Поспели травы

Видал вчерась царя?

Так и не скажешь – царь.

Уж больно хлипковат.

А ведь зовут – Кровавым.

Я подсмотрел втемне,

Свой погасив фонарь,

Как две княжны в окне

Кому-то слали знак…

Так это ты в окно пальнул?

Небось, затвор заклинил,

Так засмотрелся на девиц…

А ты б не засмотрелся?

Я год без баб… Моя бы воля,

Эх, я бы озорнул…

А особливо с этой… пухлой.

С Ольгой что ли?

Кажись, что так.

А я бы этих всех девиц,

Царевен там, или цариц,

Не посчитав за грех,

Давил бы, как мокриц,

Иль на штыки их всех…

А баб за что?

За то, что все они народ топтали,

За войну, за голод…

В моем селе младенцев бабы с голоду сжирали.

А брат на штык германский взят,

А ихние князья все жировали!

Так-то ж война…

Война?! Заместо пушек – аналой,

Кресты заместо пуль!

В атаку гнали – на убой!

А кто жирел? Буржуй!

Кому, видать, война, кому и мать родна.

Я б все-таки детей оставил…

В живых?! Под корень

Рубят на Руси дурное семя.

Романовы виновны все!! И кровью только

С народом расплатится сможет эта мразь.

Теперь – мы власть!

Уж это точно.

И все офицерье – туда же —

Втоптать ногами в грязь

Золотопогонников проклятых.

На каждый их затылок давно готов наган.

Ты слышал, говорят,

Что город будет не сегодня-завтра сдан.

Куды ж царя девать?

Да кабы знать.

Но ведь не белым оставлять.

Наверное, в Москву, на суд

Семейку повезут…

Да при попытке к бегству расстрелять…

Или повесить – на потеху.

Да щас уж не до смеха.

Кончай брехать – идет Юровский.

Что, курим на посту?

Да, с дисциплинкой-то у вас, бойцы, неважно.

Да не… я так, немножко… И то в кулак.

Всю ночь стоять – и без махорки?

Уж не серчай, товарищ, кхм, Юровский.

Слушайте сюда.

Назавтра быть всем трезвыми.

Чтоб и не пахло!

Оружие проверить.

И отдохнуть, когда сдадите пост.

А что…

И не курить под окнами.

Вы что, не в курсе обстановки?

Тут белочехи – в нескольких верстах,

А вы демаскируете важнейший пост.

Вас что, для этого здесь держат на постах?

Что, потерпеть не можете, солдаты Революции?

Нетерпеливых Революция не любит.

Кажись, чего-то будет…

Какой-то куцый…

Мерзавцы, сволочи, подонки!!!

О ком вы, Михаил Владимирович?

Да все о них, рабочих и солдатских, как их…

О депутатах о собачьих!!

Придрались, что, мол, землей владею

Под Новгородом и Екатеринославом…

Что, мол, таким, как я, всегда есть что спасать!

А будем мы спасать всю ту же землю,

Когда она в руках народа?

Скоты! Мерзавцы и уроды!!

А вы на это что?

Что я ответил?! Не помню точно! Боже!!

За Родину мы платим сыновьями, русскими, своими —

Что же с такой ценой сравниться может?!

Зачем земля, когда не станет уж самой России!!

Последнюю рубашку хоть снимите,

Но край родной, но Родину спасите, —

Вот что ответил я этим крикунам!

Пожалуйста, спокойнее…

Пожалуй… извините, Василий Васильевич.

Я каждый час на проводе со Ставкой и

Со штабом Северного фронта.

Уж третий день я извещаю —

Грядет анархия, рабочие бросают оборонные заводы,

И все – в толпу, на митинг!

Резервные полки – на стороне восставших.

Подвоз муки – ничтожен, правительство —

Бессильно, и навести порядок без кровопролитья —

Невозможно! А выход был…

Ответственное министерство.

Но даже это поздно.

Осталось – отречение.

Быть может, это успокоит разгоряченную толпу.

Иначе – поражение от немцев, унижение, позор и гибель.

Я из казарм… Князь Вяземский убит.

Гораздо хуже все, чем мы могли представить!

Солдаты разоружают офицеров.

Несогласных убивают тут же.

На что-то нужно все-таки решаться.

А что с войсками с фронта?

По два полка – кавалерийских и пехотных

Идут к столице – сняты с Западного и Северного фронта.

Но это… море крови, господа!

Гражданская война, когда противник внешний наступает!

К тому же, неизвестно, насколько долго они останутся

Верны присяге, долгу. Такого не было еще в истории России,

Чтоб русские солдаты стреляли по своим же.

А кто ведет войска?

Генерал-адъютант Николай Иудович Иванов.

Этот крови не боится еще с Кронштадта.

Я думаю, что надо убедить и Ставку, и генерала Рузского

Не подливать в огонь такого керосина.

Сгорим дотла.

У меня как раз сейчас прямая связь со штабом

Северного фронта.

Князь Вяземский убит в автомобиле, и прямо на моих глазах.

Лишь потому, что был в военной форме, из-за погон.

Сейчас на улицах стреляют офицеров, полицию, жандармов, громят

Редакции журналов, правых в основном.

Дожили – офицеры прячутся в Госдуме от самосуда.

А Комитет рабочих депутатов

Все больше забирает власть. Еще немного – и наш Думский Комитет

Отправят в Петропавловку – вслед за правительством.

Что будет на фронтах, когда разложатся войска, подумать страшно!

Да, двоевластье держится недолго.

Родзянко прав. Лишь отреченье успокоит взбесившуюся массу.

Быть может, маленький Наследник умилит толпу. Императрица,

Ненавистная народу, почти изменница, уедет с мужем за границу,

Тем самым отведем запал от бочки с порохом всеобщего в народе недовольства

И выбьем почву из-под ног различных самозванных комитетов.

Правительство – отчетно перед Думой, и новый избирательный закон

Надолго отвратит страну от бурь и потрясений.

От протопоповых, хабаловых и иже с ними.

И пусть монархия останется как символ, как традиция, как флаг цивилизованной России!

Пожалуйста, ответ из Ставки и из Пскова.

И Рузский, и, что важнее, Алексеев едины в мнении —

Наш император должен все-таки отречься.

А что же государь?

Необходимо убедить его величество.

Ему уже не править – он ненавистен всем,

Особенно народу. И если не склоним мы

Николая к отреченью, то этот сброд решит все сам —

Монархии не будет. А без монархии – России.

Я должен был с утра поехать к Государю.

Но поезд мой – не пропустили.

Они, мерзавцы эти, порешили,

Чтобы со мной поехали Чхеидзеи батальон солдат.

Да что ж это такое?!

Я в курсе. И действовать иначе предлагаю.

Решительно и тайно – без всяких разрешений

Поехать к государю и привезти России нового царя.

Наследника, а может, Михаила?

Алексея. Поставим… этих перед фактом.

И, что осталось, собрать под новым стягом.

Мне Рузский сообщил, что говорил

Намедни с Государем. А Алексеев запросил

Командующих фронтами. Ответы будут скоро…

И, очевидно, в пользу отреченья.

Войска, что посланы в столицу, остановлены под Лугой.

Ну слава Богу!

Нельзя уж боле медлить. Ехать к Николаю!

Я лично – если вы даете полномочия, готов.

Быть может, кто-нибудь еще поедет?

Я с Вами.

Благослови вас Бог!

А, Николай Владимирович, пожалуйста, садитесь.

Чайку, сигару? Вот с рамкой не выходит – как-то криво…

Вы, генерал, не доложили государю?!

Я час томлюсь с докладом, а вы… про рамки говорите!

Что вы кричите?! Я не обязан…

Обязан?! Да не обязанность, а долг

В такой момент в вас должен возопить…

Вы – комендант, в обязанностях ваших —

Забота об особе государя.

А вы – «чайку попить»?!

Всем нам, быть может, на милость победителя придется сдаться,

А вы – про рамки?!!

Ваше величество!

Быть может, вам будет неугодно выслушать доклад.

Не все, о чем я собирался доложить, формально входит в компетенцию мою —

Всего лишь – командующего фронтом.

К тому же, с начальником Генштаба

Частенько мы во мнениях не сходны.

Однако Михаил Васильевич Алексеев сам настоял,

Чтоб я вам доложил о положенье в Петербурге.

Прошу вас, продолжайте.

Напрасным оказался оптимизм, царивший в Ставке.

Во всех вчерашних телеграммах Хабалов сообщал

О невозможности по наведению порядка.

Мятежниками занят Мариинский дворец.

Из гарнизона – шесть сотен пехотинцев и полтыщи

Всадников остались верными присяге. К тому же

Недостаточно патронов для орудий.

Мятежные войска расстреливают командиров.

Бунт подавить не удалось.

Что Дума?

Родзянко сообщил, что власть взял в руки

Комитет, составленный из думцев.

Министры Кабинета самоустранились.

И кто в составе Комитета?

Родзянко, Милюков, Шульгин и Львов.

От левых – Керенский, Чхеидзе.

Балтийский флот уже признал власть Комитета, который назван Временным.

И беспорядки начались в Москве, в Кронштадте тоже.

Как вам известно, мной послан в Петроград

Георгиевский батальон,

Он под началом генерал-адъютанта Иванова.

И по прибытии ему должны там подчиниться все министры.

Не важно – старые или от Думы.

Я прошлой ночью, как и предписано, отдал приказ

О придании генералу Иванову пехотного кавалерийского полка.

Насколько мне известно, Иванов добрался-таки до Царского Села.

Ну, это уже что-то.

Но я осмелюсь доложить,

Уж коли мне дозволено со всею откровенностью сказать…

Да, да… Я слушаю.

Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев считает,

И в этом с ним я полностью согласен,

Сейчас одно лишь может успокоить и народ, и армию,

Одно лишь средство видно для избежания междоусобицы позорной

И не бывавшего еще в тылу подобного кровопролитья —

Ответственное перед Думой министерство.

Тем более что фактически оно уже активно признается.

Но почему сейчас? И что это за бунт?!

Бывали времена похуже, голодней.

И отступленье позади, и хлеба – вдоволь.

Ведь в Петрограде – всего лишь перебои – хлеб должен быть.

Как, Николай Владимирович?

Извольте, ваше величество.

Да позволено мне высказать и мнение мое, и многих

О неудачах в делах гражданских…

Вам помешал понять Победоносцев —

Реформы все же неизбежны.

Понятно было все двенадцать лет назад —

Вы дали российскому народу Думу,

Но исполнительную власть решали сами.

И кто был выдвинут – какие люди?

Министр Плеве – держиморда и подлец.

Прости, Господь, что в этом тоне о покойном.

А губернатор Петербурга Трепов?

Ведь это он обязан был сказать всю правду

О Кровавом воскресенье, о расстрелянных рабочих,

Которых вы простили так великодушно,

А не возить покорных депутаций.

Тогда – двенадцать лет назад все началось, а не сейчас.

А как бездарно мы втянулись в войну с микадо?

Зачем, зачем не отдали японцам мы Кореи,

Которой нам не нужно вовсе было?

Когда Маньчжурия – почти в протекторате?

И вместо этого – мы сдали Порт-Артур,

Какой позор, какое униженье!

Вот вам и маленькая

Победоносная война. И для того лишь, чтоб Витте

Корею официально за Японией признал.

А заодно

И Сахалин, и Порт-Артур. Кто так готовился к войне —

Министр Куропаткин!

А кто готовил Родину к войне текущей?

Почтенный старец

Горемыкин, что имени не помнит, верно, своего.

За два с немногим года, что идет война,

Вы заменили четырех премьер-министров,

И что важнее – столько же военных.

От этого у нас «снарядный голод»,

И хоть сейчас полегче, но только эти люди виноваты,

Что мы от Кракова так откатились, отдав Галицию, Волынь,

Утратив Польшу и Литву, Курляндию опять же.

И потеряли миллионы человек, и лучших офицеров.

Предательством лишь можно это объяснить.

И в армии давно уж нижние чины толкуют,

Что, извините ради Бога, императрица замешана

В переговорах с кайзером. Не может немка, мол, добра желать России.

Что через покровительство ее «святому старцу», которого

Давно в народе «вором» кличут, посты в правительстве

Налево и направо распутинским кагалом продавались.

А заплативший служит не России – тому, кому платил!

Григорий – роковое имя для монархов…

Достаточно!

Вы говорите о министрах-думцах.

Но что это за люди? Ответственным нельзя быть перед Думой,

Которая не сможет никогда в себе самой договориться.

Ответственным быть можно только перед Богом.

Один он ведает и смысл пораженья, и цену всех побед.

Ошибки неизбежны – ни в войне, ни в управленье,

Но царь, помазанник, один лишь может интерес иметь – Россию.

Когда же власть на части распадется,

То распадется и страна – по интересам.

А главный интерес у Думы – править без царя.

Но вот куда же править?

И где же это видано, чтобы на судне, особенно военном,

Прокладывать маршрут голосованьем?

А мы сейчас – как раз такой корабль.

И в дни, когда блеснул маяк надежды на успех,

Когда причал и гавань уже видны,

Сейчас лишиться капитана?

К тому ж, не забывайте,

Ведь есть еще матросы, которые по праву

Потребуют участья в управленье кораблем.

Нет, нет, я не могу отдать на растерзание

И без того израненную землю.

И как наш великий предок, повторяю —

Не за меня, а за Отечество, врученное нам Богом,

Мы поведем войска к победе по весне.

Но ждать нет времени.

Как сообщают телеграммы с мест,

Власть в воздухе повисла, и оборваться может каждый час.

Уж лучше уступить правительство, но сохранить

Династию, Россию.

Вы предлагаете мне царствовать, не править,

Удел не самодержца, не царя,

Мои потомки – чем себя прославят, —

Что были ширмой для министров и ворья?

Вы предложили мне стать символом, но символом чего?

Парламентской России.

Но уж двенадцать лет, как нет самодержавья

В том абсолютном смысле, который так всех раздражал.

Уж сколько лет, как Дума контролирует бюджет —

Основу управленья. И то – к согласью редко приходили.

Теперь они хотят к тому же контролировать министров.

Все это будет лишь похоже на грызню шакалов вкруг трупа льва.

Двенадцать лет назад лишь Манифест об избирательных правах

Позволил сбить накал всеобщей забастовки и неминуемого бунта.

На этот раз грядет не бунт, а катастрофа.

Мы, ваши поданные, уверены, что и сейчас – последний выход – этот.

Для блага Родины, для целости России…

Ну, хорошо. Я должен взвесить…

Государь! Необходимо отменить

Задачу генералу Иванову. Польется кровь, и будет только хуже.

Ведь компромиссы будут невозможны. А если части

Перейдут на сторону восставших, то требования ужесточатся.

И я уже не говорю о том, что никогда еще в истории

Российские войска друг в друга не стреляли.

Все окончательно уйдет из-под контроля.

Сначала все-таки разумнее поговорить с Родзянко.

Наверное, вы правы.

Телеграфируйте, чтобы до нашего приезда

И до доклада лично мне мер не предпринимать.

Слушаюсь.

Ужель виновник я народного восстанья,

Ужель своих вождей чернь ставит над царем,

Царем, что избегал суровых наказаний,

И был рожден в день Иова-страдальца.

В годину тяжких испытаний преступен бунт вдвойне.

Не время для разбора и шатаний,

Когда забрезжил перелом в войне.

О предки! Вы в правленье славном

Пролили море крови – холопьей и боярской

Во властолюбье жадном,

Ужель силен лишь страхом царь?

Я ж не наказывал жестоко,

Россию я не усмирял,

Ужели так угодно Богу,

Чтоб я державу потерял?

Тут впору вспомнить «Годунова»:

«Кто ни умрет, я всех убийца тайный»,

Но совесть государя вашего – чиста,

И нету мальчиков кровавых,

И не тошнит, и голова – ясна.

Но правда и другое – «милости не чувствует народ».

И вправду, шапка Мономаха – тяжела.

Неужто мне не донести?

Я Думу дал российскому народу, но ненадолго

Воцарился в государстве мир.

Неужто нет конца уступкам,

Как нет конца амбициям людей,

Которые народ российский представляют?

Ну почему, Россия, ты – всегда

Врагу – трофей, своим – добыча?

И, получив добычу, развалив, расстроив управленье,

Они же первые умоют руки – простой отставкой.

И некому спросить.

Ведь назначали из своих, свои и для своих.

И через век так будет…

Такие люди связаны порукой крепче, чем ребенок пуповиной.

Что с ними станет, если царь не сможет боле

Державно управлять теченьем дел?

Кто будет армии и флота во главе?

Кто их в конце концов рассудит,

Какой свободы хочешь ты, народ российский,

Какую участь ты готовишь и себе и мне?

Инстинкты низкие и разум низкий,

Обман и трусость ныне на коне.

Ужель мне трон велик, ужель не в силах

Ни Алексеев, ни войска на что-то повлиять?

Но где же Рузский? Как невыносимо

Сидеть и милости холопов ждать.

Но если Рузский прав? И Алексеев говорит о том же.

Сбить недовольство, успокоить…

Ах, Боже мой, но как там Аликс? Дети?

Что скажет государыня, когда узнает?

Кто может мне помочь принять решенье,

Которое так круто все изменит? Не будет более

Державного монарха. Такого на Руси еще не знали,

Но, может, это правда выход? Спасти семью и Родину

Готов любыми я путями. Что эта власть – лишь бремя,

Особенно в годину войн и бурь.

Но не от войн пришло на Русь лихое время,

А забродила в русских душах хмурь.

Я поступаюсь бременем во имя мира.

Видать, так хочет Бог, что тут поделать…

Государь! Получен телеграммой от генерала Алексеева проект

Манифеста.

Читайте.

Нет, никогда я властью не прельщался,

И видит Бог, которым я помазан – не на власть,

А на заботу о России, о подданных, народе русском…

Одной надеждой тщу себя, что все это внесет успокоенье

И ободрит войска.

И властью данной Нам от Бога, я объявляю, что согласен

На этот Манифест!

Ваше величество! Ваше величество!

Россия благодарная еще оценит величие монаршего поступка.

Он – историчен, и Миротворцем вас, как предка вашего когда-то, нарекут!

Позвольте доложить об этом манифесте в Ставку, государь.

И скоро – разговор с Родзянко – телеграфом.

Теперь он примет меры,

И выяснится также, отчего не смог приехать в Псков.

Идите, Николай Владимирович.

Уф! Насилу уломал.

Теперь лишь бросить эту кость Родзянке и всем этим

Горлопанам. И пусть уже скорее брались бы за дело —

Смирять волну стихии.

Не поздно ли? Не дай Господь!

Ваше величество! Вот лента разговора.

Закончили с Родзянко в семь тридцать.

Я так и думал – им нужно отреченье.

Но чем я заслужил, чем, ненависть такую?

Но если только это даст успокоенье,

Что ж, я приму судьбу любую.

Монарх, рожденный в день несчастья,

Наверное, сам – несчастье для России,

Но ведь не принцип самовластья,

Что тыщу лет стране опорой было,

И будут ль лучше принципы другие?

Для блага Родины я отойду от властного кормила

Еще раз повторю – не власть мне дорога,

Мне дорога Россия – ее не потеряйте.

У нас у всех она – одна судьба,

Другой судьбы не будет.

Господь, спаси и умири Россию!

Не дай разъять ее врагам и вразуми народ.

Вы мой ответ хотели знать?

Я отрекусь – чтоб не пресекся царский род,

Чтоб сын мой Алексей, живя в счастливом царстве,

Соединил в России Запад и Восток

И поддержал согласье в государстве.

Быть может, к мальчику Господь не будет строг.

Весь разговор с Родзянко передавался в Ставку.

Быть может, в Ставке мнение другое.

Разослана депеша циркуляром главнокомандующим фронтов.

Не лучше ли дождаться их ответа?

Тем более, приедут депутаты…

Тогда все станет ясно.

Да, да, конечно, подождем.

Прошу садиться, господа.

Где Николай Владимирович?

Он будет чуть попозже, государь.

Ну что ж, начнем, пожалуй, без него.

Мне нелегко об этом говорить.

Мы с Шульгиным приехали сюда от имени

Временного комитета Думы.

И вы должны узнать, как обстоят дела в столице,

А также, что сейчас необходимо сделать,

Чтоб вывести страну из катастрофы.

Весь Петроград в руках восставших.

Борьба с движением народа – безнадежна,

И может привести к неисчислимым жертвам, к войне гражданской.

И это в тот момент, когда наш внешний враг

Того и ждет, чтоб нанести удар смертельный

России, погрязшей в смуте.

Попытки подавить движение народа

Лишь ввергнут в эту смуту всю Россию.

Да и найдется ль воинская часть,

Которая не повернет штыки,

Едва соприкоснувшись с гарнизоном Петрограда,

Задышит воздухом свободы, которым дышит Петроград?

Поэтому и корпус Иванова застрял под Вырицей,

Разагитированный гражданскимис бантами красными в петлицах.

Мятеж от часу к часу переходил в анархию.

Вот почему был создан Думский комитет.

Все прежние министры стушевались.

Я сам поехал по частям, я делал все, что мог,

Чтобы офицеров как-нибудь вернуть к командованию

Нижними чинами, а нижние чины призвать хранить спокойствие.

И кроме нас активно заседает рабочий комитет,

И власти – больше у него. Опасность в том,

Что требуют республику, солдатам обещают землю,

На фронтах хотят смести начальство, чтоб выбирать

Угодных командиров. Толпа вооружена.

Вчера ко мне явились делегаты

От гарнизона Царского Села.

Привел их сам Великий князь

Кирилл Владимирович.

Был трудный день, но дело решено.

Пришли ответы от командующих фронтов —

буквально все за отреченье.

Это решило последние сомненья.

Он отречется…

Все заявили о призанье новой власти, готовности ей подчиниться,

И следовать приказам, на что был выдан положенный мандат.

Вам, Государь, рассчитывать уж не на кого боле.

Осталось лишь одно – исполнить наш совет —

Отречься от престола в пользу Алексея.

Регентом может быть Великий князь – Михаил Александрович.

Еще до вашего приезда,

После разговора Рузского с Родзянко,

Я думал на протяженье дня отречься в пользу сына.

Но он серьезно болен.

Поэтому я принял твердое решенье —

Отречься за себя и за него.

Мы полагали, что образ маленького Алексея Николаевича

Смог бы произвести смягченье в нравах.

Его величество обеспокоен возможною разлукой с сыном.

Но если передать наследнику престол,

Дозволено ли нам будет с женой остаться с ним?

Вам надобно уехать за границу.

Иначе отреченье казаться будет всем фиктивным.

В том смысле, что никто не согласится

Оставить править тех, кто допустил такое положенье дел.

Тогда я отрекаюсь в пользу брата.

Готов я на любые жертвы для России,

Но – не расстаться с сыном.

Воистину – то свыше моих сил.

Прошу понять отца.

Мы привезли с собой как материал – набросок манифеста…

И если вашему величеству угодно будет рассмотреть…

Но отрекаться в пользу брата —

Такого в Основных законах не предусмотрено…

Тем более что следующий монарх отречься может,

Царевич малолетний – нет. Такое отреченье – недействительно.

Здесь есть неправильность, конечно.

Но есть такой резон – придется присягать народу…

Конституции…

Не важно. Царевич присягнуть не может – по малолетству.

А Михаил – вполне, что сбить волну могло бы.

К тому же, если будет Алексей

С отцом и матерью в разлуке подрастать,

То будет ненавидеть всех, тюремщиками нас считать.

Не скажете ли, господа, нет новостей,

Что там с моей семьей?

Мы знаем только то, что дом Ваш подожжен.

Но с баронессой все в порядке.

Вот текст.

Вы думаете, это нужно?

«принеся в том ненарушимую присягу»

Ваше величество, вы соизволили сказать, что мысль об отречении

Вас посетила днем. Вы не могли бы поставить это время под

Манифестом, чтоб не казалось, что Манифест как будто вырван.

Извольте. 2 марта 15 часов и 5 минут.

Вас так устроит?

Спасибо. Еще одно.

Кого-то Вы должны назначить

Верховным Главнокомандующим.

Я предложил бы Великого князя

Николая Николаевича.

Нет возражений.

Вполне подходит.

Еще необходимо организовать правительство.

И надлежит лишь указать премьер-министра. Здесь

Думский комитет хотел бы видеть князя Львова.

Да, он мне знаком. Ну что же, пусть будет Львов

Я попросил бы поставить время – часом раньше манифеста.

Что слышно о моей семье, об императрице?

Я не имею сведений два дня.

Насколько мне известно, все благополучно, лишь

Прихворали дети, но доктора на месте.

Спасибо.

Какие ваши планы?

Поеду в Ставку. Проститься с теми,

кто со мной служил России.

Потом, наверное, в Киев, проститься с матерью.

И – в Царское, к семье, дождусь детей выздоровленья, потом уж за границу.

Да, напоследок. Такая обстановка, что уверенным быть в чем-нибудь нельзя.

Нас могут задержать в пути и Манифеста мы не довезем.

Не соблаговолите ли заверить дубликат – пусть остается у генерала Рузского.

Конечно. Пожалуйста, подождите здесь.

Спасибо вам за службу, за верное и честное служение России.

Генералы молчат со слезами на глазах.

Ах, ваше величество.

Вот если б сделать это раньше,

Хоть до последнего созыва Думы, быть может, не было такого…

Считаете, что обошлось бы?

Отберите у команды и принесите мне наганы.

Зачем?

Для проверки.

Сегодня будем приводить… всех в исполнение.

Поэтому предупреди, чтоб в карауле со стрельбы не волновались.

Понял.

И уведите поваренка.

Будет сделано

Но где же чертов грузовик? Ведь все детали решены…

Да, только так история творится,

Наганом, пулей и штыком.

Убить царя, детей, царицу

Притом законно, не тайком,

Такое вряд ли может повториться.

Сегодня ночью – я слуга истории

И, обойдемся без соплей, ее убийца.

Вчера – монарх, сегодня – инфузория,

И все моей, вот этой вот рукой свершится,

И вложенной в нее смертельной волей.

Кто спросит, жаль ли мне детей?

Не будет ли кровавых мальчиков в глазах?

Безволие – проблема всех Романовых-царей,

Из них лишь Петр сумел Россию наказать,

Сынка, и то не пожалел, и, кстати, тоже – Алексей.

Пускай царевича, забитого плетьми,

Исполнится предсмертное проклятье.

И править будем мы российскими людьми

Без гнили буржуазных демократий.

И если надо, то засеем Русь костьми.

Трехвековая ржа так просто не скоблится,

И пусть окончится в подвале, втихаря,

Не на миру, чтоб было чем гордиться,

Бесславное правление бесславного царя,

И я, Юровский, через час переверну страницу!

Товарищи!

Ввиду приближенья к городу контрреволюционных банд, а также

Попыток белогвардейцев похитить бывшего царя с семьей и тем

Спасти от революционного суда Уральский губернский комитет

Постановил единогласно – коронованного палача российского народа

И всю семью подвергнуть высшей мере революционной защиты —

Расстрелу!

А челядь?

Всех!

Напомню: царя стреляет Ермаков,

Никулин – Алексея,

Медведев Михаил – Марию.

Мне – царица,

остальных кончает Павел Кабанов, товарищи латышские стрелки.

Я тоже мог бы Николая…

Решали ведь заранее, сейчас не время спорить

Я баб стрелять не буду.

Я тоже. Я Ирод или какой Иуда,

В девиц стрелять?

Ах, чистоплюи! Вон отсюда!!

Наганы сдать!!

Кто поведет машину?

Люханов за рулем. Да где же он, черт побери!

Может, что-то отложилось?

Не может быть. Ну, ладно, подождем.

Вот яйца из монастыря, пока поешьте.

Здравствуйте, товарищи!

Грузовик с тобой? И что так поздно?

Ждали телеграмму из Москвы.

Тепереча нормально все.

Ну что ж, тогда начнем скорей

Пошел будить семью.

Не перепутайте, кто чей.

Ввиду того, что ваши родственники продолжают

наступление на Советскую Россию,

Уралисполком постановил вас расстрелять.

Что? Что?

Уралисполком приговорил вас к расстрелу.

Не ведаете, что тво…

«В ту ночь, как теплилась заря,

Рабы зарезали царя».

Сдвинем головы,

Теперь нигде не безопасно,

Зачем нам рисковать напрасно,

Доносчиков кругом – как вшей,

Доложат сразу.

Чуть что – в железо, да взашей

До Тайного приказа.

И Цыклера[3] сказнили по доносу,

А Цыклер в Троицу пришел других поранее.

Былых заслуг Антихрист не вспомянет…

Вспомянет… на допросе.

Расскажешь, что и сам не знал.

На дыбе Цыклер показал,

Желал он Шеина иль Шереметева на царство.

Не нужно нам бояр. Оно – гнилое-то боярство.

Пока за морем царь, царевичу – престол.

Пусть лучше Софья правит государством.

Кокуй[4] – под нож, бояр – на кол.

Вернуть Голицына[5] из ссылки след.

И на Москве, и в Крым когда ходили —

Василий к нам всегда был милосерд.

А немцу русских разве жаль голов?

Вон сколько наших зря побили,

Как Франц Лефорт подвел стрельцов

Умышленно под стену под Азовом.

В местах, для крови самых нужных,

Вся наша состояла служба.

То иноземцы все – друзья Петровы.

А кто взорвал подкоп с стрельцами?

Немчин Адамка Вейде.

От немцев горше, чем от турка, беды,

Что Государь вознес над нами…

Расселась нерусь разная у трона,

А ты – терпи.

А ели мертвечину по степи —

Все по вине проклятого Гордона.

А как нас немец гнул в Азове —

Крутили всех в бараний рог,

Как каторжане жили, а чуть слово —

В ответ – батог.

Теперь загнали на границу

Аж к самой Литве.

Эх, был бы с нами князь Голицын,

Давно бы жили на Москве.

Житья и на Москве не стало.

Слыхать, бояре жалованье прячут,

Воруют да жируют, все им мало,

А люди плачут.

Народ весь стерся, обнищали…

Налог берут на печь, на пчел, на бани,

Да с погребов со всякой сажени по гривне —

Все на потехи той ехидне.

Народ за нас, вестимо.

Куда живет-то твой народ?

Все, подъяремный, мимо.

В Азове немцы, на Москве бояре,

В земле черви, в водах черти.

По году женок не видали,

Доколе же терпеть тоску?

Идти бы надо на Москву,

Царевне Софье бить челом —

На царство звать.

А что с царем?

Эх, кабы знать

Шестнадцать лет назад,

Что вырастет Антихрист из Петра,

Отведал бы волчонок топора —

Пошел бы за Нарышкинами в ад[6]^.

Так что с царем?

Брехают, сгинул царь за морем.

Какой он царь! Порушил православну веру!

Да тише ты! Не в поле.

Ори, да в меру.

Коль Петр объявится, в Москву не пустим,

Солдат же усмирим.

Боярам – сделать пусто.

На том и порешим.

Кто челобитную доставит?

Я хоть сейчас готов.

Зачавши дело, вместе и кончать.

Погодь, Проскуряков.

Поболее народа надо взять.

Зачем нам раскрываться до поры?

Хоть недовольны все, но сыщется собака,

Чтоб голову свою не класть на плаху —

Чужие подведет под топоры.

А Петр не привык считать голов.

Мой план таков.

Большим числом пойдем не к Софье —

Правительство о милости просить:

Вернуться к семьям, на Москве служить,

Бояре будут колебаться, хмурить брови,

Держать совет, ища поменьше лиха.

А мы пока письмо доставим тихо —

Так малое покроется большим.

А ежели правительство решит

Не в нашу пользу, что тогда?

Что за беда?

Стрельцы не будут колебаться,

Когда наступит срок.

Что думаете, братцы?

А план неплох.

Оно конечно.

Спаси, Господь, и вразуми нас, грешных,

Латинскую пресечь крамолу —

Свалить Антихриста с престола.

Ну что, сестрица, как житье?

Пошто молчишь? Не ждала, что приду?

Сам видишь, каково в опале.

Ты не сама ли

На голову свою накликала беду?

Писалась в титла без царева изволенья,

Учила государством не своим владеть своею волей

И почиталась наравне с царями. Мало, что ли?

И истощила тем вконец терпенье,

Дойдя до самого предела,

Когда венцом венчаться царским захотела.

Нельзя с царями так… небрежно.

Что поминать? Теперь ты правишь самодержно.

Дело Цыклера раскрыто.

Он показал, что ты ему почасту говорила,

Чтоб он на пару с Федькой Шакловитым[7]

Меня бы свел безвременно в могилу.

Гранаты подложить мне в сани,

Зажечь дома в Преображенском,

Чтоб в суматохе нас изрезать бердышами —

Они бы не решились сами.

Пока в монастыре тужишь ты женском,

Грозился разорить Москву с донскими казаками,

Нашелся Стенька Разин.

Все вздор.

Разве?

Такого не было меж нами… Наговор.

Жаль, Шакловитого казнили,

Сейчас бы я его спросил.

Так ты же и казнил.

Бояре с Патриархом убедили.

Клянусь, такого я не смела.

Как перед Богом…

Я не за тем пришел.

Я покидаю скоро русские пределы,

Поеду по Европе, где уж много

Людей толковых, посланных для школ.

И чтобы преуспеть в науках сих,

Хочу познать морское дело самолично.

В искусстве оном оставаться неприлично

Царю от подданных своих.

Чтоб самодержцу – да в матросские работы?

Такого Русь еще не знала.

Какие странные заботы,

Иль дома дел осталось мало?

Чтоб морем торговать, потеть на верфи стоит.

России нужен флот,

И царь российский должен флот построить.

У нас такой народ

Упрямый и дебелый,

Чтобы его принудить к делу,

То дело надо крепче прочих знать.

В основу царства заложу я ремесло сие,

Трудиться будут все, и первой – знать.

Народу тяжко царствие твое.

Берут подводы, рекрутов – для марсовых потех,

На службу выволок боярских всех,

Да тягота на мир со всех краев.

Крестьян боярских – в даточные взял.

Народ такого не видал,

Все ропщут, говорят:

Испортили тебя еретики да немцы —

Скоромное с тобой в посты едят.

Причем здесь иноземцы?

Бока во всех сословьях греют,

На печках да на лавках лежа,

А новое, хоть и себе дороже,

Без принужденья делать не умеют —

Закостенели в русской старине да лени.

Европа с турком нас поставят на колени,

Коль к морю не откроется дорога.

Раз нет в народе чувства долга,

Полезнее народу потерпеть.

А кто терпеть не хочет – плеть.

Так русский терпит долго

Да на расправу скор.

На плеть возьмет топор.

Вот потому я здесь, сестрица.

Пока я езжу, могут соблазниться

Да будут подбивать тебя на царство,

Дела мои чтоб в смуте утопить кровавой.

И если я прознаю про твое коварство,

В какой замятне супротив державы,

На этот раз… опалы будет мало.

Я беспощадно выдерну любое жало.

Царевне Марфе караул удвоен,

Тебе – утроен.

Молчишь опять?

Молчи, раз нечего сказать,

Но о словах моих не забывай.

Прощай.

Нет, долго жить тебе не суждено.

Казнить бояр – одно,

Казнить народ – совсем другое.

Ишь что удумал —

сделать Русь немецкого покроя,

Такого даже Грозный бы не мог,

А он для русских был почти как Бог.

Менять уклад, сложившийся от века —

Не в силах одного лишь человека,

Хотя бы и царя.

Все будет зря,

Когда в народе нету пониманья —

Он поднимает бунты и восстанья,

Ох, кровь еще польется

По шее матушки Руси,

Найдется новый Разин, ох найдется,

Еще придут меня просить

Державу царскую принять,

Всех умирить, да сделать все как было.

В Европу со свинячьим рылом

Нам, русским, нечего влезать.

И то, на что нужна холопу

Самодовольная Европа?

Удел Московии – то юг с востоком,

Добить татар и жить своим порядком,

А остальное – нам без прока.

Живет народ и так несладко,

Бо должен править царь, мужик – пахать,

Бояре же – нести цареву службу,

Ломать привычное не нужно,

Себе чтоб шею не сломать.

Нет, брат, под стоны да под крик

Латынь не учат наизусть,

Нельзя на праведную Русь

Напялить аглицкий парик.

Так быть еще великой смуте,

Лишь надо выждать, потерпеть.

А Петр… Что ж, время нас рассудит,

Кому державою владеть.

Стрельцы!

Стрельцы!

Православные!

Ходило нас в Москву просить о милости боярской

Почти две сотни. И вот их ласка —

На вечное житье на Малороссию погонят в кандалах.

Полсотни душ уж нынче под арестом.

Не дайте же пропасть печальникам о всех стрельцах!

Отбить их у бояр, известно!

В неволю не дадим!

Братцы!

Житья стрельцам не будет, пока бояр не усмирим!

Правильно!

Сколько можно изголяться!

Который месяц жалованья нет!!

В судах дела не делают без мзды!

Пусть держат верхние[8] ответ!

У немцев ныне все бразды,

А русских царь не жалует голов,

Сам онемечился, и вера наша закоснела!

И это верно!

Долой еретиков!

Царь православным не защитник боле,

А сам пропал за морем —

И след простыл.

Он подмененный! Лефорта сын!

Такой не нужен нам!

Верно!

Мы с Масловым подали челобитную царевне,

Имеем от нее письмо ко всем стрельцам.

Желаете послухать?!

Давай!

Громчей читай!

Слушай, народ православный!

Пишет вам матушка наша, царевна Софья.

«Стрельцы, надежа веры и державы!

На вас я уповаю во дни большого нестроенья.

Наш венценосный брат Московию покинул,

Оставив на бояр и ближних немцев всю державу нашу.

Вам ведомо, творит какие притеснения чиновный люд,

Какие небывалые доселе подати, поборы и налоги

Сгибают выю русского народа.

Повсюду произвол, повсюду ропот, стоны,

Служилому сословью пресечены права,

Как не бывало, когда мы правили своею волей.

И, не имея боле о персоне брата никаких известий,

Со смертию царя Ивана мы полагаем править самодержно».

На царство Софью!

Пусть Софья правит нами!

Тут говорится дале,

Чтобы стрельцы, не слушая боярства,

Коль Софью пожелают на державство,

То шли бы к Новодевичьей обители,

Сменили караул из царских слуг,

И, чтоб бояре не обидели,

Встать лагерем вокруг.

А если нас потешные не пустят,

Пробить дорогу кровью!

Порубим всех в капусту!

На царство Софью!

В другие весть послать полки!

Верно!

А также ведомость – на Дон,

Пусть встанут казаки!

Царевне бить челом!

Кокуй спалить дотла!

Лефорта первым в петлю!

Останется одна зола!

В поход – немедля!

Полковника под стражу!

Да он сбежал!

Плохого ждать не стал.

Так лучше даже,

Теперь уж пан или пропал.

Князья!

Две вести я для вас принес.

Как водится, одна из них плохая.

С какой начать, не знаю.

Спаси Христос!

Плохие вести – как изжога.

Начни с хороших слов.

Восславим Бога,

Наш Государь жив и здоров!

А долго не было вестей —

То почта долго шла

Из-за привычного нам зла —

Распутица да слякоть по весне.

Отец наш жив, ну слава Богу.

Спросить за почту с Виниуса[9] надо.

Что русская душа, что русская дорога —

Коль кони вывезут – то ладно,

Одни овраги, на авось да в чисто поле,

А коли нет – на все Господня воля.

Господь здесь ни при чем, такой размах,

Страна уж больно необъятна,

От широты – то повреждение в дорогах, то в умах.

С хорошей новостью понятно.

Так вот ответ царя на то мое письмо:

«В том письме объявлен бунт от стрельцов,

и что вашим правительством и службою

солдат усмирен. Зело радуемся; только зело

мне печально и досадно на тебя, для чего ты

сего дела в розыск не вступил. Бог тебя

судит![10] А буде думаете, что мы пропали

(для того, что почты задержались) и для того

боясь, и в дело не вступаешь; воистину,

скорее бы почты весть была; только, слава

Богу, ни один не умер: все живы. Я не знаю,

откуда на вас такой страх бабий!»

Бабий страх? Не страх, а беспокойство.

Однако я продолжу. «…страх бабий!

Мало ль живет, что почты пропадают?

А се в ту пору была и половодь.

Неколи ничего ожидать с такою трусостью!»

Не трусость – осторожность.

«…с такой трусостью! Пожалуй, не осердись:

воистину от болезни сердца писал»

Все истинно. На розыск не решились без царя.

Полста смутьянов взяли враз,

Но выслать их теперь без розыска нельзя.

Уж не до розыска сейчас.

Об этом и вторая весть – от сына – с Торопца.

Хлопочут о задержанных стрельцах?

Стрельцы идут к Москве.

Все?

Всем войском.

А что твой сын?

Пошто не усмирил?

Михайло Долгорукий, кто забыл,

Так люту смерть нашел под бердышами[11].

Бунты в России словом не смиряют,

Иначе бы они затухли сами.

О Господи! О чаша злая,

Что с нами будет —

Побьют да на куски порубят

Или повесят на Кукуе.

Что ты все Бога поминаешь всуе?

Наш государь был прав – зачни мы розыск,

Казни зачинщиков, и не было б угрозы,

В таких делах не ждут.

И впрямь то был еще не бунт.

А что хотят стрельцы, известно?

На царство Софью звать.

Интересно.

В живых не надо было оставлять.

Наш государь

Не должно обсуждать решения царя.

Тем болей – опосля.

А может быть – предаться Софье,

Пока не поздно – заслужить прощенье,

Ведь первый, кто придет, – тому цена поболе.

Получит Софья власть – возьмет Василия в правленье —

Советника себе и брата мне.

Мне животом обязан брат,

Кто девять лет тому назад

Смирил петровский гнев?

Теперь заступничать – его черед.

А если дело не пройдет?

Тонка измены нить,

Пока Василий едет, могут и казнить.

Что Петр, что Софья – кровь кипит.

А если царь, как прежде, победит,

На голову мою – позор,

Потом, как водится, топор.

Как не залезть в чужую клеть,

Чтоб по себе молебен спеть?

Большую сделал глупость

Петр, пожалев царевен.

Предательство – когда расчет неверен,

Когда же верен – мудрость.

Смотри не ошибись.

Что скис ты, князь Борис?

Задумаешься тут.

Тут думать нечего. Что приуныли?

Войска в Москве – зря, что ль, собирали?

Потешные всегда стрельцов бивали,

Авось, побьют и ныне.

Опять авось.

Тут нужен безошибочный расчет.

Вот это верно. Нельзя так… вскользь.

Кто войско поведет?

Генералиссимусом – Шеин жалован царем,

А выше званья не бывает.

Не званьями победу добывают.

Он под Азовом воевал чужим умом,

А делал все Гордон.

То было с турками. Теперь другой резон.

Негоже немцу верховодить в русской распре,

Тут русские на русских… а немец держит флаг.

Еще переметнуться могут, что еще опасней.

Тогда поступим так.

Над войском Шеина поставим,

Гордон – при нем как генерал.

Масальского туда ж отправим,

И Шеину велеть, чтоб не мешал.

Что скажете, князья?

Придумать лучше и нельзя.

Померяемся силой.

Спаси нас, Боже, и помилуй.

Царевна-матушка, позволь сказать.

Говори.

Тебя желает видеть посадская.

Кто такая?

Стрельчиха Маслова Прасковья.

Ейный муж в замятне верховодит.

Знаю. Пусть проходит.

Царевна, матушка,

Заступница, надежа наша!

Встань с колен, Параша.

Заступничать мне нынче тяжело.

Сама в заступниках нужду имею.

Да что ты, матушка,

Как отписала ты стрельцам письмо,

Готов любой из них подставить шею

Под топор, но своего добиться —

Добыть тебе престол.

Но я покуда не царица,

А пленница. И Петр зол.

А шеи стоит поберечь,

От бунтов – верное лекарство,

Когда башка слетает с плеч.

Что от стрельцов слыхать?

Москву решили брать.

Тебя – просить на царство.

Сгодилось, значит, письмецо?

Тогда тебе я так скажу:

Коль не оставит Бог стрельцов —

То я, царица Софья,

По-царски лучших награжу,

Всему стрелецкому сословью

Дарую прежние права…

Коль целой будет голова.

Что еще?

К тебе, царевна, я письмо имею,

Один боярин с человеком передал.

Да? Сама читала?

Да как я смею?!

Давай сюда.

Письмо без подписи.

Так чья рука писала?

То мне неведомо. Гонец мне наказал,

Чтобы немедля оно к тебе попало.

Ну что ж, кто б ни писал,

Не будет злей опала.

Теперь оставь меня.

Храни тебя Господь, царица наша.

Что пишет здесь неведомый боярин?

«…Собрали войско, Шеин и Гордон, все верные царю,

Под двадцать пушек, конница, идут к монастырю…»

А этот муж зело коварен,

Услугу хочет оказать.

Хороший знак – боится проиграть

И хочет заработать милость.

Таких мне видеть приходилось,

И тут и там стремятся угождать.

Боярство испугалось не на шутку —

А этот все не может выбрать дудку,

Под чью полезнее плясать.

Так Цыклер как-то доплясался,

Хотя его я не виню.

А вот боярин зря не подписался,

Коль буду править – доищусь и первого казню.

Чтоб милость заслужить – подписываться надо,

На кол не посажу, такому и топор – награда.

Жаль, не был на приеме[12]

Мой, государь, знакомец с Саардама.

Веселый малый.

Голландец, что-ль, какой?

Да нет – холоп твой

Меншиков, сын конюха.

Тобою послан обучаться мачтовому делу.

Вот боек и остер,

Он высмеял бы весь австрийский двор.

Занятен.

Да, Меншиков, хотя не знатен,

Но, правда, боек, в науках преуспел,

А есть – кичатся все дворянским родом,

Различия не делая меж яхтою и ботом.

Такие будут не у дел.

А двор хорош, и Леопольд радушен.

А главное – как барышня надушен.

Ты Леопольда не хули —

Пока он с Портой на ножах,

Союзник добрый будет наш.

Подлей-ка, Франц, еще «Шабли».

Такие танцы хуже скачки – жажда гложет,

Хмельницкий[13] только и поможет.

А бал был все-таки хорош.

И дамы хороши.

Не то что наши – сидят по избам взаперти,

Как пленные, не учатся ни танцам, ни наукам,

Для женщин вреден и разврат и скука,

Вернемся – надо ассамблеи завести.

А приживется сей обычай?

У нас ведь женщина всего дичится.

Вот потому нас дикарями кличут,

Что в самой маленькой столице

И бал, и танцы, тоньше нравы.

У нас лишь Бахуса забавы.

Не все же топором махать,

На отдых будем танцевать,

Ох с дамами люблю плясать я.

А кавалеры – им подстать,

Все ходят в азиатском платье,

Как турки иль татары – в однорядке,

Охабни без карманов, рукава до пола

Бумаги прячут в сапогах да в шапке,

А бороды – растят с времен раскола.

Да будет азиатчина – крамола.

Кафтаны иноземных образцов,

Да брадобритие еще царь Федор запрещал.

Он это нам не завещал.

Бояр обрить без лишних слов,

Обрезать полы у кафтанов —

И европеец уж готов

Из древнерусского Ивана —

Наполовину, правда.

Налей еще – такая жажда.

Когда прикажешь, Петр Алексеич,

Готовить экипаж в Венецию?

Не будем долго почивать на лаврах.

Наук постигли разных в кораблях, строительстве, фортециях

Мы в Англии, Германии и Нидерландах.

Лишь флота нет галерного в сих странах,

Каким славна Венеция.

А знать его зело необходимо.

Государь, письмо от князя-кесаря.

Вот же бесы,

Вот же дьявол!

Вот Ромодановский – раззява!

Венецию оставим на потом,

А завтра же в Москву, ни дня не мешкать!

Да что случилось, умер кто?

К чему такая спешка?

Стрельцы. Опять стрельцы!

Ведь все-таки взбунтовались, подлецы.

Идут войною на Москву.

Еще в апреле я Ромодановскому-князю

Писал наказ, чтоб розыск учинил над этой грязью,

Сбежавшими со службы бить челом.

Повесил б челобитников гуртом,

Теперь беды бы не было такой.

Ох воры, воры, ох кругом разбой!

А верховодит кто? Зачинщики известны?

Листов немало по Москве прелестных,

Чтоб Софью возвести на трон.

Даст Бог, подавим бунт, я лично розыск проведу,

И будет каждый вор казнен

У всех крещеных на виду.

А что правительство?

Правительство, как пишут, молодцы —

Собрали войско, до баталии дойдет.

То семя Милославского растет,

Проклятый Милославский[14].

Проклятые стрельцы.

Возницын остается в Вене. Вы едете со мной.

Приедем быстро, как не чают.

Царям нередко изменяют,

Но чтоб на трон идти войной,

Такое изредка бывает.

От мятежа надежно помогает

Одно испытанное средство —

Заплечный укорот.

Ну все, идите спать, тут по соседству.

Что за страна досталась мне в наследство,

Что за немыслимый народ —

Предпочитать смиренное болото

Опасному, но гордому полету,

И тех топтать, кто крылья им кует.

Он ищет волю в бунтах, а не в славе,

Все разорить, порушить и сломать,

Беструдное богатство нагулять,

И кончить где-нибудь в канаве.

Суровый царь, хоть возмущает ропот,

Но и забыться не дает,

Под недовольный робкий шепот

Не так обильно кровь течет,

Не так беснуется народ,

Как под лихой разбойный клекот.

Зато от воровской свободы

Монархи гибнут и народы.

Им подавай такую власть,

Чтоб на печи валяться всласть,

Такую, как царевна Софья,

Чтоб наживать, не воевать,

Россию тихо пропивать —

Мечта служилого сословья.

Вовек такому не бывать!

И коль угодно будет Богу,

Старинным русским ремеслом —

На дыбе, плетью, топором

Расшевелю дремучую берлогу,

Чтоб Русь себе расчистила дорогу

В Европу доблестным штыком.

России новое лицо

Явится миру – с блеском, славой.

А что касаемо стрельцов —

На плахе кончат те забавы.

Свят! Свят! Свят!

Что на Москве-то говорят!

Беда пришла, откель не ждали!

Татары вдруг на нас напали?

Иль мор какой?

Ты толком говори, не вой,

Оставь в покое святцы.

Стрельцы как будто под Москвой.

Стрельцам откуда взяться?

Их что, отправили домой?

Постой, постой,

Стрельцы идут к Москве?

Войной!

Откуда же такое лихо?

Моей хозяйке тут одна стрельчиха

Шепнула давеча: несметные полки

Идут сворачивать боярам шеи.

Идут свирепы, как волки,

А править будет Софья или Шеин.

Так это ж бунт!

Вот именно что бунт!

Когда стрельцы за Софью бунтовали,

Побили уйму православного народа,

Нарышкиных на клочья разорвали.

Разбойная стрелецкая порода.

Пограбят нас, пожгут,

Хозяйство разорят, а жен – на блуд.

Бежать скорее надо.

Бояре-то бегут?

Стрельцы уж почитай что рядом.

Но не сидят же сиднем, гибель ждут.

А как оставишь лавку, дом, товар?

Все сгинет как в пожаре.

Стрельцы страшнее, чем пожар!

А бунт страшнее, чем татары!

Как умер Грозный, порядка на Руси не стало —

За смутой смута.

Такого вовсе не бывало,

Чтобы опричнина, к примеру, бунтовала.

Знать, выгодно кому-то

Устроить злую сварь.

А Бог даст, обойдется – не пустят псов бояре?

Как был в Москве бы псарь,

Стрельцы решились бы едва ли.

Теперь же – кто кого повалит.

Все как-то склизко…

До Бога высоко, и до царя не близко.

Мне жизнь покуда дорога —

Торговлю нынче же закрою,

Семью в охапку и – в бега.

Какая ж тут торговля – время злое.

Да завтра разбегутся все, когда узнают.

Спасайтесь, православные, спасайтесь!

Недолго ждать вам Страшного суда!

То Божья кара, кайтесь, кайтесь!

Что стряслось? Что за беда?

Стрельцы, стрельцы идут сюда!

То за царя-антихриста вам кара!

Теперь пиши пропало,

Такую весть не утаишь,

Начнется суматоха.

Дело плохо.

Бежать скорей, пока не угодили под бердыш.

Кайся, кайся стольный град!

Антихрист будет свергнут в ад!

Молитесь за царевну Софью,

Царевне слава, слава!

Слугам антихриста-царя – расправа!

На колья всех, на колья!

Сюда идут стрельцы!

Спасайся, люд крещеный!

Прощайте, господа купцы.

Даст Бог, и свидимся еще.

И нам пора, пожалуй.

Покайся, православный люд!

Покайтесь, вот он, Суд кровавый!

Вот он, вот он, Страшный Суд!

Расправа! Расправа! Расправа!

Ну, Патрик, какие вести от стрельцов?

Генералиссимус!

Решить все миром невозможно.

Таких упрямых лбов

На свете не сыскать.

Так их намеренья серьезны?

Готовы лечь костьми, но наш кордон прорвать.

Я их просил одуматься, грозил,

Но все напрасно.

Они меня не слушали, спасибо не убили.

Ясно.

Слова не убедили,

Так пушки убедят.

Ну что ж, готовы, генералы?

Полковник Крагге ставит пушки так,

Чтобы стрелять по неприятелю в упор.

Он в артиллерии мастак.

Не мазал до сих пор.

Я мыслю так: не начинать сраженья,

Пока не расстреляем центр войска.

Такая мера вызовет смятенье

И сразу нанесет урон,

Тогда и мы пойдем геройски.

Ты прав, Гордон,

Того ж держусь я мненья.

Покажем этим янычарам,

Что царский хлеб едим недаром.

Я – к войскам.

Я – к Крагге,

Отдам приказ.

Теперь зависит все от вас,

Коль мы победу не добудем,

Нам лучше головы сложить.

Петру, Отечеству служить

До самого конца мы будем.

Ну, с Богом.

Поберегись!

Из пушек бьют!

Стрельцы, нагнись!

Какой для нас салют.

Ох, помогите, кто нибудь!

Тума, ты ранен? В грудь?

Живот.

Вот черт!

Первым же залпом зацепили,

Не везет.

Еще же не убили,

Терпи, терпи, стрелец.

Авось и обойдется.

Нет, мне конец,

Эх, жаль, уж не придется

Тряхнуть Москву.

Еще тряхнем.

Бояр на плаху поведем,

Распотрошим их, как плотву,

Стрелецким бердышом.

Коли останешься живой,

Ты в слободу ко мне домой

Зайди да передай жене,

Как вышло все со мной не гладко.

Пусть не кручинит обо мне,

Да детям помоги – их пятеро по лавкам.

В том поклянись.

Как надо, все исполню.

Но ты, Тума, держись.

Как жжет… как сотня молний…

Да, вспомнил…

Грамота царевны…

От Маслова – на сбереженье… на груди.

Возьми его, товарищ верный,

Чтоб не было беды, – порви,

Как не было письма.

Все сделаю, Тума.

Уж силы нет терпеть.

Скажи лишь на прощанье – чья берет?

Теперь сам черт не разберет,

Сплошная круговерть…

Тума, Тума!

Все. Отошел.

Прощай, Тума, прощай орел.

Докладывай князь-кесарь.

Как я писал тебе в письме, мой государь,

Стрельцы, кто жив остался, словлены…

Как зайцы.

Мы учинили розыск, как условлено.

Казнили пятьдесят мерзавцев —

Из самых ярых.

Всего-то? Так выполняете вы волю государя?

Дознались ли о главном – кто стоял за ними?

Я доложу.

Под пыткой выдали, кто звал их к мятежу.

Имя?

Стрельцы Проскуряков, Кривой, Тума и Маслов.

А дергал кто за вымя…

Пока не ясно.

Так, не дознавшись, где очаг заразы,

Чего зачинщиков казнили?

Ты, Петр Алексеевич, наказывал же нам

В письме своем – казнить опасных сразу.

Но этих – сохранили,

Чтоб ты их допросил бы сам.

Еще кликушу взяли на рядах.

Юродивый смущал народ,

Узрел он Божий промысел в стрельцах,

Но мы ему заткнули рот.

Да, развелось их на Руси

Как бешеных собак,

И всяк от Бога голосит.

Да так-то оно так.

Но их не гонит православный люд.

Народ – он подл и лют.

Боится власти, но власти той не верит,

А верит проходимцам и кликушам,

Что воют в рубище, косматые, как звери,

Им подставляя неотесанные души.

Боятся не властей, а силы,

А сила слабнет – слабнет страх,

И зреет в темных головах

Готовность власть поднять на вилы.

И тем важнее для царя

Сорвать зачинщицкие планы,

А вы повесили смутьянов,

Не доискавшись главаря.

Стрельцы – орудие в руках

Того, кто домогался власти,

Чтоб дело все рассыпать в прах

На руку милославской касте.

Любую смуту черной пеной

Питает чья-нибудь измена.

Что было сказано про Софью?

Ее хотели на престол,

Моею обагренный кровью?

Прямых улик я не нашел.

Ни грамоты какой, ни писем.

На дыбе многие повисли,

Но про царевну все – молчок.

А что кричал тот дурачок?

Кричал, что всех нас ждет расправа,

Что нам стрельцы – как Страшный суд.

Имена?

Измены подлая отрава

Везде имеет семена,

Кликуша Софью восславлял,

Да мало ль, что дурак кричал.

Стрельцы, боюсь, имен не назовут.

Кому ты вверил государство, были тут,

Никто не ел, не почивал,

Пока стрельцов не разорили.

Но ты-то, плут, не воевал,

Пока другие в сече были.

За службу, годную царю,

Других я нынче одарю.

Иди-ка, Шеин, брат, сюда —

Ты что, крестьянин иль холоп —

Пошто такая борода,

Что скоро вырастет на лоб?

Вот ножницы – привез из Саардама…

За что же, государь?

Да стой, боярин, прямо,

А то по ухо отхвачу.

Кто бороды не будет брить упрямо —

Пойдет на стрижку к палачу.

Ну вот, другое дело.

Теперь князь-кесарь. Эк несмело.

Боитесь, Адриан[15] от церкви отлучит?

Не в брадобритье ересь, а в измене вере.

А наша вера нам велит

Против врагов Христова имени как плеть

И путь морской, и флот, и армию иметь.

А чем полезно государству

До лба заросшее дворянство?

И чтоб на первом же пиру

Не осрамиться на миру —

Всем быть с очищенным лицом,

В кафтанах с узким рукавом.

На этом все.

Вот это милость, вот не ждал.

Придешь домой, родные не узнают.

Другим с поездки государь наш стал.

Кто изменился сам – тот все кругом меняет.

Как службе борода мешает?

Я чувствую себя каким-то голым.

Да, будет много нового у старого престола.

Много нового… и новых.

Безбородых.

Придут в упадок старые роды,

Что с бородою, что без бороды.

Вот помяните мое слово.

Ты, князь, к чему это сейчас?

Так мы договоримся до плохого.

Прощайте, мне пора.

Лишь знает Бог, что ждет всех нас

В углах немецкого двора.

Порядки новые в Рассее,

Привыкнем осторожно.

Без бороды еще жить можно,

Без головы – чуть-чуть сложнее.

По случаю победы над стрельцами

Я пир даю – бояре, вы все званы.

И будет государь.

Так что смените опашени на кафтаны.

Благодарствуй.

Непременно будем.

Ну что, сестрица,

Нелегкий будет разговор.

Тяжелый… острый… как топор.

Тебе палач еще не снится?

Побойся Бога, государь!

Да чем я виновата пред тобою?

Уж девять лет в монастыре,

Привыкла к частному покою,

Не знаю, что там при дворе,

Живу сама собою.

Побойся Бога, говоришь?

Не Бога, мне тебя бояться надо.

Кто обещал стрельцам награды,

Чтобы мятежный подняли бердыш?

Не имя ли твое, как знамя, говори,

Трепали эти горе-бунтари?

Не знаю, ничего не знаю,

Клянусь, не ведаю того —

Все козни низкие врагов.

Тебя, мой брат, я заклинаю —

Не верь напраслине, не верь!

Вот сукина ты дщерь!

Известно мне – из выборных стрельцов

В твоих покоях видели гонцов.

Сын ромодановский донес,

Полуживой ушедший с Торопца,

Что слышал там он одного стрельца,

Как этот сын гиены, смрадный пес,

Читал твое письмо, сестрица,

С призывом к мятежу.

Так вот я так тебе скажу,

Что ты, коварная лисица,

Пока я ездил за кордон,

Себе добыть пыталась трон.

Все оговор, я писем не писала.

Готова крест на том поцеловать,

Что власти никакой я не желала,

Стрельцы могли меня на трон желать,

Ведь правила же я, письмо ж – подделка,

Чтоб легче было войско взбунтовать.

Молчать!

Ты не меня, ты новую Россию

Лишить хотела Божьих прав.

Чтоб вечно спали мы, согнувши выю,

В лакейской мировых держав.

А это хуже, чем измена мне,

Ты изменила всей стране,

И за подобную измену

Назначу я немаленькую цену.

Осталось же тебе немного —

Изрядно помолиться.

Вот так, сестрица.

Я умоляю, ради Бога,

Не гневайся, хоть я и невиновна,

Прощенье, может, заслужу.

Тебе письмо я покажу,

Мне было прислано подметно.

Вот настоящая измена —

Меж твоих бояр.

Что?!

Сюда письмо, царевна!

Вот, государь.

Безымянное оно.

Нашелся все-таки Иуда!

Ну что же, знатное письмо.

Я лично розыск поведу

И всю неверную паскуду

Своей рукою изведу.

Чтоб знали, как буянить, впредь.

Молить уж будут не пощады,

А чтоб скорее умереть.

Так им и надо.

Тебя, не скрою, был готов казнить.

Родством меня остановить,

Когда подкоп ведут под новые устои,

Пытаться даже и не стоит.

Благодарю, благодарю!

Благословенье Божье, милость —

Все справедливому царю!

Да ты бы так не горячилась.

Дознаюсь о тебе, лисе,

Закончишь жизнь на колесе,

И брата не ищи в царе.

Пока же в виде искупленья

В монашки примешь постриженье,

Тем болей ты уже в монастыре.

Покорна твоей воле.

Ну что ж, прощай.

И помни о стрелецкой доле.

Ай-яй-яй!

Бояре, больше наливай!

Я вам, бояре, говорю,

Не выпьет кто, тот враг царю.

Когда приказывают – пей,

Шуты сильнее королей.

Природа власти не проста,

Царь – не свободнее шута.

У них особенная прыть —

Свобода правду говорить.

У неплохого властелина

Всегда неглупые шуты,

Что могут словом пригвоздить

Из-под дурацкой сей личины.

За ту же правду я и ты

Легко под плеть подставим спины.

Колпак шута, что шлем для кмети —

Свободней нет людей на свете.

Уж очень часто наливают.

Тут кто не пьет – таким не доверяют.

Сколько лет в России – не могу понять,

Ведь трезвому разумней доверять.

Здесь люди чувствами живут —

То крестный ход, то Божий бунт.

А трезвый за одним столом

О чем-то мыслит… не о том.

Так и недолго спиться.

Вино для русского – водица.

Душою пьет, не телом, – как живет.

Да, потрясающий народ.

Ой-ей-ей.

Боярин Стрешнев – с бородой.

А царь-то безбородый.

Быть бородатее царя —

Измену строить втихаря.

Но бороды не сбрить всему народу.

Народ наш – как неверная невеста:

Под руку с женихом, а смотрит на парней.

Таких как учат на Руси – известно,

Чтоб помнила себя – слегка побей.

Да, нелегко Россию сдвинуть с места,

Но борода-то здесь причем?

Вот ты о чем.

И борода и длинные кафтаны —

Привычка жить по-старому упрямо,

Имея то, что есть.

Так нас совсем нетрудно съесть —

И шведу или турку – бусурману.

Вон князь Голицын – чист лицом —

Острижен давеча Петром,

Что ж, разве он теперь не русский,

Когда кафтан наденет узкий?

Степенность – старческий удел,

Мешает двигаться и строить.

Ты словно, князь, помолодел…

Не буду спорить.

Пошел ты в жопу!

Чтоб не остаться в Азии – Петру нужна Европа.

Европе вот Россия не нужна.

Тогда какого же рожна

Тем больше он туда стремится?

Чем Азия плоха?

Там вечно дремлют, а Петру не спится.

И если Русь ему – невеста, Западу – сноха.

Не очень-то невеста любит жениха.

Потерпит да полюбит как жена.

Эй, немцы, что там притаились?

Пошто не пьете, нет вина?

Подлей, Данилыч. Вот, теперь до дна!

Без немцев на Руси не обходились,

Возьми хоть Рюрика.

С тех пор тут много изменилось.

Когда-то Новгород призвал варяг на власть,

А Петр из Европы – инженеров,

Чтоб грамотней с Европой воевать.

А где ученых взять из староверов?

Вот и решил царь бороды сбривать.

Чтоб немцев одолеть, нужна их воля,

У русских воли нет – одно раздолье,

А Петр стал дисциплину прививать.

Не любят русские порядка, презирают.

Они берут другим.

Числом? Иль тем, что так гуляют,

Что поутру родные не узнают?

Нет, больше духом. Тягою к святым.

Всем встать!

Пожаловал наш государь Петр Алексеевич!

Садитесь, нечего торчать.

Уж без меня еще не напились?

Напились да протрезвели,

Как ты пришел.

В самом деле?

Садись-ка, Аннушка, за стол.

С чего же протрезвели?

Бояре да князья боятся

Без бороды сейчас остаться.

А кто-то и без головы —

Без сорняка ведь нет травы.

Да кто ж сорняк?

А кто тебя не любит – всяк.

Пускай не любят, лишь бы дело знали.

А дело сделано – стрельцов повоевали.

За знатную победу над крамолой —

Виват!

Виват! Виват!

Отрадно видеть новые камзолы —

Чай, плечи не болят?

Оделись все, как ты велел.

Нарышкин только не успел.

Видать, показывает нрав.

Иди обрежь ему рукав,

Такими только – пол мести.

Закуску можно согрести

И опрокинуть полстола.

Что пировать и что трудиться,

Такой рукав не пригодится.

А нас большие ждут дела.

Виват Петру!

Виват Петру! Виват!

Ох наберемся мы к утру.

Виват!

Ну, Аннушка, моя отрада,

Что так невесела, не рада?

Тревожно за тебя, Петруша.

Шут прав – тебя не любят, а боятся.

А страх – отец измены…

Любовь моя, послушай.

Когда в кулак сжимают пальцы,

Сильнее набухают вены.

Так набухает злоба, страх

И полыхает в головах.

Не сечь же пальцы, чтоб унять огонь —

Достаточно разжать ладонь.

Для этого – награды и пиры,

Что руку расслабляют до поры.

Вот если палец заражен, грозит гангрена,

Тогда отсечь, чтоб в кровь не шла измена.

С летами убеждаюсь только в том —

Легко меняют люди убежденья —

Ведь обстоятельства похуже принужденья,

Любовь пройдет, добро меняя злом,

А страх – он держит веру как канат…

Но, Анна, хватит о пустом,

Генералиссимусу Шеину виват!

Виват! Виват!

Спасибо, государь!

Виват!

Как ты велел, Петр Алексеич,

Конвой привел кликушу.

Зачем, Петруша?!

Увидишь. Давай его сюда.

Солдаты! Арестованного – быстро!

Вот это да.

Фу-ты, дух нечистый.

Ты как стоишь, мерзавец!

Кланяйся царю!

В геенне огненной сгорю,

Коль поклонюсь.

Да как ты смеешь, смерд?

Тебя, боярин, не боюсь.

И не страшна мне смерть.

Так отчего ж не поклониться?

Гореть не лучше, чем коптиться

У палача на медленном огне.

Не поклонюсь я сатане.

Христа-света ради да за святую Русь

Мне любо пострадать. Тебе не поклонюсь.

Я начинаю сознавать,

Как любят русские страдать.

И больше – за других,

Что европейцу не понять —

Тут нет хороших и плохих,

Одни воры или святые,

Любой разбойник или тать

Угодником тут может стать,

Темно оно, вино России.

Наш Ordnung[16], их святые —

Так можно горы сокрушить,

Поменьше только пить.

Меня попы Антихристом зовут,

Детей пугают да ждут все Страшный суд.

Я знаю сам, что не святой.

А Грозный – был он сатаной?

Царь Иван любил народ,

Давал боярам укорот.

Он много шей укоротил,

Но мало сделал.

Тебя ж пока я не казнил,

Чтоб перед смертью ты поведал,

Кто из бояр шепнул царевну кликать на престол?

Кого-то узнаешь? Коль скажешь, то умрешь легко.

Ишь каков!

Ну, говори, пока не сел на кол!

Не мешай!

Ай-яй-яй!

Бояре, бедные, бледны,

Какие маленькие лица!

А всех бледней – Голицын!

Ты, шут, объелся белены?!

Итак, я жду.

Шепнул Христос.

Народ тебя не хочет, хочет Софью.

Поганый пес!

Утрешься кровью!

Не мешайте, говорю!

Русь светлую у Бога дьявол отпросил

Да и вручил тебе, немецкому царю,

Чтобы ее ты русской кровью очервлил,

Чтоб пресеклась отеческая вера —

Послал царя нам дьявол – изувера.

Да он раскольник,

Второй Никита Пустосвят!

Какую мерзость говорят

Его поганые уста…

Оправдывать бунты и смуты

Не стоит именем Христа.

Ответ твой дерзок был и глупый —

Ну что ж, тогда сдержу я слово —

Тебя казнят сурово.

Петруша, выслушай без сердца,

Будь милосерден – готов он претерпеть.

Сейчас же четвертуйте страстотерпца!

Он сам хотел страдальческую смерть.

И принесите голову сюда.

Вот это да!

Мне ведомо, бояре, среди вас – Иуда,

Кто выдал Софье план похода на стрельцов.

Пусть пьет и веселится здесь покуда,

Но с каждым днем сжимается кольцо.

Открытый враг – пусть даже и силен,

Он спереди – не страшен он,

И если ты готовился к борьбе,

Дарует Бог викторию тебе.

Но от удара в спину подлеца

Ни Бог не отведет, ни Богородица.

Мин херц,

Да кто этот подлец?

Сейчас еще не время.

Все к сроку вытянем на свет.

Под корень срубим злое семя —

Изменникам пощады нет.

Тому, кто отписал моей сестрице,

Советую сегодня ж удавиться.

Ну что, бояре, приуныли?

Чай, на пиру, а не в могиле.

Здоровье князя-кесаря!

Виват! Виват!

Знать, Ромодановский не виноват.

Нельзя подозревать же всех подряд.

Ты лучше пей – в сенях шаги, кажись.

А ну – вываливай на блюдо.

Ты, Анна, отвернись,

Чтоб, случаем, не стало худо.

Данилыч, подь сюда, возьми товар

Да обнеси господ бояр.

Что пьют по-русски – без закуски —

Заместо квашеной капустки.

Потом скажи солдатам:

На шест – и вбить среди рядов,

Для отрезвления голов,

Что слушали его когда-то.

Пируйте дальше без меня —

Дел много – не хватает дня.

И мне пора, заждались в слободе.

Невесел этот пир.

Уж так устроен мир —

Сегодня за столом, а завтра – на столе.

А как устроена Россия – мне теперь известно —

Для правды Бог, Антихрист – для прогресса.

В России правды две, да царь один,

В холопах – всякий господин.

Прошу гостей налить по кубкам браги,

Мы пьем за то, чтоб всех врагов Петровых

И тайных, и не тайных – высоких и безродных

Постигла участь этого бродяги.

Виват! Виват!

Еще раз спрашиваю, пес,

То ты читал стрельцам письмо от Софьи?

Не ведаю я про письмо. Пустой донос.

Пустой?! Стрелецкое отродье!

Палач, еще полста плетей!

С оттягом бей, чтоб кожа – вон.

Упорный он.

Смотри до смерти не забей.

Ну что, ты память освежил?

Так кто тебя подговорил

Стрельцов на бунт поднять?

Кто потаковники твои,

Ну, живо говори!

Чужой был полк.

Не ведаю, как звать.

А как ты, пес, туда попал?

Со своего полка бежал

В Москву челом царевне бить?

Опять не хочешь говорить,

Крамолу кто тебе внушал?

Да ты бы…

Палач, подвесь его на дыбу.

Креста-то на вас нету…

Ишь, пес, заговорил.

Не слышу я ответа,

Ты был у Софьи с челобитной?

Отвечай царю,

Не то до смерти запорю!

Тебе отсюда плаху видно?

Так плаха – то еще добро,

Коли заводчиков не выдашь —

На крюк повешу за ребро.

Стрелец, зовут Тума.

Вот видишь,

Еще не выжил из ума.

Смотрю я, тертый ты калач.

Стрелец сей твоего полка

Убит. Еще подумай, а пока

Нажми бревно, палач.

О Господи, помилуй!

Куда письмо девал?

Сейчас ведь лопнут жилы.

Что замолчал?

Кто из бояр был с вами?

Кто вас предупреждал?

Никто… Мы… сами…

Голицын, Прозоровский, Стрешнев – кто?

Еще кнута, ударов сто?

Ни… кто… воды…

Скажи, письмо писала Софья?

Спасешь семью тем от беды,

Себя не бережешь – не порти им здоровья.

Палач, нажми слегка.

Мин херц, кажись, он без сознанья —

Сейчас не вытащим признанья.

Снимай его пока,

Вода в кадушке есть – плесни,

Суставы вставь обратно в плечи.

Хоть милуй этих, хоть казни —

А правда все еще далече.

Бояре, кто-то из бояр

Решил со смуты снять навар.

Тебе, Данилыч, верю, ты не мог,

Коль милостью моей высок.

Тут кто-то из старинных, не худой,

Чтобы на случай пораженья

У Соньки выслужить прощенье,

Рискнул своею головой.

А Софья власть забыть не может,

Считала – смута ей поможет

Вернуть потери, да с лихвой —

И стать помазанницей Божьей.

А может, не было письма,

А может, все – стрелец Тума?

Как полуграмотный стрелец

Мог покушаться на венец?

Какое-то воззванье было,

Что головы стрельцам вскружило.

Доносят, Маслов и читал

С телеги, будто бы с амвона,

Чтобы добыть сестрице трона,

А значит, Софью поминал.

А Софья что? Молчит?

Да отнимается незнаньем.

Подделка, – говорит.

И потому – мне надобно признанье.

Ну что, очнулся, песий сын?

Тебе уж жизни на алтын

Здесь не осталось – на полушку.

Палач, на дыбу вешай снова,

А ты не говори пустого,

Кто верховодил в заварушке?

Не… знаю… никого…

Тяни его.

Тяни сильней,

Чтоб слышно было хруст костей.

Подумай о семье, дурак.

Признаешься, оставим в слободе,

А не признаешься, варнак,

Им будет хуже, чем тебе.

Пойдут в Сибирь пешком.

Так с кем ты Софье бил челом?

Тума… прости…

Так, значит, ты у Софьи был?

Ты, Тума, а кроме?

Кажися, помер.

Ты, мастер, я же говорил —

До смерти не пытать!

В колодки захотел?!

Да где ж других сыскать?

Такой уж был его удел —

На дыбе встретить свой конец.

Пошли, мин херц.

Господи, помилуй!

Да сколь ж виселец, колес и плах!

Такого на Руси еще и не видали.

Ты жила при добреньких царях,

А ныне – царь из стали.

Скоро наших привезут,

Смотрите, дети, кричите в полный глас,

Чтоб ваш отец увидел вас,

Пред тем, как (плачет)… отсекут…

Ты что – стрельчиха?

Не позавидуешь тебе.

Кричи потом, сейчас же – тихо,

Коль хочешь жить в своей избе.

Сейчас ведь с вами строго,

Чуть что – в Сибирь дорога.

Да ты молодку не стращай,

Навзрыд кричит себе пущай —

Кормильца на глазах казнят,

Побойся Бога, что ль, солдат.

Маменька, маменька,

В чем тятя виноват?

Ты, солнышко мое, откуда ж знать,

Так Бог судил – отца отнять.

Не Бог судил, а царь.

Такого не было и встарь.

При Грозном даже – сотнями за раз.

О, Господи, помилуй, грешных нас.

Да ты, никак, сто лет живешь?

Что ты врешь!

Не плачьте, детки, рано, рано…

Смутьяны… и плодят смутьянов.

Какое-то закланье… как баранов.

Стрельцов уже везут,

Чуть-чуть придется поскучать.

Ну что ж, недолго ждать.

Любая власть – проклятье,

Которого царю не избежать.

Но власть обязана карать —

Пружина портится без сжатья.

Россия ж духом заржавела,

Обрюзгла вся, закостенела,

Где дух господства, дух победы?

Гниет зерно, одни плевелы —

Отсюда бунт, отсюда – беды,

И воровство – страшней разбоя лесом,

Но ржу всегда скоблят железом.

Когда они уже поймут,

Что в новом мире нас не ждут,

Как мир, свое отживший, старый.

Европа лыбится над нами,

Торгуя словно с дикарями.

Ведь мы для них – татары.

Торговля морем, флот морской

И регулярные полки – вот чем сильна

Должна быть русская страна.

И если надо взять войной,

То будет им еще война.

Но тянет, тянет вниз народ,

Как крест огромный и тяжелый

Когда неверящий несет.

Ну как вести страну вперед

Без крови черной у престола?

Хоть власть моя угодна Богу,

Но… много крови, много…

А злая совесть стоит палача —

Дурные сны, покоя нет,

То тьма в глазах, то слепит свет,

А всмотришься – горит свеча,

Как поминают убиенных.

Но совесть государства – в хрусть измену

Велит рубить от царского плеча —

То долг пред Богом и страной.

Лишь крест – как будто из свинца —

Нести народ страдальный свой,

Нести и… мучить без конца.

Государь, готово все.

Вот только…

Ну что еще?

Здесь Патриарх.

Государь, к тебе я обращаю

Всю силу слов Господа нашего Иисуса Христа

О милости и молении за врагов своих.

И семена смиренья сея…

Ты говори, пожалуйста, яснее.

К чему икона? Разве крестный ход?

Кому и крестный ход.

Вся площадь Красная полна народу,

Что молится и слезы льет как воду

За тех, кто нынче перед Богом предстает.

И ты молись, коль надо. Все, иди.

Ты выслушай меня без злобы —

Средь осужденных есть духовные особы.

Прошу тебя – хоть их-то пощади.

Коли ворам не сечь голов —

Житья не станет от воров.

А те попы на воровство благословили —

Пред сечей у монастыря

Ворам молебен отслужили,

А значит – прокляли царя.

Я всю страну, как вол, тащу,

Да что живот – родных не пощажу,

Для славной доблести России.

Ты для того с иконой здесь,

Чтобы в дела мирские лезть,

И без тебя за них просили,

Да отказал я от порога.

Ты только сердцем веришь в Бога,

А я и сердцем и умом.

Везут! Везут!

Иди, договорим потом.

Сейчас черед за топором.

Прикажешь начинать?

Начаться может суд,

Теперь пора кончать.

Солдаты! Барабанный бой!

Среди бояр есть плут.

Хочу вас кровью испытать,

Голицын, Меншиков, – за мной.

Мин херц, зачем?!

Ведь я тебе обязан всем!

И в сердце твердость, и – в руках,

Хочу взглянуть на ваш размах.

Добро пожаловать на плаху,

И чем страшнее в палачах —

Тем меньше вам в боярах страху.

А чтоб вам легче было бить,

Я лично трех готов казнить.

Господи Исусе! Сам казнит!

Царь взялся за топор!

Воистину, не ведает, чего творит.

С каких-то пор

Цари меняют палачей?

Оно для крови горячей,

Когда ты сам закон, и сам

Стрельца отправишь к праотцам.

Живи хоть двести лет —

Такое разве что приснится.

Не видно моего-то, нет?

Ох, мочи нет томиться.

Ну что, стрелец? Готов на плаху лечь?

Везучий ты – царь будет сечь.

Держите руки, вы, бояре,

Чтоб не елозил при ударе.

И-и-и хрясь!

Спихни, Данилыч, бошку в грязь.

Давай сюда второго.

Ну что, душа твоя готова

Предстать на небеса?

Везучий ты как избежавший колеса.

Держи, Голицын, крепче.

И-и-и хрясь – и стал чуток полегче.

Тащи еще – да руки чтоб назад.

Мешают мне открытые глаза.

Свет мой, батюшка, супруг мой, ясны очи,

Взгляни сюда, здесь детки наши! Мы с тобой!!

Ну плачьте, дети, что есть мочи,

Мы здесь! Здесь! Здесь!! Ох, Боже мой!

Смотри, какой храбрец.

Как звать тебя, стрелец?

Проскуряков, стрелец азовского полка.

Неужто служба нелегка,

И так невмочь терпеть,

Что легче смерть под топором?

Уж лучше человеком умереть,

Чем жить всю жизнь скотом.

Прощайте, православные, простите!

Кланяется народу.

Князья, чего стоите!

Поставьте вора на колени.

Хоть и повинен ты в измене,

За храбрость духа жизнь дарю.

Ты, кланяйся царю!

Я только что от Бога,

Так ты меня ужо не трогай.

Спасибо, царь, на добром слове.

Так где ж теперь служить?

В Азове.

Пшел вон, мешаешь мне рубить.

Милость! Милость!

Вот же какое приключилось.

Стрельчихе помогите, сил лишилась.

Да голову держите выше,

Очнись ты, чудо уж свершилось —

Твои молитвы Бог услышал.

Случайно из-под смерти вышел.

Окстись, служивый!

Все, кто там был, уже не живы.

Ведь это чудо!

Воистину, что чудо.

Иди сюда, Голицын,

Да не криви ты рожу!

Не ты ль писал моей сестрице?

Твой почерк-то зело похожий.

Сознаешься сейчас – поедешь в ссылку,

Дознаюсь сам – сниму с живого кожу,

Класть будет нечего в могилку.

Государь, вот плаха, мокрая уже,

Сейчас секи, хоть бей на правеже —

Всегда служил тебе по чести.

А нашептал кто, то из мести.

Ну ладно, старая лисица,

Испытывал тебя, не обессудь,

Но разговор сей не забудь.

Держи топор, Голицын.