Потому что я – отец

Глава I. Потому что!

Вокруг беременные женщины, бледноватые и сосредоточенные. Их не меньше пятнадцати; пытаются принять удобное положение, держат руки на животах.

В проветренном помещении царит минимализм: скользкий ламинат, простенькие занавески, бежевые стены, вдоль них пуфики, принимающие форму тела. Пахнет недавно завершённым ремонтом. Сижу рядом с супругой, рассеяно оглядываю окружающих. Похоже, мы здесь самые молодые.

Я не единственный мужчина в комнате. Толстый, вальяжный парень тоже составил компанию своей жене. Сложил руки на груди, слушает со скепсисом, но постоянно кивает и поправляет очки, как будто безуспешно пытается разглядеть рыжую девушку. Она восседает на высоком стуле и чеканит слова звонким голосом, причёсывая речь учительскими, назидательными интонациями, обещая подготовить собравшихся к родам. Пока она говорит обтекаемо – вводное занятие. В ближайшие шесть недель она приоткроет завесу неизвестности. Что ж, если к чему-то нельзя подготовиться в полной мере, то готовиться необходимо.

Я пытаюсь разобраться, что могу получить от этих встреч. Толстый наверняка изводит себя тем же вопросом. Жена считает, моё присутствие само по себе ценно. Да, я хочу её поддержать, но думаю не только об этом; моя решимость – это всего лишь настрой и предвкушение, от которых может не остаться и следа, если ребёнок будет что-то вытворять и пронзительно кричать при этом… Я нуждаюсь в чём-то более полновесном, чем уверенность в своих силах.

Женщина, на которую устремлены взгляды, словно прочитав мои мысли, мягко обращается к будущим отцам. Обещает уделить нам достаточно внимания и пытается убедить в важности нашего участия. В конце концов, мы уже молодцы, потому что пришли сюда, подтверждая делом свою вовлечённость. Симпатичная брюнетка справа нахмурилась, видимо, тоже рассчитывала на присутствие супруга.

Тем временем рыжеволосая обещает рассказать о дыхании, грудном вскармливании и научить, как правильно умывать младенца. Она готова вывалить на нас тонны информации, которая выветрится тут же, но есть надежда, что осядет где-то на подкорке, чтобы вовремя разархивироваться и прийти на помощь.

Жена не доверяет памяти. Она, как старательная студентка, ведёт подробные записи. Женщина, на которую смотрят, даже в какой-то момент посоветовала чаще вылезать из своих конспектов, потому что некоторые вещи важнее воспринимать на слух. Супруга не из покладистых. Из уважения ненадолго отвлеклась от своей громадной тетради и снова бросилась чиркать. Сосредоточенна, даже не рисует, как обычно. Она бледнее остальных.

В конце первой встречи Рыжая удивила: «Ваш ребёнок родится примерно через два-три месяца. Он уже реагирует на пищу, толкает вас и пинает. Вы разговариваете, успокаиваете свое дитя, знаете предпочтения крохи, возможно, включаете определённую музыку. Кто-нибудь из присутствующих считает, что ваш ещё не родившийся ребёнок – уже живой человек?»

Не задумываясь, поднял руку. За какое-то мгновение до моего жеста вверх устремилась рука второго мужчины. Мы ещё не знакомы, но уважительно с намеком улыбки кивнули друг другу. Уверен, никто из нас не хотел таким своеобразным способом порадовать жён. Необдуманный, но уверенный ответ на поставленный вопрос.

Больше поднятых рук не видел. Я так и не разобрался, почему среди женщин не нашлось той, которая решилась бы разрезать ладонью воздух над головой. Через три с небольшим года наш сын непостижимым образом излечился от странного недуга, мы радовались, и я вспомнил этот эпизод. Жена, отложила очередную книгу по экономике и, снисходительно посмотрев на меня, ответила: «Всё гораздо проще, чем тебе кажется. Да, никто так, как беременная женщина, не чувствует жизнь внутри себя. Но и никто так, как беременная женщина, не боится потерять дитя, так и не увидев его. Зачем смешить Бога своими ощущениями, если ещё даже схватки не начались?»

Вечером после первого занятия в школе будущих родителей я стал думать, почему же поднял руку. Конечно, регистрация человека при рождении – это в первую очередь дань государственному учёту людей. Так гораздо проще, чем спорить до посинения, с какого момента считать человека живущим: в секунду оплодотворения яйцеклетки, на стадии формирования какого-либо органа или с определённого месяца беременности. Это всё очень усложнило бы. Точную дату рождения было бы невозможно установить даже с учётом нынешнего развития науки и техники, а бюрократической системе нужны простые, даже в чём-то примитивные решения. Всё-таки неслучайно синонимом «родиться» остаётся словосочетание «появиться на свет».

Тогда почему я, которого никто не толкает махонькой ножкой, без особых раздумий счёл скрытого от моих же глаз будущего человека уже живущим, не заботясь о формальной стороне с её документами, регистрацией и прочей бумажной возней? Долго думать не стал. Ответ очевиден, хоть, на первый взгляд, ничего не объясняет. Потому что я отец.

– Ну что? Сколько весит, какой рост?

Больше ничего не волновало звонивших. Значение этой информации мне всегда казалось преувеличенным, но к вечеру я наконец постиг сакральный смысл ритуальных вопросов.

Может показаться, что это первый повод для гордости папаши. Ребёнок крупный – в мир пришёл богатырь. Если антропометрические данные новорождённого средние, значит, здоров и всё прошло идеально, при этом не важно, что он, например, родился обвитым пуповиной и его вытаскивали с того света; это уже излишняя информация, роста и веса достаточно.

Но это не главное. Сознание отца изменено, даже если он ещё трезв как стекло. Весь окружающий мир в один миг стал каким-то другим. Общение с человеком на пике эмоций может напомнить беседу опоздавшего на вечеринку с давно уже разогнавшимися гостями. Эта короткая фраза о килограммах и сантиметрах, как до краёв наполненная самая большая в доме штрафная рюмка, призвана склеить разговор, привести новую реальность отца и обычную жизнь другого человека к общему знаменателю. Теперь все на одной волне.

Мой очередной собеседник явно растерялся – что сказать после «привет» и «поздравляю»? И тогда впервые за день я сам, не дожидаясь вопроса, как пароль, назвал рост и вес, это помогло продлить разговор парой вымученных реплик. Звонок моего отца длился двадцать секунд.

Он заснул.

Экономя каждую секунду, молниеносно принимаю душ, чищу зубы, бреюсь, раскладываю одежду, которая скоро понадобится, иду спать.

Падаю на кровать, и единственное, что понимаю отчётливо, теряясь моментально в пространстве и времени, – этот крик меня скоро настигнет. Успею поспать час с копейками. Если повезёт – полтора, пока это рекорд. Но, скорее всего, минут пятьдесят, прежде чем с ужасом подпрыгну от детского вопля. Он вселяет в меня страх, когда вырывает из сна. Хотя и наяву мне тоже становится не по себе. В этом звуке соединяются гнев, безнадёга и страдание…

Единственное, что страшнее этого рёва, – секунда, когда с ним смешивается второй, женский… Слева надрывается сын, а справа с небольшим опозданием раздаётся рычание жены. «Убери его отсюда немедленно».

Я перепробовал всё, чтобы продлить сон малютки. Укладывал его между нами. Ставил кроватку в другую комнату. Носил на руках по квартире. Включал тихо лёгкую музыку. Проветривал долго комнату. Нет, сдвинуть его кроватку с нашей, лежать рядом, отделившись деревянными рейками, – это единственный способ дать ему немного покемарить в горизонтальном положении. И мне тоже. Когда-то я предпочитал не ложиться, чтобы не просыпаться в панике от этого страшного плача, а сразу реагировать, но быстро понял: если не буду цепляться за любую возможность поспать, долго не протяну.

Он снова завыл. Я проснулся. Отсчёт пошёл. Есть пять минут, чтобы перенести его и собраться. Если не успею, как по секундомеру, в дальнюю комнату вбежит взлохмаченная жена и заорёт. Ребёнок всё равно не успокоится. А из неё вместе с криком уйдут последние силы. В отчаянии её будет трясти, потом долгие слёзы. С трудом успокоится, но всю ночь будет просыпаться и утром встанет разбитая. Не хочу это допустить. Не сегодня!

Успеть сложно, но, как обычно, я смог: все движения уже доведены до автоматизма. Протёр сухим полотенцем кричащего малыша, по-быстрому утеплился, надел на него кучу вещей, взял на руки. Всё это надо сделать спешно, чтобы никто из нас не вспотел. Уже не кричит, только всхлипывает. Гулять предстоит долго. Никакой коляски – днём он с удовольствием в ней дремлет, а ночью спит только у меня на руках. И не дома.

Я открываю дверь подъезда, протираю последние слёзы, он тут же успокаивается. Мы на улице, время к полуночи. Завтра среда, пустынно. Каждое ночное гуляние я начинаю традиционным: «Ты чего разбуянился, сынок?»

После этих слов наступает покой. Запоздалые пешеходы лишь иногда мелькают, машины не насыщают шумом пространство, а лишь оттеняют тишину.

Под хруст снега и шуршание одежды я допускаю только лёгкие мысли. Ночью голова легка, по крайней мере, до трёх часов. Свежий воздух и ясная цель на какое-то время уничтожают все последствия недосыпа. Сознание ясно, его не наполняет хаос образов и видений, не имеющих отношения к реальности. Глаза не слипаются, я даже почти не зеваю.

Надо идти. Если застыть на месте секунд на двадцать, сирена может активизироваться, не успокоишь. Пока шагаешь, сохраняешь её тишину. И нет никакой силы в мире, способной нарушить это равновесие. Я буду идти и нести сокровище на руках до самого утра. Руки затекают, устают, болят. Но не настолько, чтобы хотя бы задуматься о том, стоит ли выйти в это же время завтра. Завтра ночью снова по району будет ходить папка, обнимающий укутанный комок своего счастья. Я не остановлюсь.

Зачесалась спина. Противно. Ничего не могу сделать. Не дотянуться до этой зудящей точки между лопатками – куртка не очень свободная, движения скованны. Подхожу к дереву и начинаю тереться о ствол спиной, как медведь. Можно идти дальше.

Я каждый раз стараюсь немного менять маршрут, помогает. Малейшее разнообразие мешает мозгу решить, что я в плену бесконечно повторяющейся ночи, где всё подчинено страху услышать детский крик и быть бесполезным свидетелем страданий. Пока что-то меняется, мне удаётся убедить себя в том, что ночь – это наше время, когда связь поколений крепче всего. И пусть он спит, а я тихо брожу по немым улицам спального района, мы – одна команда, банда, единое целое. Только это имеет значение. Сегодня идём по прямой до ближайшей станции метро, оттуда к бассейну, потом обогнём новый жилой комплекс, упрёмся в заправку, а дальше посмотрим.

Иногда спасает рыбалка. Воспоминания о ряби на воде и рассветном небе. Убаюкивающая тишина. Слабый ветерок. Дрыгающийся поплавок. Повела. Подсекаю. Есть! Красивая щучка… Вот подрастёт малыш и сорвёмся с ним к озеру. Вместе порыбачим, сварганим ушицу.

Время выверенно, раньше шести утра дома делать нечего, сигнализация, которой кто-то напичкал моего сына, резко среагирует: прогулка закончилась слишком рано. Так мы и ходим по району. Он спокойно спит, посапывая, я плетусь в тишине. В конце концов, лучше гулять безмолвно, чем ночь напролёт слышать, как кричит сын, а он действительно может кричать всю ночь.

Врачи бессильны. Да, это неправильно, что ребёнок не спит ночью, но патология не выявлена. Принимайте сильнодействующие лекарства по списку, только диагноз поставить пока не представляется возможным.

Спи, дорогой. Хотя бы так, у меня на руках. Тебе ещё много предстоит узнать. Не время рассказывать про захватчиков, первооткрывателей, учёных, браконьеров, грабителей дилижансов, дуэлянтов, мировых рекордсменов, обычных клерков, нищих, крепостных, безымянных рядовых из братских могил… Обо всех, кого называют мужчинами. И каждый из которых заложил неразличимую частичку себя в нас с тобой.

Со временем ты поймёшь меня. Кто-то назовёт интуицией твой порыв к чему-то новому, неизведанному. Ты прочитаешь о судьбах, которые не на шутку взволнуют, и пожалеешь, что не прошёл этот путь сам. Прислушивайся к отголоскам предшественников, но не повинуйся. Внимай, но не обманывайся. У тебя своя дорога. На ней ты можешь быть кем угодно, главное, что она принадлежит тебе.

Я пройду с тобой ровно столько, сколько потребуется, но мысленно я всегда рядом и буду тебя сопровождать не один. Все солдаты прошлого в сложную минуту окажутся за твоей спиной. В самую противную, чёрную, безнадёжную ночь ты услышишь, если прислушаешься. Если будешь верить. Где-то глубоко в тебе сидит память о смелости твоих предков. Она вела воинов через века к новым подвигам.

И тогда кровь побежит по венам быстрее. Мышцы получат дополнительные силы для короткого рывка. Вдруг эти крупицы энергии и будут отделять тебя от очередной победы?

Спи, дорогой, смотри свои детские сны.

Кроме этих ужасных ночей ничего не указывает на сложности со здоровьем. Всё рано или поздно проходит. Супруга считает, что я излишне спокоен. А я верю и жду. Крики начались спустя год после рождения, настанет день, и они прекратятся.

Когда чернющее небо проявляет ко мне милость и тонко намекает на более оптимистичные краски, я говорю одно и то же: «Мы молодцы». В этот момент я переживаю самые приятные минуты в течение суток. Через час мы будем дома. Появляются силы, голод не так назойлив. А если повезёт, нас порадует солнце красивым рассветом. К этому моменту почти каждый маршрут приводит нас на пустырь – стоя в снегу, можно насладиться ярким началом нового дня. Полюбоваться им несколько минут – награда, которую я могу себе позволить. Свалка по соседству никак не омрачает картину на волшебном небе, а может, даже и усиливает эффект от подарка природы после очередного испытания.

Приятелю из школы будущих родителей эта проблема неведома. Он уходит в отдельную комнату, дрыхнет спокойно всю ночь, чтобы ничто не могло помешать сну кормильца. Наверное, я ему завидую. Но мне кажется, он кое-что упускает. Сложности не только закаляют, но и сплачивают.

Пора спокойно идти домой. Я аккуратно раздену и уложу в кроватку сокровище. Разотру затекшие руки, залезу под одеяло. Остаться без обуви – на грани оргазма. Жена во сне прижмётся ко мне.

Я буду храпеть, когда пацан проснётся, супруга перелезет через меня, и начнётся их новый день. Будильник зазвонит в восемь. Полоска пара, стремящаяся вверх от чашки кофе, и привычные три бутерброда будут ждать на столе. Жена скажет что-то приободряющее. Улыбки и гармония. Всё не напрасно.

Мы живём около конечной станции метро. Двадцать минут я просплю в качающемся вагоне. Лучше так, боюсь вырубиться за рулём. Рабочий день пройдёт в дымке. В голове ничего не держится. Если не засну на совещании, уже победа. У начальника родилась дочурка на год раньше, он не в обиде.

Такой же в забытьи путь домой. Ужин. Подремать полчаса, чтобы немного взбодриться и провести время с домашними. Они смеются, угукают, у них свои игры. Я немного в стороне, супруга скороговоркой пытается рассказать новости.

Очередная ночь прошла хорошо. Завтрашняя будет такой же. И после завтра всё повторится.

Пока мы живём так. Через пару недель закончится вторая зима наших гуляний. Меня это не пугает. Потому что я отец.

Обычная прогулка по лесу.

Каждое последнее воскресенье месяца, что бы ни случилось, мы вдвоём брали бутерброды, а в холодное время года ещё и старый термос, бродили среди деревьев несколько часов в двух остановках от дома и болтали обо всём понемногу.

Двенадцать лет, вот и подкрался переходный возраст. Уже непросто искать темы соприкосновения и невозможно выиграть конкуренцию за внимание сына у его друзей. Ему всё ещё интересно со мной, а я наслаждаюсь минутами, пока мои реплики не воспринимаются в штыки.

В лесу тихо и уютно. Бутерброды, заботливо приготовленные женой, уничтожены. Приятный хруст сухих веток под ногами. Солнце из последних сил перед закатом пробивается сквозь тучи и кроны деревьев, тычет лучами в лицо. Ненавязчиво пытаюсь убедить юношу сходить в парикмахерскую – чёлка уже лезет в глаза. Твёрдый отказ, хоть и в уважительной форме.

Пахнет счастьем, как в детстве. Идиллию омрачает только сильная боль в руке – дело к дождю. Старый перелом не только напоминает о страшном дне, но и помогает безошибочно предсказывать ухудшение погоды. Перед выходом отвлёкся и не принял таблетку. Терпимо.

Одно мгновение, и покой утрачен. Вдали раздался крик женщины о помощи. Даже не думая, направляюсь в ту сторону.

– Папа, может, не пойдём?

– Пойдём.

Вскоре мы увидели двух ублюдков, пристававших к девчонке. Секунды на оценку соотношения сил.

– Стой здесь. Если что-то пойдёт не так, смывайся. Если я крикну «Беги!», значит, быстро домой, не оглядываясь. Меня не жди и не лезь. Ясно?

Он промолчал, но кивнул. В громадных глазах паника. Так сквозь скорлупу детских страхов пробивается мужчина.

Их двое. Один плотнее меня, второй выше. Оба младше лет на пять. Шансы рабочие, к тому же мне в спину смотрит сын. Про руку я думал не из-за боли, адреналин уже начал действовать. Совсем скоро он сработает, как лучшая анестезия, но я опасался, что в моём распоряжении только один удар сильным кулаком. И воспользоваться им надо на сто процентов.

– Отстаньте от неё.

Они отвлеклись, девушка отбежала на несколько метров, поправив платье. Пьяный, тупой смех.

– А это что за хрен с горы? Тебе жить надоело?

Никаких пауз, уверенный шаг. Между нами десять метров. Плотный выходит мне навстречу. Ещё можно избежать столкновения. Но время расчёта позади, теперь только пекло битвы.

– Отпустите девушку.

Шаг не сбавляю.

– Её никто не держит. Интереснее с тобой перетереть.

Язык заплетается, это хорошо. Пять метров. Идёт мне навстречу в развалку. Открытый, даже не изображает защиту. Лишь отвага пьяного быдла, спокойствие, дарованное численным преимуществом, недооценка соперника и полное отсутствие элементарной бойцовской школы. Второй чуть поодаль, тоже хорошо.

На всякий случай не размахиваюсь, всё-таки точно неизвестно, кто передо мной, слегка маскирую удар. Кулак вылетает стремительно. Отец за такое похвалил бы еле заметным кивком лет пятнадцать назад – точно в основание подбородка. Плотный падает на спину, как мешок, набитый говном. Не останавливаюсь, иду на второго. Краем глаза фиксирую, как сверкают девичьи пятки. Полдела сделано. Надо выбраться отсюда. Высокий явно растерян, мечется. Инстинкт самосохранения против долга перед лежащим товарищем. Чую его страх – такое не скрыть. Им воняет от этого мудака, сжимающего кулачонки, а кровавое марево уже перед моими глазами. Теперь только первобытные рефлексы.

Он изображает корявую стойку, цепляясь за подсказки воспалённого боязнью мозга. Левша. Бью два коротких здоровой рукой. Первый в корпус, чтобы опустил руки, сняв защиту с лица – хороший в печень – и не давая ему сложиться от боли, слегка приседаю, направляю второй под глаз. Дернул головой, как болванчик, и, держась за бок, медленно сел на колени. Моя левая не так уж сильна, но много и не требовалось. Плотный ещё лежит. Не потому, что не может встать, – получить лишнего не хочет. Понимает: добивать при мелком не буду. Ухожу не оглядываясь.

Поддатой шпане казалось, я в меньшинстве. Но я не один. В сжатых кулаках бушевала сила двух человек. И два сердца бешено качали бурлящую кровь по венам. Дрались двое на двое, исход был предрешён.

Домой шли взбудораженные. Я, как всегда после драки, обновлённый, сбросивший груз повседневности, испивший ярость, отрыгнувший сочными ударами. Малой под впечатлением. В основном восклицания и междометия. Его прорвало дома.

– Мама, наш папа – герой.

Жена наблюдательна, с первого взгляда поняла, что-то произошло. Но она никогда не спрашивает в лоб. Терпеливым ожиданием она способна выведать всё. Не могла не отметить разбитые кости на правом кулаке. Моё спокойное выражение лица не мешает ей без труда читать еле уловимые черты, сигнализирующие об очередной драке. Про сына, белого, как платье той девушки, я вообще молчу.

Пять минут уходят на уточнения. После короткого допроса тихим, но жестким голосом она предлагает мне уйти в другую комнату и закрывает за мной дверь. Это бессмысленно, потому что она тут же переходит на повышенный тон, и каждое её слово можно легко разобрать из любого уголка квартиры.

– Ты о чём думал?

– …

– Ты подвергал ребёнка опасности.

– …

– Они же могли изуродовать его!

– …

Я слушаю, глядя в окно. Не отвечаю. Она права. Потому что она мать, думает о выживании своего детёныша. Его жизнь – её жизнь. До меня долетают обрывки её фраз об ответственности, о том, что мне нельзя доверять. Она неотразима в злости. Гнев искажает образ обычного человека, превращая даже красоту в уродство. Она – необычная. Ярость высвечивает скрытые спокойствием черты её лица, позволяя открывать малоизведанные грани её внешности. Брови нахмурены, морщинки прорезались, выразительные глаза нацелены – её взгляд проникает вглубь меня и завораживает.

Не тороплюсь её разубеждать. Я рисковал, и риск с натяжкой можно назвать оправданным. Но по-другому я не мог, потому что я отец. Я не мог показать, как идут на поводу своего страха. Как оставляют человека в беде. Жизнь мужчины – это шаги по горлу сомнения или прозябание в его тисках. Отец и нужен для того, чтобы показать эту дилемму. Но только не на словах. И не в комфортных условиях.

Наконец она выдохлась. Крик сменили всхлипывания. Прикрывая лицо, она ушла в свою комнату. Я открыл бар, достал бутылку. Схватился за рюмку, но выпил из горлышка. Тут же второй без меры глоток. Нет, я не переживал, что подверг сына опасности, об этом я уже подумал и прожевал зачатки сожалений ещё до того, как мы вернулись домой. Я не расстраивался из-за конфликта с супругой и не жалел о своём молчании – время долгого разговора об ответственности и защите слабых ещё придёт. А о чём я говорить не буду, так это о том, что отец должен воспитать умение и готовность защитить мать. Любыми путями. Не задумываясь о средствах.

Бахнул гром. Зашумел ливень.

Всё-таки я оказался прав. Мог нанести лишь один удар. Только дома я ощутил, как разрывается правая рука от боли. Перелом не даёт покоя уже больше десяти лет, я смирился с этим.

Глотком из горлышка запил таблетку. Скоро отпустит. В достаточной мере, чтобы заснуть.

Сцена усыпана золотым конфетти. Развязка популярного танцевального шоу пощекотала нервы, из зрителей хлещут эмоции. Посреди праздничного хаоса победитель поднимает правый кулак вверх и с беспечной, широченной улыбкой окидывает взглядом толпу. Ему бы пошла копна волос, которой он гордился в детстве. Молодые ребята бреют голову, не понимая, что когда-нибудь будут ценить каждый волос. Триумфатор выглядит брутально, и, возможно, именно такая, агрессивная причёска лучше всего подходит настоящему чемпиону. Я не стыжусь слёз гордости и раскаяния.

Я встал ещё на середине речи, сидя невозможно слушать эти слова. По телу пробегала дрожь, ладони вспотели. Он действительно доказал. Правда, требуя доказать, я не благословлял его на успех. Тогда я устал спорить с ним и махнул рукой. Никогда не хотел, чтобы мой ребёнок, как скоморох, развлекал народ, наоборот, я видел его развлекающимся в первом ряду. Но раз это призвание, мне ничего не остаётся. Только принять этот выбор и следовать за ним.

Слева счастливая жена. Царица на троне. Приподнят подбородок, прямая спина, нога на ногу, величественная улыбка. Карие глаза светятся гордостью. Мне неловко, ведь о ней не сказано ни слова. Но ничто не омрачало её одухотворённое лицо, и это успокаивало.

Девушка была некрасивой.

Это не должно меня волновать, но в момент нашего знакомства очевидное наблюдение не отпускало. Особенно на фоне жены, которую природа наградила роскошной внешностью. Супруге это показалось недостаточным. Постоянные тренировки в зале, сбалансированное питание, сдержанный, но очень продуманный макияж, тщательно подобранная одежда – я привык любоваться ею.

Рядом с ней гостья казалась серой мышкой. Заурядное лицо, тысячи таких мелькают на улицах и тут же забываются такими же неприметными прохожими. Первое впечатление я отбросил быстро. За столом меня занимал и радовал только влюблённый взгляд, которым девушка встречала каждое слово своего симпатичного, мускулистого избранника. Вместе около года, видятся почти каждый день; достаточный срок, чтобы сбросить пелену детской, слепой влюблённости и перестать боготворить выдуманный образ. Но она смотрела на него пылко с лаской и нежностью, не отрываясь.

В этой сценке настоящая красота жизни. Без ретуши и лишних эффектов. Или, как все подписывают фотографии в социальных сетях, без фильтров.

Многим бы пожертвовал, чтобы моя жена смотрела на меня так же двадцать лет назад.

Сын долго прятал от нас спутницу, видимо, не надеялся на тепло нашего приёма.

Мы вчетвером на кухне. Тесно и душно. На столе изобилие – можно досыта накормить десять амбалов. Жена промолчала почти весь вечер. Её безмолвие придавало беседе налёт нервозности и напоминало о важности этого ужина. Это не усталость из-за готовки. А если точнее, не только готовка её утомила.

Я откупорил бутылку самого дорогого коньяка в доме, но никого не убедил составить компанию. Поднял тост, разукрасил короткую речь предсказуемыми метафорами и резким движением опрокинул бокал, пить коньяк скромными глоточками не научился. Позволил себе за вечер еще пару тостов и практически трезвый любовался восторженным взором девушки. Когда сын, сидевший напротив нас, что-то объяснял мне или жене, а его возлюбленная жадно ловила каждое слово, с трепетом разглядывая хорошо знакомый профиль, я улыбался от умиления.

Мне уже давно не двадцать лет, и я хорошо понимаю – на этом выражении лица, которое я назвал «влюблённый взгляд», будущее не построишь. Сколько времени он будет озарять лицо? Не затрет ли мелькание повторяющихся дней его слишком быстро? Нет, это, безусловно, не фундамент, на который можно уповать перед бурей.

Может быть, сын не придаёт ему большого значения или вовсе не замечает. Но! Мы прошли непростой путь с женой. Быть рядом с ней, несмотря ни на что, – мои счастье и победа. И единственное, чего мне не хватало по-настоящему, – взгляд, полный тепла, страсти и бесконечной любви. Поэтому несколько раз за вечер меня посещала мысль: пусть это и не фундамент, но большая ценность, её отсутствие в начале пути может удручать спустя десятилетия.

Я вспомнил маму. Так же преданно смотрела она на отца, жадного на эмоции, сдержанного боевого офицера. Если что-то и могло разгладить испещрённое морщинами строгое лицо, то только её чёрные глаза и усталая улыбка.

Молодые ушли, супруга, опираясь о стол, смотрит на всё так же набитые салатницы, аккуратно выложенную на блюдах нарезку, остывшую гору сочной говядины. Я готовился к тому, что она захочет компенсировать молчание во время ужина. Не торопится. Отрывается от натюрморта с показным безразличием, небрежно поправляя пышные, длинные волосы, поворачивается ко мне. Смотрит в сторону.

Я ожидаю: «Неужели не мог найти посимпатичнее», «Ты видел, как педантично она режет мясо? Не удивлюсь, если тренировалась с линейкой, чтобы все куски были одинаковыми», «Ну что за безвкусная оправа очков?» А она молчит. Наконец повисла на мне. Без слов. Без сил. Без слёз. Я сдался.

– Ты боишься, что он сделает неправильный выбор?

– Нет.

– Тогда что не так?

– Девочка неглупая, в меру скромная. У меня нет к ней претензий.

– И что же тебя расстраивает? Рано или поздно он уйдёт с женщиной подальше от нас. И лучше это будет сейчас по зову сердца, чем в сорок пять, когда ты наконец благословишь молодых.

– Я не против того, что он уходит. Мне не нравится, как он уходит.

– А как он уходит?

– Похоже на побег.

– Когда женятся по желанию, это всегда побег. Не важно от кого или от чего. И не потому, что ты плохая мать. Ему пора идти дальше.

– Главное, что любят друг друга.

– Ты тоже обратила внимание на её взгляд?

– Какой взгляд?

– Ладно, проехали.

Мне не хотелось предаваться надуманной скорби. Только радоваться за сына, счастливого рядом с этой некрасивой девушкой. Уже немало. Дальше всё в их руках. И даже если рутина покусится на этот взгляд, и жизнь со всеми её крутыми поворотами, как это часто бывает, подрихтует любовь, выраженную таким причудливым образом на её заурядном лице, у них будет шанс. Это не гарантия, но возможность.

«В непредсказуемом долгом путешествии, в которое отправляется мужчина, собираясь жениться, может помочь даже это – что-то нематериальное, хранимое на задворках памяти. Никогда не знаешь, что именно в нужный момент осветит дорогу вперёд», – думал я, споласкивая посуду и украдкой глядя усталым, но влюблённым взглядом на печальный профиль супруги. Миниатюрная, красивая, строгая. Склонившись над мусорным ведром, она со скрежетом сбрасывала большой ложкой свой труд в пропасть чёрного пакета. Вот и фаршированные перчики утилизированы… Не пытался её остановить, хоть и следовало. Что-то уцелело и отправилось в контейнеры. На следующее утро я наслаждался королевским завтраком.

Мы ехали в левом.

Стиль вождения сына я называю «робот за рулём». Когда слежу, как он переключает передачи, смотрит в зеркала заднего вида, спокойно перестраивается, мне начинает казаться, что передо мной какой-то автомат, а не человек. Он как будто не реагирует на дорожную ситуацию, а мгновенно её считывает по известному только ему алгоритму. Делает своё водительское дело хладнокровно, не выходит из себя. И всё вокруг – он, машина, дорога, разметка, светофоры и знаки – единая система.

Стаж у него небольшой – чуть меньше двух лет, но руль он держит твёрдо уже давно. Я не стал ничего выдумывать и поступил точь-в-точь, как когда-то мой отец. Нашёл небольшую, вечно пустующую площадку недалеко от дома. Мы приезжали два-три раза в неделю на этот заасфальтированный прямоугольник ещё до того, как мелкому исполнилось четырнадцать и я учил его обращаться с машиной. Он занимался усердно, но просил сократить занятия до часа – весь досуг посвящал танцам. Я мягче отца, согласился быстро. Тот не жалел нашего времени и с надрывом повторял, сидя за рулём «Волги», что я никогда не стану нищим, если буду на ты с баранкой.

Я не мог научить ребёнка ездить в городе, маневрируя в живом опасном потоке, к этому мы перешли сразу же после получения прав, но до совершеннолетия он сросся с машиной и научился всему, что можно освоить на небольшом участке асфальта, свободном от автомобилей. К двадцати годам он уже в прекрасной водительской форме, и я всё чаще пользовался маршрутками, оставляя ему свой бывалый чёрный «Фокус».

И вот мы в левом, мчим на новеньком «Гольфе». Воскресное утро. Смотрю в окно, улыбаюсь заваленному снегом городу. Я упиваюсь гордостью за сына, здорово он идёт, и радуюсь морозу, безоблачному небу, впереди неспешный солнечный день. Длинный путь мы разделили на двоих, он хотел поровну, но я с трудом победил в ожесточённом споре. Выехали в десять вечера, через два часа он уступил место мне. Я провёл за рулём всю ночь, в шесть утра он меня сменил и в привычном, роботизированном стиле подъехал к городу. Хоть я и устал, но заснуть не получалось. Немного поболтали, потом ехали молча, я втягивал аромат купленного на заправке кофе.

Он не мог продемонстрировать и трети своих навыков на пустой дороге, но мне уже не нужны подтверждения. Я смаковал его успехи. В этом водительском спокойствии я вижу себя.

Наконец дрёма подступила и взялась за меня основательно. До дома рукой подать. Я проваливался и просыпался каждые пять минут. Вздрагивал, открывал глаза, снова закрывал. Машина двигалась плавно, разрывы между противными пробуждениями с открытым ртом увеличивались.

Очередной невнятный сон внезапно прервался. Меня бросило вперёд. Проснулся мгновенно. Удар по тормозам. Красная «Хонда» неслась слева по перекрёстку с явным превышением скорости и уже была в метре от нас. Пытаемся уйти от столкновения, но избежать контакта не удалось. Боднули красную в бок. Как в замедленном режиме я видел машину, летящую в столб. В жизни не слышал такого страшного грохота. Бетонный гигант не заметил покушения на своё одиночество, а «Хонда» буквально обняла его – сильный удар пришёлся в район радиатора, капот вздулся, края автомобиля обхватили препятствие. Искорёженная машина и десятиметровый исполин стояли вдвоём неподвижно, будто низенькая толстушка неуклюже прижимала к себе короткими ручонками высоченного кавалера.

На секунду повисла тишина. Её пронзил вой полицейской сирены. Откуда они здесь в такую рань? Огляделся – нет пешеходов, на дороге только красно-синие проблесковые маячки. До нас метров шестьсот. Непримиримым голосом приказал сыну, чтобы тот сел на моё место. Он растерялся, попытался возразить. Очень неуверенно. Я рявкнул. Времени не оставалось. В этот раз он ответил упрямо. Я выругался и не очень сильно, но достаточно увесисто съездил ему правой ладонью по левому уху. Первый раз в жизни поднял руку. Он сник.

– Быстро меняемся!

Не думаю, что полицейские разглядели нашу рокировку. Сын сел на пассажирское место и ушёл в себя.

Никакого страха. Потому что отец.

Водитель «Хонды» не вышел из машины. Груда металла, стеклянные глаза незнакомца, кровь на молодом лице на мгновение вернули меня на двадцать лет назад. Зажмурился, встряхнул головой, прогнал страшные образы. Некогда предаваться воспоминаниям.

Глава II. Наш секрет

Наверное, каждая семья хранит тайну. Мы прожили с женой много лет благодаря скелету в шкафу. Заперли его до лучших времён, а когда лучшие времена настали, мы не могли договориться, что же с ним делать.

Боясь нарушить зыбкое равновесие, с трудом выстраивая отношения, мы не решались на разговор с сыном, после которого могли оказаться под обломками минувших лет.

Как поступить: скрывать, опасаясь любой неосторожной фразы, и надеяться, что ребёнок ничего не узнает, или рассказать обо всём, рискуя разрушить привычный семейный уклад?

Легче скрывать, только это неправильно.

Жена хотела сберечь тайну. Точка зрения имеет право на жизнь. Думал, она это делает ради собственного спокойствия, но с годами понял: она старалась не ради себя. Правда не могла ей навредить.

Я ратовал за честность, хоть она и причинит боль всем и наотмашь ударит по мне. Готовился лечь на амбразуру, только не представлял, насколько трудно поделить жизнь близкого человека на до и после.

Я дождался подросткового возраста; мне казалось, раньше он не готов. Мы уже несколько раз успели разругаться с женой по этому поводу. После таких дебатов она уходила в свою комнату, закрывалась на несколько часов и сосредоточенно рисовала очередной пейзаж акварелью. «Краски меня возвращают к жизни». Мне же всегда казалось, что они помогают ей сбежать от проблем. Хотя, возможно, в данном случае это синонимы.

Наконец мы решили, что я всё сделаю сам, когда сочту нужным, и впутывать её не буду. Вполне справедливый компромисс – то, что мы так старательно скрывали, случилось благодаря моей идее.

Много раз откладывал тяжёлый разговор. Переходный возраст сына всем дался непросто, на какое-то время мы потеряли способность слышать друг друга. Когда отношения нормализовались, я побоялся всё испортить неожиданным признанием. Ему уже девятнадцать… Больше тянуть нельзя.

Мне страшно, но пришло время рассказать всё.

Вечерами я репетирую беседу, а когда устаю, воскрешаю моменты из нашей жизни. Особенные и обычные, торжественные и приземлённые, в которых кроется смысл всего происходящего в семье. Память наплевательски относится к этим эпизодам, склонна к искажению. Иногда она хуже самого безответственного гардеробщика и халатна в главном – в бережном отношении к нашим ценностям. Мгновения жизни она хранит скверно, те прячутся в закоулках нашего подсознания, тускнеют, меркнут, но всё же откликаются на наше усилие вспомнить.

Мысленно переношусь в третий день рождения мелкого.

Гости разошлись, виновник торжества посапывает в кроватке, жена читает что-то по экономике.

На меня набросилась хандра. Сижу за массивным дубовым столом на кухне, ковыряюсь вилкой в салатнице, собирая последнюю кучку оливье, и лениво рассуждаю. Теперь мозг этого человечка по своему причудливому усмотрению будет упрямо сохранять моменты из жизни. Три непростых года оказались разогревочным кругом, попыткой, которая не идёт в зачёт памяти. Наши игры, чтение книг, громкие праздники, первая рыбалка и его падение в пруд обречены стать пропавшими бесследно кадрами на засвеченной плёнке.

Я не настолько сентиментальный, чтобы грустить из-за этого долго. Моя стезя – ответственность. На ровном месте могу сочинить повод быть требовательным к себе.

Настал мой черёд играть в подкрученную рулетку детских воспоминаний – у родителя нет шанса предугадать, какое событие проживёт с ребёнком всю жизнь. Любой неосмотрительный шаг, слово, поступок может осесть тяжким грузом в глубинах детской души и, как изжога, периодически мучить до седин. А отец не догадается о важности досадного, но с виду безобидного, мелкого эпизода, пока выросший сын с укоризной не расскажет, как лет двадцать пять назад очень хотел поиграть с папой футбол. Но батя отмахнулся, листая каналы, нашёл новости, в которых ничего не меняется: те же лица, вооружённые конфликты, стихийные бедствия и встречи пиджаков. Один довольный сидит в кресле у телевизора, второй тихо грустит в углу, недоумевая, как можно променять азарт игры, глухой звук удара по мячу, длящееся днями разочарование от попадания в штангу на эти повторяющиеся кадры под унылый голос диктора.

Как сохранить внимательность, концентрацию, чтобы минута слабости не превратилась в кадр, преследующий твоего отпрыска годами?

Что он будет помнить обо мне?

Подумал об отце. Зачем в моей голове хранятся эти выцветшие картинки, лохмотья банальных диалогов? Тут же воскрес запах зубной пасты, сопровождавший папу каждое утро. Что ценного в нём? В белой майке и заношенных спортивных штанах отец требовал составить компанию на утренней зарядке каждые выходные. Соскочить можно только при температуре. С важным видом он показывал упражнения, давал счёт, а я старательно повторял наклоны, махи ногами, приседания, скручивания на пресс, вдыхая мятные нотки, наполнявшие комнату. Потом он шёл бриться, и через пять минут агрессивный лосьон перебивал запах пасты. Почему я не помню аромат духов матери?

Иногда размышлял об усталости и моменте, за который корю себя до сих пор. Нет, это состояние нельзя описать словами «садятся батарейки». Кто-то их уже вытащил из тебя. Поддел аккуратно ногтем там, где изображён плюс, и слегка ковырнул. Контакты отошли, чувствуешь себя куклой, набитой трухой, и только наблюдаешь, как этот же ноготь спокойно, без усилий вытаскивает вторую батарейку. К ней так легко подобраться, когда первая уже не на своём месте.

Это ужасное время, когда созданный тобой мирок, приносящий всегда счастье и покой, сжимается до минимально возможных размеров, превращаясь в полиэтилен на лице. Дышать нечем. Движения хаотичные. Мысли разбросаны. Наивысшая степень усталости.

Именно в такой момент дети ожидают улыбку от самых близких. И пусть до своих последних дней будет счастлив тот, кому удаётся даже в этой ситуации приободрить своего малыша. Нет, я не святой. Иногда я сдавался. Уходил в другую комнату. Или включал ему телевизор, чтобы перевести внимание. Но малолетка – чуткое существо, он, как хищник, видит твои слабости и делает то, что уколет больнее. В любой другой день он бы с удовольствием сел у ящика. Но в особенно трудную минуту, когда самообладание и терпение родителя растоптаны изнеможением в пыль, он подойдёт и будет специально делать то, что раздражает больше всего. Вот он снова плюёт на стену. А лет через десять включит музыку громче, чем ты можешь вытерпеть.

Что тогда? Ты всегда можешь сорваться, заранее приготовив простое оправдание: «Но ведь я не железный». Потом срываться будет гораздо легче, потому что заклинание произнесено, и, самое главное, оно правдивое. Однажды я сказал себе: «Да, я железный». И это помогло протянуть ночь, когда крик не смолкал пять часов подряд. Но плевки на стену – лучшая проверка моего железа на прочность. У каждого есть свои уязвимые места. Все мы – Ахиллы, если говорить о пятках. Такой момент – испытание, когда все заготовленные педагогические приёмчики с лёгкостью могут быть пережёваны нарастающим конфликтом на фоне иссякающих сил.

Майк Тайсон, по иронии его прозвище Железный, говорил: «У каждого есть план на бой, пока он не получит по морде». Я часто ходил с разбитой мордой по дому, так и не сумев применить свой план. А потом пытался разобраться, что же пошло не так. Мы же команда, тогда почему превращаемся иногда в двух врагов? Я успокаивал себя тем, что это соперничество. Женщины считают, что все мужчины – мальчики, но мало кто осознаёт, что все мальчики – мужчины. Будущие, но они быстро обретают то, что несли в себе поколения их предков. Поэтому, когда на моих нервах виртуозно играют, я пытаюсь сказать себе, что легко быть не должно. Но и это не всегда помогает. И тогда я задыхаюсь, как с пакетом на голове. Будь проще! Совет не для меня. Крикни разок на него, чтобы понял! Тупиковый метод. Ну тогда скажи жене, чтобы сама занялась мальчиком! Слишком лёгкий путь.

В конце концов я проорался… Не для того, чтобы он понял. А потому, что по-другому уже не смог. Да, я не святой, стресс и усталость разъели броню и добрались до костей… Мне стыдно перед самим собой и неудобно перед ним. Я прошу прощения у сына и обещаю себе, что такого больше не случится.

Путь отца не подвиг. Отец не герой. Это ещё один долг, который надо нести с честью. За него не получишь медаль. В нём нет ничего неординарного, растить ребёнка – проза жизни без изысков. Такие вещи надо делать тихо, чаще с улыбкой, иногда под скрежет зубов. Когда мирок наполнится миром, испытаешь великое счастье очередной маленькой победы на длинном пути.

Отдышись, папка! Завтра будет новый день, и солнце радостно забликует на твоих железных, местами дырявых доспехах.

– Папа, мне страшно.

– Я с тобой, сын.

– Не помогает.

– Все боятся, дружище.

– А разве папа может испугаться?

– Нет такого человека, который ничего не боится.

– Даже Человек-паук?

– Даже Человек-паук. Страха не избежать, но его можно победить.

– Как?

– Думай о том, что рано или поздно всё закончится. Не забывай, что это происходит со всеми, даже с самыми отважными. В боязни нет ничего постыдного. И это твой шанс стать ещё сильнее. А я… Я всегда рядом.

– Папа, а ты смелый?

– Стараюсь им быть.

– А я?

– Ты смелый. У тебя всё получится.

На всю жизнь мне запомнился этот тяжёлый вздох маленького воина. Бой принят! Оставшиеся две минуты он молчал, в глаза не смотрел. Ровно в полдень дверь открылась, и красивая, пышущая энергией жизни, высокая женщина средних лет в белом халате пригласила его в кабинет стоматолога. Бормашина пищала, скулила, жужжала, вопила, но за этим издевательским воем я не слышал детских криков и плача, как раньше.

Через полчаса он вышел. Серьёзный, вспотевший, с мокрыми глазами, в них застыла какая-то зверская свирепость.

– Ну как, было больно?

– Нет. Пойдём отсюда.

– Он сегодня герой.

– Ага.

Он ушёл, впервые не попрощавшись с врачом, хоть ему и пожелали несколько раз хорошего вечера. Сегодня я его не упрекну. Так и побеждают свой страх. Без улыбок и приличных манер. Стиснув зубы. Со злостью на весь мир. Иди вперёд, маленький герой! Всё правильно.

Сынишка часто листал любимый фотоальбом, сосредоточенно разглядывая сохранившиеся снимки нашей троицы, сделанные незадолго до его рождения. На первой же странице: весёлая жена, мой бесшабашный друг и я, самый серьёзный.

– Папа, почему вы никогда не показывали свадебные фотографии?

– Дорогой, они не сохранились.

– Что с ними случилось?

– Альбом пропал при переезде.

– Много людей пришло?

– Нет, сынок. Но праздник удался.

– И вы ели торт?

– Конечно, ели.

– И у мамы было красивое белое платье?

– О! Не то слово. Куда же без него?

– Жаль, нет фотографий.

– Очень…

– И никто даже селфи не запостил?

– Эх, сын, сын… Не успели изобрести смартфоны с хорошими камерами, да и социальных сетей ещё не появилось. Двухтысячный год.

– Не повезло.

– Да уж, как мы жили без селфи…

А ещё вспоминал его юность и непростые разговоры. Мальчик вплотную приблизился к возрасту, когда в жизнь подростка вторгаются факторы, способные перевернуть судьбу: секс, драки, алкоголь. Эти факторы могут и не оказать существенного влияния, только мне жаль мужиков, которые прошли свой путь без ощутимого давления хотя бы одного из них.

На махонькой, но очень уютной кухне со старым добротным столом из дуба за чашкой горячего чая с печеньем мы разговаривали о важном.

Жена пропела: «Пообщайтесь по-вашему, по-мужски, не мне же члены обсуждать». Половое просвещение в исполнении моего отца ограничилось жёстким наказом избежать залёта по малолетке, так что сквозь дебри манящей неизвестности я продирался вместе с друзьями и выяснил много важного, например что от онанизма в лучшем случае руки зарастут волосами, а в худшем – ослепнешь. В моё время носить очки в школе было немодно.

Сидим напротив друг друга. Я спотыкаюсь, подбирая слова, краснею от неловкости. Сын слушает вдумчиво, кивает и даже что-то уточняет. Он похож на внимательного отличника с первой парты, а я на замкнутого трудовика, которого попросили прочитать лекцию по щекотливой теме восьмому классу. От стыда до ухмылки рукой подать – я про резинки, трение головки о влагалище с последующим семяизвержением, а он уже, скорее всего, знает, что такое сквирт, фистинг, страпон… Сотни гигабайтов порнухи срывают замки с тайной жизни взрослых не хуже отца. Он, скорее всего, неплохо осведомлён о механике. Я обращал его внимание на важное: предохраняйся, никогда не добивайся желаемого силой и не бойся прийти с проблемами ко мне или к матери. Когда всё закончилось, я бросил в стиральную машину мокрую футболку и улёгся перед телевизором, намекая домашним на бескомпромиссное желание побыть одному.

К таким диалогам готовишься заранее – беседа в любой момент может пойти не по плану. Про алкоголь мы говорили ещё до того, как он пережил все прелести интоксикации. Но ведь самое интересное происходит, когда юноша вваливается первый раз в хламину пьяным домой. Единственное, что имеет смысл, – перенести разговор на следующее утро, а это непросто.

Три часа ночи. Мобильный выключен. Жена не спит, я дремлю, а когда просыпаюсь говорю: «Ничего страшного, дело молодое». Дверь открылась, показалось тело, жена начала с предсказуемого и бесполезного «Ты пьян?», комично переборщив с удивлением. Я ещё не вышел в коридор, а она уже учила парня жизни. Успел сказать примирительно «Дружище», мелкий посмотрел мимо меня затуманенным взором. Качаясь, направился в комнату, чуть не упал. С трудом выровнял баланс, и тут же его стошнило на пол.

Я в бешенстве. Хотел проораться, но очнулся, воплей жены достаточно. Увёл её в комнату, сын быстро умылся в ванной и просочился к себе. Предложить ему помыть пол за собой? Бесполезно в этот момент. Хуже только оставить до утра. Убедившись, что каждый лёг, убрал непотребство в коридоре.

Мы поговорили утром. Он с больной головой, я с холодной. Проповедь мне показалась унылой, слушателю лицемерной.

– Пап, всё, что ты говоришь, это, конечно, хорошо. Спасибо, что не ругаешь, хоть я вас и подвёл… Но ты же трезвенник. Не верю, что ты не осуждаешь меня.

– Если я не пью последние пятнадцать лет – это не значит, что не имею понятия об употреблении алкоголя.

– И что? Сильно пьянствовал в молодости?

– Поверь, достаточно.

– Почему бросил?

– Если не можешь исправить случившееся, покончи с тем, что стало причиной…

– Что же ты натворил?

– Не сегодня. И, кстати, ты никого не подвёл.

Драться он не любил, кривился при упоминании груши с перчатками. Да и жена запретила бокс. Кое-что я всё-таки показал и объяснил – детский пацифизм не снимает с отца обязанность научить своего ребёнка защищаться. Но, как и в случае с алкоголем, подготовительный этап не спасает от сложных разговоров в будущем.

Понурый, с разбитой губой, униженный собственным бессилием против отморозка, умудрявшегося терроризировать весь класс, смотрит исподлобья. Ждёт сочувствия. Для этого есть мама.

– Значит, так: без упорства сильнее не станешь. Завтра подъём в шесть утра, начинаем с тобой бегать. Каждый день, даже в выходные и Новый год. Турник во дворе. Выходишь в любую погоду перед школой, после и перед ужином. Делаешь по три подхода. Увижу в окно, что халтуришь, ещё три подхода. Пропустить можно, если лежишь с температурой под сорок. Это ясно?

– Может, купишь перекладину и дома установишь?

– В тепличных условиях тренируется тот, кому по щам не дают. И не влезай, пожалуйста. Так, с турником разобрались?

– Да. Только это не решит проблему?

– В чем она заключается?

– Если завтра он снова полезет, мне ему сказать: «Подожди, братуха, полгода. Мы пока с папой побегаем»?

– К тебе никто не подойдёт через три месяца. А пока… Правило первое: если не уверен в себе, избегай драку. Правило второе: если избежать драку можно только ценой унижения – бейся. Вряд ли покалечат или убьют. Синяки проходят, шрамы от унижений заживают гораздо дольше. Правило третье: если драку не избежать, бей первым. Иногда это единственный шанс подготовить хороший удар. Правило четвёртое: если первым ударом попал, не прекращай и не радуйся, закрепляй успех. Ну и последнее: остановись вовремя, всегда думай, что делаешь, и никогда не рассчитывай на кулаки как на решение проблемы. Драка нужна для другого.

– Легко тебе говорить.

– За каждым правилом кровь и слёзы. Или ты хочешь, чтобы я завтра пошёл в школу и ему сам навешал?

– Ничего я не хочу.

– Понимаю твою обиду. Ты даже не представляешь, что мне сказал твой дед после первой настоящей зарубы. Я тебя не бросаю с твоей проблемой. Будем вместе работать.

Вечером я наслушался от жены о ненасильственном сопротивлении. Не стоит из школьника делать универсального солдата, проблемы притеснения надо решать по-другому. После её долгого монолога и моего краткого ответа мы сошлись на том, что она может как угодно заниматься разрешением конфликта дипломатическим путём, но отмазать бойца от ежедневной пробежки и турника ей не удастся. Я редко говорю тоном, с которым она не спорит. Пытаться подавлять мнение супруги – очень глупое, недальновидное занятие. Но полностью исключать этот инструмент дискуссии также глупо и недальновидно. Я его держу за пазухой на считаное количество случаев за все долгие годы брака. Один из них настал в тот вечер.

Через четыре фингала сын наконец вломил обидчику – поверженный враг стал приятелем, даже однажды в гости зашёл. Всё это время жена упрямо встречалась с родителями пострадавших одноклассников, отцом хулигана, классным руководителем, директором и даже инспектором по делам несовершеннолетних. Когда эпопея закончилась, придурка приструнили, жена поучительным тоном щебетала, что слово может быть сильнее кулака. Я дал ей вдоволь наговориться, позвал крепыша, игравшего в соседней комнате в приставку. Попросил его показать торс и бицепсы. Подросток по возрасту хвастался телом юноши. У него воля мужчины. Пока жена воевала со смирением других родителей, безразличием школы, неповоротливостью правоохранительных органов, он подтягивался и бегал. Мы добавили отжимания и упражнения на пресс. Купил ему гантели, показал несколько комплексов. Мои уроки бокса на этот раз принял охотно. В первый месяц я напоминал каждый день про тренировки, а потом мелкий выгонял меня на совместную пробежку.

Жена улыбнулась, мы обнялись втроём. Я засмотрелся на любимую женщину. Наступила бы ночь поскорее.

Та ночь прошла бурно. Ну или по-настоящему бурными выдались двадцать минут, их сменил глубокий, восстанавливающий силы сон. Следующим субботним утром тело оставалось расслабленным и предвкушало безделье первой половины дня. Но пришёл чемпион и потребовал утренний кросс. Я хотел в знак победы предложить первый выходной за четыре месяца, но, видя решительность пацана, не смог смалодушничать. Мы побежали в дождь.

Мне ещё предстояло увидеть, каков он в драке. Более того, настанет день, и он меня спасёт. Но пока самое главное: себя и мать защитить сможет.

Хорошо помню ту субботу. Обычная, с хмурым небом и ноющей рукой.

Жена зарылась в ноутбуке, что-то надо доделать по работе. Сын суетится. Куда-то собирается. Допытывается, планирую ли я быть дома в ближайшее время. Делаю вид, что ничего не подозреваю, но без труда замечаю его нетерпение.

Включаю «Матч ТВ», вполглаза смотрю футбол, параллельно собираю новый шкаф из «Икеи». Наконец молодой человек возвращается. Ещё больше заведён. В глазах блеск, как у фокусника, подводящего публику к кульминации вечера.

– Мама, папа, одевайтесь.

– Зачем?

– Надо на секунду выйти на улицу.

Жена не возражает, тут же накидывает кофту. Готова через минуту. Значит, она в курсе представления и полностью поддерживает. В последнее время они редко демонстрируют такое единодушие.

– Может, через час?

– Папа, шкаф подождёт.

Не спешу, выпиваю стакан воды и, замыкая процессию, выхожу из подъезда. Метров через пятьдесят сын останавливается. Глубоко вздыхает и смущённо улыбается, как неумелый оратор, когда подходит очередь говорить тост.

– Пап. Подарочную ленточку ты бы не оценил. Яркие цвета тоже не любишь. Поэтому… В общем, этот чёрный друг – твой.

– Чё?

– Машина. Вот эта. Тебе.

Новенький «Фольксваген-Гольф» блестит, как туфли моего отца в любую погоду, – броско и самодовольно.

– Ты шутишь?

– Нет. Хоть ты и не говорил, но тебе же не нравится, что я частенько беру «Фокус» покататься. Оставь его мне.

– Откуда деньги?

– Призовые за проект. Я же обещал, что танцульки себя окупят.

Хотелось спросить с театральной интонацией, неужели молодёжи больше не на что потратиться. Но вовремя успел заткнуться. К горлу подступил ком. Провалиться бы под землю.

– Папа, что-то не так?

Обнимаю крепко, зажмуриваю глаза. Не помогает. Перестаю бороться со слезами. Ослабляю хватку, отстраняюсь, но не выпускаю его. Сжимаю за предплечья и не в силах что-то сказать смотрю в упор долго, надеясь, что этот взгляд что-то ему объяснит без слов.

– Ты… Прости… Я потрясён.

Жена смотрит в сторону, тоже глаза на мокром месте.

– Спасибо тебе. Я недостоин такого подарка.

Ещё неделю я предавался воспоминаниям. Так могло продолжаться тысячи лет; наконец написал в мессенджере: «Приезжай завтра вечером. Есть важный разговор». Телефон завибрировал через десять минут: «Ок».

Одним сообщением я сжёг мосты, спалил флот и уничтожил всё, что могло помочь отступлению. Этот вечер мы никогда не забудем.

Он предупредил, будет в восемь. В нашем распоряжении достаточно времени, жена работала допоздна. Я неспешно приготовил ужин. Достал бутылку на всякий случай хотя, конечно, сын за рулём. Последний час перед его приходом неподвижно просидел за столом. Страшно.

Наконец он пришёл. Опоздал на пятнадцать минут…

– Ох ни хрена себе, какая здоровенная…

– Это карп.

– Ты всё-таки сходил на рыбалку… Рад за тебя.

– Нет, в магазине купил. Аккуратно, не торопись. Костей хватает.

Он набросился на еду, слушал невнимательно, а я ждал подходящего момента.

– Отец, если ты долго меня расспрашиваешь о танцах, значит, точно хочешь поговорить о чём-то другом.

– Ты прав, есть что обсудить.

– Мама опять попросила мозги мне промыть? Мало времени дома провожу, как-то не так с ней разговариваю?

– У вас с мамой, конечно, сейчас не лучший период, но я не об этом.

– Тогда что случилось?

– Такие разговоры начинать сложно.

– Непривычно видеть тебя нерешительным.

– С решительностью всё хорошо. Вот видишь, осмелился же поговорить. Больше тянуть нельзя. Собраться бы с мыслями раньше.

– Давай. Не уверен, что порадуешь, но, похоже, этого не избежать.

– Ты, наверное, догадывался о чём-то, но лучше ты услышишь это от меня.

– Так…

– Ладно, хватит юлить. В общем, дорогой, я всегда хотел и старался быть лучшим отцом. Я рядом с первого дня твоей жизни, даже раньше, когда мать вынашивала тебя…

– И…

– Но я не твой отец.

– Что?

– …

– Но как? Тебе мама изменила?

– Нет, всё гораздо сложнее. Дело в том…

– Подожди. На сегодня, пожалуй, хватит… Так… А мама?

– Вы родные.

– Понятно…

– Прости, что скрывал, я…

– Не извиняйся. Надо подумать над всем этим. Может быть, мне стоит сказать, что для меня ты настоящий отец. Но извини, не могу. Я не могу, слышишь? Надо всё это переварить. Не подходи!

– Э-эх… Ты самый любимый. Биология меня не волнует.

– Но её нельзя отрицать. Я живу чужой жизнью… Стоп. Давай остановимся. Не хочу говорить. Продолжим в другой раз.

– Самое главное…

– Это не важно. Всё. Я ушёл. Поговорим потом.

Он начал собираться. Я попытался его остановить – пацан посмотрел на меня новым взглядом. Глаза волка. Так выглядит независимость.

Я отступил. Сел за стол. Щёлкнул дверной замок, наступила тишина. Сын проигнорировал звонок и сообщение. Я сидел и монотонно стучал пальцами по столу.

Наш разговор не окончен. И не известно, как всё сложится дальше. Но мне стало легче. У нас больше нет тайн. Двадцать лет я тащил тяжеленный рюкзак за спиной, в этот вечер повесил его на плечи молодого.

Вскоре вернулась с работы жена.

– Не молчи, я ведь вижу, что-то случилось.

– Всё. Отстрелялся я. Больше в нашей семье нет секретов.

– Вот как… Серьёзный, мальчики, вы устроили вечер. Как он?

– Время покажет.

– Мне б твою смелость.

– Ничего особенного.

– Ты в порядке?

– Примерно так же, как после той дискотеки…

– Но ведь тогда всё хорошо закончилось. Получилось так, как ты хотел.

– И это вселяет надежду.

Глава III. Слишком правильный для неё

– Я люблю тебя.

– …Прости.

– За что?

– Мне тебе нечего сказать… Ты очень хороший…

– Но?

– …Не люблю. Ты слишком правильный для меня.

– Не торопись, я от тебя не жду ответа прямо сейчас.

– Время не поможет.

– Я готов ждать, сколько потребуется.

– Тебе будет больнее.

– Я не боюсь боли.

– Ничего не изменится. Прости.

– Не проси прощения. Это совсем не нужно. Дай мне шанс.

– Зачем тебя обнадёживать, если у нас точно не получится? Я пойду. Пока.

– Ты будешь моей. Я тебе обещаю: ты будешь моей. Слышишь?!

Под нетленную It`s my life Доктора Албана она гордо уплывала от меня в шум школьной дискотеки. Стройная и красивая. Она не страдала безвкусицей, как подруги, и обходилась без вульгарных мини-юбок и красной помады. С подлинной красотой так всегда – не надо тыкать пальцем, её находят без помощи указателей.

А я, только что вытащивший сердце из раскуроченной своими же руками груди и бросивший к её ногам, поковылял с открытой раной домой. Стойко принимавший десятки ударов за тренировку, проверенный жестокостью уличных драк, я стоял около своего подъезда и плакал. В шестнадцать лет физическая боль не мучила – закаляла. А её слова меня прибили к земле.

Плюнул на асфальт. Вытер слёзы. Прорычал на весь двор. Стало немного легче. Больше, чем проигрывать, я терпеть не мог только одного – сдаваться.

Говорить не с кем. С лучшим другом обсудили всё вдоль и поперёк. Он устал от замкнутого круга моей рефлексии и даже перестал повторять свой совет: «Хватит биться головой об стену. Найди девчонку попроще. Их миллионы, ты – один». Откровенничать с матерью неловко. От отчаяния пошёл к отцу.

– Папа, как добиться женщины?

– Для начала не ныть.

– У тебя на любой вопрос один ответ.

– Это помогает.

– Ладно, проехали.

– Если тебе не нравится ответ, это не значит, что он тебе не может пригодиться.

– Боюсь, ничего нового не услышу. Зря начал разговор.

– Не зря. Не важно, чего или кого ты хочешь добиться. Думай головой. Выжидай свой шанс. Возможно, он будет один. Через пять или даже десять лет. Но если это действительно важно, терпи, готовься к нему. Не испорти всё раньше. Когда шанс выпадет, не отступай, бейся. И не упрекай никого, кроме себя. Тогда всё получится.

– Это очень общие фразы, папа. Я и говорить с ней толком не могу, запинаюсь, как пьяный.

– Значит, учись говорить с другими.

– Я постоянно делаю что-то не так.

– Тогда перестань делать, пока не поймёшь, как надо. Но сначала: хватит ныть.

– Я не ною.

– Ты ничего не понимаешь. У тебя голос жалобщика с самого начала нашего разговора. Не растеряй себя из-за одной девицы. Ты сильный человек, не превращайся в воск.

Все эти слова он говорил, не глядя в глаза. Крепко сжимал ручку кружки с горячим растворимым кофе, смотрел на стену перед собой. Думаю, эта обозлённая тирада предназначалась не мне, а ему самому. В прошлом. Где боль и обида на себя. Там, где бился, но отступил.

Нет, отец, я понял. Надо ждать свой шанс. И быть готовым к нему. Я ждал. Надеялся. И получил его. Ты почти угадал – через четыре года. Жаль, что ты так это и не оценил. Я же способный ученик, пап!

У лучшего друга был шанс изначально, хоть он и утверждал, что не нуждается в нём. Девчонки любят таких. Авантюрист с подвешенным языком и харизмой не терпел любые правила. Бренчал на гитаре хуже многих, но все шли смотреть, как именно он надрывается, – умел, чертила, взять за душу. Винтовский юмор, капитан команды КВН. Ну а главное: лёгкость и яркость. Вокруг всегда толпились девчонки. Я пытался подглядывать и повторять, перенимать какие-то приёмы. Бесполезно, как его учить драться.

Я ничего не замечал. Этот раздолбай ценил нашу дружбу не меньше, чем я. Старался приободрить, видя, как я страдаю от безответной любви, но однажды зашёл ко мне с очень расстроенным видом.

– Есть разговор, дружище.

– Что случилось?

– В общем, запал я на твою.

– И такое бывает. А говорил, не цепляет она тебя.

– Цепляет. У нас пошло-поехало.

– И зачем ты мне это говоришь, если пошло-поехало?

– Мне неудобно перед тобой.

– Не надо.

– Я не хочу, чтобы это отразилось на нас.

– Ты же не перестанешь с ней общаться, если я попрошу об этом.

– Ну…

– Вот поэтому разговор не имеет смысла.

– Послушай, дружба не должна пострадать.

– Не пострадает. Хватит об этом.

Нам по семнадцать. Наша дружба прошла немало проверок в школьные годы.

Мы оба знали: моя надежда всё ещё жива только благодаря тому, что я никогда не сдавался. Он говорил, что строчки «Я смотрел в эти лица и не мог им простить того, что у них нет тебя и они могут жить…» про моё помешательство. А я повторял, что буду ждать свою возможность и рано или поздно сорву джекпот. Друг улыбался снисходительно, это новое иностранное слово ему нравилось, но как-то ляпнул: «Больная вера в успех, к которому ты придёшь в туманном будущем, не мешает мне быть с ней прямо сейчас, правда?» Слишком похоже на предательство. И никогда я не был так близок к тому, чтобы поднять руки вверх, обратив ладони вперёд. Этот роман развивался на моих глазах. Мы везде появлялись втроём: счастливая парочка и я прицепом. Они не волновались о моём настроении и спокойно целовались при мне. Превозмогая жуткую боль, я кое-что получал взамен: мы стали с ней гораздо лучше общаться. На разные темы. Без моего идиотского смущения и запинок. Я не приставал с неловкими признаниями и обещаниями, мог видеть её в разных ситуациях, что раньше казалось нереальным. И по-мазохистски готовясь к своему шансу, я стал её изучать, а не только созерцать милый сердцу образ. «Боль сегодня ради победы в будущем» – это главное, чему меня научили пропущенные удары в боксёрском зале. День, который изменит всё, я приближал крохотными шажками, глубоко внутрь закапывая сопутствующие переживания.

Но даже с холодной головой и наблюдательностью охотника я не мог приблизиться к ней. Она умела создать ауру таинственности вокруг себя, оставаясь недосягаемой. Любая ситуация только укрепляла мою зависимость.

Мне никогда не нравились курящие женщины. Увидев её первый раз с сигаретой, я попытался ухватиться за своё раздражение, чтобы безответная любовь не ранила так болезненно. Даже это она делала красиво. Деловито доставала мундштук. С каким-то достоинством представительницы знатного рода, демонстрируя своё тонкое запястье, она с наслаждением затягивалась и надменно выдыхала. Карие глаза обжигали. Закуривая, она перевоплощалась в светскую львицу, маскируя, как за дымовой завесой, восемнадцатилетнюю студентку.

– Зачем тебе мундштук? Хочешь привлечь внимание?

– Самомнение мужиков не знает границ… Откуда эта ребяческая уверенность, что мы всё делаем только для того, чтобы понравиться вам?

Через полгода она бросила. «Невкусно и бесполезно». Я хотел добавить, что ещё и эффект от новизны утрачен, но промолчал, тут же подумав, что её прикосновение к чему-либо, даже к противному табаку, может создать эстетику.

Долго я возвращался в состояние, в котором всегда хотел меня видеть отец. «Будь крепким, как сталь, стой на ногах, как скала», – орал он, заметив лишь намёк на сомнение.

Метаморфозы во мне не решали главную задачу – у этой парочки была настоящая, искристая любовь. Но интуиция подсказывала: во мраке я нащупал правильный путь. Вернулся в зал, до изнеможения колотил грушу, избавлял разум от слабости и жалости к себе.

Мы все поступили в разные вузы. Благодаря их любви, мы оставались рядом. Я затвердел. В голове только короткие фразы, призывающие терпеть. Теперь я точно готов ждать.

Нет свадебного альбома. И торт мы не ели. Никакого праздника. В тот день мы ворвались в загс, моя невеста с порога сказала: «Никаких фотографий не нужно». Невозмутимая женщина в пышном красном платье отработанной пафосной речью с торжественной интонацией напутствовала нас, не обращая внимания на совсем не праздничные наряды молодых. Я одет повседневно, жена – неряшливо: мятая кофта исполосована множеством линий, рваные джинсы, в таком виде она даже на работу не рискнула бы сунуться. Наверное, я первый раз видел её без подведённых глаз. Так до сих пор и не решился спросить: пыталась ли она своим видом продемонстрировать, что на этот шаг её вынудили обстоятельства?

Она покинула зал так же стремительно, я бежал за ней, пытаясь осознать это невероятное событие: любимая женщина стала моей женой. Несколько раз она всхлипнула.

«Всё нормально», – услышал я ответ.

Вечером с ней случилась истерика. Она рыдала не переставая. Сначала делала вид, что не замечает меня. Примерно через час попросила выйти из комнаты и закрыла за мной дверь. Вскоре я нашёл несколько рисунков свадебных платьев, выполненных карандашом. Я не эксперт в почерковедении, но даже мне очевидно, что чрезмерный нажим говорил о сильных эмоциях художницы.

Сколько же раз я мечтал об этом дне, продолжая считать его невозможным. Реальность оказалась фарсом. Ни одной улыбки во время бракосочетания. Поцелуем никто никого не поздравил.

Выпил пару чашек чая на кухне. Прочитал несколько газет. И, сжавшись, лёг на выцветшем диванчике, который совсем не предназначен для сна. Мне ничего не мешало пойти спать во вторую комнату, но я не хотел покидать своё убежище. Согнувшись в три погибели, погрузился в уют одиночества.

Конечно, жаль, что нет свадебных фотографий. Но эти кадры должны запечатлевать лица счастливых, нарядных, вдохновлённых церемонией людей. Таких фотографий не могло появиться, поэтому лучше будет так, как в легенде для сына. Альбом пропал при переезде. Переезда тоже не было…

Невыспавшийся, после тяжёлой работы, я шёл домой, еле передвигая ноги. Ненавидел весь мир и этот день, выжавший все мои соки. Как протянуть три-четыре часа до сна?

Не успел снять куртку, жена вылетела из квартиры. Броская алая помада и похожего оттенка тени, ударная доза духов, нарочито короткая юбка. Раз в месяц она встречалась с подругой. Без детей, мужей и ограничений во времени.

Мы с двухлетним сыном. Глаза слипаются. Даже не всегда разбираю, что он бормочет. Поиграли в машинки. Поболтали как будто по душам. Малой без боя заснул, я перебрался на свой диван.

Разбудил скрежет замка. В мою комнату, спотыкаясь, вошла жена и бесцеремонно включила торшер. Настолько пьяной я её ещё не видел. Сладкий запах перегара смешался с густым ароматом парфюма и не мешал её очарованию. Я восхищался её образом, как на памятной школьной дискотеке. Но на этот раз она не сдерживала себя в выборе средств, вызывающий макияж дерзко бросал вызов, а не вызывал эстетическое наслаждение. Она потрясала меня, хоть и покачивалась.

Даже ничего не сказала, только пристально посмотрела, поправила волосы и прыгнула на меня неистово. Еле слышные, сдавленные стоны меня возбуждали не меньше, чем миниатюрная грудь, а её активность нивелировала мой скудный опыт. От резких толчков ворчливо скрипел не готовый к таким нагрузкам старый диван.

Неужели это происходит со мной? Крепость выглядела непреступной… Я даже не планировал осаду. Её и не потребовалось – ворота распахнули изнутри.

Когда всё закончилось, она резко отвернулась и сразу заснула в задранной юбке и расстёгнутой блузе. Я сидел на кровати, сон отступил. Лучший день в моей жизни. Экстракт счастья разливался по уставшему телу.

Так случился наш первый секс. Неожиданный, пьяный, меняющий многое. Она уже спала, а я жадно целовал её губы, шею, щёки, лоб, стараясь поверить в своё счастье.

Следующую неделю мы трахались ежедневно. Да, именно трахались. Мы не любили друг друга и не занимались сексом. «Любовь» – окультуренный эвфемизм для придания чего-то нарочито невинного этой забаве. «Секс» – слишком сухо, ему идеально подходит такое же скупое на переживания слово «фрикция». Пресно, как спортивная статистика: «легкоатлет пробежал стометровку за одиннадцать секунд» недалеко стоит на оси эмоций от «вчера с женой занимался сексом». А вот «трахаться» – достаточно живое слово, подходящее для состояния, когда два человека хотят и разрывают друг друга, магнитуда толчков нарастает, всё пространство накалено зашкаливающей похотью, и поток обжигающей лавы пробивается наружу.

Сексом стали заниматься позже, когда пепел развеялся и мы вернулись к обычной жизни. А в течение той недели мы нетерпеливо ждали, когда уже настанет вечер. И как только ребёнок засыпал, срывались с цепи и бросались друг на друга.

– Ты только и делаешь, что говоришь на каждом шагу, как носил его по ночам.

– Я кого-то обманываю или преувеличиваю?

– Складывается впечатление, что ты один тащил на себе ношу воспитания.

– Нет, но, вообще-то…

– А ты хоть имеешь представление, как мы проводили дни? Сколько врачей обошли? Я ещё не говорю про свору специалистов, которые так себя называли и обещали как-то помочь.

– Подожди, не заводись.

– Ты хоть в курсе, какие ему поставили предварительные диагнозы?

– Догадываюсь, но…

– Наш ребёнок жил не только ночью. За ночи я благодарна тебе, но не надо думать, что пока ты работал, мы отдыхали.

– Я никогда так не говорил.

– Но с каким апломбом ты вещаешь первому встречному про ваши ночные прогулки! Я бы на месте слушателя возненавидела мать.

Кое в чём она права. Те несколько лет я прожил в мареве, иногда не понимая, какой сейчас день недели или даже время суток. Я жил на автопилоте, копил последние силы ради этих бессонных ночей. Вряд ли о чём-то ещё я смог бы связно рассказать больше двух предложений, вспоминая тот период.

Когда всё прошло, не потребовалась операция, обошлось без тяжкого диагноза, я не стал углубляться в эту тему, ведь она утратила значение.

Понять жену в полной мере смог только спустя несколько лет после окончания ночных кошмаров. Мы занимались ремонтом, выкидывали накопившийся хлам, перетрясли шкафы и коробки. Ревизии подверглись все найденные вещи, и много чего отправилось на помойку. В мусорных мешках я увидел гору эскизов, перечёркнутых неудавшихся рисунков, кучу учебников по английскому, экономике, финансам, налогам. Сотни, если не тысячи пометок карандашом подтверждали настойчивость ученицы. Я не мог понять, когда жена их успела прочитать. Но это не самое главное открытие. Моё внимание привлекла тетрадь формата А4. Она распухла от обилия вклеенных, дополнительных страниц. Раньше я никогда не видел её.

Почерк жены. Аккуратные, без наклона, с ювелирной точностью подогнанные друг к другу пузатые буквы. Тщательно разлинованные страницы. Порядковые номера записей. Даты, время, фамилии врачей, адреса клиник, больниц, квартир. Наблюдения, рекомендации. Отдельно подшиты газетные вырезки, распечатки о разных болезнях, рекламные объявления медицинских центров. Стоило одному специалисту посоветовать домашние упражнения, как в тетрадке появлялся раздел, в котором фиксировалось ежедневное выполнение всех необходимых действий. Так же скрупулёзно описано отношение маленького пациента к любым манипуляциям. Я зачитался и даже не заметил, как в комнату вошла жена. Отвлёкся от идеального архива – она смотрела в упор и молчала. Я смутился под этим взглядом, спешно перебирая уместные фразы.

– Я даже представить себе не мог, сколько ты делала ради его здоровья.

– Теперь можешь.

На исписанных мелким почерком страницах перечислялись возможные диагнозы и методы лечения. Всё-таки я боялся их. Достаточно прочитать эти страшные слова, чтобы представить ужас, через который она проходила днём.

Отдельный раздел посвящён медикаментозным терапиям. С какой-то монструозной педантичностью она описывала дозировки, указывала точное время, когда давала препараты, избегая округлений: 14:12, 09:03, 19:59. Она каждый раз описывала реакцию ребёнка, как задабривала его, что говорила перед приёмом очередной таблетки, перечисляла несработавшие методы.

Подробная хроника болезни впечатлила. Я ещё не оторвался от чтения, когда услышал:

– Не забудь её выкинуть.

– Что?

– Мне повторить или ты не согласен?

– Я хочу…

– А я не хочу… Не хочу больше видеть эту тетрадь. И ещё больше не хочу видеть, как её кто-то читает.

– Даже я?

– В первую очередь ты.

– Почему?

– Потому что это больно.

– Что именно?

– Вспоминать неизвестность, страх перед надвигающейся катастрофой, насквозь мокрые от слёз подушки. Или ты думаешь, что я дрыхла ночи напролёт, пока вы гуляли? И самое главное – я не хочу вспоминать, как в одиночку воюю со всем этим и некому даже рассказать об этом.

– Почему некому? Я всегда с тобой рядом.

– Видел бы ты своё лицо, когда я пыталась рассказывать о наших походах к врачам. Ты зевал или делал такую гримасу, как будто ничего не хотел об этом слышать. Уже через десять минут ты забывал, что сказал доктор.

– Ты преувеличиваешь.

– Нет.

– Я вырубался на ходу.

– Вот поэтому я тебе и не говорила всего этого. У меня не хватало сил что-либо делать ночью. А утром я вставала и первым делом открывала эту долбаную тетрадь. Я ненавижу её. В ней моя боль. Часть меня осталась на этих страницах. Пожалуйста, выброси её. Да, болезнь не ушла сама. А выявленные нарушения уже не важны. У нас здоровый, обычный мальчик.

– Понятно. А учебники зачем выкидывать?

– Чтобы не подташнивало от воспоминаний, как я отсыпалась и отдыхала в декрете.

Вышла. Я слушал, как она сдирает противные зелёные обои на кухне, и к ней не спешил. Даже не помню, что мы тогда поклеили. Главное, что старые безвкусные рисунки на фоне болота больше не попадутся мне на глаза.

Несколько секунд я раздумывал и всё-таки бросил её труд в пакет. Летопись самого сложного периода нашей жизни лежала рядом с вещами, которые по недоразумению прожили долгие годы в квартире.

Снова вчетвером на кухне. Опять неловкие паузы и выжидание. Всё так же душно и тесно. Только теперь на столе много свободного пространства. Несколько тарелок с закусками, бутылка вина, коньяк, ваза с розами – подарок матери. Я рад, что жена обошлась без скатерти. Когда мне нечего сказать, люблю разглядывать созданные природой кольца на охристом спиле дуба, превращённом заботливыми плотницкими руками в богатырский стол.

Аппетита нет ни у кого. Молодые явно волнуются, не торопятся переходить к сути. Даже влюблённый взгляд девушки померк из-за напряжения. Я следил за эволюцией их смущения и размышлял, о чём, кроме решения жить вместе, свадьбы или беременности, услышу через несколько минут. Ничего не придумал. Меня бы устроили даже три опции сразу, а вот жена будет грустить в любом случае. Наконец-то решились.