Клея

1

В ушах еще звенели разрывы артиллерийских снарядов, визг ракет и грохочущее тра-та-та Джина Крупы из приемника «Кросли» в углу студии; Джо Кавалер отложил кисть и закрыл глаза. Он рисовал, раскрашивал, курил сигареты и больше толком ничего не делал уже семь дней. Прижав ладонь к загривку, он несколько раз медленно прокрутил суставы, что поддерживали взболтанную войной голову. Позвонки защелкали и заскрипели. Рука пульсировала, в указательный палец впечаталась фантомная кисть. На каждом вдохе в легких с грохотом катался бильярдный шар из никотина и мокроты. Шесть утра, понедельник, октябрь 1940-го. Джо только что выиграл Вторую мировую войну и был весьма доволен.

Он сполз с табурета и пошел полюбоваться в окно Крамлер-билдинг на осеннее утро. Пар кружевом вился из уличных расщелин. Полдюжины рабочих в светло-бежевых холщовых комбинезонах и белых фуражках на макушках посредством шланга и длинных растрепанных метел смывали мусорный прилив в канавы и гнали в ливневые стоки на углу Бродвея. Джо с грохотом поднял раму и высунул голову. Похоже, денек будет славный. Небо на востоке было суперменски-синее. В воздухе витал влажный октябрьский запах дождя с легким едким привкусом, что доносился с уксусного заводика в семи кварталах дальше по набережной Ист-Ривер. Джо в эту минуту чуял запах победы. Нью-Йорк всего прекраснее в глазах юноши, который сотворил нечто и знает, что получилось убийственно.

Всю последнюю неделю в личине Эскаписта, Мастера Ухищрений, Джо летал над Европой (на автожире цвета полуночи), штурмовал высоченный Schloss подлеца Стальной Перчатки, освобождал Цветущую Сливу из глубоких подземелий, одерживал победу над Перчаткой в продолжительной рукопашной, был пойман приспешниками Перчатки и доставлен в Берлин, где его привязали к невероятной составной гильотине, которая порезала бы его, как вареное яйцо, под самодовольным взглядом лично фюрера. Естественно, терпеливо, упорно он выпутался из клепаных стальных уз и ринулся на диктатора, метя ему в горло. В этот момент – до рекламы Чарльза Атласа на обороте задней обложки оставалось еще двадцать полос – между пальцами Эскаписта и этим вожделенным горлом встала целая дивизия вермахта. Следующие восемнадцать полос, на панелях, что толпились, толкались, громоздились друг на друга и грозили выпрыгнуть за поля, вермахт, люфтваффе и Эскапист выясняли отношения. Поскольку Стальная Перчатка из картины выбыл, драка получилась честная. На самой последней полосе история желанных фикций достигла своего зенита: Эскапист схватил Адольфа Гитлера и отволок на всемирный трибунал. Наконец-то побежденно и пристыженно склонив голову, Гитлер выслушал свой смертный приговор за преступления против человечества. Война закончилась; была объявлена всеобщая эпоха мира, все заточенные и гонимые народы Европы – среди них и страстно подразумеваемое семейство Кавалер из Праги – обрели свободу.

Джо склонялся в окно, руками упираясь в подоконник, а спиной – в край оконной рамы, и вдыхал прохладное уксусное дуновение утра. Он был доволен, полон надежд и, хотя за последнюю неделю не спал больше четырех часов подряд, ни капельки не устал. Он оглядел улицу. Его внезапно пронзило ощущение взаимосвязанности с нею, понимание, куда она ведет. Карта острова – будто нарисованный Бронксоголовый человек, приветственно поднявший руку, – со всей живостью всплыла в голове, ободранная, как анатомическая модель, обнажившая кровеносную систему улиц и авеню, маршрутов поездов, трамваев и автобусов.

Когда Марти Голд доконтурует страницы, только что дорисованные Джо, их пристегнет к багажнику мотоцикла пацан из «Флага ирокезов» и повезет по Бродвею на Лафайетт-стрит, мимо Медисон-Сквер, и Юнион-Сквер, и универмага «Уанамейкерз». Там одна из четырех добродушных немолодых женщин – двух из них зовут Флоренс – с удивительной кровожадностью и апломбом угадает нужный оттенок расплющенных носов, горящих «дорнье», дизельных доспехов Стальной Перчатки и все прочее, что нарисовал Джо и отконтуровал Марти. Большие «гейдельберговские» камеры с ротационными трехцветными линзами сфотографируют раскрашенные страницы, и за негативы – циановый, пурпурный, желтый, – щурясь, возьмется старый гравер-итальянец мистер Петто, с его пошлым зеленым целлулоидным козырьком. Получившиеся полутоновые изображения снова по ветвящимся городским артериям доставят на север, в громадное заводское здание на углу Западной Сорок седьмой и Одиннадцатой, где люди в квадратных шапках из сложенных газет встанут за громадные паровые станки, опубликуют весть о страстной ненависти Джо к германскому рейху, дабы ее вновь доставили на улицы Нью-Йорка – на сей раз в виде сложенных и сколотых комиксов, тысячи маленьких пачек, перемотанных бечевкой, которые на фургонах «Сиборд ньюс» развезут по газетным киоскам и кондитерским лавкам, до самых дальних границ нью-йоркских боро и за границы, где они повиснут, точно стираное белье или приходские объявления о свадьбах, на проволочных газетных стойках.