участке он решительно отстранял её от себя — не справлять же нужду на глазах у женщины. Та терпеливо дожидалась момента, когда Владимир направлялся обратно, и снова подставляла своё крепкое плечо. Теперь, когда было время присмотреться, он понял, что ошибся в определении возраста своей сиделки. Было ей лет 18, но никак не больше.

Она вообще старалась как можно дольше находиться возле больного и много говорила. Владимир старательно вслушивался в её речь, стараясь понять значение слов и фраз. Ему предстояло жить среди этих людей, следовательно, надо было учить их язык. Когда девушка поняла, что он не понимает не только её речи, но и жестов, на её лице появилось выражение отчаяния. Владимиру даже показалось, что она вот–вот разрыдается. Но слёз не случилось.

Вторая обитательница дома, которая, судя по всему, и являлась его хозяйкой, была свидетельницей этого момента истины. Он что‑то сказала отчаявшейся подруге, и Владимир понял суть этой короткой фразы. Не значение слов, нет. Но суть фразы он понял по выражению лица и глаз обеих: «Я же тебя предупреждала». Примерно так.

И ему стало страшно. Оказывается, эта странная хрупкая женщина с поразительно голубыми глазами, огненно–рыжими волосами и тёмной кожей, заранее знала о нём то, чего никак не могла узнать. Или всё же смогла, но не так, как делают это обычные люди? Лучница, к примеру, была совершенно не готова к подобному. Это логично: она узнала Владимира, вернее его тело, во время первой встречи, и ожидала аналогичной реакции от него. Попробовала пообщаться, а тут полное непонимание. Даже потерей памяти такого не объяснить. Вот она и не понимает, что же происходит. А рыжая, оказывается, была готова к такому повороту событий. И как далеко простирается ей знание?

Оказалось, что достаточно далеко. Когда цепкий взгляд голубых глаз переместился с ошеломлённой девушки на причину её состояния, внутри Владимира словно зашевелилась та, другая часть его души. Похожее ощущение он испытывал, когда должен был превратиться в зверя, чтобы сражаться с опасным и многочисленным противником. Но на этот раз зверь не решился выбраться наружу: он только как бы оскалился и зарычал, словно предупреждая, но этим и ограничился. Всё произошло в одно мгновение, но от внимания хозяйки дома не ускользнуло. Владимир прочёл это в её взгляде: внимание и, почему‑то, удовлетворение. И ещё легкая насмешка: «Ой, боюсь!»

Необычная была женщина, под стать своему дому. Вернее, убранство дома полностью соответствовало хозяйке. Стены и потолок из потемневших от времени брёвен, многие из которых покрыты вырезанными рисунками и знаками. Открытый очаг из крупных камней посередине помещения, над которым в потолке проделано отверстие для вытягивания дыма. Многочисленные пучки трав и цветов, развешанные по стенам. Черепа животных и маски. Украшенные разноцветными перьями, бусинами и загадочными знаками шаманские бубенцы различных размеров. Горшки и глиняные бутыли. Во всем этом чувствовался какой‑то порядок, недоступный для понимания непосвящённым.

Внешне же дом больше всего напоминал небольшой холм, густо поросший мхом, травой и кустарником. Если не знать, что это такое, то вполне можно пройти мимо. Вблизи, конечно, ошибиться было трудно, но почему‑то Владимир был уверен, что и на этот случай у странной рыжеволосой женщины припасены некоторые секреты. А кроме маскировки, обильная растительность обеспечивала этому жилищу определённый комфорт: во всяком случае, в палящий зной внутри дома царила приятная прохлада. Наверное, и в суровую стужу здесь сохранялось достаточно тепла.

Чем можно заняться больному человеку, которого болезнь и упадок физических сил приковали к кровати, пусть даже она состоит из охапки душистых трав и мягких пушистых шкур. Ничем. Оставалось только спать и наблюдать за другими обитателями этого дома.

Обе женщины очень отличались друг от друга: и внешне, и характером. Добровольную сиделку Владимира звали Эйла. Она была стройна, с хорошо развитой мускулатурой. Тёмные, почти чёрные волосы были подрезаны и собирались на затылке в тугой узел. Глаза под стать волосам — тёмно–карие. Кожа достаточно светлая — как у человека, хорошо отдохнувшего на теплых пляжах южных морей. Держалась девушка спокойно и уверенно. Однако Владимир быстро понял, что этот внешний образ старательно поддерживался и не совсем соответствовал истинному внутреннему миру. Скорее всего, Эйла подражала кому‑то из старших, прилежно копируя его образ.

В отличие от неё, хозяйка дома никого не копировала, и скрывать от других свои чувства нужным не считала. И Владимир опять ощутил укол страха, когда ему стала понятна причина этого: в рыжеволосой женщине ощущался оттенок безумия. Нет, не того мрачного помутнения мыслей, которое ввергает людей на путь жутких преступлений. Это была скорее отчаянная непосредственность, которая, впрочем, совершенно не отображалась на ясности мышления. Все чувства этой женщины незамедлительно отображались на её лице, фигуре и поведении. Она словно ребёнок была открыта окружающему миру. И у Владимира мелькнула мысль: а не обратная ли это сторона той необычайной проницательности, так испугавшей его поначалу. Она открыта миру, но мир открывается её во всей своей красе и всех проявлениях.

Звали её Моран. Цвет её кожи стремился к шоколадному оттенку, резко контрастируя с голубизной глаз и почти красными волнистыми волосами. Она, то заплетала их в толстую косу, или сразу в несколько, то позволяла струиться так, как им заблагорассудиться. Невысокая, стройная и очень пропорционально сложена. Но было в её фигуре что‑то непонятное и отличающее от той же Эйлы, к примеру. Оттенок какой‑то нечеловеческой изящности, который настораживал и заставлял по–иному взглянуть на всё. Вроде должно это было пойти только на пользу внешности, а в конечном итоге чувствуется скрытый изъян. Словно некий художник писал картину, согласно всем правилам, но вот только шедевра не получилось.

Моран могла пропасть на целый день, и вернуться уже в потёмках с охапками трав или мешочком корешков. Или наоборот почти не выходить из дома, всецело отдавшись изготовлению различных отваров, настоев или мазей. Некоторые из этих процессов сопровождались заунывным пением или странной мелодией, извлекаемой из шаманского бубна. А случалось, что хозяйка дома усаживалась на колени и часами не реагировала на окружающий мир. Медитировала или постигала очередную тайну окружающего мира? Ответа на этот вопрос пока Владимир не знал.

Эйла её побаивалась, хотя тщательно скрывала свой страх напускной уверенностью. Впрочем, и сам Владимир разделял чувства девушки, тем более что рыжеволосая женщина периодически давала основания для таких опасений. То она огонь в очаге разжигала голыми руками безо всякого кремня или трения палочек, то нужная ей вещь сама движется по воздуху прямо в открытую ладонь. Несколько раз Владимир замечал, что Моран будто прислушивается к чему‑то, хотя его собственный очень тонкий слух ощущал только обычные звуки леса за стенами дома. В конце концов, за все эти странности он окрестил её ведьмой, хотя так и не решился произнести этого слова вслух.

Столь беспомощное состояние продолжалось не так уж и долго. Владимир едва начал понимать значение отдельных слов нового языка, как рана вдруг начала стремительно заживать. Слабость прошла, и тело начало требовать движения. Он начал делать гимнастические упражнения, стараясь не тревожить больную сторону, но вскоре перестал обращать на это внимание. То ли его организм обладал повышенной способностью к регенерации тканей, то ли мази и отвары ведьмы обладали поразительными свойствами, но вскоре только грубый багровый шрам напоминал о ранении.

Если Эйла наблюдала за его упражнениями с интересом, то Моран лишь удостаивала их мимолётных полных иронии взглядов. И каждый раз Владимир чувствовал, как напрягается тайная часть его души. Но пока зверь не рвался наружу, а лишь скалил клыки.

Тело требовало пищи. Хотя Эйла регулярно приносила тушки различных птиц, они делились на троих едоков. А ему нужно было гораздо больше. И однажды вечером он решительно направился к выходу. Девушка встала, намереваясь последовать следом, но Владимир решительно остановил её.

— Нет! — произнес он слово на её языке.

— Греф?

Она часто произносила это слово, обращаясь к нему, и он уже понял — это его имя. Человек, чьё тело он сейчас занял, был не просто знаком ей. Он значил что‑то важное, но что именно, понять пока не хватало слов.

— Греф — идти, — ломая слова и помогая себе жестами, сказал ей Владимир, — Эйла — нет. Идти нет.

И он вышел из дома.

— Не стоит, — подтвердила слова Грефа ведьма, когда мужчина исчез в надвигающихся сумерках.

— Рана только затянулась, — упрямо возразила Эйла.

— Забудь того Грефа, которого знала раньше. Его больше нет. А этот лучше знает, что ему нужно. Отдохни. Завтра ты отправишься в селение.

— Хорошо. Я выйду с рассветом.

— Зачем идти одной через лес, когда можно плыть водой со спутниками?

— Ты знаешь будущее?

— Грядущее неведомо никому. Я знаю людей. В селении ждут моего совета. Им нужна помощь. Они пришлют воинов. Ложись спать. Он вернётся на рассвете.

— Почему ты уверена в этом?

— Звери возвращаются в логова с первыми лучами солнца. Разве охотники этого не знают? — вроде даже удивилась Моран.

Глаза ведьмы смеялись, и Эйла вдруг поняла, что та радуется возможности избавиться от гостей и побыть в одиночестве.

Подходившую к берегу лодку на этот раз встречала не хозяйка острова, а её гостья. Коргар этому даже обрадовался. С ним плыли двое юношей, недавно принятых в круг воинов, которых он считал не готовыми к общению с отшельницей. Да и сам Коргар встречался с Моран не так уж много раз и совсем не стремился к этому. Лучше уж сразится с врагом. Вот только враги в последнее время пошли такие, что помощи шаманов уже не хватало.

— Оставайтесь здесь, — велел он своим спутникам, и зашагал вслед за Эйлой.

Шли молча, что даже удивило Коргара, который не один раз брал охотницу в походы и хорошо знал её общительный характер. «Ведьма испортила девку или случилось что?» — подумал он, но решил вопросов не задавать. Будет нужно — сама расскажет.

Возле дома он удивился ещё больше. Ведьма и совсем уж здоровый мужчина, которого он отказывался признавать бежавшим из плена соплеменником, разделывали тушу оленя. И было заметно, что Моран учит своего помощника такому, казалось бы, знакомому каждому охотнику едва ли не с самого детства делу. Но учился тот быстро.

— Как доставили сюда тушу, — спросил Коргар у девушки.

— Это его добыча, — ответила та, — Не знаю, где он охотился. Утром олень лежал возле дверей дома. Ему сломали шею.

— Голыми руками? — не поверил воин.

— Клыками, — уточнила девушка, — Он уходил ночью, а мне велел остаться.

Последние слова были произнесены уже возле туши. Ведьма повернулась к гостю, но мужчина продолжал срезать мясо с костей.

— В племени всё больше необычного, и это смущает твои мысли, воин.

— Мои мысли останутся при мне. Буддар послал меня с вестями. Хиддим на наших землях. Близится Время Крылатых Убийц. Воины не смогут уберечь женщин и детей от всех врагов одновременно. Если хиддим не уйдут, то многие не увидят, как желтеют листья на деревьях.

— Хиддим остановит только кровь. Много крови. А лучше всего — смерть.

Коргар встретил пронзительный взгляд голубых глаз, но, странное дело, даже не вздрогнул. «Что значит моя жизнь, если речь идёт всём племени» — пронеслось у него в сознании. И тут же словно кто‑то чужой ответил ему так же беззвучно: «Тебе решать».

— Я готов умереть, но это не остановит врага.

— Тогда не ищи смерти. Все равно нам не избежать пути в Страну Теней. Нужно указать путь туда врагам. Ты ищешь помощи, которою сам привел сюда.

— О чём ты?

— С Крылатыми Убийцами нельзя сражаться. От них нужно бежать и прятаться. И воины решили сражаться с хиддим сейчас.

— Да, это так. Нам нужна твоя помощь. Воины не могут сражаться с колдунами.

— И не нужно. Не нужно сражений. Устройте охоту, и хиддим сами уйдут. Времени мало, но можно успеть.

— Ты пойдешь с нами?

— Нет. Ты сам привел в племя помощника. Греф пойдет с вами.

Услышав это имя, мужчина оставил тушу оленя в покое и повернулся к ведьме. Коргар отметил багровый вздувшийся шрам на боку, и почти полное отсутствие шрамов на месте остальных ранений. Словно и не были они нанесены ударами копий и мечей, а оцарапался где‑то о колючую лозу человек.

— Он опасен?

— Все мы опасны, — ответила ведьма, — Но ведь ты пришёл ко мне, хотя и оставил своих юных воинов на берегу. Помните, кто он есть, и опасности не будет. В нём живёт зверь — это правда. Но если выбирать между зверем и смертью, я бы выбрала зверя.