Повелители двух материков. Том. 2: Крымские ханы первой половины XVII столетия и борьба за самостоятельность и единовластие

Звёзды над Крымом (1628)

Бедствия в Крыму: голод, чума и междоусобные войны — Упреки Джанибека Герая Кан-Темиру — Поход Мехмеда и Шахина Гераев с казаками под Ор-Капы в ноябре 1628 г. — Провал экспедиции, возвращение на Днепр

Под охраной большого янычарского отряда, сопровождаемый крымской знатью, Джанибек Герай шествовал от Кефе к Бахчисараю. Торжество долгожданной победы омрачалось удручающими картинами, что открывались хану с дороги. Поля и пастбища были дотла выжжены суховеями небывалой засухи, многие селения опустели из-за бегства жителей в поисках пропитания. Голоду сопутствовала и другая напасть: чума, эпидемия которой выкосила кое-где целые села.[263] В довершение бедствий, страна была охвачена пожаром вражды и насилия: вырвавшись из кефинского окружения, улусы Кан-Темира ринулись мстить своим обидчикам-крымцам.

Давняя усобица продолжалась; гонители и гонимые в который раз поменялись местами. Очевидцы описывали братоубийственную смуту последних месяцев: «Татары говорят, что такого разорения и войны в Крыму не бывало с тех пор, как Крым стоит. Когда Кан-Темир бежал из Крыма к султану, хан и калга велели грабить его ногайцев и отбирать их имущество и лошадей в пользу крымцев. Когда же Кан-Темир одолел хана и калгу, то ногайцы выграбили весь Крым. А когда Мехмед Герай-хан с калгой Кан-Темира разбили, то крымцы многих [буджакских] ногайцев истребили, а у тех ногайцев, что жили в Крыму, разграбили имущество. А когда в Крым пришел Джанибек Герай-хан, а Мехмед Герай-хан бежал, то Кан-Темир и Урак-мирза с ногайцами истребили многих крымских татар, и чинили насилие над их женами и дочерьми, и многие крымские татары от ногайцев из Крыма разбегались».[264]

Первейшим долгом хана было немедленно прекратить это безумие. Добравшись 9 июля до столицы, Джанибек Герай принялся наводить порядок в стране. Как говорили в эти дни придворные, «у хана теперь нет времени: он обустраивает и судит свое государство, ибо многие во время усобиц друг друга истребляли и грабили, и хану нужно все расследовать и рассудить».[265]

Следует отдать Джанибеку Гераю должное: уже через месяц жители Крыма говорили о недавней усобице как о деле прошлом и заявляли, что теперь они снова едины.[266]Вслед за ханом в Бахчисарай прибыли все крымские аристократы, чтобы присягнуть ему на первой тронной аудиенции, а заодно и получить награды, причитающиеся им за поведение при Кефе. Среди прочих гостей ко двору явился Азамат Герай (который благополучно переждал все потрясения в Ак-Кермане и теперь вернулся на свой прежний пост нурэддина), а также и главный герой недавних событий — Кан-Темир. Буджакский вождь был разочарован возвращением старого хана: ведь известно, что он мечтал совсем о другом кандидате.[267] Однако спорить с волей падишаха не приходилось, и Кан-Темир тоже явился поздравить повелителя с воцарением.

Несомненно, всемогущий мирза рассчитывал на особо уважительный прием, но его допустили к хану далеко не сразу и заставили провести пять дней в унизительном ожидании. Раздраженный бойней, что устроили в Крыму буджакцы, Джанибек Герай встретил гостя неприветливо. «Говорят, ты называешь себя вторым ханом в Крыму, — резко спросил он Кан-Темира, — и хотел убить Мехмеда Герай-хана и Шахина Герай-султана, хотя падишах вовсе не за тем посылал тебя в Крым?». Мирза оставил эти слова без ответа, а хан поостерегся продолжать упреки: Джанибеку было не с руки излишне раздражать могущественного союзника, и Кан-Темир хорошо понимал это. Он с показным смирением возложил себе на голову саблю и присягнул верно служить хану.[268]

В начале ноября на Запорожье состоялась всеобщая казацкая рада. В присутствии гетмана Мехмед и Шахин Герай принесли присягу королю в том, что если им только удастся вернуться к власти, они будут оказывать Польше военную помощь, откажутся от ежегодных королевских даров, запретят любые нападения на Речпосполиту и освободят всех польских и украинских пленников, какие только найдутся в Крыму. Казакам было обещано, что каждый получит за эту экспедицию по 10 золотых. Если же поход выдастся неудачным, союзники договорились вернуться на Днепр и продолжать борьбу.[269]

Наконец, объединенная армия из 6 тысяч казаков и 8 тысяч крымцев выступила в поход. Увы, с первых же шагов гетман и калга столкнулись с затруднениями. Дело в том, что уже начинался ноябрь, и многие казаки, еще вчера рвавшиеся в бой, теперь поговаривали, что из-за скорых холодов выступать на Крым слишком поздно. Шахин Герай знал, что казаки не любят зимних походов, и потому заранее пообещал каждому из них в награду по теплому овчинному тулупу — но истинная причина отговорок крылась вовсе не в грядущих морозах, а в том, что многим казакам пришелся не по душе новый гетман. В войске обнаружилось немало противников Григория Чорного, которые не желали подчиняться его приказам и развернулись прочь, едва войско покинуло Запорожье. И хотя этих недовольных набралось более двух тысяч человек, большинство казаков не последовало за ними, а продолжило путь с гетманом и ханом.

Перебравшись через Днепр и пройдя к югу вдоль берега, через два дня союзники вышли к речушке Каирлык, откуда лежал прямой путь на Перекоп. Наступал вечер, казаки хотели разбить лагерь, но Шахин Герай просил их не делать этого. По его расчетам, Джанибек Герай мог подоспеть на защиту Перекопа уже через сутки — но если казаки вместо ночного отдыха продолжат быстрый марш по степи, к утру они окажутся у крепости Ор-Капы и ворвутся в нее первыми. Однако бойцы предпочли отдохнуть: «За столь малое время ничего не случится!» — заверили они Шахина Герая, и стали устраиваться на ночлег.

Тем временем по крымским дорогам к Перекопу уже мчались ханские лучники и сипахии: Джанибек, Девлет и Кан-Темир спешили встретить врага во всеоружии. Проведя в скачке весь следующий день, они достигли крепости к вечеру — и оказались в ней первыми! Врата Ор-Капы наглухо затворились, а турецкие пушки на стенах наполнили небосвод грохотом: это был знак всем окрестным жителям срочно собираться на защиту укрепления.

К полуночи (лишь несколькими часами позже Джанибека Герая) из степей к перешейку подтянулись и казаки. Завтрашний день, 15 ноября, обещал стать днем решающей битвы.

На рассвете Григорий Чорный с несколькими смельчаками отправились в поле на разведку. Осмотрев крепость издали, они заметили неподалеку от нее ногайский улус, пасший огромное стадо скота. Гетман вернулся в лагерь и стал совещаться с казаками: ударить ли сразу на крепость, или захватить сперва стадо? Оживившись при известии о добыче, бойцы единогласно решили поживиться за счет врага. Такой поворот весьма встревожил Шахина Герая: калга предвидел, что отягощенному добычей войску будет гораздо труднее продолжать поход. Шахин призывал казаков пробиться через Перекоп к Бахчисараю, где их ожидает куда более солидная награда, но его слова остались без внимания. Вынужденный подчиниться воле большинства, Шахин Герай ударил на улус вместе с союзниками, и пока казаки загоняли скот и развязывали найденных при улусе невольников, конница Шахина громила разбегающихся по степи ногайцев.

Когда скот был согнан в тылы казацкого лагеря, настала пора атаковать крепость. Наблюдая со стен, как вражеский табор подступает все ближе к Ор-Капы, Джанибек Герай с Кан-Темиром усомнились в своих силах и стали обдумывать пути к бегству. Но вместо того, чтобы ударить на крепость, табор остановился вне досягаемости пушечных выстрелов и замер. Наблюдатели наверняка подумали, что противник собирается с силами перед броском и вот-вот ринется на стены — но это было не так. Казаков остановил очередной спор, разгоревшийся внутри табора.

Завладев с утра несметными стадами, бойцы уже не хотели думать о чем-то ином, кроме сохранности свалившегося на них богатства. Как и предупреждал гетмана калга, они отказались от штурма крепости и решили возвращаться на Днепр, чтобы не растерять драгоценной добычи. Видя, что поход близок к провалу, Шахин Герай воззвал к союзникам: «Паны молодцы! Не таков я, чтобы желать войску позора и вести на верную гибель, — напротив, я веду его к славе и заслугам! Разве пристойно воину отступать, не попытав счастья в бою с неприятелем и лишь придав ему смелости?! Дайте мне еще одну ночь — у меня там есть друзья, что сообщат мне о силах и замыслах врагов моих: стоит ли нам дальше бороться или нет — а тогда уже и отступайте».[270] О том же упрашивал казаков и гетман, представлявший, с каким стыдом он будет докладывать королю о бесславном провале экспедиции.

Казаков заботило, что им негде напоить и накормить свой скот — и когда спустилась ночь, Шахин Герай повел их к заброшенному селению Косараны близ Перекопа. Но там не нашлось ни сена, ни колодцев. На этом поход завершился. Не желая более слушать никаких увещеваний, казаки развернулись в обратный путь — а Шахину с Мехмедом осталось лишь с отчаянием взглянуть на звёзды, сиявшие в ночных небесах над столь близким, но совершенно недосягаемым Крымом.

Дозорные на стенах Ор-Капы, должно быть, с трудом поверили своим глазам: под голодный рев злосчастного стада табор отступал во тьму прочь от крепости. Кан-Темир быстро понял, в чем дело. Отбросив теперь всякий страх, он открыл ворота и погнался за казаками. Настигнув их на каланчакских озерах (где наконец-то нашлась вода для скота), Кан-Темир набросился на табор — но откатился назад, теряя янычар и всадников: казаки умело оборонялись. Кан-Темир преследовал их до самого Днепра и, ничего не добившись, повернул обратно — а казаки переправились через реку и встали перевести дух после тяжкого марша.

Пока войско занималось на отдыхе долгожданным дележом добычи, Шахин Герай обдумывал, как ему быть дальше. За последние три месяца он достиг невозможного, снова превратившись из несчастного беженца в грозного военного вождя и воссоздав из ничего многотысячную армию — но теперь все было погублено в одночасье. Ему оставалось лишь возвращаться с братом на Днепр и дожидаться весны, когда поход можно будет повторить снова.[271]

Можно представить, какая невыносимая досада пылала в сердце Шахина Герая — но он ни словом не упрекнул союзников. В своих письмах Зигмунту III и Хмелецкому калга объяснял провал похода не своеволием казаков и не беспомощностью гетмана (склонного более совещаться и упрашивать, чем отдавать приказы), а лишь многочисленностью врага.[272]

Шахин Герай уже не раз проявлял необычайную силу духа, спасавшую его в минуты самых безнадежных поражений. Так и теперь, когда, казалось, рухнули все его надежды, крымский изгнанник продолжал свято верить в победу — и более того: вселять эту веру во всех, кто оказывался с ним рядом.

Обретенный покой (1629)

Султан требует от короля выдачи Шахина Герая — Налет запорожцев на Мангуп-Кале — Мехмед, Шахин и казаки выступают в новый поход на Крым в мае 1629 г. — Провал похода, отступление казацкого войска — Мехмед III Герай решает сдаться противнику — Гибель Мехмедя III Герая — Разгром казаков, бегство Шахина Герая — Джанибек Герай возвращается с победой в Бахчисарай

Как ни пытался Зигмунт III скрыть от османов свое содействие ноябрьскому походу Шахина Герая, это ему не удалось. Правда, прямых улик против короля османы не имели, и Стамбул не решался бросить Варшаве обвинение в нарушении мира, зато упорно требовал выдать крымских беглецов, «которые всегда вместе: как две руки, как две двери в воротах». Эти настояния многократно повторялись в письмах, поступавших в Польшу от султана и османских пограничных военачальников.[273]

«Шахин Герай враждует с Джанибеком Гераем, но какое мне дело до них? — с притворным возмущением отвечал туркам Стефан Хмелецкий. — По мне, так пусть бы земля разверзлась и поглотила их обоих, ибо они со своими татарами постоянно нарушали мир Польши и Турции… Вы пишете, что он у казаков, — но лишь Богу ведомо, где он скрывается по полям и островам, среди рек, озер и болот».[274]

На самом же деле и Хмелецкий, и Зигмунт III были прекрасно осведомлены о местонахождении и планах Шахина Герая, который сам извещал их об этом в письмах. Едва вернувшись из-под Перекопа, неукротимый калга стал готовить новый бросок на юг. Он решил повторить поход ранней весной, сразу после ледохода, когда казаки станут легче на подъем, а турецкие галеры еще не успеют выйти в Черное море.[275] Надежды на успех были тем основательнее, что у крымских изгнанников появился новый союзник: Касим-бей, предводитель Малой Ногайской Орды, и Мехмед III Герай отправился на Кубань, чтобы весной привести к Днепру отряды малоногайской конницы.[276]

Провал осеннего похода сильно разочаровал короля, но все же он позволил казакам попытать счастья еще раз: правительство понимало, что изголодавшиеся за зиму выписчики весной непременно отправятся в новые рейды, и для Польши было безопаснее, чтобы вместо грабежа турецких портов они добывали себе пропитание на службе у Шахина Герая.

И действительно: с наступлением весны на Запорожье потянулось огромное множество казаков. Хмелецкий не без удивления докладывал королю, что их собралось почти столько же, сколько в свое время при Хотине — то есть, около 40 тысяч человек![277] Ожидая полного сбора, Шахин Герай не терял времени: он насылал своих всадников на крымские пограничья в низовьях Днепра, распугивая с тамошних пастбищ ногайские улусы.[278]

Джанибек Герай был начеку. Уже в марте он послал Девлета Герая с Кан-Темиром стеречь Ор-Капы, а в конце апреля присоединился к ним и сам.[279] Три недели спустя к хану поступили тревожные вести из столицы: пока крымское войско стоит на страже северных границ, враг нацелился в самое сердце полуострова!

Как выяснилось, запорожская флотилия в 5–7 сотен бойцов высадилась ночью где-то на юго-западных побережьях и, пройдя лесами, на рассвете вышла к крепости Мангуп-Кале. Эта природная твердыня в нескольких часах езды от Бахчисарая, бывшая столица княжества Готии, славилась своей неприступностью, и здесь даже не считали нужным держать большой гарнизон.[280] Но казаки смогли прорваться в крепость, и разорили ее дотла. Они знали, куда шли: ханский двор издавна хранил в Мангупе свои ценности,[281] и добыча, собранная здесь, оказалась поистине сказочной.

Однако жители мангупской округи вышли навстречу налетчикам и сумели отогнать их назад. Те, разбегаясь по лесам, бросали трофеи наземь — и теперь ханскими сокровищами обогатились храбрые селяне. Уцелевшие казаки отошли в море и еще несколько раз пытались повторить свои атаки. Видя, что под угрозой оказалась сама столица, семейство и слуги Джанибека Герая на всякий случай покинули Бахчисарай и направились вглубь степей, под защиту ханского войска.[282]

Этот морской набег был призван отвлечь хана от Перекопа (и казаки, схваченные в море турками, на допросах признавались, что вышли помогать Шахину Гераю[283]), но Джанибек, несмотря ни на что, не стронулся с места: он поджидал своего главного врага.[284]

На Днепре все было готово к походу. 18 мая на Запорожье состоялась рада, и союзники подтвердили все свои прежние взаимные обязательства — с той разницей, что недавно вернувшийся с малоногайским подкреплением Мехмед Герай присягнул лишь перед своими мирзами, а присягу перед поляками и казаками поручил брату. Награда оставалась прежней: каждый боец получал 10 золотых и коня.[285]

После этого казаки двинулись на юг, а братья со своими земляками задержались еще на несколько дней, ибо шел к концу священный месяц рамадан, и мусульманское воинство дожидалось окончания поста. Когда же на небе засиял серп новой луны, Мехмед с Шахином поднялись в путь и быстро нагнали союзников у днепровской переправы: те стояли, распределяясь по полкам и обсуждая дорогу к Перекопу. Вопрос был жизненно важен, ведь огромному войску требовалось надежное снабжение водой, а близ перешейка, как показала осенняя экспедиция, источников не было. Гетман хотел идти в обход через Качкири, где можно было пополнить водные запасы — но в войске поднялся ропот, памятный по прошлогоднему походу: желая сократить дорогу, казаки требовали идти через Каланчак. Увы, это оказалось не единственным поводом к спорам. В рядах казаков возобновились давние раздоры по поводу гетмана: часть войска сохраняла верность нынешнему, а часть избрала себе другого командира — и 29 мая войско продолжило путь уже с двумя предводителями.[286]

Каланчакские озера преподнесли неприятный сюрприз: воды тут почти не осталось. Но кружить в поисках других источников казаки не стали и пошли напрямик к Перекопу. Вскоре они наткнулись на цепь ханских войск, преградивших подступы к Ор-Капы. Джанибек, Девлет и Кан-Темир поджидали врага, обозревая степь со сторожевых курганов. Здесь и состоялась первая схватка. Казаки потеряли в ней до тысячи бойцов, но к вечеру все же одолели Джанибека Герая и заставили его отступить в крепость. Так прошел день; а назавтра союзникам предстояло штурмовать Ор-Капы.

Ночью в крепости проходил военный совет. Джанибек Герай с тревогой признал, что противник имеет перевес и в численности, и в искусстве ружейного боя. «Эти проклятые — чистый огонь; с ними по частям нельзя сражаться: этак они всех нас перестреляют!» — предупреждали военачальники. Посовещавшись, решили, что спасти Крым от вторжения можно лишь отчаянной атакой на врага со всех четырех сторон, каковы бы ни были потери.[287] Присутствовавший здесь же Кан-Темир дал еще один дельный совет. Он заметил, что у неприятеля иссякают запасы воды, потому что от табора до самого Днепра по степям растянулись вереницы телег с бочками, и если перерезать эту нить — то вражеское войско вскоре обессилеет от жажды. Так и было сделано: отряды Кан-Темира разошлись по степи и переловили всех казацких водовозов.[288] Теперь союзники остались без капли воды.

Утром 30 мая Девлет Герай и Кан-Темир вышли из крепости навстречу неприятелю: калга отвлекал казаков перестрелкой, а мирза, командуя янычарами с мощной артиллерией, готовился врезаться в табор сбоку.

Мехмед и Шахин Гераи ждали подкрепления с той стороны Перекопа от своих приверженцев в Крыму — но Кан-Темир предусмотрел и это: он заранее поставил на перешейке заградительные отряды, чтобы ни одна живая душа не могла выйти с полуострова и присоединиться к мятежникам.[289] Противостояние долго не приносило перевеса ни одной из сторон, но на исходе жаркого дня, наконец, дала знать о себе жажда. Казакам становилось все труднее удерживать прежнюю позицию, а говорить о штурме Перекопа уже не приходилось и вовсе. Несомненно, в эти минуты в таборе раздались первые призывы к отступлению, в точности, как в предыдущем походе.

Этого Мехмед III Герай перенести не смог. На его глазах безнадежно рушилась уже вторая попытка пробиться в Крым. Конечно, после такого провала король больше не станет помогать братьям, и их судьбой до конца дней останутся скитания. Родосское одиночество теперь и впрямь могло показаться истинным раем по сравнению с предстоящим бесконечным бегством «по полям и островам, среди рек, озер и болот»…

Дух Мехмеда Герая, всю жизнь мечтавшего о свободе, был сломлен. Сверженный хан признал себя побежденным — и запросил пощады.

Мехмед Герай выбрался из табора и тайно отправился к рядам противника. Там он объявил, что готов сложить оружие и покориться Джанибеку Гераю, если тот поклянется сохранить ему жизнь.[290] Что же до казаков, то пусть Джанибек поступает с ними, как пожелает, хоть продаст их всех на галеры, ибо до этих вечно ссорящихся неудачников, дважды проваливших великое начинание, Мехмеду Гераю больше дела нет. Последнее, для чего ему необходимо вернуться в табор, это забрать оттуда своих союзников-мирз, ибо он присягнул не оставить их в беде.

Произнеся все это, Мехмед Герай возвратился в казацкий стан и, видимо, подал своим всадникам знак готовиться к отходу. Те оседлали коней. Казаки заподозрили недоброе: они потребовали от союзников спешиться и вернуться в общий строй.

Тем временем Кан-Темир, узнав, очевидно, о поступке Мехмеда и сильно воодушевившись этим, решился атаковать табор. Он бросил на казаков большой ногайский отряд, и Мехмед Герай, спеша увести своих людей из табора до начала разгрома, стал горячо убеждать казаков, что наступающая конница — это крымские союзники, которых он давно дожидался. Уступив его настояниям, казаки разомкнули ряды, чтобы впустить всадников — но выскочить из круга Мехмед Герай не успел. Ворвавшиеся буджак-цы стали разить направо и налево, а казаки, разгадав замысел Мехмеда, бросились на него и его спутников. Вырываясь, Мехмед Герай срубил гетману выписчиков голову — и тут же сам пал замертво, пронзенный казацкой пикою.[291]

…Дрогнув душой и возмечтав о покое, хан тут же обрел его — однако этот покой оказался вечным.

Глазам Шахина Герая предстала кошмарная, немыслимая картина: в лагере все смешалось; брат лежал на земле мертвым; украинцы дрались со своими вчерашними союзниками; буд-жакцы рубили и тех, и других, — а в это время янычары разворачивали пушки в упор на разомкнутый табор… Шахин Герай едва успел увернуться от огненной бури, которая в тот же миг обрушилась на ряды казаков. Зажимая руками рану, он вырвался из пылающего ада и с немногими уцелевшими спутниками помчался прочь.

Казаки каким-то чудом сумели сомкнуть строй и оттеснить врага. Отбиваясь от сонмища атакующих войск, они целых четыре дня продирались к Днепру. Здесь Кан-Темир развернулся назад, а гетман с ужасом подсчитал потери: получалось, что от пуль и от жажды погиб каждый четвертый боец. При казацком войске еще оставалась последняя сотня всадников из отряда Шахина. Разводя руками, казаки отпустили их по домам, говоря, что убили хана неумышленно и готовы вновь повторить поход, если только Шахин Герай вернется и пожелает продолжить борьбу.[292]

Джанибек Герай возвращался домой от Ор-Капы. Схватка с мятежными родичами и их украинскими друзьями дорого обошлась хану: за неделю он потерял в боях 6 тысяч воинов,[293] и это было лишь немногим меньше, чем в злополучном иранском походе. Тем не менее, победа осталась за Джанибеком. За ханским эскортом медленно ползла повозка с похоронными носилками Мехмеда III Герая, чье тело было подобрано на поле боя. Прибыв в Бахчисарай, хан приказал похоронить своего предшественника со всеми почестями, и тот был положен в большом мавзолее на Азизе Малик-Аштера, где покоились Саадет II Герай и Мехмед II Герай[294] (удивительно сходство судеб этих трех правителей — деда, отца и сына — каждый из которых был свержен, изгнан, убит за пределами Крыма и вернулся на родину лишь мертвым под своды родового мавзолея).

Военный обоз вез с Перекопа и другую находку, обнаруженную на месте сражения: отрубленные головы казацкого гетмана и нескольких его полковников. Янычары забрали их с собой в Кефе, где Мехмед-паша приказал водрузить эти страшные трофеи на городской стене «в устрашение неверным» (а равно и всем «верным», кто осмелится снова мечтать о возвращении Шахина и зазывать его в Крым).[295] Радостно встретив свое победоносное войско, кефинский наместник устроил в городе праздничный салют.[296] Его сполохи, озарившие жаркую июньскую ночь над Кефе, возвестили окончание крымского мятежа: меч рода Османов высоко и прочно утвердился над мечом крымских потомков Чингиза.

Черный список (1629–1634)

Кан-Темир истребляет ширинских мирз — Новый ханский везирь Мемет-Шах-ага — Неудачные походы крымских войск на Украину — Москва добивается смещения Джанибека Героя — Волнения в Стамбуле — Походы ханских войск на Московию в 1632–1633 гг. — Султан решает переселить Буджакскую Орду и грозит снятием Джанибеку Гераю — Крымцы требуют от хана выступить против Кан-Темира — Джанибек Герай просит помощи у украинских казаков

Обвиняя Кан-Темира в намерении стать «вторым ханом», Джанибек Герай не слишком преувеличивал. Поведение буджакского мирзы не оставляло сомнений, что он действительно стремится стать таковым — если и не по титулу, то по влиянию. Пробиваясь к вершине власти в Крыму, Кан-Темир вознамерился устранить со своего пути Ширинов, этих извечных соперников его собственного клана. Он стал убеждать хана, будто Ширины готовят заговор и потому заслуживают поголовного истребления. Наконец, вытребовав ханское позволение, Кан-Темир послал своих бойцов в родовое поместье ширинского бея Азамата и учинил там погром: несколько ширинских мирз были убиты, а остальные, во главе с беем, в ужасе разбежались из Крыма. Когда с верхушкой Ширинов было покончено, Кан-Темир раздал их брошенные уделы своим соратникам, а сам поселился в опустевшей резиденции Азамат-бея и присвоил себе титул ширинского предводителя.[297]

Эта неслыханная выходка превзошла все жестокости Шахина Герая — ибо тот, при всей своей суровости, все же никогда не покушался истребить ширинских старейшин и полностью отстранить их от управления государством. Неудивительно, что крымские аристократы горько раскаялись в своем поступке у стен Кефе. Да, они, как и мечтали, вернули к власти покладистого и управляемого хана — однако управлял им отныне не блистательный совет крымских беев, а свирепый и безжалостный чужак! Беи и мирзы не желали мириться с таким унижением. Собираясь летом 1629 года в Бахчисарай на очередной совет к хану, они сговорились дождаться прибытия Кан-Темира и сообща убить его. Но осторожный Кан-Темир почуял опасность и не явился на совет — а вскоре, на всякий случай, и вовсе покинул Крым, удалившись подальше от заговорщиков, в родной Буджак.[298]

Уход буджакцев стал большим облегчением для Джанибека, которого сильно тяготило присутствие в Крыму «второго хана» с его воинственной ордой: крымский правитель предпочитал иметь менее амбициозных советников. Верного Бек-аги к тому времени уже не было в живых: три года назад он поплатился жизнью за преданность Джанибеку. (Судя по всему, бывший хан-агасы тайно доносил Джанибеку о всех событиях при дворе Мехмеда III, и однажды Шахин Герай, придя к Бек-аге в дом, собственноручно убил его — при этом калга пребывал в таком гневе, что, покидая двор аги, запнулся за порог и сломал себе ногу[299]). Ныне достойной заменой Бек-аге стал Мемет-Шах-ага — тот самый гвардейский командир, который первым переметнулся на сторону Джанибека в недавнем противостоянии у Кефе. Старые придворные сильно недолюбливали этого черкеса за его неимоверную алчность и произвол,[300] однако Джанибек Герай был доволен своим новым везирем, который, подобно покойному Бек-аге, стал опорой хана во всех его делах.

Благопристойным предлогом к возвращению Кан-Темира в Буджак стали сборы в очередной поход на Польшу, поднятый ханом в отместку королю за поддержку Мехмеда и Шахина. Осенью 1629 года Девлет Герай с 10–15 тысячами воинов подошел к Днестру, где его дожидался Кан-Темир со своими бойцами. Объединив силы, калга и мирза направились жечь села Галичины. На этом их поход и завершился: при встрече с отрядами Хмелецкого крымско-буджакская армия была разбита. Двоюродный брат хана Ислям Герай попал в плен, Кан-Темир потерял в бою сына, а из всего большого войска в Крым вернулось в живых лишь 7 тысяч человек.[301] Через две зимы на Приднепровье попытался вторгнуться ханский сын Мубарек Герай, но и он потерпел поражение: половина участников похода погибла в степях от сильных морозов.[302] На этом Джанибек Герай оставил мысль о возмездии Варшаве — тем более, что ее союз с крымскими мятежниками распался, и король уже не мог угрожать власти Джанибека в Крыму. И хотя над ханом по-прежнему тяготела опасность лишиться трона, исходила она теперь не из Польши, а совсем с другой стороны.

Около двадцати лет назад Московское царство, ослабленное внутренней смутой, вернуло Речпосполитой несколько спорных пограничных городов с прилегающими областями: Чернигов, Смоленск и другие. Ныне срок русско-польского перемирия подходил к концу, и Москва готовилась вернуться к давнему спору за земли. Эти планы нашли полное сочувствие в Стамбуле: царь и султан стали строить планы совместной борьбы против Польши; между ними возобновился обмен послами, прерванный было Шахином Гераем.

Для Джанибека Герая стало весьма неприятным открытием, что эти переговоры затрагивали и его собственную персону: русские настаивали, чтобы султан сместил хана с престола, и турки не возражали против этого.[303] Джанибек по праву возмущался коварством Москвы, ведь он, в отличие от многих своих предшественников, всегда стремился хранить с нею мир, направлял свои походы исключительно на Польшу, а мелкие самовольные набеги приграничных мирз в счет не шли. По ханскому рассуждению, уж скорее крымцам следовало бы жаловаться на русских, ибо морские набеги донских казаков ныне участились, как никогда: лишь за три последних года от них пострадали Карасубазар, Керчь, Кефе, Балаклава, Судак, Отуз, Ай-Серез и Арпат.[304] Словом, хан, и без того донельзя стесненный изменчивой волей османского султана, никак не мог позволить, чтобы в число вершителей его судьбы вошел еще и русский царь.

Крымские и ногайские мирзы, разорившиеся в провальных украинских походах, уже давно просили у хана позволения выступить на Московию — и если прежде Джанибек Герай, опасаясь султанского гнева, отвечал им отказом,[305] то теперь мнением падишаха можно было и пренебречь. В эти дни Мураду IV было не до Крыма, ибо в османской столице вспыхнул мятеж. Площади Стамбула, в точности как в дни Османа II, вновь заполнились бунтующими толпами янычар и сипахиев. Вооруженные мятежники врывались в султанский дворец и, угрожая самому падишаху, требовали казнить неугодных им вельмож — и никто не мог поручиться, что Мураду удастся выйти из этих потрясений живым.[306]

Летом 1632 года Салман-Шах-мирза во главе большого ногайского войска вышел из Крыма на Московию. Он действовал без прямого ханского позволения[307] — но Джанибек, желавший припугнуть царя, отнюдь не возражал против такого самоуправства. Ногайская конница не пыталась осаждать укрепленные города или пробиваться вглубь страны; разорив обширные сельские районы от Верхнего Дона до Курска, Салман-Шах с богатой добычей покинул русские пределы.[308]

Этот набег стал настоящим подарком судьбы для польского войска — ибо в те же самые дни, пользуясь замешательством поляков после недавней смерти Зигмунта III, царь двинул свои полки на Смоленск, но когда русские командиры узнали, что ногайцы далеко в тылу громят их сельские поместья, многие из них бросили осаду города и поспешили назад спасать свое добро.[309]

Новый польский король Владислав IV сполна оценил неожиданную подмогу и направил к Джанибеку Гераю посольство. Как и покойный Зигмунт, Владислав напоминал хану о гибели Великого Улуса и о постыдной утрате Казани и Хаджи-Тархана в пользу Москвы. Король обещал щедрую награду за совместную борьбу против царя — и Джанибек Герай принял его предложение.[310] Среди встречных условий, выставленных ханом, было освобождение пленного Исляма Герая, а также выдача Шахина, если тот когда-нибудь снова сунется в Польшу.[311]

В следующем походе на Москву летом 1633 года принимало участие уже все крымское войско, над которым был поставлен 18-летний ханский сын, нурэддин Мубарек Герай. В XVI столетии в Крыму говорили о неписаном обычае, согласно которому каждый хан должен хоть раз повидать берега Оки. Так, после долгого перерыва, традиция была продолжена и в правление Джанибека Герая — пусть и не самим ханом, а его сыном.[312]

Большая часть царских войск в то время собралась у границ Речпосполитой, и южный путь к Москве был открыт. Беспрепятственно добравшись до Оки, крымские отряды пересекли реку и вышли к Серпухову и Кашире. Здесь Мубарек Герай замедлил ход своей армии. Штурм Кремля и захват чужой столицы не входили в его планы, и нурэддин ждал, чтобы русские сами явились к нему для переговоров. Царь Михаил понял намек и направил своих людей в лагерь нурэддина. На встрече с ними Мубарек Герай потребовал уплатить Крыму упоминки за два года, убрать казаков с Дона и немедленно отправить посольство к хану. В противном случае нурэддин грозил остаться в Московии со всем своим войском до самой зимы. Русские заверили, что пришлют в Бахчисарай послов, и те дадут ответы на все вопросы — и тогда Мубарек Герай развернул своих бойцов домой.[313]

Это был последний раз в истории, когда крымскотатарское войско подступало почти вплотную к русской столице: с той поры старинный неписаный обычай навсегда ушел в прошлое.[314]В походном шатре нурэддина, а затем и на ханской аудиенции в Крыму, в адрес царя прозвучало много упреков, но главный из них ханские дипломаты избегали доверять бумаге. «Для чего, — спрашивали они, — царь, вопреки обычаю, затеял переговоры с султаном без ханского ведома»? Московские послы прекрасно понимали, к чему клонит крымский правитель, и отвечали с лукавой наивностью: «Разве султан — враг хану? О чем же тогда хан досадует?».[315] Разумеется, Джанибек Герай не мог во всеуслышание ответить на этот вопрос. Он заключил с послами мир и отпустил их, так ничего и не добившись: той же осенью русские снова жаловались на Джанибека в Стамбуле и просили убрать его из Крыма.[316]

В дни, когда крымское войско уже поднялось в поход на Москву, в Кефе прибыл чауш с султанским повелением немедленно двинуть войска на Польшу. Джанибек не желал менять своих планов и пошел на хитрость: под тысячей разных предлогов он оттягивал встречу с чаушем до тех пор, пока крымская армия не покинула полуостров, — а тогда уже, встретившись, лишь развел руками: мол, все крымцы ушли в поход, и хан, увы, ничем не может помочь султану![317] Эта уловка не смогла обмануть никого в Стамбуле и лишь пополнила список прегрешений хана, в котором уже числился и другой серьезный проступок: будучи недавно призван в Персию, Джанибек Герай уклонился от похода и отправил вместо себя на фронт своего младшего брата Мехмеда Герая — да притом не с двадцатью тысячами войска, как обещал поначалу, а лишь с четырьмя.[318]Самовольный союз с Польшей, нежелание воевать в Иране… Действия Джанибека Герая, понадеявшегося на ослабление султанского надзора, стали подозрительным образом напоминать поведение Мехмеда и Шахина. Скоро в этот «черный список» добавилось и еще одно непростительное деяние на их манер: попытка привлечь к себе на службу запорожских казаков!

Осенью 1633 года Мурад IV повторно приказал Джанибеку Гераю оставить Московию в покое и наступать на Польшу. Если же и теперь он проявит непослушание, — говорилось в послании, — то к берегам Крыма придет военный флот и хан лишится трона, а кандидат ему на смену уже найден.[319]Оставить без внимания столь грозное предупреждение Джанибек Герай не мог, тем более, что Мурад IV, умело стравив янычар с сипахиями, к тому времени уже давно погасил мятеж и вернул себе бразды правления империей. Однако хан очень не хотел ссориться и с Варшавой, поскольку до сих пор ожидал королевской казны в награду за свой московский поход. К радости Джанибека, через несколько месяцев проблема разрешилась сама собой: наступление шаха на востоке заставило султана отменить польскую кампанию.[320] Более того: добиваясь усмирения запорожцев, турки пообещали королю, что снова уберут Буджакскую Орду из соседства с Речпосполитой.[321]

Буджакские мирзы, откочевав из Крыма вслед за Кан-Темиром, вернулись к своему привычному занятию: набегам. Их не заботили политические расчеты хана, и пока Джанибек выстраивал свой союз с королем, буджакцы по-прежнему громили польскую Украину.[322] В Стамбул летели жалобы на Кан-Темира — причем не только от поляков, но и от османских пограничных пашей: те докладывали, что буджакский вождь стал неуправляем, что его набеги вызывают ответные набеги казаков, и что беспокойного мирзу лучше всего было бы убрать отсюда либо на персидский фронт, либо в Анатолию.[323] В конце концов, при дворе было принято решение переселить Кан-Темира с семейством в одну из османских провинций, а его улусы перевести в крымские степи под надзор хана.[324]

Видимо, именно эти планы переселения орды и стали обсуждать с аккерманским пашой ханские посланцы, прибывшие в Буджак из Бахчисарая. Их появление привело Кан-Темира в такое бешенство, что он без лишних разговоров истребил ханских посыльных всех до единого. Когда весть об этом донеслась до Крыма, крымские мирзы взбунтовались: «Хан окружил себя ногайцами, а те убивают наших людей!» — шумели они. Мирзы схватили всех высокопоставленных родичей Кан-Темира, что еще оставались в Крыму, и дружно требовали от хана выступить на Буджак.[325] Джанибек Герай успокоил своих военачальников и велел им готовиться к походу — тем более, что отселение Кан-Темира утвердил султан, и ак-керманский паша был готов помочь хану.[326]

К осени 1634 года крымские войска стали собираться у Днепра, а хан тем временем обратился к своим былым неприятелям: запорожским казакам. Джанибек Герай просил у них 5-тысячный отряд для борьбы с «общим врагом» — которого, впрочем, избегал называть прямо.[327] Могло показаться, что Джанибек зовет казаков на борьбу с Кан-Темиром — но ведь в Буджаке крымцев ожидала османская поддержка, и стало быть, помощь «иностранного легиона» была там совершенно ни к чему. Не султанская ли угроза свержением с трона заставила «невольника падишаха» пойти по стопам своих мятежных предшественников и заранее заручиться военной поддержкой соседей?..

Так или иначе, все эти приготовления оказались напрасны. Ханский поход к Ак-Керману не состоялся, а Кан-Темир так никуда и не двинулся из Буджака. Видимо, султан, наблюдая за поведением хана, решил, что Стамбулу рановато отказываться от буджакского союзника, столь полезного в борьбе с мятежными устремлениями бахчисарайского двора. Поэтому, когда крымцы уже были готовы двинуться к Днестру, Мурад IV неожиданно повелел Джанибеку Гераю развернуть их в обратную сторону: на Иран.[328]

«Два падших светила» (1629–1635)

Судьба Шахина Герая после поражения при Кефе — Шахин Герай собирает в Иране войско для похода на Крым — Расправа Джаниоека Герая с крымскими сторонниками Шахина Герая — Бегство Шахина Герая из Ирана и его примирение с султаном — Джанибек Герай отстранен от власти — Джанибек и Шахин Гераи становятся соседями по родосской ссылке

Несомненно, в войске раздались возмущенные возгласы, когда Джанибек Герай огласил падишахский указ о новой цели похода. Но делать было нечего: хан так и не дождался казацкой подмоги, а без нее он не мог позволить себе пререканий с Мурадом IV. Джанибеку Гераю оставалось лишь подчиниться султанской воле и, невзирая на негодование мирз, покорно последовать на восток.

Если хан надеялся, что его многолетняя репутация верного слуги падишаха позволит избежать наказания за мимолетное вольнодумство, то он ошибся: именно ему, всегда покорному и безропотному, султан был менее всего склонен прощать даже малейший намек на непослушание. Вопрос об отставке осмелевшего хана был решен, и Мураду IV оставалось лишь подобрать подходящего кандидата.

Калгою при нынешнем хане был его младший брат Мехмед Герай, которого Джанибек и готовил себе в преемники,[329] но крымские традиции престолонаследия уже давно ничего не значили в Стамбуле: султан подыскивал будущего хана по своему вкусу из тех принцев-Гераев, что проживали в османской столице. Сделать выбор было не так-то просто: дети Селямета I Герая были еще слишком молоды для трона, нрав сыновей Гази II Герая вселял сомнения в их благонадежности, Ахмед, а Богдан-Ахмед Герай, сын Мехмеда III Герая, был сыном наложницы и потому не пользовался уважением среди прочих принцев, рожденных от знатных матерей, а о Чобан-Тераях нечего было и вспоминать.[330]

Имелся, впрочем, и еще один кандидат: в цветущем возрасте, с огромным опытом, и с таким талантом правителя, которого, дай ему волю, с лихвою хватило бы на целую империю. Когда под сводами султанского дворца стали вслух размышлять, не посадить ли этого героя на ханский трон, сердце Джанибека дрогнуло от страха: ибо речь шла о ненавистном Шахине Герае. Трижды побежденный, наголову разбитый и бесследно исчезнувший, неотвязный враг как будто восстал из ада, чтобы снова наводить ужас на хана самим своим существованием.

Появление Шахина Герая и впрямь походило на возвращение из небытия.

Гибель брата и жестокий разгром под Перекопом вынудили Шахина бежать — но не заставили сдаться. В тот злосчастный день он с горсткой уцелевших товарищей помчался от Ор-Капы в Малую Ногайскую Орду. Путь на восток оказался очень опасен: проносясь окрестностями Азака, беглец лишь чудом увернулся от пуль донских казаков, чей внезапный налет погубил большую часть его свиты.[331]

Шахин Герай добрался до кубанских степей, но укрыться в них не смог, ибо вслед за ним сюда явился ханский кузен Акче-Мубарек Герай, чтобы покарать ногайцев за их недавнее пособничество Мехмеду III. Кочевые становища запылали пожарами, а малоногайские мирзы шли к Акче-Мубареку на поклон, прося его о пощаде и клянясь, что вовек не посмеют бунтовать против хана. Шахину пришлось отступить к ущельям Черкессии — но Акче-Мубарек, усмирив ногайцев, направил свой карательный поход и на черкесов.[332] Тогда беглец отошел еще дальше, к рубежам Кумыкии. Здесь он пытался подружиться с терскими казаками, однако и эти края не стали надежным убежищем: прознав, где скрывается беглец, хан уговорил царя, чтобы тот подослал своих лазутчиков убить Шахина.[333]

Итак, к северу от Кавказского хребта пристанища найти не удалось — и тогда Шахин Герай двинулся знакомым путем в Иран. Своего прежнего покровителя, Аббаса I, он уже не застал в живых: тот недавно скончался, завещав трон внуку, шаху Сефи. Помня о прежних заслугах Шахина Герая, Сефи принял крымского гостя приветливо и даже пожаловал ему высокий пост в одной из своих провинций.[334]

Оказавшись в безопасности, Шахин Герай мог вернуться к главному делу своей жизни: борьбе за Крым — куда, по его собственному выражению, он намеревался «расчистить дорогу». Еще прежде, при Аббасе, Шахин Герай собирался построить для шаха крепости на Тереке и в Кабарде (и это позволило бы Ирану добиться господства над всем Кавказом, а Шахину — проложить себе путь на родину). Эту давнюю задумку он и взялся осуществить теперь. Шахин Герай звал к себе в союзники кумыков, кабардинцев, дагестанцев, ногайцев, терских казаков, астраханских воевод — словом, всех, кто согласился бы вместе с ним бороться против османов. Как ожидалось, шах даст ему 40 тысяч иранского войска, с которым Шахин пройдет через Черкессию и подступит вплотную к Крыму — и тогда Джанибеку несдобровать.[335]Разослав свои воззвания по Кавказу, Шахин Герай поспешил напомнить о себе и в Крыму, куда тоже направил тайные послания. Зерна бунта, засеваемые неугомонным изгнанником, упали на благодатную почву. На сторону Шахина Герая стали склоняться даже ближайшие подручные хана: калга Азамат Герай со своими братьями, Акче-Мубареком и Сафой. Однако летом 1632 года придворные соглядатаи задержали в Крыму посланца Шахина Герая — и тайна открылась хану.

Ответ Джанибека Герая был быстр и безжалостен. С наступлением Курбан-байрама он устроил пир, на который пригласил и Азамата Герая. Здесь между ними разгорелся спор, и хан в гневе покинул застолье, а торжество продолжилось праздничным салютом, во время которого один из стрелков по ханскому наказу развернул ствол в сторону Азамата Герая и застрелил его на месте. Покончив с Азаматом, Джанибек Герай приказал казнить и его братьев — но те разбежались из Крыма в разные стороны, и жертвой ханского гнева пали семьи беглецов: три сына Акче-Мубарека, старшему из которых исполнилось всего пять лет, были истреблены.[336]

О невероятной судьбе Шахина Герая стало известно и в османской столице. Янычарские командиры, восхищенные его отвагой, отзывались о Шахине с большим уважением, а Мурад IV был готов на все, лишь бы крымский изгнанник удалился с Кавказа, где османы и без того терпели от шаха поражение за поражением. Султан понимал, что выманить беглеца из Ирана способна лишь перспектива вернуться на родину в прежнем чине — тогда-то в Стамбуле и задумались: то ли сделать ханом безродного Ахмеда Герая, чтобы тот вызвал дядю в Крым, то ли отдать ханство самому Шахину…[337]

Между тем, грандиозные планы Шахина Герая ворваться в Крым на плечах кызылбашей в одночасье рухнули: он по какому-то поводу смертельно рассорился с одним из шахских наместников и убил его. Оставаться после этого во владениях шаха стало невозможным. Присвоив себе все богатства неприятеля, Шахин Герай бежал к своему тестю в Кумыкию.[338] Однако, как и в прошлый раз, Шахину Гераю не нашлось места на Кавказе. В Кумыкии ему угрожало соседство терских казаков, которым царь поручил истребить беглеца,[339] а владетели Черкессии и Малой Ногайской Орды, наученные недавним горьким опытом, один за другим умоляли Шахина покинуть их земли, покуда сюда не явились крымские карательные отряды. Тогда Шахин пошел к воротам Азака — но местный паша не пустил опасного смутьяна в город.[340]

Впрочем, не все было так безнадежно. Как уже говорилось, неустрашимому изгнаннику симпатизировали янычары. Видимо, именно через них Мурад IV, уже давно следивший за странствиями Шахина, и передал скитальцу свое послание, обещая ему милость и прощение, если тот приедет в Стамбул.[341] Принять это любезное приглашение означало немалый риск: ведь прибытие в османскую столицу вполне могло обернуться возвращением в тюремный застенок, но, с другой стороны, в здешних краях Шахину было уже попросту некуда деваться, а янычары заверяли, что оградят его в Стамбуле от всех неприятностей. Поэтому Шахин Герай отважился рискнуть и заранее позаботился о том, чтобы задобрить султана, везирей и янычарских командиров подарками (благо, он захватил с собой из Персии немало ценного добра, а кроме того, на Кавказе было легко купить черкесских невольников, столь ценившихся при османском дворе[342]).

Летом 1633 года двое его посыльных отплыли из Азака в Стамбул с большою казной для султана и везирей. Когда их корабль остановился в Кефе, сипахии из городского гарнизона ринулись схватить пособников бунтовщика и завладеть их сокровищами — но кефинские янычары в ответ обнажили ятаганы: как из симпатии к своему любимцу, так и в силу давнего соперничества с сипахиями, которое сильно возросло после недавних волнений в Стамбуле. Конники и пехотинцы уже были готовы сцепиться в вооруженной схватке — но в итоге сипахии отступили, и судно отчалило на юг.[343]

Чуть позже вслед за своими посланцами за море отправился и сам Шахин Герай. Командир стамбульских янычар лично встретил его на босфорской пристани и с почестями сопроводил во дворец. При встрече с падишахом Шахин Герай склонился в раскаянии: он приносил вину за все свои прежние мятежи и обещал, что впредь не будет водить дружбы ни с христианами, ни с шиитами. Султан в восторге смотрел на легендарного мятежника, которого, наконец, удалось укротить. Очень довольный своей победой, Мурад принял Шахина Герая с большой приязнью и на протяжении многих дней приглашал его в свои покои для бесед. Падишах и калга стали чуть ли не друзьями, и Мурад вовсе не исключал, что когда-нибудь сделает своего гостя крымским ханом.

Наконец, султан снарядил две галеры и велел доставить Шахина Герая на Родос, обеспечив его там всем необходимым для безбедной жизни.[344]

На Родосе, отдыхая от долгих невзгод и лишений, и пребывал Шахин, пока Джанибек Герай по султанскому приказу брел на персидскую войну.

Начиналась весна 1635 года. Хан со своими отрядами уже стоял на Кубани, готовясь к трудному броску через Кавказ. Стареющему Джанибеку, конечно, очень не хотелось браться за такое трудное предприятие, но участие в иранской кампании позволяло вернуть благосклонность султана и отвести от себя подозрения в мятеже. То, что эту благосклонность не вернуть уже ничем, Джанибек Герай понял слишком поздно — как и то, что внезапный приказ о персидском походе был лишь уловкой, призванной отвести хана подальше от Крыма и от Днепра. На Кубани Джани-бека Герая нагнал чауш, который и вручил ему султанский указ об отставке.

Скрыть эту неприятную новость от местных ногайцев, столпившихся вокруг ханского лагеря, не удалось. Узнав, что Джанибек Герай, столь досадивший им в прошлом своими карательными походами, отныне лишен всякой власти, степняки бросились на бывшего хана с саблями — и низложенному правителю пришлось убегать от них. Джанибек добрался до Тамани, спешно переправился в Кефе, а оттуда, забрав свою семью и прислугу, отплыл в османскую столицу.[345]

Отставной правитель был сослан на Родос и поселен там неподалеку от Шахина. Нет сомнений, что Шахин Герай, умевший остро и зло высмеивать своих недругов (на что в свое время жаловались бахчисарайские вельможи[346]), дал волю своему красноречию в адрес поверженного противника, виновника стольких бедствий. Соседство со своим злейшим врагом стало тяжким испытанием для старого хана, ибо даже прислуга Шахина Герая не упускала возможности досадить Джанибеку, задирая его слуг и якобы по недоразумению присваивая вынесенные ими из дома на просушку персидские ковры, подушки и тюфяки.[347]

Как не без изящества заметил автор старинной крымско-татарской хроники, Джанибек и Шахин Гераи — эти «два падших светила» — на протяжении всей жизни не могли мирно уместиться вдвоем на бесконечных просторах Дэшт-и Кыпчака,[348] а теперь им приходилось уживаться на крошечном клочке земли среди эгейских волн… Душевные страдания Джанибека Герая продлились не слишком долго: спустя полтора года 70-летний хан попрощался с этим миром.[349]

Переплетение судеб двух непримиримых противников оказалось столь крепким, что его не смогла разорвать даже смерть Джанибека Герая. Старый хан не оставил после себя сыновей (его единственный сын, Мубарек, скончался в Крыму еще при жизни отца[350]), и доля словно посмеялась над Джанибеком: по воле султана Шахин Герай стал наследником всего имущества и богатств, что покойный хан бережно скопил на земле за свою долгую жизнь.[351]