Постучи в мое окно

Постучи в мое окно!

Славик встретил меня почему-то не очень радостно.

— Вернулся, путешественник, — пробормотал он вместо приветствия.

— Вернулся! А чего ты стал такой гордый?

— Какой там гордый! — отмахнулся Славик. — С Гриней что-то не то…

— Как не то?! — испугался я. — Что с ним? Говори! Где он?

— Успокойся, вон он в коробке. Где же ему быть! Но, знаешь, как только ты уехал, Гриня ужасно загрустил. Наверное, по тебе.

— Где коробка? — перебил я Славика.

— Вон в углу…

Я побежал к коробке и заглянул в нее. Гриня неподвижно сидел в уголке, нахохлившийся и очень печальный.

— Гриня, — позвал я тихонько, — я приехал. Привет!

Он только искоса посмотрел на меня.

— Ты не узнал меня? Это я, твой хозяин!

Гриня даже не шелохнулся. Перед ним стояла тарелка почти на всю коробку. Видно было, что Гриня и не касался еды.

— Не ест? — спросил я Славика.

— Не ест…

— А зачем такая здоровенная тарелка! — набросился я на него, потому что не знал, что и сказать.

— Не приставай к тарелке! — огрызнулся Славик. — Тарелка в самый раз. Это Гриня маловат для нее.

Я взял коробку, отдал Славке тарелку и поблагодарил.

— Э, чего там! — бросил Славик, и глаза у него стали грустными, как у Грини.

Мы попрощались, и я понес Гриню домой.

Дома я все рассказал папе.

— Ничего, — успокоил папа, — иди ложись, все будет хорошо!

Заснул я почти перед рассветом. А утром, как только проснулся, сразу побежал к кухне.

Там за столом сидел грустный папа. Возле плиты, такая же печальная и тихая, хлопотала мама. А на подоконнике неподвижно сидел Гриня и смотрел в окно.

— Понял? — спросил папа, когда я увидел, куда смотрит Гриня.

— Понял… — едва выдавил из себя я и, ничуть не стесняясь, заплакал.

— Раскис, как девчонка! — сказала мама и сама вдруг всхлипнула.

— Ничего не поделаешь, — развел руками папа. — Решай сам… — и они с мамой пошли в комнату.

А я подошел к Грине, который так и припал к окну, и опять взглянул во двор. Там, неподалеку от площадки, гордо и независимо прохаживались черные-черные, аж металлические, грачи. «А что решать! — подумал я. — Теперь ему в коробке не жизнь…»

Я провел ладонью по его встопорщенным перьям, отвернулся и бросился прочь.

За несколько минут я обежал нашу кампанию. Мы собрались на площадке, сели на качели и долго-долго молчали. А зачем говорить, когда и так все понятно!

Странная все-таки вещь — держать дома птицу! Кажется, она так привыкает к тебе, что никогда, ну просто никогда-никогда в жизни вам не расстаться. Но приходит время, когда какая-то сила, гораздо сильнее за твою любовь, зовет его к своим! Ведь у всех-всех на свете есть своё, самое дорогое, самое родное. Да-да, и у каждой птицы, как и у человека, тоже есть родина, друзья, родители… А без них не может никто!

Многоголосый крик птичьей стаи прервал наши мысли. Грачи вдруг дружно поднялись в воздух и помчались на восток, в поля и леса, где их ждали родные гнезда.

— Ну что, — проговорил Сергей, — пора?

— Пора… — ответил я, потому что прекрасно его понял. Я встал с качели и побежал домой.

Вернулся я с Гриней в руках. Он сидел у меня в ладонях и даже не шевелился — так и прикипел взглядом к нескольким одиноким грачам, которые еще ходили вокруг площадки.

Ребята окружили меня, — каждый обратился к нашему Грине. В последний раз…

— Пока, — тихо сказал Сергей.

— Салют, — махнул рукой Славик.

— Прощай, — бросил Витька.

А Витуня лишь громко всхлипнула.

— До свидания! — сказал я и разжал ладони. Гриня радостно встрепенулся, изо всех сил взмахнул крыльями и — стрелой помчался к грачам. К своим грачам!

— Даже не оглянулся! — пробормотал Славик. — Правду говорят — как волка не корми…

Но мы так посмотрели на него, что он смутился.

— Да ну вас всех! — бросил Славик и побрел к своему подъезду.

Вскоре все разошлись. А я еще часа два сидел на площадке, будто надеялся, что Гриня вернется. Я ведь нарочно сказал ему не «прощай», а «до свидания»!

И зря. Он не возвращался!

Я и не заметил, как ко мне подошел Зиновий Всеволодович.

— Что, опять думаешь, куда бы его объявление прилепить?! — пошутил он, и хотел было засмеяться своей шутке, но заметил выражение моего лица и замолчал. Видимо, понял: мне сейчас не до шуток! Управдом еще с минуту потоптался на месте, будто подыскивал, что бы такое сказать в тему, и в конце концов махнул рукой и молча поплелся прочь.

На восьмой этаж я поднимался пешком и по дороге успокаивал себя:

— Это ничего. Это так, временно. Это пройдет…

Но на самом деле я прекрасно знал, что это уже никогда не пройдет, что это засело во мне навсегда, и с сегодняшнего дня каждый раз, когда на улице ветер будет обрывать листья, а холодный дождь колотит по земле, я буду внимательно прислушиваться: а может, снова кто-то, кому ужасно нужны тепло и ласка, постучит ко мне в окно?!