Повелительница тьмы

ГЛАВА 2

На следующее утро она проснулась рано. Воздух был полон птичьих трелей, теплый ветерок, залетавший в комнату сквозь открытое окно, доносил ароматы бесчисленных цветов.

«Гавайи…» — подумала она, с трудом веря, что это не сон. Сейчас ей труднее чем когда-либо было понять ненависть матери к этим прекрасным, теплым, благоухающим островам.

Они с отцом и Калеей добрались до своего острова на маленьком частном самолете, а Фил, Курт и Делия остались в Оаху, чтобы посетить друзей на Вайкики и вернуться домой на самолете местной авиалинии. Лана обрадовалась возможности побыть с отцом. Он уже не казался ей таким чужим, как в аэропорту.

Девушка быстро пришла к выводу, что отец вовсе не такое чудовище, каким рисовала его мать. С другой стороны, его трудно было назвать и любящим папочкой из ее детской мечты, которая жила в ней вопреки всем рассказам матери. Всякий раз, когда она называла его «отец» или «папа», по его лицу пробегала тень, и наконец он сказал:

— Не стоит, дорогая… Я отвык уже от этого слова. Зови меня просто по имени — Брик, как все остальные.

Итак, ни о какой великой любви между отцом и дочерью не было и речи. Что же ему от нее надо? Что это за «момент отчаяния», заставивший его позвать ее сюда?

Ответа пока не было.

Калеа держалась с ней вежливо и дружелюбно, но настороженное выражение в ее глазах не исчезало. Говорила она редко, только когда Брик о чем-то ее спрашивал, и ее речь была неправильна, с сильным акцентом и забавным порядком слов. Брик подшучивал над ней за это, говоря Лане, что Калеа — замечательный образчик языка «пиджин»[1].

— Делия его терпеть не может, — добавил он с довольной улыбкой. — Она пытается научить Калею правильному английскому, но, надеюсь, вряд ли в этом преуспеет. Язык Калеи — часть ее обаяния… Делия, — заметил он, немного помолчав, и уголки его рта опустились, — и сама не лишена чисто гавайского шарма, но старается уничтожить его в себе — осветляет волосы, носится с отбеливающими кремами для кожи, вечно сидит на диете, всячески подчеркивает те черты белой расы, что достались ей от отца…

— Филип Морган был важным «хаоле», — мягко вставила Калеа.

— Ну уж не важнее ее гавайских предков по материнской линии! Они были королевского рода, а она не хочет даже вспоминать о них!

Из всего, что Брик говорил о Делии и Филе, явствовало, что он не любил своих приемных детей. Иногда смену его настроений трудно было понять. Когда их самолетик приземлился, он взял в аэропорту машину, сам сел за руль и они тронулись в путь. По дороге он весело болтал, обращая внимание Ланы то на одну, то на другую местную достопримечательность — плантации ананасов, поля сахарного тростника…

— Когда-то почти весь этот остров принадлежал Морганам, — вдруг сказал он, — но теперь Кулеана принадлежит мне, а там — лучшие земли! Я у них, как кость в горле!

У кого «у них»? Лана с любопытством взглянула на отца, но тут же отвела глаза: выражение его лица почти пугало.

— Когда Филип Морган женился на Нани, — продолжал он, — родители лишили его наследства, но отобрать Кулеану не смогли, поскольку имение досталось ему от бабки. А после смерти Нани его унаследовал я.

— А как же Фил и Делия? — спросила девушка, но Брик не ответил. На его лице появилось отсутствующее выражение, словно он и не слышал вопроса. Минуту спустя он обернулся и быстро взглянул на Калею, сидевшую на заднем сидении. Та, словно проснувшись, встрепенулась и заговорила:

— А это, — сказала она, показывая на странное приземистое дерево недалеко от дороги, — Труба Архангела. Гавайцы называют его «Нана-Хонуа», что означает «страж земли». Его листья ядовиты, а кора и древесина содержат сильнейший наркотик.

— Постараюсь их не есть, — пробормотала Лана, недоумевая, зачем ей об этом рассказали.

У указателя, гласившего «Кулеана», Брик свернул с шоссе на узкую дорожку, над которой смыкались кроны деревьев, образуя зеленый тоннель. Через некоторое время машина остановилась перед огромным старым домом, непостижимым образом сочетавшим викторианский и ультрасовременный архитектурные стили. Массивный куполообразный верхний этаж со слуховыми окнами покоился на конструкции из стали, стекла и бетона.

— Мы перестраиваем его, буквально комнату за комнатой, — пояснил Брик, но не предложил Лане показать дом.

Он провел ее наверх, в просторную спальню, которая отныне предназначалась ей. Комната была обставлена на современный манер с легким оттенком гавайской экзотики.

— Единственное, о чем на Гавайях не приходится тревожиться, — сказал Брик, — это об отоплении. Камины здесь — скорее украшение, дань минувшей моде, и зажигают их лишь для того, чтобы воздух в доме стал чуть посуше. Когда приведешь себя в порядок — спускайся ужинать.

В огромной комнате, казавшейся продолжением старой веранды, служанка-филиппинка накрывала массивный восьмиугольный стеклянный стол, покоившийся на двух стальных опорах. Циновки на полу и раздвижные двери, сквозь одну из которых в столовую врывалась буйная зелень сада, придавали столовой восточный колорит. Из сада доносился шелест струй небольшого фонтана с золотыми рыбками, воздух благоухал незнакомыми терпкими и сладкими запахами…

Все это было вчера, а сегодня, проснувшись, Лана отбросила простыню, умылась и поняла, что просто не может оставаться в доме: диковинный остров манил ее.

Дом еще спал. Стараясь не шуметь, девушка спустилась в искрящийся в лучах рассветного солнца сад, отыскала тропинку и пошла по ней в сторону горы. Звук ее шагов тонул в шорохе трав, перешептывании сочной тропической листвы и заливистых птичьих трелях.

Миновав сад и пробежав по полю сахарного тростника, тропа уперлась в подножие горы, сузилась и принялась карабкаться вверх по крутому каменистому склону. Надеясь подняться повыше и окинуть взглядом весь остров, Лана осторожно продвигалась вперед, пока, запыхавшись, не оказалась на самой вершине. Ей несколько раз казалось, что она слышит за спиной чьи-то легкие шаги, но, боясь сорваться, девушка не оглядывалась, решив, что у нее просто слишком разыгралось воображение.

Вид, открывшийся ее взору, мигом заставил забыть обо всем на свете. Плантации ананасов и сахарного тростника простирались до самого берега, окаймленного белоснежной пеной прибоя, а дальше лежало море — переливающаяся бирюзой, сапфиром и аквамарином гладь, оно лишь у кромки полукруга коралловых рифов становилось интенсивно синим, таинственным, пугающими и манящим. Душа девушки распахнулась навстречу окружавшей ее красоте, и она порывисто вздохнула, понимая, что никогда уже не сможет вырваться из плена обволакивающего, всепоглощающего очарования Гавайев. Видимо, матери не было дано в жизни познать что-то важное, существенное, раз она могла ненавидеть эти райские острова. И не удивительно, что отец просто не смог уехать отсюда! Она сама, оказавшись здесь впервые, чувствовала себя так, словно вернулась домой.

Лана оглянулась, чтобы полюбоваться видом с другой стороны горы, и… даже вскрикнула от неожиданности. Этот склон был более пологим, и сбегавшая по нему еле заметная на каменистой почве тропинка вела на лежавшее совсем близко крохотное плато, которое можно было увидеть лишь поднявшись на самый верх. В середине плато, утопая в зелени, сияло небольшое озеро, а на его берегу сидел высеченный из камня идол и словно любовался своим отражением в тихой спокойной воде. Девушке живо вспомнился последний подарок отца. Акуа! Так значит то блюдо-сад было не плодом воображения местного умельца, а копией, макетом реально существующего места!

За спиной идола, в круто нависающим над ним склоне, зияла черная пасть пещеры, ведущая, казалось, в самое сердце горы. Раздираемая любопытством, Лана быстро спустилась по тропе, осторожно обогнула сидящее изваяние и замерла как вкопанная. Футов через десять-пятнадцать пещера резко сужалась и заканчивалась дверью. Боязливо приблизившись, девушка провела по ней дрожащими пальцами. Дверь была металлической, намертво прикрепленной к монолиту горы массивным железным брусом.

И тут какое-то шестое чувство подсказало ей, что она не одна. Она ничего не услышала, но вдруг всем своим существом ощутила на себе чей-то тяжелый взгляд. Ей сразу вспомнились странные шаги за спиной, и, бросившись к выходу из пещеры, она очутилась лицом к лицу с огромной черной фигурой.

Недаром говорят, что у страха глаза велики. Преградивший ей путь мужчина казался настоящим исполином, и лишь когда ужас первых мгновений прошел, Лана сумела рассмотреть, что перед ней стоит высокий гаваец в шортах и широкой рубахе навыпуск; его смуглая кожа лишь казалась черной по контрасту с густой шапкой белоснежных седых волос.

Девушка сделала шаг вперед, но незнакомец угрожающе поднял сильную мускулистую руку, заставляя ее снова отступить назад в пещеру.

— Как ты посмела?! — прогремел он. — Пука — это капу! Хэйау — табу! Кто ты такая, чтобы находиться здесь?

Его английский напоминал «пиджин» Калеи, но из-за гневных интонаций голоса и явной враждебности его обладателя он вовсе не показался девушке таким же забавным. Она принялась было объяснять, что оказалась здесь случайно, но гаваец не слушал ее.

— Теперь сбудется проклятие! — прорычал он. — Проклятие Акуа. Его пещера — капу, а ты осквернила ее!

Он двинулся вперед, но девушка, увернувшись от его рук, проскользнула к выходу из пещеры и опрометью бросилась прочь.

Она неслась вниз по тропе, падая, обдирая в кровь локти и колени, слыша за собой тяжелые шаги страшного незнакомца. Кусты хлестали ее по лицу, цеплялись за одежду, словно стараясь задержать, но она продолжала нестись вперед очертя голову. Страх, давший вначале прилив сил, теперь сковывал движения Ланы, и топот за спиной становился все ближе, все отчетливее; ей уже казалось, что она чувствует на затылке хриплое дыхание преследователя, когда, миновав новый поворот тропы, девушка едва не сбила с ног высокого широкоплечего мужчину. Это был Курт Маршал. Со стоном облегчения она буквально повисла на его руках.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — сердито осведомился он, обращаясь к ее запыхавшемуся преследователю. — Мои, чем ты так ее напугал? Она же могла себе шею свернуть на этой тропинке!

Кровь стучала в висках Ланы с таким грохотом, что она не расслышала ответа гавайца. Прошло несколько бесконечных секунд, прежде чем она снова почувствовала, что ноги слушаются ее, и смогла выпустить плечо Курта.

— Ради Бога, — взмолилась девушка, — скажите, в чем дело? — Она боязливо взглянула на стоящего рядом смуглого гиганта. — Он все время кричал «капу, капу»!

— «Капу» означает «запрещено», «табу», буквально — «держись подальше». А это — Мои, дядя Калеи. Он живет неподалеку и помогает нам по хозяйству. Когда-то вместе с другими членами семьи Калеи Мои соорудил копию древнего…

— Копию? — возмутился тот. — Что значит «копию»? Мы только перенесли туда Акуа, а его священная пещера была всегда! Пука — это капу!

— «Пука», — пояснил девушке Курт, — значит «дыра», в данном случае — пещера. Мои уверяет, что там погребены останки прежних гавайских королей, а охраняет их древний бог Акуа, наславший на всю Кулеану проклятие после того, как белые люди, «хаоле», отобрали у гавайцев эту землю. Мои, да и добрая половина семьи, делают вид, что действительно верят всяким старым предрассудкам.

— Это не предрассудки! — снова нахмурился Мои. — Спроси кабуну[2]! Он молился, чтобы Филип Морган умер. Он жег волосы на раскаленных камнях и всю ночь молился. И Филип Морган умер!

— Не думаю, что тебе понравится, если об этом узнает полиция, — скорее лукаво, чем серьезно заметил Курт. — Кабунианство считается преступлением и преследуется по закону. Ты это отлично знаешь.

Мои пробормотал что-то невразумительное и повернулся, чтобы уйти, но Курт удержал его:

— Послушай, Мои, тебе было бы лучше прекратить эту игру в суеверия и вести себя прилично. Это Лана, дочь Брика. Если с ней что-то случится, Брик сдерет с тебя шкуру и прибьет ее на дверь своего дома.

Мои еще больше нахмурился.

— Она — хаоле. А для хаоле пука — капу. Теперь проклятие сбудется.

— И черт с ним, пусть сбывается, но без твоей помощи. Ты меня понял? — внушительно спросил Курт.

Мои молча повернулся и ушел.

— Что ж, я его предупредил, — спокойно улыбнулся девушке Курт, — и надеюсь, на этот раз обойдется без глупостей. Но как вас угораздило отправиться в одиночку в такую глушь? Когда Калеа сказала, что вас нет в комнате, мы просто с ног сбились, разыскивая вас. Потом я заметил, что Мои куда-то заторопился, и, слава Богу, догадался, куда именно… Вам сильно досталось?

Он внимательно осмотрел ее, но не заметил ничего страшного, кроме разорванной шипами одежды и поцарапанных рук.

— Пусть Калеа займется вашими «ранами», когда мы вернемся.

— Со мной все в порядке, — смущенно ответила Лана, чувствуя себя теперь, когда страх прошел, полной дурой. Ну и вид, должно быть, у нее был, когда она, грязная и растрепанная, буквально влетела в его объятия!.. Вспомнив тепло и спокойную силу этих объятий, она покраснела. Не слишком ли долго они длились? Что он теперь о ней подумает!

— Я больше испугалась, чем пострадала, — добавила она и переменила тему: — А что это за «кабуна» молился о смерти Филипа Моргана?

— Филип Морган — отец Фила.

— Это я знаю, но кто такие кабуны?

— В словаре Мои «кабуна» означает колдун, знахарь, или просто волшебник. Но это современное толкование, а в давние времена кабуна был, скорее всего, лишь лекарем или советчиком. Жрецы же именовались «кабунапуле», слово «пуле» значит «молиться» или «поклоняться».

— Вы говорите по-гавайски? — Тропа расширилась, и теперь они шли рядом.

— Скорее нет, чем да, — пожал он плечами. — Вы тоже вскоре узнаете несколько местных обиходных словечек. «Пау» — это «конец» или «пустота»; «пупуле» — «сумасшедший»; «кане» — это «мужчина», а «вабине» — «женщина»… Кстати, как долго вы думаете пробыть здесь?

— Когда я взобралась на гору и увидела все это великолепие, — вздохнула она, — то решила остаться навсегда. Пожалуй, я и сейчас этого хочу, хотя Мои меня изрядно напугал.

— Хм-м-м…

Это прозвучало столь неодобрительно, что она невольно остановилась на мгновение и изумленно уставилась на него.

— Что-то не так?

Он ответил не сразу. Его лицо как-то напряглось, губы сжались, а в глазах появилось холодное, почти враждебное выражение.

— Брик, должно быть, уже рассказал вам достаточно для того, чтобы понять, как здесь относятся к вашему присутствию. Я от себя ничего не стану добавлять, особенно если вы действительно решили остаться. Я полагал, что ваш визит будет краток.

— Что ж, если мне здесь не рады… — возмущенно начала она, но он снова широко улыбнулся, и ее гнев мгновенно прошел.

— Я бы этого не сказал… Вернее, не мне это говорить. Я всего лишь скромный служащий. Пусть об этом беспокоится семья.

— Беспокоится? Но о чем? Я не понимаю.

Его улыбка исчезла, в глазах снова блеснул металл.

— Вы не так уж глупы и не можете не знать, почему отец вызвал вас. Но если не знаете, то я просто не в праве ничего объяснять.

Когда они вернулись, навстречу им выбежала Калеа и принялась заботливо осматривать царапины и ссадины Ланы.

— У меня есть немного да-кинда, все быстро пройдет, — наконец заявила она.

— Да-кинда? — озадаченно переспросила девушка.

— Ну да, этого… ну, да-кинда!

— Она наверняка имеет в виду йод или мазь, — расхохотался Курт. — На «пиджине» «да-кинд» может означать все что угодно — любую вещь, название которой вылетело из головы. Ничего, вы скоро привыкните.