Поспели травы

Вчера был штиль – сегодня шторм.

Вчера не пил – сегодня в лом.

Вчера был друг – сегодня враг.

Вчера супруг – сегодня так…

Вчера я бил – сегодня бьют.

Вчера вкусил – сегодня жрут.

Вчера стакан – сегодня два.

Вчера туман – сегодня мгла.

Вчера война – сегодня мир.

Вчера чума – сегодня пир.

Вчера был нож – сегодня шрам.

Вчера кутеж – сегодня в храм.

Вчера был вор – сегодня мэр.

Вчера позор – сегодня сэр.

Вчера порез – сегодня прыщ.

Вчера был Крез – сегодня нищ.

Вчера распят – сегодня бог.

Вчера был свят – сегодня сдох.

Вчера был зной – сегодня снег.

Вчера конвой – сегодня зэк.

Вчера был тих – сегодня нет.

Вчера был стих – сегодня бред.

На шее жилы напряглись,

Как будто струн недоставало.

Всех жизней линии сошлись,

И в душах воздуха не стало.

Он «на рывок» бежал вперед,

Хоть не сидел, и уж не сядет,

И снайпер целил, чтобы – влет,

И все-таки добили, бляди!

Нестройно и так неприкаянно

Гитара стонала отчаянно,

И голос с надрывом неистовым

Нам вдалбливал в голову истины.

Под Курском он не воевал

И недострелянным не падал,

Он по крупицам жизнь отдал,

Оставив память, как награду.

Душой цепляясь за скалу,

Он в пропасть ложью не сорвался,

И, стоя пьяный на краю,

Вниз, в наши души не плевался.

Нестройно и так неприкаянно…

Теперь – другие времена,

Теперь нет жалости у хилых.

Поэтов нет – одна шпана

На братских роется могилах.

Ты не дожил, но верь – не зря

Смерть самых лучших выбирает, —

Ты научил, как жить нельзя,

Хоть падаль снова выживает.

Нестройно и так неприкаянно…

Я вдыхаю вино кабаков

И рассыпчатость жизни приемлю,

Когда третий берешь полуштоф,

Покидаешь вдруг грешную землю.

Каждый что-то свое пропивал,

Разбавляя грехи алкоголем,

Находил, но не то, что искал,

И лечил, но не то, чем был болен.

Льется хмель, и цыгане, как встарь,

Подправляют заблудшие души.

И напротив аптеки фонарь

Светом ссыт в потемневшие лужи.

Наливают, уже не спросясь,

Видно, чуют, что меры не будет.

Кто-то плачет, неловко крестясь,

И трясутся цыганкины груди.

Наступает похмельный рассвет,

На душе же пока не светает.

Мне узнать бы заветный ответ,

Но Господь его, видно, не знает.

Я вдыхаю вино кабаков,

И душа уж смердит перегаром…

Мне под водку – подайте стихов,

Чтоб душа не пропахла задаром.

Да, я часто блевал в кабаках,

Ну так что ж с того, ну так что же?

Зато там, позабыв о врагах,

Бил неверным товарищам в рожи.

Что поделаешь – в душах асфальт,

Пробивается разве крапива.

Заглушает разнузданный гвалт

Переборы гитары плаксивой.

Водка плещется в душах гостей,

Не с того ли – душа с перегаром?

Как мозаику – жизнь – из частей

Я скреплял ресторанным угаром.

И, знаменьем себя осеня,

Опрокидывал в глотку по сотке

За любовь, что минула меня,

Нелюбовью разбавленной водки.

Да, я часто блевал в кабаках,

У тоски не бывает ведь меры.

И с граненым стаканом в руках

Восстанавливал русскую веру.

Милая,

Распахни глаза, красивая!

Ты – пушинка словно снежная, —

Нежная!

Волосы,

Распусти на плечи волосы…

Просто мне не хватит голоса

Спеть о нас…

Два черных лебедя скользят,

Два гордых лебедя скользят

По озера любви

Старинным водам.

Никто из нас не виноват,

Никто из нас не виноват,

Что есть еще любовь

Под небосводом.

Родинка…

Ты зарделась, как смородинка.

Поцелуями избалую

Шалую…

Стихшая…

У реки любви застывшая

Не плакучей, но счастливою

Ивою…

Два черных лебедя скользят,

Два гордых лебедя скользят

По озера любви

Старинным водам.

Никто из нас не виноват,

Никто из нас не виноват,

Что есть еще любовь

Под небосводом.

Белою

Улетаешь чайкой смелою…

Возвращайся с неба синего

Зимнего…

Милая,

Счастлив я, коль ты счастливая…

Тела трель твою послушную

Слушаю…

Черный Ангел летит, Черный Ангел!

Трубы воют. Палач молодой.

В пятки прячутся души – подранки —

«Не за мной! Не за мной! Не за мной!!»

Ужас слепит довольные лица,

И сверкает на солнце топор.

Черный Ангел, к чему торопиться, —

Не убийца же я и не вор.

И, обкатанный в сольных концертах,

Кат красиво берет на плечо…

Черный Ангел, ты вечно из первых,

Кто в затылок глядит горячо.

Я себя и казню, и калечу

За все зло, что тебе причинил.

Черный Ангел отравою лечит

Все, что счастием я отравил.

Жил-был бедняк во тьме веков,

Привычный крест тащил,

Но возроптал: «Из всех крестов

Ты дал мне свыше сил!»

Господь был незлобив в тот день,

Призвал Он бедняка.

– Пойдем со мной в густую сень,

Ты отдохнешь пока.

Смотри – за той Святой горой

Равнина, а на ней —

Крестов, как звезд, – бери любой

И приходи ко Мне.

И тот, который донесешь,

И днесь, и ввек нести, —

Пошел бедняк, унявши дрожь

И лоб перекрестив.

С Святой горы он бросил взор,

И сердце замерло.

Под ним темнел крестовый бор,

В раю проросший злом.

Сто дней, а нет в раю ночей,

Пытался человек

Найти тот крест, что поскромней,

Чтоб смог нести вовек.

Прибрел с поклажей за спиной

Бедняк, измучив плоть…

Сказал Творцу: «Я выбрал свой,

Прости меня, Господь!»

Он чтил войну, сенат и Рим,

Но смута чернью полыхнула,

И зло одно лечить другим

Решился консул Луций Сулла.

Любимец женщин и бойцов

Своих послушных легионов, —

Сносил он тысячи голов,

И Рим оглох от страшных стонов.

Всего добившись, что хотел,

И наведя стальной порядок,

Он власть безмерную презрел —

На власть, как все, он не был падок.

Рабами править – цель рабов,

А он свободой упивался.

«Никто на головы врагов

Сильнее злом не обрушался,

И много так добра друзьям

Никто из смертных не содеял».

Он высек эту надпись сам

В грядущем камне мавзолея.

Прошли века, тот Рим исчез

Среди вандального разгула.

Но каждый раз трепещет плебс,

Когда приходит новый Сулла.

Не говори – я не люблю,

Не говори, что надоело…

Пускай я счастье тороплю,

Пускай я слеп – не в этом дело.

Не говори – я не приду,

Не зарекайся расстояньем.

Мы любим – на свою беду

И привыкаем к расставаньям.

Не говори – навек прощай,

Ничто навечно не уходит.

Растает снег, запахнет май,

И сердце вновь захороводит.

Ты говоришь – вот я пришла,

Мне так тебя недоставало.

Другой любви ты не нашла,

Но эту – тоже потеряла.

Нет, ничего не изменить,

И ничего нельзя исправить.

Дрожит струной серебряная нить,

От сердца к сердцу брошенная нами.

Не дай, Господь, сердца разъединить,

Свяжи все то, что мы порвали сами.

Я, конечно, умру, но не так, как вам, верно, хотелось —

Под забором иль дома в постели – с родней и попом.

Все в душе отшумело уже, отошло, отболелось.

И не хочется уж ничего оставлять на потом.

Что так скулы свело и зрачки – уж давно поджидаем,

Чтобы хлопнуть стакан с запотелой моею судьбой?

Не пугайте меня вашим скучным затерханным раем,

И тем более – старым, испитым, больным Сатаной.

Я умру, окочурюсь – но не так, как все остальные,

Покрасивее что ли, с гитарою или ножом.

Эх, но прежде успеть бы распрячь вас, родные гнедые,

Чтобы новый ездок расстарался приличным овсом.

Перестаньте скулить, я и сам не хотел оставаться

Среди умных и трезвых, желающих только добра.

Чтоб поэта отпеть, нужно, братцы, еще постараться,

А потом со спокойной душою гулять до утра.

Дьякон ноту возьмет так, чтоб стекла в сердцах задрожали,

И на клиросе враз: «…со святыми его упокой!»

На Руси убиенных чуть больше всегда уважали,

Может, мне повезет – самому не придется с собой…

Где-то там наверху приютят, ободрят, обогреют,

И, смотрясь в позолоту намоленных здесь куполов,

Напослед о грехах своих тяжких слегка пожалею,

И что слишком недолго бросал в вас каменьями слов.

Сняв с лебединой тонкой шеи,

Ты ладанку надела мне.

А я, прощаться не умея,

Исчез в неловкой тишине.

Хоть я не верю в талисманы

И оберегов не носил,

Обычный крестик деревянный

Я до ожога намолил.

Свистит сквозь сердце встречный ветер

И годы набирают ход…

Счастливы те, несчастны эти,

И Бог лишь правду разберет.

И вот, когда наступит время,

Зачтет мне строгий судия

Не мелочь дел, не славы бремя…

Зачтется ладанка твоя.

На звездах вновь повисла ночь,

Меня окутав с головою.

С тобою быть уже невмочь,

И невозможно – не с тобою.

Ты спишь тревожным нервным сном,

А мне сегодня не забыться.

Хоть двое нас, мы не вдвоем

Соединяем наши лица.

Мне вспоминается сейчас

Под желтый свет луны ущербной,

Как много ночи было в нас

И мало лунности, наверно.

Я ем глазами темноту,

И оттого душа чернеет,

Когда любить невмоготу,

Но не любить еще больнее.

Ты остудила навсегда

Все то, что сердце согревало,

И промерцала мне звезда

Не то конец, не то начало.

Я знаю, так любить нельзя,

В порыве струны обрывая,

И все ж лучи звезды скользят,

Холодным светом обнимая.

Пускай под этот тусклый свет

Тебе весеннее приснится.

Хоть той звезды давно уж нет,

Любовь по-прежнему струится.

Года мне хлещут по щекам

Студеным ветром что есть мочи…

Стезю себе я выбрал сам,

Что на версту короче прочих.

Другие шепчешь имена,

Ты, выбрав радости другие…

Как филин, косится луна

В глаза такие дорогие.

Но эту ночь уже не мне

Ты отписала беспощадно,

В июльской тополь седине,

А мне свою не сбыть обратно.

Узнав, найдя, что не искал,

Что жизнь – потерь печальный свиток,

Я так значительно молчал

Среди искательных улыбок.

Теперь смеются мне в лицо

Все те, кто выиграл не от Бога,

Как ты могла среди скопцов

Так не любить мужчину строго?

Ведь нас ведет всегда впотьмах

Любовь – дорога роковая,

И золотится грязь в лучах,

Что с неба льет луна пустая.

Хоть я с годами приустал,

В проклятом прошлом вязнут ноги,

Но путь мой все ж длиннее стал,

Раз ты сошла с моей дороги.

Волокуши лет скрипят,

Поистерлись малость,

Я не вылюбил тебя,

Или показалось?

По щеке течет слеза,

Жалость – беспощадна,

За лампадой – образа,

И в душе лампадно.

Где же юности кружиль,

Хоть еще не старость,

Оседает пыла пыль

Много ли осталось?

Кто прощал, не изменил,

Ты же не простила,

Я, сгорая, отлюбил,

Ты и не любила.

Волос русый потемнел,

Злость в глазах утихла…

Я, как тополь, облетел,

Ты, как ива, сникла.

Листья в душу шелестят —

Не было ли, было…

Волокуши лет скрипят

За судьбы кобылой.

Я ли это, сам не знаю,

Где-то удаль растряслась,

От себя ли отвыкаю,

От твоих ли черных глаз.

Здесь по капле юность вылил

Я в березовом краю,

Лишь свербит в глазах от пыли,

Кроет что стезю мою.

Так и так, во тьме обрыва

Иль бугра не распознать,

То ль на кряж несет с надрывом,

То ли в пропасть улетать.

Месяц бьет во все лопатки,

Только гуще темь вокруг,

Нет друзей, на славу падких,

Нет изменчивых подруг.

Хлещет твердою рукою

Рок по спинам пристяжных,

И с больною головою

Я молчу о днях былых.

Как, бывало, солнце било

Нам в счастливые глаза,

Где, когда ты отлюбила,

Где я счастье искромсал?

Я ли это, сам не знаю,

Спрыгнуть наземь нету сил,

Что любил я, проклинаю,

Тех, кто помнит, позабыл.

Охотний рог

Как будто смолк,

Я выжить смог,

Матерый волк.

И кровь, как крап,

Снега молчат,

Следы от лап —

Прочь от волчат.

Собачий лай

В злобе по нам,

Закон всех стай

Знаком волкам —

Бросать своих

Удел – гиен,

И пуль людских,

Их горше плен.

Породы зов —

На воле жить,

И я готов

За это грызть.

Как много сук

Забыли степь,

Кто ест из рук —

Награда – цепь.

Хоть кровь собак

Сродни волкам,

По части драк —

Не вровень нам.

Я под ружьем

Не раз петлял,

Но взять живьем —

Никто не взял.

Флажков забор

Стена – для нас.

Но волк, как вор,

Отыщет лаз.

И в этот раз

Я выжить смог,

Лью желть из глаз —

Матерый волк.

В пыли бумажонок,

В шуршаньях и писках

Жил-был раз крысенок

По кличке Загрызко.

Он в стае крысиной

Был спец по поэтам,

И хвостиком длинным

Хвалился при этом.

Ведь крысам – отрада

Погрызть по живому,

Им хлеба не надо —

Поэты – весомей.

Поверил он очень,

Что был уважаем,

Раз клык был заточен,

Раз писк узнаваем.

– Вот этот не в теме,

На чьем-то подряде —

На новой поэме

Зубов мелкорядье.

Не очень заметна

В хуле, видно, дурость…

Изгрызть чтоб поэта,

Спина изогнулась.

И что не изгадив

В крысином тщеславье,

Он топит, как в яде,

В слепом умолчанье.

Вы зубьев крысиных

Не бойтесь, поэты,

На хвостиках длинных

Их вздернут за это.

Хоть крыса и прыгни,

А все выйдет низко…

Чернилами брызнет,

Вся радость Загрызко.

Сам себе я много напортил

Тем, что сердце закрыть не смог…

И толчками вина в аорте

Отмеряется крайний срок.

Не бывает любви без грусти,

Как без воска пламени нет.

То прихватит грудь, то отпустит,

То темнеет, то брызжет свет.

Ты на мне вымещала нежность,

Ты умела любить взахлеб,

Разжигая меня прилежно,

Искру чувства бросая в сноп.

Но ветра задувают свечи,

Ураганы зальют пожар,

Холодели ночные встречи,

И хмельной выходил угар.

Лишь одно у меня осталось,

Лишь одно продлевает жизнь,

Как другая снимет усталость,

Как глазами подбросит ввысь.

Хоть прошли любовные корчи,

Как и жизнь прошла на бегу,

Сам себе я снова напорчу,

Тем, что сердце открыть не смогу.

Что осталось – боль и скука,

Сердца жженый коробок,

Из груди не слышно стука,

Нот не слышно между строк.

Был я молод, был я весел,

В пляс пускался сам не свой,

А теперь от грустных песен

Пью, поникнув головой.

Где-то в розовом дурмане

Все скатилось под откос,

Я грущу, ничуть не пьяный

Средь поваленных берез.

Ночь опять, бодливый месяц

Полирует небосвод,

Надо мной глумливо свесясь,

Словно смерти близкой ждет.

Мою гибель не проспите,

Чтоб успел я, чтоб простил…

Кто любил – тот ненавидит,

Не любил кто – позабыл.

Да и сам я помню мало

Тех, в которых песни лил,

На траве лежу устало,

Средь заброшенных могил.

Сердце так и не взлетело,

Да осталось зимовать,

Отрекались так умело,

Кто затянет отпевать.

Что осталось – боль и скука,

Да обритая луна

Будет мне теперь в подругах,

Как неверная жена.

Жизнь свою не лей напрасно,

Желтью не полни стакан,

Ничего уже не властно

Надо мной – ни тут, ни там.

Что случилось, как же это вышло,

Что уже не смотришь на меня?

Может быть, в твоей я жизни лишний,

Лишние иллюзии храня?

Боль, как мел, дана для начертанья

Главных слов на прошлого доске,

Если не прожить без расставанья,

Помирать назначено в тоске.

Я смотрю усталым дням в затылок,

На ветру не высечешь тепла.

Скользких чувств бесформенный обмылок

В руки ты мне так и не дала.

Ведь обман – лишь дрожь ресниц от ветра,

Что умело мучают, слезя…

Как полюбишь русского поэта,

Разлюбить которого нельзя!

Красота дается от начала

Тех терзать, кто не живет умом,

Ты меня безжалостно прощала,

Оставляя слезы на потом.

Я лежу с закрытыми глазами,

Руки чуть заранее скрестив,

Что на сердце выжжено словами,

То молчанье уж не возместит.

Наша жизнь – всегда ожог и прорубь,

А поэту – к славе крестный ход…

Бьюсь крылом в глаза твои, как голубь,

Что домой дороги не найдет.

Что случилось, как могло так статься,

Лжи монета катится, звеня.

Умереть мне легче, чем расстаться,

Не гляди так грустно сквозь меня.

Я сам зажег свою звезду,

Пускай горит, роняя мякоть

Лучей печальных в борозду

Осенних душ, где сырь и слякоть,

Пускай мерцает вдалеке

Над стылой русской синевою…

Тот умирает налегке,

Кто жил с тяжелой головою,

Кто пел, у Бога не спросясь,

Но на чертей не нарываясь,

Кто пил, от горя веселясь,

До счастья все ж не напиваясь.

Уж клен бывалый отшумел,

И верба руки опустила,

А я простить всех не успел —

Так быстро вырыта могила.

Так быстро счеты сведены,

Да барыши – опять у Бога,

Ведь у кладбищенской стены

Любая кончится дорога.

Свисает белая луна,

Березы – в дымке серебристой,

Моей ли гибелью полна

Рыдаль и удаль гармониста?

Но днем и ночью – все равно —

Я жгу звезду над небесами,

Ее увидеть не дано

Лишь равнодушными глазами.

Сушит небо снежная колоть,

Ничего не видать впереди…

След замажет белая копоть,

Ты меня на пороге не жди.

Я устал от пыли комфорта,

От конфорок без искры огня,

Где народу шныряет до черта,

Но людей не найти для меня.

Голод сердца в толпах сильнее

Под искусственный свет фонарей,

Я уже ни о чем не жалею,

Так и ты обо мне не жалей.

Под колеса в слякоть слетела

Жизнь подковой с чужого коня,

И под русские злые метели

За оградой схоронят меня.

Будет золотом месяц капать,

Над холодной ссутулясь землей…

И сосновые липкие лапы

Попрощаются молча со мной.

Шьет по небу снежная колоть,

Саван белый готов – хоть куда.

Не по мне ли сквозь стылую копоть,

Одинокая плачет звезда?

Заря спросонья новый день

Вплетала в косы золотые,

Дрожала рожь, шумела клень,

Любила ты, не как другие.

В прощеньях скапливалась стыль,

И потому так это вышло,

Что на подрубленный костыль

Похожа стала наша вишня,

Что сока нету больше в ней,

А на ветвях – цветов и ягод…

Жизнь покатила без корней

Меня комком из бед и тягот.

Вбивало солнце жар гвоздей,

Стал водопой илист и мелок,

И не хватало мне дождей,

Чтоб выгнать сушь из черных веток.

Кто верит так, кто за глаза,

Все Бог дает – беду и милость,

Из сердца женского слеза

На непашь серую скатилась.

Любить по-русски – как больней —

Дано не каждому на свете,

В краю распахнутых полей

Стояла вишня – в белом цвете!

– Давай останемся друзьями, —

Так говорят, когда сошла

Волна любовного цунами,

Но новых сил ты не нашла

Любить в слепом водовороте

И плыть воронкам вопреки,

Истоки сыщутся в болоте

И у серебряной реки.

Всплывает муть со дна обидой,

Плывут коряги по воде,

Не подавайте даже вида,

Что есть пробоины в ладье.

Пусть не хватает парусины

В лохмотьях парус заменить,

Гребут от берега мужчины,

Чтоб бот о скалы не разбить.

Он ослабеет, шквал над нами,

И солнце вылижет прибой.

Мы не останемся друзьями,

Раз не расстанемся с тобой.

Мне столько нормальных людей говорило,

– Да бросьте терзаться, да будьте как все,

Вы место отбили свое под светилом,

Ну вот и встречайте свой частный рассвет.

Я им про войну, а они – ни в какую,

– Без нас все продали, чего уже там,

Войну лишь одну признаем – золотую,

Победу одну признаем – по счетам.

Я им так и так, мол, святыни остались,

И храмы стоят, и гудят имена.

Они мне в ответ: все давно уже сдались,

Ты только один здесь чудишь, старина.

Нет, братцы, шалишь, не такое мы племя,

Чтоб душу отдать за здорово живешь,

Они, слабаки, все пихают на время,

Где, дескать, всей правды уже не найдешь.

Но я огляделся: а фланги редеют,

Кто руки поднял, у кого самострел.

Кричу: «Не сдаваться! Ведь вас не жалеют,

Ведь вас покупают за выссытость тел!»

А мне из окопа: «Кончай комиссарить,

Нас всех обещали возвысить в плену…»

Лишь два беспартийных – поэт и прозаик

В казенную часть заряжали Луну.

Русь стоит, уж точно, поболе обедни,

Враг, совесть по локоть задрав, налегке

По Родине прет, но я сдамся последним,

Я сдамся последним – с гранатой в руке!

Стихи не делают, не пишут,

А вырывают из души

Для тех, кто не ушами слышит,

За звонкость ценящих гроши.

Их вырывают с кровью, с мясом

Из вдрызг надорванных сердец,

Их одевают, словно рясу,

А коль придется – как венец.

Стихи живут, когда поэты

Чужих сердец уловят сбой,

И на ребре стоит монета —

Как недоброшен жребий мой.

Я напился сегодня в склянь,

Под собою копыт не чуя,

Потому какая-то дрянь

Назвала меня вдруг буржуем.

Собеседник был сам не нищ

И по моде вальяжно одетый,

Он сказал, как выдавил прыщ:

– Не схоронят тебя поэтом.

Слишком много в тебе от нас,

Любишь деньги бросать на ветер,

А чего-то хочешь от масс,

Разъезжая в кабриолете.

Я его не ругал, не бил,

Хоть частенько с другими бывало,

Только молча в поддушье лил,

Что в стакан рука наливала.

– Да зачем тебе этот вздор —

Бередить незнакомые души?

И его ненавидя в упор,

Зажимал я ладонями уши.

Говорил он: «Подумай сам,

Ремесло ведь всегда надежней».

Но не он платил по счетам

Со всезнающей сытой рожей.

Да, я много профессий постиг,

Но молю тебя, Боже, об этом:

Чтоб в последний печальный миг

Взял отсюда меня поэтом.

Какая ласковая ночь,

И никого здесь, кроме Бога,

Лишь звезд резная узорочь

Да в вечность млечная дорога.

Здесь сосны синие вокруг,

Вздохнет вдали ночная птица.

И захотелось сердцу вдруг

В такую ночь остановиться.

Чтоб грез не бить стеклянный груз

О камень жизни неумелой,

Оскомин чтоб забылся вкус

С любви смородины неспелой.

Чтоб больше не было меня

Среди тобою нелюбимых,

Чтоб больше не было вранья

В красивых жестах и порывах.

Чтоб ты, холодная как лед,

Меня, оттаяв, полюбила,

И пусть под тополем цветет

Моя красивая могила.

Звезда созрелой вишней вниз

Упала Господу под ноги,

А под моей ногой карниз,

Да кто-то едет по дороге.

Дай мне, Господи, первую строчку,

Остальное я выпесню сам,

Чтоб до капли, до дна, до глоточка

Вылить сердце к родным родникам.

Пробивается прищур заката

Сквозь насупленных елей забор,

Был я счастлив с любимой когда-то,

Вымяв клевера мятный ковер.

Жизни речка – с осокой и плесом,

Я размашисто плыл поперек,

Затянуло меня под утесом

В омут тихих и гибельных строк.

Заболотилась речка у устья,

Да давно отошла резеда,

И еловой сосновою грустью

Заросли молодые года.

Но в конце мне расчистят крапиву

И троих вороных запрягут,

Чтоб с замыленной гривой, красиво

Мне на Высший вкопытиться суд.

Только ждет на Суде проволочка —

И стихов, и грехов – пополам.

Дай мне, Господи, первую строчку,

И тогда уж я выкручусь сам.

Эх собака, ты, собака,

Мокрый нос, печаль в глазах,

Ухо, вырванное в драках,

Шерсть свалялась на боках.

Что-то схожее меж нами,

Я ничей и ты ничей,

Побиваемый камнями

Много знает про людей.

Угостить тебя мне нечем,

Знаю сам, что виноват.

Я, как ты, судьбою мечен,

Раз живу так невпопад.

От Всевышнего подачки

Принимал порою я,

Трудно жить не на карачках

Среди разного зверья.

Эту знаешь ты науку,

Что ведет нас по судьбе, —

Не лизать чужую руку,

Что так ласкова к тебе.

А так хочется поверить

Хоть бы раз, закрыв глаза,

Позабыв про все потери,

Что любовь не всюду зла.

Хоть и ты любовью ранен,

Предавать – не знаешь как,

Человеку в этом плане

Не подняться до собак.

Ну прощай же, друг хвостатый,

Не скули мне так во след,

Все мы брошены когда-то —

Что собака, что поэт.

Месяц, весело осклабясь,

В спину бьет желной,

В юность сердцем ударяясь,

Дерну дверь пивной.

Эх, кабацкая гитара,

Вызвень синих струн,

Пусть мотив немного старый

Стихнет поутру.

Не кори меня гульбою,

Не ругай в сердцах.

Я гублю себя тобою

В усмерть в кабаках.

Надо мною хмель не властен,

На душе – лишь ил,

Пригубив с тобою счастья,

Сам себя сгубил.

Мне ли, мне ли знать усталость

В буйном кутеже,

Ты по мне оттосковалась,

Я в тоске уже.

Не езжай за мной, не надо,

Да не вешай крюк,

Как уронят пальцы с лада

В сердце нужный звук,

Я пойду домой, шатаясь,

Только то – не спирт —

То я, чувств волны касаясь

Выплываю в мир.

Месяц – стершийся обмылок,

Синяя лохань,

Все, что сердце сохранило,

Не издергай в рвань.

Белый лес стоит в исподнем,

Месяц дарит милость,

Скоро станет прошлогодним

Все, что отлюбилось.

Скоро станет так ненужным,

Что я недоделал,

Я хочу, чтоб ненатужно

Ты со мною спела.

Целуйте любимых

На стыке годов,

Целуйте любимых,

Чтоб в звездочках синих

Мерцала любовь,

Мерцала любовь, да на все времена,

Целуйте любимых, целуйте до дна.

Спой про снег, как будто вишни

Облетели разом,

Подпою тебе чуть слышно,

Расцелую сразу.

Целоваться в новогодье —

Лучшая примета,

Хоть при всем честном народе —

Мелочь для поэта.

Целуйте любимых…

Я тебя не поздравляю —

Все мы станем старше,

Но, бокалы наполняя,

Пьем за счастье наше.

Год уходит, год усталый,

Будь же молодою,

Тихо месяц льет в бокалы

Мед над головою.

Я умру с открытыми глазами

Посреди разбросанных листов,

Их так много было между нами,

Вслух тебе невысказанных слов.

Что слова – поступки гнут сильнее,

Словно ветер, что тревожит рожь,

Сеять ложь – что может быть земнее,

Только урожай не соберешь.

Может статься, я любовь обидел,

Кто простит, лишь тот, кто далеко…

Перед Богом в непрощенном виде

Представляться – ой как нелегко.

Кто-нибудь опустит долу веки,

И, крестясь, проводит душу в рай…

Смерть лишь собирает в человеке —

До поры несжатый урожай.

Я умру с распахнутой душою

Посреди искромсанных страниц,

Только их другой слеза омоет,

Вдруг сорвавшись с крашеных ресниц.

Повис фонарь луною полной,

И лужа света плещет в темь,

На свете нет любви безбольной,

И эта боль владеет всем.

Я эту боль глотал кусками,

Как хлеб голодный человек,

Все, что осталось между нами, —

Лишь ил на дне иссохших рек.

Но все же сохранилось русло,

И так же круты берега,

И там, где так безводно, пусто

Все ж узнаваема река.

Я жду грозы с ночного неба,

Что русло сможет напоить,

И где бы я в пространстве не был,

Я не сумею не любить.

Жизнь, как сон, сладка и мимолетна,

Но вовсю вскипела в сердце муть,

За завесой прожитого плотной

Мне уже не любится ничуть.

Нет уже во мне того веселья,

Чтоб как прежде – вдребезги стакан,

А с любви – тяжелое похмелье,

Потому что все это обман.

Все обман, о чем в душе мечталось

Мне в тиши закатов над рекой,

Ведь судьба и дареную малость

Отбирает твердою рукой.

Видно, вышел срок мне просыпаться

Под осенний ясеневый шум,

И слова багрянцем осыпаются

С черных веток одиноких дум.

Уж берез застенчивые груди

Листьев не скрывает пелена,

Кто-то вспомнит, кто-то позабудет,

Но заплачет только лишь одна.

Ей одной – наследство расставаний,

Ей одной, что, отшумев, ушло…

Как во сне не чувствуешь касаний,

В жизни так не чувствуешь тепло.

Сон пройдет, и растворятся грезы,

По озерам забелеет студь…

И когда весной вернутся грозы,

Ты с дождем поплакать не забудь.

Осенний вечер два крыла

Простер над синими лесами,

И залегла на сердце мгла,

Закрыв, что было между нами.

А было все – подполье зла

И счастье трепетных касаний,

И что простить ты не смогла —

Лежит в золе воспоминаний.

Я научился у тебя

Не быть с тобою одиноким.

Ведь просто только не любя

Не быть с любимою жестоким.

Но кости брошены вразлет,

Пусть говорят, что время лечит…

Осенний вечер – это чет,

Пустое сердце – это нечет.

Поцелованный зарей

Заалел восток над нами,

Что ты делаешь со мной

Беспечальными глазами,

Что ты делаешь со мной

Колокольчиковым смехом,

Под ущербною луной

Я совсем с катушек съехал.

Позабыв значенья слов,

Я тобой одной любуюсь,

Под рассветных соловьев

Я с тобою поцелуюсь.

Мир зажегся голубой,

Небо нежное, парное,

Такой ласковой собой

Что ты делаешь со мною?

Я когда-то вернусь

На коне или пешим,

И, как в юности, пусть —

Без гроша и безгрешен.

Кто дождется меня

На крыльце у дороги

У подножия дня

На истертом пороге.

Это ты иль не ты,

Что любила когда-то?

На окошке цветы —

Резеда или мята.

Будет грустно луна

Серебрить бездорожье,

Как жила ты одна

Между правдой и ложью?

Что останется мне,

Если вдруг не осталось

Тех заснеженных дней,

Где о лете мечталось?

И, как в юности, пусть

В дым сгорают печали,

Я когда-то вернусь,

Но останусь едва ли.

Жизнь ценна по мелочам,

Утекая между прочим,

Зря Господь прощает нам,

Кто и каялся не очень.

Все плывет куда-то вдаль,

Под сиреневые тени,

Листьев желтую печаль

Осень в сердце мне постелит.

Тот, кто много потерял,

Знает больше бережливых,

Вот и я уже узнал,

Для чего поэты живы.

Сгинут верные друзья,

Как закончатся пирушки,

Удержать любовь нельзя

На заплаканной подушке.

Годы – камешки в воде,

Нерестится жизнь мечтами,

Ты скажи, в какой беде

Мост сгорел меж берегами.

Не жалей же, не жалей

Мне любви безлунной ночи…

Не ценил я мелочей,

Зря вот каялся не очень.

Ты мне пишешь все короче и короче,

Видно, сердце первым устает,

Я твое письмо читаю тихой ночью,

Зная содержанье наперед.

Ничего там нет от старой страсти,

Ничего от выцветшей любви,

Будто что-то свет от солнца застит,

Ты привычкой это не зови.

Ты, слова мне скинув на листочек,

Словно тополь лишнюю листву,

Для другого обнажила ночи,

Постелив багряную траву.

Все теперь и проще и сложнее,

Нежности твоей не узнаю,

Может, потому я стал нежнее,

Что душой с тобою не устаю?

Нанесло по прошлое сугробы

Неужели стали мы старей,

Но любовь – когда высокой пробы,

То и снег искрится от лучей.

Ты мне пишешь все короче и короче,

Ничего не слышно между строк,

Тополь мне печальное пророчит,

Что, как я, на свете одинок.

Я болен странною болезнью.

Случилось это и со мной,

Как будто горестную песню

Поет мне лебедь под луной.

Не много мне судьба наметит,

По грани прошлого скользя,

Родная женщина изменит,

Уйдут ненужные друзья.

Мы все живем куда-то мимо,

Теряя преданных людей,

Что жизнь – всего лишь пантомима

Из намалеванных страстей.

Терять вошло ко мне в привычку,

Лишь находить – не мой успех,

Кто без ключей – берет отмычку,

Кто без замков – счастливей всех.

Дрожали голые колени,

И сердце билось через раз,

Чем ты бывала откровенней,

Тем меньше правды было в нас.

И потеряв навеки радость

Простого кроя бытия,

Осел я молодостью в старость,

Где песня кончилась моя.

Болезнь сердечного порока,

Симптомы пишет мудрый рок,

Кто сердце выпеснил до срока,

Бессрочно будет одинок.

Я черпал до дна веселья

Дней, обласканных тобою,

А сейчас кружат метели

Над моею головою.

Ничего не видно в поле,

Воют волки в стынь бурана,

Я закрыл глаза от боли

После сладкого дурмана.

Обещала ты со смехом

Полюбить меня до гроба,

Только я вот не доехал

По наваленным сугробам.

Я давно с дороги сбился,

И пути не чуют кони,

Зря я раньше не молился,

Зря сейчас молитву вспомнил.

Далеко теперь до дома,

Сгину к черту по дороге,

Вязнут в гибельной истоме

Обмороженные ноги.

Кони упряжь рвут на части,

Коренник на вой косится.

Кто хоть раз горел от счастья,

Замерзать не побоится.

И засыпет свежей пудрой

Кудри, русые когда-то,

Как найдут меня наутро

На полу моей палаты.

Бывает,

Любовь без ласки пропадает,

Как потемневшая звезда,

Что, на рассветном небе тая,

Мерцать не сможет никогда.

Бывает,

Что друг последний изменяет,

А улыбается в лицо.

Пусть это много не меняет,

Но тухнет жизнь от подлецов.

Бывает,

Чужой чужому помогает

Не за награду – в этот век,

Не благодарности желая,

А потому что – человек.

Бывает,

В бою затвор вдруг заедает,

И кажется, уже кранты,

Но новобранец выручает,

Прикрыв от пули со спины.

Бывает,

Надежда первой умирает,

И кто там есть на небеси —

Но ничего не помогает,

Как Бога сильно не проси.

Бывает,

Гармонь по-дьявольски играет,

Чтоб каждый душу заложил.

Ведь что на свете не бывает,

Такого просто не бывает,

Чтоб русский песню не любил.

Мы что-то слишком часто лжем

Врагам, друзьям, знакомым, людям,

Себе, себя же жжа живьем,

И тем, кого нечестно любим.

И, привыкая к легкой лжи,

Не сразу, медленно, но верно

Становится ровнее жить

Без правды маленького крена.

Со временем до мастерства

Доходит легкое уменье,

И вот уж частью естества

Сидит в нас обессовестленье.

И над наивностью смеясь

Людей, от Бога беспорочных,

Себя мы втаптываем в грязь

Обманов липких и непрочных.

И те, кто так же лгал тебе,

Пусть сожалеть о том не станут,

Ведь правда о твоей судьбе —

Что в главном ты уже обманут.

Привыкшим всей душой кривить,

Всем уготовлена потеря,

Что вряд ли можно возместить —

Ведь тот, кто лжет, – не может верить.

Несравненная ты, несравненная,

Для тебя лишь мерцает Вселенная,

Для тебя море ласково плещется.

Любишь ты, или только мне грезится?

Синеокая ты, синеокая,

То ли близкая, то ли далекая,

Как рябина стройна, как березонька,

Где-то ходишь одна-одинешенька.

Драгоценная, словно хрустальная,

Не веселая ты, не печальная,

Как посмотришь, то сердце заводится,

Да тропиночки наши не сходятся.

Ты скажи мне, скажи мне, красавица,

Что любовь у тебя называется,

Но не скажешь ни громко, ни шепотом,

Лишь улыбкой одаришь, как золотом.

Ты не хмурь свою бровь соболиную,

То казня, то зачем-нибудь милуя.

От тебя не уйду, как из плена я,

Несравненная, о несравненная.

Поэту многого не надо,

Ни шумной славы, ни фанфар,

Ни блеск сомнительной награды,

Ни денег призрачный угар.

Поэту лишнего не надо,

Гореть, хоть свечкой, но гореть,

И чтобы с милой греться рядом,

Которой дан талант терпеть.

Поэту русскому не надо

Чужих идей пустой Грааль,

Россия – вот его отрада,

Россия – вот его печаль.

Хоть искушений много рядом,

Но перед тем, как умереть,

Поэту многого не надо —

Стихом народ свой обогреть.

Любовь всегда имеет цену,

Ее мы платим, словно дань,

Прощеньем, подвигом, изменой,

Душой, искромсанною в рвань,

Стихами, пьянкой до изжоги,

Разбитой в драке головой,

И возвращеньем с полдороги,

И сердца порванной струной,

И покаяньем, исступленьем,

Истерик мутною волной,

Молитвой, бунтом, преступленьем,

Пожаром, пламенем, золой!

Я не одну порушил стену,

Расправив ширь пернатых крыл…

Любовь всегда имеет цену,

Но, видно, я недоплатил.

Жизнь свое забирает строго —

Ничего не проси у людей,

И немного проси у Бога —

Умереть наперед детей,

Умереть наперед любимой,

Приказать долго жить друзьям…

Даже смерть может быть счастливой,

Если жизнь изменила вам.

Пусть никто не запомнит злое,

Пусть хорошее отболит…

Покрывало свое золотое

Осень стелет на мой гранит.

Не снимай ты его, не трогай,

Так уютней душе, теплей.

Я свое получу от Бога,

Ничего не взяв у людей.

Разгулялся ветер в чаще,

Только ясень – недвижим,

Мы чужим прощаем чаще,

То, что близким не простим.

Так и ты вот не простила

Мне любовного огня.

В сердце чувств иссякла жила,

Что слепила так меня.

Много золота снаружи,

Нету золота внутри,

Я тебе уже не нужен,

Как рассвету – фонари.

Постою еще немного,

Через слезы веселясь,

Кто прощает – любит Бога,

И прощается, смеясь.

Вот и я теперь – как ясень

На ветру среди дорог…

Тот, кто любит, – тот прекрасен,

Кто прощает – одинок.

Я теперь не пишу о прекрасном,

Я теперь не пишу о былом,

Слишком часто я дергал напрасно

Наши души с набрякшим брюшком.

Только мне не до сна, не до жира,

Зря не взводят послушный курок,

Знать – не зря я настраивал лиру,

Натянув тонкий нерв на колок.

Если петь, то добыть главных истин,

Не молчать, доказать, убедить,

Если петь – чтоб не слышен был выстрел,

Чтоб не сразу несли хоронить.

Пусть поплачут над гробом чужие,

А родные со свечкой замрут.

Если петь – то терзаться Россией,

Чтоб потом успокоиться тут.

Мне под водку резвилось прекрасно,

Трезвым сразу полез на рожон,

Если не был ты в песне опасным,

Был курок тот напрасно взведен.

Так, как я, так пьет не каждый,

Оттого мечусь во сне,

Вот и Берия однажды

Мне привиделся в пенсне.

Он, блеснув очками строго,

Щуря мудрые зрачки,

Вдруг сказал: «А все-таки много

Было пользы от ЧеКи.

Дисциплина, хоть какая,

На Руси всегда нужна.

Без нее народ, как стая —

Что самой себе страшна.

Лили вражью кровь, как воду,

Только нужных берегли,

Чтоб советскому народу

Помогали, чем могли».

Я ему: «Да Сталин в зоны

Чуть не полстраны загнал».

– А доносов миллионы

Тоже Сталин написал?

Это наш народ советский

Кровь с чернилами смешал,

И погнали по «железке»

Ваню на лесоповал.

На расстрел вернется мода,

Нам без страха – никуда.

Я и сам как враг народа

Был расстрелян без суда.

Я очнулся спозаранку,

Хлопнул рюмку – не дрожу,

Но с тех пор я на Лубянку

Даже пьяный не хожу.

Я стою на сцене, у обрыва,

Кто там, в этом зале, в темноте,

Ждут чего – душевного порыва

Или кислорода в духоте?

Я сюда пришел стрелять по душам

Не свинцом, а словом из свинца,

Кто-то встал уже – не хочет слушать,

Значит, я промазал по сердцам.

Может и попал – в броню из стали,

Равнодушье – что бронежилет.

Нынче те опасливые стали,

Брезгует кто сдачей за билет.

Если мы с штыком перо ровняем,

У меня трехгранный русский штык,

Капли пота гильзами роняя,

Я срываюсь на охрипший крик.

Я хочу всего задеть, не ранить,

Отстреляюсь – сразу замолчу,

Но стекает вниз по острой грани

Жир из душ, похожий на мочу.

Темнота коварна, глаз не видно,

Я один на бруствере стою…

Остаются те, кому обидно

За державу ржавую свою.

Не гадай ты мне, гадалка,

Что ты знаешь о судьбе?

Ведь меня не будет жалко

Ни любимой, ни тебе.

Ты оставь в покое карты,

Что там знают короли,

Рыцаря – ни щит, ни латы

Не спасают от любви.

Что на левой, что на правой —

Знак в ладонях роковой, —

Что ты можешь знать о славе,

Обвивающей петлей?

Не гадай ни так, ни этак,

Разве видишь ты в душе?

Богом русскому поэту

Все нагадано уже.

Кому на гроб – одну лишь землю,

Кому – с цветами пополам,

И что я в жизни не приемлю —

Доверил пламенным стихам.

Они не просто лезут в уши,

Они как кнут, розга, вожжа —

Согреть ведь вымерзшие души

Нельзя, сердец не обожжа.

Кому-то хочется покоя,

Мошны набитых животов,

И этих, сдавшихся без боя,

Ждет плен безбольных сытых снов.

Но тот, кому тревожно спится,

Кому еще не все равно,

В том будет хлебом колоситься

Стихов проросшее зерно.

Мне нелегко остаться целым,

Мне не досталась тыла бронь,

И я стираю пыль с прицела,

Чтоб вызвать на себя огонь.

Я критикам своим не внемлю,

Что ценят только рифмы вязь,

И мне поэтому – не землю,

На гроб лопатой кинут – грязь.

Не видать деталей издалека,

Не вдыхать морщинок теплый свет,

Где тепло, там очень одиноко,

Раз тебя, холодной, рядом нет.

Пусть лица к лицу совсем не видно,

Лучше я лицом к лицу прижмусь,

Умирать на родине не стыдно,

Я сюда когда-нибудь вернусь.

Я вернусь в Россию – в ледь и стылость,

Я вернусь, когда искрится снег,

Ведь дарить прощение и милость

Может даже грешный человек.

Пусть забыт осиной цвет багряный,

Пусть покрылся белым глянцем лен,

Я тобой одной живой и пьяный,

Ты одна – мой разноцветный сон.

Может я, помятый серой грустью,

Не очнулся все от прежних снов,

Может быть, не так уже искусно

Сердце вышьет ткань из нежных слов,

Но зато тот холст дерюги крепче,

Под которой тихо мне лежать,

И в последний наш веселый вечер

От лица лицо не оторвать.

Где вы, где вы, дни веселья,

Дни загулов и безумств,

Не собрать уж ожерелье

Рассыпающихся чувств.

Не вздыхать свободной грудью,

Не сжигать глазами мир,

И на каждом перепутье

Покосившийся трактир.

Я смотреть назад не стану —

В прошлом будущего нет,

Лишь размазан по стакану

Мутный след испитых лет.

Под откос лететь быстрее,

Чем карабкаться наверх,

Помирать – оно в Рассее

Не считается за грех.

Жизнь – она вовсю грешнее

Без прощавшего «люблю»,

И береза тонкой шеей

Лезет в синюю петлю.

А моя висит не с неба —

Крюк надежный в потолке,

Не единым жив кто хлебом,

Повисает налегке.

И когда я вдрызг устану,

Перекину тонкий жгут…

Отпевать меня не станут,

Мимо церкви пронесут.

На поминках водка слаще,

Если вспомните под гул:

– Не совсем он был пропащий,

Просто кончился загул.

Жизнь не живут – одолевают,

Поймешь не сразу и не вдруг.

Любви для пользы не бывает,

Она не кормится из рук.

Теперь, уставший от надсады,

Я больше слушаю других,

Когда у траурной ограды

Мы выпиваем на троих.

Я не завидую покойным,

Узнавшим смысл бытия, —

Под камень скучный и холодный

Когда-то выпишусь и я.

Но жив пока – хочу увидеть,

Как кто-то до смерти влюблен,

Тогда уставшей Немезиде

Я сам явлюся на поклон.

И чем воздаст – свинцом иль бронзой —

Не знаю… Но, душой горя,

Я пел без всякой личной пользы,

Чтоб, может быть, сгореть не зря.

В России было пять поэтов,

Звеневших в русские сердца,

Чья песня стала нам заветом

От Бога данного певца.

Лишь тот велик, кто смог без спроса

Добыть свободу для ума,

Как смог Михайло Ломоносов —

Зачатник русского письма.

Явившись миру из народа —

Терпеньем выковал язык,

Царицам чем чеканил оды,

Но и восславил русский штык.

Наш первый русский европеец,

Плод просвещения Петра,

Наук и знаний многоженец

Он – гордость русского пера.

Талант в России не прощают,

А гений всем прощает сам.

Мы чтим, годами не читая,

Что Пушкин сделал Александр.

Он спел широко и свободно,

«России первая любовь»,

И жизни жар в стране холодной

Открыл за вязью легких слов.

Почти на все найдя ответы,

Во всем достигший вышины,

Он встал под дуло пистолета

К барьеру вечной тишины.

Его облитый чудным светом

Язык да многих вдохновил,

Но реквием на смерть поэта

Лишь только Лермонтов сложил.

Один оставшись на дороге,

Что к близкой вечности вела,

Он сам, «невольник чести» строгой,

Расправил гения крыла.

Взлетев недолго в поднебесье,

Но выше и бесстрашней всех,

Он лил из тучи сердца песню,

Чтоб Русь смотрела сердцем вверх.

Но повелось у нас зачем-то —

Что не вмещаем – не беречь,

И, словно пуля, для поэта

Отлита траурная речь.

И не было почти полвека,

Кому бы стало по плечу

Зажечь простому человеку

Непогасимую свечу.

Но, отряхнув свои колени,

Смотря за светлый карогод,

Щемяще-синее «Есенин»

Страдальный выдохнул народ.

Сергей… ну как же так, Сережа,

Эх, оборвись тогда петля…

«Стихов злаченые рогожи»

Под сердце русское стеля,

Ты нежно выпеснил Россию,

Промчав «на розовом коне»…

И неотпетые святые

Бывают в русской стороне.

Законы гениям не пишут,

Зато талантам пишут все,

Чтоб спать удобнее и тише

На чувств нейтральной полосе.

И что ж. Спалось, спалось на славу,

Лишь ты мешал забыться нам —

Из душ высасывал отраву,

Пока не отравился сам.

И «хлопоча до рвоты» плотской

За поколенье денщиков,

На жилах взял аккорд Высоцкий,

Стреляя правдой у висков.

Был и шестой, седьмой и сотый…

Но перед Богом оправдать

Народ свой грешный и высокий

Сумели только эти пять.

Блажен во всякие лета,

Кто нес в себе простое сердце,

Но простота, как пустота —

Уму не можно опереться.

И что важней – мечта души

Или ума, что в чувствах скряга?

И жить, чтоб каждый день спешить,

Иль опоздать душе на благо?

Я сам – из бывших городских —

Познал в бензиновом угаре,

Как мелочь помыслов людских

Звенит на жизни тротуаре.

Нельзя ж всерьез назвать мечтой

Продать дороже, что купили,

И все ж средь суеты пустой

Мечтали мы, раз мы любили.

Глупец завистливо в суму

Глядит, чужим богатством болен,

Лишь ум завидует уму,

Поскольку сам не обездолен.

Что зависть нищих – пустяки,

Печальней сытости независть,

На удовольствий медяки

Мечты которой разменялись.

Не говорите о любви…

И не пишите, если можно,

Слова и буквы – ни к чему,

Ее свечой несут во тьму,

От ветра пряча осторожно.

Об это теплое свеченье

Обожжена пускай ладонь,

Что загасить святой огонь

Не даст порыву раздраженья.

Чем гуще темь – тем светит ярче

Зажженный сердцем огонек,

Любовь не терпит слов и строк,

Живя не гимнами, а плачем.

Поэт тогда лишь есть поэт,

Когда поет не для поэтов,

Когда в нем есть лампадный свет,

В иных сердцах какого нету.

Когда ты нерв не надорвал,

Одной своею славой болен,

Ты Млечный Путь не обокрал,

Недовзойдя на небосклоне.

Таких рифмаэтров полно,

Что томно курят в Цэ-Дэ-эЛе,

Которым, в общем, все равно,

Кому стихов стелить постели.

А вот еще порода есть —

Терзаясь искренне о главном,

Не могут паутину сплесть

Без липкой примеси таланта.

Я знал и первых, и вторых,

И полной рюмку наливая,

Прощал их за ненужный стих,

Себя нисколько не прощая.

Поросли дни густой осокой,

Заболотилось бытие,

Не мечтается о высоком,

В вербах иволга не поет.

От меня, что ли, ты устала,

От взыскующих сердце чувств,

Что когда-то за край заливало,

А теперь сух кувшин и пуст.

Неужели в расстеленном поле,

Где веселые васильки,

Не валяться вдвоем в раздолье,

А срывать сорняки тоски?

Неужели вонзаться в просинь

Взгляд не будет ни твой, ни мой,

И в сырую серую осень

Мне слететь своей головой?

Но я верю: вернется стая

Недопевших нам летом птиц,

Чтобы, свежесть вовсю глотая

С опахала твоих ресниц,

Задышало бы сердце снова

И душа распустилась б в цвет,

В цвет небесного, золотого,

Без которого лета нет.

Стриж чиркнул крылом по небу,

Пролетев над головой,

Не единым жив я хлебом,

А единой жив тобой.

Солнце выкраснило вечер,

Тишина да благодать…

Где тебя я снова встречу

В дней сиреневую гладь?

Или, может быть, ненастье

На тропе размоет след,

А любовь когда погаснет,

Не всеребрится рассвет.

Соберу из сердца выскребь

Не сгоревшего до тла —

До последней любят искры,

До последнего тепла.

Злое время ран не лечит,

Но сегодня мир во мне…

Солнце выкраснило вечер

В благодатной тишине.

В каком-то синем полусне

Я по стеклу хожу ногами,

И мстит стекло босой ступне

За ломкий хруст под сапогами.

Зачем, не знаю, эту боль

Я выбрал, к ней привыкнуть сложно,

И, улыбаясь, сыпет соль

Мне друг под ноги осторожно.

И та, которую носил

В кувшине сердца, влив до кромки,

Из всей души последних сил

Его разбила на осколки.

Те черепки – пиявят всласть,

Я как сапер на минном поле,

И врач сказал мне, наклонясь,

Что сердце отнято по голень.

Но я иду – стоять больней,

Сочатся новые порезы,

Тот не зависит от людей,

Кто в жизни ходят на протезах.

Мой путь недолог – там в стене

Ржавеет крюк манящим пальцем,

На нем шнурок… чтоб было мне

Уже не нужно просыпаться.

Налит стакан, как я люблю – граненый,

До половины водкой – ровно сотня грамм.

Наполовину пуст он или так же полный,

Такой я вам, друзья, вопрос задам.

Я сам, когда нетрезв наполовину,

Упреки слышу, что я в стельку пьян,

Тогда я, чтобы пить не без причины,

Беру примером заданный стакан.

И все всосав, конечно – в день скоромный,

Скажу под огурцов соленый хруст:

Когда ты льешь – он вполовину полный,

Когда ты пьешь – он вполовину пуст.

Гранита хлеб лежит плитой,

Накрыв граненый край стакана,

Друзья прощаются со мной,

Вздыхая искренне и пьяно.

Поминки тем и хороши,

Что там нисколько не ругают,

У нас ведь за помин души

Не тела вовсе наливают.

А я душою не грешил,

Лишь телом, да и то – немного,

За рифмы звонкие гроши

Прощенье выкупив у Бога.

Знать не положено живым,

Куда душе – наверх ли, вниз ли,

И ивы ливнем золотым

Над свежим жальником повисли.

Лишь та, что не пришла сюда,

Блеск глаз смешает с лунным светом

И грусти белая слюда

Застынет в имени поэта.

Пусть слов друзей прощальный пыл,

Как говорится, Богу – в уши,

За то я Родину любил,

Что здесь лишь поминают души.

И друг, прокашлявшись в кулак,

Мне высший комплимент подарит:

Он был характером – моряк —

Поэт и боцман – Дмитрий Дарин.

К Престолу Высшему когда

Прибуду я, как по повестке,

В преддверье Божьего Суда

На сцену Петр укажет веско.

И в первый раз перед Творцом,

Перед пока закрытым раем

О русской доле в зле с добром

Я с белой сцены прочитаю.

Из первых ангелы рядов

Зааплодируют, быть может,

Но Он – печален и суров —

Мне знак пошлет из Божьей ложи:

– Ты, не остывший с похорон,

Я о твоей России помню,

Давай о той, в чье имя звон

Ты с сердца вылил колокольни.

Меня молил ты за кого,

Крестясь украдкой от нее же,

Про даль туманных берегов,

Куда ей душу растреножил.

О той, что волею Моей

На сердце стылое устало

К тебе, певцу родных полей,

Звездой серебряной упала.

О той, что нет среди друзей,

Которым без тебя спокойней,

Размерней, тише и трезвей

Лежать на жизни желтом склоне.

Забудь про распри зла с добром —

Я в этом лучше понимаю,

В любви ты был не так силен,

Чтоб допустить тебя до рая.

Читай же – если не найдешь

Слова, что не блестят – мерцают,

Ты сам поймешь, где фальшь и ложь

По злому собственному лаю.

И я вдруг взвыл, бросаясь в жар,

И Бог, смеясь, простил покуда —

Ведь для любви, что как нектар,

Слова все – мелкая посуда.

Привычка к чести, сердца злать,

Талант веселый, гений строгий —

Нельзя аристократом стать,

Им можно только быть – от Бога.

Аристократия – не знать,

Не титул делает породу,

Ведь благородство может знать

И потный пахарь из народа.

Плебейство – заданность души,

Быть могут хамами дворяне,

К себе презрение внушив,

Своими брезгуя корнями.

Плебейство – зависть, месть и злость,

Плебейство – мелкая монета,

Оно – любого цвета кость

И кровь – коричневого цвета.

Когда неправда на устах

Вельмож доводит до расплаты,

Бывает, что на фонарях

Висят не те аристократы.

Элиту балует судьба,

Но нашей я скажу, трезвея:

Ну как вам выдавить раба,

Еще не выдавив плебея!

Ах, не будь же ты такой плаксивой,

Я от слез твоих нисколько не усну,

Глянь – в реке, по-теплому красивой,

Спит луна, под воду утонув.

Что ты плачешь – слезы не помогут,

Зря на сердце льешь ты этот дождь,

Ты сама сошла с моей дороги,

А теперь тропинку не найдешь.

Разлюбить меня совсем нетрудно,

Нужно только сердцем позабыть,

Как чадру той ночи – взвездь безлунной

С млечных я срывал твоих ланит.

Как я пьяно, весело и звонко

Твое имя пел среди полей,

Рвется же совсем не там, где тонко,

Рвется там, где тише и нежней.

Вот и ты – в руках не удержала

Этих чувств сиреневую ткань,

Потому и спит луна устало,

Выщербив на сердце злую рань.

Выйду я, во тьму укутав плечи,

По росе взберусь на косогор,

Ведь того любовь никак не лечит,

Кто любовью болен до сих пор.

Ах, не плачь же ты с такой надсадой,

Как кулик над жухлою травой,

Чтоб достать луну – немного надо,

Лишь с обрыва – в омут с головой.

Я был убит не на дуэли

Под благородный звон клинков,

Ах, если б Вы понять сумели

Тоску невысказанных слов.

Ах, если б Вы меня любили,

Как я ревную Вас сейчас,

Мы б шпаги с ним давно скрестили,

За блеск жемчужин Ваших глаз.

Но он, счастливец и повеса,

Вас, не любя, в себя влюбил,

И я не ждал его у леса

Под соловьев прощальный пыл.

Я не послал с корнетом вызов,

В лицо перчатку не швырнул,

А я упал бы так красиво,

Как шпагой б он меня проткнул.

Я был убит не на дуэли,

Я умер сам – чего жалеть,

Поскольку Вы не захотели,

За Вас чтоб смог я умереть.

А жизнь моя уже не та,

Про все на свете отмечталось,

На можжевеловых кустах

Слеза дождинкой закачалась.

И эта ночь, пустая ночь,

Что нелюбимым вдрызг не спится,

В муку так просто истолочь

Чувств перезрелую пшеницу.

Щербато лыбится луна,

Собой любуясь по разливам,

От грусти, что ли, от вина

Я на нее скулю тоскливо.

Вот почему так невтерпеж

Мне так напиться до бесчувства,

Меня не первого скулеж

Доводит тихо до безумства.

Да что ж ты в душу светишь так,

Что на душе с того темнеет,

Вот оттого мне мил кабак,

Что там грустится веселее,

Что там под полуштофов звень

Не слышно жалобного воя,

И я в последний теплый день

Найду хоть капельку покоя.

Багрянцем выткана постель,

Чтоб отошел я, нетверезый.

И пьет, как водку, можжевель

Мои невытертые слезы.

На меня ты не лей заботой

И любимым меня не зови,

Под зеленым ковром болота

Гибло ржавится топь нелюбви.

Не такой уж я, как бывало,

Чтоб без спирта, пьянея в склянь,

Оттого, что в меня наливала

Ты глазами какую-то дрянь,

Обнимать до рассвета клены,

С соловьями вступая в спор,

Только ядом твоим обожженный,

Не пьянею я с этих пор.

Что же делать, раз счастье – птица,

Не подрежешь же ей крыло,

И теперь вот лишь удавиться

Мне на родине все ж повезло.

А любовь – ведь она удавка,

А любовь – ведь она петля,

Это только простая шавка

Ждет любого себе кобеля.

Обо мне вспоминать не надо,

Нет глупей запоздалых слез,

И под реквием листопада

Сам себя на погост я снес.

Чувств твоих сошла позолота,

А мои растворились в крови,

На другого ты лей заботу,

И другого любимым зови.

Я с тоски, с веселья ль маюсь,

Наливают кореши,

Отчего-то я не каюсь,

Будто вовсе не грешил.

Белым зубом ухмыляясь,

Месяц хмель в стакан долил,

Что-то я не напиваюсь,

Будто вовсе не любил.

Не свое хотел украсть я,

Короля не бьет валет,

Не нашел я что-то счастья,

Будто вовсе его нет.

Улетели серой стаей

Чувства с пажитей пустых

Не полюбится другая,

Будто вовсе нет других.

Водка греет кровь все меньше,

И какому-то хлыщу

Я кричу: сыграй, милейший,

Будто вовсе не грущу.

А потом, давясь икотой,

Чуя в спину белый свет,

Не пойду домой чего-то,

Будто вовсе дома нет.

Далеко с земли до рая,

Спутан кем-то верный след,

Что-то я не умираю,

Будто вовсе не поэт.

О, одинокая звезда,

Что сыпет боль миров далеких,

Ты будешь грезиться всегда

Во снах поэта одиноких.

Зачем взошла ты, для кого,

Кому слезу лучей роняешь,

И мне тревожно оттого,

Как равнодушно ты мерцаешь.

Ты освещаешь в синий цвет

Следы единственной, той самой,

Которой в сердце больше нет,

Что в тишину стучит упрямо.

Ты, как светящийся алмаз,

Лежишь на ночи замше черной,

Вот оттого нет света в нас,

Что день закатом перечеркнут.

Но все ж в краснеющий рассвет

Вернуть минувшее попробуй,

Хоть той звезды давно уж нет,

Что по ночам мы видим оба.

Когда слетит вниз день последний

С кривой березы бытия,

Журавль белый – мой наследник

Покинет здешние края.

Крылом за облако касаясь,

Догонит свой печальный строй,

О чем отпелось, отмечталось,

Проплачут ивы над рекой.

А та, чье имя шелестела

Мне в осень мокрая листва,

Себе нашла другое дело,

Чем слушать влажные слова.

А та, которой я не нужен,

Не взглянет в сторону мою,

И клин, что по сердцу заужен,

Исчезнет в розовом краю.

Когда живым мне притворяться

Совсем уже не станет сил,

Слетит мой день листом багрянца

На простынь серую могил.

Я буду счастлив без тебя,

Тебя несчастья не желая,

Ни ненавидя, ни любя,

С другой душою отдыхая.

Пусть это будет не пожар,

Зато пожарища не будет,

Пусть это будет не угар,

Но пусть другая утром будит.

Пусть ласка лечит раны мне

И швы накладывает время,

В какой-то дальней стороне

Я жизнь допью, забытый всеми.

Ни жестов лжи, ни слез, ни слов,

Уже вчерашнего не надо,

Выходит вовремя любовь,

Как масло в гаснущей лампаде.

Себе, конечно же себе,

Не мне ты вовсе изменила,

Поставив крест в моей судьбе,

Как те, что ставят на могилы.

Я буду счастлив без тебя,

Но с той, что на тебя похожа,

Ни ненавидя, ни любя,

С навеки обожженной кожей.

У всех своя стезя, своя печаль,

Мне из богинь всегда по нраву Ника,

Я видел на тебе ее печать

Из твоего божественного лика.

Мы разошлись, ведь толком не сойдясь,

Порыв – одно, любовь – совсем другое,

Но ты, ко мне рябиной наклонясь,

Напомнила про что-то дорогое.

Быть может так, что я ошибся вновь,

Поверив красоте на расстоянье,

С порывов начинается любовь,

Как с грешного восходит покаянье.

Но если сердцем все ж ты можешь цвесть,

Но если ты не сделана из камня,

Сама, душа моя, пошлешь мне весть,

Что ты душой готова на закланье.

А если не пришлешь ее, то что ж,

Себя я словом вспарывал напрасно,

От горьких слез бросает сердце в дрожь,

От горьких слез зовут рябину красной.

Когда ты будешь пить чужих мужчин,

Узнаешь, как богини одиноки,

И веки покрасневшие рябин

Тебе напомнят в сердце эти строки.

У всех своя несплаканная грусть,

У каждого своя на жизнь походка,

И коль приснишься мне во сне коротком,

То лучше я вовеки не проснусь.

Такая грусть, такая нежность

С гитары в душу поплывет,

Будя во мне былую свежесть

И твой растапливая лед.

О гитарист, ты знаешь, шельма,

Как власть твоя сейчас сильна,

И в сердце мне прицельно стрельнув,

Зашлась гитарная струна.

Звени ж, срывая корку с раны,

Терзай, напомнив в плаче ту,

Что так безжалостно и странно

С меня содрала бересту.

Пусть пальцев бег рождает звуки,

Что разрывают сердце вдрызг

Бессловной выверенной мукой

До соли глаз прозрачных брызг.

И эта новая, другая,

Хоть рядом, все же далеко,

Легко и глупо обнимая,

Совсем не делает легко.

Она не делает и больно,

Как та, что, оборвав струну

На ноте слезной и нестройной,

Ушла в чужую тишину.

Такая грусть, такая слабость,

Что ненавидеть не могу,

Так розы отнятую радость

Ромашка дарит на лугу.

Не мочит сердце дождь чужой,

Лишь облака темней и ниже,

Как мне забыть тебя с другой,

Когда тебя в другой я вижу.

Лишь взгляд ее еще нежней,

Еще в нем утренняя свежесть,

Еще есть ласковое в ней,

Еще не рвет, не жжет, не режет.

Нередко можно изменять,

Но отрекаться – лишь однажды,

Не долго голубю летать

Когда он не живой – бумажный.

Живых уж нет – слетели прочь

В чужого сердца голубятню,

Когда и где, в какую ночь

Мне было послано проклятье?

Не мокнет сердце, не любя,

Чужие тучи стелят ниже,

И ту, другую, за тебя

Я почему-то ненавижу.

Что ты, аист, свил гнездо

Над заброшенной усадьбой?

Мне по жизни не везло

Отчего, вот как узнать бы.

Ты не хочешь от людей

Слишком близко поселиться.

Там, где люди, – там больней,

Знает опытная птица.

Я и сам терпел как мог

Нелюбовь своей любимой,

Среди тысячи дорог

Я побрел по самой длинной.

Я немного постою,

Я не плакать постараюсь,

Как мне жить в больном краю,

Подскажи мне, белый аист.

Уже умаялась душа

И я пишу тебе короче, легче,

Не спеша

Выплескивать, как птица певчая,

Из сердца радостные звуки.

Уже прошли года с разлуки,

Хотя тебе они казались месяцами.

Как в перестуке

Камерном – не пальцами – сердцами

Я что-то не расслышал.

Мой срок, видать, еще не вышел,

Раз ты меня так весело не ждешь.

В чужую крышу

Особенно тоскливо бьется дождь,

Мне обмывая злую рану.

Ты, радуясь удачному обману,

Живешь, как будто нет меня на свете,

А наши дети,

А дети, что ж, пока им рано

Узнать, чем эта жизнь больна.

Жена поэта – больше, чем жена,

Она верней товарища и друга,

И чья ж вина,

Что ты во мне лишь видела супруга,

Которого любить уже невмочь.

У нас с тобой есть сын и дочь,

Они потом, наверное, спросят,

В какую ночь

В тебя сошла сырая осень,

Что сердце все покрыла плесень?

Что скажешь им, глазами свесясь,

Что обяснишь, кто виноват?

Я столько песен

Вливал в дырявый твой ушат,

А оказалось, вылил только плач.

Теперь я холоден, вернее, не горяч,

Плетусь душой пустою по равнине,

А чтобы вскачь —

Чтоб в рыси взмылить спину,

Уже так не получится, боюсь.

Вы думали – я здесь сопьюсь —

С твоими новыми друзьями,

Но злая грусть

Наоборот – немного отрезвляет,

Как влажный желтый лес.

Вы думали на мне поставить крест,

За мой же счет гуляя в ресторанах,

Красивый жест…

И для тебя нисколечко не странный…

Но у кого же ты училась жить?

Какой же смысл вовсю любить,

Потом любовью попрекая?

Так преет нить,

Когда ей натяженья не хватает,

И в нужный час не сможет вес держать.

Какой же смысл тебя тогда прощать,

Когда вину не чувствуешь ты вовсе,

Как знать, как знать,

В любви мне, может, не хватило злости

К тебе, как к подлому коварному врагу?

Теперь любить я не смогу,

Не потому – забыть не в силах

Тех чувств пургу,

А потому – не любят на могилах…

И хоть душа моя еще нежна,

Другая мне вовеки не нужна,

Я в ней твои черты искать устану,

Эх ты, жена…

И все-таки противно, странно

Как ты из слов ненужный хлам

Таскала покаяньем по церквам,

С своею похотью легко так сладив,

Забыв про срам,

Ведь венчанной грязнее нету бляди,

Что сажей в сердце копит ложь.

Я сам не свят, а свечка стоит грош,

В большую жажду пьешь из лужи,

И все ж

За мудрость будущих разлук

Тебе я буду благодарен,

Твой бывший мужем,

Бывший друг,

Уже чужой Вам Дмитрий Дарин.

Я так еще не чувствовал ни разу,

Испарина на сердце, и в бреду

Шипит мне кто-то: «Эй, голубоглазый,

Себе ты сам дорогу выбрал на беду».

Да где дорога – я ремнем привязан,

Мне с койки даже на пол не упасть,

И лишь в больничное окно седые вязы

Поклон пришлют, висками наклонясь.

Кто лечит мне мою больную душу,

Вводя по дозам правды мутный яд?

Сестра, ты не коли, сперва послушай,

Что я в любви нисколько не был виноват.

Не я тяжелый путь себе назначил,

Не в силах даже горе выбирать,

Когда, любимой женщиной растрачен,

Вдруг угодил без сил в казенную кровать.

И нет лекарства от того недуга,

Бинты на душу сложно наложить,

И вот меня – так ловко преданного друга

Враги по-честному затеют хоронить.

Чтоб больше с журавлиною надсадой

Я не ронял в сердец озера плач,

И на чугунной кованной ограде,

Меня дождется в черном грустный грач.

Я так еще не чувствовал ни разу —

Ресницы смежив, берегом бреду,

А в спину мне: «Эй, ты, голубоглазый,

Себе ты сам дорогу выбрал на беду».

Ты красива не на шутку,

Позабудь сейчас про грусть,

Пусть хотя б одну минутку

Я с тобой повеселюсь.

Пусть забуду про другую,

Что похожа на тебя,

Я ведь выбрал не любую

Веселиться, не любя.

А ведь странно, а ведь странно,

Что веселья нет в глазах,

Ты не то чтоб не желанна,

Да не ты мне снишься в снах.

Пахнет с поля спелой мятой,

Да подсолнух сник башкой,

Чувств смешные лебедята

Напиваются тоской.

Я и сам, лебяжьим сердцем

В это озеро смотрясь,

Не могу все отогреться,

Не с любимой веселясь.

Так, конечно же, бывает —

Крылья режут лебедям,

Так их силой приучают

Красоту дарить глазам.

Не смотри куда-то мимо,

Я же рядом, я же здесь,

Не на шутку ты красива,

Да в глазах сырая слезь.

Унесло в чужую даль

От березового края,

Никому меня не жаль,

Что я облаком растаял.

Я печаль на горизонт

Лью все синими глазами,

Да кривлю в усмешке рот,

Дообманутый друзьями.

Черт бы с ними, жалко ту,

Обманулся сам с которой,

Стая чаек на лету

Дань берет с родного моря.

Мне бы так, умчал бы я,

Позабывши про усталость,

В бирюзовые края,

За волну крылом цепляясь.

Да, конечно, я вернусь

Чтоб допить туманов белесь,

Через годы, слезы пусть…

Тем и жив, пока надеюсь.

Мед на сердце выльет желтый месяц,

Только мне не слаще станет жить,

Оттого, что я, с тобою встретясь,

Не смогу душою полюбить.

Не смогу уже из глаз напиться,

Сердцем не сплясать навеселе,

Ведь любовь не сможет повториться,

Как цветы не вырастут в золе.

Ночь с тобой пускай подольше дышит,

Звезды пусть не лапает рассвет,

Дождь упорно просится под крышу,

Где давно уже хозяев нет.

Ты не спи, на сон не тратят чувства,

Сохнут что примятою травой,

Мне ведь не с тобою вовсе грустно,

Просто мне веселье – не с тобой.

Не с тобой еще, уже не с этой,

Что жила со мной, как на меже,

Потому таким медовым светом

Мне горчит сегодня на душе.

Думал я – отброшен я к началу,

Только в этой старой новизне

Не любовь, усталость ты узнала

В глаз моих пустой голубизне.

Медом с неба мне уж не напиться,

Не летать на бреющем крыле,

Раз крыло подрезано у птицы,

Ей печаль осталась на земле.

Сядь ко мне на колени,

Мы вспомним,

Что забыть не смогли,

Не сумели…

Не все же вырвано с корнем,

Не все ж корабли

На желтые сели мели.

До виска моего дотронься,

Чувствуешь – больно?

Уж давно эта твоя боль,

Во мне хоронится,

Как колокол в колокольне,

От боли, с тоски, что ль,

Голова на колени клонится?

Дотронься – не сердцем,

Так пальцами,

Ими тоже помнят взахлеб,

Ведь руками греются

И руками берут пряльца,

Нить попрочней сплести чтоб,

На которой не грех и повеситься.

Не могу себя заставить

На счастливых

Людей смотреть.

Не то чтобы зависть…

Да знаю, что чувств голубиных

Пристанище – клеть,

Как мои когда-то попались.

Отчего молчаливо

Глядишь так влажно, страшно

Будто сквозь…

Не с того ль, что сердце твое червивое

Ядом черным окрашено

Как волчьей ягоды гроздь?

Ты ведь не изменилась,

Снаружи красивая.

Лишь в черных глазах стыль

Накопилась,

Мы оба живы,

Отчего же злую тужиль

Я чувствую вместо милости?

Отчего ж еще мрачнее

Звезда лучится?

Даже не в силах луне

Светом склеить

Ночи сломанную ключицу,

Или это мне,

Что ты на чужих коленях

В белом бреду снится?

Тогда в явь сумерек

Не стоит торопиться —

В пустоту…

Затренькал зуммер,

И врач, дежурный по больнице,

Сестры спиртуя красоту,

Поморщится: «Родные есть кто?

Нету? Этот умер».

На сердце стынет злая тень,

У дома уж никто не встретит,

Лишь гривой чешется ячмень

О спелый августовский ветер.

Как клен, стою на берегу,

Оближет речка кожу плесов,

Я позабуду, что смогу,

Сквозь недоплаканные слезы.

А жизнь, как речка – полоса,

Ведь предают всегда украдкой —

И друг не всмотрится в глаза,

Мне нож засунув под лопатку.

А та, с которой венчан был,

Сама давно все развенчала,

А я как будто и не жил,

Раз жить приходиться сначала.

Куда вот жить – не знаю сам,

Осины тянут злые руки,

Чтоб, треснув сердцем пополам,

Я здесь повесился с разлуки.

Я знаю, знаю, как легко

Покончить в омуте с делами,

Надев зеленое трико,

Качают вербы головами,

Как будто знают ложь сердец…

И те, кого любил, тревожа,

Вздохнут свободно наконец,

Как в глинозем меня положат.

Кого люблю, теперь не знаю,

Незнанье это – как клеймо,

И в водку сердце все макая,

Я жду – клеймо сойдет само.

Но, то что выжжено словами,

Ни спирт, ни песня не берет,

Я ем красавицу глазами,

Что не меня напротив ждет.

Ах, чтобы мне пропасть на месте,

Ах, чтобы сгинуть мне в Тартар,

Я подойду, скажу без лести:

– Я без ума от Ваших чар,

Я без ума от Ваших пальцев,

Что в поцелуе не моем

Перстнями в губы заискрятся,

Взлетев над праздничным столом.

Я без ума от поволоки,

В глазах, смотрящих в никуда,

Ведь я такой же одинокий,

Да только, видно, навсегда, —

Но все сижу на вмятом стуле,

Нет сил на теплые слова,

А ресторан гудит в загуле,

Гудит с похмелья голова.

А раньше я пьянел от счастья,

А раньше сыпал в души звон,

Но те прозрачные запястья

Другого выждут на поклон.

Кого люблю, теперь не знаю,

А Вас любил бы, дайте срок…

Но вот уже подходит с краю,

Кто не расстаться с вами смог.

Ты молчишь, мне сердце раня,

Мне молчать не станет сил,

Ты прости меня, Любаня,

Что другую я любил.

Ведь любовь – она как пламя,

Эшафот и пьедестал,

Ты прости меня, Любаня,

Что другую я ласкал.

Тем больней, чем тверже грани,

Я алмаз, а ты – хрусталь,

Ты прости меня, Любаня,

Что с другою я устал.

Я не требую закланья,

Чтоб любовь текла из жил,

Ты прости меня, Любаня,

Что другую я простил.

В нашей жизни черной бане

Я когда-то угорю,

Ты прости меня, Любаня,

Что не ту боготворю.

Не то чтоб больно или грустно,

Я стал значительно мудрей,

Но все же так темно и пусто

В душе ободранной моей.

В душе, в изломе затвердевшей,

В душе совсем без бересты,

Словами в осень облетевшей,

Во мрак печальной пустоты.

С холодов ли, от бескормицы

С журавлями сердце просится,

Да в тепло, на юг куда-нибудь,

Если осень скоро не забудется,

Ты меня быстрее позабудь.

А ты – мой первый грустный иней,

Что выпал ночью на висках,

И чем была ты вслух наивней

Тем равнодушнее в глазах.

И я не болен, не простужен,

А так, хриплю от папирос,

Тогда тебе я стал не нужен,

Как лебедой в тебе пророс.

С холодов ли, от бескормицы…

Но зацепиться ведь корнями

На камне сердца не дано,

И вот прозрачными кистями

Меня ты вырвала давно.

Тебе не больно и не пусто,

Тебе так легче – без корней,

А журавли курлычат грустно,

Мне душу делая темней.

Без любви мне зябко, как без крова,

Мой очаг так просто потушить,

Улетает искреннее слово

Только из подрезанной души.

А душа моя давно прогоркла,

От стихов да пьяной суеты,

Лебедям ведь тоже режут горла,

Если слишком много красоты.

И тебе так, стало быть, сподручней,

Сердцем, заострившимся ножом,

Полоснуть, примерившись получше,

По любви во взгляде голубом.

Проглядел я что-то в поволоке,

Что в глазах твоих скрывала нож,

Так обман, подчас бывая легким,

Прорастает в тягостную ложь.

Оттого я так лебяжьим сердцем

Шрамы не умею зализать,

Что любовью больше не согреться,

Что без крыльев больше не летать.

А другой – он, может быть, милее,

Может, и моложе, ну так что ж,

И его целованную шею

Ждет измены выржавленный нож.

Бог тебе не выстелет покрова,

Коль лампаду в сердце потушить,

Улетает искреннее слово

Только из светящейся души.

Тот густо жил, кто жил на кромке,

Но вот из разлюбивших глаз,

Закрытых ложью на заслонки,

Пополз в меня угарный газ.

Да разве ж мне впервой травиться

Цикутой сладких лживых слов,

Но по поэтам, как по птицам,

Стреляют часто из кустов.

Чтоб мелкой завистливой дробью

Повыбить из сердец тепло,

Меня ты, целясь исподлобья,

Дуплетом ранило в крыло.

И, закружась в смертельном крене,

Как перья, рассыпая стон,

Свинцовой стрелянный изменой,

Упал я камнем на кордон.

Я без вины сам виноватый,

Что лишь душою не учел —

Шакалы, выследив пернатых,

На них наводят черный ствол.

Людишкам этим нет покоя,

Поет раз кто-то на лету,

И сердце женщины пустое,

Продав за злато красоту,

Привыкнет биться так незвонко,

Что не услышит Бог его,

А я… а я живу на кромке

С крылом, одним крылом всего.

Глядит сентябрь желтыми глазами,

На сердце только мокрядь да усталь,

И меж подмытыми годами берегами

Течет, течет усталая печаль.

Нагну к себе березовую ветку,

Да понежнее, чтобы не сломать,

Любовь – кому-то рай, кому-то – клетка,

А мне – стихов нерадостных тетрадь.

А мне не так уж много в жизни надо,

Теперь беру не сам – дает судьба,

И нет с собою мира мне, ни слада,

И не с того ль грустна моя гульба?

Когда-нибудь мы с Господом сочтемся,

Не свечками – слезами за других,

Да и не так уж грешен был я вовсе,

Раз мой больной звенел в России стих.

Раз кто-то, пусть хотя бы ненадолго,

Вздохнул: «Эх, надо ж, это про меня…»

Поэты никогда не пьют без толка,

В себе, как в спирте, нежное храня.

А я – сосуд для горя и разлуки,

Во мне – отрава забубенных лет,

И в темноту уходят злые звуки,

И в тишину уходит странный свет.

Вот потому березоньки запястье

Я поцелую в желтые листы,

Что только летом я купался в счастье,

Раз сентябрем поэту стала ты.

Есть прелесть в недосказанном,

Есть правда в недоказанном,

И странными рассказами

Я тешу русский дух.

Иваны Карамазовы

Все учат уму-разуму,

И разрешаем сразу мы

Себе два зла из двух.

Меж «Хилтонами» с «Плазами»

В сиянии алмазовом

Плывут довольноглазые

В швейцаровый уют.

А шлюхи с пидорасами

Смеются над безгласыми,

Над цезарями с крассами

И торжествует Брут.

Я выйду в осень золотую,

Всю сажу с сердца соскребя,

Ведь не люблю, чего ж ревную

Такую верную тебя?

Душа моя другой пустая

И стала меньше воробья,

Ведь не люблю, чего ж ласкаю

Такую нежную тебя?

А гитары заноют встревожено

В ресторане на Первой Тверской,

Не тобою, знать, сердце стреножено,

Чтоб тобой рассчитаться с тоской.

Я не дошел еще до края,

Где ангел ждет меня, трубя,

Ведь не люблю, чего ж ругаю

Такую смирную тебя?

Всегда умел и пить, и драться,

И нежить, вроде бы грубя,

Ведь не люблю, чего ж смеяться

Я не умею без тебя?

А гитары…

Мне нагадает ворожея

Пропасть, себя в гульбе сгубя,

Ведь не люблю, чего ж жалею

Такую грустную тебя?

Я в безлюбовье пропадаю,

Но отчего же, не любя,

Я так стаканами скучаю

Без нелюбимой без тебя?

Ни лакей, ни господин —

Средь уродов и уродин

Я живу теперь один,

Бесшабашен и свободен.

Я теперь свободен вдрызг,

От тебя, не для кого-то,

До тоски соленых брызг

От веселого фокстрота.

Дует медь саксофонист,

И резвятся на танцполе,

Или я душою скис,

Что тоскливо мне на воле?

Пляшет девка на краю

На ногах кривых и жидких,

Я сегодня же пропью

Все души своей пожитки.

Я сегодня же сойду

С жизни правильного круга,

Чтоб в фокстротовом бреду

Мы забыли друг про друга.

Так давай, на саксе жарь,

Лабух с грустными глазами,

Не отплясанного жаль,

А несыгранного нами.

Аэропорт – он храм враждующих религий,

Костел разлук, обитель светлых встреч,

И пассажиры, как послушники с веригами,

Сгибают к чемоданам гордость плеч.

И крестным я, не ходом, а экскортом

Тебя здесь провожаю в жизни течь,

Вот оттого я не люблю аэропорты,

Что грусть земнее радости от встреч.

Небо кроет грустью серою

Над моею головой,

И зачем все в Бога верую

Я, оставленный тобой?

И за что мне в наказание

Белый цвет венчальной лжи?

Как же быстро для заклания

В сердце точатся ножи.

Как же быстро все проходит-то,

Будто поезд – под откос,

И душа моя распорота

Враз на тысячи полос.

Их не сшить уже иголкою,

Ведь суровой будет нить,

А любовь уж слишком колкая,

Чтоб взахлеб не загрустить.

Я – босой в колючем вереске,

Где роса – живой хрусталь,

Сердце разбивают вдребезги,

Если прошлого не жаль.

Раз не жалко недопетого,

Бьют изменой по губам,

И я пью до дна от этого

Спирт с печалью пополам.

Но звезда, как рюмка белая,

Вдруг пробьет тоски покров,

Чтоб не зря я в Бога веровал,

Чтоб к любви я был готов.

Бог у нас прощает всех,

Дьявол ищет лучших,

И на мне тяжелый грех —

Я пошел в кликуши.

И теперь врагов своих

В злости выкликаю,

Оттого недобрый стих

Не читаю – лаю.

Оттого мои зрачки

На прицел похожи,

Чтобы души рвать в клочки

Под дубленой кожей.

Я друзей не узнаю —

Смотрят исподлобья,

Не хватает мест в раю,

Хватит под надгробьем.

А враги похожи все —

На одну душонку,

Мне желают крепко сесть

На блатную шконку.

Мне на славу наплевать,

На мошну – тем более,

Эх ты, в Бога душу мать,

Как в тюрьме – на воле.

Не лосьоном, тиной с ржой

Ваши пахнут души,

Вот с того-то всем чужой

Я пошел в кликуши.

Ну да, бывал и я не прав,

Но сколько можно, сколько можно

Меня и мною же поправ,

Так не любить неосторожно.

Ведь я когда-нибудь вернусь,

Но без тебя в сожженном сердце,

И вдрызг сиреневая Русь

Мне даст возможность отогреться.

А ты, а ты – звенеть едва ль,

Так сможешь не в моих объятьях,

Но так уже не жжет печаль

И веселит твое проклятье.

Да что мне порча, что мне сглаз,

Когда вдруг песня разольется,

Что так рекой раздвинет нас

И охладит водой с колодца.

Я так один теперь, что мне

Ничьей погибели не надо,

И зря приходишь ты во сне

Под белый саван снегопада.

Я посмотрю окрест себя

Еще не блеклыми глазами

И Русь, по-прежнему любя,

Меня согреет голосами.

И я, вдыхая грусть полей,

С тобой расстанусь наконец-то,

Которой пел в зените дней,

Но от которой не согреться.

И пусть я был не прав с тобой,

Но мне милей теперь свобода,

И глаз рассвета голубой,

И песни русского народа.

Душа, как география, – без края,

У нас коль любят – любят до креста,

А коли рубят – щеп не разбирая,

Такие православные места.

Уж ежели зима – чтоб все замерзло,

Уж ежели война – себя на дзот,

И песня – до слезы, разрыва горла,

Да вот другой сейчас пошел народ.

Когда в народе нет идеи гордой,

То и народа нет, а то, что есть —

Довольствием накаченные морды,

Живущие, чтоб не кормить, а есть.

Поэты раньше дрались на дуэли,

Свинец – он явно ямба тяжелей,

А нынешние как-то обмелели,

На середине совести своей.

А женщины, презрев мужскую похоть,

Что смысл бытия дает блядям,

Все отдавали, если мужу плохо,

Развесив бриллианты по сердцам.

И раньше всех встречали по одежке,

А ныне провожают по деньгам,

Но за какие-то алмазные сережки

Не купишь долгой верности у дам.

И предки наши, бравшие вершины,

Печально смотрят, верно, вниз, на нас,

На поколение, чье знамя – середина,

Где самый средний в мире средний класс.

Я так люблю людей неосторожных,

Что прут всегда талантом на таран,

А эти – «как же», «что вы», «разве можно» —

Бездарность все с холопством пополам.

Нет, не бывает в середине чести,

Как в чести пользы не бывало встарь,

И спотыкаются они на ровном месте,

Раз душ не зажигается фонарь.

Пусть губят океанские глубины,

Раз утонуть судили в небесах,

Вот оттого я презираю середины,

Что там мельчают русские в сердцах.

Тускнеет все, и сердце застит

Непроходящая тоска,

Бедой сменяются напасти

И ломит жилка у виска.

Богач последнее отнимет,

Бедняк последнее отдаст,

Ты отдавалась мне красиво,

Но отнимала все у нас.

А я душою серебристой

Все брал, не думая о том,

Что если счастьем не делиться,

Бедой поделишься потом.

А ты, в которой я не чаял

Ни сердца звона, ни души,

Звездою утренней печали

Во млечной спрячешься глуши.

Когда я ввысь душою вырвусь,

Виском тебе в колени ткнусь,

В твою бревенчатую сырость,

Моя сиреневая Русь.

И мне останется в закате

Одно лишь, только лишь одно —

В стерильной вымытой палате

Смотреть в больничное окно.

И что я там увижу – снег ли,

Или клеенчатую клень,

Но если и дойдет до петли,

То – под душистую сирень.

Что алкоголь – тугая злая водка,

Хрустальный льет бокалов перезвон —

От сердца к сердцу… с искреннею ноткой

Друзья друг к другу ходят на поклон.

Один из них, один из нас, вернее,

Все доказал за совесть и за страх,

Хоть зла любовь, но дружба все же злее,

Поскольку проверяется в боях.

Хоть я не раз предательством контужен,

Случись что – то я первым помогу.

Мой друг! ведь друг для этого и нужен,

Чтобы не шляться с просьбами к врагу.

И если мы вконец не измельчали,

Ведь все бывает в мире, се ля ви,

Не будут наши женщины в печали,

Кто верен в дружбе, верен и в любви!

Кто меня быть поэтом назначил,

По какой же такой ворожбе?

На слова стал я сердцем горячий

В подостывшей с годами судьбе.

И с тех пор я не знаю покоя,

Для кого-то себя бередя,

Под нездешним небесным конвоем

Голубыми глазами глядя.

Но чем больше известен в народе,

Тем все чаще встречаю я тех,

Кто достать норовит мне по морде

За звенящий скандалом успех.

Бью в ответ, но без зла – по привычке,

То, что лезут, – уже хорошо,

Ведь тот лезет душой в опричники,

У кого ни шиша за душой.

И за эту больную обиду,

Что узнали свой маленький рост,

Наливают, осклабясь для вида,

Приготовив кастет под поднос.

И как странно здесь женщины любят,

Выставляя себя напоказ,

Кошельком раскрываются губы,

Чтоб вернее на этот раз.

И вот в этой столичной клоаке

Я, цепляясь словами за край,

Вдруг завою бездомной собакой

Под густой человеческий лай.

Потому как душою истрачен,

Верных слов я уже не найду,

На которые был я горячий

На свою же, наверное, беду.

Звезд мерцают головешки,

Я один, и ты одна,

Пеплом сыпет на дорожку

Одинокая луна.

В свете белом, в свете стылом

Обернуться нету сил,

Ты другого полюбила,

Я другую отлюбил.

Бог прощает слишком строго,

Тех, кто в счастье виноват,

По одной уйдем дороге,

Ты– вперед, а я – назад.

Ветер режет, знает будто,

В спину легче или в грудь,

Ты идешь сейчас к кому-то,

Я бреду куда-нибудь.

А по следу в снеге хрумком

Волком гонится тоска,

Оттого мила мне рюмка,

Что снимает боль в висках.

Этой ночью, грустной ночью

Твое сердце заживет,

А мое порвется в клочья,

Если не застынет в лед.

Бог плеснет на угли синью,

И, как беглая жена,

В одиночестве и стыни

Сгинет блудная луна.

Любовь бывает тихою и громкой,

Такою хрупкою, такою ломкой,

Любовь бывает доброю и злой,

Слепой и зрячей, каждой выйдет срок —

Но вдруг другой раздуешь уголек

Под чувств своих остывшею золой.

Ты ждешь меня не так уж и напрасно,

Ведь нить надежды вьется с сердца прясла,

Она – прочней канатов и тросов.

И крюк мой недостаточно высок,

Когда вдруг посмотрю на потолок,

И снова смысл приходит нежных слов.

Месяц выкатился в гору,

Звезды жмурятся со сна,

Зашумит родному бору

Неприкаянно сосна.

И в ночной притихшей дали

Мне видней, чем даже днем,

Как из прошлого печали

Стынут в будущем моем.

Как холодною любовью

Ты сожгла солому чувств,

И в мерцающем безмолвье

Тонет эхо тех безумств.

Ну а та, что не люблю я,

Любит, видно, за двоих,

У меня меня воруя

В поцелуях дней пустых.

Оттого, что точно знаю,

Ждет ее со мной тужиль,

Я ей сердцем не мерцаю,

Сердце в разум положив.

Ночь проходит, звезды гаснут,

И как месяц поутру

В дымке серой и ненастной

На рассвете я умру.

Мы жарим жизнь на масле здравомыслия,

И оттого в недолгие лета

Жиреют души, бряклые, обвислые,

Не пролезая в райские врата.

И вот, когда иной чудак находится,

Что ищет не от мира от сего,

Прямой наводкой здравый смысл наводится

На мысли «нездоровые» его.

Но брезгуют врачи чумной опасностью,

Как брезгует предателем война,

Хоть и на небе есть свои туманности,

Стезя поэта им озарена.

Он, Божьим смыслом песнь свою согретую,

Дает, как хлеб, куплетами кроша,

Лишь словом как моральною диетою,

Врачуется заплывшая душа.

Он – под Крестом, а мы – под коромыслами

Встречаемся дорогой иногда,

Так уступите путь – со всеми смыслами

Вам не оставить в человечестве следа.

Устал я что ли, что со мной случилось,

Не плещет больше синь через глаза,

Ужель когда-то дареную милость

Назад берут, взыскуя, небеса?

Читаю в облаках белесых запись,

Что каждой твари жить дано, дрожа,

Как на березе, жжет на сердце затесь,

И сок течет ручьем из-под ножа.

Мне новых в жизни радостей не нужно,

От старых не оправиться никак,

Когда по воле женщины бездушной

Остался в утешение кабак.

Где я, стаканов русских грея грани

Под струн гитарных ласковую звень,

Среди довольной выкормленной пьяни

Один плясал с душою набекрень.

И оттого мила мне эта мука,

Что отрубает прошлое она,

Как вору незадачливую руку

Палач в былые злые времена.

И вот теперь, когда терять мне больше

Уж нечего… я чувствую усталь,

Порвалась нить, ведь там бывает тоньше,

Где крепче душит за душу печаль.

И оттого в глазах больное стынет,

И оседает яростная муть,

Что полыньи затягивает в льдине,

Что лишь во льду никак не утонуть.

В конце на Никитской в богемном кафе,

Что рядом с бразильским послом,

Сидел я – не пьяный, а так – под шафе

И думал вовсю о былом.

Народу немного, но шумный народ,

И грустное пел гитарист,

И двое лишь слушали, как он поет,

Простой ресторанный артист.

Напротив меня в благородных очках

Сидел седовласый старик,

Виски зажимая, как будто в висках

Не песня звенела, а крик.

Изящные пальцы, на шее платок,

Старик за собою следил…

И, только певец в огорчении смолк,

Есенина спеть попросил.

Я рюмку налил, что ж – грустить, так до дна,

«Мой последний, единственный друг»,

Старик, что напротив, бокалом вина

Меня поприветствовал вдруг.

Пронзительно брызнула глаз бирюза

За дымчатым модным стеклом,

И словно меня затянуло в глаза

Того – за соседним столом.

Всю песню смотрел на него я в упор,

Слова словно слезы текли,

И что-то… курносость, изящность, вихор

Узнать мне его помогли.

Неужто потомок какой-то шальной?

Известны, быть может, не все?

Да нет, наважденье… иль вывих чудной

В крутящемся лет колесе?

Последняя нота, я рюмку в руке

Всю песню, как нож, продержал,

Вовсю признавая того в старике,

Кто к песне слова написал.

И, глотку задрав, выпил, тайной томим,

Чтоб чуть посветлело в крови,

Сергей Александрыч, он был бы таким,

До родов моих доживи.

Никто не похлопал, вздохнул гитарист,

Снимая гитару пока,

Я рюмку поставил, чтоб выпить на бис,

Глядь – нету того старика.

Исчез, не ушел, не поднялся, а так —

Как будто и не было тут…

Иль призрак подался в попроще кабак,

Где пьют под него, а не жрут.

Ну что же, во времени мы не сошлись,

В пространстве, видать, привелось,

Знать, только поэтами русская жизнь,

Как ниткою, шьется насквозь.

А, может быть, скучно великим во мгле,

Иль дали дожить под конец,

Чтоб знал, что не зря в англетерной петле

Примерил терновый венец.

Теперь в то кафе я почаще хожу

И больше плачу чаевых,

Но… больше Есениных не нахожу

Ни старых, ни молодых.