Потерянный рай

Хвала Тебе, перворожденный Неба,

Его высокий отпрыск, свет святой!

Достойно ль будет, если назову я

Тебя совечным Вечного лучом?

Ведь Бог есть свет; во свете несравненном

От вечности в Тебе Он пребывал;

Ты излиянье светлое от светлой

Несотворенной сущности! Быть может,

Тебя скорее должен я назвать

Потоком ясным чистого эфира, —

И кто укажет нам источник Твой?

Ты прежде солнца был и прежде неба;

По зову Бога ризой Ты одел

Новорожденный мир, когда возник он

Из темных вод и бездны бесконечной,

Из пустоты бесформенных пучин.

К Тебе я вновь смелее возвращаюсь,

Покинув глубь Стигийскую, где долго

Я пребывал, откуда я летел,

Сквозь крайний мрак и средний воспаряя, —

Летел с иною песнью, чем Орфей[68]:

Я о Хаосе пел и вечной Ночи,

Небесной Музой научен сойти

В глубокий мрак и вознестись оттуда,

Хоть труден был и редок этот путь.

И вот я вновь пришел к Тебе и чую

Твоей лампады животворной власть;

Но Ты, увы, не посетишь Ты боле

Моих очей: они напрасно ищут

Лучей Твоих, и нет рассвета им!

Их темная вода навек затмила,

Их помрачило темное бельмо!

И все же я в мечтах не перестану

С моею Музой посещать места

Красот весны, тенистых рощ отраду,

Живую прелесть солнечных холмов

И посвящать им пыл священной песни!

Но больше всех средь ночи беспросветной

Тебя, Сион, я буду посещать,

Твоих ручьев цветущие прибрежья

И воды, у священных ног Твоих

Журчащие! Я вспомню и о тех,

Кого судьба со мной сравняла горем,

С кем славой я сравняться бы хотел:

Слепого Тамириса[69], Меонида[70],

Тиресия[71], Финея[72], – этих древних

Пророков знаменитых вспомню я!

Питаться вечно думами я буду,

Они же сами сложатся всегда

В гармонию; так соловей бессонный

Поет во тьме, и мраком ночи кроет

Он песню вдохновенную свою.

Пусть для других на времена и части

Год делится: нет для меня ни дня,

Ни приближенья сладостного утра,

Ни вечера, ни зелени весенней,

Ни летних роз, ни стад среди полей,

Не вижу человеческого лика

Божественной красы! Вокруг меня

Мрак вечный все окутал темной тучей[73],

Лишил меня веселия людей;

И книга знанья дивная, в которой

Представлены природы все дела, —

Пуста, бесплодна для меня навеки:

Путь к мудрости при входе мне закрыт!

Тем ярче ты сияй же, свет небесный,

Внутри меня, и силы все души

Мне озари! Внутри пусть будут очи

Мои: от всякой скверны их очисти,

Чтоб все узрел я и поведать мог

О том, что взору смертному незримо!

С Престола несравненной высоты,

Стоящего в чистейших эмпиреях,

Отец всесильный взор свой преклонил,

Чтоб обозреть дела свои, а также

Дела своих созданий. Вкруг Него

Стояли тесно все святые Неба,

Как звезды, в созерцании Его

Блаженство несказанное вкушая.

С Ним рядом, одесную восседал

Лучистый образ славы Миродержца,

Его единый Сын. Взглянув на землю,

Он наших прародителей узрел,

Единственных лишь двух людей в ту пору,

Жилищем коих был блаженный сад,

Где без забот чета их пожинала

Плоды любви и радости бессмертной,

Где непрерывно счастье их цвело,

Соперников любовь их не имела,

В уединеньи Рай их окружал.

Затем на Ад воззрел Он и на бездну

Вокруг Него – и видит Сатану,

Летящего у стен Небес от Ночи

В высокой сфере сумрачной, готовясь

Остановиться, крыльям утомленным

Дав отдохнуть, на выступе открытом

Земной вселенной, где была, казалось,

Какая-то вне небосвода твердь,

Лежавшая иль в воздухе, иль в море.

И Бог, взирая с высоты своей,

С которой настоящее, былое

И будущее видно, предрекая,

Единственному Сыну так сказал:

«Единородный Сын мой, видишь ярость,

С которой мчится неприятель Наш?

Ни Мной ему предписанные грани,

Ни все преграды Ада, ни все цепи,

Которыми он быль обременен,

Ни пропасти громадные пучины

Его не удержали; он, отчаясь,

Лишь мести ищет, хоть она ему же

На голову мятежную падет.

Теперь, отважно разорвав все узы.

Он держит путь поблизости Небес,

В пределы света смело направляясь,

В недавно мною сотворенный мир,

Где человек живет; предпринимает

Попытку он иль силой погубить

Созданий новых, или же, что хуже,

Их ложью и коварством совратить.

И он их совратит: пред ложью льстивой

Не устоит, подпав ей, человек

И заповедь единую преступит,

Покорности единственный залог.

И он, и вероломное потомство

Его падут. Чья будет в том вина?

Чья, если не его? Неблагодарный,

Все от Меня имел он, что иметь

Он мог; Я сотворил его правдивым

И честным, даль довольно сил ему,

Чтоб устоять ему, – хоть и свободным,

Чтоб пасть он мог. Такими сотворил

Я силы все эфира и всех Духов —

И тех, кто устоял, и тех, кто пал.

Кто устоял, тот устоял свободно,

И столь же был свободен тот, кто пал.

Не будь они свободны, что могло бы

Свидетельством достаточным служить

Их искренней привязанности, твердой

Их верности, любви их непритворной?

Когда б они выказывали то,

Что им велит потребность, а не воля, —

Какая б им награда быть могла?

Какое мог бы удовлетворенье

Я от такой покорности иметь,

Когда бы вечно воля их и разум

(А разум есть и выбор в то же время)

Напрасны были, тщетны, несвободны,

Служа необходимости, не Мне?

Итак, они все созданы как надо;

Они не могут обвинять Творца;

Ни на судьбу, ни на свою природу

Они не могут сетовать, как было б,

Когда б была их воля стеснена

Моим сначала предопределеньем,

Зависела б во всех своих путях

От высшего предвиденья. Нет, сами

Они свой бунт решили, а не Я!

Я знал вперед, что будет он; но это

Предвиденье влиянья не имело

На то, что бунт случился: он случился б

Хотя б и не предвидел Я его.

Итак, вполне без всяких принуждений,

Без всякой тени власти роковой,

Без Моего вполне предусмотренья

Грешат они; на них вина во всем,

Что выбрали они и что решили.

Свободными Я создал их – свободны

Должны они остаться, если сами

Себя не ввергнут в рабство; поступая

Иначе, Я бы должен изменить

Природу их, и вечный, неизменный

Закон Я был бы должен отменить,

Которым Я им даровал свободу;

Паденьем же своим они себе

Обязаны самим; те Духи пали

Своим внушеньем собственным: они

Себя подвергли сами искушенью

И сами совратились; человек

Падет, обманут, совращен другими,

И потому помилован он будет,

А тем вовек помилованья нет.

Так справедливость вместе с милосердьем

Да будут вечной славою Моей

На Небе и Земле, но милосердье

Да будет лучшим, первым и последним

И самым светлым славы той лучом!»

Так говорил Господь. Благоуханье

Амброзии по всем кругам Небес

Распространилось и невыразимым

Блаженством новым охватило всех

Здесь предстоявших Духов. Между ними

Всех без сравненья выше и славней

Был Божий Сын; в Нем как бы отражалась

Отца вся сущность; на Его лице

Божественном виднелось состраданье

И без конца любовь, без меры милость.

Их выражая, Он сказал Отцу:

«О Мой Отец! Прекрасно было слово,

Которым речь Ты властную свою

Закончил! Милосердье к человеку!

За это будут и Земля и Небо

Превозносить Тебя в своих хвалах

В бесчисленных, звучащих вечно, гимнах

Священных; будет ими окружен

Вовеки Твой престол благословенный!

Конечно: разве мог бы человек

Погибнуть навсегда? Ему – погибнуть,

Любимому созданью Твоему

И младшему из сыновей, – погибнуть

Из-за обмана, если б даже сам

Он подкрепил обман своим безумьем?

Нет, Отче, Ты от этого далек!

Того Ты не допустишь, всех созданий

Всеправедный, Великий Судия!

И неужели Враг Наш через это

Своих бы мог достигнуть злобных целей

И помешать Твоим? Ужель исполнит

Свою он злобу, благость же Твою

Всю превратит в ничто и возвратится

К себе, хотя б на злейшие мученья,

Но месть свою свершив, и повлечет

Все племя человеков совращенных

В Ад за собой? Ты можешь ли созданье

Свое сгубить и для него разрушить,

Что для Своей Ты славы сотворил?

Тогда Твоя вся благодать, величье

Твое могли б сомненья возбудить,

Осуждены бы были без защиты».

Творец великий отвечал: «О Сын Мой,

В котором радость высшая Моя,

Сын сердца Моего, Ты, кто единый

Мое являешь слово, мудрость, силу, —

Все, что сказал Ты, – мысли лишь Мои,

Моих решений вечных выраженье!

Да, не погибнет вовсе человек!

В ком воля есть, дабы спастись, – спасется;

Не потому, что воля в том его,

Но потому, что может он свободно

Воззвать к великой милости Моей.

Да; Я восстановлю еще однажды

Его паденьем сломленные силы,

Хотя б испорчен и порабощен

Он был грехом желаний непомерных;

Поддержан Мною, снова может он

Восстать в борьбе с врагом своим смертельным;

Я поддержу его, чтоб видел он,

Насколько сам он по себе непрочен,

Что он освобождением своим

Обязан Мне, и никому иному.

По милости особой изберу

Немногих Я, над прочими возвысив, —

На то Моя есть воля; к остальным

Взывать Я буду, предостерегая,

Чтоб во грехах покаялись они

И вовремя разгневанного Бога

Смягчили бы, пока дает Он милость.

Я просвещу их темные умы,

Смягчу сердца их каменные, чтобы

Молилися и каялись они

И должную Мне принесли покорность.

К молитве, к покаянью, к послушанью, —

Лишь были б только искренни они, —

Мой слух не будет глух, не будет око

Мое закрыто. В руководство им

Я в них вложу Моим судьею совесть;

Коль скоро будут слушаться ее,

Свет озарять все более их будет,

И кто претерпит до конца – спасется.

Но кто презрит Мое долготерпенье,

Пренебрегая милостью Моей, —

Тот никогда спасенья не достигнет:

Жестокий пусть еще ожесточится,

Слепец пусть больше слепнет с каждым днем, —

Пусть, спотыкаясь, он падет тем глубже;

Но лишь таким Я милости не дам.

Но Я сказал еще не все. Решаясь

Нарушить послушанье, человек

Преступно тем свою нарушил верность

И оскорбил величие Небес,

Сам домогаясь богом стать; чрез это

Он у себя все отнял, что могло б

Хоть мало извинить его измену.

За это, осужден и обречен,

Со всем потомством умереть он должен;

Умрет иль справедливость, или он!

И только тем спасти его возможно,

Чтоб кто-нибудь нашелся за него

Достойный и желающий, кто взял бы

Грехи его всецело на себя

И заплатил бы, в удовлетворенье,

Суровою ценою – смерть за смерть.

Скажите же, Небесные вы Силы,

Где мы найдем подобную любовь?

Найдется ль кто из вас, столь милосердый,

Что пожелал бы сам он смертным стать,

Чтоб искупить грех смертный человека

И правдою неправедных спасти?

Такое есть ли в Небе милосердье?»

Он вопросил; но весь небесный хор

Стоял немой; молчанье воцарилось

На Небесах; никто за человека

Заступником явиться не хотел,

Никто не смел смертельное паденье

На собственную голову навлечь

И заплатить греха тяжелый выкуп.

Итак, без искупленья род людской

Погиб бы весь, навеки осужденный

На Ад и смерть, когда бы Божий Сын,

Исполненный Божественной любовью,

Посредником бесценным не явился

И не сказал бы, обратясь к Отцу:

«Свое изрек Ты слово, Отче: должен

Помилован быть человек. Ужель

Путей к тому не сыщет милосердье,

Которое всегда свой путь находит,

Из всех крылатых вестников Твоих

Быстрейшее? Ко всем Твоим созданьям

Оно приходит без предупрежденья,

Без просьбы даже, без исканья! Счастье

Для человека, что оно приходит

Само собой! Он помощи его

Найти нигде и никогда не мог бы,

Потерянный и мертвый во грехе;

Греховный и погибший, он, конечно,

Сам искупить себя ничем не может,

Не в силах жертву должную принесть.

Воззри же на Меня: Я предлагаю

Себя за человека, жизнь за жизнь!

Пусть на Меня Твой гнев падет; готов Я

Страдать за человека; для него

Покину лоно Я Твое и славу,

Которую с Тобою здесь делю,

И даже за него умру охотно.

Пусть на Меня обрушит Смерть всю ярость:

Недолго, побежденный, буду Я

Подвластен игу мрачному: Ты дал мне

Жизнь вечную; в Тебе Я буду жить,

Хоть Смерти Я и уступлю, отдав ей

Все, что во Мне есть смертного; когда же

Я этот долг ей заплачу, Меня

Ты не оставишь в ненавистном гробе

Добычею ее; Ты не попустишь,

Чтоб непорочный дух Мой пребывал

Вовеки там, где тленье торжествует;

Нет, встану Я победоносно вновь,

И побежден Мой победитель будет,

Лишась добычи, коей он хвалился;

Смертельную получит рану Смерть

И, жало смертоносное утратив,

Бесславно покорится навсегда.

Я ж вознесусь и в торжестве великом

Плененный Ад к Тебе Я приведу

Пред очи, покорив все силы мрака.

И будешь Ты обрадован, Отец,

И ласково с Небес Мне улыбнешься,

Затем что Я, возвышен чрез Тебя,

Всех побежду врагов, и враг последний,

Смерть лютая, в гроб будет заключен.

Потом, с толпою душ, Мной искупленных,

На Небеса, покинутые Мною

На долгий срок, Я снова возвращусь,

И вновь лицо Твое увижу, Отче,

На коем тени гнева уж не будет,

А будет лишь прощение и мир;

Карать с тех пор не будешь Ты; блаженство

Лишь будет всем в присутствии Твоем».

Он речь окончил, но весь кроткий образ

Еще без слов, казалось, говорил

И весь дышал бессмертною любовью

Ко смертным людям; выше той любви

Сыновнее лишь было послушанье,

С которым Он, ту жертву предложив,

Великого Отца ждал высшей воли.

Объяты изумленьем, Небеса

Дивилися, – что это может значить,

К чему ведет? Но вскоре Всемогущий

Все разъяснил, так Сыну возразив:

«О Ты, который на Земле и в Небе

Единственный нашелся, чтоб дать мир

Согбенному под гневом человеку!

Единое Мое Ты утешенье!

Ты знаешь, сколь Мне дороги созданья

Мои и между ними человек,

Хоть и последним создан он. На время

Из-за него лишиться Я готов

Тебя; от лона Моего, от правой

Моей десницы удалишься Ты,

Дабы спасти потерянное племя.

Итак, для искупленья тех, которых

Лишь Ты единый можешь искупить,

Соедини природу их с Своею;

Как человек, живи в земной юдоли

Среди людей и плотью облекись!

Когда придет определенный Мною

Твой час, родишься дивно Ты от девы

И станешь ты, Адама заменив,

Главою человечества, хоть будешь

К сынам Адама сам принадлежать.

Как чрез него все люди погибают,

Так чрез Тебя все возродятся вновь,

Как от второго корня; возрожденье

Возможно будет лишь через Тебя,

И без Тебя никто не возродится.

Его проступок всех его сынов

Виновными, греховными соделал;

Твоя ж заслуга будет зачтена

Во искупленье всем, кто отречется

От дел своих, и добрых, и дурных,

И пожелает жить в Тебе, с Тобою

И от Тебя жизнь новую приять.

Так, с высшей справедливостью согласно,

За человека жертвой человек

Послужит искупительной; он будет

Суду подвергнут, смертию умрет,

Но вновь воскреснет и с собою вместе

Всех искупленных братьев воскресит

Чрез эту жертву жизни драгоценной.

Тем подвигом Божественной любви

Поражена вся злоба Ада будет;

Велик тот подвиг: смерти добровольно

Предаться, чтобы смертью искупить —

Да, искупить столь дорогой ценою —

То, что в своей безумной злобе Ад

Разрушил столь легко и продолжает

Еще поныне разрушать во всех,

Кто отвергает милость, хоть и может

Принять ее! Однако, снисходя

К принятию природы человека,

Мой Сын, отнюдь Ты этим не унизишь

Своей природы собственной. Хотя

Ты царствуешь в блаженстве величайшем,

Его вкушая с Богом наравне, —

Ты покидаешь все, чтоб мир погибший

Спасти; чрез это больше, чем по праву

Рожденья, Ты поистине Сын Божий,

И благостью Ты больше, чем величьем,

Святое это имя заслужил:

Любовь в Тебе еще обильней славы!

А потому своим уничиженьем

До высоты престола Моего

Свою Ты человечность возвышаешь;

Здесь, воплощенный, будешь Ты сидеть,

Как Бог и человек, царить здесь будешь —

И Божий Сын, и человека сын,

Помазанник на царство всей вселенной!

Всю власть Мою вручаю Я Тебе;

Цари вовеки в славе несравненной;

Тебе Я, как Верховному Главе,

Все подчиняю: Княжества, Престолы,

Могущества и Власти; перед Тобою

Смирятся все коленопреклоненно,

Все, кто живет на Небе, на Земле

Иль под землей в Аду. Когда ж во славе

Ты явишься на облаках небесных

И вестников-Архангелов пошлешь,

Чтоб возвестить свой Страшный суд, – отвсюду,

Со всех сторон живущие сберутся,

И все времен прошедших мертвецы

На суд всеобщий поспешат: восстанут

Они от сна, услыша громкий зов.

И все Твои святые соберутся

Вокруг Тебя, и будешь Ты судить

Всех злых людей и Ангелов; покорно

Все пред Твоим преклонятся Судом,

И Ада срок исполнится, и будет

Навеки он закрыт; а мир сгорит,

Из пепла ж снова и Земля и Небо

Возникнут, и навеки водворится

Святая правда в новом мире том.

Так, после долгих бед и треволнений,

Увидит мир свои златые дни —

Дни, полные дел славных, благородных;

Восторжествует радость и любовь,

И царство дивной истины наступит.

Тогда Ты сложишь царский скипетр Свой,

Затем что в нем нужды уже не будет:

Бог будет все – во всем. Вы ж, божества,

Того, Кто умирает, чтоб достигнуть

Всех этих благ, всемерно обожайте

И чтите Сына так же, как Меня».

Едва промолвил это Всемогущий,

Все множество Сил ангельских вокруг

Воскликнуло хвалу: подобен грому

Был этот клич – затем что без числа

Небесной рати голоса гремели, —

И сладости безмерной, ибо Духи

Блаженные ко Господу взывали.

Так ликовали радостно они,

И громкое «осанна» оглашало

Все области предвечные Небес.

Пред тронами Отца и Сына низко

Склонялися они с благоговеньем,

Слагая к Их ногам свои венцы

Из золота с бессмертным амарантом —

Цветком, который некогда в Раю

У Древа жизни рос, когда ж паденье

Постигло человека, был оттоле

Вновь взят на Небо, к родине своей,

Где осеняет он источник жизни

И где река блаженства средь Небес,

Элизиум прекрасный орошая,

Стремит благоуханные струи.

Вовеки тот цветок не увядает;

Его в свои вплетают кудри Духи—

Избранники, перемешав с лучами.

Его они гирляндами теперь

Сложили на помост блестящий Неба,

Подобный морю из лазури чистой,

Которое покрыли, улыбаясь,

Небесных роз пурпурные цветы.

Затем они опять венцы надели

И взяли в руки арфы золотые,

Мелодией звучащие всегда,

Которые висели, как колчаны,

У них, сверкая дивно, за плечами,

И, сладостной прелюдией начав

Симфонию своей священной песни,

Восторг высокий возбудили вкруг.

Пел каждый Ангел, каждый голос дивно

С мелодией чудесной сочетался —

Так велико согласье в Небесах.

Всего первей Тебя они воспели,

Небесный Царь, Предвечный, Всемогущий

Бессмертный, Неизменный, Бесконечный,

Тебя, Создатель сущего всего,

Источник света, в дивном блеске славы

Незримый на престоле недоступном!

Когда, смягчая несравненный блеск,

Ты облаком, как храмом, окружаешь

Сверкающий лучами Твой престол

И затемняешь риз Своих сиянье,

Ты все же ослепляешь Небеса:

Светлейшие из светлых Серафимов

Приблизиться к престолу не дерзают

И закрывают крыльями глаза.

Затем они Тебя воспели громко,

Тебя, Кто создан прежде всех созданий,

Единородный Сын, подобье Бога,

В чьем видимом лице, без крова туч,

Узреть Себя дает Отец Всесильный,

Которого иначе ни одно

Из всех созданий мира зреть не может;

На Нем Его великой славы отблеск

Всечасно пребывает; на Тебе

Почил великий дух Отца; Тобою

Он сотворил все Небо и все Силы

Небесные; Тобою сокрушил

Могущества, стремившиеся к власти!

В тот день Ты не жалел ужасных громов

Отца, не останавливал колес

Твоей пылавшей ярко колесницы,

Потрясшей вековечный свод Небес,

Когда на ней промчался Ты по выям

Воителей, поверженных Тобой!

С погони возвращаяся победно,

Все Силы Неба одного Тебя

Торжественным превозносили кликом —

Тебя, о Сын могучего Отца,

Врагов Его сразивший славной местью.

Но человека Ты всегда щадил,

Затем что пал он жертвой их коварства;

Ты, милости и жалости Отец,

Не пожелал казнить его так строго:

Склонился Ты, напротив, к состраданью!

Как только Сын единый, Сын любимый

Увидел, что Отец творить намерен

Не строгий суд над слабым человеком,

Но к состраданью клонится тот суд, —

Он, чтобы гнев умерить, чтоб окончить

Спор между справедливостью суровой

И милосердьем, на лице Отца

Борьбою выражавшийся, решился

Покинуть несравненное блаженство,

В котором пребывал Он, но Отец

Из всех первейший, и за человека

Быть жертвой пожелал, идти готовый

На смерть. О беспримерная любовь!

Лишь Божество к такой любви способно!

Хвала ж Тебе, хвала, о Божий Сын,

Спаситель милосердый человека!

Да будет же Твое святое имя

Источником, навек неистощимым,

Моей хвалебной песни! Никогда

Моя о том пусть не умолкнет арфа,

Хваля Тебя и Вечного Отца!

Так в небесах, превыше сферы звездной,

Шли, в песнопеньи радостном и в гимнах

Торжественных, блаженные часы.

Меж тем уж Сатана, спустившись, бродит

По выпуклости мрачной, чей покров

Собой мир этот круглый окружает,

Включая сферы светлые внутри,

И служит им защитой от Хаоса

И от вторженья древней Ночи; шаром

Он кажется вдали, вблизи же с виду

То безграничный, мрачный материк,

Пустой, суровый, дикий, над которым

Висит весь ужас Ночи – тьма без звезд, —

И вечно грохот бурь там раздается

И шум Хаоса; вкруг все безотрадно;

С одной лишь стороны, от стен Небес,

Хоть на громадном расстоянья, слабо

Их отблеск отражается, и воздух

Там менее измучен ревом бурь.

Здесь Сатана бродил в пространстве темном.

Так коршун, уроженец Имауса[74],

Чьи снежные хребты кладут предел

Татар бродячих варварским набегам,

Покинув область, бедную добычей,

Ища ягнят иль молодых козлят

На тех холмах, где их стада пасутся,

Летит к истокам Ганга иль Гидаспа[75],

Индийских рек, но на пути своем

Спускается в бесплодную равнину

Обширной Сериканы[76], где китаец,

К соломенной своей тележке легкой

Приделав хитроумно паруса,

Ее предоставляет двигать ветру.

Итак, по той стране, подобной морю,

Бродил, при свисте ветра, Сатана,

Весь погруженный в думу о добыче, —

Один; иных там не было созданий,

Живых иль мертвых, – не было тогда;

Позднее же сюда с Земли взлетели,

Как испаренья легкие эфира,

Все образы пустых и преходящих

Вещей – все то, чем грех и суета

Людскую жизнь так часто наполняют:

Пустые все дела и все, кто в них

Надежды на известность или славу

Иль счастья ищет, в жизни ли земной

Или в загробной; также все, кто ищет

В делах своих награды на Земле;

Все суеверья мученики, также

Ревнители пустого увлеченья,

И те, кто ищет лишь людских похвал;

Здесь все они имеют воздаянье

Пустое по пустым своим делам.

Все образы вещей сюда стеклися,

Природе не удавшихся: уроды,

Ублюдки, недоноски, – все, которым

Не удалось сложиться на Земле,

Которые здесь только праздно бродят

И ждут уничтоженья до конца.

Здесь именно лежит та область – вовсе

Не на Луне соседней, как о том

Себе в мечтах иные представляли:

Ее поля серебряные служат

Скорее пребываньем для святых,

Сюда перенесенных, иль для Духов,

Стоящих посредине меж людьми

И Ангелов семьею. В эту область

Попало также и гигантов племя,

Рожденное от помеси греховной

Сынов и дщерей, – те, которых труд

Напрасен был, хоть имя знаменито:

Построили они когда-то башню

Близ Вавилона, в славной Сеннаарской

Равнине, и готовы были б снова

Настроить их, лишь было б из чего.

Отдельных лиц здесь было также много;

Так, Эмпедокл[77], который, пожелав

Быть божеством, низвергся в пламя Этны,

Иль Клеомброт[78], который, чтоб вкусить

Элизиум Платона, прыгнул в море,

И многие другие – недоучки,

Безумные, отшельники, монахи,

Ходящие в нарядах белых, черных

Иль серых, с суетою всей своей.

Здесь пилигримы бродят, на Голгофе

Искавшие умершего Того,

Кто жизнь вкушает вечную на Небе,

А также те, кто, чтобы в Рай попасть,

Пред смертию поспешно надевают

Одежды Доминика иль Франциска[79];

Они проходят через семь планет[80],

Чрез твердь и чрез хрустальную ту сферу[81],

Что служит, говорят, противовесом

Дрожанью сфер и движется сама;

И вот уж Петр Святой у врат небесных

Их, кажется, со связкою ключей

Встречает, ногу уж они заносят,

Дабы вступить на Небеса, – и вдруг

Ужасный вихрь, откуда-то примчавшись,

Уносит их на десять тысяч миль

Совсем в другую сторону; несутся

Их клобуки, их рясы, капюшоны

И сами их носители, и в клочья

Рвет ветер их одежды; буллы, свитки,

Прошенья, индульгенции – все мчится

Игрушкой ветра; падают они

Назад, за этот мир, в тот край обширный,

Что назывался Раем для глупцов

И долго был немногим неизвестен,

А ныне стал ненаселен и пуст.

На этом-то громадном темном шаре

Бродил Враг долго; наконец вдали

Он замечает слабый проблеск света

И быстро направляется туда.

Уж издали он различает зданье

Высокое: до самых стен Небес

Ступеней ряд ведет великолепный,

А наверху, во много раз роскошней,

Как бы ворота царского дворца,

Украшены алмазами и златом,

Портал же густо жемчугом восточным

Усеян; невозможно на земле

Создать тех врат хоть слабое подобье

Иль кистью их красу изобразить.

Ступени были таковы, как видел

Иаков их[82], когда пред ним всходила

И нисходила ангельская рать

Блестящих стражей; это было ночью,

Когда, спасаясь от Исава, он

Бежал в Падан-Адам, к полям Лузийским;

Заснул он ночью под открытым небом,

Проснувшись же, вскричал: «Здесь дверь Небес!»

И каждая из тех ступеней чудных

Свое значенье тайное имела

И не всегда на месте том была,

Но иногда незримо поднималась

На Небеса; являлося под ней

Тогда, сверкая, море из лазури

Иль жидкий жемчуг; если кто с земли

Тогда всходил на Небо, он чрез море,

Руководимый Ангелами, плыл

Иль чрез него летел на колеснице,

Влекомой мощью огненных коней.

Ступени были спущены – затем ли,

Чтоб легким всходом приманить Врага,

Иль чтоб ему тем тягостнее сделать

Его изгнанье от дверей блаженства.

Внизу же, прямо против этих врат

И над благословенным местом Рая,

Широкая дорога проходила

К Земле – гораздо шире той дороги,

Которая поздней к горе Сионской

Вела и к милой Господу стране

Обетованной и путем служила

Для Ангелов, чтоб часто посещать

Могли они по высшему веленью

Те племена счастливые, и часто

Они по ней ходили вверх и вниз,

И взор Его обозревал с любовью

Весь край от Панеаса, где лежат

Верховья Иордана, до Берсебы[83] —

До местности, где та Земля святая

С Египтом и Аравией граничит.

Таким широким этот путь казался,

Границы полагая темноте,

Как океану берег есть граница.

Став у подножья лестницы златой,

Которая вела оттуда к Небу,

С невольным удивленьем Сатана

Смотрел на новый мир, пред ним внезапно

Открывшийся во всем своем объеме.

Так иногда разведчик, долго ночью

Блуждавший по путям пустым и темным,

Когда забрезжит радостный рассвет,

Взойдя на холм какой-нибудь высокий,

Вдруг пред собой встречает чудный вид

Чужой земли, невиданный дотоле,

Иль славная столица перед ним

Встает, сверкая куполами зданий

Под восходящим солнцем золотым.

Так удивился, хоть знаком был с Небом,

Злой дух, и был он завистью объят,

Увидев мир столь дивный, столь прекрасный.

Весь круг его он обозрел (легко

Он это сделать мог: над сводом Ночи

Стоял он на огромной высоте);

Водил он взор от крайнего востока,

Иль от Весов, вплоть до Овна, который

С далеких Атлантических морей

Под горизонт уносит Андромеду[84].

Его он видит, словом, вдаль и вширь,

От полюса до полюса. Немедля

Он направляет быстрый свой полет

Стремительно в ближайшую часть мира

И косвенно, без всякого труда,

Сквозь чистый воздух мраморный несется

Меж звезд несметных. Звездами казались

Они вдали, вблизи же это были

Особые обширные миры

Иль острова счастливые, подобно

Садам, издревле славным, Гесперид[85], —

Цветущие поля, долины, рощи,

Блаженные трикраты острова, —

Но кто на них живет, – на разъясненья

Не стал он тратить времени. Стремится

Скорей всего он к солнцу золотому

Сквозь небосвод спокойный (вверх иль вниз,

Сквозь центр иль вне его, по направленью

Вдоль иль в ширину, – определить

Не так легко). Великое светило

Стояло вдалеке от тучи звезд,

Что от него держалися с почтеньем

На расстояньи; царственно оно

Лучи свои оттуда рассылало,

Они ж свершали звездный танец свой

И быстро мчались иль магнитной силой

Лучей его вращались. Согревало

Оно весь мир и даже, внутрь частей

Незримо проникая, изливало

В их глубину свою святую силу —

Так дивно поместилося оно.

На светлый диск спустился Враг; пожалуй,

С тех пор на нем подобного пятна

Не видели ни разу звездочеты.

То место выше всяких описаний

Прекрасно было: камень иль металл,

Которому нет на Земле подобных.

Он не повсюду одинаков был,

Но весь, как раскаленное железо,

Сверкал и, металлически блестя,

То золотом, то серебром казался,

Иль, если это камень был, подобен

Карбункулу он был иль хризолиту,

Рубину иль топазу, иль каменьям

Двенадцати, которыми украшен

Был панцирь Аарона, или камню,

Которого – иль хоть его подобья —

Философы везде искали тщетно,

Хотя они сумели уловить

Летучего Меркурия[86] и даже

Могли извлечь Протея-старика[87],

Во всех его видах разнообразных,

Из глубины морской и, перегнав

В ретортах, возвратить в первичный образ.

И если там цветущие поля

Повсюду дышат чистым эликсиром

И реки жидким золотом текут,

То диво ли, что солнце, лучший химик,

Хотя оно от нас удалено,

Мешаяся во тьме с земною влагой,

Творит столь много дорогих вещей,

По цвету пышных и по силе редких?

Еще здесь больше Дьявол видеть мог,

Не ослепляясь солнцем: без препятствий

Водил он взор свободно вдаль и вширь,

И не было нигде здесь даже тени,

Но ярко было все освещено;

Так точно на экваторе отвесно

Лучи бросает солнце, и при этом

Не может падать тень от темных тел.

И воздух был здесь, как нигде, прозрачен

И делал зренье острым для предметов,

Хотя бы чрезвычайно отдаленных;

Поэтому увидел вскоре Враг

Блистательного Ангела[88] – такого,

Какого зрел на солнце Иоанн.

Стоял он отвернувшись, но чрез это

Нисколько блеск его был не слабей;

Из солнечных лучей златой тиарой

Глава его увенчана была,

А за плечами, сверху оперенья

Роскошных крыльев, кудри золотые

Лежали пышно. Он, казалось, был

Поставлен здесь для некой важной службы

Иль в размышленья погружен. И рад

Был Дух нечистый, что его увидел,

Надеясь от него узнать, где Рай,

Блаженное жилище человека,

Находится и тем достигнуть цели

Своих скитаний долгих, нам на горе.

Но прежде поспешил он изменить

Свой облик, без чего ему грозила б

Опасность иль отсрочка предприятья;

И вот младого Херувима вид

Он принял – не из первых, но такого,

Что юность на лице его играла

Небесною улыбкою, а члены

Все были нежной грации полны, —

Так хорошо умел он притвориться.

Кудрей его волнистая краса

Под маленькой короной ниспадала,

Ланиты обрамляя; крылья были

Из пестрых перьев, в искрах золотых;

Как путник, ризу подобрав, степенно

Он шел, с жезлом серебряным в руках.

Недолго он остался незамечен;

Блестящий Ангел прежде, чем к нему

Он подошел, шаги его услышал

И обратил лучистое лицо,

И сразу Враг узнал в нем Уриила —

Архангела, из тех семи ближайших

К престолу Бога, что всегда готовы

Его веленья исполнять и служат

Его очами всюду в Небесах

И в мир земной поспешными послами

Над влагой и над сушей, на морях

И на земле. К нему Враг обратился:

«О Уриил, один из тех семи,

Что предстоят перед престолом Бога,

Сияющим в великой славе, – тот,

Кто прежде всех Его высокой воли

Носителем во всех кругах Небес

Является, чьей вести благодатной

Ждут повсеместно Божии сыны!

И так же здесь, по высшему веленью,

Как подобает, с честью ты стоишь,

Чтоб созерцать великий круг творенья.

Невыразимо я хотел бы видеть

И изучить поближе все созданья

Чудесные, а более всего

Желал бы я увидеть человека,

Главнейшую утеху и любовь

Создателя: ведь ради человека

Так дивно Он устроил этот мир.

Меня желанье это побудило,

Покинув Херувимов хор, пуститься

В путь одному. О светлый Серафим,

Скажи, в котором из миров блестящих

Свое жилище человек имеет?

Иль, может быть, из них он ни в одном

Все время не живет, а обитает

Попеременно в том или другом?

Его б хотел найти я, чтобы тайно

Иль явно подивиться на того,

Кого великий наш Творец мирами

Так одарил и на кого всю милость

Свою излил; в нем, как во всех созданьях,

Всемирного Зиждителя хвалить

Прилично нам, изгнавшего недавно

Врагов своих мятежных в бездну Ада

И вместо них, чтоб возместить потерю,

Создавшего счастливый род людей,

Который бы Ему верней и лучше

Служил. Премудры все Его пути!»

Так говорил притворщик этот лживый —

И был не узнан. Ведь не только люди,

И Ангелы порою лицемерья

Не видят – зла единственного, всем

Невидимого в мире, кроме Бога,

Которое, по Божью попущенью,

Блуждает между Небом и Землей.

Хоть Мудрость и не спит, но Подозренье

У врат ее нередко засыпает,

И Простота ему тогда на смену

Является; Зла Доброта не видит

Там, где не видно ничего дурного.

Так был теперь обманут Уриил,

Хоть был он князем солнца и считался

Из всех небесных Духов самым зорким.

И самозванцу хитрому в ответ

Он так сказал, открыто и правдиво:

«Прекрасный Ангел! То, что ты желаешь

Узнать дела Творца, чтоб восхвалять

Великого Зиждителя вселенной,

Нисколько не достойно порицанья;

Скорее ты достоин похвалы.

Одно лишь странно, что один решился

Покинуть ты жилище эмпиреев,

Чтоб собственным увидеть оком то,

О чем, пожалуй, было бы довольно

Узнать и в самом Небе по рассказам.

Но точно дивны все Его дела,

И узнавать их сладостно; достойны

Они того, чтоб вечно с наслажденьем

Мы вспоминали их. Но кто, чей ум

Обнимет их число и эту мудрость

Безмерную, которая их все

Произвела, сокрыв все их причины?

Я видел, как по слову Божества

Бесформенные массы, из которых

Сложился мир, в одно скопились тело;

Услышало Смущенье глас Его,

И дикий перед ним Мятеж склонился,

Границы Безграничность обрела;

Вторично Он воззвал, и Тьма бежала,

Явился Свет, возник порядок стройный

Из беспорядка; быстро смесь стихий

По областям своим распределилась —

Земля, вода, и воздух, и огонь;

А вещество небесного эфира

Ввысь поднялось сюда, одушевясь

В разнообразных формах, и, вращаясь,

Они кругами понеслись и стали

Бесчисленными звездами: ты видишь,

Как много их, как движутся они;

И каждая свое имеет место,

И совершает каждая свой путь;

А прочее мир этот окружает.

Взгляни же вниз, на этот шар, который

К нам обратился светлой стороной,

Хотя свет этот – только отраженный;

Тот шар – Земля, жилище человека,

А этот свет – есть день ее: его

Сменяет ночь, когда он обернется

Другим к нам полушарием; тогда

Луна его на время озаряет:

Зовется так прекрасная звезда

Соседняя, – свершает каждый месяц

Она вокруг Земли среди небес

Свой путь, причем она то убывает,

То прибывает в трех различных формах,

И, бледный свет заимствуя от Солнца,

Ночную тень смягчает на Земле.

Вот это там пятно есть Рай, жилище

Адама; эта тень – его беседка.

Теперь ты знаешь путь и не собьешься

С него; меня же долг мой призывает».

Промолвив это, отвернулся он,

А Сатана, пред ним склонившись низко,

Как принято по отношенью к высшим

На Небесах, где воздается всем

Достойный их почет и уваженье,

Простился и, с эклиптики[89] спустись,

Поспешно путь направил, окрыленный

Надеждой на удачу, вниз, к Земле,

И, быстро крылья мощные вращая,

Сквозь воздух долго несся он, пока

Не опустился на горе Нифате[90].