Потерянная морозная девочка

1

Если у вас есть ребенок, не называйте его по-глупому.

Не называйте его Яблоком или Грушей, или Зеленым Бобом.

Не называйте его Совой.

Для меня этот совет запоздал. Потому что она сделала это. Она назвала меня Совой. Двенадцать лет назад она посмотрела на маленькое дитя — меня — и решила, что Сова — это хороший вариант.

Вряд ли она догадывалась, что я вырасту с белокурыми волосами, растрепанными вокруг лица, будто перья, что бы я с ними не делала. Что мои глаза, от рождения голубые, станут бледно-коричневыми, почти желтыми. Что мой нос станет похож на клюв.

О последнем она должна была знать, все же. Я унаследовала это от нее.

Мне нравятся совы. Думаю, они прекрасные. Но знаете, моя голова не крутится на 360 градусов. Я не умею летать. Я не охочусь по ночам.

Все эти вопросы мне задавали другие дети все эти годы. Мама смеется, когда я рассказываю ей.

— Смотри! — восклицает она, поднимая взгляд от того, чем занималась, с блеском темных глаз. — Теперь ты выделяешься среди других. Теперь ты другая. Разве это не чудесно?

Она красивая, моя мама. Не субъективно, типа, она моя мама и должна быть красивой. Она действительно красивая. У нее большие темные глаза, пышные темные волосы, и когда она улыбается, когда смеется, то очень трудно не присоединиться.

Я очень сильно стараюсь, чтобы сдержаться.

Ее зовут Изольда. Она носит много ярких цветов, и на ее запястьях позвякивающие браслеты. Она пахнет очень теплыми вещами: ванилью, корицей, апельсинами и черной смородиной, и чем-то более глубоким, то есть, собой, я думаю.

Мои друзья ее любят.

Это раздражает.

— Сова Мак-Брайд!

Я наблюдаю из-за парты. Мистер Леонард уселся на край стола, скрестив ноги перед собой. Его руки лежали на столе, постукивая по нему пальцем. Позади него на доске диаграмма, но все эти загогулины для меня.

— Ты сосредоточилась?

— Да, сэр.

— На уроке, я имею в виду, а не на своих каракулях?

Я покраснела, когда в классе раздались смешки.

— Да, сэр. Простите, сэр.

— Это хорошо. Если можешь, скажи мне, что такое «Пи»?

Понятно, что это плохая идея, сказать ему, что это то, что я ем на десерт. Его брови просто вынуждали меня сделать это. Они выглядели, словно полосы от черного маркера, нарисованные слишком высоко на лбу, и пытались спрятаться под его лохматыми темными волосами.

— Это где у круга диаметр и длина окружности… когда вы вычисляете ее… это и есть пи.

Я с надеждой улыбнулась, но мистер Леонард, опустив голову, вздохнул.

— Полагаю, — сказал он, направляясь к доске. — Полагаю, я должен быть счастлив, что вы знаете правильные слова!

Он начал тыкать по доске синим маркером, оставляя все больше загогулин. Я копировала это в свою тетрадь. Остальные в классе делали то же самое. Мэллори, рядом со мной, все еще посмеивалась.

— Шшш! — прошипела я ей, моя ручка переместилась по бумаге, выведя лишние математические линии, не нужные мне.

Это была сова. Загогулины в моей тетради по математике. Я рисовала их, снова и снова. Маленьких, больших, сов с сумасшедше вертящимися глазами, сов парящих в небесах. Они вдоль всех полей моих учебников. Они есть на самоклеющихся листочках по всей спальне. У меня есть рисунки с ними, картины, даже маленькие глиняные фигурки.

Я не говорю, что это хорошо. На самом деле, войдя в мою спальню, ты, возможно, выбежишь оттуда с криками. Они немного напрягают.

Мама любит их. Любит. Она считает, что я так самовыражаюсь.

Рисую саму себя, снова и снова.

Мэллори лишь закатывает глаза, когда видит новую. Она подарила мне открытку с ту́пиком на день рождения пару недель назад.

«Может, изменишься?» — написала она внутри. — «Теперь, когда тебе уже двенадцать?»

Но меня не зовут Тупиком.

И этому есть причина.

Причина, по которой мама назвала меня Совой.

2

Очевидно, что у меня где-то должен быть отец. У всех есть, в конце концов.

Но мама не скажет мне, кто он. Нет ни фотографий, ни удостоверения с его именем. Ничего. И когда бы я ни спрашивала, она с затуманенным взглядом говорит, какой он прекрасный человек, оставивший такой чудесный подарок. Она погружается в воспоминания о нем и забывает обо мне, например, на кухне, пока ужин не начинает подгорать.

Когда я была маленькая, она рассказывала мне сказки из старого сборника, как они встретились в одной из волшебных зимних земель, и я любила это, потому что это было волшебно, и я была просто ребенком. Но теперь я стала старше, и это начало меня раздражать, потому что я больше не ребенок, и мне нужны настоящие ответы.

Так она перестала рассказывать, и это осталось неясным. А это источник большинства наших споров.

Это и то, что касалось Совы.

С моей мамой почти невозможно спорить. Она просто смотрит на тебя серьезным взглядом, пока ты не начнешь сначала. Она обдумывает, кивает, а затем выдает что-то совершенно бессмысленное.

— Дорогое, милое дитя, — говорит она сейчас, уклоняясь от моей последней попытки спросить об отце, когда я снимаю свой шарф, вернувшись со школы. — Некоторые вещи не должны иметь названий или имен. Некоторые вещи должны оставаться загадкой, как бы сильно мы не разгадывали их…

Она улыбается, разливает жасминовый чай в две маленькие чашки китайского фарфора. Она, встречая, подталкивает меня на кухню.

— Так значит, ты не знаешь, кто он, так?

— Ох, я знаю, кто он, — говорит она, поднимая свою чашку и глядя на дымящуюся янтарную жидкость. — Я рассказывала тебе о нем, Сова, ты просто не верила мне…

— Значит, если ты его знаешь, то у него есть имя, — спрашиваю я. — И ты можешь мне его назвать. Можешь же?

Она делает глоток.

— Сова, пей! — отвечает она после моего вопроса. — Он вкусный, только когда горячий.

Я делаю глоток.

— Мне нечего тебе дать, кроме этого момента, — говорит она. — Это все, что есть. Ты и я на кухне пьем чай.

На китайских фарфоровых чашках сбоку есть темно-зеленые драконы на белом фоне, дышащие огнем и вечно гоняющиеся за своими хвостами.

Иногда я похожа на этих драконов.

— Кому нужны папы, вообще? — позже вздыхает Мэллори по телефону, когда я рассказала ей о последней неудачной попытке.

Ей легко говорить. Ее-то, возможно, сейчас снаружи моет автомобиль. Я смотрю в окно, как будто мой может быть там, высматривая меня, ожидая, что я замечу его. Хрупкие осенние листья падают с деревьев на улице и мурашки бегут у меня по спине — середина ноября, и зима уже пришла. Скоро крыши покроет иней и лед, завьючит деревья, заставит серые тротуары блестеть. От этих мыслей моя кожа чешется, делая меня раздражительной. Необходимость знать, откуда я, просто подавляет меня.

— … и чертовски надоело, — вмешивается голос Мэллори. — Честно, тебе не нужен папа, Сова.

— Да, — говорю я твердо. — Но хотя бы его имя…

— Ты немного зациклилась на именах.

— И почему же ты так думаешь?

— Мэллори, это еще не все, знаешь. Это достойно сожаления, ради всего святого.

Это действительно так. Но это лучше, чем Сова.

Оставшуюся часть беседы мы провели, говоря о Джастине. Мэллори часто говорит о Джастине. Она убеждена, что они родственные души, даже если чаще он ходит с Дэйзи.

— Английский завтра, — напомнила она, когда мы прощались. — Целый час английского…

Это означает совмещенный класс с Джастином. Это означает, что они будут соревноваться друг с другом каждый раз, когда задают вопрос, и пытаться ответить на него, как можно сложнее, литературнее, а мне нужно просто сидеть и наблюдать за этим и чувствовать себя немного глупо. Обычно у меня пара новых сов к тому времени, как я выхожу с уроков английского.

Я захлопнула телефон и оставила его на кровати, и пошла к окну, бурча резной сове на столбике кровати о том, как мальчики все усложняют. Краем глаза я заметила движение между деревьями снаружи, что-то худое и сгорбленное с паучьими лапками — что-то такое чужое, такое неуместное, что моя кожа напряглась от страха, еще до того, как я разобралась, что это. Я наклонилась ближе, чтобы лучше рассмотреть, мое дыхание затуманило стекло, но все, что я видела, — это тени.

У меня богатое воображение. Это мог быть всего лишь енот. Я резко задвинула штору и сказала себе прекращать быть таким ребенком.

По поводу легенд, которые мама мне рассказывала. У нее уже много лет нет той старой книги, и я даже скучаю по ней. Я никогда в этом не признаюсь, но когда пытаюсь заснуть, иногда представляю, что ее истории были правдой, и мой отец действительно из великой фантастической страны. Я помню, как ее голос изменялся, когда она рассказывала мне о тех удивительных местах, как стекленели ее глаза, когда она говорила о феях и духах, говорящих деревьях и страшных королевах. Иногда это бывало немного страшно — как будто я теряла ее в тех, иных мирах.

3 МИР ЗИМЫ

Там была зима. Глубочайшая, холоднейшая, самая печальная зима. Зима мира. Небо изменилось, когда день обернулся ночью и ночь снова днем, но солнце оставалось холодным белым диском в небе, и луна сияла ярче вопреки мраку, но все равно не давала тепла.

Мертвая тишина воздуха звенела в ушах.

В груди горело от сильного встречного ветра.

Он нашел ее на поляне посреди деревьев, возвышавшихся со всех сторон: черной корой и побелевшие от инея. Он нашел ее по струйке ее дыхания, по хрусту мерзлых веточек под ее сапогами, когда она оборачивалась вновь и вновь, ожидая увидеть что-то знакомое.

Все было незнакомо.

Он был сине-белым, будто никогда не знал лета. В его глазах отражался рассвет, а на кончиках его волос сиял мороз земли. Когда он протянул руку, она подумала, что прикосновение будет холодным, как лед.

Но этого не случилось.

Он указал путь, которым пришел и ухватился сильнее. Она вдохнула и приготовилась задать ему вопросы, но только ее губы приоткрылись, как он покачал головой и приложил палец ко рту.

— Не здесь, не сейчас.

— Но почему я здесь, и что это за место, и кто ты, и где дом, и где я, и кто ты?

Обдумав, он отпустил ее руку, и ей стало холоднее, чем было прежде, и она прижала руку к себе, но он быстро распахнул свою мантию и потянул ее за плечи.

Он снова взял ее за руку.

— Сейчас?

— А сейчас мы побежим.

Плащ, которым он обернул ее, был серым, как древесный уголь, и тяжелым. Это была грубая новая шерсть, и хоть поляна была заледеневшей, и ветер выл в ее ушах — ей не было холодно.

4

На следующее утро в классе появился новенький. Его зовут Айвери. У него желтовато-коричневые волосы, вьющиеся косичкой за спиной.

Мистер Варли долго рассматривал Айвери, когда тот впервые появился, губы учителя подрагивали, будто он хотел сказать ему пойти и срезать ее немедленно.

Мы все замолчали и стали ждать, что сейчас произойдет. И потом мистер Варли кивнул и опять повернулся к классу.

— КЛАСС! — взревел он. — Это Айвери!

Он любит реветь, этот мистер Варли. Я рада, что только утром он заходит в класс. Думаю, от целого урока у меня был бы сердечный приступ. Самое приятное, что никто не слушает, когда он вопит на тебя за опоздание.

Айвери из моего географического класса. Он следует за мной и проходит мимо меня в заднюю часть класса, садится в дальнем углу у окна. Я сижу на своем привычном месте, напротив него, и наблюдаю, как остальные входят и тратят секунды, решая, куда сесть, ведь он нарушил традицию.

Мальчики злобно смотрят на него, особенно Конор.

Конор один из тех мальчиков, которые могут быть действительно хорошими, когда одни, и совершенными идиотами в окружении друзей. Он любит порядок, любит быть лучшим во всем.

Айвери сел туда, где обычно сидел Конор, и общая атмосфера стала напряженной вокруг него, что определенно повлияет на работу.

Вот отличное начало урока.

У него странные глаза цвета меди, и не знаю от того ли, что он сидит у окна, но они сияют, как маяки, когда он смотрит на меня.

И он продолжает смотреть на меня.

И вначале это было приятно, но теперь я не знаю, куда посмотреть или что сделать, и у моей новой совы выросла косичка.

Это не самая хорошая внешность для совы.

5

— Что это с новеньким? — Мэллори опустилась рядом со мной, когда я выполняла задание, и прижалась поближе, чтобы прошептать: — Ты его знала раньше?

— Нет!

Она оглянулась через плечо.

— Он немного напряжен, не находишь? Он, вроде, сейчас не пялится на тебя…

— Я не обращаю внимания на него.

— Ты покраснела!

Опустив голову, я схватила ее руку. Моя кожа внезапно стала тревожно покалывать.

— Ай! Ты где была? Ты ледяная!

Я отдернула руку от нее и посмотрела на свои пальцы. Другие ученики бродят рядом, но я почти не замечаю их, потому что моя кожа бело-синяя и искрится под люминесцентными лампами, будто кто-то разукрасил инеем мои ладони. Я сжала пальцы, и покалывания усилились, а под свитером покалывали предплечья.

— Что это значит? — зашептала Мэллори, наклонившись ближе. Я отдернула руки и засунула их глубоко в карманы.

— Ничего!

Что это было?

— Пошли, мы опоздаем, — я поторопила Мэллори с учебой, избегая ее взгляда и убеждая себя, что голубые пальцы — это совершенно нормально.

— Что с тобой произошло? — спросила Мэллори чуть позже, когда мы уже шли домой. Она пристально смотрела на меня. — Ты всю дорогу не проронила ни слова, ты что-то скрываешь? Твои руки раньше не были такими холодными.

— Я в порядке. Новенький немного чудной…

— Мальчишки такие, правда? Они все немного чудные. Джастин глядел на меня, хотя и шел, держась за руки с Дэйзи.

— Ах! Он тебе все еще нравится?

— Сердцу не прикажешь, — она ответила ужасно глупым голосом, хлопая ресницами.

— Ты ужасна.

Она засмеялась и начала рассказывать мне, как она благородна, и что никогда ничего не будет делать, ибо никогда не сможет жить самостоятельно. Солнце было низко, и дыхание образовывало облачки пара. Этим утром был первый зимний мороз, и было все еще очень холодно, все охватило легким серым дымком. Я не могу забыть это ощущение, как это выглядит. Что это было?

— Я знаю, в чем дело, — внезапно сказала Мэллори, заставив меня подпрыгнуть.

— Что? — я складываю руки, пряча их в карманы, когда она смотрит на меня.

— Твой папа! Я знаю, ты добивалась этого… ты должна просто спросить свою маму, разобраться раз и навсегда, — она взяла меня под руку.

Я пошевелила пальцами в карманах:

— Я смогу!

— Но реально ли? Типа, должным образом посмотреть ей в лицо и напрямую спросить имя? Сказать ей, что не сдвинусь с места, пока его не узнаю?

Она должна поставить точку. Но мы больше не могли об этом говорить, потому что Конор и его друзья нас догоняли, и наши рассуждения прекратились.

Когда я пришла домой, мама была полностью погружена в наброски. Буквально. Она поднялась в студию на чердаке, свет окна с крыши растекался в тусклых сумерках, и набрасывала зимнюю сцену на огромном листе бумаги. Горы и глубокие долины, где отдельные дома ютятся между возвышающимися, голыми деревьями, замерзшие водопады и одинокие орлы, парящие над замысловатыми лесами. Это новый заказ. Я не вдавалась в подробности, она потерялась там, поэтому я не спрашивала ее об отцах. Если бы я спросила ее сейчас, то она рассказала бы еще больше историй, я увидела блеск в ее глазах, когда она подняла взгляд.

— Сова! Любовь моя, у тебя был хороший день?

Я кивнула, бросила сумку на деревянный крашеный пол.

— Я приготовила суп! — сказала она, словно придя в себя, — Позволь мне закончить и мы поедим… Тебе задали домашнее задание?

— Да-а-а, — вздохнула я, доставая учебники по математике. Мой стол прямо здесь, рядом с ее. Я села напротив, заметив среди черных волос несколько седых, когда она склонилась над работой. За ухом у нее карандаш и пятнышко от угля на щеке, она видимо одевалась в спешке: свитер надет наизнанку. Некоторое время я рассматривала набросок. Есть какое-то волшебство в том, как это делается. Умелые руки. Я опускаю взгляд на свои собственные. Они похожи на ее. Широкие ладони, длинные пальцы.

Я должна спросить ее. Мэллори права. Я должна знать.

— Мам?

— Мм?

Она не смотрит. Я глубоко вздыхаю, но не знаю, с чего начать. В груди у меня сжимается, когда я представляю, что скажу, путаюсь, пытаясь объяснить ей. Я так часто ее спрашивала, а она никогда не давала мне четкого ответа. Как я могу убедить ее ответить сейчас? Я собираюсь выпалить это все, но оно кажется таким значительным, таким важным. Я не знаю с чего начать.

— Ничего.

Теперь она подняла взгляд. Я занялась тем, что нашла свой калькулятор.

— Ах, математика, — пробормотала она, — Мне найти тебе репетитора, Сова? Мама Мэллори что-то говорила о репетиторе…

— Я в порядке, — ответила я, — Давай работать.

Уже поздно есть суп. Она погрузилась в рисование, и я увлеклась созданным ею зимним миром, миром, о котором она столько раз рассказывала, когда я была ребенком и все еще верила во всякое там волшебство.

6 МИР ЗИМЫ

Были уже сумерки, когда они достигли нового горизонта. Земля уходила вниз, и открылись голые деревья в широкой долине, и купол, который приютился в нише огромного горного хребта. Он посмотрел на нее, а затем тишину нарушил вой, от которого осыпался лед с ветвей деревьев. Ее уши звенели от шока, и она обернулась, ища источник отчаянного, тоскливого звука, предупреждающего об опасности.

Ее спутник приблизился, и если и было некое очарование, сотканное между ними во время долгого путешествия, то оно было разрушено этим звуком. Он посмотрел на нее с испугом в глазах.

— Волки зимы. Пошли!

Он толкал ее вперед, вниз по склону. Она карабкалась и соскальзывала по мягкому снегу, пока не достигла дна, а когда оглянулась, увидела, что он стоит к ней спиной, пять волков были перед ним. Они стояли плечом к плечу, такие же высокие, как и он, их серый мех развевался на ветру, голубые глаза были остры, когда они переводили взгляд с нее на него.

— Что это такое?

— Она мой гость.

— Она не фея. Нам это не нравится. Она может быть опасна.

— Она не опасна. Дайте мне день — у меня здесь никогда не было собеседника. Дайте мне познать это, а после она вернется к себе.

Волки молча стояли, и она могла видеть даже при их неподвижности силу, заключенную в мускулах. Она могла представить себе охоту. Тихую, ужасающую решимость, скорость, скрытность.

— При нашем вое она должна будет уйти. Мы дадим тебе один день. Но помни. Это все не естественно. Возникнет опасность — однажды ты расплатишься за это.

Он, будто беспомощно, развел руками, и они склонили головы. Она поразилась им. Силой в его конечностях, тем как он держал голову. Его собственная неподвижность и безмолвие были сродни им. Она никогда не видела людей подобных ему.

7

Было темно, когда я проснулась, а так как мама не придавала большого значения отоплению, то квартира промерзла. Прежде чем подняться с кровати, я надела теплые носки и шапочку, укуталась одеялом и задержалась у окна.

Это была ночь снов. Волчьем вое и голубых пальцах, рисующих инеем на окнах. Покрытых снегом гор и странных медных глаз Айвери. И теперь, когда я смотрю в окно, это уже похоже на мой мир. Здесь нет волков, слава Богу, но на всех поверхностях затемненных улиц, всех крыш, забора, и деревьев — тонкий слой инея. Машины сверкают чистотой и белизной под жемчужным небом, и только одним рядом следов блестит тротуар, все еще усыпанный осенними листьями, теперь скрюченными и замерзшими. Все так тихо и так красиво. Каким-то образом, полагаю, благодаря маминым рассказам, зима всегда очаровывала меня. Сор и грязь скрылись под слоем льда и снега. Что угодно кажется возможным.

Мой желудок заурчал. Овсянка. Вот, что мне нужно.

Я волочу одеяло с собой на кухню. Чайник включен, а мама с мечтательным выражением лица смотрит в окно.

— Сегодня все как надо, — сказала она. — Вчера было рановато, но этим утром все великолепно, правда?

— Великолепно, — ответила я, шаркая к буфету и доставая овсянку. Несколько крупинок просыпалось на пол. — Но я бы хотела иметь микроволновку. Или отопление.

— Отопление включено, а сейчас я приготовлю овсянку, — она взяла у меня крупу. — Сделай чай. Не могла бы ты найти свитер? Одеяло немного громоздкое, не находишь?

— Нормальное, — ответила я, оборачивая его вокруг себя, и пошаркала доставать кружку и молоко. — Уютное.

— Знаешь, обычно это все в уме, — сказала она, — Ты начинаешь дрожать, а тело напрягаться, и даже если тебе действительно не холодно, твой ум убеждает в обратном.

— Мне действительно холодно, — отвечаю я, заливая водой пакетики чая и задаваясь вопросом, что будет, если мама увидит мои покрытые инеем руки. Это было реально? Оно может повториться, вот так просто?

— Боже, Сова, ты собираешься ошпариться? — беспокоится мама, видя, как я изо всех сил пытаюсь удержать одеяло, пока наливаю чай и слегка трясусь. — Дай сюда, — она быстро откинула одеяло.

— Эй, — я отпрыгнула, уронив ложку. Мама бросила одеяло на кухонный стул и вернулась к овсянке, и мне кажется, она что-то говорит, но я не слышу, потому что моя кожа вопит, бледнеет, что-то искрящееся поднимается от кончиков пальцев к плечам. Я чувствую, это оборачивается вокруг шеи и растекается по коже головы, будто стальные сухожилия обхватывают меня. Я поглядываю на маму, не дыша, не двигаясь ни на дюйм. Что именно я делаю? Позвать ее? Убежать? Стоять тут, как статуя, пока не пройдет? Оно пройдет? Что это такое?

Комната потемнела вокруг меня, и показалось, что время остановилось, как будто я застряла в каком-то другом мире, где все увеличилось. Я замечаю трещины плитки на полу, которые раньше не видела, карандашные отметки на стене, где мы отмечали рост на протяжении нескольких лет. Овсяные пузыри и брызги лавиной звуков грозятся оглушить меня, а мама просто стоит там, в нашей нормальной кухне в нормальном мире, водя ложкой, и продолжает говорить, но что если она обернется… если она обернется, что увидит? Она закричит? Я представила ложку, выпадающую у нее из рук, кипящую овсянку, ее расширяющиеся от шока и страха глаза. И нет пути назад. Ничего уже не будет, как прежде, если она увидит все это. Я снова оглядываю себя, надеясь, что только представляю это, захваченная наступлением зимы. Но, как я вижу, маленькие цветочные кристаллики начали расходиться по моим предплечьям.

Они прекрасные.

Они безумные.

Я хватаю одеяло со стула, набрасываю на себя и бегу в спальню, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней, дыхание вырвалось горячим рывком.

Я медленно опускаю одеяло, глубоко дыша, со страхом осматриваю себя. Но моя кожа снова нормальная. Нормальная и холодная, покрытая мурашками. Я присела на кровать.

Что это было?

Было похоже на мороз. Это был мороз? Как это мог быть мороз на моей коже, вот прямо так? Конечно, такого не может быть. Неужели хоть кто-то в мировой истории мог заморозить себя? Никогда о таком не слышала. Это невозможно.

— Это будто что-то из одной из маминых историй, — говорю я сове на кроватном столбике. Это плохие мысли.

— Дура, — говорю я вслух.

Сова пристально смотрит на меня своими круглыми деревянными глаза и ни сколько не утешает.

— Сова? Ты идешь? — зовет мама.

— Да, — отзываюсь я, хватая свой самый плотный свитер.

— Я представила себе это, — сказала я сове. — Подобные вещи просто не могут произойти. Так ведь?

Сова мигнула тихим сухим щелчком.

Я вздрогнула, мое дыхание перехватило в горле, затем медленно, по коже побежали мурашки.

— Ты моргнула? — прошептала я.

Она не ответила. Естественно. Я пялилась на нее немного дольше, пока мои глаза не стали болеть, а голова не начала кружиться. Затем я позволила себе снова дышать. Она не шевелилась, ничего не делала. Это же деревянная сова, Боже мой! Мама снова позвала, и я возвратилась на кухню.

А если мама заметит, что что-то не так, то я потребую адекватных ответов об отце. Это отвлечет ее.

Покончив с овсянкой и отблагодарив маму, все еще погруженную в ее новую работу, я минут пять посидела в Google, в полглаза поглядывая на обычную неподвижную деревянную сову. Кажется, я прожила уже тысячу лет за это утро, а ведь день только начался. Замерзшая кожа, моргающие совы — что дальше?

«Человек, получивший замерзание кожи»: ничего, хотя есть об обморожении с некоторыми действительно грубоватыми фотографиями ног.

«Замороженный человек»: все о криогенной науке, замораживание людей для дальнейшего возвращения их к жизни.

«Мороз на коже»: некоторые странные косметические процедуры и что-то об уремическом замораживании, связанном с довольно плохим заболеванием почек. Далее я смотрела о заболеваниях почек, у меня этого нет: я была бы очень больна и были бы другие симптомы.

Я чувствую себя нормально.

И уже не морозит. Если что-то и было, то прошло. Что бы это ни было, потому что такие вещи с людьми не происходят.

К тому моменту, как я пришла в школу, у меня уже не было настроения заниматься чем-либо еще. Я просто старалась этим утром держать это в себе, с Мэллори, стреляющей беспокойными взглядами, и странным приковывающим меня соседством с Айвери. Я не понимала глаз от книг, пытаясь слушать внимательнее, чем когда-либо в прошлых классах, а затем в перерыве подсела за стол с Конором, избегая личных разговоров. Он слишком занят, пытаясь украсть чипсы у Мэллори и жалуясь на Айвери, которого, на счастье, нигде не было видно.

— Этот парень реальный урод, — сказал он, будто мы с Мэллори спрашивали. — Ни с кем не разговаривает, просто ходит сам по себе, весь странный и напряженный. Наверно, его перевели, потому что он сделал что-то ужасное.

— Например? — спросил кто-то.

— Не знаю, — ответил Конор, смахнув волосы с глаз. — Например, съел препарированную жабу или типа того.

Фу-у-у. Я переключилась и сконцентрировалась на попытке съесть свой сандвич с тунцом. Теперь на вкус он стал жалким и отвратительным.

— Сова! — наконец сказала Мэллори, догнав меня, когда мы шли на географию. — Что с тобой?

— Я в порядке, — ответила я с улыбкой.

— И все-таки нет. Что случилось? Ты спрашивала маму про отца? Она рассказала?

— Нет и нет.

Она загоняла меня, подталкивала к шкафчикам, пока люди набивались вокруг нас, ее маленькое лицо выражало решимость. Мэллори, она невысокая. На голову ниже меня, каштановые волосы аккуратно зачесаны назад. Ее одежда всегда опрятная, в отличие от моей.

— Мэллори!

— Я волнуюсь. Ты сама не своя.

Я чувствую замешательство от того, что возникает в ее глазах, когда она смотрит на меня. Ее беспокойство растет. Но это ведь не такая обычная проблема, как когда ты что-то говоришь своей подруге, а она затем говорит какую-то имеющую смысл вещь, и все решается. Это не припирания или споры с мамой. Что мне ей сказать? Что она может поделать?

— Сова, пожалуйста…

— Ты подумаешь, что я спятила. Ни в коем случае.

Она пожала плечами:

— Так расскажи мне об этом «ни о чем». Будь сумасшедшей. Все нормально. По крайней мере, я пойму.

— Не здесь, — ответила я, когда кто-то столкнулся с нами, и я заметила, что Айвери шел в класс. — После школы?

— Хорошо. И ты расскажешь мне все?

Я кивнула.

— А теперь перестань волноваться. Неважно, что это было, сейчас все хорошо.

Я люблю Мэллори. Не уверена, что она смогла бы помочь, но знаю, что она пытается.

8

— Итак, проще говоря, ты утверждаешь, что обладаешь силой какого-то вида морозной магии.

— Это не магия! — воскликнула я, раскинув руки. — На самом деле, она ничего не делает… и, наверно, я вообще все это себе напридумывала, — я не должна была ничего говорить. Говоря об этом с подругой, я чувствую это более реально.

— Но, правда, ты же так не думаешь, да? Ты бы так не беспокоилась, если бы не делала этого. Почему бы тебе не попробовать? Посмотри, может, сможешь мне показать? — она пытается быть любезной, но я могу сказать, что она озаботилась этим замыслом. У Мэллори довольно выразительные брови, и сейчас они говорят о многом.

Мы только что дошли к улице, где стоял ее дом, и где вокруг никого не было, теперь, может быть, стоит попробовать, но я действительно не знаю, как это происходит. Это похоже на чихание, или когда штормит. Оно просто подкрадывается ко мне. Я пыталась объяснить это Мэллори, но она непреклонна.

— Итак, впервые это случилось, когда я дразнила тебя насчет Айвери, потом, когда мама отобрала твое одеяло… Я не знаю, это как-то связано с неожиданностью или ощущением тепла? Типа, если стащу с тебя шапку сейчас… — она сдернула и бросила ее через плечо назад, глаза подруги блестели. — Нет? — спросила она через минуту, когда ничего не произошло.

— Нет.

Она подняла шапку и вернула обратно.

— Ну, что бы не происходило, похоже, сейчас оно воспроизводиться не хочет.

— Как думаешь, я могу вызвать это? — я медленно выдыхаю, моя грудь болит от сдерживания. Я действительно волновалась с тех пор, как обещала рассказать ей обо всем. Я не знала, как сказать ей, или как она отреагирует на это, и ужасно испугалась, что может быть это проявится и изуродует ее, или что еще хуже превратит в сосульку.

— Нет, — сказала она, наконец. — Я просто думаю, что должно быть какое-то логическое объяснение, которое у нас пока не работает. Когда это случается, это больно?

— На самом деле, нет. Это просто странно.

— И ты не собираешься никому причинить боль, так что это не критично. Мы справимся, — она посмотрела на меня с сомнением, затем ее глаза заблестели. — Может быть, это как-то связано с твоим отцом!

— Только как, он снеговик?

Я хотела засмеяться, когда говорила это, но на самом деле не вышло, потому что я не вижу тут ничего смешного. Видения существ, прячущихся в темноте, лед на моих руках, все это кажется таким реальным и все-таки, как это может реально происходить?

— Все будет хорошо, — сказала Мэллори, когда мы пошли дальше. — Возможно, это из-за того, что ты замерзла или устала, или волновалась об этом. Может быть, это что-то вроде статики или странное наследственное состояние кожи, или стресс, заставивший тебя дрожать. Но ты должна добиться от мамы настоящего ответа об отце, даже если он не снеговик. Я имею в виду, что такого страшного может произойти?

— Я попробую, — ответила я, просто чтобы успокоить ее. Боковым зрением я уловила движение и резко повернулась к конским каштанам[1], которые наклонили свои ветви к стене кладбища. Я ожидала увидеть там серое существо, уставившееся на меня, но это просто листья осыпались с серых веток на тротуар. Я натянула улыбку на лицо, когда повернулась к Мэллори, надеясь, что она не заметила. — Поговорим позже?

Подруга скривилась:

— Семейный вечер. Наверно, не получится. Но мы увидимся утром. Если доживем до него!

Я смотрела, как она уходит, немного завидуя.

Я знаю, что это значит. Она реально ненавидит эти семейные вечера. Но прямо сейчас мысль о том, чтобы купить пиццу и мороженное и сесть с обоими родителями в нормальном доме, со своей нормальной кожей, когда они спрашивают, как прошел твой день, звучит весьма неплохо.

9

Обычно, когда чувствую себя подавлено, я слушаю какую-нибудь музыку, рисую или болтаю с Мэллори. Но сегодня ничего из этого не помогает. Я избегала маму, когда пришла, только поздоровалась с лестницы и пошла в свою комнату. Думала, что-нибудь порисовать и забыться, но я слишком волновалась и не смогла усесться. Совы, которых я всегда рисую, обычно однобоки и странно выглядят, и, честно говоря, уже сыта ими по горло. У Мэллори сейчас «семейный вечер», поэтому она недоступна. Вероятно, это везение, на самом деле, все, что я делаю, это жалуюсь, и от жалоб мне становится плохо.

— Сова! — голос мамы оторвал меня от мыслей. — Спустись, любовь моя, я приготовила чудесный дхал[2].

Не могу описать, насколько я ненавижу чечевицу.

Мама использует ее во всех возможных видах: чечевичная лазанья, тушеная чечевица, чечевичные кексы (они самые ужасные) и, конечно, дхал. Неважно, сколько раз я говорила ей, что она мне не нравится, но мама просто продолжает готовить блюда с ней в своем стиле. Как будто она думает, что однажды я обернусь и скажу: «Знаешь, мама, я была все это время не права. Разве эта чечевица не потрясающая?»

Я никогда. Этого. Не скажу.

Я задвигаю стул к столу и шлепаю на кухню.

У нас небольшая квартира. Моя комната, мамина, гостиная, кухня. Ванна. Студия на чердаке. В любом случае, спуститься на кухню недолго. Она разливает дхал. Уже темно, поэтому мама включила свет на всей кухне и над столом.

— Почему бы нам не провести семейный вечер, не заказать пиццу с мороженным и не поговорить о моей учебе в школе?

Мама повернулась ко мне. На ней были золотые серьги-кольца, которые мерцали, когда она двигалась.

— Семейный ужин?

— Да! Нечто особенное, где ты пытаешься выяснить, что у меня произошло.

— Но я всегда знаю, что с тобой происходит, Сова, каждый вечер — это семейный вечер!

— Семья — это когда все вместе, а не отдельные представители.

Я слишком рассердилась. Правильно не получится. Я сделала глубокий вдох, прислонилась к стене, пока она ставила тарелки на стол. Она сделала наан[3] и райта[4] с чечевицей, и мой желудок предательски заурчал.

— Это и есть семья, — она указывает на комнату, — Семья там, где дом, и еда, и любовь… Иди сюда. Иди, поешь, и мы поговорим.

— Но это не…

— Тут, — говорит она, подходя к холодильнику. — Я взяла твой любимый.

Мексиканский пряный сыр. Она улыбается, а мои глаза слезятся.

— Я не хочу сыр.

— Но ты любишь его!

— Я не хочу ничего из этого. Я хочу знать, кто мой отец, — я гляжу на нее, сложив руки.

— Сова!

— Я должна знать!

Она убирает обратно в холодильник.

— Я рассказывала тебе историю. Раньше читала тебе, помнишь? Я говорила, как встретила его, как красиво…

— Его имя, мама! Скажи мне его настоящее имя!

Кажется, она побледнела, понимая, что время пришло. Мое дыхание застревает в горле, и мне становится нехорошо. Я не хотела здесь устраивать сцен, но я должна выпустить пар. Мне это не нравится. По тому, как мама сцепила руки, я могу сказать, что она напугана.

— Просто сделай это, — прошептала я. Что плохо может случиться?

— Джек, — сказала она, глядя мне в глаза. — Его зовут Джек.

— Джек, кто?

— Ледяной Джек.

Смеюсь.

Плачу.

Она подбегает ко мне.

Я отталкиваю ее.

Не могу дышать.

Моя жизнь, что, шутка для нее?

Она сумасшедшая, что верит в то, что говорит?

Ее глаза источают правду.

Но как?

Как это может быть правдой?

10 МИР ЗИМЫ

Был день. Прошла, может, неделя или месяц, или еще больше. А может быть и целая жизнь. Дни в этом мире шли по-другому, и она была так очарована магией окружавшей ее, что если бы прошла вечность, она бы не удивилась.

Свет был низким и ярким, когда пробивался через дымку. Горы возвышались над ними, и вокруг было множество живности: козы скакали по камням, а высоко в небе парили орлы. На западе открывалось замерзшее озеро, и она не была уверена, что было что-либо другое, кроме льда.

Купол был ее дворцом. Сделанный из осколков льда, разбрызгивающих голубое сияние на пол; здесь были лестницы, одни — не ведущие никуда, и другие — ведущие в новые залы. Венчал это все заледенелый потолок, накрытый слоем снега, и там, где он зажигал свечи, свет отражался от миллионов вырезанных поверхностей, оставляя фрактальные узоры на полу.

Опасность окружала все вокруг них, и она знала об этом, когда смотрела в его серебряные глаза, что он может быть таким же ужасным, как те волки, и таким же коварным, как лед.

— Что ты? — спросил он ее, — и как ты тут оказалась?

11

Я в своей комнате, мой живот все еще крутит, глаза слезятся. Мне нужно было уйти от мамы, потому что это не правда. Так не бывает. Это нелепо. Невозможно. Просто ошибка. Я выкрикиваю слова в уме, чтобы заглушить другие мысли, но они все равно лезут. Потому что она говорила мне, не так ли, долгими годами во всех тех полуночных рассказах о зимней стране чудес, дикой и прекрасной. И я всегда в глубине души знала, что мой отец не будет обычным человеком, какой была мама. И теперь с приходом первых морозов пару дней назад, все это то, что произошло…

Это не должно было быть большим сюрпризом.

Мой отец — это символ зимы, дух, распространяющий мороз по миру.

Не драматизируй, Сова.

— Ты знала, что это будет что-то чудное, — твержу я себе, смотря на свое отражение в зеркале. Сегодня ночью полнолуние, и мое отражение — это искаженный проблеск новой меня, которую я не знаю. Бледная кожа, бледные волосы, золотые глаза — это я, просто выглядит так по-другому сейчас. Грани кажутся размытыми, и я могу представить, что девочка в зеркале — это какое-то сказочное создание: пропорции смягчены, вроде как, кожа, отдающая странным серебряным блеском.

Что я?

Что-то тянет меня все глубже внутрь себя, страх, которого я не знала прежде. Что если моя мама права, и Ледяной Джек — тот персонаж, которого она так хорошо продумала в своих рассказах — это мой отец, что это означает? Слезы скапливаются в моих глазах, и когда я моргаю, они падают мне на колени, где блестят в лунном свете.

Три маленьких капельки льда.

— Сова, впусти меня.

— Нет! — я вытираю слезы, чувствуя облегчение, когда они тают от прикосновения моей руки.

— Пожалуйста, давай поговорим об этом…

Мама открыла дверь и задержалась там, держа рукой за ручку.

— Я думала, ты была готова, — сказала она мягко, — я думала, что истории, которые рассказывала, когда ты была маленькой помогут… как-нибудь тебе понять. Разве знать не лучше?

— Нет, — сказала я, изображая храбрость и отворачиваясь от нее, чтобы не показывать новую себя, неопределенную себя, но мой голос дрожит, и я обнаруживаю себя, смотрящую на нее, пока слезы продолжают падать, и я уже не пытаюсь их сдержать.

— Ох, Сова.

— Я не знаю, что делать! Что это? Почему я так отличаюсь?

— Все в порядке, любовь моя, — выдохнула она, стремительно присаживаясь рядом со мной на старое покрывало, которое она сделала из моей детской одежды. Мама обняла меня. — Ты чудесная. Ты всегда была моей чудесной, особенной девочкой, — она отодвинулась и взглянула на меня блестящими глазами. — Если это сейчас более очевидно, то это не так плохо, Сова, — сказала она яростно. — Ты становишься той, кем должна была быть всегда. Я всегда задавалась вопросом… и теперь пришла зима, и твое тело меняется…

— Но не вот так! Смотри! — взревела я, когда льдинки слез продолжили падать.

— Они прекрасны…

— Ой, мама! — я гневно отстранила ее, сжав челюсть, чтобы перестать. — Ты всегда так говоришь, но… Они не должны, не должны быть такими! Что мне теперь делать? Как я буду ходить в школу? Что я скажу людям?

— Ты расстроилась, — ответила она, — но так будет не всегда. Честно говоря, я и сама не знаю, что теперь будет, Сова, и я понимаю, что быть другой сложно, но с тобой все будет в порядке. Разве я хоть раз сомневалась в тебе?

— Откуда тебе знать, что значит быть другой? — заявляю я, отстраняясь. — Я имею в виду, реально. Когда ты в последний раз плакала слезами изо льда или наполовину замораживала своего лучшего друга прикосновением? Откуда тебе знать какого это?

— Сова!

— Ты не сможешь это исправить.

— Я не уверена, что это нужно исправлять, — сказала она, глядя в ночное небо, ее темные глаза блестят, — Но если ты думаешь, что есть кто-то, кто сможет тебе помочь больше, возможно, ты должна поискать их. Я полагаю, ты могла бы…

— Ты имеешь в виду его?

— Я больше никогда не смогу его встретить, — сказала она, ее голос стих. — Но ты другая, как ты говоришь. Ты часть того мира, о котором я тебе рассказывала, Сова. Пойдем, я покажу тебе, где все началось…

Это огромная книга, обернутая черной кожей, запрятанная в нижний угол громадной книжной полки, которая делает маленькую гостиную еще меньше. Я сразу узнала в ней одну из тех, которые мама читала мне в детстве. Золотая роспись на обложке гласит: «Басни и духи Земли, как встретить их, и как найти вашего собственного духа.»

— Эта… — говорит она, перелистывая сухие, пожелтевшие страницы, подталкивая меня к дивану и включая лампу над головой. Она смотрит на меня, и глаза ее мерцают. Я думаю, она наслаждается этим. Будто мама всегда ждала этого случая. Я нахмурилась. — Ну, — говорит она, возвращаясь к книге, — вот, что привело меня к нему. Я читала это, думая обо всех этих местах, о том, что если бы они были реальными… Я искала чего-то, приключений, видимо. Когда я прочитала заклинание, — она покачала головой, улыбка появилась на лице, — Ну, я не думала, что это сработает.

— Но оно сработало?

— О, оно сработало, — ответила она, — Все истории, которые я рассказывала, Сова, некоторые из них были моими. В том месте я нашла себя, и это по-настоящему! Я проснулась утром и не знала, реально ли это… пока не обнаружила, что понесла тебя.

Это были ее собственные истории.

Совсем не басни.

— И ты думаешь, я должна попробовать? — спросила я.

Она покусывает губу.

— Честно говоря, я не думаю, что ты готова. Мне кажется, тебе стоит узнать себя прежде, чем искать ответы у других. Но… — она отмахнулась от моего протеста, — но все зависит от тебя. Как я могу тебе говорить, что делать или что не делать в данной ситуации? Там никогда не было таких, как ты, Сова. Тебе, больше чем кому-либо, нужно найти свой собственный путь.

— Ох, просто дай мне книгу, — сказала я, беря ее и уходя в свою комнату.

— Будь осторожна, любовь моя, — крикнула она мне, — Пожалуйста, будь осторожна.

— Буду! — крикнула я, бросая книгу на кровать. Я дрожу, едва не цепенея от усталости. Я закрыла занавески, забралась на кровать и раскрывала обложку, положив книгу на колени.

Мне нужно поговорить с Мэллори. Смотрю на часы. Одиннадцать. Того же вечера. Того же дня. Всего несколько часов прошло с того момента, как я видела ее, пока все не изменилось. Она знает, что сказать. Я нащупала телефон. Нет сообщений, нет пропущенных звонков. Она на своем семейном вечере. Я положила телефон на книжный шкаф возле кровати. Это может подождать. А по правде, что я могла ей сказать прямо сейчас?

— Заклинания, — бормочу я, открывая книгу и поворачивая к оглавлению в конце. Она должно быть действительно древняя — каждая буква «с» прописана, как «f» (некоторые буквы были прописаны на древнеанглийском языке). Некоторых из моих любимых историй тут нет, понимаю я, перелистывая страницы. Конечно. Потому, что мама создала их. Это был ее опыт, когда она отправилась в другой мир и встретила его.

Моего отца.

— Давай сделаем это, — говорю я, покачивая головой, когда нашла поэму, выглядящую, как какое-то заклинание. — Забавная книга…

12

Мэллори ничего мне не сказала.

В смысле, я тоже ей ничего не рассказала, но я пыталась быть нормальной, хотя имя Ледяного Джека крутилось у меня в голове, а она, озадаченная и молчаливая, шаталась по школе, даже не пытаясь казаться нормальной, и ситуация с Ледяным Джеком ее миновала.

— Мэлл! — сказала я, в конце концов, после пяти безуспешных попыток, — Что случилось?

— Я не хочу об этом говорить, — ответила она, покачав головой.

— Но подожди, послушай… — я потянула ее за руку, — Может я смогу помочь?

— Нет, не сможешь.

— Мэллори…

— Я просто. Не могу. Я хочу пережить этот день, не думая обо всем этом. Мы можем так сделать?

— Конечно, можем, — ответила я. — В общем, ты знаешь, когда захочешь поговорить…

— Да, я знаю, — сказала она, прижимая сумочку к своему плечу, когда мы подошли к главным воротам, — Ты разговаривала с мамой?

— Мм, вроде того, — ответила я.

— И?

— Да так, пустяки, — я вздохнула, отбрасывая томительные мысли о замерзших слезах и об отцах с ледяными волосами, и неудачные попытки найти свое «духовное я» с помощью той глупой старой книги. — Так что, давай пропустим этот день и, может быть, сможем поговорить об этом вечером?

Ее лицо осунулось.

— Не сможем.

— О-о-окей, — пробормотала я ей в спину, когда она рванула обратно в школу. Человеку, не похожему на Мэллори. Что вообще произошло вчера вечером? Я думала, что это мой вечер был плохим. Я пыталась ее догнать, но она ловко пробралась сквозь толпу школьников. У меня вроде бы длинные ноги, но я просто не могу так легко проскользнуть.

У нее был семейный вечер, вспомнила я, когда мы вошли в класс. Возможно, поэтому. Возможно, они ругались из-за домашней работы, или им не понравилось, что она получила «4» по математике на той неделе? Я поглядывала на нее краем глаза. Она вся такая бледная и сгорбившаяся, рассеяно поигрывает с кнопкой карандаша. Случилось что-то серьезное. Мэллори ведет себя намного грубее, чем раньше. Может быть… они хотят переезжать?

— Мэлл, — шепчу я, — Мэлл, вы хотите переехать?

— Что? — она подняла глаза, на лице читается паника.

— Вы же не переезжаете, да?

И прямо тут, в центре класса, моя неразлучная, здравомыслящая лучшая подруга начала плакать.

— Мэллори!

— Господи, Сова, почему ты не можешь оставить меня в покое? — шепчет она, вытирая слезы и наклоняясь к своей сумке, доставая бумажную салфетку из большой упаковки, — Я же просила тебя, мне просто нужно пережить…

— Прости, я волновалась!

— Они судятся, — сказала она, не поднимая головы, когда другие заходили в класс. Конор подошел, глядя ей в лицо, будто собираясь насмехаться и задирать нас, и я со свирепым взглядом покачала головой, что заставило его нахмуриться и оскалиться на меня. Я его проигнорировала и сделала вид, что не заметила, как вошел Айвери, хотя часть меня предательски заметила это.

— Они борются, говорят, что это несправедливо по отношению ко мне, и каждый хочет сломить другого, — продолжила Мэллори.

Я придвинулась ближе и накрыла ее ладонь своей.

— Ох, Мэллори…

— Он собирал вещи, когда я уходила… он собирается остаться у моего дяди на несколько недель, — она опустила голову на руки, а я не знаю, что сказать. Я просто сидела, чтобы она знала, что я рядом, а затем вошел мистер Варли и начал кричать на опаздывающих и неряшливых, и это, пожалуй, самое нормальное на этот день, что даже радовало слух.

13

— Что сегодня с твоей подругой?

Айвери очень высокий, кажется, он закрывает весь свет, увязавшись за мной по пути на географию. Он нахмурился на меня, будто считая, что происходящее в мире — это моих рук дело.

— Что-то личное, — ответила я, пытаясь его обойти.

— Эй, — он обогнал меня. — Подожди секунду…

И потянулся, будто хотел коснуться моего лица.

— Ты что делаешь? — я оттолкнула его.

— Оно проявляется, — сказал он шепотом.

Я подняла руку и ощутила тонкую полосу инея на своих волосах.

— Пустяки — ответила я, приглаживая волосы, пока он смотрел.

— Мы оба знаем, что это неправда, — заметил он. Я отступила от него, но мир будто съежился вокруг нас. Воздух тяжелый от запаха горящего дерева. Это от него? Почему он пахнет гарью? Я осматриваю его с головы до ног, отмечая снова медный блеск в его глазах, рыжеватые волосы, и мой разум не хочет продолжать, но что-то в нем есть. Что-то заставляющее меня думать о старой книге мамы и о том магическом мире и невероятных существах.

— Ты можешь чувствовать это, так ведь? — настаивает Айвери. — Мы похожи. Мы оба из того же места.

Этого не могло произойти. Это мой обычный день. Эта школа… нет ничего более обычного, чем эта школа, а он рушит все. Я прислонилась к стене позади, положив руки на гладкую штукатурку, облегченно почувствовав что-то твердое за спиной, хотя сердце сбивалось, когда он смотрел на меня. Моя кожа начала покалывать, и лед растекаться вокруг пальцев, разбегаясь по стене. Я чувствовала это, хоть и не оборачивалась, чтобы увидеть. Я не хотела это видеть. На мгновение лицо Айвери показалось удивленным, затем он, покачав головой, оттолкнул меня от стены.

— Тебе нужно быть осторожнее, — прошептал он. — Ты можешь вообще себя контролировать?

— Я не знаю, о чем ты, — ответила я, отшатываясь от него. — Кто ты?

Входные двери с грохотом открылись, и порыв осенних листьев, закручивающихся спиралью, влетел в коридор в нашем направлении. Я смотрела, какие неестественные формы они принимали, а Айвори глубоко вздохнул, будто собираясь что-то сказать, но, прежде чем мы смогли поговорить, грянул звонок, и он пошел в класс.

Лед на стенах и осенние листья, живущие своей жизнью.

Слишком много для моего обычного дня.

Все бессмысленно. Я не знаю, кто такой Айвери, или откуда он. Откуда он знает, что я могу делать, если никто не видел этого? География — это пытка, а затем еще искусство, и сова, которую я вылепила из глины, внезапно соответствующе съежилась. Есть какая-то наивность в том, как она счастливо сидит на своей маленькой ветке, как будто никогда не ощущала опасности. Я клянусь, Айвери закатывает глаза, когда ее видит.

Почему он вообще на всех моих уроках? Даже Мэллори не во всех, хотя мы добивались этого.

— Слава Богу, все кончилось, — сказала она позже, когда мы вышли к воротам, плотно кутаясь в пальто из-за сильного холода. Небо безжалостно серое, а деревья кажутся окоченевшими без своих листьев. — Ужасный день. Даже Конор пытался быть милым, и это, наверно, самое ужасное из всего.

— Завтра он все забудет, — сказала я ей, когда мы отправились домой. — Ты сделала это, Мэллори. Ты пережила этот день.

Мы пережили этот день.

— Теперь нужно пережить ночь, — ответила она. — Что будет дальше, Сова?

— Не знаю. Думаю, неизвестно. Ты можешь остаться у меня…

— Ее нельзя оставлять наедине с собой, как я могу? — сказала она, шаркая ногой по земле, а взгляд замер на тротуаре. — Но спасибо. Может на выходных?

— Именно. И ты знаешь, у нее есть друзья, так ведь? С ней все будет в порядке, Мэлл.

— Просто там будет очень странно без папы, — ответила она. — Я имею в виду, что он всегда там. Он не из тех пап, которые иногда уходят на работу. Он всегда там, как это раздражает…

Ее голос дрожит, и я не знаю, что сказать. Забавно, какими разными были наши дома все это время. Я полагаю, у всех дома отличаются. По крайней мере, у меня не было никаких ссор. Ни разу не пришлось беспокоиться о маме. Она всегда была такой, хорошей, мамой.

— Может, это к лучшему для них? — попыталась я. — Может, они поймут, как скучают друг по другу, и он вернется, и они будут счастливей.

— Ты так считаешь? — она посмотрела на меня с надеждой в заплаканных глазах, и мне показалось, что это вряд ли возможно. И теперь она будет чувствовать себя еще хуже, если этого не произойдет.

— Ну, это пробное расставание, — сказала я, убеждая нас обоих. — В смысле, это просто почти как перерыв для некоторых. Тут дело в том, чтобы теряя, понять, как хорошо было вместе, разве нет?

— Я думаю, да, — ответила она. — Я действительно не думала об этом вот так. Похоже, что они сделали это, чтобы отдалиться друг от друга.

— Ну, мы может надеяться, — произнесла я твердо, потому что, кажется, мне больше нечего сказать. Я сильнее натянула шапку, дрожа и надеясь, что не начну синеть.

— Конор сказал, что видел, как ты разговаривала с Айвери утром, — сказала Мэллори, косясь на меня и немного ухмыляясь.

— О, да. Это было странно.

— И о чем вы говорили?

— Он спросил, из-за чего ты расстроилась, а я сказала, что это «по личным причинам». Потом он просто пялился на меня, как…

— У него, действительно что-то к тебе есть! — сказала она.

— О-о-о, не знаю, — проворчала я.

— Ха! Ты краснеешь! Это, типа, любовь с первого взгляда, Сова!

— Нет, совсем нет. Ты же не веришь в это, так ведь?

— Ага, но ты более чувствительная, да? А вообще, он не так уж и плох. Только весь сам в себе, как по мне. И у него очень… драматичный взгляд.

— А как же Джастин? — пытаюсь я перевести тему.

— Не знаю, — внезапно так же уныло ответила она. — Он хорошо выглядит, но, знаешь, он все еще с Дэйзи. Не так ли?

— Ну, знаешь, всегда есть Конор…

— Сова!

— Но это правда!

Она изображает, что ее тошнит, и мы обе усмехаемся, а затем на углу ее улицы весь смех уходит с ее глаз.

— Я напишу тебе позже, — говорю я, быстро обнимая ее. — Надеюсь, что вечером все будет хорошо, Мэлл.

— Я переживу это, — ответила она, надувая щеки и сильно вздыхая. — Увидимся завтра.

Она отходила от меня, и шаги ее становились все медленнее и медленнее по мере приближения к ее дому. Это милый дом — один из тех старых с большими окнами. Ее мама работала на дому, переводя юридические документы с немецкого на английский. Обычно там пекли и прекрасные пирожные, и печенья, убегавшие из жестяной формы. Я бы удивилась, если бы сегодня она взялась что-либо печь. Я представила, как захожу в дом и нахожу его чуть тише и холоднее, так же как и вчера, но нет, совсем нет.

Мне нравятся ее мама и папа. Они не такие торопливые. Они будто более напряженные, чем моя мама, все аккуратно, чисто и вполне организованно, они рассеяно улыбаются, когда обнаруживают грязь на наших ботинках. Но они достаточно милые.

Бедная Мэллори.

14

Я приняла новое решение.

Не знаю, откуда это вообще взялось, но что-то из сегодняшнего переключилось в моей голове. И если что-то может случиться, то, наверно, я должна попытаться сделать то, что должна. С участившимся дыханием я думала об Айвери, говорящем мне о том, что у нас есть что-то общее. Мороз в моих волосах и взлетевшие осенние листья — он знает об этом намного больше, чем я. Потом я подумала о Мэллори, которой не подконтрольно то, что творится дома. И, честно говоря, все это не имеет смысла. Мой обычный день был таким настолько, насколько можно было сделать его обычным. Итак, я, как хорошая девочка, доела оставшийся суп, а мама вполглаза посматривала за мной, хотя и была погружена в свою работу, и я сказала ей, что пойду готовиться к тесту по математике, который будет на следующей недели, потому что я реально буду кое к чему готовиться.

Да. Гуглить о Ледяном Джеке.

Есть фильм, где он мальчик — хранитель мира. И еще загрузилось множество картинок, где он старик, возложивший руки на расстилающиеся листья зимних деревьев, создающий сосульки на водосточных трубах, застилающий окна прикосновением.

Когда вообще возникает мороз? Действительно ли это дело рук одного человека? Как один человек может охватить весь мир? Потому что где-то всегда зима, не так ли? Я запуталась в поисках, но узнала больше чем когда-либо о морозе. Это водяной пар, в общем, который конденсируется в иней на таких вещах, как трава или крыши. Но ничего из этого не помогло мне разобраться, почему я склонна взрываться своими собственными погодными бурями. И ничего из этого не помогло мне контролировать это. Сегодня это произошло несколько раз — ничего драматичного, просто ощущала, как оно растекается по мне, а затем вот оно: красивые, замерзшие линии от кожи между пальцев и до челюсти.

— Сова, ты все еще занимаешься?

Я закрыла Гугл и придвинула свой ноутбук.

— Да.

— Хочешь выпить горячего?

— Нет, спасибо.

— Я собираюсь немного подольше поработать, — кивнула мама, ее взгляд был немного рассеян, как и всегда, когда она на чем-то зациклилась. — Не засиживайся допоздна, любимая. Завтра в школу…

— Хорошо.

Она остановилась, оглядела меня.

— Все в порядке?

— Да. Просто… занимаюсь…

— Ммм. Ладно. Будь осторожна.

Она медиум? Меня бы это не удивило. В любом случае, мама ушла, а через несколько минут у меня возникла реально глупая идея.

Я отправлюсь его искать.

Это безумие. Как человек может отправиться искать сказочное создание? В смысле, он же не будет танцевать на крыше? Или будет? Я пыталась убедить себя, что это нонсенс, но мама не врет. И нормальные девочки не плачут льдом, не пялятся из темных окон, воображая, как бы это было, если бы они нашли Ледяного Джека, который был их отцом.

Итак, я попробую. И если это все реально, то между нами что-то произойдет, так ведь? Какая-то морозная связь, которая приведет меня к нему или его ко мне. Стоит попробовать. Я не могу вечно здесь сидеть, удивляясь, спрашивая себя обо всем, что я когда-либо знала. Моя голова зудит, когда я думаю об этом, и когда я расчесываюсь, мои волосы хрустят инеем. Это склоняет к ответу. Я натягиваю темный свитер и ботинки и, как взломщик, пробираюсь по квартире, крадусь к двери, пока уверена, что мама поднялась в студию.

На улице ужасно холодно, и раним вечером прошел дождь, поэтому лужи возле всех водосточных стоков. Я случайно наступила в одну, перебираясь через дорогу, ведущую к подвесному мосту, и когда я посмотрела вниз, то увидела, что вода замерзла вокруг ступни. Я потянулась, и, когда мои пальцы коснулись льда, маленькие белые прожилки поползли по поверхности.

Вау!

Я оглянулась, боясь, что кто-нибудь заметит, но никого не было. Уже поздняя ночь, и слишком холодно для любого, кто захотел бы выйти. Я пробираюсь через все лужи, которые умудряюсь заметить, меня бросает в дрожь каждый раз, когда я оборачиваюсь, чтобы увидеть следы в замерзшей воде, оставшиеся позади. Я перепрыгиваю через следующую большую, чувствуя себя глупо и немного взволновано, настолько поразительно, когда облачка бледного льда кристалликами разлетается вокруг меня от скачков, кружатся в ночи, прежде чем спланировать на землю. Это как существовать на снежном шаре — мой собственный маленький мир, весь изо льда — и на мгновение я была так очарована, что забыла про свою миссию. А затем луна пробилась сквозь облака и мир, кажется, вспыхнул серебром вокруг меня. И я вспомнила.

Джек.

Я бежала, постоянно оглядываясь, чтобы увидеть позади оставленные собой следы зимы. Луна, кажется, подгоняла меня вперед и вперед, а мои ноги летели быстрее и быстрее, и мир вокруг блестел серебром свежего мороза. К тому времени, как я достигла моста, мое тело наполнилось энергией, ощущением тепла и холода, которого я не знала раньше. Я облокотилась на перила, глядя на луну, ухмылка расплылась на моем лице от бесконечных возможностей, которые, кажется, раскрылись передо мной.

Если магия есть в мире, то я часть ее! Ощущение будоражило меня, но затем тишину нарушил скрипучий звук за спиной. Когда я обернулась, все перила были покрыты слоем льда, ниспадающего к самому мосту, сверкая в лунным свете и отбрасывая зубастые новые тени на твердую, покрытую инеем землю. Мои пальцы выглядели так, будто сами себя сделали изо льда и держались за перила, пока мое сердце билось; лед распространялся все дальше и дальше, пока я не почувствовала, что могу накрыть весь мир им, оставшись здесь навсегда, просто наблюдая за вытеканием магии.

Это сила Джека.

Она моя.

— Что это такое? — спросил голос.

Я спряталась, чтобы посмотреть, кто говорит, но никого не было.

— Что ты такое? Что ты делаешь здесь?

Я снова оглянулась, пытаясь найти источник звука. Это не шепот, но и не совсем обычная речь. Это, скорее, шипение старого паровоза, чем что-то еще.

— Отвечай мне!

— Не могу, я не знаю…

Раздался какой-то мягкий гул, и весь мост будто завибрировал. Я посмотрела вниз в конец и увидела это: волна льда приближалась ко мне. И не только по перилам, и не только тонким льдом по земле, но большая вздымающаяся, ревущая стена, застилающая все, формирующая зубчатые кромки по краям и проемом в центре. Освещение моста заставляло все это светиться, а затем я увидела тень фигуры, приближающуюся ко мне, руки, словно вели его, были опущены и расставлены в стороны.

Ох, на помощь! Я отступила, но опоздала. Волна выросла и разорвалась вокруг меня, и я, не думая, просто отпрыгнула прочь с дороги, неуклюже приземлившись на покоробленные волны льда, толще, чем когда-либо видела. Я сбалансировала, мое сердце заколотилось, когда он приближался, и я сказала себе: «Это то, что я искала, то, с чем играла.»

Я встала на его пути, сжав кулаки.

Это Ледяной Джек.

Он не похож ни на кого из того, что я представляла. Более высокий, более дикий, более мощный, чем в любом из маминых рассказов, предупреждающих меня. Воздух вокруг него клубился тысячами маленьких осколков льда. Его темные волосы были покрыты морозом, и от этого брови казались толще. У него бледная кожа, черты лица затенены синим оттенком во впадинках скул и под глазами.

— Ты Ледяной Джек? — зазвенел мой тоненький голосок, удивляя нас обоих.

— Кто-то зовет меня так, — ответил он, наклоняясь, чтобы рассмотреть меня, взгляд его свирепел. — А ты? Ты создала себе тут маленькую зиму? Что ты за создание? Ты бросаешь мне вызов? — он наклонил голову, его движения слишком быстрые, слишком неестественные; голодный оскал вызвал у меня дрожь по спине. — Ты можешь, если захочешь. Мне нравится вызов, а ты можешь быть достойна. Я услышал твою игру за полтысячи миль отсюда.

Я отступала назад. Это не человек. Это не отец. Это создание стихии, думающее, что ему бросают ему вызов. На его лице нет ни доброты, ни человечности, я не вижу ничего, что роднило бы нас.

Он думает, что я существо, такое же, как и он.

Но я нет.

Я. Просто. Нет.

Я повернулась и побежала, а позади меня затрещал ломкий смех, и все мое тело зазвенело от всего этого ужаса, мой мозг шумел, ошарашенный множеством видений и переизбытком эмоций. Я бежала так быстро и так далеко, как только могла. Затем я столкнулась с чем-то, и все потемнело.

15 МИР ЗИМЫ

Это была часть его мира, как он сказал ей, и других, вроде нее, здесь раньше не было. На протяжении столетий, после норманов, впервые давших ему имя, он был здесь в одиночестве, единственные его спутники — Волки Зимы и Сова, появившаяся, когда он работал. Она хотела позвать его вернуться в ее мир, но он отметил, что здесь он проложил первые следы зимы, показывая всем, что пора отдохнуть.

Это было в ее мире, когда он встретился со своими братьями и сестрами, рассказывал он, когда они шли через горы. Воздух был холодным и колючим, ее дыхание клубилось перед ней, но не перед ним. Весь этот мир вокруг них был сотворен им, и не было части его, которая бы отличалась.

Если бы он походил на человека, которого она знала прежде, то его семья была бы более дикой, странной, чем он сейчас. Это были бы силы мира, прозванные в легендах и сказках. Все они придуманы Матерью-Землей: Северный Ветер, раздувающий облака, взбивающий поверхность моря, ревущий во время шторма, играющий среди осенних листьев и свистевший под окнами. Майская Королева, предвещающая новое начало, и Полудница, принесшая теплые потоки и летнее безумие. И осенний Граф Октября и старый Зеленый Человек, Владычица Озера, королевство которой в глубине чистейших вод. Он не часто виделся с ними, рассказал он, тогда, когда их созвали меньшие духи в Королевском Суде Фей Матери Земли: крылатых фей и крошечных спрайтов, все многообразие, преданное воздуху и огню, воде и земле, им сказали помнить свой долг и выполнять свою работу так, как положено.

— Даже в хаосе есть порядок, — сказал он. — Каждое из этого — основа другого, заставляющего мир жить… Мы все часть того цикла.

Она не знала, проснулась или еще спит. Она не сомневалась, когда он, держа ее за руку, вел в безопасности от крошащихся, сползающих шапок снега, когда свет менялся, и бело-голубые тени на земле удлинялись под тусклым солнцем. Она слушала его истории и видела его одиночество, и ее сердце разрывалось от осознания, что она всего лишь краткий эпизод для него, а он для нее.

— Это не изменится, — сказал он, глядя на озеро. — Все, что еще здесь, все очень тихое. Иногда это то, что мне нужно. Когда я бывал в мире людей, то видел расползшийся бетон, волнующийся дым на горизонте. И иногда я злюсь, когда бываю здесь, ибо это моя тюрьма, и меня выпускают отсюда только для выполнения моего долга. Я не могу сделать мир другим, я могу делать только то, что должен. Это все, что является мной, это все сделано мной.

— И все же, — ответила она, голос растворился в облаке пара. — И все же у тебя есть некая сила и свобода. Ты можешь принимать разные формы, умеешь чувствовать, разве это не считается? Разве это не делает тебя способным на что-то большее, чем твои ограничения?

Теперь он не ответил ей. Его серебристые глаза сверкнули, глядя на нее, а затем он подхватил ее, соскользнув вниз с холма, и приземлился в брызгах снега и льда, и она заскользила на том замерзшем озере, но он не последовал за ней. Стоя босыми ногами, как будто находился на твердой земле, и, когда солнце село, обратив весь мир розово-золотистым цветом, он показал ей, как танцевать.

16

Я открыла глаза во тьме столь кромешной, что на мгновенье мне показалось, что я их не открывала. Затем луна пробралась сквозь облака, и проявилось лицо. Знакомое и незнакомое. Наверное, последнее лицо в мире, которое мне суждено было увидеть, лежа на земле.

Айвери.

Он подошел, чтобы помочь мне сесть.

— Ты в порядке? Что ты тут делала? — спросил он.

— Я не знаю… — я откинулась назад, напрягла глаза, пока не разглядела, что мы под массивным дубом в центре поля. Это старый парк. Я пускала здесь воздушных змеев, делала венки из маргариток, изо всех сил пыталась кувыркаться (Мэллори позорила меня всякий раз), устраивали пикники с мамой, но не уверена, что была здесь в полночь. Все формы, что обычно были знакомы, теперь стали похожи на маленькие части кошмара: скрип забора, колючие деревья теснились, будто сварливые старики, и на мгновенье, показалось, что нечто странное промчалось в отдалении, словно маленькое чужеродное создание, готовое преследовать и наброситься, и бормотать, и выть.

Когда я оглянулась, никого не было, только сплошная черная линия кустарников. Я покачала головой и прижалась к дереву, игнорируя дрожь в коленях. Если там что-то и было, то оно исчезло.

— Что мы тут делаем? — спросила я, делая голос твердым. — Почему ты здесь?

— Ты бросилась ко мне, — ответил он. — Ты разве не помнишь? Ты появилась прямо возле меня, а потом просто рухнула. Я немного растерялся, но потом решил отнести тебя сюда.

— Но почему? — я оглянулась, когда слабый осенний ветерок начал играть листьями на земле, собирая их, тасуя, словно карты, прежде чем разбросать во все стороны. Я одарила Айвери строгим взглядом, когда мои волосы откинуло с лица. Его глаза сфокусировались на листьях, рассеянно наблюдая.

— Почему ты? Почему здесь?

— Не знаю! Повезло, наверно, — он потряс головой, листья тихо спланировали обратно на землю. — Я не знал, куда еще тебя деть. Я не знаю, где ты живешь! К тому же, что ты тут делала?

— Я искала… кое-кого.

Он посмотрел на меня.

— Ты искала Джека? Нашла его?

Что я нашла? Не то, чтобы я искала. Я пыталась забыть, как Джек выглядел, как вел себя, когда увидел меня.

— Откуда ты знаешь, что я искала Джека?

— Я знаю, кто ты, — ответил он. — Я говорил тебе, мы пришли из одного места. И даже если раньше я сомневался, то теперь стало ясно. Это проявляется в тебе.

— Что проявляется? Какого места?

— Ты связана с Джеком. У тебя что-то общее с льдом и морозом. Ходили слухи про дочь…

— Слухи?

— В Королевском Суде, — ответил он. — На Королевском Суде Фей Матери Земли.

Он говорил с таким почтением. Королевский Суд Фей Матери Земли. Все маленькие кусочки кошмара снова оживают, и на мгновение я подумала, что, возможно, я просто утону в этом всем, что ничто никогда не будет таким же, независимо от того, чего я хочу. Затем я подумала о том, как мама обнаружит мою пустую комнату. Как долго меня не было? Теперь это, наверно, уже несколько часов.

— Я должна идти, — сказала я Айвери, отталкиваясь от дерева. — Я не могу просто сидеть тут под деревом всю ночь. Мне нужно домой.

— Позволь мне помочь тебе, — попросил он, когда я пошатнулась вперед, едва не столкнувшись с ним.

Если бы все остальное не было таким уж ошеломляющим, я бы умерла от смущения прямо вот перед ним. Не то чтобы он выглядел сильно обеспокоенным из-за этого. На самом деле, я удивилась, когда посмотрела вверх и увидела, как его медные глаза блестят, пусть даже он и наслаждался всем этим.

— Нет, спасибо, — сказала я твердым голосом. — Я справлюсь.

— Сова…

Я посмотрела на него. Все, что увидела, — это забота и доброта.

— Я не собираюсь вредить тебе. Не все из нас монстры.

Но это именно то, что я думала о Джеке. А, возможно, и о себе. Возможно, мир наполнен монстрами, и Айвери — один из них, неважно каким добрым он кажется.

— Мне нужно идти.

Я отвернулась от него и сделала шаг в сторону, но не слишком большой. Колени дрожали, голова внезапно начала кружиться, и на секунду мне показалось, что могу упасть. Я отвернулась, когда почувствовала его руку на своей талии, но у меня не было сил, чтобы сделать это, как следует, и, в общем-то, есть что-то даже довольно успокаивающее в том, как он пахнет, напоминая мне о кострах и жаренных каштанах.

— Куда идти? — мягко спросил он.

— Камберлэнд Роуд, — пробормотала я.

И тут ты получаешь все. Тебя тащит обратно домой странный, самый непостижимый мальчик в школе, после вечера, проведенного в холодной луже, оцепеневшую от своего сверхъестественного отца.

Я бы сказала, больше нет места для нормальной жизни.

17

Я резко проснулась, взмахнув руками и подскочив, вытаскивая себя из замерзшего моря, пока массивный старый железный корабль приближался ко мне; потемневший остов скрипел под слоем льда. Мачта — это множество сосулек, грозящихся упасть в любой момент, а на палубе легионы странных теневых существ, смотрящих на меня светящимися глазами.

— Сова?

Из темноты показались глаза моей мамы, круглые и яркие. Она подошла ко мне и положила свои руки на мои, отталкивая назад, чтобы сесть на край кровати, пока комната приобрела знакомые формы.

— Что это было? — спросила она.

— Ох. Приснилось.

— Ты опять применяла волшебные слова?

— Нет.

— Где ты, Сова? — ее голос звучал утешительно мягко или беспокойно, нельзя точно сказать. Я пытаюсь удержать свой ум здесь и сейчас, но воспоминания прошедшей ночи ужасают меня, грохочут надо мной одни за другими. Замерзшие лужи. Мост под луной. Ледяной Джек, шагающий ко мне по волнам льда. Дерево. Айвери.

— Сова?

— Который час?

— Шесть.

Я застонала и свалилась в кровать.

— Нужно больше спать…

— Я разбужу тебя через час. И Сова?

— Ммм?

— Мы должны поговорить сегодня вечером. Я даже купила пиццу и мороженое.

— Мм. Лады.

Она нетерпеливо вышла, оставив меня.

Сегодня утром в квартире тепло. Я думала, что могу тут лежать вечно и пропускать все эти плавающие вокруг надоедливые жужжащие мысли, вне озабоченной части моего мозга.

А позже будет пицца и мороженое. Правильный семейный ужин. Имею в виду, без отца, конечно же. Не могу представить его, сидящим здесь, с сыром, свисающим с подбородка.

Мэллори!

Я перекатилась, схватила свой телефон и заглянула в него.

О, нет. Три пропущенных и два сообщения — все от Мэллори прошедшей ночью.

Я говорила, что напишу ей и совсем забыла.

Я писала, мой язык застревал между зубов, когда обдумывала ложь, которую ей скажу. Я же не могу точно описать все, что произошло в сообщении, да?

Я нажала «отправить», от лжи для моей лучшей подруги у меня свело живот. Я решила, что все ей расскажу. Как только придумаю, что я не делала прошлой ночью. Я заставлю ее поверить, так или иначе.

Потом я увидела Мэллори, стоящей на углу ее улицы, прислонившейся к стене и сложившей руки, я знаю, что это произойдет не в тот день, когда расскажу ей об отце.

Честно говоря, стало легче. Я подошла к ней, зная, что не должна даже пытаться объяснять все, что произошло прошлой ночью: как выглядел Ледяной Джек, сила, которой он обладал, как я вбежала в прямом смысле в Айвери. Я до сих пор не знаю, что чувствую обо всем этом. Джек не тот отец, которого я воображала, это точно. Он не был похож на человека, которого я представляла, слушая мамины истории. Она всегда говорила, что он дикий, я просто не понимала, как это действительно выглядит до прошлой ночи.

Значит, я буду врать сквозь зубы.

Нормально — это вернуться за парту.

— Привет, Мэлл, — сказала я.

— Привет, Сова, — ее голос звучал отстранено и устало.

— Прости за вчерашнее.

— Все в порядке, — сказала она, глянув на меня, когда мы пошли. — Ты выглядишь ужасно. Ты должна что-то сделать с этим.

— Да, возможно, — я сглотнула. — Но, так или иначе, ты хочешь поговорить об этом?

Она ничего не отвечала, кажется, довольно долго, и я почувствовала неловкость, Задалась вопросом, должна ли я спросить снова или сменить тему, когда она заговорит.

— Это так странно, — сказала она. — В доме было действительно тихо, и мама занималась обычными делами: ну, знаешь, готовила ужин, спрашивала по школе, жаловалась о работе — но все это было неправильно. Затем после обеда мне позвонил папа, и она вышла из комнаты, потому что знала, что это он. А он был неестественно рад свободной комнатой дяди Саймона, пахнущей носками, и как он надеялся, что я буду делать домашнюю работу… и тогда я почувствовала, будто кричу, потому что какое это имеет значение сейчас? В любом случае, затем вошла мама и не стала спрашивать о нем, но она вела себя неловко, будто не зная, что сказать, поэтому я рассказала ей о носках, и она прокомментировала, что дядя Саймон всегда был немного незрелым, хотя это значит, что папа был… — она ушла, качая головой. — И я почувствовала такую злость на них обоих за то, что испортили и даже не пытались поговорить о том, что важно, понимаешь? Как будто это все обычное дело, и никто ничего не чувствует!

— Звучит действительно неловко…

— Да. Так и было, — ее зазнобило, и она засунула подбородок под шарф.

— Так холодно сегодня!

— Подморозило, — ответила я, хотя, честно говоря, не чувствовала этого. Может, потому что Дочь Ледяного Джека? Я все равно натянула шапку и, немного сгорбившись, шаркала ногой по мерзлому тротуару. Через мгновение Мэллори просунула свою руку под мою, и возникло хорошее чувство. Вроде она помогла, даже не зная об этом.

Я расскажу ей. Но не сейчас.

18

Кажется, день шел неплохо, несмотря ни на что, и я просто начала расслабляться от этого всего и говорить себе, что у меня все под контролем, а потом начался урок. Я так увлеклась, поздравляя себя со своей «нормальностью», что совершенно не концентрировалась на эксперименте, и когда увидела, что содержимое пробирок у всех остальных испаряется коричневым дымком, я запаниковала. Мои пальцы мгновенно стали светло-голубыми, небольшие узоры инея разошлись по лабораторному столу, где я работала. Я отчаянно посмотрела налево, где Гевин и Марк играли с горелкой Бунзена. Они ничего не заметили, но все же мороз распространялся, дюйм за дюймом, пожирая темное дерево громадной, тускло светящейся волной, с каждой секундой приближаясь к ним. Я глубоко дышала, мои глаза бегали по кабинету, уверенная, что в любой момент кто-нибудь заметит.

Конечно, кто-нибудь это заметит!

Айвери хмуро поймал мой панический взгляд, его глаза расширялись по мере того, как он видел, что происходило. Я в отчаянии пожала плечами, когда лабораторный стол начал скрипеть от мороза. Все остальные сосредоточились на своих экспериментах, а миссис Лаундер деловито писала «Статьи для обсуждения» на доске своим паучьим почерком.

— Что мне делать? — губами произнесла я Айвери, мое сердце отдавалось в ушах, я сжала кулаки и пыталась думать о пожаре, пустынях, горячем кофе, обо всем, что может остановить эту надвигающуюся большую катастрофу.

Внезапно, все окна, на противоположной стороне кабинета, с грохотом раскрылись, сильный ветер пронесся по классу. Бумаги разлетелись, пробирки попадали и разбились на лабораторных столах. Миссис Лаудер метнулась к окнам, призывая класс помочь ей закрыть их, ее шарф колыхался на ветру. Гевин и Марк подскочили, устроив еще больше хаоса, под их ногами захрустели осколки стекла, и внезапно моя сторона кабинета опустела. Айвери остановился, его волосы торчали более взъерошено, чем обычно, щеки покраснели от напряжения.

— Спасибо, — выдохнула я, продолжая краем глаза следить за остальной частью класса, пока он разглядывал лабораторный стол. — Я не знаю, что случилось… Я просто…

— Не беспокойся насчет этого, — ответил он.

— Что мне с этим делать?

— Это не толстый лед, — ответил он. — Просто немного инея. Смотри… — он провел рукавом по столу, оставляя влажную полосу на поверхности.

— Я пыталась ни о чем таком не думать.

— Может, и нет, — признался он, его глаза сверкнули, глядя на меня. — Возможно, ты просто создала банду мини-снеговиков…

— Эй! — я не могу сдержать улыбку, представляя это.

— Ну, в любом случае, — продолжил он, счищая иней своими руками, — сейчас все тип-топ, — он посмотрел, как миссис Лаудер раздает совки и щетки. Она одарила нас острым взглядом, немедля призывая к уборке, и мы потащились, кризис миновал. Я покосилась на Айвери, когда миссис Лаундер бросила в мою сторону метлу, и он подмигнул мне; игривый взгляд промелькнул на его лице, когда мимо моих ботинок проскользнули листья.

— Эй, — прошептала я. — Прекрати…

— Что? — спросил он, со взглядом полным невинности.

— Ты должна стараться контролировать это, — сказал он во время обеда. Каким-то образом мы оказались рядом в очереди, хотя я пыталась отбиться от него или кого-либо еще, хотя бы на пять минут. Он нахмурился на печеную картофелину, которую я рассеянно положила в пюре.

— Я знаю, — сказала я. — Но не могли бы мы забыть об этом сейчас, пожалуйста.

— Я не пытаюсь спорить с тобой, — сказал он.

— Не понимаю, что я должна с этим всем делать, — прошептала я, продвигаясь в очереди и хватая какой-то сок, протянув деньги кассиру. — Я имею в виду, что ты немного рассказывал о том, что знаешь…

— Ты действительно считаешь, что готова услышать это? — спросил он, отводя меня в сторону.

— А у меня есть выбор? Я не могу продолжать это делать!

— Ладно, — сказал он, сжав челюсти. — Я помогу. Может быть, если ты узнаешь больше, то перестанешь делать эти ошибки.

— Ошибки?

Он вздохнул.

— Ты не контролируешь силу, которую имеешь, и не похоже, что Джек может тебе помочь. Итак. Встретимся под деревом. В семь, — он одарил меня смешной кривой улыбкой. — Мы разберемся с этим.

— Ладно, — решила я, попытавшись улыбнуться в ответ. Я чувствую, что покраснела и заболела, и не совсем уверена, что принимаю правильные решения. Может быть, лучше просто притвориться, что ничего не произошло? Может быть, все пройдет, если я просто проигнорирую его и не приду. Мне действительно все это нужно? Есть ли выбор? Мой позвоночник покалывал, когда я работала над собой, и я понимала это. Мне придется столкнуться с этим. — Я буду там.

— Что это было? — спросила Мэллори, усаживаясь рядом. Мои руки дрожали так сильно, что я чуть не выронила поднос, и только она сможет спасти меня от него. — Сова, что происходит? Айвери докучает тебе? Зачем тебе вся эта картошка?

— Он просто эксцентричен, — ответила я, положив голову на руки и пытаясь успокоиться до того, как начну замораживать все в поле зрения. — И я не знаю насчет картошки… Я немного рассеяна сегодня.

— Я заметила, — сказала она. — Ты уверена, что дело не в нем?

— Нет, это просто… то, о чем мы говорили ранее. Ну, знаешь.

— Та магическая фигня? Ты же не веришь в это, верно?

Презрение в ее голосе, почувствовалось, словно пощечина.

— Просто забудь об этом, — прошептала я, сдерживая слезы. — Тебе вообще не нужно волноваться обо мне. У тебя достаточно своих дел!

— Спасибо, что напомнила, — ответила подруга, подняв подбородок и достав сумочку, покачав головой. — Может быть, ты и права. Может быть, у нас обеих много чего происходит. Я не собираюсь вытягивать это из тебя — если не хочешь говорить, то все в порядке.

Я посмотрела, как Мэллори торопливо вскочила, отодвигая стул назад, столовые приборы звякнули на подносе, когда она оттолкнула его. Кажется, что все затихли, будто наблюдая за нами. Конор за столом напротив весь во внимании, его глаза загорелись от драмы. Я сильно сжала края стула, стараясь не начать замораживать все вокруг себя.

— Мэллори, подожди…

— Я ухожу, — сказала она, взволнованно сверкнув глазами.

— Я просто не могу сделать это прямо сейчас, — она ушла, пробравшись сквозь толпу, и быстро присоединилась к Конору. Я должна идти за ней. Я должна все сделать правильно, рассказать ей все, но я не могу. Я слишком растеряна. Я просто все испорчу, если выдам иную причину, не знаю, к чему это приведет. Я должна узнать, что Айвери хочет сказать, а затем, может быть, узнаю, что происходит и смогу объяснить это все.

Это реально ужасная, одинокая прогулка домой. Я на какое-то время задержалась у ворот, но не увидела Мэллори и, спустя несколько минут, мне надоело. Что если она действительно разозлилась на все? Мне что, трудно сказать, что мой отец Ледяной Джек, и я какая-то сверхъестественная морозная девочка? Ну, извините меня, Мэллори Фрейдман, я не уверена, что вы сможете это правильно воспринять. Я топала всю дорогу до дома, злая на все, окруженная доказательствами власти моего отца над миром и отчаянно игнорируя мерзкое чувство, что кто-то или что-то идет за мной, следит всю дорогу. Каждый сорвавшийся листик, заставляет меня подпрыгивать. Кажется, что каждая тень кишит активностью.

Это всего лишь мое воображение.

Или нет?

19 МИР ЗИМЫ

Волки завыли с самого верхнего уступа горы, и она знала, что они учуяли. Этот мир был душераздирающим в своей красоте и своем вероломстве. С каждого уступа свисали смертельные копья льда, в каждом шагу была неопределенность. Он взглянул на нее, на Волков и поднял руки к ее лицу.

— Ты была самым ярким сном, — сказал он, глядя своими серебряными глазами в ее глаза.

— Я только сон?

— По-другому тут никак. Я не знал ни одного смертного, который бродил тут. Ты не фея. Ты сон.

Она подняла руки и коснулась его лица от лба до подбородка, и он был намного холоднее, холоднее, чем утром, когда они встретились. Она видела, как он уходит, что для него, по истине, она останется не больше, чем воспоминанием.

— Что нам теперь делать? — спросила она.

— Теперь? — он улыбнулся, опасно блеснув глазами. — Теперь мы побежим! — его рука схватила ее, и он потянул за собой, ее ноги были неуклюжими из-за льда, покрытого перистым снегом, но его следы вывели их обратно в лес, где они нашли друг друга. Лозы свисали с хрупких, потемневших ветвей и вьющихся корней, стремясь запутать их, но он не замедлял свой темп, и, наконец, они достигли поляны в центре, где небеса сошлись, и только снег лежал меж ними.

— Ах, — произнес он, взглянув вверх. — Вот она, моя премудрость…

Высоко над головой парили огромные совы, как он и сказал, эхом в лесу кричал ее мягкий голос.

— Пора.

— Зима приходит, — сказал он, его глаза стали ярче. — Мне пора уходить.

Сова глядела на девушку со свирепыми, золотыми глазами и в них она увидела свое будущее, что это место останется с ней навсегда, даже если ее больше не будет здесь. Поэтому она не сопротивлялась, когда он бросил на нее последний взгляд и повернулся, чтобы уйти, и ей было холоднее и более одиноко, чем она считала возможным. Она готова была отдать все в этот миг, чтобы остаться с ним. Но она остановила себя и молча наблюдала, как он уходит. Сова слетела вниз, сильно разметав снег, приземлилась на его плечо, и, когда она открыла свои глаза, сон закончился.

Началась новая действительность: единственная, которая останется с ней навсегда.

20

— Сова Мак-Брайд, не выходи за дверь.

— Мне нужно, мама!

— Я купила пиццу. И мороженое. А ты уходишь на ночь глядя, в такой холод…

— Холод меня не волнует, — с тех пор, как я отправилась искать Джека. — Ты должна знать это.

— Очень хорошо, — ответила она, обнимая меня и закрывая дверь. — Но это беспокоит меня. Зови это материнским инстинктом, если хочешь. Итак, куда ты собралась? И где ты была прошлой ночью?

— Я была с Мэллори. Ее мама и папа на грани развода, и она действительно расстроена. Я просто хотела помочь.

— Ох, бедняжка, Мэллори, — сказала мама, ее лицо смягчилось. — И бедные Лили и Эдвард. Я могу что-нибудь сделать?

— Нет, — ответила я, жар ударил мне в щеки. — Не думаю. Ну, знаешь, я просто хочу побыть с ней.

Мама исчезла обратно на кухне и вернулась секундой позже с пакетом из магазина.

— Мороженое, — сказала она, вручая его мне.

— Нам все еще нужно поговорить, Сова, но это может подождать до завтра, — она наклонилась и поцеловала меня в щеку, — Ты хороший друг.

— Спасибо, мам, — шепнула я, внезапно ком встал в горле. Я открыла дверь и выбежала наружу, пока еще могла дышать.

Вся эта ложь придушит меня.

— Ты принесла мороженое, — сказал Айвери, когда я бросила пакет у корней древнего дерева. Он уселся напротив ствола и выглядел так, будто часами просидел и мог еще несколько часов спокойно тут просидеть. Он подошел и взял ведерко. — Но здесь нет ложки…

Боже мой.

— Мама думает, что я навещаю Мэллори, — сказала я, усаживаясь и радуясь, что он здесь дождался меня. Я все еще тревожилась, что за мной следят. Когда оглянулась, разумеется, ничего не было, что бы там ни было, это начало проходить. — Значит, нет ложки.

Он начал копаться в карманах. Он высокий и худой и всегда одевается в темное. Сегодня Айвери надел свободные штаны и черную толстовку: много карманов для поиска.

— Что ты ищешь? — спросила я наконец.

— Вот, — сказал он, доставая маленький ножик с деревянной ручкой.

— Как думаешь, получится использовать его?

— Для чего? — спросила я, отступая назад, холод распространялся по затылку.

— Не тупи, — ответил он, — Для мороженого, естественно.

— Ну, я не собираюсь его использовать, — ответила я.

— Ты не хочешь чуть-чуть? — он поднял взгляд, на его лице искреннее удивление.

— Нет!

— Ты не против, если я…

— Валяй, — сказала я, покачав головой, когда он открывал крышку. Человек, которому нравится мороженое. Или он еще ничего не ел сегодня. Он проглотил около половины, не поднимая глаз. У меня заболели зубы, наблюдая за ним.

— Итак, насчет всего, — начала я, в конце концов, заскучав в ожидании, пока он наестся. — Ты собирался мне рассказать…

Он напрягся и воткнул ножик в оставшееся мороженое, твердо поставив его на землю.

— Ты уверена, что хочешь знать? — спросил он. — Твой взгляд выглядит немного дико.

— Я продолжаю ощущать это, — пожала я плечами. — Наверно, это ничего.

— Что ощущаешь?

— Будто кто-то следит за мной.

Он нахмурился.

— Когда? Где?

— Не знаю. Из окна дома, по пути из дома в школу, — попыталась я отмахнуться. — Я, вероятно, нервничаю из-за этого всего. Я, в общем, ничего не видела. Может такое быть? Там есть такие существа, которые ходят за людьми и следят за ними?

— Там есть разные виды существ, — ответил он, его глаза блуждали по темному полю. — Я не знаю, почему они будут преследовать тебя. Возможно, ты права насчет того, что нервничаешь. Я полагаю этого всего слишком много, если это в новинку для тебя… — он повернулся ко мне. — Ты действительно ничего не знала до сих пор?

— Ничего, — ответила я, напряженным голосом. — Неделю назад все было нормально. Мама рассказывала мне те сказки, но я думала, что они были просто историями. Я и понятия не имела… — у меня что-то толкнулось в груди, когда я подумала, какими простыми эти вещи казались тогда. Когда была тайной только личность моего отца, и это могло решиться столь разными способами. — А, все равно. Что насчет тебя? Как давно ты знаешь, что отличаешься?

— Всегда, — ответил он. — Я вырос с феями, в общем. И не знал ничего другого. Итак… — он задумался, — договоримся. Если я расскажу тебе что-нибудь о себе и всем прочем, ты поклянешься, что никому не расскажешь, что слышала.

— Хорошо, я клянусь.

— По-настоящему, я имею в виду. Положи руку на кору… — он встал и приложил руку к дереву, — вот так, и поклянись Матери Земле, что никогда и никому не расскажешь, где ты научилась тому, о чем я расскажу тебе.

— Серьезно?

— Серьезно, — сказал он. — Не время играть, Сова. Вещи, которые ты хочешь знать, серьезны.

— Я клянусь Матерью Землей, что никому не расскажу, где научилась тому, что ты расскажешь мне, — произнесла я, положив руку на шершавый ствол старого дерева, когда внезапно ветер промчался по полю, сдувая волосы с моего лица и заставив ветви дрожать.

— Хорошо, — сказал Айвери. — Пойдем, пройдемся.

— Пройдемся?

— Не из-за холода, — ответил он усмехаясь, — даже если и так. Земля здесь уже замерзла.

Я с трудом поднялась, и он передал мне ведерко с мороженым, выдернул нож и облизнул его, перед тем как сунуть в карман.

— Ты уверен, что закончил? — спросила я.

— Да, спасибо, — ответил он, смотря на небо. — Нам лучше поторопиться. Говорили, сегодня может будет снег, и, возможно, появится Джек. Я даже не представляю себе столкновение с ним прямо сейчас.

— Он такой плохой? — вспомнила я тот голодный оскал, нечеловеческие движения и содрогнулась от воспоминаний, быстро оглянувшись, будто он мог там стоять. Ничего. Ничего кроме темноты и теней, и золотистого свечения фонарей.

— Не плохой, — ответил Айвери. — Просто он… Джек.

— Что ты имеешь в виду?

— Он элементаль, причем один из сильнейших. Такой же как, Ветер Севера, Владычица Озера и несколько других, с которыми у нас мало общего. Они не как люди, ни как кто-либо еще, серьезно.

— И ты рос вместе с ними всеми?

— Когда был маленьким, — ответил он, избегая моего взгляда, когда мы поднимались к реке.

— Какие они?

— Они важные персоны — добрые, жестокие, дикие, воспитанные — все, что ты ожидаешь от природы, я полагаю, — он скривился, будто ему тяжело говорить об этом. — Это не плохое место, чтобы вырасти, тебе никогда не бывает одиноко, никакое зло никогда не произойдет…

— И Мать Земля наполняет все это? Какая она?

— Я никогда не встречал ее! — недоверчиво ответил он. — Она Мать Земля!

Я моргнув, посмотрела на него, прочувствовав всей душой. Что я знаю обо всем этом? Если бы не то, что я прожила за последние несколько дней, я бы рассмеялась сейчас ему в лицо.

Айвери, с наигранным терпением, вздохнул.

— Она главная у фей и всего в природе, — объяснил он. — Она глава Королевского Суда, но ее уже давно никто не видел. В смысле, она не совсем одна из тех фей, она не участвует во всех этих каждодневных делах.

— Ясно, — кивнула я. — Так, а что же тогда Королевский Суд делает?

— Наблюдает за всем в основном, — он пожал плечами. — Главы встречаются в Старом Друидском Древе каждые несколько недель, чтобы принять решение от ее имени. Это древнее место фей.

— А Джек фея? Это делает меня наполовину феей?

— Да, — сказал он, оглядев меня с головы до ног, будто убеждаясь, что я соответствую этому.

— А какого рода феей рожден ты? — спросила я. Это прозвучало ужасно, как только я произнесла это. Айвери с улыбкой покачал головой.

— Извини, — добавила я, — но, я имею в виду, что если я дочь Ледяного Джека, то есть смысл во всех этих заморозках. Но ты имеешь нечто связанное с ветром и всеми этими листьями — что это?

— Осень, — ответил он. — Мой отец связан с осенью. Он член Королевского Суда, но он не настолько силен, как твой, — его глаза потемнели, когда он сказал это и ускорил шаг.

— И как ты… В смысле, как ты контролируешь то, что делаешь?

— Это всегда рискованно, — он пожал плечами. — Быть наполовину человеком — это вообще-то ненормально. Я всегда знал, что должен быть осторожен, чтобы не потеряться во всей этой магии. Я должен так же следить и за моей человеческой стороной… — он покосился на меня. — Полагаю, мы оба должны.

— Но если ты на половину человек…

— Только физически, — сказал он. — Тем не менее. Хватит обо мне. Что насчет тебя? Каково это расти нормальной? Что твоя мама…

Но я не успеваю расслышать его вопрос, потому что, когда мы дошли до реки, ревущий ветер, поднявшийся будто из ниоткуда, взметнул наши волосы и одежду, заставив меня пошатнуться.

— Это был неправильный путь, — сказал он, устремив взгляд в темноту ночи.

— Это Джек? — я пытаюсь выглянуть из-за него, но он оттолкнул меня обратно к влажной каменной стене.

— Нет. Это Ветер Севера.

— Это очень плохо?

— Если увидит нас вместе — тогда это будет плохо.

Пронизывающий, визжащий порыв ветра явственно пронесся по туннелю, создавая рябь в воздухе. Айвери отодвинул меня назад за себя, будто пряча всю, когда огромная фигура старика с длинной бородой появилась в конце туннеля и стала приближаться к нам.

Я боролась с Айвери, отчасти из-за гордости, и еще потому, что трудно было дышать за его спиной, а затем и еще одно потрясение: звук стрельбы из пушки или звук брошенных в воду камней. Мне понадобилось больше времени, чтобы выпутаться, и к тому моменту, как я вырвалась на свободу, старика уже не было видно.

— Что случилось? — спросила я.

— Джек отозвал его, — прошептал Айвери, его рука все еще держала мою, не позволяя двигаться вперед.

— Теперь у нас тут двое из них. Это кошмар!

— Почему? — прошипела я, отрываясь от него. — Да что с тобой? Я думала эти вещи известны тебе!

Более буйные, более воющие.

— Что они там делают? — серьезно спросила я.

— Играют, — ответил Айвери с чувством отвращения, сползая по стене туннеля, чтобы сесть на землю. — Можешь пойти и присоединиться, если хочешь. А я останусь здесь.

Я полагаю, сейчас я должна запутаться. В смысле, Ледяной Джек и Ветер Севера? Мальчики, заставляющие тебя клясться на древних деревьях? Замерзающая кожа, когда ты волнуешься? Я бы не поверила ничему из этого неделю назад, но сейчас это здесь, прямо передо мной, и я понимаю, что стук моего сердца в груди — это не просто страх. То есть, это немного страха и большая часть силы и волнения, потому что я смотрю в конец туннеля на зрелище, которое могла видеть только в кино или в своем воображении. И это так дико и страшно, и прекрасно, и так стихийно, и мощно, как будто мир был серым и плоским до сего момента.

Ледяной Джек использует снег, сражаясь с Ветром Севера.

Я полагаю, что нормальные люди просто не видят этого. Они видят, как ветер сметает снег, они видят, как лед образовывается на гранях моста, и затем они опускают головы и пробиваются сквозь них, никогда не видя фигур, которые скачут и атакуют друг друга.

— Ты действительно кайфуешь от этого, да? — спросил Айвери, хватая меня за локоть, его голос звучал недоверчиво.

— Это невероятно!

— Ты не боишься?

— Ну, они нас не увидели. Они слишком веселятся, чтобы заметить нас.

Он одарил меня задорной улыбкой.

— Я не понимаю, — сказала я. — Почему тебя так волнует это?

— Они опасны! — ответил он. — Это огромные, могущественные существа, способные к массовым разрушениям, и они просто играют там! У них серьезные дела, и это то, чем они занимаются все время. Может произойти все, что угодно!

— Ты испугался! — сказала я, поворачиваясь к нему, пока элементали радостно бушевали снаружи.

Он вздрогнул, будто я стукнула его.

— Я не испугался, — прошипел он. — Ты просто наивная. Ты просто понятия не имеешь о реальном мире, никто не имеет.

— Поэтому я пытаюсь учиться! Мне это нужно, Айвери! Я должна знать больше. Я хочу узнать его, даже если он пугает меня! Если тебе не нравится, ты должен просто вернуться домой и оставить меня здесь.

— Я не могу просто оставить тебя!

— Можешь, — сказала я, глубоко вздохнув и пытаясь успокоить его. — Все будет хорошо. Я должна сделать это. Ты — нет.

Он поглядел на меня долгим, не моргающим взглядом.

— Ладно, — ответил он, наконец, надев капюшон и копаясь в карманах. — Но будь осторожна. Это может оказаться не тем, чего ты ожидаешь.

Он развернулся и пошел в другой конец тоннеля, затем немного поколебался, будто не мог решить оставлять меня здесь или нет.

— Я в порядке, — прошептала я.

— Просто иди.

Слабое облако пара, кристаллизуясь в воздухе, сорвалось с моих губ, когда я говорила, и помчалось в сторону Айвери. Оно рассыпалось о его спину, и он, повернувшись, покачал головой, прежде чем пошлепать прочь.

Упс! Это не сделает меня популярной.

Не то, чтобы я очень популярна среди кого-нибудь сейчас.

Наверно, я пропущу школу в понедельник.

Я повернулась обратно, чтобы понаблюдать за двумя фигурами, когда они начали кататься по замерзшей реке. Это заставило меня улыбнуться. Айвери прав. Это две могущественные, стихийные фигуры, которые выглядят так, будто они будут править миром и господствовать над человечеством, и вот они играют! Я вышла из туннеля, когда они исчезли из поля зрения и встали там, в пурге. Я подняла голову к небу, когда ветер ударил в меня.

— Ага! — грохнул голос, когда оглушающие звуки зимы снова приблизились. — Вот она — маленькая притворщица!