Повелитель войн Кор

Глава 3

Райнасон в течение нескольких секунд по инерции продолжал улыбаться ей, пока наконец до него не дошел смысл сказанного. Затем он резко сел и, чтобы сохранить равновесие, одной рукой взялся за край стола.

— Ты сможешь сделать так, чтобы мне достался один из них?

Она неопределенно пожала плечами:

— Если тебе удастся настоять и если Маннинг даст добро. Но будет ли эта идея плодотворной? Я имею в виду прямой контакт с существом другой расы?

Честно признаться, теперь, когда появилась реальная перспектива опробовать идею на практике, он и сам не был в этом уверен. Поэтому он ответил неопределенно:

— Чтобы узнать это, надо попробовать.

Мара опустила глаза и стала раскручивать свой стакан с напитком, любуясь, как маленькие красные пятна образуются внутри стакана и поднимаются на поверхность. Повисло задумчивое молчание.

— Покайся, Ли Райнасон! — эти слова взорвались над его ухом, перекрывая волны шума, заполнявшие зал. Он повернулся, наполовину поднявшись; Ренэ Мальхомм нависал над ним, его широкая улыбка открывала зубы, одного в нижнем ряду недоставало.

Райнасон снова сел на стул.

— Не кричи. У меня и так болит голова.

Мальхомм взял стул, который освободил Маннинг, и тяжело опустился в него. Затем, установив свой плакат с написанными от руки буквами на краю стола, он наклонился вперед, размахивая своим толстым пальцем.

— Вижу, Ли, ты имеешь дело с людьми, которые поработят все чистое в твоем сердце, — прорычал он, но Райнасон заметил смех в его глазах.

— Маннинг? — кивнул он. — Он поработит каждое чистое сердце на всей этой планете, если только ему удастся найти такое. И я полагаю, что он уже поработал в этом направлении с Марой.

Мальхомм повернулся к ней и выпрямился, бесцеремонно рассматривая ее оценивающим взглядом. Мара спокойно встретила его наглый взгляд, подняв брови как бы в ожидании его приговора.

Мальхомм покачал головой:

— Если она чиста, тогда это грех, — высказал он свое заключение. — Трижды проклятый грех, Ли. Я когда-нибудь просвещал тебя насчет двуликого Януса, который одновременно является и добром, и злом?

— Да, и притом не один раз, — ответил Райнасон.

Мальхомм пожал плечами и снова повернулся к девушке:

— Тем не менее, я с удовольствием приветствую вас.

— Мара, это — Ренэ Мальхомм, — сказал Райнасон вымученным голосом. — Он считает, что мы друзья, и я боюсь, что он прав.

Мальхомм склонил свою косматую голову.

— Моя фамилия на старофранцузском земном языке означает «плохой человек». У моей семьи длинная и бесчестная история, но самые древние мои предки, к которым я смог добраться по генеалогическому древу, носили эту же фамилию. Оказалось, что в том мире было слишком много Бэйкеров, Смитов, Карпентеров и Пристов — как раз самое время для Мальхоммов. А мое первое имя произносилось раньше «Рэ-нэй», но языковая реформа упразднила все различия в акцентах земных языков.

— С учетом прошлого ваших предков, — улыбнулась Мара, — следует признать, что здесь вы в подходящей компании.

— Хм, подходящая компания! — прокричал Мальхомм. — Я никогда не искал подходящую компанию! Моя работа, мое предназначение всегда влекли меня туда, где сердца самые черные-пречерные, где есть нужда в покаянии и в искуплении — вот почему я попал на Край.

— Вы религиозны? — спросила она.

— А кто действительно религиозен в наши дни? — вопросом на вопрос ответил Мальхомм, пожимая плечами. — Религия — наше прошлое, она мертва.

Ее практически забыли, и имя Бога можно сейчас услышать разве что во гневе. Прокляни тебя Бог! — кричат массы. Вот это и есть наша современная религия.

— Ренэ путешествует, разглагольствуя о грехе, — объяснил Райнасон, — получая таким образом пожертвования, которые расходует на выпивку.

Мальхомм улыбнулся:

— Ах, Ли, ты так близорук. Я неверующий, черный мошенник, но по крайней мере у меня есть призвание. Наши научные открытия уничтожили религию; мы забрались в небеса и не нашли там Бога. Но наука, кстати, и не опровергла Его, и люди забывают об этом. Я разговариваю голосом давно позабытого; я напоминаю людям о Боге, чтобы уравновесить весы. — Он прервал свою длинную тираду, чтобы схватить руку официанта и заказать выпивку, затем повернулся к ним. — Ничто не говорит о том, что я должен верить в религию. Если бы в этом действительно была необходимость, то тогда не было бы никакой необходимости проповедовать ее.

— Тебе приходилось проповедовать хирлайцам? — спросил Райнасон.

— Восхитительная идея! — воскликнул Мальхомм. — А что, у них есть душа?

— По крайней мере, у них есть свой бог. Или во всяком случае, был когда-то. Этого типа, который был их богом, сущим, знанием и чем-то еще другим, причем все эти роли исполнялись одновременно, звали Кор.

— Возвращаемся к Кору! — воскликнул Мальхомм. — Возможно, это и будет моим следующим призванием.

— А в чем заключается ваше призвание сейчас? — спросила его Мара, заставив себя улыбнуться. — Кроме, разумеется, вашей учебы на протяжении всей жизни и участия во грехе?

Мальхомм вздохнул; когда принесли выпивку, он распрямился и, порывшись в привязанной к поясу суме, извлек оттуда монету и бросил ее официанту.

— Верьте или нет, но у меня есть призвание, — ответил он, и на этот раз его голос был тихим и серьезным. — Я не просто бродяга и бездельник.

— А кто же?

— Я шпион, — сказал он, поднял свой стакан и немедленно выпил.

Мара снова улыбнулась, но он не ответил ей тем же. Он подался вперед и повернулся к Райнасону:

— Маннинг усиленно вентилирует вопрос о своем назначении на должность губернатора, — сказал он. — Возможно, ты знаешь об этом.

Райнасон кивнул. Головная боль, которую он ожидал, уже началась.

— Знаешь ли ты о том, что он подкупает здесь людей, которые должны поддержать его в том случае, если будет назначен кто-то другой? — Он бросил быстрый взгляд на Мару. — Я кручусь целыми днями среди людей, разговариваю, и многое слышу. Маннинг добьется-таки власти, так или иначе, если его не остановить.

— Подкуп людей не представляет собой ничего нового, — сказал Райнасон. — К тому же, разве есть кто-нибудь получше на этой планете?

Мальхомм покачал головой:

— Не знаю; иногда я просто разочаровываюсь в человеческой расе.

Маннинг по крайней мере имеет в себе хоть какие-то культурные зачатки — но тем не менее, на самом деле он еще более порочен, чем кажется. Если он получит здесь власть…

— Это будет не хуже, чем на любой другой планете такого типа, — закончил за него Райнасон.

— За исключением, возможно, одного момента — хирлайцев. Я ничего не имею против того, чтобы люди убивали друг друга… Это их собственное дело. Но если только здесь не встанет у власти кто-либо получше Маннинга, хирлайцам придет конец. Люди здесь уже начинают поговаривать… они их боятся.

— Почему? Хирлайцы безвредны.

— Из-за их размеров, а также потому что мы ничего не знаем о них.

Потому что они обладают интеллектом, а необразованные люди как огня боятся интеллекта, а когда интеллектом обладает инородец… — он покачал головой.

— Маннинг в такой ситуации ничего не станет делать.

— Что вы имеете в виду? — спросила Мара.

Мальхомм еще больше нахмурился, отчего темные складки на его лице превратились в глубокие борозды.

— Он использует хирлайцев в качестве пугала. Говорит, что он единственный на этой планете человек, который умеет обращаться с ними. О, вы бы услышали, как он проходит мимо людей… Я завидую его способности влиять на них словом. Кого-то похлопает по спине, кому-то бросит шутку — другую, — большинство из этих шуток я говорил в прошлом году, и, смотришь, он разговаривает с каждым как мужчина с мужчиной, совсем по-приятельски. — Он снова покачал головой. — Маннинг установил настолько дружеские отношения с этими отбросами общества, что они совершенно не выглядят как отношения старшего с младшими.

Райнасон улыбнулся Мальхомму усталой улыбкой; ведь не смотря на неотесанность этого человека, он не мог не нравиться ему. Так было каждый раз, когда они случайно встречались на дюжине краевых миров. Мальхомм, грязный и циничный, вращался среди обычных для далеких звездных систем отбросов общества, проповедуя религию и сражаясь с корпорациями, оппортунистами, псевдореволюционерами, которых никогда не интересовали чьи-то интересы, кроме собственных. Он был знаменит тем, что мог кулаком разбить чей-то череп, и для него никогда не существовало никаких угрызений совести, если можно было что-то стащить или убить кого-то в гневе. И вместе с тем, он обладал каким-то своеобразным чувством благородства.

— Тебе всегда необходима какая-то цель, не так ли, Ренэ?

Грузный гигант пожал плечами.

— Это делает жизнь интересной, а иногда даже доставляет удовольствие.

Но я не склонен переоценивать себя: я не отрицаю того, что являюсь таким же подонком, как и все они. Единственное, что меня отличает от них, так это то, что я четко осознаю это; я просто человек, и у меня не больше прав, чем у кого-то другого, кроме тех, правда, которые мне удается отвоевать. — Он поднял свои костистые руки и поднес их к своему лицу. — У меня переломаны кости в обеих. Не знаю, приходилось ли когда-либо Будде или Христу ударить человека. В религиозных книгах, которые имеются в хранилищах, об этом ничего не сказано.

— Имеет ли какое-либо значение, если бы даже и было? — спросил Райнасон.

— Никакого! Просто мне интересно. — Мальхомм встал, нацепив свой плакат о покаянии на крюк своей огромной руки. Его лицо снова приняло обычное дурашливое выражение, и он объявил:

— Мои обязанности требуют моего присутствия в другом месте. Но я оставляю вас с изречением из Евангелия, которое является моей путеводной звездой. Оно гласит: «Не противься злому». Так вот, не противьтесь злому, дети мои.

— Кто сказал это? — спросил Райнасон.

Мальхомм покачал головой:

— Будь я проклят, если знаю, — проворчал он и пошел к выходу.

Проводив его взглядом, Райнасон обернулся к Маре; она все еще смотрела, как Мальхомм пробирается сквозь толпу к двери.

— Итак, сейчас ты получила возможность познакомиться с моим духовным отцом, — сказал он.

Девушка бросила на него оживленный взгляд своих глубоких карих глаз:

— Мне хотелось бы попробовать на нем один из телепатеров. Интересно знать, что он думает на самом деле.

— Он думает именно то, о чем говорит, — ответил Райнасон. — По крайней мере, в тот момент, когда он говорит о чем-то, он в это верит.

Она улыбнулась.

— Пожалуй, это единственное возможное объяснение его характера. — Она помолчала, ее лицо стало задумчивым. Затем отметила:

— Он не допил свое пойло.

— Ты уже включен в цепь, — сказала девушка. — Кивни или дай мне знать чем-то другим, когда будешь готов. — Она склонилась над телепатером, еще раз проверяя соединения и показания приборов. Райнасон и Хорнг сидели друг против друга. Огромная темная туша аборигена молча уставилась на землянина.

Он никогда не выглядит расстроенным, подумал о своем визави Райнасон, внимательно разглядывая его. За исключением единственного случая, когда они уперлись в каменную стену блока памяти о Теброне, Хорнг демонстрировал полную уравновешенность — он всегда был спокоен, никогда не проявлял никаких признаков раздражения; казалось, что он безо всякого интереса относился ко всему происходящему с ним и вокруг него. Но, конечно, если бы аборигены было совсем не заинтересованы в исследованиях землян, касающихся их истории, они бы не стали сотрудничать с ними с такой готовностью.

Хирлайцы вовсе не были животными, которыми можно было командовать.

Возможно, декодировка их истории, приведение всей сохранившейся информации в стройный порядок в какой-то степени представляла интерес для них самих; во всяком случае, они сами никогда не пытались выстроить факты из своей собственной истории в стройный логический ряд.

И это было не так уж удивительно, подумал Райнасон. Хирлайцы не имели своей письменности — их телепатические способности делали это излишним. А классификация материала в строго определенных рамках была свойственна земным языкам как части менталитета землян. Такое организованное мышление явно не было присуще хирлайцам, по крайней мере сейчас, на закате их цивилизации. Громадные аборигены на протяжении веков влачили серое существование, по-своему вспоминая о ярком прошлом. И их расовые интересы в значительной степени отличались от устремлений землян.

Таким образом, если они охотно сотрудничали с исследовательской бригадой землян по вопросам декодировки, то кто же тогда на самом деле кому помогал?

Ладно, при прямом контакте мыслей работа должна пойти быстрее.

Райнасон посмотрел на Мару и кивнул; она включила тумблер телепатера.

Неожиданно, как если бы его окатила сокрушающая океанская волна, Райнасон ощутил, как разум Хорнга поглощает сущность его, Райнасона. Вихрь мыслей, воспоминаний, картин и концепций стали выливаться на него в полнейшем беспорядке. Он вдруг отчетливо осознал нахлынувшее на него явственное ощущение присутствия чужака, странных обрывков памяти, идей, которые были для него непостижимы; все это одним ошеломляющим валом накрыло его собственное сознание. Сцепив зубы, он изо всех сил боролся с нахлынувшим на него страхом, ожидая, когда спадет эта волна.

Но она не спадала; хуже того, она консолидировалась. Когда два сознания — хирлайца и землянина — встретились в прямой связи, они слились в почти единое сознание. Наконец Райнасон стал замечать какую-то последовательность во впечатлениях аборигена. Первой картинкой, которая проявилась явственно, было видение его самого: он был маленьким и угловатым, сидящим на несколько футов ниже Хорнга — или, вернее, своих собственных глаз; но более того — он оказался не только светлым, но бледным, не только маленьким, но хрупким. Видение аборигеном реальности, даже через его собственные ощущения, было не просто визуальным или осязательным; оно автоматически переводилось в собственные понятийные категории Райнасона.

Запахи зала, в котором они сидели, оказались иными; температура воздуха — более высокой. Райнасон видел самого себя, скорчившегося на каменном сидении, и Мару, изображение которой было странным образом искажено, протягивающую руку, чтобы успокоить его-себя. И в то же время он мог видеть все своими собственными глазами, ощущать ее руку на своем плече. Но ощущения аборигена были гораздо сильнее; уже сама их необычность управляла вниманием его собственного разума.

Он распрямился — не только физически, но и ментально, и начал осторожно пробовать разобраться со своей новой частью менталитета. Он ощутил, что Хорнг в свою очередь также пытается медленно продвигаться по сознанию Райнасона; его присутствие успокаивало, было мягким, несколько непривычным, но не тревожащим. По мере того, как его мысли переплетались с мыслями Хорнга, настоящее исчезло; это изменение составляло какой-то миг в целых столетиях, но вскоре оно тоже прошло. Райнасон ощутил, как спадает его внутреннее напряжение.

Теперь он уже мог продвигаться по сознанию аборигена и касаться его непривычных уголков: концепций и суждений чуждого ему мозга, расовой культуры и опыта. Все стало неопределенным и похожим на грезы: этот странный землянин, возможно, не существует вовсе; пыльные обломки Хирлая всегда были здесь, или возможно они когда-то были зелеными, но на протяжении четырех поколений Большой Зал был таким, как и животные, которые днем настолько быстро меняли свою внешность, что их трудно было узнать даже с Кором, если бы его и возможно было постичь… почему? — Этому не было объяснения. Не было никакой цели, никакой задачи, никакой необходимости, никаких желаний, устремлений, надежд… никакого интереса.

Все должно пройти. Все проходило; возможно, уже прошло.

Райнасон изменил позу на своем сидении, пытаясь добраться до собственного ощущения каменного сидения под собой — это было необходимо, чтобы собственными ощущениями уравновесить видения Хорнга; ему удалось выбраться из его мыслей, но затем он почти сразу же ринулся в них снова.

Царящий в мозгу инопланетянина хаос окружил его, но сейчас он уже начинал узнавать себя самого в обширном спектре чужих воспоминаний. Он попытался постепенно включиться в память — вначале в собственную память Хорнга, насчитывавшую три столетия личного опыта, заключавшегося в основном в ощущении ветра и сухих ног в толстом слое пыли; затем, постепенно, к пласту расовой памяти. И вот, наконец, он отыскал ее.

Даже знания о истории планеты, которыми уже обладал Райнасон, не помогли ему четко разместить или соотнести хоть с чем-то привычным те впечатления, которые навалились на него безо всякой системы, покрывая одно другое, сливаясь друг с другом, забивая друг друга. Он видел возвышающиеся над собой дома, толпы людей, спокойно проходящих мимо него; ощущал, как их мысли вливаются в его мозг. Он был Норгибом, ремесленником, медленно работавшим день за днем… был Рашанахом, приближавшимся к воротам Стены и смотрящим… Он был Логрином, обсуждавшим участок, где… он копал землю, толкал тяжелую повозку, лежал на шкуре какого-то животного, сносил здание, которое вскоре должно было рухнуть, учил ребенка ходить…

Вот ночная улица, из-за толстого слоя пыли напоминала сгоревший пирог; по ее камням, индивидуально подогнанным друг к другу и истертым тысячами ног, ступать мягко и удобно… «Завтра отправляемся в Меловой Район, пока еще есть время…» Мысленный голос хирлайца столетней, а, возможно, и тысячелетней давности, мертвый, но живущий в расовой памяти.

Там, в памяти, Райнасон ощущал всю личность Хорнга целиком; но этого ему было недостаточно, и он настойчиво продвигался дальше, вглубь.

«Мурба сказал, что жрецы заберут его». «Нет никакого смысла сажать в этом году… почва суха. Напрасный труд».

«Ребенок уже настроился воевать».

Он ощущал, как Хорнг наблюдает за ним, находясь все время рядом, позади него… во всяком случае, где-то близко. Инопланетянин слышал и видел вместе с ним, и был с ним рядом в качестве защитника. Райнасон ощущал его присутствие как нечто теплое; спокойствие аборигена продолжало действовать на него успокаивающе. Старая кожаная мать-квочка, думал он, и Хорнга, которого он ощущал рядом с собой, это, казалось, забавляло.

Вдруг он стал Теброном.

Теброн Марл, принц Района Шахт, юный и сильный, амбициозный. Райнасон поймал и удерживал эти впечатления; он чувствовал, как мускулы странным образом дрожат, когда Теброн потягивался, ощущал холодный ветер, пробиравшийся к телу сквозь вырез в накинутой на плечи хламиде. Была ночь, и он стоял на парапете тяжеловесного каменного строения, глядя вниз на бескрайние просторы расстилавшейся под ним равнины, усеянной то там, то здесь огнями. Он правил всей этой землей, будет править и другими…

…Вот он снова Теброн, марширующий по равнине во главе армии.

Металлическое оружие висело на боку его воинов — неотесанные дубины и зазубренные мечи, все срочно изготовленные в мастерских Района Шахт. Его окружала разноголосица мысленных голосов, в них содержались ощущения страха, гнева и скуки, тупого негодования, а также других эмоций, которые Райнасону не удавалось четко идентифицировать. Они маршировали по направлению к Городу, в котором находился Храм.

Он соскользнул на одну из сторон разума Теброна и оказался в самой гуще битвы. Повсюду плотной стеной стояла пыль, взбиваемая ногами тяжелых воинов; вдруг его дыхание стало прерывистым. Мысленные голоса орали и визжали вокруг него, но он не обращал на них внимания. Он вскинул свою дубину над головой с такой энергией, что она издала перекрывающий вой ветра низкий свистящий звук. Один из защитников прорвался сквозь окружавшую его линию, и он с сокрушительной силой опустил свою дубину на его голову прежде, чем тот успел поднять меч. Воин в последний момент упал на один бок и принял удар на руку. Он ощутил боль в своем собственном сознании, но не обратил на нее внимания. Прежде, чем воин смог снова поднять свой меч, Теброн раздробил ему голову дубиной, при этом всплеск боли в его собственной голове прекратился. Он слышал хрюкающие звуки своих воинов, жадно заглатывавших ртами воздух, звуки ударов оружия об оружие и о тела воинов…

Хирлайцы не могли передвигаться так быстро, подумал Райнасон; должно быть, так казалось Теброну. Ведь они были спокойными, медлительными созданиями. Или они дегенерировали физически за последующие столетия? Все еще ощущая запах пота, который распространяла битва, он снова разыскал разум Теброна.

В городе все еще продолжался бой, но теперь он был уже далеко. Он ощущал его своим подсознанием, направляясь к Храму. Шли уже последние бои по очистке улиц от остатков войск священника-короля, и его личное участие в этом уже не требовалось. Он взял город под свой контроль еще прошлой ночью и даже спал уже в самом дворце. А теперь наступило время для взятия Храма.

Он медленно поднимался по тяжелым, крутым ступеням; впереди него шествовали три гвардейца, сзади — еще три. Жрецы покинули Храм, но там могли оставаться последние защитники, а они вооружены оружием Кора… ручным оружием, выстреливающим темными лучами, дезинтегрирующими все на своем пути. Они опасны. Но во внутреннем дворе защитников не будет; его гвардейцы могут остаться снаружи, чтобы справиться с ними, а он пока войдет внутрь.

Он остановился посреди лестницы и поднял голову, чтобы осмотреть возвышавшиеся над ним стены Храма. Они были выстроены из прочного камня, в древнем стиле… гладкие, за исключением барельефов над входом. Барельефы тоже были выполнены в традиционном стиле, точно копируя архитектурные контуры на старинных зданиях, построенных тысячи лет тому назад, в тот еще период, когда хирлайцы не развили в себе телепатические способности. Эти символы Кора… теперь он наконец увидел их.

Завтра он осуществит массовое соединение воедино умов и передаст им свои распоряжения о перестройке. Это значит, что придется не спать всю ночь и готовиться к телепатии, поскольку было невозможно поддерживать длительную телепатическую связь во всепланетном масштабе, а планы у Теброна были обширные. Возможно, удастся найти способ продлить массовый телепатический контакт, если только удастся продвинуть научный вызов достаточно далеко.

Но это было проблемой завтрашнего дня. А сегодня, именно сейчас, было совершенно необходимо, чтобы он вошел в Храм. Это было не просто символом его вхождения во власть, но вещью до смешного тривиальной: каждый новый правитель, который на с давних времен, с тех еще времен, какие только мог помнить его народ, вступал во власть не иначе, как по одобрению Кора.

Внезапно эхо-шепот другого ума затронул его сознание, и он, обернувшись направо, увидел в тени одного из гвардейцев замка, которому не удалось надежно заэкранировать свои мысли. Теброн упал на землю и бросил короткую команду своим гвардейцам: убить его! Тяжелые, темные фигуры воинов ступили вперед; охранник пытался скрыться глубже в тень, но это ему не удалось, и он был окружен.

Но он не был безоружен. Падая на ступени и скатываясь в сторону, Теброн услышал низкую вибрацию луча дезинтегратора, проскользнувшего над его плечом и разбившего кусок стены за спиной. Гвардейцы в тени устроили облаву на охранника.

Прошлой ночью они убили нескольких охранников и завладели их оружием.

Поэтому в течение буквально нескольких секунд этот защитник Храма тоже пал, его голова и большая часть туловища испарились. Один из гвардейцев пнул ногой то, что осталось от его тела, на ступени и встал на колени, чтобы подобрать его оружие.

Итак, сейчас у них было уже четырнадцать дезинтеграторов; теперь, если даже кто-то из охраны Храма еще и остался, то справиться с ними было уже легче. Теброн поднялся со ступеней; у него вдруг возникла мысль о том, что было бы неплохо начать производство такого же оружия. Если бы вся его армия была вооружена им, то… Но после сегодняшнего дня это может и не понадобиться: вся планета была теперь под его контролем.

Он поднялся еще на несколько ступеней и наконец вступил в священный Храм Кора…

Стены вокруг него плавились; Райнасон почувствовал, что его сознание болезненно уходит. Вокруг него слышался сплошной визг, тонкий и высокий, блокируя контакт, который он поддерживал с разумом Теброна. Это был визг Хорнга, он был совсем рядом с ним, покрывал собой все вокруг. Ужас охватил все его естество; все попытки побороть его были тщетными. Тени на стенах скручивались и исчезали, мысли Теброна тоже куда-то пропали; остались только пронзительный визг да страх — как если бы чей-то рот был широко открыт у самого его уха и изо всей силы орал. Он почувствовал, что его желудок начинает выворачивать наизнанку; тошнота и головокружение наконец полностью выбросили его, тяжело дышащего, из памяти Теброна.

Но Хорнг все еще был вместе с ним в темноте, и когда эхо стихло, он ощутил его — представителя другой расы, чужого, но спокойного. Его огромный мозг все еще наполнял животный страх, но он почти сразу же исчез после разрыва связи с Теброном. Единственное, что осталось сейчас в мозгу Хорнга, была тупая апатия.

Райнасон почувствовал на своем лице печальную улыбку и произнес — возможно вслух, возможно и нет — «Нет, ты ничего не забыл, что произошло здесь, старый кожаный мешок. Вся память здесь, и с ней-то как раз у тебя порядок».

Из восприятия Хорнга ему передалось медленное возвращение страха, который он только что пережил, но это ощущение быстро рассеялось. Как только оно прошло, Райнасон снова внедрился в его сознание, пытаясь быстро отыскать контакт, который только что утерял. Он уже почти ощущал разум Теброна, уже начал видеть темноту, которая обозначала тени от стен, как вдруг снова ощутил взрыв того же ужаса и осознал, что его сознание грубо выталкивается чем-то из этого блока памяти. Визг заполнил его сознание и тело; на этот раз он понял, что это Хорнг блокирует его продвижение вперед, вглубь памяти Теброна, выталкивает назад.

Но в этом не было нужды; страх принадлежал не только одному Хорнгу.

Райнасон ощущал его тоже, и сам отступил раньше, чем на его сознание навалился очередной приступ, почувствовав вдруг инстинктивную потребность предохранить свой собственный разум от разрушения.

Когда темная пелена спала с его сознания, Райнасон смог ощутить себя самого, сидящего на каменной скамейке и истекающего потом. Хорнг сидел напротив него в той же позиции, в которой находился, когда они начали сеанс; внешне все выглядело так, как будто бы ничего не произошло.

Райнасон тяжело поднял руку, давая Маре знак прервать контакт.

Она выключила телепатер и, озабоченно хмурясь, осторожно убрала с его головы провода. Но она все же ждала, когда он заговорит.

Через некоторое время он улыбнулся ей и сказал:

— Там было не совсем уютно. Мы так и не смогли прорваться, куда я хотел.

Она снимала провода с Хорнга, который сидел неподвижно, угрюмо уставившись через плечо Райнасона в стену напротив.

— Тебе бы следовало видеть себя самого, когда ты был там, — сказала она. — Я хотела прервать сеанс, но не была уверена…

Райнасон выпрямился и стал разминать мускулы на плечах и спине. Они ныли, как будто были в напряжении целый час; к тому же, его желудок все еще не отпускала спазма.

— Там действительно есть блокировка, — пояснил он. — Такое впечатление, как если бы тысячи кричащих птиц били тебя крыльями по лицу.

Когда погружаешься в его сознание до такой глубины, то ощущаешь это совершенно отчетливо. — Он сидел, тупо уставившись на свои ноги, раздавленный физически и морально.

Она уселась рядом на скамейку и пристально посмотрела на него:

— Что еще?

— Да, — Хорнг. В конце, когда я пытался войти уже второй раз, то ощутил, что он не просто борется со мной, но хуже того — ненавидит меня. — Райнасон посмотрел на Мару. — Только представь себе, что ты ощущаешь его рядом с собой в голове как единое целое со своим собственным эго, и что это целое ненавидит тебя?

Сидевшая напротив них огромная глыба аборигена медленно поднялась с сидения, разглядывала их в течение нескольких долгих секунд, затем повернулась и покинула здание.