Повелительница тьмы

ГЛАВА 1

После долгого хранения в шкафу подарки отца выглядели пыльными и какими-то чужими. Даже сейчас, раскладывая их на столе, Лана не могла избавиться от чувства вины, хотя матери уже и не было рядом.

Она взяла в руки детскую «муу-муу» и сразу вспомнила, что отец прислал ее, когда ей исполнилось шесть. Вернувшись из школы в тот день, почти пятнадцать лет назад, она вытащила из почтового ящика пакет. Мать была еще на работе, и Лана, прижимая подарок к груди, бросилась к себе в спальню. Сначала она хотела спрятать его (в прошлом году мать сожгла отцовский подарок, даже не показав его ей), но искушение посмотреть, «а что там», оказалось сильнее.

Она нетерпеливо развязала бечевку, и через минуту уже вертелась перед зеркалом в нарядной «муу-муу» — пестрой накидке диковинной раскраски, доходящей до щиколоток. Новая вещь так захватила девочку, что она и не заметила, как пришла мать. Мать застыла в дверях спальни, и в ее глазах были не гнев или обида, а скорее страх и смятение.

Позже, много позже Лана смогла понять эти чувства. Понять и оценить. Мать боялась, что отец, бросивший ее когда-то ради экзотической магии Гавайев, отберет и дочь.

Стоило немалых сил и нервов уговорить мать не выбрасывать «муу-муу», в конце концов та сдалась и с тех пор старалась делать вид, что не замечает ежегодных подарков. Однако Лана не могла не видеть, что всякий раз, когда приходила новая посылка, лицо ее матери как-то сразу старело. А они приходили каждый год, в один и тот же день — день ее рождения — и таили в своих бумажных недрах то изукрашенную перьями маску из половинки тыквы, то расписные бамбуковые палочки, то юбку из травы…

В этом году отец прислал блюдо-сад с зеркалом-озером внутри, на берегу которого сидел крохотный «тики», каменный идол, рассматривающий свое уродливое отражение. Подпись гласила: «Акуа, гавайское божество». Теперь блюдо стояло на окне, рядом с букетом из листьев, и солнечный луч, касаясь его, точно волшебная палочка, окрашивал «сад» золотом.

Это был самый большой подарок, если не считать огромной гирлянды орхидей, доставленной самолетом на похороны матери.

Вспомнив эти орхидеи, девушка снова ощутила тревогу и нерешительность, не дававшие ей всю ночь уснуть. Дело в том, что вместе с подарком пришло письмо. Первое письмо от отца. Сама она аккуратно писала ему каждый год, благодаря за подарки, но ответа никогда не было. Лана совсем не знала отца и боялась его.

И вчерашнее письмо отнюдь не рассеяло ее страхи. Это было даже не письмо, а короткая записка, в которой говорилось, что, узнав о смерти своей бывшей жены, отец приглашает ее обосноваться на Гавайях, в его доме. Дорога оплачена.

«Никуда я не поеду!» — было ее первой реакцией. Вся ее жизнь — работа, планы, друзья — никак не вписывалась в этот внезапный поворот судьбы. Но чем больше она думала об этом…

Она быстро взглянула на часы и поспешила в спальню, чтобы привести в порядок волосы. Вот-вот должен был появиться Вейни Холл. И он поможет ей принять решение, тем более, что оно так или иначе касается и его. День их свадьбы был уже назначен, и мать просила, чтобы ни ее болезнь, ни смерть не принимались в расчет.

Другой просьбой, даже не просьбой, а приказом, было никогда не ездить на Гавайи.

— Он может позвать тебя, когда я умру, Лана, — говорила она, — но не слушай его! Это вовсе не значит, что он любит тебя. Он не способен просто любить. Он захочет использовать тебя в своих целях, как всю жизнь использовал других.

— Не волнуйся, мама. Я не допущу…

— Так и будет, я знаю! Но не впускай его в свою жизнь! Его подарки, его показное внимание могли взбудоражить твое воображение, но помни, что все это делалось лишь назло мне! Единственное, чего он хотел — это встать между нами. Он жесток…

Вера в его жестокость была бы куда сильнее, если бы Лана не знала, как болезненно чувствительна мать. Иногда ей было достаточно просто возразить, чтобы она расплакалась. И девушка научилась держать свое мнение при себе.

Свое собственное мнение сложилось у нее и об отце, хотя она и отдавала себе отчет, что оно строилось исключительно на туманных детских представлениях о нем. Иногда Лане даже казалось, что она помнит его. Когда они с матерью вернулись на континент, ей было всего три года, и хотя в доме она не видела с тех пор ни одной фотографии, память ее хранила смутный образ высокого темноволосого мужчины, сильного и веселого, заполнявшего собой весь ее детский мир…

В дверь позвонили, и она бросилась открывать.

— Вейни, здравствуй! Я так рада, что ты пришел! Знаешь, я все никак не могу ни на что решиться.

Он быстро чмокнул ее в щеку.

— Почему? По-моему, все очень просто. Тебе надо съездить туда хотя бы для того, чтобы отдать долг. — Он выразительно посмотрел на разложенные на столе гавайские вещицы. — Если отец каждый год присылал тебе подарки, то он просто не может не беспокоиться о тебе сейчас, когда умерла твоя мать.

У Вейни был четкий «классический профиль; зачесанные назад волосы цвета полированного дуба влажно блестели. Он был самым красивым мужчиной в банке, где они вместе работали, и Лана не видела в нем недостатков. Мать искренне им восхищалась, считая идеальной парой для своей дочери, а девушка, не чувствуя особой влюбленности, видела в этом свою вину. Она надеялась, что когда они поженятся и заживут в маленьком уютном домике, придет и любовь.

— Ты действительно хочешь, чтобы я поехала? — негромко спросила она. — Ведь тогда нашу свадьбу придется отложить…

Он снисходительно улыбнулся ей, как маленькой, и, взяв с подоконника блюдо-сад, стал рассматривать идола.

— Не поехать сейчас на Гавайи было бы непростительной глупостью, дорогая. Стоит раз отказаться, и больше тебя уже не пригласят. Если у твоего отца действительно большое имение на одном из этих островов, то он, должно быть, просто купается в деньгах!

— Какое это имеет значение? Мать ни за что не поехала бы к нему, даже если бы все острова были его собственностью!

Он поставил блюдо на место и обнял ее за плечи.

— Послушай, дорогая, твоя мать судила о нем слишком пристрастно. И не удивительно, ведь их брак развалился… Наверное, она и сама отчасти была виновата в этом, но гордость не позволяла ей признать свои ошибки. Вполне возможно, что твой отец вовсе не такой уж неотесанный жесткосердый мужлан, каким тебе его всегда представляли.

Лана резко высвободилась.

— Мать не стала бы лгать!

— Разумеется, дорогая, разумеется… Она и не лгала, просто ее суждения не могли быть объективными. Пойми меня правильно, мне всегда нравилась твоя мать, но я же не слепой и видел, как тебе с ней иногда м-м… трудно. И мне кажется, что ты быстро найдешь с отцом общий язык. По-моему, ты даже похожа на него — у тебя золотисто-каштановые волосы, карие глаза, бархатистая персиковая кожа, тогда как у твоей матери волосы были рыжими, глаза — бледно-голубыми, а кожа — белее бумаги. Интересно, твой отец на половину гаваец?

— Нет. Я мало о нем знаю. Знаю только, что до службы в армии он никогда в жизни не был на Гавайях. А после войны он наотрез отказался возвращаться домой, и мать уехала к нему. Это, по ее словам, было ужасной ошибкой.

— По ее словам, — выразительно повторил он. — Почему бы тебе не составить собственное мнение? Кто знает, быть может, у твоего отца найдется для меня работа… Мне всегда нравились Гавайи.

— И ты уволишься из банка?

— Конечно! Лучше уж заниматься новым делом на новом месте, чем всю жизнь быть второстепенным банковским клерком. Если тебе понравится на Гавайях, то там можно и пожениться. Это неплохой шанс для нас обоих…

Он задумчиво потер подбородок и замолчал.

— Шанс? — удивилась Лана. — Что ты имеешь в виду?

— Ну, рано еще об этом говорить, но ведь ты его наследница? Может, даже единственная?

Ей стало неловко.

— Не знаю. Мать говорила, что у отца новая семья. Наверное, есть и дети.

— Но ты — старшая, и он полюбит тебя сразу как увидит. В этом я не сомневаюсь. Но если ты откажешься от его приглашения, он может вообще вычеркнуть тебя из своей жизни… и из завещания.

Она раздраженно пожала плечами.

— Знаешь, Вейни, не стоит видеть во мне богатую наследницу. Я вообще не уверена, что…

Он рассмеялся и обнял ее.

— Ты права, дорогая. Просто поезжай и осмотрись. А если тебе там понравится и ты решишь остаться — дай мне знать.

Лана вздохнула и согласилась.

Несколько дней спустя, глядя из иллюминатора самолета на море облаков внизу, она пыталась унять нервную дрожь, повторяя вновь и вновь, что поступила правильно. Спешка сборов и возбуждение, знакомое каждому, кто хоть раз отправлялся в дальний путь, не оставляли времени для размышлений.

— Счастливо отдохнуть, — напутствовал ее менеджер, когда она оформляла отпуск. — Ты заслужила это. Возвращайся веселой и загорелой и не думай ни о чем — работа может и подождать.

Коллеги по-доброму ей завидовали, обещая «взять, да и нагрянуть в гости», и Лана улыбалась в ответ, прекрасно понимая, что это всего лишь шутка.

— И не смей присылать нам слюнявые открытки с пляжами и пальмами, — добавил кто-то из них, — иначе мы все тут повесимся с тоски.

— Не вздумай присылать мне открытки, — сказал и Вейни, провожая ее в аэропорт. — Пиши подробные письма, причем каждый день. Обещаешь?

— Обещаю, — покорно ответила она, немного смущенная его порывом.

Едва девушка оказалась за линией билетного контроля и смешалась с толпой ожидающих посадки пассажиров, все ее прозаическое прошлое осталось там, за спиной, и душа замерла в предвкушении полета. Она не летала с тех пор, как они с матерью вернулись на континент, но это было так давно, что она почти ничего не помнила.

Красивые стюардессы в украшенных цветами «муу-муу» помогли пассажирам занять свои места, и самолет вышел на рулежку. Забыв обо всем на свете, Лана смотрела сквозь двойное стекло иллюминатора на плиты взлетной полосы, которые сначала медленно двинулись назад, а потом все быстрее и быстрее замелькали перед ее восторженным взором. А затем какая-то неведомая сила вдавила ее в кресло, и самолет мягко, без толчка, оторвался от земли.

— Вы летите впервые? — полюбопытствовала ее соседка, пухлая дама лет шестидесяти с волосами цвета черники с молоком.

— А это так заметно? — рассмеялась Лана. — Что ж, у вас наметанный глаз. Вы, должно быть, часто летаете?

— Да, мне довелось попутешествовать…

Дама с готовностью принялась рассказывать о своих поездках, но Лана почти не слышала ее. Ее мысли были далеко, она пыталась представить себе отца, его семью… Интересно, есть ли у нее сводные братья и сестры? Она всегда тосковала по настоящей, большой семье. Нет, она очень любила мать, но мир матери был слишком узок, слишком наполнен страхом и ненавистью… А вдруг отец окажется замечательным человеком?..

Сойдя с трапа самолета, она услышала музыку, и голова ее закружилась от пряного, напоенного тропическими ароматами воздуха.

Отца она узнала сразу. Он стоял среди толпы встречающих, одетый так же, как и остальные мужчины — в белые брюки и свободную рубаху на выпуск, но гордая посадка головы, немного высокомерно вздернутый подбородок и глаза, казавшиеся зеркальным отражением ее глаз, не позволили ей ошибиться.

Он тоже ни мгновения не колебался, а подошел прямо к ней, повесил ей на шею гирлянду цветов и поцеловал в щеку. Это не был теплый отеческий поцелуй, а скорее часть традиционного ритуала приветствия, принятого здесь, на островах. Девушка видела, что также поступали и все остальные встречающие, независимо от того, хорошо ли они знали тех, кого поджидали у трапа.

— Здравствуй, Лана, — сказал он даже без намека на улыбку. — Нам предстоит о многом поговорить. Я вызвал тебя сюда в момент отчаяния, надеясь, что мать не успела до конца тебя сломать.

— Что ты имеешь в виду? — опешила Лана.

Она тысячи раз представляла себе их встречу, придумывая ей все новые и новые сценарии, но ни один из них не сработал. В словах отца было не больше теплоты, чем в его короткой записке.

Заметив растерянность дочери, он вдруг широко улыбнулся и крепко обнял ее, не обращая внимания на протестующий хруст цветов.

— Ну здравствуй, дорогая… Я очень рад видеть тебя. Не обижайся на глупого старого гавайца. Пойдем, я познакомлю тебя с семьей.

Он провел ее сквозь толпу к фонтану, у которого их поджидала группка смуглых людей. Лана почувствовала на себе их любопытные взгляды. Женщины были одеты в «холоку», более официальную разновидность «муу-муу».

— Это Калеа, моя свояченица. Она «хапа-хаоле», — сказал отец.

Калеа повесила ей на шею еще одну цветочную гирлянду, быстро коснулась губами ее щеки и, смущенно пробормотав слова дежурного приветствия, отошла в сторону. Ее красивые темные глаза продолжали изучать девушку со смесью любопытства и настороженности.

— Твоему отцу не стоит употреблять гавайские слова, пока ты к ним не привыкнешь, — мягко заметила она. — «Хапа-хаоле» означает «наполовину белый». А ты и твой отец — «хаоле», то есть белые.

— Она быстро привыкнет, — сказал отец и представил Лане вторую молодую женщину: — Это Делия Морган, моя приемная дочь.

«Моя сводная сестра», — подумала Лана, но теплые слова приветствия замерли у нее на губах, так как девушка, повторив церемонию с гирляндой и дежурным поцелуем, взглянула на нее холодно и враждебно, а в ее «Здравствуй!» слышалась скрытая угроза. Делия была чуть старше Ланы; ее точеная фигура пленяла своим совершенством, пепельные волосы эффектно контрастировали со смуглой кожей, а серо-зеленые ледяные глаза, казалось, пронзали насквозь.

Не успела Лана оправиться от неловкости и пробормотать в ответ что-то вежливое, как на ее плечах оказалась еще одна гирлянда, а вперед выступил молодой человек, который фамильярно обнял ее и радостно произнес:

— А я — Фил, твой сводный брат, но мне почему-то кажется, что я вряд ли смогу относиться к тебе только по-братски. Алоха муи-муи! Это означает — добро пожаловать!

Не разжимая объятий, он поцеловал ее, но не в щеку, как все остальные, а в губы. Его поцелуй, в котором не было ни капли тепла, длился долго, оскорбительно долго, и в этом чувствовался вызов, что-то недоброе… Лана с трудом высвободилась из кольца его рук.

Губ Фила коснулась кривая усмешка. В отличие от сестры, его черные вьющиеся волосы и правильные черты носили явный отпечаток гавайской крови. Фила можно было бы назвать по-настоящему красивым, если бы не эта усмешка и затаенная враждебность в глазах — отблеск той неприязни, которую Делия не считала нужным скрывать.

Едва Лана пришла в себя после столь неожиданного всплеска «нежности», как к ней подошел еще один молодой человек с гирляндой цветов в руках. Она сразу узнала их пьянящий аромат — это был белый имбирь.

— Позволь представить тебе моего управляющего, — сказал отец. — Курт Маршал. Он, как и мы, живет в Кулеане, так что вам предстоит часто видеться.

Курт был высок и широкоплеч, от него веяло силой и уверенностью в себе. Его коротко подстриженные волосы были почти одного цвета с загорелой кожей. Он уступал Филу в красоте, но в нем чувствовалась подлинно мужская энергия, воля к жизни и в то же время какая-то странная, подкупающая мягкость. В том, как он водрузил на нее свою гирлянду, ей почудилась искренняя симпатия, а когда его губы на мгновение коснулись ее щеки, окружающий мир вдруг потерял резкость, стал расплываться перед глазами… И это испугало ее куда больше холодной враждебности Делии и Фила.

— Вот ты со всеми и познакомилась, — сказал отец и, широко улыбнувшись, добавил: — Тебя почти не видно под этими гирляндами. Давай заберем твой багаж и поедем домой.

Лана удивленно посмотрела по сторонам. Он сказал, что она знакома уже со всеми, а как же его жена — сестра Калеи, мать Фила и Делии, ее собственная мачеха?

— А где… твоя жена? — робко спросила она и тут же пожалела об этом: в глазах отца появилась боль.

— Разве ты не знаешь? — глухо спросил он. — Нани умерла много лет назад. Мать не сказала тебе? — Лана покачала головой, и он зло добавил: — Ну разумеется, это так на нее похоже! Очень надеюсь, что ты не такая, как она. Ладно, хватит об этом, пора ехать домой.

Внезапно девушка почувствовала острое желание взбежать по трапу назад в самолет и действительно вернуться домой — к спокойной, удобной любви Вейни, к своей тихой работе в банке…