Поступь Империи. Бремя власти

Глава 9

Боярин Федор Третьяк был потомственным военным, его род воевал во славу России с тех самых пор, как Иоанн Грозный даровал его предку надел под Саратовом, за проявленную доблесть в битве против крымчаков, осман и ногайцев при Молодях, что в пятидесяти верстах от Москвы. С тех самых пор каждый мужчина в роду обязательно вставал под знамена с двуглавым орлом. И не важно против кого: татары, свеи или вовсе чумазые сибирские племена, покоренные сначала казаками, а после отрядами государевых стрельцов.

Так что рос Федор, старший сын Петра Алексеевича, под внимательным приглядом дядьки-пестуна, вколотившего, порой даже по голове, науку сабельного боя, некоторые казацкие хватки и конный бой настолько, что уже к двадцати годам боярин стал первым бойцов своего полка, а после не раз доказывал что является если не лучшим, то уж в десятку оных входит однозначно. И пусть минуло немало годков с тех пор, теперь он генерал, под рукой которого двадцать тысяч человек — сила изрядная, но былую хватку он не растерял. Он старался выделять время для тренировок, но не всегда удавалось.

Однако вчера под самый вечер удалось размяться. И не зря, ведь кроме телесной пользы он получил и духовную — прибыл дальний разъезд разведчиков с архиважными сведениями. Они в суточном переходе от войска государя!

Федор как узнал об этом, тут же приказал командиру разведчиков — Илье Самошину, дать полный доклад, с собственными измышлениями. Доклад проходил в шатре генерала, в котором кроме него самого были все полковники. Еще только увидев выражение лица опытного разведчика он понял, что радоваться нечему.

Как только все собрались, а к чести командного состава, произошло сие всего лишь за несколько минут, Илья получил команду начинать. Докладывал он по-военному четко, рубленными фразами, но только до тех пор пока не перешел к собственным мыслям. Тут он позволил себе быть чуток более многословным.

— Битва жаркая, мертвых — тыщи, кровища рекой льется. На наших наседают, но те не прогибаются, воины видать справные, но вражин все равно много больше. Опытному глазу сразу видно — еще день-два и наши отступят. Сил чтоб отбиваться дольше у них не хватит, тем более что степняки с драгунами постоянно в стычках с гусарией, некому подсобить, натиск ослабить.

— День-два — это с тем временем, что вы обратно добирались? — тут же ухватился за главное муромский полковник Андрей Деменьтев.

Самошин на секунду задумался, видно прикидывал как точнее ответить. Собравшиеся нетерпеливо закхекали. Сержант отмер, цыкнул и продолжил, чуток запинаясь:

— Обратно мы скакали часа три, но вы то навстречу двигались, значит если пехом считать, то можно сказать, что полтора дня — это крайний срок.

Полковники удрученно нахмурились. Времени чтоб дойти у них и правда не оставалось, а вступать в бой после длительного марша — смертоубийство, людей погубят, а результата нет, даже наоборот, врагу в плюс, ведь воинов то он побьет особо и не напрягаясь…

Задачка та еще: и людей сохранить бодрыми, и государю помощь привести.

Как только сержант ушел в штабе начались бурные обсуждения и плевать на то, что солнце зашло — у настоящих офицеров время суток роли не играет. Каждый военный обязан адекватно чувствовать себя и утром, и поздней ночью, если это нужно Родине.

Полтора десятка опытных воинов спорили до хрипоты, а генерал слушал. В конце концов через пару часов из всех идей выбрали две самых подходящих. Первая состояла в том, чтобы корпус шел не на подмогу государю, а наоборот ударил во фланг врагу, тем более что так быстрее и оперативнее, однако атаку можно совершить не ранее четырех часов после полудня. Вторая идея заключалась в том, чтобы ночью совершить бросок к своим и до полудня усилить армию государя, при этом обоз, больных и прочих увечных оставить в арьергарде, а трехтысячный корпус кавалерии вовсе послать в авангарде, чтоб значит какая-никакая, а помощь к императору подошла.

Оба варианта были хороши по-своему, но выбрать следовало один, потому как дробить силы на выполнение обоих задач Федор Третьяк не решился. Мало ли как на поле боя ситуация за утро изменится?

Наконец когда все доводы были выслушаны, генерал принял решение:

— Выступаем, братцы в полночь, идем с оглядкой, людей беречь, коней тем более. Всю лишнюю амуницию оставить в обозе, отрядить пару рот для охраны. Воинам с собой оставить только дневной сухпаек. Вопросы?

— Оружие брать, али людишкам голыми руками воевать? — с ехидцей поинтересовался один из полковников — Егор Иимбуков, человек дрянной, но с воинскими делами справляющийся на ять. Сейчас он видимо пытался с острить, но шуточка вышла нелепой и ужас какой плоской. На него даже его приятели странно глянули, а Третьяк вовсе проигнорировал, лишь еще раз окинул взглядом собравшихся.

— Нет вопросов? Ну и отлично. За работу, господа, нас ожидает трудная ночка.

— Стефан, лево прими, там москалей обойдем! — яростно кричал седовласый мужчина в красной потертой шапке, указывая молодому собрату тяжелым палашом на небольшой прогал между шеренгой и маленьким холмиком.

Но командир трех панцирных гусар не слышал слов своего дядьки. С лихой яростью повел он потомственных шляхтичей на потрепанный, но все еще держащийся строй врага. Ему было плевать и на блестящие на ярком солнце окровавленные штыки, и на деревянные перекладины, защищающими фронт перед строем. Но что ему палка, ломающаяся от одного молодецкого удара?

Не смогут клятые москали остановить их! Да будет так, Дема Мария, защити сынов своих!

— Руби!! — заорал Стефан луженной давно пропитой глоткой. Его крик подхватили сотни гусар и подняв выше палаши ломанулись прямиком на замерший строй.

Две сотни шагов до москалей…

Шеренга опускается на колено, стоящая позади нее подходит вплотную. Командуют офицеры и слышатся сотни выстрелов, будто щелчки пальцев. Неожиданно рядом со Стефаном валятся наземь несколько его бойцов, но он даже не оглядывается, у него перед глазами лишь враг, до которого нужно добраться и рубить, рубить, пока не устанет рука!

— Руби!! — вновь заорал Стефан, но голоса не услышал, его конь мчался быстрее ветра.

Белые, словно известняк, лица молодых москалей, еще юнцов, совсем близко. Почему они не бегут?!

Мысль еще формировалась в голове командира гусар, прославившегося в одиночных схватках. Его конь бросился вперед, на русские шеренги. Следом за ним несся весь его отряд.

Всего двадцать шагов и он ворвется в строй этих щенков!

Но неожиданно, кто-то сильно толкнул его сбоку, с того краю, где скакал верный дядька Серж.

— Ты что тво…

Закончить ему не дали. Вжикнула бритвенно острая сталь и голова Стефана покатилась прямиком к шеренге руссов, туда куда он так усердно рвался.

Не заметил гордый пшек, что им наперерез скачет отряд бронированной конницы, всего ничего, два эскадрона, но и этого хватило, чтобы обратить оставшихся в строю шляхтичей в бегство. Чуть больше полутора сотен выживших конников не пожелали насаживать коней на русские пики, да и вообще рисковать в столь безнадежном деле драгоценной жизнью. Тем более, что у остальных частей дела странным образом складывались все хуже и хуже…

Около полудня.

Хатычка.

Я стою в окружении напряженных генералов, то и дело посылающих вестовых дабы отдать приказ. Теперь им можно действовать и таким способом — линия фронта позволяет.

Наши полки меняют друг друга все чаще и чаще, в тылу скопилось свыше пяти тысяч раненных, еще немного и даже их придется ставить в строй, по крайней мере тех кто еще способен двигаться.

Черт! В этот раз враг оказался слишком силен, придется отступать… но пока об этом ни слова, поглядим как ситуация сложится дальше, не железные же они в самом то деле.

— Яшка, сучий потрох, левее возьми! Лево, я сказал! Ирод!! Я тебя в дуло засуну и вместе с кубышкой выстрелю, если ты еще раз такое устроишь! — луженная глотка Ильи Паномарева, майор от артиллерии, была знакома едва ли не каждому в штабе, за эти четыре дня его ор сопутствовал каждому залпу батареи. Чаще всего перепадало наводчикам, не до конца выставившим угол наклона.

Вот и сейчас, когда у основания холма идет жаркая сеча, у нас на лицах мелькнула тень улыбки — все же ругань ох как помогает расслабиться, сбросить напряжение.

Что там ответил провинившийся я не слышал — далеко, но уже через несколько секунд поредевшая батарея громыхнула, снаряды полетели с большим перелетом за линию сражающихся. Туда где как будто незаметно двигалась конница…

Кубышки упали кучно, но задели кавалерию лишь отчасти.

Внизу все чаще падают русские солдаты, то и дело разгораются жаркие штыковые бои, слышится треск выстрелов и взрывы ручных гранат. Да только мало этого, мало, прут вражины, будто косолапый, что за медом лезет. И помощи ждать неоткуда, хоть и меняем батальоны, даем отдых, но тают роты как льдинки в июльский полдень.

— Бей нехристей!! Ура, братцы!

Молодой безусый капрал кричал во всю мощь, да так что выплеснул в этом порыве чуточку больше дозволенного, расплескал вокруг себя Силу да Ярость, и тут же захлебнулся в кровавом кашле.

В грудину попала тяжелая мушкетная пуля, разворотив огромную дыру с кулак величиной.

Но свое дело командир сделал, воины с удвоенной силой били прущих врагов. Только слишком много их, убиваешь одного, а ему на смену трое лезет: таких же грязных, потных и вонючих, но дюже охочих до русской крови.

Внезапно левое крыло дрогнуло и … подалось назад!

— Скотство! Два батальона с центра перекиньте — москвичей и новгородцев, — сразу командую. Рене кивает и вестовой летит пуще стрелы.

Строй просел, и вот-вот должен был распасться, но подошедшее подкрепление выправило положение, но чует мое сердце — это ненадолго.

Уже закончился уксус для охлаждения и артиллерия мигом просела в своей эффективности, чем незамедлительно воспользовался противник, концентрируя на краях все больше и больше полков. И ведь там свободного места уже нет, а они все прут и прут!

Положение пока спасали кидаемые на самые опасные участки мортирщики-витязи, забрасывающие минами наиболее скученные отряды врага. Но и их запасы не вечны, вон Прохор то и дело получает доклады о числе и судя по хмурому челу сведения не обнадеживающие.

Центр обороны трещал, еще немного без свежих подкреплений и полки не смогут отбиться, их просто завалят трупами, а по телам пройдут грязные, вонючие европейцы.

— Калмыков надо пустить, иначе не сдюжим, — заметил фельдмаршал и сам же отдал приказ, после моего молчаливого согласия.

Что ж, степняки Ору-хана могут и правда помочь, жаль только мало их в резерве, меньше пятисот. Основные то силы вместе с драгунами Меншикова от вражеской кавалерии за оврагов отбивается.

Приказ отдан, неказистые воины, на невысоких, но крепких лошадках, услышав зычные команды своих вождей попрыгали в седла и тут же припустили толпой в сторону центра, огибая холм слева.

— Рене, твоим нужно напрячься, в случае неудачи Ору-хана им придется туго.

— Костьми ляжем, но не отступим! — заверил меня генерал.

Вот только веры в несокрушимость нет. Чувствую — все решится в ближайшие часы: или мы или они, третьего не дано.

Неожиданно из-за оврага появилась конница. Видны только силуэты. Несколько полков точно!

'Это конец', - понял я, а вместе со мной и все генералы.

Правое крыло не сможет отбить эти тысячи…

— Неужто наши?! — воскликнул удивленный фельдмаршал.

'Умом повредился или глаза совсем плохи у старика стали'.

Вот только мой пессимизм разрушила сюрреалистичная картина мощного удара 'вражеского подкрепления' в спины своим же.

Что?! И только тут понимаю — мундиры у кавалеристов сплошь зеленые — в наши, русские!!

Правда знамена то не из тех, что были на момент начала сражения, выходит успел Федор? Неужели на крыльях летел? От радостного возбуждения и спасительного глотка в виде полноценного кавалерийского корпуса в голове зашумело, словно от пары кружек доброй медовухи.

А драгуны, вперемешку с калмыками буквально перемалывали противника, нещадно рубя любого подвернувшегося под руку. Они быстро двигались навстречу к холму, 'союзнички' увидев несущихся зеленомундирных всадников, пытались бежать, но почти всегда падали наземь замертво. Наседающие на правое крыло вражеские полки, от которых остались лишь сплоченные отряды кинулись в рассыпную, ударились в безудержное поголовное бегство!

Жаль только кавалеристы, добивая остатки очередного отсеченного отряда, увлекшись, попытались ударить чуть левее, забыв о том, что сила конницы в ее единстве, один всадник в толпе ничего не сделает.

Часть драгун завязла в людском месиве. И на свою беду по большей части это оказались ряды черно-белых мундиров. Имперцы: озлобленные и униженные принялись орудовать своими мушкетами как копьями, сбрасывали потерявших подвижность кавалеристов с коней, кололи, глушили и резали.

Русская конница постепенно останавливались. Пробиваться дальше без поддержки пехоты, оставшейся позади — безумие. Это понимает командующий конной дивизией, светлейший князь Меньшиков, лично возглавивший атаку на противника.

Но порадоваться мы не успеваем. С холма видно как левое крыло разрезал клин кавалерии противника, той самой по которой вела огонь артиллерия! Наперерез врагу кинулись несколько отдыхающих потрепанных рот, в которых и полутора сотен бойцов то едва наберется. Да вот плевать русскому воину на свою малочисленность, за товарища своего он кинется на любого врага, ведь если ты бросишь в беде, завтра о тебе никто не вспомнит.

Порыв воинов подхватили остальные и в течение пяти минут вокруг полутысячи конных врагов образовался огненный мешок с двумя 'горлышками': прямиком в лес или обратно по головам своих же. Ведь русский строй не рассыпался как ждал противник, а преобразился — каждый полк следуя командам горнистов уплотнился и выстроился в неполное каре, защитив тем самым фронт и часть тыла.

Однако враги все пребывали и вот мешок уже готов был прорваться, когда неожиданно напор противника стал ослабевать, а через какие-то минуты вовсе исчез. Враги начали отступать!!

— Что они делают?! Им бы добивать нас надо, а не отступать, у нас и резерва не осталось… — удивился дурости противника Шереметьев, да и остальные стоящие тут же его поддержали.

Ну а я…

— Не знаю, князь, пока не знаю, — удивленный не меньше фельдмаршала смотрю за передвижениями разномастных войск.

— Да что там происходит?! — ни к кому не обращаясь, спрашиваю я.

В голове полный бедлам и непонимание…

А между тем со стороны лагеря противника раздались характерные взрывы заложенных мин, а еще через некоторое время в подзорную трубу все генералы увидели знакомые знамена.

— Вот чертяка! Молодец! Лично расцелую!!

Тех кого собирали с бору по сосенке, с миру по нитке, сейчас обрушились на растерянного, дезорганизованного противника, будто матерые волки, внезапно оказавшиеся в среди отары.

Над зелеными мундирами колышутся разноцветные полотна. Предстают лазоревые, брусничные, желтые знамена. Цвета самых разных полков: центральных, северных и даже зауральского.

— Полкам третьей и четвертой линий строиться в боевые колонны! Ударим с двух сторон, пока они не пришли в себя!