Повелители двух материков. Том. 2: Крымские ханы первой половины XVII столетия и борьба за самостоятельность и единовластие

Присяга курултая (1635–1636)

Сыновья Гази II Герая в Турции — Инает Герай получает ханский титул — Массовое переселение волжских и кубанских ногайцев во владения крымского Юрта в 1634–1636 гг. — Требование султана выступить на Кавказ — Крымские беи отказываются от похода — Оскорбление, нанесенное Крыму султанским чаушем — Курултай присягает не повиноваться Стамбулу

Почти тридцать лет назад, когда Селямет Герай несся по морским просторам от стамбульских застенков к крымскому трону, средь тех же волн в обратную сторону плыло суденышко из Крыма Главными пассажирами на нем были четыре ребенка: Инает, Хусам Саадет и Айваз Гераи — предусмотрительный ханский везирь Ахмед-ага спешил спасти детей Гази II от той грустной участи, что постигла при Ак-Су их старших братьев, Тохтамыша и Сефера.[352] С тех пор братья благополучно подрастали во владениях падишаха, а повзрослев, показали свою недюжинную хватку и крутой нрав. Наблюдая, как ловко они скупают у соседей одно поместье за другим, сородичи лишь припоминали пословицу «хватать зубами — игра волка»;[353] а Богдан-Ахмед Герай при встрече со вспыльчивым Хусамом едва не поплатился жизнью за «подвиг» своего отца при Ак-Су.[354]

Смышленых братьев сразу приметил Кан-Темир, мечтавший стать в Крыму «делателем ханов»,[355] подобно своему далекому предку Эдиге. В 1628 году он уже подумывал о том, чтобы посадить кого-нибудь из них своим ставленником на бахчисарайский престол вместо Мехмеда III — но султан в тот раз предпочел вернуть в Крым Джанибека.[356]Теперь, казалось бы, план Кан-Темира осуществился: отправив Джанибека в отставку, падишах объявил новым крымским правителем 38-летнего Инаета Герая. Однако этот выбор опирался не столько на настояния буджакского вождя, сколько на крайнюю нужду султана в крымских войсках на иранском фронте, где турки силились отнять у шаха Ереван. Полагаться в этом деле на недавнего побратима кызылбашей, Шахина Герая, не стоило — и султан рассудил, что разгром иранских армий уместнее поручить сыну знаменитого Гази II, героя прежних восточных кампаний. Инает Герай с благодарностью принял свое назначение и в марте 1635 года вместе с братьями отбыл в Крым, обязавшись незамедлительно двинуться оттуда в Армению.[357]

Отцовский опыт подсказывал Инаету, что боевые заслуги перед султаном способны существенно укрепить позиции хана при османском дворе: везирям и евнухам будет не так-то просто интриговать против крымского правителя, если тот обладает неоспоримой репутацией заслуженного полководца. Потому, прибыв в Бахчисарай, Инает Герай повелел своим подданным готовиться к персидскому походу.

Тот же приказ — следовать на войну с кызылбашами — получил из Стамбула и Кан-Темир.[358] Мирза без труда распознал в этом старый умысел приграничных пашей, которые уже давно добивались его удаления из Буджака: в Персию, в Анатолию, куда угодно, лишь бы этот степняк не спорил с ними за влияние в придунайском краю и не создавал лишних хлопот своими набегами на соседей. У мирзы оставался единственный способ остаться в родных степях: исподволь затеять какой-нибудь конфликт, а затем доказать султану, что только он, Кан-Темир, способен погасить его.[359] Что же до Инаета Герая, на которого Кан-Темир, по-видимому, возлагал в прошлом некие надежды — то желание любой ценой остаться в Буджаке перевесило все былые симпатии.

Несмотря на согласие хана прийти на помощь, османы так и не дождались его на фронте. По прибытии в Бахчисарай Инаету Гераю пришлось посвятить порядочно времени знакомству с крымской знатью и раздаче даров по случаю своего воцарения. Затем он договаривался с беями о подготовке похода, собирал войска, переправлял своих бойцов на таманский берег и с тревогой наблюдал за ордами Кан-Темира, внезапно показавшимися у самого Перекопа.

Покуда в Крыму продолжалась эта неспешная подготовка, османы справились с иранским гарнизоном Еревана и без крымцев — а тут подступила осень, и бои, как всегда, приостановились до весны. Погостив в Черкессии, Инает Герай вернулся с Кавказа домой — тем более что здесь разворачивалось важнейшее в эти годы событие: переселение в Крым волжских ногайцев.[360] Как уже пояснялось ранее, степные жители Крыма и окрестных земель, объединенные господством знаменитого рода Ман-гыт, делились на несколько больших сообществ. Гёзлевские и перекопские степи издавна населял клан Мансуров (чья ветвь процветала также и в Буджаке); по кубанским равнинам кочевала подвластная крымским ханам Малая Ногайская Орда; а на северных берегах Каспия, за Волгой, доживала свой век Большая Ногайская Орда.[361]

Когда-то этот заволжский улус Эдиге был могучим степным государством, всерьез угрожавшим самому Крыму, — но теперь, покоренная Московским царством, Большая Ногайская Орда давно утратила былое величие. Разрозненные и обнищавшие, лишенные столицы и единого правителя, волжские ногайцы скитались по своим степям, в точности как последние улусы Золотой Орды перед ее окончательным развалом.

В последнее время ко всем прежним бедствиям добавился новый бич: нашествие калмыков. Эти воинственные странники нежданно прибрели к Волге из монгольских степей и в первых же стычках показали себя более сильными и умелыми бойцами, чем ногайцы. Часть ногайских улусов покорилась пришельцам, а остальные, не в силах переносить еще и этой напасти, пустились бежать от калмыков на запад, к Крыму.

Всего в заволжских кочевьях обитало свыше ста тысяч человек,[362] и царь, конечно, не хотел потерять сразу такое множество подданных. По его приказу астраханские воеводы и донские казаки заградили ногайцам переправы через Волгу и Дон, однако ни пули, ни сабли не смогли остановить массу народа, неудержимо рвущуюся на запад. Вслед за волжанами к Перекопу потянулись и кубанцы — ив Крым потекла огромная людская река, увлекающая за собой тысячи кибиток, телег и неисчислимый сонм скота.

Этот великий исход ногайцев, начавшийся еще при Джани-беке Герае, длился до осени 1636 года. Нурэддин Саадет Герай и калга Хусам Герай поочередно выходили им навстречу, разгоняли с переправ казаков и препровождали тысячи беженцев в ханские владения.

Кочевники с Волги и Кубани заметно отличались от крымских степняков и держались в чужом краю особняком. Дабы их мирзы, по примеру буджакцев, не объединились и не создали в Крыму «государства в государстве», Инает Герай заранее повелел калге и нурэддину расселять новоприбывшую знать по разным крымским селам, по пять человек в каждом.[363] Простолюдины же целыми улусами передавались под власть крымских Мансуров и поселялись на равнинах за пределами полуострова.

Степи от Дона до Днепра заполнились множеством новых подданных крымского хана — и это очень напоминало давние времена, когда Менгли Герай заселял равнины Крымского Юрта покоренными ордынскими улусами.[364]

Разумеется, к этому значительному событию в жизни своих соплеменников не мог остаться безучастным и Кан-Темир, ведь ногайский исход привел в крымские степи многие тысячи новых воинов. Потому-то буджакский вождь и стал наведываться со своими отрядами под самый Перекоп, чтобы увести хотя бы часть беженцев в Буджак и увеличить за их счет свои силы. Возомнив себя повелителем всех ногайцев, Кан-Темир призывал крымских Мансуров покинуть хана, чтобы вместе завоевать Крым[365] — но те благоразумно отклоняли эти воззвания (ибо вовсе не желали делиться властью с буджакцами), и новоприбывшие кочевники, за малым исключением, остались в распоряжении Инаета Герая.

Между тем султан сыпал угрозами в адрес хана, который до сих пор не удосужился явиться на Кавказ. Недавняя победа у Еревана пошла прахом: с наступлением весны шах снова занял город — и виноваты в этом, по мнению султана, были, конечно же, замешкавшиеся с приходом крымцы.

Едва на Черном море утихли весенние шторма, как из Стамбула в Бахчисарай прибыл чауш Асан-ага, вручивший Инаету Гераю падишахское послание. Мурад IV требовал от хана немедленной отправки в Иран 60 тысяч крымского войска, угрожая в противном случае казнить и самого Инаета, и всех его братьев. Дабы хан не отговаривался трудностями перехода через Кавказ, у балаклавских пристаней уже покачивались большие турецкие суда, готовые переправить крымских воинов в Синоп.

Инает Герай собрал своих беев, чтобы обсудить грядущую кампанию. Но военачальники в один голос заявили, что не пойдут в Иран: о каких дальних походах может идти речь, когда Кан-Темир со своей ордой снова кружит у самого Ор-Капы? Хан и сам понимал, что увести из Крыма сразу 60 тысяч человек означало оставить страну беззащитной перед происками Кан-Темира, но ответить отказом на требование султана было не менее опасно. Хан продолжал настаивать — и тогда беи, оставив обычную учтивость, выложили начистоту все, что думают по этому поводу. Во-первых, — заявили они, — падишах постоянно требует от нас услуг, а взамен не вознаграждает ни деньгами, ни поместьями; а во-вторых, если даже Ваше Величество и лишится власти, то мы не теряем ничего: султан пришлет нам другого хана, а если и не пришлет — то мы сами выберем себе нового правителя![366]

Заговорив о деньгах и поместьях, беи дерзко намекали на самого Инаета Герая. Но на сей раз их намеки были беспочвенны, поскольку султанских щедрот лишился и сам хан. Всегда было заведено, что султан, приглашая крымцев к походу, сопровождал свой указ дарами хану и его первым полководцам: драгоценными саблями, почетными одеяниями и кисетами монет. К удивлению Инаета Герая, Асан-ага не привез с собой ничего подобного. Более того: кефинский бейлербей Ибрагим-паша отказался выдать хану даже ту долю доходов с кефинских таможен, что издавна причиталась каждому крымскому правителю независимо от участия в султанских походах.[367]

Это было превыше всякого разумения: да за кого же считает султан своего крымского соседа, если обращается с ним в столь унизительной манере (не говоря уже об угрозе смертью, которая прежде еще никогда не звучала в письмах из Стамбула)?

Пытаясь, тем не менее, выполнить обещание, данное султану перед отъездом в Крым, Инает Герай сумел набрать небольшой отряд, поставил над ним Саадета Герая и послал брата в Балаклаву. Но Асан-ага отказался принимать столь ничтожное вспоможение и резко напомнил, что султан велел доставить в Иран 60 тысяч воинов — и ни одним меньше! Инает Герай оказался меж двух огней: крымцы не собирались трогаться с места, а османы с угрозами торопили в путь. Хан пытался успокоить возмущенных мирз, уверяя, что напишет обо всем султану, и тот непременно наградит бойцов, как это велось исстари, — но тут заговорил чауш, и отчаянные усилия хана сохранить мир пропали даром. По словам Асан-аги, падишах готовил им совершенно иное вознаграждение: если татары откажутся от похода, то султан обложит их хараджем (налогом, который платят немусульмане), а если они откажутся его выплачивать, то будет отдан приказ об их истреблении![368]

Продолжать переговоры после этих жутких слов, произнесенных султанским посланцем во всеуслышание, было невозможно. Инает Герай, возмущенный неслыханным унижением, брошенным в лицо всему Крыму, оставил бесполезные увещевания. Хан приказал брату возвращаться из Балаклавы, беи стали созывать по всей стране всенародный курултай, а Асан-паша, заслышав о том, поспешил удалиться в Стамбул.

Вскоре, собравшись перед ханом, беи, мирзы и простолюдины принесли торжественную клятву на оружии: они больше не подчиняются султану и не повинуются его указам; если султан пришлет нового хана, они не выдадут ему Инаета Герая; а если турки пойдут на Крым войной, то крымцы будут сражаться с ними. Если же, добавляли крымские воины, им не устоять в этой схватке — то они сожгут свои дома и скроются в степях за пределами полуострова, лишь бы не покориться противнику.[369]

Что ж, если падишах не оценил уступчивости и рассудительности хана, если он грозит ему казнью, а крымскому народу — истреблением, то Инает Герай готов защищать свое государство. Его отец никогда не боялся войны с османами, и эта смелая решимость Гази Герая не раз сбивала спесь с безродных вельмож стамбульского двора. Инает Герай мог тем легче последовать отцовскому примеру, что располагал силами, о которых Гази II и не мечтал: в перекопских степях расставляли свои юрты десятки тысяч волжских и кубанских ногайцев, готовых следовать за ханом туда, куда тот прикажет.

Мёд и яд (1636–1637)

Инает Герай захватывает Кефе — Его попытка примириться с Кан-Темиром — Хан просит о покровительстве польского короля — Ханский поход в Буджак и бегство Кан-Темира — Обращение хана к султану — Разговор калги с польским послом — Султан опасается ханского наступления на Стамбул — Возвращение Инаета Герая в Крым

Инает Герай до последнего старался избежать конфликта с султаном, но надменность Мурада IV отрезала все пути к примирению: султан даже отказался принимать крымского посланника, когда хан попытался было уладить дело переговорами. Не оставалось сомнений, что хан будет отстранен от власти — причем на сей раз, утомившись непокорностью Гераев, Мурад IV подумывал и вовсе искоренить в Крыму ханство, превратив его в обычную провинцию под управлением османского паши.[370]Не дожидаясь, пока к крымским побережьям явятся султанские галеры, Инает Герай приготовился к обороне. Для этого вначале следовало овладеть Кефе, главным османским форпостом на полуострове, а затем поставить заслон ордам Кан-Темира. Недавний опыт Мехмеда и Шахина вносил в эту стратегию два важных уточнения: во-первых, штурм Кефинской крепости нельзя откладывать ни на день, а во-вторых, для похода в Буджак следует собрать как можно больше сил.

Молниеносная атака на Кефе увенчалась полным успехом: хан застал крепость врасплох и занял ее без боя. Войдя в город, Хусам Герай схватил Ибрагим-пашу с его чиновниками и казнил их; жителей Кефе привели к присяге на верность Инаету Гераю, а управлять всей южнобережной провинцией был поставлен ханский наместник.[371]

Столь решительные действия хана стали неожиданностью для Стамбула. Султан и хотел бы тотчас отправить в Кефе военный флот — но бедственное положение на персидском фронте связывало ему руки. Тогда стамбульская канцелярия сменила тон и прибегла к уловке: к хану отправили нового чауша, передав с ним полагающиеся дары и высочайшее позволение идти войной не в Армению, а в Польшу. Безири надеялись, что Инает клюнет на эту наживку и удалится в поход — и тогда во время его отсутствия в Крым можно будет послать Шахина Герая, а уж тот, пробивая себе дорогу к власти, справится с любым мятежником. Но Инает Герай недаром говорил о себе, что за время жизни в Турции хорошо изучил хитрости стамбульского двора: с легкостью разгадав замысел везирей, он с презрением отверг подачку, а чауша бросил в тюрьму.[372]

Теперь, по овладении Кефинской твердыней, хану надлежало защитить Крым от буджакского наступления из степей. Наилучшим выходом было бы подружиться с буджакцами — ведь тогда, защищенный с суши степняками, хан мог бы смелее защищать от османов свои берега. Инает Герай написал Кан-Темиру письмо, приглашая его объединить силы. Но буджакский властитель, довольный тем, что начинавшаяся заваруха сняла вопрос о его отселении с Днестра,[373] заносчиво ответил: «Я раб не хану, а своему повелителю падишаху, и ему я не изменю. Бас же за вашу измену мы будем сечь в самом Крыму, а детей и жен ваших брать в плен!».[374]

Эти угрозы не могли устрашить крымцев: хотя орда Кан-Темира и славилась своей воинственностью, все же, насчитывая ныне лишь 12 тысяч бойцов,[375] она была слишком мала в сравнении с объединенным крымско-ногайским войском. Инает Герай не сомневался, что, приди он в Буджак, тамошние ногайцы предпочтут покориться хану, нежели идти на верную смерть за Кан-Темира.[376] Однако это не снимало неизбежного вопроса: как быть дальше? Ведь, покорив Буджак, крымцы выйдут на пограничный Дунай, где стоят османы, — а те, разумеется, отнюдь не удовлетворятся ролью добрых соседей восставшего Крымского Юрта…

Ответ подсказывала, снова-таки, история правления Гази II Герая. В свое время, не надеясь в одиночку выстоять в назревавшем столкновении со Стамбулом, тот написал Зигмунту III, что если король поможет ему освободиться от султанского произвола, то Крымский Юрт, возможно, войдет в состав Речпосполитой.[377] Впоследствии это предложение повторил Шахин Герай, а теперь настал час задуматься о смене покровителя и Инаету Гераю. Замысел был не нов и имел за собой давнюю историю, ведь именно под покровительство польско-литовских государей устремлялись некогда беглые крымские Чингизиды от Тохтамыша до Хаджи Герая, и правители соседней державы охотно предоставляли им приют и помогали в борьбе с ордынскими владыками. Потому-то во время ссор с османскими султанами потомки Хаджи Герая порой и подумывали о возрождении древнего союза, который однажды помог им избавиться от власти ордынских ханов.

Вспоминать эту былую приязнь вошло в обычай дипломатической переписки между ханами и королями. Так и теперь, принимая первое посольство от Инаета Герая, Владислав IV наставительно напомнил, что прежние крымские ханы жили в дружбе с Речпосполитой, и правили долгие годы, и «на собственном троне умирали».[378] Последняя фраза явно намекала на обратную судьбу Джанибека Герая, который всю жизнь враждовал с Польшей и угождал султану, но теперь коротал остаток дней в унизительной ссылке.

Осторожный намек короля на то, что крымскому хану не подобает пресмыкаться перед османами, вскоре получил самый прямой и откровенный ответ. Летом 1636 года в Варшаву пришло очередное ханское письмо. Как выяснилось из текста послания, Инает Герай действительно не желал быть рабом падишаха. Более того: хан объявлял о своем переходе под протекцию польской короны и просил прислать королевское войско для похода против султана![379]

Владислав IV был обескуражен таким резким поворотом: он вовсе не ожидал, что его благие пожелания начнут стремительно воплощаться в жизнь со столь пугающим размахом. Опасаясь ввязываться в войну с османами, Владислав IV тоже решил последовать отцовскому примеру. «Как вы помните, — возразил он Конецпольскому, который уговаривал короля помочь хану, — нечто подобное было и при отце нашем, когда прежний хан с Шахином Гераем просили о том же. Полагаем, что тем же образом следует поступить и теперь: не отнимая у хана надежды, наблюдать за дальнейшим развитием событий».[380]

Что касалось украинских казаков, приглашенных Инаетом Гераем на службу за богатое вознаграждение, то король и тут предпочел следовать старому рецепту: строгий запрет на заграничные походы оставался в силе, но желающим было тайно позволено присоединиться к крымским войскам.[381]

Будучи уверен, что его смелое предложение не останется без ответа, Инает Герай прождал королевских войск всю осень. Владислав же, как и говорил, не отнимал у него надежды — но вместе с тем и не думал посылать своих солдат в бой. Подступала зима, причем необычайно суровая, и с Запорожья стали разбредаться казаки. И если поначалу говорили, что на помощь крымцам собралось до пяти тысяч украинцев, то теперь при хане остался лишь шестисотенный отряд атамана Павла Бута.[382]

Кан-Темир напряженно ждал ханского наступления. Его положение было незавидным: еще недавно он смело дерзил Инаету Гераю, полагаясь на силу османского оружия, а теперь выяснилось, что султану недосуг защищать его. Мирза отправил в Стамбул встревоженное письмо, где клялся верно служить падишаху, доносил о союзе хана с казаками и просил военной помощи.[383] В ответ султан поручил силистрийскому наместнику Кенан-паше и молдавскому господарю Лупулу поддержать Кан-Темира, но те обладали слишком малыми силами, да и не желали спасать мирзу, издавна испытывая неприязнь к нему.

Между тем Инает Герай, так и не дождавшись польского подкрепления и растеряв большую часть казацкого, в конце января 1637 года скомандовал седлать коней. Крым уже очень давно не собирал такого огромного войска: по зимним степям на Буджак надвигалась армия в 150 тысяч крымцев и ногайцев.[384]

Кан-Темир был близок к панике: он звал на помощь Кенан-пашу и молдаван, но те намеренно медлили, предоставив мирзе защищаться самостоятельно. Тогда Кан-Темиру стало ясно, что бой за Буджак проигран, еще не начавшись. «Спасайтесь, как можете, — бросил он своим соратникам, — а мне лучше погибнуть от сабли султанской, чем от ханской».[385] Спрятав все свое добро в дунайской крепости Килия, Кан-Темир бросился наутек в Стамбул.

Едва он исчез, как на буджакские просторы хлынула волна крымского войска. Орда разбежалась кто куда, бросая кибитки, табуны, невольников, припасы — а Хусам Герай бросился разыскивать по степям Кан-Темира. Узнав, что тот бежал, калга взял пушки и пошел к Килии, чтобы вырвать оттуда имущество, слуг и родичей беглеца.

Тем временем хан, встав под Ак-Керманом, давал аудиенцию местным мирзам. Как и рассчитывал Инает Герай, вся буджакская знать во главе с Ураком, Салман-Шахом и сыновьями Кан-Темира сама явилась к нему с выражениями покорности, готовая принять любые условия, — лишь бы избежать полного разгрома. Инает Герай объявил, что прощает буджакцам их прежние проступки и повелевает переселиться к Крыму.[386]

Однако победа была неполной, пока хану не удалось заполучить Кан-Темира, ныне надежно окопавшегося в Стамбуле. Отпустив с миром буджакских мирз, Инает Герай послал гонцов в Стамбул, требуя выдачи буджакского вождя. На случай, если султан не захочет принять крымских послов, им было поручено передать письмо столичному муфтию Яхья-эфенди: все высказанное в послании адресовалось Мураду IV, и хан ожидал, что муфтий донесет его слова до падишаха.

«Вам известно, — возмущенно писал Инает Герай, излагая события последних лет, — сколько было вооруженных столкновений при беспричинной смене Джанибека Герая и назначении Мехмеда Герая, а затем вновь Джанибека Герая. Это из-за Кан-Темира погиб Мехмед Герай, а его брат Шахин Герай оказался в ссылке. Хотя падишах и назначил меня ханом, но моя скорая отставка по наветам недоброжелателей не вызывает сомнений. Поэтому нельзя было далее терпеть козней Кан-Темира, и мы разгромили его области и селения. Братья Кан-Темира, Урак-мирза и Салман-Шах с тысячами ногайцев выпросили у меня помилование и перешли на мою службу. Нам известно, что Кан-Темир нашел убежище в Стамбуле. Однако он — наш подданный, и я желаю, чтобы высокостепенный падишах вернул его сюда. Если же Его Величество не выдаст мне Кан-Темира, то я, перейдя Дунай, лично явлюсь к Стамбулу и вытребую этого бесстыдного лицемера по имени Кан-Темир!»[387]

Пока Инает Герай под Ак-Керманом ожидал ответа, к нему прибыл Криштоф Дзержек, доверенный посланник Конецполь-ского с письмами от короля и коронного гетмана.

— Какой редкий шанс упустил король! — с досадой воскликнул Инает Герай, встретившись с польским гостем. — Ведь если бы ко мне пришло хоть несколько тысяч его войска, я бы покорил не только Буджак со здешними турецкими крепостями, но подчинил бы королю и Молдову с Валахией до самого Дуная, да и за Дунаем мог бы добиться кое-каких успехов…[388]

Спустя несколько дней в ханский лагерь прибыл и калга. Хусам Герай возвращался от Килии, захватив и саму крепость, и сокровища Кан-Темира. Однако успех уже не радовал его: Хусам Герай был потрясен скорбной вестью о смерти в Стамбуле своего шестилетнего сына. Прошлой весной, в самом начале ссоры с султаном, хан и калга пытались срочно переправить из Турции в Крым свои семьи — и опоздали: их дети были схвачены в пути и помещены под надзор.[389] Отцу пояснили, будто мальчик умер от эпидемии, но Хусам Герай был уверен, что ребенка отравил султан.

Вскоре, среди ночи, выбрав час без лишних свидетелей, Хусам Герай пригласил Дзержека к себе для беседы. Посол вошел к калге, и тот завел длинный разговор: Хусам Герай хотел поделиться с союзниками сокровенными мыслями.

— Это совершенно невозможно, чтобы мы когда-нибудь подружились с турками, даже если они и выдадут нам Кан-Темира. Закончилась та пора, когда мы служили им против всякого неприятеля. И к тому есть много причин, но главная — чтобы османы, смещая и назначая ханов вопреки давним обычаям, не превратили бы Крым в рабов, платящих харадж, как Молдова с Валахией… Джанибек Герай сам поддался этому бесчестию, по доброй воле покоряясь султану, — так его из-за этого не только сбросили с трона, но и опустошили при нем весь Крым, а его самого всегда, как хотели, так и унижали, словно еврея какого-нибудь… Я удивляюсь недальновидности Речпосполитой, которая равнодушно упускает из рук то, что ей дает сам Аллах. Загляните в летописи — когда еще бывало, чтобы татарский хан сам предлагал вам такую дружбу, да еще и доказал ее делом, отселив от ваших границ кочевников?! Наше противостояние с турками далеко от завершения; так пусть же нам будут готовы помочь и казацкие войска, и польские: тогда мы сможем справиться с любым врагом короля.[390]

Между тем подоспели новости и из Стамбула. Ко всеобщему удивлению, Мурад IV принял ханских послов весьма любезно и лишь слегка посетовал, что хан не известил его заранее о таком крупном походе. Впрочем, — заявил султан, — поскольку этот поход не принес никакого вреда османским владениям и был совершен во исполнение падишахского указа о переселении буджакцев, то действия хана заслуживают похвалы. Мурад IV вовсе не намерен свергать Инаета Герая и готов выписать ему подтвердительный указ. Что же до Кан-Темира, то ему будет воздано по справедливости. Пусть же теперь хан окончательно докажет свое благоразумие, мирно вернувшись с войсками в Крым.[391] Медовая сладость речей падишаха имела простое объяснение: османского правителя тревожила близость 150-тысячной ханской армии, нависшей в нескольких днях пути от Стамбула. Опасения султана были тем основательнее, что многие в османской столице с нетерпением ожидали прихода хана. То, что об этом втайне мечтали стамбульские христиане[392] (наверняка наслышанные от крымских единоверцев о том, что «под татарином живешь несравненно спокойнее и платишь меньше дани, чем под турком»[393]), было еще полбеды. Гораздо большую угрозу представляли вчерашние бунтовщики, янычары и сипахии: ведь некоторые из них, вместе со своими единомышленниками-муллами, тайно призывали Инаета Герая в Стамбул и обещали возвести его на османский трон![394]

Притворное дружелюбие султана не обмануло Инаета Герая. Он с самого начала предвидел подобную хитрость, заранее предупредив в письме: «Если вы полагаете, что успокоите нас, говоря: «Вы по-прежнему хан», и что мы, обманувшись вашими лживыми словами, заснем заячьим сном и распустим наши войска, а вы тем временем, смеясь нам в лицо, пришлете в Крым нового хана — то вы очень ошибаетесь!».[395]

Однако вскоре Инаету Гераю все же пришлось вернуться домой — ибо стало известно, что султан, ведя переговоры с ханом, срочно перебрасывает в Черное море мощный флот во главе с двумя огромными галеонами, каждый из которых мог доставить в Крым тысячный десант.[396] Уже начинался май, и эскадра могла со дня на день явиться в Крым в отсутствие хана.

Инает Герай стал с большим сожалением сворачивать свой лагерь, чтобы вовремя встать на страже крымских побережий.

Очная ставка (1637)

Вероломное убийство калги и нурэддина буджакскими мирзами — Инает Герай отправляется из Крыма в Стамбул — Встреча Мурада IV, Инаета Герая и Кан-Темира в султанском дворце — Казнь Инаета Герая и Кан-Темира

По причерноморским степям вновь протянулась длинная полоса ханской конницы — но на этот раз всадники следовали в обратном направлении: к Крыму. Во главе вереницы шествовал хан, а замыкали ее покоренные буджакские улусы со своими предводителями. Наконец, впереди простерлась ширь Днепра. Хан с большей частью войска переправился через реку и свернул к Перекопу, а калге с нурэддином было поручено отвести буджакцев на их новые кочевья у Сют-Су. Ожидая, пока все улусы подтянутся к Днепру, Хусам Герай и Саадет Герай встали у крепости Джан-Керман. Начальники гарнизона вышли к ним навстречу с дарами и приветствиями — и братья, решив вознаградить себя за тяготы похода, проводили время в пирах, на которых обильно лилось вино. Вместе с принцами пировали и их новые товарищи — буджакские мирзы.[397]

Наконец, все собрались, и Хусам Герай повел буджакцев к переправе. Наблюдая за ними, Саадет Герай подметил в поведении мирз нечто странное: Урак и Салман-Шах о чем-то таинственно перешептывались, а их улусы заметно замедлили ход. Нурэддин поделился своими подозрениями с братом — но Хусам Герай лишь пренебрежительно махнул рукой: мол, куда этим слабакам мечтать о заговорах, когда с ними нет Кан-Темира![398] Братья оставили буджакцев переправляться, а сами отошли чуть поодаль и развернули свои походные шатры: переход на противоположную сторону они отложили до завтра. Посвятив вечер очередному пиршеству с щедрыми возлияниями, Хусам с Саадетом крепко уснули, и на лагерь опустилась тишина.

В предрассветный час их разбудили выстрелы и крики: лагерь калги и нурэддина был со всех сторон окружен наседающими буджакцами. Мирзы уже прорвали кольцо малочисленной охраны и рвались к шатрам. Хусам Герай спросонья вскочил на ноги и не успел выхватить оружия, как неприятели вцепились в него. Буджакцы жаждали его немедленной смерти — и здесь пришлось вмешаться вожаку заговорщиков, Салман-Шаху: древний обычай степи не позволял ни в каких обстоятельствах проливать кровь потомков Чингиза — ибо как народ будет повиноваться правителям, если каждому позволено поднимать на них руку? Обхватив Хусама и заслонив его средь сутолоки боя своим телом, Салман-Шах вскричал: «Не проливайте ханскую кровь — довольно уже и того, что мы их победили и опозорили!». Но взбешенные мирзы не слушались даже собственных начальников. Два брата, Кутлуша и Маметша, подскочили к Хусаму Гераю, и первый вонзил калге саблю в спину, а второй взрезал ему кинжалом грудь и на виду у всех умылся неприкосновенной кровью правителя. Саадет Герай, уже оседлавший коня и яростно пробивавший себе путь к бегству, увидел творящееся с братом, спрыгнул наземь, бросился к телу — и был тут же изрублен саблями.[399]

Совершив это злодеяние, мирзы поскакали назад, к Днестру, развернув вслед за собой и всех буджакских переселенцев с их кибитками и стадами. Отрядам, бросившимся на помощь калге из Джан-Кермана, осталось лишь хоронить покойников.

Жуткая новость о гибели братьев мгновенно достигла Инае-та Герая. Она означала полный провал всех его смелых планов. Других ханских родичей на смену калге и нурэддину в Крыму не было — да если бы даже таковые и имелись, то заменить Хусама, чей вклад в стратегию восстания был не меньшим, чем ханский,[400] в любом случае, не мог никто. Ждать помощи с севера тоже не приходилось: Владислав IV ясно показал свою волю к невмешательству в крымско-османский конфликт,[401] а с казаками вместо союза вышло недоразумение: пока ханские войска с горсткой запорожцев стояли у Ак-Кермана, другие казацкие ватаги разграбили оставшиеся под Перекопом ногайские улусы. Узнав об этом еще в Буджаке, хан с калгой недоумевали, обращаясь к польским властям: как же так, мы в голодную зиму удержали от набегов такое множество людей, а казаки вероломно грабят нас? В итоге, прощаясь с Павлом Бутом на Днепре, хан задержал в Крыму двадцать человек из его отряда до тех пор, пока ущерб не будет возмещен.[402]

Хан в одночасье лишился обоих своих главных помощников — единственных, на кого мог полностью полагаться во всем Крыму. А стоять в одиночку против всей Османской империи не был способен ни один человек на земле. Крымцы подбадривали своего повелителя и уговаривали его вместе отомстить буджакцам[403] — но что был для хана перепуганный собственной дерзостью Буджак, когда с моря на Крым уже надвигалась османская эскадра, а запасы пороха, четыре недели назад заказанные калгой у поляков, еще не прибыли в ханский арсенал. Отстреливаться от морской армады было некому и нечем.

Оставшись один, Инает Герай в одиночку принял и свой последний бой: он решил отправиться к султану и доказать ему в открытой беседе, что виновниками нынешнего противостояния являются восе не крымцы и их хан.

13 июня турецкий флот показался у берега и встал на якорь в Кефе. Вместе с янычарскими отрядами в Крым прибыл и новый хан, назначенный на смену Инаету. Как ни горько было Инаету Гераю получить известие об отставке, все же его могло утешать хотя бы то, что султан не рискнул воплотить в жизнь свой возмутительный замысел о превращении Крымского Юрта в обычную провинцию. Вопреки ожиданиям, новым ханом оказался не Шахин, а сын Селямета Герая — Бахадыр Герай. Новоприбывший правитель сразу же объявил, что не враждует с Инаетом Гераем, и если тот желает плыть в Турцию, то пусть отправляется в путь без помех и опасений.[404]

На следующий день Инает Герай отплыл в Стамбул.

Ждать султанской аудиенции довелось недолго. 1 июля Инаета Герая позвали во дворец, где османский султан, крымский хан и буджакский предводитель, наконец, встретились глаза в глаза. Инает Герай стал излагать длинный перечень смут, бедствий и разрушений в Крыму, вызванных бесчинствами неуправляемого мирзы. Кан-Темир не остался в долгу и перешел в наступление, обвиняя хана в мятеже против султана. Однако их доводы мало интересовали Мурада IV: он уже давно решил, чем должна закончиться эта очная ставка. Султан смотрел на человека, который еще недавно наводил на него страх; которого казарменная чернь прочила в османские падишахи, заклиная не упустить шанса: «Всех нас тяготит свирепость этого бесноватого султана, а сейчас такое подходящее время, какого Аллах и раз в тысячу лет не дает»…[405] Выслушав обоих, Мурад IV обратился к Инаету Гераю: «Послушай, Инает Герай, мы ни в чем тебя не обделили, дав тебе и венец, и престол, и власть, а ты взамен того ответил неповиновением и неблагодарностью. Ты осаждал принадлежащие к моим богохранимым владениям город Кефе и крепость Килию и разорил их, ты несправедливо предал смерти кефинского бейлербея, кади и многих мусульман. Разве за милости и внимание платят злом? Если ты не боялся моей сабли — то как же ты не побоялся гнева и возмездия Аллаха? Смертная казнь такого неблагодарного злодея может принести только огромную пользу религии и государству». Затем Мурад IV подал знак стражникам — и те, выведя Инаета Герая из зала, задушили его.[406]

Угроза смертью однажды уже звучала в султанском письме Инаету, но хан, уразумев ее как выражение крайнего гнева падишаха, не поверил в зловещую буквальность этих слов: ведь казнь османским султаном чингизидского хана представлялась современникам чем-то совершенно неслыханным, о чем ни в Турции, ни в Крыму никто не мог и помыслить. Требуя встречи с падишахом и, конечно, предвидя, что аудиенция может закончиться неблагоприятно, Инает Герай был готов к опале, к ссылке, к тюрьме — но никак не к казни.

Вовсе не гибель кефинского наместника от рук Хусама и отнюдь не взятие Килии толкнули Мурада IV к такому поступку. Причина заключалась в другом: Инает Герай, несбывшийся кандидат в османские султаны, заставил Мурада испытать страх. Мало кто в мире мог всерьез напугать повелителя Османской империи — и если хану удалось сделать это, тем страшнее была уготованная ему расплата.

Похороны Инаета Герая были обставлены с торжеством: целая череда везирей и судей сопровождали его гроб от врат султанского дворца до главной столичной святыни — азиза Эюб-Ансари, где опоясывали себя «мечом Пророка» вступавшие на престол османские правители. Там и был похоронен первый в истории крымский хан, казненный по велению султана.[407]

Мурад, несомненно, и сам понимал, какое вопиющее беззаконие сотворил на глазах всей империи. Подобное обхождение с ханом грозило вызвать новый бунт в Крыму — а разве к этому стремился султан, едва подавив мятеж Инаета? Положение следовало срочно исправлять, и поскольку убитого хана было уже не вернуть, султану пришлось придумывать иные способы умиротворить крымцев. И такой способ нашелся. Поразмыслив, Мурад IV не без оснований решил, что подходящим воздаянием за казнь Инаета Герая может стать лишь смерть столь ненавистного Крыму буджакского вождя. Как ни полезен был Кан-Темир падишаху, постоянное заступничество за него начинало обходиться Османской державе слишком дорого — да и сам мирза уже давно раздражал многих при стамбульском дворе своим стремлением занять место в кругу османских вельмож.

В эти дни Кан-Темира переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, сбывалась его мечта: он, подобно Эдиге, стал истинным распорядителем ханского трона. Один его враг уже истлел в Эски-Юрте, второй остывал в могиле на Эюб-Ансари, а третий продолжал томиться на Родосе — ведь это именно Кан-Темир убедил султана поставить ханом не Шахина, а Бахадыра,[408] ставшего отныне вечным должником своего буджакского покровителя. С другой стороны, султан окончательно утвердился в решении отселить Буджакскую Орду подальше от Польши, а Кан-Темира отправить в Анатолию, дав ему в утешение пост наместника над провинцией Кара-Исар.[409] Давняя мечта при-дунайских пашей осуществилась; и Кан-Темир отнюдь не был рад этому: ведь расстаться с Буджаком означало для него утратить основу своей мощи — свою орду, чьи воинственные улусы беспрекословно подчинялись ему как родовому старейшине.

Готовясь к отбытию в Кара-Исар, Кан-Темир разместился в одном из пригородных дворцов на азиатском берегу Босфора. Три его старших сына, Ай-Темир, Туй-Темир и Джелял, остались в Буджаке, а младший отпрыск, Усеин, проживал при отце.

Следуя примеру родителя, юный мирза не считал нужным сдерживать свой буйный нрав и вел себя в турецкой столице, по отзывам османов, словно в степных аймаках. Пристрастие к разгулу довело его до беды: в одной из пьяных драк Усеин-мирза убил стамбульского жителя.[410] Быть может, в другое время ему и спустили бы это с рук, но теперь, когда султан задался целью извести Кан-Темира, делу был дан полный ход. Усеина судили без всяких поблажек, приговорили к казни и отсекли ему голову, а тело погрузили на телегу и отправили к отцу. Увидев у своих ворот похоронную повозку, убитый горем Кан-Темир в отчаянии не удержался от угроз в адрес падишаха. Так у Мурада IV появился верный повод обвинить его в измене.

В тот же день, 10 июля, к жилищу Кан-Темира направился султанский служитель. Постаревший степной богатырь явно утратил былую бдительность, не раз спасавшую его от гибели в прежние годы. Открыв гостю дверь и впустив его в дом, Кан-Темир принял ту же смерть, что девять дней назад постигла Инаета Герая: мирза был удушен толстым шелковым шнуром.[411]

Эти полные трагизма события, развернувшиеся по ту сторону моря, произвели сильнейшее впечатление на весь Крымский Юрт. И на полуострове, и в окрестных степях люди скорбели о погибших.

В ногайских улусах, без сомнения, было пролито много слез по поводу предательского убийства великого героя, превратившего Буджак чуть ли не в отдельную державу, с которой поневоле считались и Крым, и Польша, и Турция. Было очевидно, что без Кан-Темира слава вольного степного улуса стремительно померкнет. Нет, не к добру молодые мирзы ослушались у Днепра Салман-Шаха: разлитая кровь Чингиза взывает к мести, и вот, уже начала мстить…

Пока степняки оплакивали своего вождя, в Крыму от села к селу разлеталась весть о прискорбной участи Инаета Герая. Жители полуострова были потрясены свершившимся: как писали современники, «земля содрогнулась от горя, а люди слагали скорбные плачи, ибо лишились такого прекрасного правителя, благороднейшего султана, который расцвел, словно весенний цвет, и вскоре вновь исчез с глаз людских».[412]