Повелитель молний

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

о случаю неожиданного возвращения друга из-за границы Аббот созвал друзей на вечеринку. Он потратил на ее устройство почти всю свою недельную получку. Здесь были: Гекстебл, ставший уже почтенным врачом; аккуратный Маграт — бессменный секретарь Философического общества друзей из Сити; веселый Барнар и еще несколько молодых людей из тесного товарищеского кружка. Ждали Майкла Фарадея. Даже близкие друзья не успели еще его повидать за те три дня, что он находился в Лондоне, поскольку на следующий же день по приезде он начал работать в лаборатории Королевского института.

Все встретили Майкла радостными возгласами:

— Вот он, знаменитый путешественник!

— Добро пожаловать, итальянец!

Майкл, поздоровевший, загорелый, пожимал тянувшиеся к нему со всех сторон руки. Когда все уселись за большой круглый стол, посыпались вопросы, на которые Майкл едва успевал отвечать.

— Вы получили, конечно, бездну знаний по химии? — спросил Барнар.

Фарадей ответил не сразу.

— Дэви — великий ученый, — сказал он, — и общение с ним принесло мне много пользы. Правда, в характере сэра Гемфри не хватает выдержки, и это очень сказывается на его научной работе. Он часто не доводит до конца начатого исследования и не может записать точно ни одного опыта. Но для меня это тоже было полезно. Я имел перед глазами великолепный образчик того, чего надо избегать в научной работе, и старался выработать в себе противоположные качества. Поэтому я надеюсь, что мы с сэром Гемфри будем успешно продолжать работать вместе.

— Браво, Майкл! — сказал Аббот. — Вот рассуждение истинного философа.

— Расскажите мне лучше о здешних философах, — перевел Фарадей разговор на другую тему. — Как поживает мистер Татум?

— Наши собрания по средам на Дорсет-стрит продолжаются, — отвечал Маграт, — но надо признаться, что за последнее время у нас мало интересных докладчиков. Мистер Татум постарел и не читает больше лекций. Некоторые члены… гм… гм… — он посмотрел на Аббота, — очень заняты сердечными делами. Мы, по правде сказать, сильно рассчитываем на вас, Фарадей.

…Началась обычная будничная жизнь в лаборатории Королевского института. Работы у Майкла было достаточно. Дэви обычно проводил в лаборатории все утро и не отпускал Майкла от себя, постоянно нуждаясь в его помощи. После ухода Дэви Фарадей должен был тщательно перемыть всю посуду и убрать приборы. Вторую половину дня он был занят подготовкой опытов для вечерних лекций.

Незаметно промелькнули лето и осень. В начале зимы друзья предложили Фарадею прочесть несколько лекций по химии в Философическом обществе.

— Но ведь я никогда не читал лекций, — возразил Майкл.

— Надо же когда-нибудь начать, — убеждал его Маграт. — Знаний по химии у вас достаточно. Посмотрим, как вы сумеете их передать. Это ведь и для вас будет очень полезно.

К своей первой лекции в Философическом обществе Фарадей готовился целый месяц. И вот он, чуть-чуть смущаясь, стоит перед своей немногочисленной товарищеской аудиторией.

— Признаюсь, что я испытываю большую робость, выступая сегодня перед вами в качестве лектора трудной и тонкой науки — химии, — просто и искренне начал Майкл. — Но я надеюсь, что мои усилия будут приняты снисходительно, несмотря на возможные с моей стороны ошибки. Химия — это наука о силах и свойствах вещества J4 о действиях, производимых этими силами. Мне придется, таким образом, говорить как о самом веществе, так и об его свойствах. Однако наши понятия будут более ясны, отчетливы и систематичны, если мы разделим свой предмет на две части: о свойствах вещества и о веществе самом по себе — вернее, о его разновидностях. С чего же начать?

Майкл смотрел на лица своих слушателей. Сейчас они представлялись ему чужими, новыми. Ему казалось, что он ведет трудную борьбу с невидимым врагом: нужно остановить разбегающиеся мысли своих слушателей, овладеть их вниманием, принудить их следовать за ходом своего изложения.

Многое из того, о чем говорил Фарадей, было уже известно его товарищам, кое-что было ново и трудно, но слушали лектора внимательно. Когда Майкл кончил лекцию, он заметил с удивлением, что так устал, как будто ворочал камни. На лбу у него выступил пот. Но он почувствовал, что испытание выдержал.

Когда все разошлись, Маграт и Фарадей еще долго сидели и беседовали за длинным столом.

— Помните ли вы, — сказал Фарадей другу, — что как-то, еще до моего отъезда за границу, у нас с вами был один разговор о взаимном обучении, и мы даже составили план?..

— Очень хорошо помню, — подхватил Маграт, — наш план взаимного усовершенствования речи. Я хотел осуществить его без вас, но не встретил достойной поддержки.

— Я думаю, что теперь как раз время приступить к этому делу, — продолжал Майкл. — Если мы подберем кружок из пяти-шести человек, этого будет вполне достаточно. Собираться можно будет раз в неделю: то на моей квартире в Королевском институте, то в вашей комнате при складе. Мы будем читать и рассказывать по очереди, а затем критиковать способ выражения и произношение друг друга.

— Кого же мы пригласим? Когда соберемся в первый раз? — перешел Маграт прямо к делу.

Решив эти вопросы, друзья распрощались.

С этого времени в течение нескольких лет товарищи собирались еженедельно и откровенно, беспощадно критиковали друг друга.

Но Фарадею скоро этих занятий показалось мало. Он явился однажды на квартиру некоего мистера Смарта, который давал уроки декламации и ораторского искусства, и попросил принять его в число учеников.

Тем временем лабораторная работа в Королевском институте шла своим чередом. Дэви производил новые опыты, изучая процессы горения. Его увлекало одно важное практическое изобретение: он искал способ устроить безопасную лампу для шахт, где нередко сотни рудокопов погибали от взрывов легко воспламеняющегося рудничного газа[11]. Дэви предложил защитить пламя лампы металлической сеткой. Такая сетка поглощает теплоту пламени настолько, что горючие газы не воспламеняются по другую ее сторону. В своем предисловии к описанию этого изобретения Дэви написал: «Я считаю себя очень обязанным Майклу Фарадею, который помогал мне в ходе моих опытов».

Дэви бывал очень недоволен, когда его отвлекали от работы. Так, в период опытов над безопасной лампой он однажды с досадой смотрел на красивые образцы известняка, присланные в лабораторию из Италии.

— Это тосканская известь, — сказал он Фарадею. — Герцогиня Монтрозская просит меня произвести ее химический анализ. Может быть, вы этим займетесь?

— С большим удовольствием, — отозвался Фарадей.

Он тщательно произвел анализ и составил отчет, который и передал Дэви. Тот просмотрел аккуратно написанные листки.

— Хорошо сделано, — сказал он. — Я передам это мистеру Брэнду для журнала.

Фарадей в первую очередь минуту думал, что ослышался. Он, конечно, знал, что при Королевском институте издавался «Научный журнал» и что профессор Брэнд был его редактором. Но ему не верилось, что скромный отчет попадет в печать.

Однако спустя два месяца он увидел свою работу напечатанной. Майкл долго вглядывался в странно знакомые, но как будто не им написанные слова. Дома, на Вемут-стрит, куда он принес журнал, это вызвало шумное ликование. Майкл и сам чувствовал, что перед ним как будто раскрылась новая, запертая до сих пор дверь. С этого времени он стал часто писать для журнала небольшие заметки и описания своих лабораторных исследований, предварительно показывая их Дэви.

Осенью, когда мистер Брэнд уезжал в отпуск, он поручил молодому лаборанту вести всю переписку и секретарские обязанности по журналу. Они отнимали у Майкла почти все его свободное время, но он этим не тяготился.

Зато его волновало другое. С некоторых пор он начал появляться на Патерностер-Роу — одной из центральных деловых улиц Лондона. Она примыкает к Сити, и на ней находятся самые большие книжные магазины и типография газеты «Таймс». Но и на этой оживленной улице были еще в начале прошлого века небольшие особнячки, утопающие в зелени, где жизнь текла своим собственным размеренным темпом.

На одном из таких домов виднелась вывеска: «Джон Барнар, серебряных дел мастер».

У старика всегда было достаточно работы, и старший из сыновей, Эдуард, помогал отцу в его ремесле. Эдуард был другом Майкла Фарадея.

Но не ради Эдуарда и не ради Джорджа посещал Фарадей старый дом на Патерностер-Роу, Для этого была более серьезная причина: у Майкла завелась необычная дружба. Его новым другом была молодая девушка, вторая дочь старого Джона Барнара, Сара.

Саре Барнар шел двадцать первый год. Ее большие карие глаза, которые, казалось, не умели лгать, простота ее обращения и трезвая деловитость суждений поразили Майкла с первого дня знакомства.

Майкл Фарадей приближался к осуществлению самых заветных своих мечтаний: он не только был правой рукой великого ученого, он и сам выполнял уже ответственные научные работы. Имя его знали в ученой среде, друзья без спора признавали его первенство, сам он чувствовал силу своего окрепшего ума. Но вместе с тем он сознавал, что будет безмерно несчастлив, если молодая девушка, простодушная и малообразованная, отнесется к нему с пренебрежением. Ее доброе мнение было для него сейчас дороже, чем мнение всех академиков.

Всю эту зиму Сара встречала его с неизменно ровным, дружественным расположением, говорила с ним охотно и откровенно, но он не мог понять, какой отклик вызывает в ней его любовь.

Наконец Майкл решился добиться окончательного ответа от молодой девушки. 5 июля 1820 года он отправил ей письмо.

«Снова и снова пытаюсь я высказать мои чувства, но не могу. Позвольте же мне надеяться на то, что я не эгоист, желающий привлечь ваши симпатии лишь ради собственных интересов. Каким бы путем ни служить вашему счастью: неизменным присутствием или отсутствием — я готов на это. Если вы не можете даровать мне большего, оставьте мне то, чем я обладаю, но все же выслушайте меня…»

Получив и распечатав письмо, Сара пошла к отцу. Старик дремал в своем кресле.

— Отец, — сказала девушка, — мне надо с вами посоветоваться. Вот письмо, которое я получила от мистера Фарадея.

Джон Барнар надел огромные очки в серебряной оправе и с трудом прочитал письмо.

— Как видно, любовь и ученых людей сводит с ума, — сказал он. — По правде сказать, мне бы хотелось, чтобы ты нашла себе более подходящего мужа. А впрочем, смотри сама.

Сара показала письмо и матери, а та сказала о нем старшей замужней дочери, миссис Рейд.

— Ты любишь его? — спросила сестра Сару, когда они остались вдвоем.

— Не знаю, — смущенно ответила девушка. — Иногда мне кажется, что да, а иногда, что нет. Я боюсь, что не дам ему счастья. Но мне очень тяжело огорчить его отказом.

— Тогда не отвечай ему ничего. Подожди, подумай. Я собираюсь в Рамсгэйт — покупаться в море. Поедем со мной.

Два дня спустя Майкл постучал в дверь знакомого дома на Патерностер-Роу. Ему отворила младшая сестра Сары, кудрявая веселая Джен.

— Сара уехала на морские купанья, — сообщила она.

…Сэр Гемфри Дэви был очень удивлен, когда его исполнительный лаборант попросил у него отпуск.

— Вы больны? — участливо спросил Дэви, взглянув на осунувшееся, расстроенное лицо Фарадея.

— Да, чувствую себя неважно, — уклончиво отвечал тот.

В то же утро Майкл Фарадей выехал в Рамсгэйт. Вечером он сидел в номере курортной гостиницы. Перед ним лежал раскрытый дневник, но он с трудом мог написать несколько фраз. Никогда еще у него не было так безотрадно на душе, никогда мысли его не кружились в таком лихорадочном тумане. Еще днем, тотчас по приезде, Майкл разыскал Сару, сидевшую с сестрой на скамейке парка. Но когда она подняла на него глаза, он ничего не прочел в этом взгляде, кроме удивления и испуга. Сара едва сказала несколько слов и даже избегала на него смотреть. И теперь, сидя в маленьком душном номере и вспоминая эту встречу, он спрашивал себя: не лучше ли всего с утренним дилижансом выехать обратно в Лондон?

«Нет, это было бы малодушием, — решил он наконец, — я не отступлю так легко. Сару пугает слишком сильное проявление моей любви. Надо вновь заслужить ее доверие спокойствием, терпением и выдержкой».

Майкл нашел неожиданную союзницу в лице миссис Рейд. Она была с ним очень приветлива и необыкновенно тактична. Она умела вовремя поддержать разговор и вовремя оставить молодых людей одних. Но, даже оставаясь наедине с Сарой, Майкл старался ни словом, ни взглядом, ни движением не выдать чувства, от которого томилось его сердце. Он больше рассказывал о своих путешествиях.

Мало-помалу Сара становилась доверчивее и с детской веселостью отдавалась новым впечатлениям. Только на шестой день пребывания в Рамсгэйте, в последний вечер перед своим назначенным отъездом в Лондон, Майкл решился попросить ответа на свое письмо. После этого ответа он уехал счастливый.

Майкл Фарадей и Сара Барнар отпраздновали свою свадьбу скромно, без пышных туалетов, без пиршества. Фарадей перед свадьбой писал по этому поводу миссис Рейд:

«Событие одного дня не должно быть поводом к беспокойству, шуму, тревоге. Пусть этот день пройдет подобно всем другим дням. Нашу радость мы станем искать и найдем в глубине наших сердец».

Но спустя двадцать пять лет Фарадей вписал в книгу, где были переплетены все полученные им почетные дипломы разных академий и ученых учреждений: «Среди этих воспоминаний и отличий я ставлю дату события, которое больше, чем они все, было для меня источником гордости и счастья. Мы поженились 12 июня 1821 года».

ГЛАВА ВТОРАЯ,

ыл обычный будничный вечер в начале августа, Фарадей перетирал и расставлял по полкам колбы и реторты, когда сэр Гемфри Дэви вошел в лабораторию с необычно оживленным видом. Он держал в руках какой-то листок.

— Я принес важные новости, Фарадей, — сказал он. — Датчанин Эрстед разослал письмом замечательный доклад. Он касается той области, которая остается до сих пор загадочной, — сродства между явлениями магнитными и электрическими. На это сродство обращал внимание еще в древности Аристотель, и все же за две тысячи лет наука не добралась до понимания сущности этих явлений. Эрстед открыл теперь поразительную вещь. Вот прочтите, здесь всего три страницы.

Фарадей взял листок и с трудом прочитал длинное заглавие доклада, написанного по-латыни:

«Experimenta circa efficaciam conflictus electrici in Acum magneticam»[12].

— Простите, — снисходительно сказал Дэви, — я и забыл, что вы не сильны в латинском языке. Я сейчас вкратце расскажу вам ход опытов Эрстеда. Он брал магнитную стрелку обыкновенного компаса. На некотором расстоянии над нею или под нею он натягивал медную проволоку в том же направлении, как стоит стрелка, то есть с севера на юг. Концы проволоки были соединены с полюсами гальванической батареи. Как только по проволоке пропускался электрический ток, стрелка выходила из своего естественного положения и становилась под прямым углом к проволоке. Но достаточно было прервать цепь, и тотчас же стрелка возвращалась в прежнее положение. Ее отклонение на запад или на восток зависело от того, в каком направлении шел по проволоке электрический ток: с юга на север или с севера на юг.

— Любопытно! — сказал Фарадей, выслушав содержание доклада. — Никто еще так ясно не обнаруживал связи между электрической и магнитной силой. Вероятно, вы захотите проверить опыты Эрстеда, сэр?

— Я за этим и пришел, — отвечал Дэви. — Пожалуйста, мой милый, приготовьте к завтрашнему утру все, что нужно.

На другое утро в лаборатории Королевского института опыт Эрстеда был повторен. Магнитная стрелка вела себя именно так, как писал в докладе датский ученый.

— Кажется, что положительное электричество стремится оттолкнуть от себя северный полюс стрелки и повернуть ее всегда влево, — заметил Фарадей.

— Подождем делать заключения, — отозвался Дэви. — Давайте лучше перенесем проволоку под стрелку.

Фарадей укрепил подставку со стрелкой на треножнике, пропустил проволоку под ним. Стрелка опять меняла положение в зависимости от того, в какую сторону шел электрический ток, но теперь она поворачивалась северным полюсом всегда вправо от этого направления.

— Вот видите, дело не так просто, — сказал Дэви. — Этот странный феномен нельзя объяснить давно известным притягивающим и отталкивающим свойством электрической силы. Эрстед пишет, что, по его мнению, электричество распространяется по круговому пути вокруг проволоки. Но все это очень неясно. Датчанин только напал на след, но его не распутал. Этим надо будет заняться.

Открытие Эрстеда взбудоражило умы многих ученых, и его опыт повторялся не в одной только лаборатории Лондонского королевского института. В Париже, Мюнхене и Гейдельберге, во Флоренции, Женеве и Петербурге ученые заставляли магнитную стрелку поворачиваться под действием электрического тока.

Через несколько месяцев после того, как «магнитная эпидемия» захлестнула всю Европу, французу Араго удалось намагнитить стальную иглу при помощи электрического тока. Он вставлял ее в стеклянную трубку, обмотанную медной проволокой, и разряжал через эту обмотку лейденскую банку. То был первый электромагнит.

Другим путем шел знаменитый французский академик Ампер. Это был очень своеобразный человек. Не существовало такой отрасли науки, которой не интересовался бы и не занимался со свойственной ему глубиной и самостоятельностью мышления гениально одаренный естествоиспытатель. Его работы касались не только наук математических и физических, Он много экспериментировал в области химии, живой природы, занимался философией. Ампер установил, что два параллельных проводника, по которым токи текут в одном и том же направлении, притягивают друг друга. Если же токи текут в противоположных направлениях, то проводники отталкиваются. Из этих явлений ученый вывел математический закон взаимодействия двух электрических токов. Размышляя о движении стрелки в опытах Эрстеда, Ампер нашел, как объяснить это явление. Он представил себе, что вокруг каждого магнита существуют токи, которые как бы окружают магнит невидимыми вращающимися кольцами. От направления этих «магнитных токов» и зависит характер отклонения стрелки.

Свои мысли Ампер умел высказывать коротко и ясно. Закон движения стрелки Эрстеда он выразил таким правилом: «Если мысленно представить себя плывущим по направлению тока так, чтобы ток проходил от ног наблюдателя к голове его и чтобы лицо наблюдателя было обращено к магнитной стрелке, то под влиянием тока северный полюс магнитной стрелки постоянно будет отклоняться налево».

Это легко запоминающееся правило, которое получило в учебниках физики название «правила пловца», до сих пор служит в нужных случаях практическим руководством для электротехников.

Существование вокруг магнита круговых токов казалось несомненным. Но мысль Ампера, что эти токи электрические и что магнетизм не особая сила природы, а все то же электричество, не всем казалась убедительной. Фарадей не одобрял этой теории. Но он понимал, что только скрупулезные опыты могут опровергнуть или дополнить ее.

Впрочем, так думал не только Майкл Фарадей.

В Лондоне хорошо знали доктора Волластона, ученого, который открыл новые металлы — палладий и родий. Он был секретарем Королевского общества естественных наук и другом сэра Гемфри Дэви.

Доктор Волластон не совсем бескорыстно любил науку. В своих работах он обычно старался добиться такого результата, который мог бы найти немедленно практическое применение и принести ему доход. Для того чтобы лучше охранять тайну своих открытий, он устроил лабораторию в самой отдаленной части своего дома и не пускал туда никого, даже близких друзей. Еще в 1800 году он изобрел способ приготовления ковкой платины и вот уже двадцать лет держал в секрете свое изобретение, составив себе на нем крупное состояние. Теперь доктор Волластон занялся изучением электромагнитной силы.

Однажды, в середине апреля 1821 года, Фарадей увидел в лаборатории Королевского института Дэви и Волластона, оживленно разговаривавших.

— Я не знаю, почему наш опыт не удался, — говорил Волластон, — но я все же убежден, что проволока, через которую пропущен ток от вольтова столба, должна вращаться вокруг своей оси под действием магнита.

— Вы знаете, что я с вами согласен, — отвечал Дэви, — и думаю, что к этому эксперименту надо будет вернуться.

Гость ушел, и Дэви вышел вслед за ним, а Фарадей остался, чтобы прибрать разбросанные приборы. Его немного удивило, что Дэви не сказал ни слова ему об опыте, который он производил с Волластоном. Давно уже сэр Гемфри не работал без помощи своего лаборанта, поскольку у него самого не хватало терпения возиться с приборами.

Прошло два месяца. Вскоре после своей свадьбы, вечером, в уютной квартирке в верхнем этаже Королевского института, Майкл рассказывал жене за чайным столом о только что полученном предложении. Мистер Филиппе, редактор научного журнала, заказал ему интересный очерк по истории изучения электромагнетизма.

— Ты понимаешь, Сара, — говорил Фарадей, — что это очень почетная для меня задача. За последний год в этой области произведена большая работа, и наука здесь стоит на пороге важных открытий. Мне придется много поработать, а ты будь терпелива, если я стану задерживаться в лаборатории на лишних полтора-два часа.

— Разве ты будешь писать в лаборатории? — спросила Сара.

— Нет, но я не могу писать, пока не проделаю сам всех опытов, о которых мне придется говорить.

Много вечеров подряд после окончания обычных занятий Фарадей производил опыты по электромагнетизму. Иногда Сара, соскучившись в ожидании, спускалась в подвальный этаж, в лабораторию, и муж терпеливо объяснял ей смысл каждого опыта.

Однажды к Фарадею зашел брат его жены — художник Джордж Барнар. Не найдя Майкла наверху, в его квартире, он спустился в лабораторию.

— Вы очень заняты, дружище? — спросил он входя.

— Добрый вечер, Джордж, — отвечал Фарадей. — Я всегда рад вас видеть. Но я занят очень важным для меня опытом. Если бы он удался…

Джордж подошел к лабораторному столу. Здесь на стеклянной подставке стояла открытая серебряная чаша с ртутью. Посреди нее был закреплен стоймя с помощью кусочка воска круглый магнитный брусок так, что северный его полюс чуть возвышался над поверхностью ртути. В ртути плавала пробка. Сквозь пробку была продета медная проволока, которая нижним концом погружалась в ртуть, а верхним прикреплялась к шарниру, соединенному проводом с полюсом гальванической батареи. Для провода от другого полюса имелся зажим у самой серебряной чаши.

— Что это вы тут настряпали, старина? — спросил Джордж.

— Вещь простая, но я долго ломал себе голову над этим прибором. Даже ночами просыпался и думал. Задача в том, чтобы убедиться на опыте, может ли магнит заставить вращаться вокруг себя медную проволоку, через которую пропущен электрический ток. Вся хитрость заключается в приборе. Надо создать замкнутую электрическую цепь и в то же время обеспечить проволоку возможность двигаться с наименьшим трением. Мне кажется, что мой аппарат удовлетворяет этим требованиям. Обеспечена ли проволоке легкость движения? И это условие выполнено. Видите, над серединой чаши проволока закреплена в подвижной контакт, а тот конец, который погружен в ртуть, плавает благодаря пробке. Достаточно ничтожной силы, чтобы проволока сдвинулась с места.

— Занятная штука, — сказал Джордж. — Нельзя ли пустить ваш прибор в ход при мне?

— Хорошо, только надо сперва проверить исправность всех частей. Не хотелось бы случайной неудачи. Ведь уже не первый прибор я придумываю для этого опыта. И пока еще ничего не добился.

Джордж отошел к окну и загляделся на верхушки золотых кленов в парке. Вдруг он недоумевающе обернулся.

— Пошла! Пошла! — кричал Фарадей. — Смотрите, Джордж, проволока ходит вокруг магнита!

Джордж Барнар еще никогда в жизни не видел своего рассудительного друга в таком возбуждении. Майкл прыгал вокруг стола и хлопал в ладоши.

— Так-таки и пошла? — удивился Джордж. — В самом деле, пошла. И кружится, как живая!

— Теперь смотрите: я переменю направление тока, — сказал Фарадей, дрожащими руками переключая провода.

Проволока остановилась и затем так же плавно двинулась в обратную сторону. Фарадей в восторге вновь и вновь выключал и включал провода, а Джордж забавлялся его детской радостью.

Потом Фарадей перевернул магнит в чашке южным полюсом вверх. Проволока стала кружиться в обратном направлении.

— Довольно, — сказал, наконец, Фарадей. — Ампер может быть доволен. Электромагнитное вращение теперь доказано. — Идем наверх, сообщим обо всем Саре. Сегодня я не буду больше работать. Вот только составлю протокол опыта. Надо отпраздновать такой вечер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

арадей понимал, что, доказав на опыте возможность получить движение с помощью электромагнитных сил, он добился большого научного успеха. Но радостное состояние духа после сделанного открытия продолжалось недолго.

На другой же день Майкл принялся писать сообщения.

«О новых электромагнитных движениях». Почти закончив статью, Майкл задумался. Вероятно, надлежало бы упомянуть о предположениях и опытах доктора Волластона. Однако Волластон еще не высказался о них ни в печати, ни в публичных докладах. По принятому среди ученых обыкновению надо было попросить у него разрешения сослаться на еще не опубликованные его работы. Взвесив все эти обстоятельства, Фарадей решил пройтись до особняка, где жил доктор Волластон, и поговорить с ним. Но от слуги он узнал, что секретарь Королевского общества уехал на несколько дней отдыхать к морю.

Возвращаясь домой, Майкл размышлял, как ему поступить. Мистер Брэнд предупредил его вчера, что если статья не будет сдана в типографию через два дня, то она не появится в текущей книжке журнала, а следующая выйдет только через три месяца. Откладывать обнародование своего открытия Фарадею казалось немыслимым. Ему не терпелось поскорее сообщить ученому миру о своем успехе. Посоветоваться с Дэви тоже оказалось невозможным. Сэр Гемфри, как и доктор Волластон, уехал на взморье.

…Вскоре после выхода в свет журнала со статьей Майкл отправился на Вемут-стрит, к своей матери. Погода стояла чудесная. Отпустив наемный кеб, Майкл с женой часть пути шли пешком.

— Мы недалеко от Бланфор-стрит, — сказал он Саре. — Хотелось бы зайти в книжную лавку старого моего хозяина. Давно не навещал старика.

— Зайдем, — согласилась Сара. — Мосье Рибо мне нравится. Я люблю его: ведь он был так добр к тебе, когда ты мальчиком у него работал.

Одряхлевший Рибо уже не бегал суетливо из лавки в мастерскую, как в былые годы. Он встретил Майкла с Сарой как почетных гостей.

— Добро пожаловать, мистер Фарадей! Спасибо, что не забываете старика. Эй, Джим, — крикнул он в дверь мастерской, — живо два стула сюда для мистера Фарадея и его супруги!

Когда Джим, угловатый подросток с веснушками на руках и на лице, притащил стулья, Фарадей покровительственно потрепал его по плечу.

— Давно ли, кажется, вы сами, мистер Фарадей, были таким? — по-стариковски вздохнул Рибо. — А теперь, говорят, стали уже настоящим ученым.

Майкл не успел ответить на любезность старика. В дверях показался его старый знакомый, мистер Данс, который когда-то помог ему попасть на лекции Дэви. Он сильно постарел, но продолжал интересоваться наукой и по-прежнему часто бывал в Королевском институте.

— Рад случаю поздравить вас, мистер Фарадей, — сказал он. — Ваша последняя статья об электромагнитном движении вызвала много разговоров. Большинство людей науки, с которыми я встречаюсь, считают полученные вами результаты очень важными. Некоторые думают, что вслед за этим будет найден целый ряд новых возможностей превращать электромагнитную силу в движение.

— Они правы, — отозвался Майкл. — Мы стоим у порога еще почти неизвестной области явлений. Скоро она откроется соединенными усилиями ученых.

— От души желаю, мистер Фарадей, чтобы ваша доля в этом деле была велика и почетна, — продолжал мистер Данс. — Скажите, кстати, мой молодой друг, какое недоразумение произошло у вас с доктором Волластоном? Я кое-что слышал об этом.

— Не понимаю вас, сэр. Я не видел доктора Волластона уже несколько месяцев.

— Между тем ходят слухи, что он и его друзья упрекают вас, будто замысел вашего опыта, доказавшего электромагнитное превращение, принадлежит доктору Волластону. Вас винят в том, что вы не называете имя доктора Волластона в своей статье и тем как бы всю заслугу открытия приписываете себе.

— Как! Значит, я украл научную идею у доктора Волластона и выдал ее за свою. Вы это хотите сказать, мистер Данс?

— Так говорят ваши недоброжелатели, мой дорогой Фарадей, а я, как вы хорошо знаете, совсем не принадлежу к их числу. Но я помню вас таким, как вот этот Джим, который теперь вместо вас приносит мне на дом купленные у мосье Рибо книги. И я считаю, что наши многолетние отношения не только дают мне права, но накладывают на меня, как на старшего годами, обязанность предупредить вас о кривотолках, которые порочат ваше доброе имя. Я убежден, что эти слухи лишены основания. Но я слишком хорошо знаю жизнь и людей и предвижу, что вам понадобится много выдержки, настойчивости и самообладания. Не так-то легко победить тайное недоброжелательство, которое окружает человека, как только ему улыбнется успех.

Размеренная и спокойная речь мистера Данса помогла Майклу овладеть собой. Взволнованная Сара смотрела то на мистера Данса, то на своего мужа.

Майкл был бледен. Он взял руку мистера Данса и с чувством пожал ее.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он. — Прощайте! Мне нужно обдумать новость, которую я узнал от вас. Пойдем, Сара. До свиданья, мосье Рибо.

Несколько дней после того Майкл чувствовал себя точно отравленным. Во взглядах людей, с которыми он сталкивался в Королевском институте, ему чудилось насмешливое выражение, как бы говорившее:

«Вот человек, который присвоил себе честь чужого открытия». Наконец похудевший и осунувшийся Фарадей решил объясниться начистоту. Он написал доктору Волластону большое и откровенное письмо. Ответ пришел через два дня. Вот что писал доктор Волластон:

«Сэр! Мне кажется, что вы находитесь в заблуждении, преувеличивая силу моих чувств по поводу тех обстоятельств, о которых вы пишете.

Что касается мнения, которое другие лица могут иметь о ваших поступках, то это дело целиком ваше и меня не касается, и если вы считаете, что не заслужили упрека в недобросовестном пользовании чужими мыслями, то вам, как мне кажется, не следует придавать большого значения всему этому происшествию.

Однако если вы, тем не менее, не отказались от желания иметь беседу со мной и если вам удобно зайти ко мне завтра утром, между 10 и 10,5 часами, то можете быть уверены, что застанете меня дома.

Ваш покорный слуга

У. X. Волластон».

На другое утро Волластон принял Фарадея со свойственной ему изысканной, но высокомерной вежливостью. Майкл изложил ученому секретарю Королевского общества то стечение обстоятельств, по которому имя Волластона не было названо в его статье, и выразил живейшее сожаление об этом.

Волластон поначалу слушал все так, точно принуждал себя из вежливости быть внимательным к неинтересующему его предмету. Но после чистосердечных объяснений Майкла что-то живое и теплое засветилось в глазах неприветливого хозяина.

— Вы имели основания не ссылаться на меня, потому что осуществили не совсем то, о чем я думал. Но будь это иначе, я все равно не придал бы значения этому пустому случаю. Вы хорошо понимаете, что при том положении, какое я занимаю в ученом мире, то обстоятельство, что мое имя названо или не названо в вашей статье, не может ничего убавить или прибавить к моей научной репутации. Это происшествие имеет большое значение для вас. Поднявшиеся толки могут повредить вашей будущности. Вы хорошо сделали, что обратились прямо ко мне. Я приму меры, чтобы прекратить неприятные для вас разговоры.

С этими словами Волластон встал, давая понять, что беседа кончена.

После этого свидания враждебные толки против Фарадея на некоторое время смолкли. Между ним и доктором Волластоном, несмотря на разницу лет, установилось подобие дружбы. Фарадей построил новый миниатюрный и очень изящный прибор для демонстрации электромагнитного вращения и преподнес его Волластону.

Месяца через полтора Фарадею удалось добиться удивительной вещи: свободно подвешенная медная проволока, через которую проходил ток от вольтова столба, принимала относительно магнитных полюсов Земли такое же положение, как и относительно полюсов постоянного магнита, когда его к ней подносили.

Волластон приходил в лабораторию к Фарадею посмотреть на этот эффектный опыт и лестно отозвался о молодом ученом.

Наступивший вскоре 1822 год был одним из самых спокойных в жизни Майкла Фарадея.

Все дневные часы, свободные от обязательных занятий, Фарадей проводил в лаборатории, работая над своим образованием. Ему шел уже тридцать третий год, он успел приобрести имя в ученых кругах, но сознание необходимости учиться в нем не ослабевало.

Дома по вечерам он поздно засиживался за чтением сочинений великих химиков и физиков, делая заметки в записной книжке, а днем старался повторять в лаборатории важнейшие из экспериментов, о которых читал, Майкл с юных лет питал отвращение к полузнанию, А знать для него значило: увидеть, измерить, взвесить. Руководствуясь постоянным стремлением все самому проверить, Фарадей задумал в конце января 1823 года повторить одну из старых химических работ Дэви.

…Вскоре после открытия хлора было установлено, что хлорный газ растворяется в воде. Если такой водный раствор постепенно охлаждать, жидкость начинает постепенно густеть и из нее выпадают хлопья какого-то желтоватого снега. Химики принимали эти хлопья за отвердевший хлор. Однако Дэви еще в 1810 году обнаружил, что это вовсе не чистый хлор, а гидрат хлора, то есть химическое соединение молекул хлора с молекулами воды.

Вот этот результат Фарадей и хотел проверить, несколько изменив ход старого опыта своего учителя. Работа удалась и вполне подтвердила выводы великого химика.

Когда однажды сэр Гемфри, по заведенному обычаю, стал расспрашивать своего ассистента о его занятиях, Майкл сообщил ему об опыте с хлором.

— Охота вам повторять сделанное, дорогой Фарадей! — отозвался Дэви, который был в хорошем настроении. — Вы достаточно зрелы для самостоятельной работы. Попробуйте лучше нагревать гидрат хлора при повышенном давлении, меняя и разнообразя физические условия. Этого еще никто не делал. Могут получиться любопытные результаты. Как это сделать, вы придумаете. Вы ведь мастер на такие дела.

В десятых числах марта, выбрав свободное время, Майкл приступил к опытам. Гидрат хлора он ввел в прочную стеклянную трубку, отверстие которой затем запаял. Трубку он поставил на огонь.

Фарадей был и смел и осторожен. Как истинный химик, он ничего не боялся, но ко всякому малоисследованному веществу относился с недоверием. Поэтому на случай взрыва он защитил глаза предохранительными очками. Но вещество в трубке на огне вело себя не слишком бурно. Вскоре желтые хлопья гидрата хлора стали таять, и вся трубка наполнилась густыми желтыми парами. Осторожно охладив трубку, Фарадей убедился, что в ней теперь находятся две жидкости: снизу — прозрачная, бесцветная, как вода, а над ней — другая, желтоватая и на вид маслянистая. Майкл отложил на время трубку и занялся другим срочным делом: начал подготавливать приборы для вечерней лекции Дэви.

В это время в лабораторию вошел доктор Парис, приятель Дэви и его будущий биограф. Узнав, что сэра Гемфри нет в лаборатории, он подошел к рабочему столу Фарадея и, заинтересовавшись содержанием трубки, попросил объяснения.

Фарадей кратко изложил ему ход своего опыта.

— Откуда же взялось это маслянистое вещество? — недоуменно пожал плечами Парис.

— Не знаю, сэр. Это еще требует выяснения, — скромно ответил Майкл.

— Не моете ли вы плохо посуду перед опытами? — пренебрежительно заметил важный гость. — Иначе откуда бы в трубке взялось масло?

Майкл вспыхнул от обиды, но промолчал.

Вечером, освободившись после лекции, Фарадей вернулся в лабораторию. «Надо, в самом деле, выяснить, что это за странное маслянистое вещество», — подумал Майкл и стал вскрывать трубку, намереваясь произвести анализ обеих жидкостей. Но лишь только он надрезал напильником запаянную верхушку трубки, раздался взрыв. Верхушка у трубки отлетела, а загадочное маслянистое вещество исчезло. На дне оказалась одна бесцветная жидкость — вода. Зато по лаборатории распространился резкий запах хлора.

Оправившись от неожиданности происшедшего, Майкл сообразил, что произошло. Нагретый хлорный газ стремился расшириться, но, встречая сопротивление в тесном объеме запаянной трубки, из которой не мог вырваться, оказался под сильным давлением. Поэтому при охлаждении часть газа сгустилась, перейдя в жидкое состояние. Когда трубка открылась, повышенное давление в ней исчезло, а жидкий хлор мгновенно испарился, опять превратившись в газ. Это мгновенное испарение и вызвало взрыв.

Так было произведено важнейшее открытие в области физики — первое сжижение газа. Не охватив еще умом всего огромного значения опыта с хлором, Майкл понял, что открыл нечто новое и весьма интересное для науки. И тут же, рядом с удовлетворением ученого, промелькнула задорная мысль: «Что-то теперь скажет доктор Парис?»

Еще не записав своего опыта в лабораторный журнал, Фарадей присел к письменному столу, быстро набросал на листке бумаги несколько слов, свернул, запечатал сургучом и положил в карман.

На другое утро доктор Парис получил с нарочным такую записку:

«Сэр! Маслянистая жидкость, которой вы вчера интересовались, оказалась не чем иным, как жидким хлором.

Преданный вам М. Фарадей».

Целых два месяца занимался Фарадей опытами по сжижению газов. Всякий поймет, что стеклянные трубки, над которыми он экспериментировал, становились, таким образом, настоящими бомбами, готовыми того и гляди взорваться. Нужно было много ловкости и бесстрашия, чтобы обращаться с этими грозными снарядами и избегать взрывов. Взрывы все-таки повторялись, но, к счастью, без особенно тяжелых последствий. В этот период Майкл писал своему приятелю:

«…В прошлую субботу у меня случился еще один взрыв, который опять поранил мне глаза. Одна из моих трубок разлетелась вдребезги с такой силой, что осколком пробило оконное стекло, точно ружейной пулей. Мне теперь лучше, и я надеюсь, что через несколько дней буду видеть так же хорошо, как и раньше. Но в первое мгновение после взрыва глаза мои были прямо-таки набиты кусочками стекла. Из них вынули тринадцать осколков…»

Стремясь добиться сжижения воздуха, Фарадей применил чудовищные для техники его времени давления — до 50 атмосфер и никем до него не достигнутые низкие температуры — до 100 °C ниже нуля.

И все-таки воздух и еще несколько газов не покорились Фарадею. Они были превращены в жидкую или твердую фазу только после его смерти. Однако приемы, какими современные физики сжижают газы, в основном выработаны Фарадеем.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

ак вы согласны с тем, что мистер Фарадей достоин избрания в Лондонское королевское общество?

— Я нахожу, что его работы имеют большую научную ценность, и готов первым подписаться под предложением об его избрании.

Такой разговор происходил в конце апреля 1823 года между другом Фарадея, химиком Ричардом Филиппсом, который сам год назад был избран в члены Королевского общества, и доктором Волластоном.

В Англии быть членом Лондонского королевского общества естественных наук столь же почетно, как в других странах быть академиком. Королевское общество заменяет здесь академию наук. По установившемуся обычаю, для того чтобы выдвинуть нового кандидата, нужно было составить письменное заявление об его избрании, подписанное двадцатью членами общества. Заявление прочитывалось на десяти собраниях, после чего производились закрытые выборы.

Доктор Волластон действительно первым подписал заявление, под которым Филиппе быстро собрал еще двадцать восемь подписей.

В то время президентом Королевского общества был сэр Гемфри Дэви, секретарем — профессор Брэнд. Оба они как должностные лица не имели, по обычаю, права давать своих подписей.

— Не следует ли посоветоваться с Дэви о нашем проекте? — спросил Филиппе Волластона.

— Не вижу в этом необходимости, — отвечал тот. — Разумеется, сэр Гемфри будет доволен изобретением своего ученика и ближайшего помощника.

Однако доктор Волластон ошибся. Дэви имел по этому вопросу особое мнение. За двенадцать лет, что он знал Фарадея и ему покровительствовал, Дэви привык смотреть на своего ученика сверху вниз. Но теперь, в последние два года, прославленный химик иногда с завистью замечал превосходство методов исследования своего ученика над своими собственными.

Для Дэви было серьезным ударом то, что именно Фарадей, а не он сам добился сжижения хлора. Избалованный легким успехом, привыкший к громкой славе, он тяжело переживал сознание, что его научная мысль ослабевает, что расстроенное здоровье, утомление от светской жизни, частые семейные неприятности подрывают его исследовательскую энергию. За последние пять лет он не сделал ни одного существенного открытия. Между тем Фарадей как ученый-исследователь рос не по дням, а по часам на глазах своего учителя.

Один неприятный случай еще больше усилил болезненное чувство Дэви. Безопасная лампочка для рудокопов, изобретенная им, была одобрена и принята к употреблению в рудниках. Однако вследствие возникших сомнений, во всех ли случаях она исключает возможность взрыва, назначили особую парламентскую комиссию для рассмотрения этого вопроса. Виднейшим ученым было предложено дать свои отзывы об устройстве лампы. Только один отзыв предусмотрел такое сочетание условий, когда возможность взрыва от лампочки Дэви не исключена. То был отзыв Майкла Фарадея.

Да, он решился выступить против своего покровителя: речь шла о жизни сотен рабочих. Дэви исправил свою лампу, но поступок Фарадея больно его уязвил.

Теперь, когда был поставлен вопрос об избрании Фарадея, Дэви, может быть неожиданно для себя, испытал бурный прилив возмущения и гнева. Ему хотелось видеть в блестящих успехах Фарадея лишь отражение своего собственного научного гения. Признание Фарадея, как самостоятельного деятеля науки, поразило его и лишило самообладания.

На другой день утром Дэви вошел в лабораторию мрачный, с гневно сдвинутыми бровями.

— Я слышал, что вы выставляете свою кандидатуру в Королевское общество? — начал он разговор, не поздоровавшись с Фарадеем.

— Ее выставляют мои друзья, — отвечал тот, насторожившись.

— Вы должны взять заявление обратно.

— Сожалею, сэр, но я не могу сделать этого, потому что не я его отнес.

— Так уговорите тех, кто дал свои подписи, чтобы взяли заявление обратно.

— Я уверен, что они этого не сделают.

— Тогда я сделаю это властью президента общества! — почти закричал Дэви.

Фарадей побледнел, но ответил ровным и тихим голосом:

— Я уверен, что сэр Гемфри Дэви сделает то, что найдет нужным для блага Королевского общества.

Еще несколько мгновений они простояли молча, глядя в глаза друг другу. Потом Дэви повернулся и вышел из лаборатории, а Фарадей опустился на стул и долго просидел неподвижно, стараясь собрать разбегающиеся мысли и унять кипевшее в нем негодование.

Две недели Дэви не приходил в лабораторию. У Фарадея тоже работа клеилась плохо. Он не знал, что ему предпринять.

Между тем старая история с доктором Волластоном снова выплыла на свет.

— Если уж Дэви так горячо восстает против избрания своего ученика, значит и в самом деле тот вел себя неблагородно, — толковали досужие языки.

Никто, впрочем, не обвинял Фарадея прямо. Но он чувствовал, что вокруг него плетется невидимая сеть из недомолвок, подозрений и недоброжелательства. После некоторого колебания Фарадей отправился к доктору Волластону и открыто объяснил ему свое положение. Тот выслушал его сочувственно и обещал выяснить позицию Дэви. Спустя некоторое время Фарадей получил от Волластона короткую записку:

«Я исполнил свое обещание и убедился, что сэр Гемфри Дэви не намерен настаивать на своем противодействии вашему избранию. Полагаю, что вы могли бы лично объясниться с ним по этому поводу. Он ничего против вас не имеет».

Не так-то легко было Фарадею переломить себя и пойти к Дэви. Однако когда он это сделал, то убедился, что поступил правильно. Сэр Гемфри встретил своего лаборанта так, будто между ними ничего не произошло. Отвечая на прямой вопрос Фарадея о его кандидатуре, Дэви сказал, что произошло печальное недоразумение и что он всегда желает ему, Майклу Фарадею, всякого успеха и благополучия. Потом Дэви жаловался на нездоровье и говорил о научных новостях.

Вечером того же дня, 17 июня, кто-то постучал в дверь квартиры Фарадея. Сара открыла дверь и увидела необычного посетителя. Перед ней стоял сэр Гемфри Дэви. Поговорив десять минут с Фарадеем на деловые темы, Дэви просидел еще час за чаем, любезно разговаривая с хозяйкой. Он казался усталым, больным и в свои сорок пять лет выглядел стариком.

— Ты видишь, он вовсе на тебя не сердится, — сказала Сара мужу, когда Дэви ушел. — Мне его очень жаль. Видно, что, несмотря на богатство и славу, он не чувствует себя счастливым.

…1 мая 1823 года было оглашено заявление:

«Сэр Майкл Фарадей, превосходно знающий основы химии, автор многих сочинений, опубликованных в трудах Королевского общества, изъявляет желание вступить в число членов этого общества, и мы, нижеподписавшиеся, рекомендуем лично нам известного Фарадея, как лицо, безусловно достойное этой чести, и полагаем, что он будет для нас полезным и ценным членом».

Выборы состоялись почти через год, 8 января 1824 года, Фарадей был избран почти единогласно: он получил только один неизбирательный шар. Баллотировочный ящик сохранил тайну этого черного шара, и Фарадей никогда не узнал, голосовал ли сэр Дэви «за» или «против».

Впоследствии Дэви, шутя, говорил своим друзьям:

— Я сделал несколько немаловажных для науки открытий, но из них самое большое то, что я открыл Фарадея.

Жизнь великого химика приближалась к концу. Его творческая энергия была уже исчерпана. В феврале 1826 года Дэви сделал свой последний опыт в лаборатории Королевского института. Спустя два года всемирно известный ученый опять уехал за границу, на этот раз один, без жены. В Италии он заболел и умер, одинокий, вдали от родины, на руках у чужих людей. Его заслуги перед наукой были огромны.

Фарадей до конца своих дней благодарно чтил память учителя. Вот что рассказывает французский химик Дюма о своем посещении Фарадея в Лондоне спустя двадцать лет после смерти Дэви:

«Во время завтрака Фарадей, видимо, заметил, что я холодно отвечал на его восторженные отзывы о Дэви. Когда мы встали из-за стола, он повел меня в библиотеку Королевского института и, остановившись перед портретом Дэви, сказал:

— Это был великий человек, не правда ли? — И потом прибавил, указывая на дверь: — Вон там он говорил со мной в первый раз.

Я промолчал. Потом мы пошли вниз, в лабораторию. Фарадей достал с полки один из томов лабораторного журнала, раскрыл его и указал на слова, которые написал Дэви тотчас после того, как ему удалось с помощью тока гальванической батареи разложить едкое кали и он увидел первые крупицы чистого калия.

Дэви дрожащей рукой обвел тогда черту вокруг химических знаков, которыми выразил полученные результаты, и написал: «Великолепный опыт».

Эти слова ни один истинный химик не может прочитать без волнения. Я тоже не мог устоять перед этим историческим документом, и мой дорогой друг был очень счастлив, увидев, что я разделяю его восхищение гением Дэви».